Гайдар Аркадий Петрович - Реввоенсовет

бык либо корова в стаде, только резче и дольше:

   - У-о-уу-ууу...

   А потом вдруг как хрястнуло по воздуху, как забухали подле поскотины выстрелы.

   Захлопнулись разом окошки, исчезли с улиц ребятишки. Хотел встать скорей до дому старик, да не слушались ноги. И опомнился он только тогда, когда закричала сердито с крыльца Горпина:

   - Иди же, старый дурак, до дому! Чего расселся, чи не бачишь, що воно зачинается!

   А у Димки колотилось сердце такими же, как выстрелы, нервными перебоями, и хотелось ему бежать посмотреть на улицу, узнать, что там такое. И было страшно, потому что побледнела мать сильно... и сказала как-то не своим, тихим голосом:

   - Ложись... ложись на пол, Димушка.

   И уложивши их с Топом возле стола, добавила со страхом:

   - Господи, хоть бы из пушек не зачали!

   У Топа глаза сделались большие-большие, и он застыл на полу, положив голову возле ножки стола. Но лежать так ему было неудобно, и он захныкал:

   - Я не хочу лежать на полу... я к бабке на печку.

   - Лежи, лежи! - ответила мать. - А то вот придет гайдамак... он тебя...

   Что-то особенно здорово грохнуло, так что звякнули стекла у окошек, и показалось Димке, что дрогнул пол... "Бомбы бросают!" - подумал он... Мимо темных окон с топотом, криками пронеслось несколько человек. Потом все стихло.

   Прошло еще с полчаса... Кто-то застучал в сенцах и выругался, наткнувшись в темноте на пустые ведра. Распахнулась дверь, и, к своему великому удивлению, Димка увидел Головня, снимающего с руки винтовку. Он был чем-то сильно раздосадован, потому что, выпив залпом целый ковш воды, толкнул ружье в угол и сказал с сильной досадой:

   - Ах, чтоб ему!..

  

  

   Утром встретились ребята рано-рано.

   - Жиган, - спросил Димка с нетерпением, - ты не знаешь, отчего вчера... С кем это?..

   У Жигана юркие глаза блеснули самодовольно, и, сжимая в кулаки худенькие длинные руки, он ответил важно:

   - О, брат, было у нас вчера дело...

   - Ты не ври только! - сразу же оборвал его Димка. - Ведь я видел, что ты тоже домой припустился, когда стрелять зачали.

   Жиган немного обиделся и добавил недовольно:

   - А ты почем знаешь? Может, я огородами опять вернулся.

   Димка сильно усомнился и в этом, но перебивать не стал.

   - Машина вчера из города ехала, в Ольховке ей починка была. А зеленые засаду устроили, на то и яму поперек дороги вырыли... Как она оправилась и выехала, ольховский дьякон Гаврила в колокол: бум!.. - сигнал, значит...

   - Ну?

   - Ну, вот и ну... Подъехала к ямам, тут по ней и начали пулями садить. Она было назад хотела, глядь - а поскотину запер уже кто-то...

   - И поймали кого?

   - Нет. Оттуда такую стрельбу подняли, никак не подойти... Потом уж, как видят, что конец делу, - врассыпную... Постреляли только всех. А один убег. Бомбу бросил рядышком с Онуфрихиной хатой, у ней аж стекла все полопались... По нем из ружей кроют, за ним гонятся, а он ширк через плетень, через огород, да так и утек.

   - И не нашли?

   - Нету... За речку, должно, убег...

   - А машина?

   - Машина и сейчас тут, только негодная совсем, потому как один в нее гранатой запустил. Всю искорежило. Я уж бегал... Федька Марьин допреж меня еще поспел. Гудок стырил, здоровый - нажмешь резину, а он как завоет...

   Весь день только и было разговоров о вчерашнем происшествии. Зеленые еще ночью ускакали, и вновь осталась без власти маленькая украинская деревушка.

   Собирались мужики кучами и говорили промеж себя с опаской:

   - О, не пройдет уж это нам даром, ей-богу.

   - Придут другий раз красные, побачут, що самопер возле наших хат стоит... А, скажут, такие-сякие, це ж вы наробили... Поспаляют зраз хаты...

   Наконец порешили за лучшее убитых закопать поглубже в яму. Никифор Егоров, он же председатель при красных, он же староста при белых, нарядил пару волов и велел отвезти остатки машины и бросить где-либо подальше от деревеньки, посредь дороги.

   А Федькин отец, изловив сынишку, всыпал ему здорово и отобрал сигнальный гудок, посмотрел с любопытством на мягкий резиновый шар, на блестящую трубку и подумал: "Не может ли эта штука пригодиться по хозяйству?" Но все-таки использовать ее не решился, побоялся, как бы не попасть из-за этого к ответу, и, не без сожаления, забросил гудок далеко, в самую середину реки.

   У Димки с Жиганом приготовления к побегу подходили к концу. Оставалось теперь самое главное - спереть котелок. Это сделать было бы очень трудно, если бы Жиган не догадался предложить выудить его через узенькое окошко, выходящее в огород, при помощи длинной палки с насаженным на нее гвоздем. На следующий же день, после обеда, палка с крюком была готова и запрятана между грядок с огурцами.

   На сегодня пока дела больше не было. Но Димке не сиделось на месте, и, когда Жиган отправился обедать, он решил отправиться со Шмелем к сараю. Перескочил легко Димка через плетень, нырнул Шмель в знакомую ему дыру, и через несколько минут они уже подходили к своему укромному логову.

   Завалился было сразу на солому и, опрокинувшись на спину, начал баловаться с яростно атакующим его голову Шмелем. Но встретился невзначай с чьим-то взглядом и привстал, немного удивленный. Ему показалось, что снопы у стенки немного сдвинуты и расположены как-то не совсем так, как вчера, "Неужели из ребят тоже кто-нибудь здесь лазил? - мелькнуло сразу подозрение. - Ах, черти!.."

   Он подошел ближе, чтобы проверить, не открыл ли кто-нибудь спрятанную провизию. Пошарил рукой под крышей - нет, тут!..

   Стал вытаскивать все. Выудил два куска сала, ковригу хлеба, спички и сунул руку за куском вареного мяса. Пошарил тут, пошарил там - нету.

   "Ах, ты, стерва! - подумал он, начиная догадываться. - Это не иначе, как Жиган сожрал... Если из ребят кто, так те бы все сразу".

   Он запрятал все обратно и, сильно рассерженный, стал поджидать.

   Вскоре показался и Жиган. Он только что пообедал и был в самом хорошем расположении духа. Подходил неторопливо, засунув пальцы в рот и насвистывая.

   - Ты мясо сожрал? - без обиняков насел Димка, уставив на него исподлобья недоверчивый взгляд.

   - Жрал! - ответил тот, вспоминая об этом, видно, с большим удовольствием. - Вкусно...

   - Вкусно! - наступал на него рассерженный Димка. - А тебе кто позволил? А где такой уговор был? А что на дорогу останется? Я тебя вот тресну по башке, так ты будешь знать...

   Совершенно не ожидая такого нападения, Жиган опешил:

   - Так это же я дома, за обедом... Онуфриха кусок из щей вынула, боль-шой...

   - А отсюда кто спер?

   - Я не знаю, - опешил Жиган, остановившись на месте и замотав усиленно головой.

   - Побожись...

   - Ей-богу! Вот чтоб мне провалиться, чтоб сдохнуть сей же секунд, ежели брал.

   Но потому, что Жиган не провалился и не сдох "сей же секунд", и кроме того, он отрицал с необыкновенной горячностью возведенное на него обвинение, Димка подумал в виде исключения на этот раз, что Жиган не врет. А так как кусок мяса не мог сам себя съесть, то нужно же было отыскать виновника. И глаза Димки скользнули куда-то вниз и остановились испытующе и строго.

   - Шмель, - позвал он, протягивая руку к валяющейся хворостине. - А ну, поди сюда, сукин сын, поди сюда, дрянь ты эдакая!

   Но Шмель ужасно не любил, когда с ним разговаривали таким тоном. Он бросил теребить жгут из соломы, опустил хвост и сразу же направился в другой конец сарая.

   - Он сожрал, - с негодованием заявил Жиган. - Чтоб ему лопнуть было. И кусок-то какой здоровый...

   Перепрятали все теперь повыше, заложили обломком доски и привалили кирпичом.

   Потом лежали долго, рисуя заманчивые картины будущей жизни.

   - В лесу ночевать возле костра хорошо...

   - Темно ночью только, - с некоторым сожалением заметил Жиган.

   - А что темно? У нас ружья будут...

   - А если поубивают... Я, брат, не люблю, чтобы убивали...

   - И я тоже, - откровенно сознался Димка. - А то что, в яме, вон как эти. - И он мотнул головой в сторону покривившегося креста, чуть-чуть вырисовывающегося из-за густых сумерек.

   При этом напоминании Жиган съежился и почувствовал, что в вечернем воздухе стало вдруг как бы прохладней. Но, желая показаться молодцом, он ответил равнодушно:

   - Да, брат... А у нас была один раз штука...

   И оборвался, потому что Шмель, давно улегшийся в ногах у Димки, поднял голову и, насторожившись, заворчал предостерегающе и сердито.

   - Ты что? Что ты, Шмелек?.. - спросил его Димка и погладил по голове. Тот замолчал и положил голову между лап.

   - Крысу чует, - почему-то шепотом заговорил Жиган и, притворно зевнув, сплюнул: - Домой надо идти, Димка.

   - Сейчас пойдем. А какая у вас была штука?

   Но Жигану было уже не до штуки, да кроме того то, что он собрался соврать, вылетело у него из головы.

   - Ну, пойдем, - согласился Димка. Ему и самому сильно захотелось удрать вдруг подальше отсюда.

   Встали... Шмель поднялся, но не пошел сразу за ними, а остановился возле соломы, тревожно заворчал снова, как будто его дразнил кто-то в темноте...

   - Крысу чует! - сказал теперь Димка.

   - Крысу? - каким-то подавленным голосом повторил Жиган. - А только чего это раньше он их не чуял?

   И добавил негромко.

   - Холодно что-то... Давай, Димка, пойдем скорее домой...

  

  

   - А большевик, что убег, где-либо подле деревни недалеко, - встретил Жиган на следующий день Димку.

   - Откуда ты знаешь?

   - Так, думаю. У старой Горпины рубашка дедова в тот день с плетня пропала, а меня Онуфриха сегодня за солью к ней послала - в долг чтоб полчашки... Я в сенцах слышу - ругается шибко Горпина, и не сунулся сразу, потому, думаю, не даст еще со злости. Слушаю, а она и говорит: "И бросил какой-то паскуда под жерди, пес ее знае, чи собак резал. Я побачила, а вона ж прорвана, хиба трошки, а то вся как есть"... А дед Захарий слушал-слушал, а потом и говорит: "О, Горпина..."

   Жиган многозначительно посмотрел на вслушивающегося внимательно Димку и, только когда тот нетерпеливо занукал, начал снова:

   - А дед Захарий и говорит: "О, Горпина! Да ты сховай язык покрепче. Здается мне, що не собак тут резали"... Тут я вошел в хату, а на лавке рубашка, и от нее рукав оторван вовсе, и нету его, а по всей-то ей пятна от крови большие... И как вошел я, села на нее сей же секунд Горпина и говорит: "А подай ему, дед, с полчашки", - а сама так и не встала. Мне што, когда я все равно видел.

   - Ну, а причем же тут большевик? - начал было Димка.

   - Чудной ты!.. Да это не иначе, как его одежа... А далеко убежать он не мог, потому как раненый. Значит, тут где-либо.

   Замолчали оба, переваривая в головах такую захватывающую новость. У Димки глаза прищурились, уставившись неподвижно в одну точку, а у Жигана заблестели и забегали юрко по сторонам.

   И сказал Димка, подумав:

   - Вот что, Жиган, молчи лучше и ты. Много и так поубивали у нас красных возле деревни, и все поодиночке.

   И пообещал Жиган молчать...

   Сегодня вечером должны были окончательно закончиться сборы - завтра на рассвете нужно пуститься в путь.

   Весь день провел Димка как в лихорадке, разбил нечаянно блюдечко, наступил на хвост Шмелю и в довершение всего чуть не сбил с ног бабку, вышибив у нее из рук крынку с молоком, за что получил от Головня хорошую оплеуху. Но не опечалился на этот раз особенно, а только подумал с досадой: "Кабы за раз настукать, сколько меня ж все это время, так, кажись, не только сам Головень, а бык сдох бы. Дезертир чертов... Мало что дезертир, бандит еще. Откуда он с винтовкой в тот день вернулся?"

  

  

   А время шло час за часом. Прошел полдень, обед, наступал вечер. Было решено пробраться в огород и, спрятавшись за бузиной, густо разросшейся в углу, выжидать наиболее благоприятный момент для похищения котелка. Димка и раньше прятался там часто, но то бывало как-то просто и неинтересно... А сегодня даже дух захватывало.

   Засели они рановато, и долго еще через двор проходил то один, то другой. Наконец прошел в хату Головень, позвали Топа.

   На крыльцо вышла мать и, оглядевшись по сторонам, закричала:

   - Димка, Дим-ка!.. Где ты, паршивец, делся?

   "Ужинать!" - догадался Димка, но откликнуться, конечно, даже и не подумал.

   Мать постояла на крыльце еще немного, потом выругалась и ушла. На дворе стало темно. Подождали минут пять...

   - Идем, Жиган!

   Крадучись, вышли, или, вернее, выползли.

   Возле деревянной стенки чулана остановились.

   До окошка было довольно высоко. Димка встал, упершись рукой в колено, а Жиган, как более гибкий, забрался к нему на спину и осторожно стал просовывать палку с гвоздем в окошко.

   В чулане темно, он никак не мог зацепить крючком котелок, так что Димка изругался даже.

   - Скорей ты, черт! Что у меня спина, забор, что ли?

   - Темно больно, - шепотом ответил Жиган и, с трудом зацепив поблескивающий котелок, потащил его к себе. - Есть! - соскочил с Димкиной спины Жиган.

   - Жиган! - удивился Димка, заметив у него в руке еще что-то. - А где ты колбасу взял?

   - Тут висела рядышком... Бежим скорей!

   И они проворно юркнули в сторону... Возле огорода Димка вспомнил, что впопыхах они оставили палку с крюком прислоненной к чулану, и решил вернуться, чтобы захватить ее с собой. Быстро пробравшись обратно, он схватил ее и хотел бежать, как вдруг увидел просунутую в дыру плетня голову Топа, любопытно смотревшего на него.

   Димка, с палкой в одной руке и с колбасой в другой, так растерялся в первую секунду, что пришел в себя только тогда, когда Топ спросил его серьезно:

   - Ты зачем колбасу стащил?

   - Это... Это не стащил. Топ... Это надо, - поспешно ответил, подходя к нему, Димка. - Это воробушков кормить... Ты любишь, Топ, воробушков?.. Чирик-чирик!.. Ты не говори только. Не скажешь? Я тебе гвоздь завтра дам, здоровый...

   - Воробушков? - так же серьезно переспросил Топ.

   - Да-да! Вот ей-богу!.. У них нет... Бе-едные!

   - И гвоздь дашь?

   - И гвоздь дам... Ты не скажешь, Топ? А то не дам гвоздя и со Шмелькой играть не дам.

   И, получив обещание Топа молчать, но все-таки про себя сильно сомневаясь в этом, Димка помчался к Жигану.

   Сумерки наступали торопливо и, когда ребята добежали до сарая, чтобы спрятать котелок и злополучную колбасу, стало почти темно.

   - Прячь скорее...

   - Давай! - Жиган полез вверх, на солому, и скользнул под крышу. - Димка, тут темно, - тревожно слышалось через переборку. - Я не найду ничего.

   - А, дурной, врешь ты, что не найдешь! Боишься, видно? - бросил Димка и полез в дыру тоже... В потемках он нащупал руку Жигана и, к своему удивлению, заметил, что она сильно и нервно дрожит.

   - Ты чего? - И Димка почувствовал, как невольный страх начинает передаваться и ему...

   - Там кто-то... - начал было Жиган шепотом, выбивая зубами дрожь. - Кто-то...

   Но не договорил, а только крепко ухватил Димку за руку. И Димка ясно услыхал доносившийся из темной глубины сарая тяжелый, сдавленный стон...

   В следующую же секунду, с криком скатившись вниз, не различая ни ям, ни тропок, оба в ужасе неслись прочь от сарая.

  

  

  

   В эту ночь Димка долго не мог заснуть. Положил с собой рядом Шмеля, закутался крепко в поддевку и все же каждый раз испуганно открывал глаза при малейшем стуке. Проснулся он рано, и потому ли, что было светло, потому ли, что за ночь он успел оправиться от первоначального испуга, но только теперь в его голове начали складываться всевозможные более или менее цельные предположения.

   "Крысы? - вспоминал он. - Мясо, снопы... А что если?.." - вдруг мелькнула у него какая-то мысль.

   Он быстро оделся и помчался прямо к сараям. Вот и снопы, вот и щель. Простояв с минуту в нерешительности, Димка быстро вскарабкался на солому и юркнул в дыру.

   Солнечные лучи, пробиваясь сквозь многочисленные щели, светлыми полосками прорезали полутьму длинного сарая. Подпорки передней части, там, где должны были находиться ворота, обвалились - и крыша осела, наглухо завалив вход.

   "Где-то тут!" - Димка пополз вперед. Он завернул за одну из куч слежавшейся соломы и остановился... В углу, распластавшись на соломе, лежал человек, а впереди него - бессильно зажатый в вытянутой руке темный наган.

   Шорох заставил человека поднять глаза. Он крепко стал сжимать наган, по-видимому, собираясь выстрелить. Но, то ли изменили ему силы, то ли что-нибудь другое, только, всмотревшись воспаленными мутными глазами в Димку, он разжал пальцы, выпустил револьвер и проговорил хрипло, с трудом ворочая языком:

   - Пить...

   Димка сделал шаг вперед и чуть не крикнул от удивления: прямо перед ним лежал черный незнакомец. Пропал весь страх, все сомнения, осталось только чувство острой жалости к человеку, когда-то так участливо заступившемуся за него.

   Димка схватил котелок, помчался за водой на речку. Возвращаясь бегом, он наткнулся на Федьку Марьиного, помогавшего матери тащить корзину мокрого белья. Однако он успел все-таки почти что под самым носом у того завернуть в кусты. Ему было видно, как удивленный Федька замедлил шаг и поворотил голову в его сторону. И если бы мать, заметившая, как сразу потяжелела корзина, не крикнула сердито: "Та неси же, дьяволенок, чего ты завихлялся, паршивец!" - то, должно быть, тот не утерпел бы проверить, кто это шмыгнул в сторону и спрятался в кустах столь поспешно.

   В сарае Димка увидел, что незнакомец лежит, закрыв глаза, и шевелит губами слегка, точно разговаривая с кем-то во сне. Димка тронул его за плечо, и, когда тот, открыв глаза, увидел перед собой стоящего с котелком мальчугана, нечто вроде слабой улыбки мелькнуло по его пересохшим и истрескавшимся губам. И он с жадностью, отрывисто дыша, потянул тепловатую воду. Напившись, опять опустил голову на солому и пролежал молча минут пять. Потом приподнялся опять и спросил у Димки, уже немного яснее и внятней:

   - Красные далеко?

   - Далеко, - ответил Димка. - Не слыхать вовсе что-то.

   - А в городе?

   - Петлюровцы... Головень вчерась говорил.

   Раненый поник головой. Потом снова заговорил негромко:

   - Мальчик, ты никому не скажешь?

   И было в этом вопросе столько скрытой тревоги, столько безнадежной просьбы, что вспыхнул разом Димка и горячо принялся уверять, что он не скажет никому.

   - Жигану разве только.

   - Это с которым вы бежать собирались?

   - Да, - удивленный смутился Димка. - Вот и он, кажется.

   Прислушались. У сараев засвистел соловей переливисто, щелкнул, рассыпавшись пересвистами. Потом крикнул тихонько:

   - Эгей...

   Это Жиган, не боящийся ничего солнечным утром, разыскивал и дивился, куда это пропал его товарищ.

   Отодвинув снопы и высунув из дыры голову, Димка, боясь крикнуть, запустил в Жигана камешком. И когда тот, как ужаленный, обернулся назад, он позвал его знаком к себе.

   - Ты чего? - рванулся недовольный Жиган, почесывая рукой спину.

   - Тише! Лезь сюда. Надо...

   - Так ты крикнул бы, а то на-ко... Камнем! Ты б кирпичом еще запустил...

   Взяв с Жигана самую страшную клятву и, помимо всего прочего, пообещав поколотить его в случае нарушения слова, Димка посвятил его в свою тайну.

   Спустились оба вниз. Видя перед незнакомцем черный револьвер, Жиган остановился, оробев. Но тот открыл глаза и спросил негромко:

   - Ну что, мальчуганы?

   - Это вот Жиган! - не зная, собственно, к чему, ответил Димка и толкнул того легонько вперед.

   Незнакомец ничего не сказал и только чуть-чуть наклонил голову.

   Из своих запасов Димка притащил ломоть хлеба и вчерашнюю колбасу.

   Раненый был голоден, но ел мало и все больше пил воду. Помимо того, что пуля зеленых прохватила ему ногу, он почти три дня не имел ни глотка воды и был сильно измучен.

   Жиган и Димка сидели почти все время молча, так как, кроме нескольких отрывистых фраз, незнакомец пока не сказал ничего. Глаза у него заблестели теперь лихорадочно и ярко.

   - Мальчуганы! - окликнул он уже совсем ясно. И по голосу теперь Димка еще раз узнал в нем незнакомца, крикнувшего гневно на Головня. - Мальчуганы, вы славные ребятишки... Я часто слушал, как вы разговаривали, - но если вы проболтаетесь, то меня убьют... Только-то и всего...

   - Не должны бы, - неуверенно вставил Жиган.

   - Как, дурак, не должны бы? - вспыхнул Димка. - Ты говори: нет - и все... Да вы его не слушайте, - чуть не со слезами в голосе обратился он к раненому. - У него, ей-богу, дурость вроде как в башку заходит. Вот провалиться мне, все обещал только, а то и взаправду вздую.

   Жиган, который и в самом деле не имел никакой задней мысли, сообразил, что сболтнул что-то несуразное, и ответил извиняющимся тоном:

   - Да я, Дим, и сам... что не должны бы, значит... ни в коем случае...

   И Димка увидел, как незнакомец улыбнулся второй раз.

   - Хорошо, хорошо, - я верю, только вы теперь не убегайте из дому, ребятишки.

   И Димке, которому перед тем важным, что было теперь перед ним, побег показался таким далеким и ненужным, что он ответил твердо за двоих:

   - Нет, мы не побежим...

   За обедом Топ сидел-сидел, да и выпалил:

   - Димка, давай гвоздь, а то я мамке скажу, что ты колбасу воробушкам таскал.

   Димка чуть не подавился картошкой и громко зашумел табуреткой. К счастью, мать вынимала в это время из печки похлебку, а бабка была туговата на ухо, а Головень еще только входил в хату. И Димка шепнул Топу, толкая его ногой:

   - Вот дай пообедаю... у меня уже припасен, хороший...

   "Чтоб тебе неладно было! - подумал он, вставая из-за стола. - Вот дернуло за язык". И так как никакого гвоздя у него не было, то он остановился на дворе, раздумывая, откуда бы раздобыть. После некоторых поисков и долгих усилий в сарае из стены он выдернул здоровый железный гвоздь и отнес его Топу.

   - Большой больно, - остался недовольным Топ, внимательно рассмотрев толстый, неуклюжий гвоздь.

   - Что большой? Вот оно и хорошо, Топ. А что маленький, заколотил, ну и все, а тут долго сидеть можно: тук-тук!.. Хороший гвоздь!

   Вечером Жиган стянул у Онуфрихи небольшой кусок чистого холста для повязки раненому...

   - Ёду где-нибудь достать надо...

   - Какой-такой ёд?..

   - Желтый, жгучий... как задерет, взвоешь прямо, а потом сразу затянет. У нас, как стояли солдаты, мне мамка на руку налила...

   Из своих запасов Димка захватил кусок сала поздоровей и направился на другой конец села к попадье. Вместо нее дома он застал отца Перламутрия, который в одном подряснике и без сапог лежал на кушетке. Он был, по-видимому, в самом хорошем расположении духа. Напротив него на стене висела картина, где какой-то седовласый старец с необыкновенно морщинистым лицом сидел, упершись локтем на стол, а перед ним шли облака или что-то вроде облаков, из-за которых выглядывали женские лица неимоверной красоты, кубки с выпирающим, как мыльная пена, вином и бал, или, вернее, уголок бала... В бешеной мазурке проходила пара, он - ловкий, с шеей, поднятой до пределов возможного, а она - легкая, розовая, как мечта, с длинным шлейфом и талией, необыкновенно грациозной и изогнутой. Под этой картиной была подпись: "Воспоминания о минувших юностных днях".

   Вошел Димка нерешительно, завернутый кусок сала держа за спиной.

   - Здравствуйте, батюшка.

   Отец Перламутрий вздохнул, перевел с картины взгляд на Димку и спросил, не поднимаясь:

   - Ты что, чадо? К матушке либо ко мне...

   - К матушке...

   - Гм, ну, а поелику она пока в отлучке, я за нее....

   - Мамка прислала, пойди, говорит не даст ли попадья, матушка то есть, ёду малость, и пузырек вот прислала... ма-хонький.

   - Пузырек? Гм... - с сомнением кашлянул отец Перламутрий и окинул Димку внимательным взглядом.

   - Пузырек... А ты что, хлопец, руки назад держишь....

   - Сала тут кусок. Говорит, если нальет матушка, отдай ей в благодарность...

   - Если нальет, говоришь...

   - Ей-богу, так и сказала.

   - О-хо-хо, - вздохнул отец Перламутрий, приподнимаясь. - Нет, чтобы просто прислать, а то вот: "если нальет". - И он вздохнул с сокрушением. - Ну, давай, что ли, сало-то. Да оно старое!

   - Так нового не кололи же еще, батюшка!

   - Знаю я, что не кололи. Можно бы пожирней, хоть и старое. Пузырек где? Что это мать тебе целую четверть не дала? Разве возможно полный?

   - Да в ём, батюшка, два наперстка всего. Куды меньше?

   Отец Перламутрий постоял в нерешительности, потом добавил:

   - Ты скажи-ка, пусть лучше мать сама придет, я ей прямо и смажу, а наливать к чему же?

   Но Димка отчаянно замотал головой.

   - Нет, вы, батюшка, наливайте, а то мамка наказывала: "Как если не будет давать, бери, Димка, сало и тащи назад".

   - А ты скажи ей: "Дарствующий да не печется о даре своем, ибо будет тогда пред лицом всевышнего дар сей всуе". Запомнишь?

   - Запомню!.. А вы все-таки наливайте, батюшка.

   Отец Перламутрий надел туфли на босую ногу - причем Димка подивился их необычайным размерам - и, прихватив с собой на всякий случай сало, ушел с пузырьком в другую комнату.

   Через несколько минут он вышел, подал Димке пузырек.

   - Ну вот, только от доброты своей. А у вас куры несутся, хлопец?

   "От доброты меньше полпузырька налил", - обиделся Димка, а на повторенный вопрос о курах, выходя из двери, ответил сердито:

   - У нас, батюшка, кур нету, один петух только...

   Отец Перламутрий удивился здорово и хотел еще что-то спросить у Димки, но того уже и след простыл. Тогда он запахнул покрепче подрясник, так как увидел некоторую неприличность в своем туалете, и, улегшись на диван и откашлявшись, взял одну ноту, потом другую погуще, а потом прочел основательно первый стих "На реках вавилонских". Полюбовавшись благозвучностью своего голоса, хотел было отец Перламутрий продолжать дальше, но в это время из-за двери выглянула красная повязанная голова только что вернувшейся из бани матушки и проговорила сердито:

   - Отец, тут и так после угара, ты бы как-нибудь уж не очень громогласно...

  

  

   Прошло два дня. Раненому стало лучше, пуля в ноге прохватила только мякоть, и потому, обильно смазываемая йодом, опухоль начинала немного опадать. Конечно, ни о каком побеге еще и не могло быть речи. Между тем обстановка начинала складываться совершенно неблагоприятно.

   О красных не было и слуху, два раза в деревню приезжали Левкины ребята, и мальчуганам приходилось быть начеку.

   Как только было возможно, они с величайшей осторожностью пробирались к сараям и подолгу проводили время с незнакомцем. Он часто и много болтал с ребятишками, рассказывал и даже шутил. Только иногда, особенно когда заходила речь о фронтах, глубокая складка залегала у него через лоб, он замолкал, долго думал о чем-то и потом спрашивал, точно что-то припоминая:

   - Ну что, мальчуганы, не слыхали, как дела там?

   "Там" - это на фронте. Но слухи в деревне ходили разноречивые, одни говорили так, другие этак, и ничего толком разобрать было нельзя. И хмурился и нервничал тогда раненый, и видно было, что больше ежеминутной опасности, больше, чем страх за свою участь, тяготили его незнание, бездействие и неопределенность.

   - Димка, - спросил вдруг он сегодня, - не можете ли вы достать мне лошадь?

   - Зачем? - удивился тот. - Ведь у тебя ноги болят.

   - Ничего, верхом бы я смог...

   Но Димка покачал головой и ответил, раздумывая:

   - Нет, и не потому, а все равно нельзя... Попадешь беспременно... замучают тогда.

   Оба мальчугана, несмотря на большую опасность быть раскрытыми, все больше и больше проникались мыслью во что бы то ни стало сохранить в целости раненого. Особенно Димка... Как-то раз, оставив дома плачущую мать, пришел он к сараям печальный.

   - Ты чего? - участливо встретил его незнакомец.

   - Так Головень все... мамка плачет. Уехать бы к батьке в Питер, да никак...

   - Почему никак?

   - Не проедешь: пропуски разные, да бумаги, где их выхлопочешь? А без них нельзя.

   И он замолчал снова.

   Подумал немного незнакомец и потом сказал:

   - Если бы были красные, я бы тебе достал, Димка.

   - Ты?! - удивился тот, потом, поколебавшись немного, спросил то, что давно его занимало: - А ты кто? Я знаю: ты пулеметный начальник, потому тот раз возле тебя был солдат с "Льюисом"{3}.

   Улыбнулся незнакомец, ничего не ответил, а только кивнул головой так, что можно понять - и да и нет. Но после этого Димке еще сильней захотелось, чтобы скорей пришли красные.

   Между тем неприятностей у Димки набиралось все больше и больше. Безжалостно шантажирующий его Топ чуть ли не в пятый раз требовал по гвоздю и, несмотря на то, что Димка с помощью Жигана аккуратно ему доставлял их, все-таки проболтался матери. Потом в кармане штанов его мать нашла остатки махорки, которую Димка таскал для раненого у Головня. Выругавшись, мать оставила его под сильным подозрением в том, что он курит. И наконец Головень спросил как-то странно:

   - Ты чего это все пропадаешь где-то, стерва?

   Но самое худшее надвинулось только сегодня. По случаю какого-то праздника за добродетельным даянием завернул в хату отец Перламутрий. Между разговором он вставил вдруг, обращаясь к матери:

   - А сало все-таки старое, даже некоторая прогорклость наблюдалась и, кроме того, упитанности несоответствующей. Не одобряю. Ты бы хоть за лекарство десяток яиц дополнительно, право...

   - За какое еще лекарство?

   Димка заерзал беспокойно на стуле и съежился под устремленным на него взглядом.

   - Ты зачем это, тебе кто велел? - насела на него мать и в то же время побледнела сама, потому что в хату вошел Головень.

   - Я, мам, собачке, - неуверенно попробовал он вывернуться. - Шмелику, ссадина у него была, здоровая...

   Все замолчали. Против обыкновения Головень не разразился градом ругательств, а только, двинувшись на скамейку, сказал ядовито:

   - Сегодня я твою суку пристрелю беспременно. - И потом добавил, уставившись тяжело на Димку: - А к тому же ты все-таки врешь, что для собаки. - И не сказал больше ничего, не избил даже...

   - Возможно ли для всякой твари сей драгоценный медикамент употреблять! - с негодованием вставил отец Перламутрий. - А поелику солгал, повинен есть дважды: на земле и на небесах.

   При этом он поднял многозначительно большой палец, перевел взгляд с земляного пола на потолок. И, убедившись в том, что слова его произвели должное впечатление, вздохнул горестно, печалясь о людском неблагоразумии, и добавил, обращаясь к матери:

   - Так я, значит, на десяточек рассчитываю все-таки...

   Отправляясь к сараям, Димка нечаянно обернулся и заметил, что Головень пристально смотрит ему вослед. Он нарочно свернул к речке.

  

  

   Вечером беспокойный Жиган встретил Димку встревоженный.

   - Димка, а говорят все-таки на деревне...

   - Чего?

   - Про нашего. Тут, мол, он, где-либо недалече, потому книжку его нашел возле Горпининого забора Алексашка, спер, а она кровяная и в ней листков много, он для игры, конечно, а батька увидел да и рассказал. Я сам один листок видел, белый, а на ем в углу буквы "РВС", потом палочки, вроде как на часах, а потом...

   Димке даже в голову что-то шибануло.

   - Жиган, - остановил он шепотом почему-то, хотя кругом никого не было, - надо тово... ты не ходи туда прямо... лучше обходи с берега, кабы не заметили.

   Предупредили раненого.

   - Что же, - сказал он, - что же, Димка... будьте только осторожней. А если не поможет, ничего не поделаешь, не хотелось, правда, за революцию пропадать так нелепо.

   - А если лепо?

   - Такого слова нет, Димка, - улыбнулся он, - а если не задаром, тогда можно.

   - И песня такая есть, - вставил Жиган, - кабы можно было, я спел бы, хорошая песня... Вот повели казаки коммуниста, а он им объяснил у стенки: мы, говорит, знаем, по какой причине боремся, и знаем, за что умираем... Только ежели так рассказывать - не выходит... Вот как солдаты на фронт уезжали, так эту песню пели. Уж на что железнодорожные, и то рты разевали... так тебя и забирает.

   Возвращались домой поодиночке. Димка ушел немного раньше и добросовестно от сараев направился к речке, чтобы другой дорогой подойти к дому.

   Жиган же со свойственной ему беспечностью позабыл об уговорах, захватил у раненого флягу, чтобы утром набрать воды, и направился ближайшим путем, мимо ям, через огород. Замечтавшись о чем-то, он засвистел потихоньку. Потом оборвал свист, когда послышалось ему, как что-то хрустнуло возле кустов.

   - Стой, дьявол! - крикнул на него кто-то. - Стой, собака!

   Жиган испуганно шарахнулся, бросившись в сторону, взметнулся на какой-то плетень и почувствовал, что кто-то в темноте крепко ухватил его за штаны. Отчаянным усилием от толкнул назад ногой, попал кому-то в лицо. Перевалившись через плетень на грядку с капустой, выпустив флягу из рук, он кинулся бежать.

   Димка же вернулся домой и, ничего не подозревая, сразу же завалился спать. Не прошло и десяти минут, как в сени с ругательствами ввалился Головень, и Димка услышал, как он закричал на мать:

   - Пусть твой дьяволенок и не ворочается, сейчас ногой меня по лицу съездил, сукин сын!

   - Когда съездил? - со страхом спросила та. - Что ты?

   - Когда? Сейчас только.

   - Что ты? Да он спит давно...

   - Значит, прибег! - только уж не закричал, а заревел Головень. - Каблуком по лицу прямо. - И он распахнул двери в сенцы.

   - Что ты, что ты! - испуганно заговорила мать. - Каким каблуком? Да у него с весны обуви-то нет. Он же босый! Кто ему ботинки покупал?.. Ты спятил, что ли? - дрожащим голосом говорила мать, загораживая ему дорогу.

   Но Головень и сам сообразил, что ботинок у Димки не было вовсе, потому он остановился озадаченный, выругался и вошел в избу.

   - Гм, - усевшись на лавку, бросил Головень на стол найденную флягу. - Ошибка, видно... Но какая же стерва и где скрывает его? Книжка и фляга... Подохнуть мне на этом месте, если это не его и если я не найду этого комиссара. - Потом добавил, усмехаясь: - А суку-то я все-таки убил...

   - Кого убил?! - переспросила не оправившаяся от испуга мать.

   - Собаку. Бабахнул ей в голову, вот и все.

   Димка, уткнувшись лицом в полушубок, зарывшись глубоко в сено, задергался всем телом и плакал беззвучно, но горько-горько...

   Утихло все. Ушел-на сеновал Головень. К Димке подошла мать и, заметив, что он еще всхлипывает, сказала ему, желая успокоить:

   - Ну, будет, Димушка! Стоит о собаке-то.

   Но при этом новом напоминании перед глазами Димки снова еще яснее и ярче встал образ ласкового, помахивающего хвостом Шмеля, и он еще с большей силой молча затрясся и еще крепче втиснул голову в намокшую от слез подушку.

  

  

   - Эх, ты! - проговорил Димка. - Эх! - И не сказал больше ничего. Но почувствовал Жиган в словах его такую горечь, такую обиду, что смутился окончательно.

   - Разве ж я знал, Димка!

   - Знал? А что я говорил - не ходи той дорогой, долго ли кругом пробечь. А теперь что? Вон Головень седло налаживает, ехать куда-то хочет. А куда? Не иначе, как к Левке или еще к кому. Даешь, мол, обыск!