| Главная » Книги |
Горбунов Иван Федорович - Очерки о старой Москве, Страница 3
Горбунов Иван Федорович - Очерки о старой Москвевходил, имея во главе своего хозяина и регента, ямщика Прокофьева. Хор этот гремел по Москве; без него не обходился ни один храмовой праздник, ни одна купеческая свадьба. Он был многочисленный, содержал его страстный любитель пения, купец Прокофьев, по профессии ямщик, содержатель лошадей и тарантасов. Спавший с голоса или отставленный по каким-либо причинам синодальный или чудовский певчий,[17] любители пения чиновники, мещане и всякого звания люди в хору были. Был даже один певчий безграмотный и становился на клиросе, чтобы, как говорили, 'пущать октаву'. И октава была у него необыкновенная. Басы в Москве, в то время, да и теперь, ценились дорого. Свадьба не в свадьбу, если апостол будет прочитан тенором. Жалко, что пером нельзя передать тех звуков, которые вылетали из груди прокофьевских басов.
- Ты уж, Николай Иваныч, к завтрешнему дню 'приготовься', - упрашивал старший приказчик одного купца, на венчании дочери которого долженствовал читать апостол Николай Иваныч, - то возьми во внимание: одна дочь, опять же и родство большое.
- Уж сделаю, - успокаивал его Николай Иваныч, - сегодня у меня у Троицы в Вешняках парамеи за всенощной, ну, да я как-нибудь проворчу полегонечку, а у вас завтра пущу вовсю...
- Голубчик, грохни!
- У Егорья на Всполье на прошлой неделе венчали; худенькая такая невеста, на половине апостола сморщилась, а как хватил я 'жену свою сице да любит', так она так на шафера и облокотилась...
- Нет, наша выдержит! Наша даже до пушек охотница... Вот когда в царский день палят... А уж ты действуй вовсю, сколько тебе господь бог голосу послал.
- С вечера-то я сегодня, может, согрешу, а завтра утром 'оттяну', оно и будет так точно.
За человека становилось страшно, когда 'оттянувший' по утру бас вечером забирался в верхние слои своих голосовых средств. Глаза его наливались кровью, грудь выступала вперед, подымались плечи... Ужасно!
Певчие разместились по порядку: басы назад, тенора на правом крыле, альты на левом, дисканты впереди. Прокофьев, седой, почтенный, строгой наружности старик, вынул камертон, куснул его зубами, подставил к уху... еще раз... погладил по голове гладко выстриженного мальчика, дисканта, нагнулся к его уху и промычал ему нотку, потом обратился к басам: 'Соль-сире... си', потом громогласно сказал: 'Покаяния отверзи ми двери'. Хор шевельнул нотами и запел очень стройно. Изредка слышалось только дребезжание старческого голоса самого регента, но оно тотчас же покрывалось басами.
Кончили...
Басы откашлялись, тенора поправили волосы, альты завертели нотами, регент закусал камертон, опять послышалось 'ля-до-ми...', и торжественный концерт Бортнянского[18] 'Кто взыдет на гору господню' огласил не только залу, но и улицу и близлежащие переулки. Мальчишки с улицы прислонились к окнам и приплюснули к стеклам свои носы.
Сильно подействовала на душу матушки пропетая песнь. Она обтерла рукой увлажнившиеся слезами глаза и посмотрела на сына. Сын глубоко вздохнул и, покачав головою, сказал: 'Да!'
Иван Левонтьич взял у регента камертон, повертел его в руках и отнесся к матушке:
- Фекла Семеновна, вот рогулька, ничего не стоющая, а без нее никак невозможно.
- У всякого дела свой струмент есть, - заметила старуха.
Насладившись пением, хозяин пригласил певчих к столу. Один бас закусил икрой, другой - мятным пряником, говоря, что 'это очищает', третий ничем не закусывал, говоря, что после закуски вторую рюмку пить неприятно; октава привела всех в изумление - ничего не пила, несмотря на все увещания.
- Это даже удивительно, - заметил Иван Левонтьич, - такой видный человек и не пьет!
- Прежде был подвержен, - объяснила ему октава, - в больнице раз со второго этажа в окошко выбросился. Доктор больше не приказал.
Тенора выпили 'легонького', т. е. портвейну и хересу; мальчикам были бабушкой отпущены моченые яблоки.
После угощения хор разбрелся: кто петь всенощную на храмовом празднике, кто петь на свадьбе. Сам Прокофьев остался с широкими натурами и, вручивши свой камертон своему помощнику, сказал: 'Не потеряй! Сорок лет я им орудую! Да скажи там: завтра в Медном ряду молебен... 'Царю' и 'Воспойте'. Чтобы утром пораньше спевались. Я сам буду. К Троице в Сыромятники к 'Взбранной воеводе' тоже приду'.
Начался разговор о соборных дьяконах, о певчих, о том, что певчим быть трудно, и т. п. Наконец хозяин обратился к гостям с предложением:
- А что, господа, не на воздух ли нам перейти?
Решили, что на воздух лучше, и перешли. Там их ожидало новое удовольствие. Их встречал певец, отлично исполнявший русские песни и романсы.
И пошло!..
Заложу я тройку борзых
Серо-пегих лошадей
И помчусь я в ночь морозну
Прямо к Любушке своей...
Золотое тогда время было для широких натур, но и ему приближался конец.
- 'Правда и милость да царствуют в судах!'
И вместо квартального и комиссара, с которыми, совершив всякую 'неправду', можно было 'сделаться', - является умягчающий поврежденные нравы мировой судья; вместо отеческого внушения генерал-губернатора распахнулись для широких натур двери знаменитых Титов. Дрогнули широкие натуры, когда, на первых порах, одну из них, невзирая на ее общественное положение и почти неприкосновенность, за содеянное ею в трактире буйство, мировой судья пригласил на новоселье в Титы.
- Уж теперь дело видимое, что прежние порядки отошли, - заключили в захолустье.
- Уж если такой туз не отвертелся, значит, никак невозможно.
- Tempora mutantur,[19] - со вздохом произнес Никодим Кипарисов, выходя из камеры мирового судьи.
- Ничего! можно сказать, даже превосходнее, - заметил один обыватель захолустья, - по крайней мере теперича знаешь, что драться невозможно.
- А прежде не знал?
- Знал, да никакой тебе остановки в этом не было, никто не препятствовал...
Очень скоро применилось захолустье к новым порядкам и сознало, что существовать стало легче. Комиссар потерял свой престиж и не имел уже прежнего значения в купеческих домах, ни на похоронах, ни на свадьбе. Уже его не подводил хозяин под руку к закуске, с упрашиванием выкушать на доброе здоровье, а предлагал ему просто, мимоходом: 'Ермил Николаевич, ты бы водки выпил. Настойка там есть...' Праздничные его взимания тоже умалялись. Давали обыватели по старой привычке, но уже не в прежних размерах и с видимым неудовольствием. А один купец стал даже над ним подтрунивать:
- Однако у тебя, Ермил Николаевич, пузо-то подсыхать стало... при новых-то порядках... Какой ты прежде пузатый был - на удивление, а теперь ишь как тебя подвело...
- Да, - с горьким вздохом произносил комиссар, - не нужны мы стали!..
- Ну как вы с вашим мировым? - скроивши саркастическую улыбку, спрашивает частный пристав обывателя.
- Во все вникает, - отвечает обыватель.
- Вникает? Ха, ха, ха... Вникает! Это хорошо! Не получая ни от кого ни приказаний, ни предписаний, не рыская целый день то с рапортом на Тверской бульвар то на пожар, то в наряд на гулянье, - можно вникать.
- Очень вникает! Намедни на фабрике у немца одному шпульнику руку шестерней оторвало, - заплатить велел. Оно ведь, пожалуй, и справедливо. Опять же носовские фабричные на пищу жаловались. Сам приехал и сейчас: 'Стыдно, говорит, вам! Вы почетный гражданин, а фабричных ваших хуже собак кормите!' Тот было нрав свой распустил: 'По какому праву? Я, говорит, их три тысячи продовольствую...' Но между прочим, говорят, в Титах сидеть будет. Уж трех аблокатов приспособил...
- Так, значит, вы довольны.
- Коли и вперед так дела пойдут - довольны.
- Ну, и слава богу, коли довольны, - окончил иронически частный пристав.
Впрочем, новые порядки неблагоприятно подействовали на стариков и на среднее поколение. Старикам не нравилось, что они уже больше не могли распоряжаться своим необузданным характером во всю меру, что в лице мирового в применении этого характера они встречали препоны; среднему поколению казалось уж стыдно за какие-нибудь пустяки, за трепку, например, полового или маркера в 'Волчьей долине', предстать пред лицом нелицеприятного судьи. Молодое поколение, в котором еще не проявилась 'тятенькина натура', осталось равнодушно. Да оно не было еще испорчено. Оно еще не вкусило сладости 'Волчьей долины', ренсковых погребов и приютов Соболева переулка. Целомудрие его не было растлено общением с арфистками и торбанистами.[20] Пред ним предстояло высшее эстетическое наслаждение. И оно не замедлило явиться. С обнаженными чреслами[21] показалась на сцене 'La belle Hélène.[22] Не только молодое и среднее поколение, встрепенулись и старцы.
- Очень хорошо!
Старики созерцали женщин в таком виде, но только в Кунавине и то за большие деньги и при закрытых дверях, а тут на сцене, и всего за полтора рубля.
- Превосходно!
И охватила оперетка все мое любезное отечество 'даже до последних земли'. Где не было театров, она располагалась в сараях, строила наспех деревянные павильоны, эстрады в садах и т. п. Появились опереточные антрепренеры из актеров, из прожившихся помещиков, из артельщиков, был один отставной унтер-офицер, один лакей и т. п.
И на голос ласковой пери
Шел воин, купец и пастух.
Бросились в ее объятия достойные лучшей участи девушки, повыскакивали со школьной скамьи недоучившиеся молодые люди, актеры всех столичных и провинциальных театров были 'поверстаны' в опереточные певцы, даже слава и гордость русского театра, П. М. Садовский, уступая не духу времени, а требованию начальства, должен был напялить на себя дурацкий костюм аркадского принца.[23]
Драма посторонилась.
На помощь оперетке вдруг появляется куплет. В один прекрасный вечер он выскочил на сцену в черном фраке и запел:
'Денег в России нет', - смело
Каждый готов произнесть.
Нет у нас денег на дело, -
На безобразие есть!
- Браво! - закричали поврежденные нравы и задумались.
- А ведь правда, - заговорили, - на безобразие у нас сколько угодно!..
Ходят больные, как трупы,
Просят голодные есть:
Нет у нас денег...
- Правда! Чудесно! - закричал Назар Иванович, поглядывая на Ивана Назарыча, - расчесывай, расчесывай хорошенько!
И стал куплет расчесывать поврежденные нравы. И распространился тоже по всему лицу земли русской и засел не только в театре, но и в клубах, и в трактирах, даже на открытом воздухе.
И полетел со своего пьедестала торбанист, услаждавший отцов и дедов захолустных обывателей и в Ирбите, и в Нижнем,[24] и в 'Волчьей долине', и во всех веселых притонах государства Российского.
Почтительно отошел в сторону и дал дорогу куплету веселый водевиль, много лет царивший на сцене.
'Сцены и рассказы', 1881 г,
Примечания С чтением сцен из народного быта И. Ф. Горбунов выступил впервые в Москве в 1853 году в кружке 'молодой редакции' журнала 'Москвитянин' (А, Н. Островский, А. А. Григорьев, П. М. Садовский, Б. Н. Алмазов, Е. Н. Эдельсон, Т. И. Филиппов и другие).
'Е. Н. Эдельсон стал мне давать небольшие книжки для рецензии в 'Москвитянине', - пишет Горбунов в воспоминаниях. В неопубликованном письме Е. Н. Эдельсону, хранящемся в Центральном государственном архиве литературы и искусства, Горбунов пишет: '...прошу выслать деньги за мою работу в 'Москвитянине' (Фонд 1951, опись 1, ед. хр. 4). Это и были первые печатные выступления И. Ф. Горбунова. Но установить, какие рецензии были написаны им, не удалось. Маленькие рецензии в 1853-1855 годах в отделе 'Критика и библиография', как правило, были анонимными.
В сентябрьском номере 'Отечественных записок' за 1855 год - дебют в печати Горбунова-рассказчика: сцены из купеческого быта 'Просто случай'. Горбунов помешал свои произведения в журналах 'Современник', 'Искра', 'Общезанимательный вестник', 'Осколки', 'Русская старина', 'Русский вестник', 'Русский архив', 'Нива', 'Еженедельное новое время', в литературном сборнике русских литераторов в пользу пострадавших от голода в Самарской губернии 'Складчина' (1874), в газетах 'Новое время', 'Северная пчела', 'Санкт-Петербургские ведомости', 'Гражданин', 'Новости', 'Московский листок', 'Русское дело'.
В 1861 году в Петербурге выходит первый сборник Горбунова 'Сцены из народного быта', включивший восемь произведений. Дополнявшиеся переиздания этого сборника выходили в 1868, 1870, 1873, 1874 годах. Самое полное прижизненное издание Горбунова - 'Сцены и рассказы' - осуществил в 1881 году А. С. Суворин. Было отпечатано несколько сот экземпляров на толстой бумаге, с большими полями, в дорогом, с золотым тиснением переплете. В этом сборнике помещено 35 произведений.
Все прижизненные издания Горбунова стали библиографической редкостью.
В 1901 году в приложении к журналу 'Нива' А. Ф. Маркс под редакцией и с предисловием А. Ф. Кони напечатал Полное собрание сочинений, выдержавшее три издания. В этом двухтомнике далеко не все произведения писателя, в нем нет переписки.
В 1904-1910 годах Общество любителей древней письменности издает под редакцией П. С. Шереметева Сочинения Горбунова в трех томах - дорогое подписное издание большого формата, с множеством рисунков и фотографий. А. Ф. Маркс, купивший у наследников право на издание Горбунова, разрешил Обществу издать всего 500 экземпляров по цене не менее 15 рублей. Это самое полное издание. Здесь помещено 76 произведений Горбунова, его переписка, дневники, воспоминания о нем, материалы для биографии; ко второму тому приложен юмористический 'Ватерпас' - 'газета уравнительная для всех партий' (? 1, 2).
Это было последнее дореволюционное издание. После 1917 года издавались только отдельные произведения и небольшие репертуарные сборники. Рассказы Горбунова в советское время неоднократно включались в вузовские хрестоматии и различные тематические сборники.
Популярность рассказов Горбунова порождала многочисленных устных и даже печатных подражателей. В 1871 году выходят поддельные 'Сцены из народного быта Горбунова' в трех частях, без инициалов автора, с подзаголовком 'Для рассказов на сцене и семейных вечерах'. Издание носило коммерческий характер и было рассчитано на дешевый эффект, что и возмутило всех почитателей И. Ф. Горбунова. Эта подделка выдержала 10 изданий. На последнем, напечатанном со старых матриц в 1923 году, на обложке ошибочно поставлены инициалы автора: И. Ф. Горбунов.
Рукописи Горбунова не сохранились. Тексты рассказов 'Затмение солнца', 'У пушки', 'Воздухоплаватель', 'Мастеровой', 'У квартального надзирателя', 'У мирового судьи', 'Развеселое житье', 'Просто случай', 'Спрятался месяц за тучи', 'На почтовой станции', 'Громом убило', 'Безответный', 'Лес', 'Утопленник', 'На реке', 'Медведь', 'Из московского захолустья' даются по последнему прижизненному изданию Горбунова - 'Сцены и рассказы', Спб., 1881.
'С широкой масленицей', 'Об Саре Бернар', 'Тенериф', 'В деньгах счастье', 'Общее собрание общества прикосновения к чужой собственности', 'Тост генерала Дитятина', 'Белая зала', не вошедшие в издание 1881 года, даются по газетным и журнальным публикациям.
'Речь, сказанная генерал-майором Дитятиным при освящении танцевальной залы...', 'Письмо из Бузулука', 'Приезд шаха персидского', впервые напечатанные в издании Общества любителей древней письменности, и рассказы 'Жестокие нравы', 'Нана', 'Травиата', 'Из московского захолустья' (I. 'Иверские юристы', II. 'Широкие натуры'), 'Перед лицом графа Закревского', 'Дьявольское наваждение', первая публикация которых неизвестна, даются по тексту Сочинений, т. 1-3, Спб., 1904-1910. По этому же изданию даются и 'Воспоминания', которые хотя и печатались в газете 'Новое время', но в Сочинениях они значительно дополнены по неизвестной нам рукописи.
Указание на первую публикацию дано после каждого рассказа.
Произведения Горбунова в настоящем издании расположены не по хронологическому, а по тематическому принципу, так как все они распадаются на весьма определенные тематические группы: 'Сцены из городской жизни', 'Сцены из купеческого быта', 'Сцены из крестьянского быта', составившие в настоящем издании раздел 'Сцены из народного быта'. Совершенно особняком стоят речи и письма генерала Дитятина. Отдельные группы составляют 'Очерки о старой Москве' и личные воспоминания артиста.
В подзаголовке своих рассказов Горбунов всегда подчеркивал их тематику: 'Сцена из крестьянского быта', 'Сцена из купеческого быта', 'Рассказ купца', 'Сцена из московского захолустья' и т. д., и не придерживался хронологического принципа в прижизненных изданиях. Произведения в 'Сценах из народного быта' (1861-1874 гг.) расположены не по времени написания, а в порядке появления их в печати. И рассказы, которые слышала вся Россия на концертах Горбунова, по многу лет оставались не напечатанными.
Не придерживался Горбунов хронологического принципа и в последнем прижизненном издании 'Сцены и рассказы' 1881 года. Редактор Полного собрания сочинений И. Ф. Горбунова (т. 1-2, Спб., 1901) А. Ф. Кони впервые разбил произведения Горбунова на тематические группы. По этому же принципу составлено и самое полное, академического типа, издание И. Ф. Горбунова под редакцией П. С. Шереметева - Сочинения, т. 1-3, Спб., 1904-1910.
Распределение произведений по хронологическому принципу не облегчило, а только затруднило бы восприятие и изучение творчества И. Ф. Горбунова.
1
2
3
4
5
Консистория - учреждение с административными и судебными функциями, подчиненное епархиальному архиерею.
6
7
Иверские ворота - у Иверских ворот, пересекавших проезд между современными зданиями Музея В. И. Ленина и Исторического, находились здания присутственных мест.
8
9
10
11
Диоген в бочке - древнегреческий философ Диоген (414-323 гг. до н. э.), по преданию, живший в бочке.
12
13
Тарпейская скала - утес на западной стороне Капитолийского холма в Риме, с которого сбрасывали приговоренных к смерти преступников.
14
15
16
Ренсковые погреба - магазины, торгующие виноградными винами; всякое виноградное вино называлось 'ренское' - искаженное 'рейнское'.
17
18
19
20
21
22
23
24
Ирбитской и Нижегородской ярмарках.
| |
| Просмотров: 688 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры