Ясинский Иероним Иеронимович - Верочка

х дел, которые помешали ему отвечать на мои вопросы. Особенно усердно соскребал он ногтем большего пальца стеариновое пятно с ковра.

   Я рассердился.

   - Скажи, по крайней мере, где на даче?

   - В Памфиловке, - произнёс он небрежно.

   Я отправился в контору страхового общества, и дядя выбежал ко мне в приёмную на минутку. Он был всё также благообразен и также по-джентльменски встретил меня. Он немного изменился: в лице прибавилось краски, он стал тучнее, и на висках ярко белели волосы. Дядя вынул бумажник, дал мне сотенную, и, когда я рассказал о своём намерении взять у него половину капитала, он поспешил уверить, что никаких препятствий не будет, и разве что придётся повременить недели две.

   Я сообщил ему, что едут ревизоры.

   - Знаю, знаю! - воскликнул он с усмешкой.

   - Ткаченко... - начал я.

   Но он не дал мне кончить, махнул любезно рукой как человек по горло занятый и ушёл, крикнув:

   - До скорого свиданья!

   Меня ободрила встреча дяди. Он не боится ревизии, дела его в порядке, и, значит, деньги я получу.

   Так как флигель, в котором я когда-то жил, был заброшен, то я остановился в гостинице. Весь следующий день я ходил по городу, который за эти полтора года ещё лучше обстроился. Пообедав, вечером я заехал к дяде. Дяди опять не было, а Павел стал непроницаемее вчерашнего. Впрочем, трёхрублёвка произвела некоторое действие.

   Я узнал тревожную новость: Анна Спиридоновна, мать Верочки, должна была приехать из Парижа не сегодня-завтра. Воображаю, что переживал Сергей Ипполитович, и в каком состоянии находилась Верочка!

   Я задумчиво посмотрел на Павла. Он похлопал глазами, и усмешка или скорее тень усмешки пробежала по его губам.

   - Это m-lle Эмма поехали заграницу и, должно быть, заскочили в Париж, да Анне Спиридоновне и насплетничали чего-нибудь. Не иначе что так, - промолвил Павел. - Ссоры вышли большие с Эммой у Веры Константиновны...

   "Экий омут!" - подумал я, глянув на пустые комнаты.

   Я решил сократить своё требование почти наполовину: достаточно будет и пятнадцати тысяч.

   - Передай Сергею Ипполитовичу, что буду у него завтра в десять часов.

   Но когда утром я явился в десять часов, наш дом был опечатан. Дядя неизвестно куда скрылся.

   Его положение было ужасно. Ткаченко обнаружил в кассе большой недочёт. Вскоре, однако, я увидел, что дядя гораздо лучше сделал бы, если бы влепил себе пулю в лоб.

   Прежде всего я поскакал в Памфиловку. Былая страсть с неудержимой силой проснулась во мне. Я заступник, я естественный покровитель Верочки. Надо оберечь её покой, оградить её, бедную, от новых испытаний.

   Дача, в русско-швейцарском стиле, стояла на припёке, балконом в сад. Я торопливо прошёл через какую-то комнату. Слух мой поразили стоны, ужасные и мучительные, которые, казалось, неслись со всех сторон. Вдруг они замирали и вдруг вырастали опять. Порою их прерывало глухое ворчанье пса. Дыханье моё пресеклось.

   Анна Спиридоновна, которую я сейчас же узнал по её цыганскому лицу, несмотря на то, что оно и пожелтело, и постарело, кричала на Мункина, акушера, поэтическая физиономия которого дёргалась от страха и злости. Крупные слёзы текли по щекам цыганки, и голос её хрипел. Беппо не спускал глаз с Мункина.

   - Негодяй, этот негодяй, он убил её! - вся трепеща, обратилась она ко мне, хоть едва ли узнала меня. - Что они сделали с ребёнком моим! Дочь мою! Отдайте мне дочь мою! - вопила она, подбегая к модному акушеру.

   Тот, в виде щита, боязливо протягивал руки. Беппо, увидавший меня, завизжал и замахал хвостом; но как только Мункин сделал шаг, он грозно заворчал; кажется, ему нравилась эта охота на человека.

   - Сударыня, клянусь вам, ну, уверяю вас моим благородным словом, что барышня будет жива! - говорил доктор заикаясь. - Я же знаю, мне же разве это в первый раз. Пссс! Господин студент... Молодой человек, прошу вас, избавляйте меня от этого злого собаки... Вы будете отвечать... Ну, ты, как тебя... собачка! Пошла вон!

   - Убийцы, развратители! На виселицу мало вас! - кричала Анна Спиридоновна, изнемогая от гнева и отчаяния. - Зачем это было делать! А я, хороша я! Оставила ребёнка извергам на забаву!

   Она страшными глазами взглянула на меня. Стон донёсся на балкон: то был Верочкин голос. Я инстинктивно сжал кулаки, мне хотелось броситься на Мункина. Этого было достаточно, чтобы Беппо опрокинул его. Мункин с криком покатился по террасе, а Анна Спиридоновна и я побежали туда, где стонала Верочка.

   И я увидел Верочку...

   Она лежала в полутёмной комнате, где воздух пахнул кровью. Бледная голова её с глубоко запавшими очами слегка свесилась. Зрачки были расширены от боли и испуга, чёрные губы судорожно втянуты. Худые руки ловили одеяло, всё её тело потрясалось ужас наводящею дрожью.

   Через несколько секунд, заметив мать, припавшую к её ногам, она стала мотать головой. Сиделка вышла из тёмного угла и попросила Анну Спиридоновну не беспокоить умирающую. Но Анна Спиридоновна разразилась в ответ рыданиями и, схватив себя за волосы, выбежала из спальни.

   Это всё, что я помню... Да ещё мерещатся мне глаза Верочки, с навернувшимися слезами, остановившиеся в недоумении и страхе на мне.

   Затем, как я очутился в этой гробообразной комнатке, и кто положил мне компресс на голову, я до сих пор не знаю и - не старался узнавать...

   И вот после того, как похоронили Верочку, две недели лежу я здесь, нищий сердцем и нищий в буквальном смысле, больной и печальный, и каждый день смотрю грустным взором на это капризное осеннее небо.

   Жизни ещё много впереди, но она уж мне надоела.

  

   1884 г.

  

   Источник текста: Ясинский И. И. Полное собрание повестей и рассказов (1883-1884). - СПб: Типография И. Н. Скороходова, 1888. - Т. III. - С. 255.

   OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, август 2012 г.

   Оригинал здесь: Викитека.