Достоевский Федор Михайлович - Неточка Незванова

к Ларе, всё больше и больше меня озаряло сознание. И Ларе суждено было объяснить мне всю мою тоску своим рассказом!

   Но боже мой, какой это был странный рассказ, - странный тем, что бедняжка вообразил себе, что он отчасти виновен в смерти своих родителей! Отец его умер от огорчения, а мать от отчаяния, что лишилась мужа. Оба они умерли в одну неделю. Но, по какой-то странной идее, по какому-то несчастному убеждению, Ларя вообразил, что они умерли, кроме огорчения, и оттого, что он не любил их; бедный сиротка замучил себя с тех пор раскаянием, укорами и восстановил на себя свою совесть. Всего ужаснее, что он хранил в тайне свое убеждение и что некому было разубедить его в целый год его сиротства, так что злая мысль пустила в нем глубокие корни и сделала бог знает что из ребенка. Да кроме того, нашлись и другие причины, которые способствовали ее вкоренению. Со слезами на глазах доказывал мне бедный Ларя, какой он был бесчувственный мальчик, и не слушал моих разубеждений. Особенно поражало его, как видно было из собственных его слов, зачем он не любил отца и мать при жизни их и только после их смерти догадался, бедняжка, как они ему были милы! Из всех рассказов его было видно, однако ж, что бедняжка слишком, даже не по летам своим, был симпатичен и впечатлителен, что он самою горячею любовью любил своих родителей; но неизлечимо было его убеждение! Он мне рассказывал, как его родители были бедны, как, бывало, по целым вечерам толкуют о какой-нибудь ничтожной копейке, и всё ахали, всё сетовали и рассчитывали, как бы сколотить, нажить что-нибудь... Много фактов привел Ларя, которые и мне и ему уже были понятны, несмотря на то что мы оба были вовсе не в таких летах, чтоб понимать, из каких интересов бьются на свете многие люди. Потом рассказывал Ларя, как его отдали в школу, как ему сначала не хотелось идти в школу, потому что дома было так хорошо и тепло; как эта школа оказалась дурною школою, а не самой хорошей, а у папы денег не было, чтоб заплатить за хорошую; как, бывало, папа вместе с мамой по целым часам рассчитывают, сколько будет стоить отдать мальчика в хорошую школу, где бы и учитель был настоящий француз и произношение бы имел хорошее, где и обедать бы лучше давали, где бы и школьники были хорошие. "А я, бывало, - рассказывал Ларя, - я, бывало, такой глупый, бесчувственный, что, как приду из школы, и показываю нарочно, как меня исщипали; а показываю потому, что уж знаю, что мама заплачет, когда я всё расскажу. И когда мама плачет, бывало, так бы ее и обнял, голубушку, - да и не обниму, всё сержусь, потому что мне было любо, Неточка, что вот мама теперь обо мне плачет. Видишь, Неточка, какой я был совершенный тиран/" - заключил Ларя, обливаясь слезами.

   И долго старался он доказывать мне подобными фактами свою бесчеловечность и неблагодарность к своим бедным родителям. Но, странное дело! как ни была я мала, какой ни была я ребенок, а я совершенно понимала весь рассказ моего преступника, хотя, конечно, никак не объяснила бы тогда, какая в том выгода заставлять плакать бедную маму, так что у самого болит и ноет сердце, на нее глядя, и между тем крепиться и не сделать ни шагу, чтоб остановить ее слезы. Но сколько таких детей! Даже все дети более или менее носят на себе что-то общее с подобным характером. Во-первых, все они по натуре чувствительны, мягки, но эгоисты и очень чувственны. Они, например, скупы и жадны, сенсуалисты в высшей степени. И потому никто так и не благодарен за любовь, как ребенок, но благодарность его часто корыстная: это признательность за всё баловство, за все удовольствия, которыми его окружают. В школах развиваются рано; там легко оскорбляется чувствительность... Ларю обижали, и ему даже приятно было это рассказывать дома: он чувствовал, что из этого будет выгода, что мама пожалеет, заплачет, что удвоятся попечения, ласки, что любовь матери проявится сильнее, и Ларя увидит эту любовь хотя бы в слезах своей мамы, и ощущение довольства усилится, и утонченнее, сибаритнее будет наслаждение теплым домашним уголком после неприветливой школы. Ребенок же по натуре деспот, и, кто знает, может быть, уже Ларе доступно стало малодушное наслаждение выместить на другом, невинном обиду свою, точно так же, как потом я много встречала на свете людей-эгоистов, доведших свой эгоизм до утонченности порочного сенсуализма и вымещавших на других за все обиды, которые они претерпели в жизни, не взлелеявших в оскорбленной душе ненависти к эгоизму, а вынесших одно убеждение - быть по принципу такими же эгоистами, чтоб ужиться на свете и мучить других во имя своих несчастий, чтоб потом посмотреть сбоку, как другие будут терпеть. К счастию, таких людей еще очень немного. И как легко недалеким родителям испортить ребенка, натолкнуть его на ложную сентиментальность, на фантазерство, заставить его зарисоваться, залюбиться и развить в себе эгоизм, самолюбие и раннюю порочную чувственность! Я видала таких детей, которые для удовлетворения этого порочного сенсуализма, происшедшего от ложно развитой чувствительности, становились совсем тиранами в доме и доводили утонченность наслаждения до того, что, например, нарочно мучили домашних животных, чтоб испытывать, во время самого процесса муки, какое-то необъяснимое наслаждение, состоявшее в ощущении чувства раскаяния, чувства жалости и сознания своей бесчеловечности... Но что со мною? Я разболталась о воспитании, не замечая, что отцы и матери гораздо больше и гораздо раньше меня знают обо всем, что я говорила. Итак, лучше прямо к рассказу.

   Особенно со слезами и рыданиями рассказывал мне Ларя о последнем вечере, который он провел вместе с родителями. Это было накануне рождества Христова. Всё семейство было в большом горе. Нужно было завтра же заплатить какую-то значительную сумму денег, а в доме не было ни копейки. "Вот, - говорил Ларя, - папа и мама пошли в ряды закупки делать: няне ситцу купить, да еще гуся купить, да еще нужно было свечек купить. Я раскапризился, и меня взяли вместе. А в лавках было столько игрушек, столько фруктов продавали разносчики, и такие хорошие елки провозили мимо, что я кричал от радости, когда всё это видел, и хотел, чтоб и мне всего накупили. Только как взглянул я на маму - вижу, что она плачет потихоньку, на меня глядя, и потихоньку на папу смотрит, а папа такой сердитый идет, говорит: "Зачем мы его с собой взяли?" Тут я увидал, что им меня жалко и что плачет мама оттого, что не на что мне подарков купить, и, как пришли домой, я стал сердиться, потому что был злой, глупый мальчик, и стал говорить, что какой я несчастный, что у других детей есть игрушки, а у меня-то их нет, и елки тоже нет, тут и про школу припомнил и на школьников начал жаловаться. Папа рассердился на меня и говорит: "Ты бесчувственный ребенок, ты только маму терзаешь!" - а я всё сердился, и когда меня спать послали, я и с мамой проститься не хотел; а потом мне уж и жаль стало маму, Неточка, и я, как заснул, так всё плакал и думал, что как проснусь завтра, так буду совсем умный мальчик..,"

   Но назавтра не удалось моему Ларе быть умным мальчиком. От болезни ли или от глубокой тоски о безвыходном своем положении с отцом Лари сделался в эту же ночь удар, и к утру он умер. Мать его от ужаса, от отчаянья заболела горячкою и умерла через неделю. Схоронил их некто Федор Ферапонтович, дальний родственник его родителей, служащий человек и очень странный. Он был не злой; но оттого ли, что его обижал, унижал кто-нибудь и был какой-нибудь тайный враг, который беспрерывно оскорблял его самолюбие, или просто оттого, что Федор Ферапонтович был прекрасный человек, но к беде своей уж очень близко принял к сердцу свое последнее качество, - только он за неимением слушателей и почитателей чрезвычайно любил беспрестанно толковать в своем доме, жене и даже малолетним детям, которых держал в почтительном страхе, о том, какой он хороший, прекрасный человек, какие он заслуги оказал обществу, каких нажил врагов и как мало пожал... уж чего - не помню, но я говорю его слогом. Когда же он говорил таким образом, то так, бывало, расчувствуется от самоосклабления и обожания, что даже заплачет и непременно кончит какой-нибудь самой эффектной выходкой: или распахнет халат, откроет грудь и, подставляя ее невидимым врагам своим, говорит: "Разите!" - или, обращаясь к маленьким детям, спрашивает их грозно-укоряющим голосом: что сделали они за все благодеяния, которые он им оказал? вознаградили ли они его хорошим изучением и произношением французского языка за все неусыпные ночи, за все труды, за всю кровь, за всё, за все³.. Одним словом, Федор Ферапонтович, зарисовавшись совсем, начинал вымещать на всех домашних непостижимое равнодушие людей и общества к его семейственным и гражданским добродетелям и каждый вечер делал из своего дома маленький ад. Случись же так, что в самую торжественную минуту, когда Федор Ферапонтович непременно хотел, чтоб ему поразили грудь и чтоб, поразивши его грудь, порок хохотал адским смехом, случись так, что шалуны дети подучили Ларю, чтоб он попросил их папу купить им яблок. Можно было представить себе гнев Федора Ферапонтовича, отчаяние его супруги, которая тем и пробивалась на свете, бедная, что ни слова не возражала своему мужу, когда тот впадал в самообожание, то есть была доброй, прекрасной женой, и, наконец, испуг самих детей. С одной стороны, обвинено, раздавлено целое общество, а с другой - простые, глупые, сладкие яблоки! Федор Ферапонтович затопал ногами, засверкал глазами, едва не зарыдал от оскорбления и в сильных словах, обрадовавшись новому случаю, изобразил жене, детям и всем домочадцам, какой ужасный пример совершается здесь, перед глазами его, в недрах собственного семейства! Мальчик, бедный мальчик, который бы умер от мороза на улице, теперь пригрет им, призрен, несмотря на то что Федор Ферапонтович человек небогатый и, как благодетельный пеликан, питает своею кровью птенцов своих, - и, о ужас! этого никто не знает, никто не чувствует, никто не воздал ему, и даже самый мальчик, даже самый этот осыпанный благодеяниями мальчик потерял уважение. Тут он, обратившись к Ларе, засверкав и затопав, изобразил ему всю гнусность его поведения, сказал, что он бесчувственный, что он тиран, что он лишает хлеба детей его, что он, а не кто другой, низвел в могилу своих неосторожных родителей, внушил Ларе, что он строптив и необуздан, и окончательно запугал и загонял бедного Ларю, который и вынес из всей этой сцены то убеждение, что он бесчувственный и неблагодарный мальчик. Эти сцены повторялись всё чаще и чаще, и не знаю, что было бы с Ларей, если б князь не взял его к себе. Что же касается Федора Ферапонтовича, то он не в последний раз является на страницах моего рассказа. Впереди его очередь; но заранее говорю, это человек вовсе не злой, а только уморительный и смешной до последней степени.

   Из всего, что мне рассказывал Ларя, я поняла, что глубоко уязвлено сердце ребенка, уже развитого не по летам, но развитого ненормально, развитого чувственно, сердцем, тогда как ум его всё более и более затемнялся мечтаниями, фантазией, и что какой-то фатализм отяготел над его бедной головкой. Конечно, тогда я так отчетливо не могла понимать Ларю, но, внимая рассказу его, я сама осмыслила себе почти все мое прошлое. Я сама была в каком-то исступлении от горя, от ужаса, от всего, что так вдруг поднялось из моего сердца, но что уже задолго в нем накопилось. Я стала понимать наконец мою бедную матушку, и глубоко восстала на меня моя совесть! Я укоряла себя, терзалась раскаянием, чувствовала, как была я бесчеловечно несправедлива, когда вспоминала, что ни одна капля любви не вылилась из моего сердца, любившего, жаждавшего справедливости и любви в свою очередь, в ее уязвленную душу. Когда Ларя кончил рассказ, я плакала навзрыд, обняла его и уже не утешала, не разуверяла его более. Я сама была под влиянием того же впечатления, которое губило бедного ребенка, и какой-то энтузиазм сочувствия ему объял всю мою душу.

   Бедняжка понял меня; он уже не удерживался более и рад-рад был, что есть наконец кому высказать свое горе. Но, увы! оно так глубоко пустило в нем корни, что бедная головка ребенка не вынесла. С какой-то таинственностью он объявил мне, понизив голос, что уже давно к нему приходит каждую ночь его мама, благословляет и любит его, и каждый раз как он просыпается, после того ему делается так тяжело жить в нашем доме, что хоть бы сейчас умереть. Тут он начал мне изображать в ярких красках тоску, которая окружает его: и французская грамматика, которою его мучат, и что все-то так сурово глядят на него, и что всем-то он в настоящую тягость, и что никто-то не любит его, и ненависть Фальстафки, огромного злого бульдога, проживавшего в доме, который поклялся и дал себе честное и благородное слово скушать когда-нибудь бедного Ларю вместо завтрака, и ненависть старушки княжны, которая будто бы смертельно невзлюбила его за то, что когда он еще жил в другой комнате, поближе от нее, то беспрерывно чихал от насморка и тем надолго потряс ее спокойствие, так что его сослали как можно дальше, - одним словом, мальчик впал в самую мрачную подозрительность и всё, что он видел, казалось ему сурово, неумолимо враждебным к нему.

   Я была вне себя от рассказов Лари и проплакала всю ночь. Едва могла я дождаться утра, чтоб свидеться с ним, - так он стал необходим для меня. Мы не расставались всю неделю, мы только и существовали друг для друга; но чем теснее мы сближались с ним, тем более дичали ко всему, окружавшему нас. Что касается до меня, я уже вполне усвоила себе его образ мыслей и потому погибала так же, как он. Это заметили, и я увидела, что нас стараются разлучить. Бог знает, чем бы кончилась наша привязанность (потому что Ларя серьезно сообщил мне свое непременное намерение бежать на могилку к своей маменьке, чтоб там умереть), но в одно утро он исчез из дома, так что нам даже не удалось и проститься. Прошло много лет до тех пор, как мы свиделись снова. Исчез он вот каким образом: князь уже давно видел, что бедный ребенок совсем больной и что здоровье его со дня на день становится хуже. Почитая себя обязанным заботиться о нем как о собственном сыне, он решился употребить все средства спасти его. Так как доктор почти приговорил его к смерти, если его оставят в Петербурге и не переселят куда-нибудь в лучший климат, где здоровье придет с свежим воздухом, а вместе с тем и восстановятся нравственные силы ребенка, то князь и положил переселить его в какой-то городок в Малороссию, отыскав там дальних родственников Лари, очень бедных, но превосходных, добрых людей. Их уговорили взять мальчика, снабдив его, конечно, весьма значительным пенсионом. Но виновницей его раннего отъезда была я: заметили, что наша дружба не принесет друг другу ничего хорошего. Мне и сказывать не хотели, что он отправляется, и только через несколько дней, когда уж я не хотела слушать никаких отговорок, узнала, что его нет в доме. Я была поражена его отъездом, но затаила тоску свою и не выказала вида, как мне мучительна эта разлука. Я была мрачно настроена, я подозревала всех и всех начинала бояться.

   Знакомство с сироткой Ларей оставило во мне глубокое впечатление. Как будто пустыня стала кругом меня. Со мной обходились очень ласково, но я не могла выносить этих ласок, мне была тяжела эта жизнь, потому что всё кругом меня стало отражением моей любимой идеи. Тотчас, например, я припоминала нашу семью, где редко ласкали меня, где была такая суровая, тяжелая жизнь и где все были всегда так несчастны, - и контраст убивал, волновал, мучил меня! Я всегда заходила в какой-нибудь угол, так что трудно было потом там отыскать меня, и, помню, нарочно припоминала, бывало, какую-нибудь самую суровую минуту из нашего прежнего житья-бытья - и как-то весело было мне ожесточать, мучить, растравлять себе сердце. Но здоровье мое становилось всё хуже и хуже, и мало-помалу во мне приготовлялся болезненный кризис".

   Как можно судить на основании последних страниц фрагмента, напечатанного в "Отечественных записках", героиня, по замыслу Достоевского, должна была в дальнейшем покинуть дом своих воспитателей, чтобы начать самостоятельную жизнь. Неточка, у которой обнаружился голос и которая в конце фрагмента посещает уроки пения, должна была в дальнейшем, вероятно, стать певицей, "артисткой".

   Образ отчима Неточки, музыканта Ефимова, принадлежит к выдающимся художественным достижениям раннего Достоевского: писатель обращается здесь к одной из наиболее устойчивых и традиционных тем романтической литературы 30-х годов - к теме непризнанного обществом художника. Но традиционной, романтической трактовке этой темы молодой Достоевский противопоставляет, иную, принципиально отличную от нее. Не случайно в рассказ об Ефимове Достоевский вводит ироническое упоминание о романтических драмах Н. В. Кукольника, посвященных теме художника, которыми восхищаются Ефимов и его приятель, такой же неудачник, танцовщик Карл Федорович. Условия русской жизни, служба в помещичьем оркестре пробудили талант Ефимова, но они же убили его молодые годы, воспитали в нем легкомысленное отношение к своему дарованию, жажду быстрого и легкого успеха, не приучили его к серьезному и упорному труду. В дальнейшем постоянная нужда, унижения и горе нравственно сломили Ефимова. Поэтому трагическая судьба отчима Неточки в изображении Достоевского - не символ некоей вневременной, "извечной" трагедии художника, но отражение конкретных бытовых и социальных обстоятельств жизни народа.

   Психологическим стержнем образа Ефимова является постоянно живущее в нем и терзающее его душу сомнение в себе и своем таланте. Несмотря на самолюбие и гордость бедняка, Ефимова не покидает чувство нравственной вины перед собой и близкими. Из этой раздвоенности проистекает "фантастичность" образа Ефимова, но вместе с тем и его внутренняя психологическая объемность.

   Подобный же метод анализа, обнаруживающий психологическую причудливость и "ненормальность" внутреннего мира современной ему мыслящей личности, Достоевский применяет к самой Неточке. Уже в детские годы она становится взрослой не по летам из-за нужды и тех трагических коллизий в отношениях между матерью и отчимом, которые Неточка не только наблюдает, но в которых вынуждена невольно принимать участие, еще не понимая их смысла. При этом Достоевский изображает те сложные превращения, которые претерпевают человеческие чувства в обстановке постоянно давящей нужды и безысходного горя: любовь к отчиму перерастает у Неточки в болезненную ненависть к матери, с мыслью о смерти которой Неточка под влиянием отчима связывает мечту о начале другой, лучшей жизни для них обоих.

   В последней главе героиня, до этого бывшая молчаливой наблюдательницей разыгрывающейся вокруг нее семейной драмы, становится активным действующим лицом в ней. Она открыто заявляет о своем сочувствии Александре Михайловне и ненависти ее мужу (этот последний, по-видимому, должен был впоследствии выступить в роли преследователя самой Неточки, которую он, как подозревает Александра Михайловна, хочет соблазнить). В переходе Неточки на последних страницах фрагмента от созерцания к мгновенной решимости и к активному действию угадываются отзвуки того, что чувствовал Достоевский-петрашевец, переживавший в те месяцы, когда писался роман, период нового взлета своих мятежных настроений.

   В романе много автобиографического. В размышлениях Неточки судьбе отчима, о необходимом для всякого таланта сочетании бескорыстной любви к искусству с постоянным трудом, ведущим к мастерству, сказались раздумья писателя о своем творческом пути. Некоторые черты молодого Достоевского трансформировались в Ефимове - заносчивом и гордом "некстати", болезненно самолюбивом, мучимом сомнениями в своей гениальности. В рассуждениях Б. о том, что зависть, мелочная подлость и глупость "друзей" истинного таланта ранят сильнее нищеты и могут "истерзать его булавками", отразились и тяжело переживавшиеся писателем разногласия с кругом "Современника" - после неудачи "Двойника", "Господина Прохарчина" и провала "Хозяйки" (см. об этом письма к M. M. Достоевскому от ноября 1846 - апреля 1847 г., Е. П. Майковой от 14 мая 1848 г., А. А. Краевскому от февраля 1849 г.).

   В "Неточке Незвановой" творчески переосмыслен и ряд литературных впечатлений. Среди них надо упомянуть произведения Ж. Санд и роман Э. Сю. "Матильда, или Записки молодой женщины" (1841) - первый роман-фельетон Сю, имевший во Франции шумный успех. Русский перевод его, сделанный Н. В. Строевым, появился в 1846-1847 гг. Но еще в 1844 г. Достоевский мечтал перевести этот роман вместе с братом Михаилом и товарищем по Инженерному училищу О. П. Паттоном (см. письма его к M. M. Достоевскому от второй половины января и от 14 февраля 1844 г.).

   Действие романа Сю происходит в тридцатых годах XIX в. Начинается он, как и "Неточка Незванова", рассказом героини о раннем своем сиротстве. Она воспитывается у тетки, мрачной, всегда одетой в черное девицы де Маран, перед которой трепещет весь дом. Вскоре де Маран берет на воспитание дочь опекуна Матильды, д'Обервиля, - Урсулу. Тихая, робкая Урсула носит траур по своей бабушке, как Неточка - по отцу. Между ними возникает нежнейшая, ревнивая, все растущая привязанность. Матильда боится оскорбить Урсулу своими успехами в учении, за которые ее хвалят, и нарочно делает ошибки (ср. занятия Неточки и Кати с мадам Леотар). Матильда (как и княжна Катя в "Неточке Незвановой") старается причинить зло тетке. Наконец опекун отзывает Урсулу к себе. Девочки вновь встречаются лишь через восемь лет.

   Тема прав женщины (в том числе - из трудовой, демократической среды), ее подневольного, униженного положения в семье и браке, соединения в ней хрупкости и душевной силы, стремления женщины к освобождению от семейной тирании, ее порыва к умственной и нравственной самостоятельности была широко распространена в передовой литературе 30-40-х годов XIX в. Различные грани этой темы получили на Западе отражение в романах Ж. Сайд, Э. Сю ("Матильда"), Ч. Диккенса ("Домби и сын", 1848; "Лавка древностей", 1841), Ш. Бронте ("Джен Эйр", 1847; Достоевский читал этот роман в Петропавловской крепости), а в России - в повестях Е. А. Ган (1814-1842), А. Я. Панаевой ("Семейство Тальниковых", 1847), А. И. Герцена ("Сорока-воровка", 1846; опубл.- 1848; "Кто виноват?", 1847), А. В. Дружинина ("Полинька Сакс", 1847). Художественный мир "Неточки Незвановой" - при всей самостоятельности Достоевского - тесно связан с художественным миром этих и других романов и повестей 30-40-х годов, посвященных "женской" теме.

   После публикаций второй части романа А. В. Дружинин высказал мнение о влиянии на "Неточку Незванову" детских образов романа Диккенса "Домби и сын", ¹ перевод которого был напечатан в "Отечественных записках" в 1847-1848 гг. Маленький брат и сестра у английского писателя чувствуют себя также совершенно одинокими, живут взаимной привязанностью, поверяют друг другу свои сложные и трагические, далеко не детские переживания. Наряду с образами Поля и Флоренс Достоевскому мог служить известной "опорой" образ Нелли Трент - героини "Лавки древностей" (1841; рус. перевод 1849) того же Диккенса, покидающей дом с полубезумным отцом.

  

   ¹ Современник. 1849. N 3. Отд. 5. С. 69.

  

   К романтической традиции, в частности к повестям Гофмана и В. Ф. Одоевского, близок фантастический колорит некоторых эпизодов романа, таких как "необъяснимая и странная" дружба Ефимова с "дьяволом"-итальянцем, сцена последней игры на скрипке у трупа жены, страшные впечатления Неточки от встречи со С-цем.

   Отмечалась общность черт двух кротких и страдающих женщин: Александры Михайловны и Евгении Гранде - героини одноименного романа Бальзака, переведенного Достоевским в 1845 г.

   В повести в какой-то мере синтезированы музыкальные впечатления Достоевского 1840-х годов. Высказывались различные предположения о реальных и литературных прототипах Ефимова, князя X-го, С-ца.

   Последний мог быть назван так по ассоциации с именем чешского скрипача-виртуоза и композитора Иоганна Венцеля Антона Стамица (1717-1757), имя которого упоминается в "Серапионовых братьях" Э. Т. А. Гофмана (1819-1821; русский перевод - 1836).

   Идеи и образы прерванного вынужденно романа получили развитие в последующем творчестве Достоевского: в "Маленьком герое" (1849), "Униженных и оскорбленных" (1861) и т. д. О героине неосуществленного романа "Брак" Достоевский записал в начале 1865 г.: "характер княжны Кати". В Кате много общих черт с Аглаей Епанчиной (самовластность, гордость, болезненная стыдливость, роль "идола" всего дома); не случайно "княжна Катя" упоминается Достоевским в подготовительных материалах к "Идиоту". Обдумывая в 1870 г. при работе над "Бесами" эпизод объяснения Лизы и "Князя" (будущего Ставрогина), Достоевский записал: "Лизу поражает до испуга известие, что Хромоножка, до помешательства, отдается в восторге, с страстной наивностью и в забвении, отдается вся Князю, рассказывая ему до малейших мелочей о том, как она его любила, наивность (княжна Катя)". Упоминается эта героиня Достоевского и в подготовительных материалах к "Подростку".

   В письме к Краевскому от 1 февраля 1849 г. Достоевский писал: "Я очень хорошо знаю, Андрей Александрович, что напечатанная мною в январе 1-я часть "Неточки Незвановой" произведение хорошее, так хорошее, что "Отечеств<енные> записки", конечно, без стыда могут дать ему место. Я знаю, что это произведение серьезное. Говорю, наконец, это не я, а говорят все <...>. Я люблю мой роман <...> я знаю, что пишу вещь хорошую, такую, которая не принесет риску, а расположение читающих (я никогда не хвалюсь, позвольте уж теперь сказать правду, я вызван сказать это)". Однако первые части "Неточки Незвановой" не получили в критике ожидавшейся писателем высокой оценки. 12 января 1849 г. запись о первой части сделал в дневнике Н. Г. Чернышевский, сопоставив ее с повестью Д. В. Григоровича "Капельмейстер Сусликов" (1848). "Прочитал "Неточку"; хотя содержание мне не нравится, но мне кажется, что это решительно не то, что "Капельмейстер Сусликов": то чушь, а это писано человеком с талантом, так что не чуждо психологического анализа и занимательности для науки, хотя собственно мне и не понравилось". ¹

  

   ¹ Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. М., 1939. Т. 1.С. 221.

  

   В "Сыне отечества" Л. В. Брант вслед за Ап. Григорьевым характеризовал Достоевского как основателя "фантастически-сентиментального направления" в недрах "натуральной школы". Отмечая оригинальность и самостоятельность таланта писателя, критик считал, что в первой части много "несообразностей и неправдоподобностей", что похождения Ефимова "нимало не интересны" и плохо изложены, что в повести слишком много "монологических отступлений, скучного резонерства, монотонного, утомительного анализа внутренних ощущений". Брант советовал автору "лучше обрабатывать язык и слог, избегать неправильных, грубых оборотов и неприятной для слуха какофонии".²

  

   ² Сын отечества. 1849. N 3. Смесь. С. 35, 36, 42.

  

   Положительно отозвался Брант о конце первой части: страницы, "заключающие в себе рассказ и подробности катастрофы, разрешившей существование Ефимова и жены его, смерть последней, бегство мужа с Неточкой из дому, очень недурны; есть в них драматический и даже трагический эффект. Страницы эти производят довольно сильное, хотя и тяжелое впечатление". ¹

  

   ¹ Там же. С. 41.

  

   В февральском и мартовском "Письмах иногородного подписчика в редакцию "Современника"..." откликнулся на появление первой и второй частей "Неточки Незвановой" А. В. Дружинин. В противоположность Бранту он обвинял писателя в "излишней обработке" своих произведений. Критик отмечал, что "в первой части много страниц умных, проникнутых чувством, хоть и скучноватых", и что при "анализе характеров" в авторе заметно "постоянное усилие, напряжение". Он "видимо старается поразить, озадачить своего читателя глубиною своей наблюдательности, - разъяснял Дружинин - Это вместе с отсутствием меры <...> производит неприятное впечатление. Господин Достоевский как будто не знает, что лучше недоговорить, чем сказать лишнее, как будто боится, что его не поймут <...> и вследствие того никогда не остановится в пору. И хоть бы от этого сочинение выигрывало в ясности! Ничуть не бывало! В целом многое остается темноватым, недосказанным. Тяжким трудом отзываются повести г. Достоевского, пахнут потом, если можно так выразиться, и эта-то излишняя обработка, которой автор не умеет скрыть, вредит впечатлению". ² Критик считал также, что в первой части романа "отсутствует женщина". "Поставьте на место Неточки, - писал он, - мальчика, воспитанного бедными и несогласными родителями, и все, что ни говорит о себе героиня романа, может быть применено к этому мальчику".

  

   ² Современник. 1849. N 2. Отд. 5. С. 185-187.

  

   К недостаткам дарования писателя, проявившимся в "Неточке Незвановой", критик отнес "грустный, однообразно болезненный колорит" его произведений. На впечатлениях Неточки, писал он, "слишком лежит печать непрерывного уныния, болезненной сосредоточенности, не прерываемой ни одним ясным воспоминанием, ни одним беспричинно веселым порывом, который так часто вспыхивает в юношеской душе, несмотря на всю горечь внешних обстоятельств".

   После ознакомления со второй частью Дружинин пришел к выводу, что "до сих пор в этом романе нет ни завязки, ни действия" и что "соразмерность произведения явно нарушена излишними подробностями о детском возрасте героини.³ Тем не менее общее впечатление критика стало теперь более благоприятным; он отметил, что последние страницы второй части написаны увлекательно, в ней есть места "живые и оригинальные" и что "весь роман, если рассматривать его как ряд отдельных сцен, читается с удовольствием". "Весьма верно и отчетливо выставлена безумная, жгучая привязанность загнанной и унылой Неточки к ее маленькой подруге: дети, развившиеся под гнетом враждебных обстоятельств, чрезвычайно способны к таким преждевременным, эксцентрическим страстям".

  

   ³ Там же. N 3. Отд. 5. С. 67.

  

   На сюжет истории Егора Ефимова "Неточки Незвановой" (соединенный с мотивами "Белых ночей") создан фильм режиссера Г. Л. Рошаля "Петербургская ночь" (1934; музыка Д. Б. Кабалевского; в роли Егора Ефимова - Б. Добронравов).

  

   С. 213. ...не зарыл, как ленивый раб ~ а, напротив, возрастил сторицею... - Имеется в виду евангельская притча об умноживших таланты (см.: Евнгелие от Матфея. Гл. 25. Ст. 14-30; от Луки. Гл. 19. Ст. 11-28).

  

   С. 221. ...Он водился ~ фигурантами. - Фигурант - танцовщик кордебалета, статист.

  

   С. 223. ...он сделался каким-то домашним Ферситом. - Ферсит - хулитель, спорщик, с особым азартом готовый перечить всем остальным (по имени носящего это имя персонажа из "Илиады" Гомера).

  

   С. 235. ...в свите Фортинбраса. - Фортинбрас - норвежский принц; эпизодическое лицо, дважды появляющееся на сцене в трагедии Шекспира "Гамлет" в сопровождении свиты воинов

  

   С. 235. ...рыцарей Вероны, которые все разом, в числе двадцати человек, поднимают кверху картонные кинжалы и кричат: "Умрем за короля!" - По предположению исследователя (Гозенпуд А. Достоевский и музыка. Л., 1971. С. 19), Достоевский мог иметь здесь в виду сцену из исторической трагедии популярного в то время немецкого драматурга Г. Раупаха "Король Энцио", которая в 1842 г. с участием В. А. Каратыгина в главной роли с успехом шла в русском переводе В. Р. Зотова в Александрийском театре в Петербурге.

  

   С. 236. ...драма в стихах какого-то знаменитого русского сочинителя. - Речь идет о стихотворной драматической фантазии Н. В. Кукольника "Джакобо Санназар" (1834) - одном из характерных образцов романтической трактовки образа непонятого миром художника и его трагической судьбы в литераторе русского романтизма 30-х годов XIX в. Герой фантазии Кукольника Я. Саннадзаро (1458-1530) - итальянский поэт эпохи Возрождения.

  

   С. 244. ...его девиз: aut Caesar, aut nihil... - Или Цезарь, или ничто - Девиз князя Чезаре Борджиа (1474-1507), стремившегося уподобиться римским императорам - потомкам Цезаря и стать владыкой Италии.

  

   С. 285. ...наслаждался своим послеобеденным кейфом. - Кейф (тур. kejf) безмятежный отдых, сон, сладкое безделье.

  

   С. 292. Но имена Гектор, Цербер и проч. ~ назвать бульдога Фальстафом. - Гектор - сын царя Приама, предводитель троянцев в "Илиаде" Гомера; Цербер - в греческой мифологии свирепый пес, охраняющий выход из царства мертвых; Фальстаф - комический герой хроники "Генрих IV" и комедии "Виндзорские проказницы" Шекспира - жизнелюб-весельчак, хвастун, обжора и пьяница.

  

   С. 293. ...скакнуть за свой Рубикон. - В нарицательном смысле - сделать решительный шаг (от имени реки Рубикон в Северной Италии, которую Юлий Цезарь со своими легионами перешел в 49 г. до н. э., приступая к завоеванию Галлии).

  

   С. 295 ...Жан-Жак отказался от собственных детей... - У Ж.-Ж. Руссо было пятеро детей, которых он отдал в воспитательный дом (см.: Руссо Ж.-Ж. Исповедь // Избр. соч. М., 1961. Т. 3. С. 300, 310-312 и др.).

  

   С. 295 ...потревожить классическую тень Корнеля, Расина, оскорбить Вольтера .. - Пьер Корнель (1606-1684) - основоположник французской трагедии эпохи классицизма; Жан Батист Расин (1639-1699) - великий французский драматург-трагик, трагедии которого, как и трагедии Корнеля, высоко ценил Достоевский; Вольтер (Мари Франсуа Аруэ) (1694-1776) - великий французский писатель и философ-просветитель.

  

   С. 319. ...на столе нашем явился "Ивангое" Вальтер-Скотта... - "Ивангое" - старый русский перевод названия романа В. Скотта "Айвенго" (1820).

  

   С. 323. ...взяла роман Вальтер-Скотта, "Сен-Ронанские воды".. - "Сен-Ронанские воды" (1823) - единственный роман В. Скотта, действие которого развертывается не в прошлом, а в эпоху жизни романиста. Трагическая любовь героини этого романа Клары Моубрей к Фрэнсису Тиррелу должна была быть близка сердцу Александры Михайловны, о чем свидетельствует найденное Неточкой в этом романе старое письмо.

  

  

   Воспроизводится по изданию: Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1988. Т. 2.

   Оригинал здесь: Русская виртуальная библиотека.