Главная » Книги

Чехов Александр Павлович - Рассказы, Страница 2

Чехов Александр Павлович - Рассказы


1 2

с которой не раз попрекала мужа. Но ни собутыльники, ни товарищи по пьяным злоключениям не сказали ей ничего утешительного...
   - Пропал?! Ишь ты, дело какое! Поищи теперь в ночлежных. У нас его нету...
   Варвара последовала совету и целых три вечера шаталась по ночлежным домам. Но и там ничего не нашла. Домой возвращалась она неохотно, зная, что ее ожидают участливые расспросы жильцов. Им она с досадою отвечала одно и то же:
   - Хорошо, если помер, царство небесное: туда ему и дорога. А если, подлец, жив, да меня только в хлопоты вводит?! Покажи он мне только после этого свою пьяную харю!..
   Но угроза произносилась только для вида. На душе было совсем не то. В душу, как назло, заползали гибкой змейкой жгучие воспоминапия и картины ссор и драк. Вспоминалось, как он лежал пьяный и больной перед белой горячкой, а она была в ту пору зла и ночью подползла к нему и давай царапать ему, сонному, лицо ногтями. Вспомнилось, как она усердно молилась и даже поставила свечку, чтобы он умер в больнице от белой горячки. Но пуще всего не давали ей покоя его глаза и безнадежное слово "тоска!". По ночам ей спалось плохо и ломило голову от уймы неразрешимых вопросов.
   Прошла неделя. Надежды на возвращение становились все слабее и слабее. Пришлось делать объявку в участок о пропаже мужа.
   В полиции она было расплакалась и вздумала излить слое горе в многословной и длинной жалобе с причитаниями, но ее сразу осадили строгим вопросом:
   - Уже неделя, говоришь, как пропал? Отчего же ты раньше не заявила? А? За это тебя... Где его теперь искать? Если утонул или повесился, так его давно уже похоронили...
   Тем не менее в участке ей подали благой совет: отправиться в то место, где сохраняется одежда, снятая полицией с разного рода неизвестных и необнаруженного звания покойников. Если признает рубаху, штаны или сапоги, значит - аминь, а если нет - то черт его знает: где-нибудь шатается. Потом велели ей обойти все часовни, где отпеваются все подобранные на улице, вынутые из петель и вытащенные из воды мертвые тела.
   Варвара ухватилась за этот совет как за последнюю надежду и, отправляясь искать мужа по костюму, прихватила с собою умную жилицу, торгующую рыбой. Вдвоем распознать одежду - и легче, и вернее. Но и эта поддержка не помогла. Когда чиновник спросил, в чем был одет подозреваемый в самовольном переселении на тот свет, то ни Варвара, ни умная жилица не могли дать удовлетворительного ответа. Афанасий каждый день приходил домой в новом костюме. Как человек, постоянно нуждавшийся в деньгах, он выменивал на толкучке свое наличное платье и сапоги на худшие и добытые этим путем гроши пропивал. Обновление костюма продолжалось до тех пор, пока на теле оставались только одна рубаха и порты, а на ногах - одни воспоминания о сапогах в виде мозолей. При таком разнообразии и богатстве гардероба признать человека по одежде было трудно. Тем не менее обеим женщинам предложено было пересмотреть несколько узлов с платьем, оставшимся после самых свежих утопленников и висельников, уже разрешивших все жизненные вопросы и мирно почивающих в занумерованных, бескрестных могилах.
   Осмотр узлов не привел ни к чему. В одном узлу будто рубаха подходит, в другом - будто знакомые штаны, а в третьем - будто опять рубаха.
   Оставалось обойти часовни. Но умная жилица решила, что обходить их зря не стоит. Афанасий мог быть еще жив, а живого в часовню не понесут и отпевать не станут. Надо сначала побывать у гадалки и узнать от нее доподлинно, точно ли он умер. Гадалка узнает прошедшее, настоящее и будущее по книжкам со стихами. Для разных людей у нее - разные книжки: кто даст больше, для того и книжка потолще. За гривенник она гадает по самой тоненькой. Можно погадать за пятиалтынный по средней книжке: там наверно нужный стих про Афанасия найдется.
   Пошли. Жилица, как человек бывалый, взяла на себя труд вести переговоры с гадалкою и, переступив порог, тотчас же начала излагать дело нарочно в туманной форме. Пропал-де мужеского пола пьяница и оставил после себя неутешную жену на манер вроде вдовы. Пятеро детей было за двенадцать лет, да все, слава богу, перемерли. Объявляли в полицию. Платье смотрели - все без толку. Теперь надо идти по часовням смотреть. Как зовут - не скажем. Какова его судьба? Жив он или помер? Гадать надо по средней книжке на пятнадцать копеек.
   Гадалка открыла книжку, нашла подходящий стих и, подумав, сколько следовало по положению, ответила, что судьба пропавшего - дело мудреное. По стиху видно, что человек был женат, что у него было пятеро детей, что он шибко пил и допился до того, что после двенадцати лет супружеской жизни бросил жену и пропал неизвестно куда. Где он теперь находится - сказать трудно, но где-нибудь он непременно есть. Может быть, он теперь жив, а может быть, и помер. Вернее всего, что - жив, но еще того вернее, что уже помер, хотя возможно, что если еще не утопился и не повесился, то, пожалуй, и вернется домой. А если помер, то уже ждать его возвращения будет напрасно и надо служить панихиду.
   Обе женщины ушли вполне удовлетворенными и уверовавшими. Ворожея насчет мужеского пола, пьянства и пятерых детей отгадала верно,- стало быть, и все остальное тоже верно и не подлежит ни малейшему сомнению. На этом основании жилица вынесла убеждение, что Афанасий еще жив, а Варвара - что он уже помер.
   Обход часовен Варвара начала после обеда. Скверно было у нее на душе, когда она входила в тесное, пропитанное своеобразным запахом помещение с иконами и тускло мерцающими лампадами. Среди молчаливых покойников ей было жутко.
   - Признавать пришла? - равнодушно спросил сторож.
   - Мужа признавать, голубчик. Десятый день, как пропал. И не знаем, жив ли, помер ли. Места себе не нахожу, по ночам не сплю: таких хлопот наделал...
   Началось многословное причитание, но сторож еще равнодушнее перебил:
   - Каков из себя: рыжий, черный, с бородою, бритый, стриженый?..
   Варвара, утирая слезы, поспешно рассказала приметы Афанасия. Сторож открывал ей один гроб за другим. Она со страхом и издали всматривалась в мертвые лица и скорбно шептала:
   - Где же его теперь распознаешь?! Вишь, как раздуло...
   - В воде размок, оттого и раздуло,- пояснил сторож.
   Положение было затруднительное. Все утопленники были одинаково неузнаваемы. Переходя от гроба к гробу, Варвара вдруг почувствовала, что ее что-то кольнуло в сердце и к горлу стали подступать слезы. Через минуту она упала на колени перед одним гробом и завыла. Плакала она громко и долго у ног покойника с расплывшейся подушкой вместо лица и с торчавшими на опухшем подбородке щетиною русыми волосами. Горе ее было безысходно и так искренно, что даже равнодушный ко всему сторож сердобольно толкнул ее в плечо и промолвил:
   - Будет убиваться. На вот, выпей воды...
   Тяжело поднялась Варвара с пола часовни и, расспросив сторожа о подробностях и обо всем, что надо, нетвердою походкой пошла домой. Вопрос был решен. Афанасий был найден. Все теперь кончено: кончены распри, кончена беспросветная, пьяная тягота. Все решено и выяснено. Теперь осталось только одно: царство небесное рабу божию Афанасию...
   По дороге домой Варвара немного успокоилась. Но дома жилица встретила ее новым известием. Городовой на улице сказывал, что час тому назад отвезли в другую часовню утопленника. Вынули из канала. Роста среднего, волоса русые. По всем приметам - Афанасий, только сильно, сказывают, раздуло: долго в воде пробыл...
   - Сходим вместе, может, и признаем,- предложила жилица.
   Варвара рассказала о своей грустной находке в первой часовне и в точности перечислила все приметы. Но жилица не приняла этого в резон и настаивала на своем. В часовне - не Афанасий, а другой покойник, не настоящий. Настоящий - тот, про которого говорил городовой. Городовой обманывать не станет: с чего ему говорить, что рост средний и волосы русые, если это не Афанасий?! Надо тоже в голове разум иметь. Все покойники - люди, да по всем не наплачешься...
   Доводы умной жилицы показались убедительными, и Варвара пошла. К тому же и внутри ей что-то подсказывало, что она могла ошибиться.
   И во второй часовне она испытала то же чувство тоскливого одиночества среди безмолвных гробов. Так же, как и раньше, на нее повеяло чем-то грустным и далеким от земной суеты.
   Обошли два гроба и остановились у третьего. В нем лежал такой же покойник с подушкою вместо лица и с торчавшею русою щетиной на щеках и на подбородке. Только по лбу проходила царапина.
   - Царство небесное!.. Как есть он, твой Афанасий,- сказала жилица, крестясь.
   - Будто и похож на него,- с сомнением ответила Варвара и начала пристально всматриваться. Осмотрели покойника тщательно вместе с жилицей, разобрали все до единой приметы - и Варвара снова завыла. Но уже это были не те слезы, что в первой часовне: те были свежее и искреннее и вытекали прямо из наболевшей души...
   После плача решили привести других угловых жильцов и окончательно решить: он или не он?
   Жильцы согласились беспрекословно, сходили вместе с обеими женщинами в часовню и безусловно признали в покойнике Афанасия. Все скорбно и набожно крестились, прощая искренно покойному его вольные и невольные прегрешения и пьяные обиды. Варвара снова завыла и стала причитать так, как это полагается доброй жене при посторонних людях. Лица у всех были, как и следует, вытянутые, скорбные.
   Но Варваре не дали ни перечислить достоинств и качеств покойного мужа, ни выплакать своего вдовьего сиротского горя. В самый разгар ее причитаний подошел сторож и стал потихоньку толкать ее.
   - Отступитесь! Батюшка идет. Сродственники панафиду служить будут...
   В часовню вошла новая группа незнакомых лиц, и на том месте, где только что выла Варвара, стала выть и причитать другая женщина.
   Возникло недоразумение, но оно скоро выяснилось. В карманах покойного найден был паспорт на имя Ивана Петрова, и родственники признали его. Личность удостоверена официально.
   - Не мешайте, господа... Сейчас панафида начнется... Не ваш покойник - так и идите себе с богом...
   Сколько было после этого дома разговоров, рассуждений, повествований и предположений! Вечером состоялась даже легкая выпивка под видом поминовения души усопшего. Варвара пила, плакала и спрашивала у всех совета, Как ей быть с первым покойником, в котором она признала мужа. Вопрос был важный, поэтому и судили сообща и долго. Единогласно остановились на таком решении.
   Афанасий - бог с ним совсем и царство небесное. Жив ли он, помер ли - не нам судить: пусть его бог судит. А Варваре больше соваться в часовню незачем. Пусть его полиция на казенный счет хоронит. Если признаешься, так, пожалуй, еще за похороны потребуют. Лучше уж пусть так останется, и будто не наш и будто знать мы его не знаем. Лучше после когда-нибудь по душе его панихиду отслужим...
   На том и покончили. Варвара успокоилась и опять принялась за стирку и поденщину, жалуясь везде, где только было можно, на свою горькую сиротскую долю. Ее слушали, соболезновали ей и иногда прибавляли к поденной плате лишний гривенник.
   Потекли дни за днями, однообразные и трудовые. Все опять пошло по-старому. Свет божий был тот же, угол тот же и жильцы те же. Не хватало только одного - без вести пропавшего пьянчуги Афанасия. Сначала без него как будто чего-то недоставало, а затем через месяц и о нем забыли. Скоро на том месте в каморке, где прежде сидел пьяный Афанасий, появилась новая мужская фигура, и тоже с нетрезвым ликом, но с повелительными замашками... Нельзя же беззащитной женщине жить на свете одной, без опоры...
   Так все на этом свете хило, дрябло и превратно...
   Несмотря, однако, на такой поворот дела, Варвара частенько вспоминала о своем тихом и кротком во хмелю благоверном, и всякий раз ей делалось грустно и жалко его, особенно же по ночам. После таких ночей она утром но дороге за водкой для своего нового сожителя забегала в церковь и с искренним вздохом ставила свечку.
   Ей даже казалось иногда, что если бы каким-нибудь чудом да вдруг с того света вернулся Афанасий, то она зажила бы лучше, спокойнее и душевнее. И чем дальше шло время, тем она все больше задумывалась над этим, и ее мысль, подолгу и болезненно останавливалась на этой мечте. Скоро она полюбила эту мечту за ее несбыточность и невозможность. Она знала, что вернуть ей Афанасия может одно только чудо.
   Чудо это, однако же, совершилось, и притом без всякого участия сверхъестественных сил и так просто, что никто из жильцов даже и не удивился.
   Вернувшись как-то раз вечером домой со стирки, Варвара нашла у себя в каморке одновременно и своего сожителя, и законного супруга Афанасия, и толпу жильцов, чутко внимавших рассказу.
   Новоявленный супруг с отекшим от долгого пьянства лицом и его временный заместитель мирно тянули водочку и уже были на втором взводе. Афанасий нетвердым языком повествовал жадно ловившей каждое слово компании о своих мытарствах и приключениях.
   Его грызла тоска, и он дал обет бросить водку - будь она проклята - и никогда больше не пить, а чтобы дело было вернее, он, не сказав никому ни слова, предпринял далекий путь на поклонение угоднигам в Киев. Пробирался он долго: где пешком, где ползком, а где и Христовым именем. Побывал в Киеве, помолился и "сподобился", а главное - исцелился и теперь даже в рот не берет, ни боже мой, ни капли, ни-ни... Одно слово - шабаш... А если теперь чуточку пьян, так это по случаю благополучного возвращения, баловство - и только...
   Жильцы внимали, сочувственно вздыхали и находили, что он совершил целый подвиг и действительно "сподобился". И никто из них не заметил в дверях окаменевшей от испуга и восторга Варвары, стоявшей с огромными глазами, раскрытым ртом и бессильно повисшими руками.
   Первым увидел ее Афанасий. Прервав рассказ, но не вставая с места, он вскрикнул:
   - А! Супруга наша приятная! Сдрасти! Давно не видались... Я теперь не пью, так вы пожалуйте выпить рамочку!.. Федька, ну-ка, смахай, брат, еще за посудинкой! Для дорогой супруги и я разрешу за благополучное возвращение...
   После этого счастливого возгласа всем показалось, будто пережитое горе улетело далеко прочь и будто к будничному прошлому и старому прибавилось что-то новое и даже как будто хорошее.
   То же самое думала и Варвара, отвечая радостным криком на приветствие мужа.
   Пока шло нежное свидание супругов, новый сожитель в отставке самоотверженно во весь дух "махал" за водкой.
  
  

СТАРЫЙ МАХМУТКА

  
   Старый Махмутка с беспокойством и даже со злобой смотрел на пенившиеся волны Черного моря. Он уже слишком умудрен годами и убелен снегом старости для того, чтобы допустить ошибку. На своем веку он уже семьдесят девять раз видел смену лета и зимы. Во время молодости он избороздил почти все моря, где только можно было поживиться чужим добром, ведя ремесло пирата или занимаясь контрабандой. Он девять раз в жизни спасал свою шкуру от виселицы и бессчетное число раз тонул в море. Бури ему известны как свои пять пальцев. Он понимал поэтому, что значат эти седые гребешки волн и надвигавшиеся с вершин гор белые маленькие тучки. Бури еще пока нет, но она скоро наступит; она налетит так неожиданно, что к ней успеют приготовиться только одни старые и опытные моряки. Молодые не верят в эти признаки. Он предупреждал и предостерегал их, но его не послушали: мудрость старых людей считается теперь пустяком, и его теперь учат молокососы. Какой шайтан понес на краденой шлюпке этих ослов в открытое море? Шлюпка - скорлупа, и они, окаянные, потонут.
   Махмутка стоял на берегу и ругался. Он ругал и старшего сына, и младшего. Они не послушали его предостережений и упрямо отправились в такую погоду за контрабандой. Норд-ост уже усиливается, а они только еще на полдороге... Ну, и перевернет же их, молокососов, кверху килем!..
   Теперь может выходить в море только пароход, но и тут каждый опытный капитан принимает заранее меры и готовится к борьбе. А они уплыли вдвоем только на четырех веслах. Они поступили так же глупо, как и этот молодой капитан таможенного парохода. Он стоит у пристани, не видит надвигающейся бури и не уменьшает паров в котле.
   Махмутка взглянул наверх, на высокий берег, и злобно рассмеялся. Мачта, на которой по телеграфу вывешиваются штормовые знаки, была пуста. Наука не знает, что буря будет, а он, Махмутка, знает: наука еще молода, а он - уже стар. Он готов ручаться своей старой головою, что если он пойдет на таможенный пароход и выскажет свои опасения капитану, то капитан засмеется и укажет ему на мачту с сигналами... Но шайтан с ним! Вся махмуткина душа там, в море, где теперь, вероятно, уже бессильно борются с волнами его два сына. До берега им не доплыть ни за что. Шлюпку перевернет, и они потонут.
   Зачем же он произвел на свет этих двух негодяев? Зачем он поил и кормил их? Зачем он пренебрегал тысячами опасностей для того, чтобы сделать из них людей? Зачем он стал контрабандистом и их научил этому ремеслу? Затем разве, чтобы видеть, как они погибнут почти у него на глазах? Они потонут, и он останется один во всем мире, без куска хлеба, старый, дряхлый, с искалеченной ногой и без детей. Аллах, аллах!..
   На лице Махмутки выразилось глубокое отчаяние. По щекам потекли слезы. Затем у него в старческих глазах вдруг блеснула искра и во всей фигуре высказалась решимость. Он выпрямился и быстро побежал на таможенный пароход прямо в каюту капитана.
   - Капитан, иди лови контрабанду! Я знаю где, и я тебе покажу!..
   - Где? Что?
   - Табак идет на маяк... Надо скорее!
   Отрывочно, с блестящими глазами и сильно жестикулируя, Махмутка рассказал капитану, что за косою стоит турецкое судно. С него, пользуясь волнением, теперь выгружают табак и свозят на скалу у маяка. Триста кип уже успели свезти на берег, а в трюме еще много. Надо спешить.
   - А не брешешь, старый черт? - усомнился капитан.
   Махмутка подробно описал и шлюпку, и контрабандистов. Надо поймать их и взять шлюпку на буксир. Шлюпка поднимает много кип. Если ее поймать и доставить в таможню, то награда будет большая и ему, Махмутке, и капитану. Много денег будет, очень много: хватит до самой смерти... Только надо скорее, как можно скорее надо!
   Махмутка говорил так искренно и глаза его светились такою жадностью, что капитан поверил и вышел на рубку. Резкий ветер немного смутил его.
   - Пожалуй, норд-ост не даст нам выйти из бухты,- проговорил он.
   Вместо ответа Махмутка молча указал ему на штормовую мачту на берегу. На ней по-прежнему не было предостерегающих сигналов.
   - Скорей, капитан, надо скорей. Уйдут, шайтаны...
   Капитан стал у штурвала и наклонился над говорною трубкой в машину...
   Винт парохода забурлил. Матросы и досмотрщики закопошились. Пароход отделился от пристани. Берег стал медленно удаляться...
   Тучки, висевшие на вершинах гор, принимали самые причудливые контуры, быстро меняясь в форме. Капитан не без тревоги начал всматриваться в одно облачко. Пока он смотрел на него, оно успело рассеяться и исчезнуть и затем появилось снова. Очертания его расползались то вправо, то влево. Ясно, что там, наверху, свирепо рвал его на клочья сильный норд-ост. Через десять минут буря спустится вниз, сюда, на бухту, и начнет здесь трепать. Волны и без того уже сменили свои седые гребешки на яркую, серебристую, крупную пену, и брызги их залетали по временам через борт на палубу. Досмотрщики начинали кутаться в свои шинели.
   Рядом с капитаном стоял Махмутка, кошачьими глазами вглядывался в даль и неистово выкрикивал в борьбе с ветром, захватывавшим глотку, непонятные для капитана слова. Ветер усиливался с каждою минутой. Скоро брызги соленой воды стало забрасывать и на рубку, так что капитан по временам должен был прятать от них лицо в воротник пальто.
   Пароход сделал еще около мили. Его уже порядочно качало.
   Коса была уже близко, и капитан держал прямо на нее. За ее изгибом должно открыться турецкое судно с табаком. Но удастся ли добраться до него? Ветер не на шутку свирепеет. Капитан взглянул в лицо Махмутки. Махмутка, не обращая внимания на качку, смотрел по-прежнему, как ястреб, вперед, и иногда только лицо его вздрагивало.
   "Несомненно был пиратом, старая собака",- подумал капитан.
   Вдруг Махмутка вышел из оцепенения, неожиданно оттолкнул грубо капитана и быстро повернул рулевое колесо.
   - Держи на шлюпку!.. Там они!..
   Пароход круто изменил направление. Впереди прыгала и бессильно боролась с волнами едва заметная черточка. Капитан сначала был удивлен резким толчком Махмутки, но, вглядевшись в даль, только проворчал:
   - Ну да и глаза же у анафемы. Прибавить ходу! - скомандовал он в машину.
   Махмутка был прав. Черная полоска на волнах оказалась шлюпкой. В ней капитан скоро разглядел в бинокль двух контрабандистов, которые отчаянно гребли, стараясь уйти от таможенного парохода.
   - Не уйдешь, голубчики,- волновался капитан, не отрывая бинокля от глаз.- Только бы их не перевернуло... Табак везут, это верно... Старый турок не надул.
   Через четверть часа шлюпку настигли. В ней сидели два измученных молодых турка в фесках. Оба были на веслах. Между ними, и на корме и на носу, лежали кипы табаку, покрытые брезентами. Тяжелая шлюпка слушалась плохо. На суровых лицах контрабандистов было написано отчаянное упорство и решение не отдаваться в руки живьем. Глядя на них, досмотрщики не решились спуститься по трапу, чтобы зацепить лодку багром. Видно было, что турки решатся колотить досмотрщиков веслами по рукам и по багру до тех пор, пока разъяренные волны или вынесут их на простор или поглотят их вместе с их грузом в своей пучине.
   - Иди на трап, поговори с ними,- обратился капитан к Махмутке.- Ты знаешь по-ихнему.
   Махмутка повиновался и, наклонившись через борт, стал осыпать контрабандистов страшной турецкой руганью, пересыпая ее ломаными русскими проклятиями.
   Контрабандисты, услыша его голос, бросили весла и стали быстро выбрасывать из лодки табак.
   - Подлецы! - закричал вне себя капитан.- Они топят контрабанду.- А, чтоб вам... Эй ты, старый черт, крикни им, что если они не перестанут бросать кипы в море, так я в них стрелять буду.
   Махмутка закричал им снова во весь голос, но молодые турки в ответ стали работать еще поспешнее. Кипы вылетали за борт с лихорадочной быстротою. Капитан ревел и ругался, как только может быть способен на это моряк,
   - Они хотят облегчить лодку,- и наутек,- рычал он, как зверь.- Они мои деньги топят, проклятые... Черта ли мне в них самих?.. Буду стрелять, анафемы!.. Крикни им, что сейчас стану стрелять...
   Махмутка снова вступил в переговоры, но он надрывал глотку напрасно. Контрабандисты причалили к трапу только тогда, когда шлюпка была уже пуста. Они поднялись на палубу один за другим с таким свирепым видом, что досмотрщики, приготовившиеся было встретить их как следует, невольно опустили кулаки.
   - В остроге сгною распроклятых! - топал ногами капитан в рубке.- Брось шлюпку, пусть она пропадает... Ни одной кипы не оставили, мерзавцы... Погодите, я вам себя покажу...
   Махмутка пришел в положительную ярость. Бормоча на непонятном для таможенных служащих турецком языке, он поднес к лицу одного из контрабандистов сжатый кулак, но тот посмотрел на него так, что он отступил.
   - Держи к берегу,- скомандовал капитан совсем свирепо.- Утопить вас мало!..
   Оба контрабандиста, промокшие до костей, сидели на полу палубы, прижавшись спиною к борту и злобно сверкая белками глаз на Махмутку и на капитана.
   Капитан стоял у рулевого колеса и старался бороться с разъяренным морем. Казенный пароходик был невелик, а опасность становилась с каждым оборотом винта все больше и больше. Пристань была уже видна, но подойти к ней было задачей. Норд-ост всей своей силой нес на корпус парохода огромные массы волн. Пароход бросало как щепку. Порою винт не выгребал.
   Капитан вертел штурвал неровно и с сердцем. Он жалел, что спас вместо табаку этих двух негодяев. Если бы они захлебнулись соленой водой - туда им и дорога. Но табак - другое дело. Если считать по двадцати рублей за кипу, так и тогда на его долю наградных пришлось бы не менее двухсот рублей. А теперь где взять, когда эти мерзавцы утопили всю конфискацию?.. И что с них самих возьмешь? Стоило ехать в такую бурю... Ухнули денежки... О, негодяи!..
   На площадку с трудом поднялся матрос-досмотрщик с калмыцким лицом.
   - Ваше благородие, турки нас обманули... Турки по-нашему говорят - ругают, а по-своему - хорошо говорят, Турки...
   - Убирайся ты к черту с своими турками. Подлецы они!..- прогнал его капитан, не слушая.- Ухнули денежки, ухнули...
   Матрос хотел было еще что-то сказать, но капитан сосредоточил все свое внимание на штурвале. До пристани уже оставалось не более как сажен сто. Надо было подвести пароход так, чтобы не ударить его носом о сваи пристани.
   Между пароходом и волнами шла борьба не на шутку. Капитан чуть не поминутно наклонялся к говорной трубе, а кочегар подбрасывал в топку уголь. Пары держали высоко. Цилиндры работали неравномерно: винт часто делал перебои. Буря грозила перейти в шторм. Капитан чувствовал по толчкам штурвала, что волны беспорядочно колеблют руль. Через четверть часа до пристани осталось сорок сажен; еще через десять минут расстояние это сократилось уже на двадцать сажен.
   С носа послышался отчаянный крик таможенных досмотрщиков и матросов. Контрабандист, стоявший на носу, бросился с борта в море и исчез, подхваченный волною. Поднялась суматоха. Бросились снимать спасательные круги, хотя и знали, что это бесполезно. В такую бурю подать помощь невозможно. Контрабандист погиб несомненно. Два-три матроса перекрестились.
   Через минуту снова послышался такой же крик. Второй контрабандист последовал примеру товарища и тоже бросился за борт. Страшно озабоченный капитан взглянул на Махмутку. Махмутка сидел, поджав под себя ноги, был бледен, но лицо его выражало полное спокойствие...
   Пароход причалил к пристани, хотя и не вполне благополучно. Капитан поспешил на берег с рапортом о происшедшем. Под влиянием впечатления никто не решился задержать Махмутку при сходе его на пристань. Махмутка тихо пошел по берегу и скоро скрылся из глаз. Буря потрясла старика так, что он и не думал идти в город, а шел прямо, куда глаза глядят, несмотря на то что свирепый норд-ост почти сваливал его с ног...
   К вечеру буря утихла. Капитан, освободившись от длинного рапорта, который ему нужно было писать на бумаге, шел, страшно утомленный, к себе домой.
   Его томил голод, и он порешил перехватить по дороге рюмку водки в духане.
   Войдя, он потребовал себе графинчик водки, но не проглотил из него ни одной капли. Прямо перед ним во втором отделении духана, за столиком, старый Махмутка гладил по голове и ласкал двух молодых контрабандистов, смотревших, в свою очередь, на старика с удивительной любовью. Лица их были бледны, но горели отвагой. Они показывали ему жестами, как они плыли, как боролись с волнами... Махмутка умилялся и плакал...
   Капитан понял все, и сцена, которую он видел перед собой, так ошеломила его, что он ударил кулаком по столу и закричал со злобою:
   - Живы таки, проклятые! Не утонули, черти. Даже и буря их не берет?! Какого же я дурака сломал?! Ведь это я их спас, а они мою конфискацию потопили!!

КОММЕНТАРИИ

  
   При отборе произведений для настоящего издания в него прежде всего были включены произведения, в той или иной степени одобренные А. П. Чеховым. Публикуются также рассказы, небольшие повести, сатирические миниатюры, которые хотя и не получили чеховских отзывов, но являются вещами характерными для творчества автора, запечатлевшими быт и нравы эпохи. Из-за ограниченного объема сборника пришлось отказаться от включения многих вполне заслуживающих того произведений, как, например, от талантливых романов М. И. Альбова "Ряса", И. Н. Потапенко "Не герой" и др.
   Отбор произведений потребовал просмотра множества отдельных изданий, собраний сочинений, комплектов газет и журналов. Неизученность творчества большинства включенных в двухтомник писателей составила особую сложность для установления первой публикации отдельных произведений. В связи с этим в комментариях указываются в основном только те источники, по которым печатаются тексты. Тексты печатаются по последнему прижизненному изданию.
   Краткие справки о писателях содержат сведения об их жизненном и творческом пути, оценки современной им критики, а также информацию относительно их связей с А. П. Чеховым.
  

АЛ. П. ЧЕХОВ

  
   Старший брат Антона Павловича Чехова Александр, писавший под псевдонимом А. Седой, был энциклопедически образованным человеком, одаренным литератором. Он родился в 1855 году в слободе Крепкой близ Таганрога, учился в Таганрогской гимназии, окончил в 1882 году физико-математический факультет Московского университета. Студентом Александр Чехов начал сотрудничать в московских юмористических журналах, в газете "Московский листок" и других изданиях. После окончания университета, безуспешно попытавшись служить таможенным чиновником (в Таганроге, Новороссийске, Петербурге), он окончательно связал свою судьбу с журналистикой.
   Для юного Антона Чехова старший брат в определенной мере был литературным авторитетом. Именно на его суд отправлялись из Таганрога в Москву первые сочинения, в том числе пьесы "Безотцовщина", "Нашла коса на камень". Александр Чехов содействовал сближению Антона с миром московской журналистики. И в начале 80-х годов оба они сотрудничали в журналах "Зритель", "Мирской толк", "Москва", "Будильник" и др. Вскоре, однако, роли поменялись, и младший брат стал литературным опекуном и ходатаем за старшего. В 1883 году Антон Павлович рекомендовал брата издателю юмористического журнала "Осколки" Н. А. Лейкину, а в 1880 году с его же помощью Александр стал постоянным сотрудником газеты "Новое время". С этого времени он сделался своего рода литературным поверенным в делах Антона Павловича в Петербурге и до самой смерти его выполнял разнообразные поручения.
   Ни с одним из братьев Антон Павлович не вел такой содержательной и интенсивной переписки, как с Александром. Антон Павлович считал письма брата "первостатейными произведениями". Он видел, что Александр талантлив, но и лучше других он знал его недостатки - разбросанность, слабоволие. В письмах брату Антон Павлович пытался помочь ему, постоянно призывал его к серьезной работе. 6 апреля 1886 года он писал Александру: "Все те рассказы, которые ты прислал мне для передачи Лейкину, сильно пахнут ленью. Ты их в один день написал?.. Сюжеты невозможные... Лень не рассуждающая, работающая залпом, зря... Где это ты видел супругов, которые у тебя в рассказе обедают и говорят о рефератах... и где под луной есть такие рефераты? Уважай ты себя, ради Христа, не давай рукам воли, когда мозг ленив! Пиши не больше 2-х рассказов в неделю, сокращай их, обрабатывай, дабы труд был трудом. Не выдумывай страданий, которых не испытал, и не рисуй картин, которых не видел,- ибо ложь в рассказе гораздо скучнее, чем в разговоре... Помни каждую минуту, что твое перо, твой талант понадобятся тебе в будущем больше, чем теперь, не профанируй же их..." Блестящий стилист и остроумный юморист в письмах, Александр Павлович бледнел и отступал в беллетристике, становясь порою благостным бытописателем. "Ведь ты остроумен, ты реален, ты художник,- писал Чехов брату 20 февраля 1883 года.- За твое письмо, в котором ты описываешь молебен на палях (с гаттерасовскими льдами), будь я богом, простил бы я тебе все твои согрешения вольные и невольные..." В письме от 3 февраля 1886 года он убеждал брата: "Твое поздравительное письмо чертовски, анафемски, идольски художественно. Пойми, что если бы ты писал так рассказы, как пишешь письма, то ты давно бы уже был великим, большущим человеком".
   Лучшие из рассказов Александра Чехова те, где он отказывается от воспевания несуществующих добродетелей и морализаторства и выступает как очеркист, знаток быта и характеров изображаемой им среды - простонародной, мещанской, чиновничьей. Некоторые из таких рассказов вошли в сборник "Княжеские бриллианты".
   Ради заработка Александр Чехов написал множество репортажей, публицистических, научно-популярных статей и брошюр по самым различным вопросам - от фотографии и медицины до пожарного дела. Он сотрудничал в провинциальных газетах, редактировал журналы "Слепец", "Пожарный", "Вестник Российского общества покровительства животным". Специальный характер имели его книги "Исторический очерк пожарного дела в России", "Алкоголизм и возможная борьба с ним" и др.
   После смерти Антона Павловича он опубликовал в журналах "Вестник Европы", "Русское богатство", "Нива" свои воспоминания о детстве и юности, о начальном периоде литературной деятельности брата. Вышли и отдельные мемуарные книги: "В гостях у дедушки и бабушки" (СПб., 1912), "Из детства Антона Павловича Чехова" (СПб., 1912). Часть воспоминаний Александра Чехова вошла в сборник "А. П. Чехов в воспоминаниях современников" (М., Гослитиздат, 1960).
   Подлинным памятником литературного мастерства Александра Чехова, свидетельством его блестящих способностей являются его триста девятнадцать писем, вошедших в книгу "Письма А. П. Чехову его брата Александра Чехова" (М., Соцэкгиз, 1939).
   Александр Павлович Чехов умер в 1913 году в Петербурге.
  

НА МАЯКЕ

  
   Печатается по публикации в газете "Новое время" (1887, 1 августа, No 4102).
   Рассказ очень понравился А. П. Чехову. В первых числах августа, после получения номера газеты с рассказом, он отправил брату, в принятом между ними шутливо-ироническом тоне, критический отзыв о новом произведении:- "Твой последний рассказ "На маяке" прекрасен и чуден. Вероятно, ты украл его у какого-нибудь великого писателя. Я сам прочел, потом велел Мишке читать его вслух, потом дал читать Марье, и во все разы убедился, что этим маяком ты превозошел самого себя. Ослепительная искра во мраке невежества! Умное слово за 30 глупых лет! Я в восторге... Татарин великолепен, папенька хорош, почтмейстер виден из 3-х строк, тема слишком симпатична, форма не твоя, а чья-то новая и хорошая. Начало не было бы шаблонно, если бы было вставлено куда-нибудь в середину рассказа и раздроблено; Оля также никуда не годится, как и все твои женщины. Ты положительно не знаешь женщин! Нельзя же, душа моя, вечно вертеться около одного женского типа! Где ты и когда (я не говорю про твое гимназичество) видел таких Оль? И не умнее ли, не талантливее поставить рядом с такими чудными рожами, как татарин и папенька, женщину симпатичную, живую (а не куклу), существующую? Твоя Оля - это оскорбление для такой гранд-картины, как маяк. Не говоря уж о том, что она кукла, она неясна, мутна и среди остальных персонажей производит такое же впечатление, как мокрые, мутные сапоги среди ярко вычищенных сапог. Побойся бога, ни в одном из твоих рассказов нет женщины-человека, а все какие-то прыгающие бланманже, говорящие языком избалованных водевильных инженю. Я думаю, что маяк поднял тебя в глазах нововременцев на три сажня. Жалею, что тебе не посоветовали подписать под ним полное имя. Ради бога, продолжай в том же духе. Отделывай и не выпускай в печать ("Новое время"), прежде чем не увидишь, что твои люди живые и что ты не лжешь против действительности... "Маяк" спрячь. Если напишешь еще с десяток подобных рассказов, то можно будет издать сборник". Ни в один из последующих сборников рассказ не вошел.
  

ЦЕПИ

  
   Рассказ печатается по изданию: А. Седой.. Княжеские бриллианты. СПб., 1904.
   Антон Павлович Чехов правил рукопись этого рассказа.
  
   1 Боткин Сергей Петрович (1832-1889) - русский терапевт-клиницист, общественный деятель.
   2 После статьи П. А. Добролюбова "Темное царство" (1859), посвященной разбору пьес А. Н. Островского, выражение "темное царство" стало обозначением косной среды.
   3 Иоанн Кронштадтский (Сергеев И. И., 1829-1908) - протоиерей собора в Кронштадте, черносотенец и авантюрист.
  

БАБЬЕ ГОРЕ

  
   Рассказ печатается по изданию: А. Седой. Княжеские бриллианты. СПб., 1904.
  

СТАРЫЙ МАХМУТКА

  
   Рассказ вошел в сборник Ал. Чехова "Птицы бездомные" (СПб., 4895). Подготавливая рассказ к переизданию, автор значительно его переработал: снял длинноты, излишние описания и характеристики, что сообщило повествованию динамизм и выразительность. Печатается по изданию: А. Седой. Княжеские бриллианты. СПб., 1904
  

Категория: Книги | Добавил: Armush (21.11.2012)
Просмотров: 531 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа