Аверченко Аркадий Тимофеевич - Позолоченные пилюли

лчать! Пр-рошу не шуметь!! Кто тут шумит? Б-бутылкой по голове за это!

   - Набрался, - скорбно сказал кто-то. - И как тихо - никто и не заметил.

   - М-а-алчать! Что за шум?

   - Да ведь это вы сами и шумите, - засмеялся его сосед.

   - Што-о-о? Смеешься? Надо мной смеешься? Как собак перестреляю!!!

   Хотя он был и пьян, но слово у него строго и гармонично вязалось с делом: в ту же секунду в руках инженера сверкнул новенький семизарядный браунинг.

   - Ну, кто хочет? Подходи!!

   Вопрос был праздный, потому что не хотел решительно никто. Наоборот, все отхлынули от предприимчивого инженера и, как теплый квас из откупоренной бутылки, брызнули во все стороны.

  

  

   Возвращались обратно в Одессу.

   - Господи, - заметил кто-то, - не только наш инженер, но и его шофер не вяжет лыка. Как быть?

   - Оставим их здесь. Послушайте, инженер! Вы устали, оставайтесь до завтра, хотите?

   - А ты вот этого хочешь?

   "Это" - был тот же новенький браунинг, направленный рыжей, чуть-чуть трясущейся рукой в толпу спортсменов.

   - Слушайте! Надо отнять у него револьвер... Ведь он нас всех может перестрелять, как куропаток.

   - Поп...робуйте, отним...мите, - усмехнулся пьяный, сверкая красными глазками. - Первому, кто подойдет - пуля в глаз.

   - Черт с ним, пусть едет.

   - И поэ...эду! Ты мне не указ! Зах...хочу и поэ...эду. А? Шофер! Готовь мою машину!

   - Хор...шо, - сказал шофер, покачиваясь и совершенно игнорируя хозяйский револьвер. - Готово! Пожалте!

   Выехали из Николаева.

   Через несколько минут были уже у знаменитого спуска, который так крут, что приходится пускать в ход все тормоза и даже тормозить цепью, что делается только в самых исключительных, опасных случаях...

   И вдруг пыхтение и шум моторов покрыл пронзительный пьяный голос:

   - Господа! Хотите видеть рекорд? Глядите! Уже! Ставлю всемирный рекорд!!

   Инженер вылез из автомобиля (у него был прекрасный 100-сильный "бенц"), сел верхом на радиатор и скомандовал шоферу:

   - Володя! Шпарь во весь дух.

   Общий крик ужаса подавленно прозвенел в воздухе.

   - Он с ума сошел!

   - Он погибнет!

   - Верная смерть!!

   - Остановите его! Стащите его с радиатора!

   - Кого? - взревел пьяный инженер, весело и грозно оглядывая спутников. - Меня? А это видали? Хотите попробовать?

   - Хоть бы он револьвер выронил, - чуть не плакал кто-то.

   - Я? Выроню? Нет, брат, я не выроню...

   И действительно: хотя инженер сидел на своем радиаторе, как цирковой жокей на крупе лошади, рука его прочно и непоколебимо сжимала рукоятку браунинга.

   В это время на сцену впервые выступил Сережа Уточкин, сам влюбленный в разные "рекорды" и сам не щадивший своей головы во многих спортсменских авантюрах.

   - В...вот, почему вы, - по обыкновению заикаясь начал он. - Почему вы боитесь за него? Он съедет, ей-Богу.

   - Как съедет? Да вы видите, какая крутизна? Тут костей не соберешь!

   - В...вот, это для трезвого. А пьяный, ей-Богу, съедет, как по маслу.

   - Да почему?!

   - Пья-а-аным везет.

   Инженер в это время хлопнул в ладоши, пьяный шофер дал почти сразу полный ход, и "бенц" под общий рев ужаса, просвистев, как пуля, слетел вниз по головоломной крутизне.

   Все открыли зажмуренные глаза и со страхом взглянули вниз. "Бенц" замер в полуверсте совершенно невредимый, а инженер по-прежнему сидел верхом на радиаторе, раскланивался, пошатываясь, и посылал всем воздушные поцелуи...

  

  

   Инженер не только не успокоился после своего "рекорда", а наоборот - успех раззадорил его еще пуще: он решил, что так - просто и спокойно - ехать скучно и поэтому, завладев рулем, принялся "срезывать носы" другим автомобилям.

   А когда раздался общий крик протеста, потому что катастрофа висела на волоске, инженер совсем разошелся: обогнал всю компанию, поставил свою машину поперек дороги и заявил, что считает вообще всякие гонки пошлостью и своей властью прекращает эту скуку и безобразие.

   - Связать его! - крикнул кто-то из наиболее нетерпеливых.

   - Любопытно мне это, - засмеялся инженер, направляя дуло револьвера на инициатора этой затеи. - Подойдите-ка, молодой человек, подойдите... Чего же вы прячетесь за автомобиль?

   Теперь вся дорога, озаренная заходящим солнцем, имела такой вид: у поворота сгрудились все автомобили, около которых в нерешимости стояли гонщики, приседая всякий раз, когда на них направлялось зловещее дуло. Шагах в пятидесяти от общей массы стоял одинокий "бенц", к которому прислонился предприимчивый инженер с наведенным на группу озлобленных гонщиков револьвером.

   Так простояли минут десять.

   - До ночи мы будем так стоять? - спросил кто-то с горькой иронией.

   Вдруг заговорил Уточкин:

   - П...постойте, господа... О...о...он хороший человек, только пьяный. Я с...с ним поговорю, и все уладится. У него револьвер-то заряжен?

   - Заряжен. Я сам видел.

   - Сколько зарядов?

   - Все. Семь.

   - В... вот и чудесно. О, он славный человек, веселый, и я с ним поговорю... Все уладится!

   Уточкин вынул из своего мотора две пивные бутылки (очевидно, запас, взятый на дорогу), положил их под мышку и спокойно, с развальцем, зашагал к зловещему "бенцу".

   Все притаили дыхание, с ужасом наблюдая за происходящим, потому что в глазах инженера не было ничего, кроме твердой решимости.

   - Не подходи!! - заорал он, прицеливаясь. - Убью!!

   Так же спокойно и неторопливо остановился Уточкин в пятнадцати шагах от инженера, расставил рядышком свои бутылки и, вынув носовой платок, стал утирать пот со лба.

   - В...вот, солнце зашло почти, а жарко!..

   - Я стреляю! - заревел инженер.

   - И в...все ты хвастаешь, - вдруг засмеялся Уточкин, искоса одним зорким глазом наблюдая за инженером. - "Стреляю, стреляю!" А т...ты раньше мне скажи, умеешь ли ты стрелять...

   - Хочешь, между глаз попаду? Хоч...чешь?

   - В...вот ты дурак! А вдруг промахнешься? Зачем зря воздух дырявить? Докажи, что умеешь стрелять, попади в бутылку, в...вот я и скажу: д-да, умеешь стрелять.

   - И попаду! - угрюмо проворчал инженер, подозрительно глядя на Уточкина.

   - Что? - засмеялся добродушно и весело Уточкин. - Т...ты попадешь? А хочешь на пять рублей пари, что не попадешь? Идет?

   И столько было спортсменского задора в словах Уточкина, что спортсменский дух инженера вспыхнул как порох.

   - На пять рублей? Идет! Ставь бутылки.

   - В...вот они уже стоят. Двадцать шагов. Только смотри, стрелять по команде, а то я вас, шарлатанов, знаю - будешь целиться полчаса.

   Уточкин сделал торжественное лицо, вынул из кармана носовой платок и сказал:

   - В...вот, когда махну платком. Ну, раз, два, три! Бац! Бац, бац!..

   - Ну, что? В...вот стрелок, нечего сказать, в корову не попадешь! Од...ну бутылку только пробил. А ну! Раз, два, три! Пли!

   Бац, бац, бац, бац!..

   - Эх, ты! Из семи выстрелов одну бутылку разбил... Сап...пожник! А теперь довольно, едем в Одессу, нечего там. Садись!

   - Ш-што?

   Снова поднял свой револьвер инженер, поглядел с минуту на револьвер, на Уточкина и вдруг осел, как-то обмяк, опустился и, сунув пустой револьвер в карман, покорно и робко полез на своего "бенца".

   Несколько гонщиков приблизились к машине, с презрением оглядели инженера, а один сплюнул и сказал:

   - Туда же, с револьвером! Пьяница паршивая.

   Инженер отвернулся, согнулся еще больше и, жалкий, маленький, застыл так.

   Уточкин вернулся к своей машине спокойный, невозмутимый, только глаза его усмехались:

   - В...вот, он добрый, хороший, только дурак.

   И общий смех вырос и разбежался в похолодевшем воздухе; и никто не хотел сознаться, что в этом смехе топили неловкость перед тем человеком, который только сейчас так мило и с таким юмором рискнул жизнью, чтобы вывести несколько десятков человек из глупого положения...

   Южное солнце родит светлые мысли и красивые жесты...

  

  

  

   - ...Вообще, эти спасательные круги - чистейший предрассудок, - усмехнулся мой собеседник, выпив одним духом большую кружку пива.

   - Ну! Почему?

   - Видели вы когда-нибудь человека, который был бы спасен спасательным кругом? Разговаривали с таким человеком?

   - Признаться, не видел. Не разговаривал.

   - То-то и оно. И я тоже. А что встречаются люди, которые гибнут из-за этих самых спасательных кругов, - так это верно.

   - Положим, я и этого сорта не встречал.

   - А я встречал на своем веку. Двух. Один - мой приятель. Пил он, знаете ли, пил и допился до того, что спрыгнул однажды на Фонтанке с моста в воду. Ну, конечно, в холодной воде сразу отошел, кричит, вопит: "Спасите!" Городовые в Петрограде понатыканы на каждом углу. Один такой - человек, очевидно, очень рачительный, старательный - сорвался со своего поста, прибежал на крик к перилам моста, сорвал спасательный круг да как шваркнет его в воду! Так что ж вы думаете? Круг-то, вместо того чтобы упасть около утопающего, возьми да и попади ему в голову. Можете представить, получив этакий шок, мой полупьяный утопленник охнул, схватился руками за голову, нырнул - только его и видели... Вот тебе и спасательный круг. Спасли... Нечего сказать.

   - Утонул?

   - Конечно. От этакого-то удара? Ведь круг, он тяжелый, основательный.

   - Та-ак... А кто же второй погиб от спасательного круга?

   - Да я.

   - Что вы говорите!

   - Вот вам и что говорю.

   Пиджачишка с чужого плеча, белье грязное, на ногах опорки и голос такой, что сами все понимаете.

   В пивной, где я встретил этого странного человека, кроме нас, никого не было.

   Я сразу же сделал равнодушное лицо (самый верный способ заставить собеседника говорить).

   - Охо-хо! Был я тогда просто голодным человеком. Жена больная лежала, со службы выгнали, ну и прочее, что вы своей фантазией дополнить можете. Бродил, бродил я но улицам, с каждым шагом все больше и больше превращаясь из овечки в волка. Добродился до того, что сам себе поставил такое задание: "украсть надо". То есть, вы знаете, только когда решишь заняться этим - поймешь, как ловко и прочно человечество охраняет свою собственность. Конечно, профессионалам эта охрана - плевое дело, но я ведь тогда был только робкий дебютант, и поэтому меня с первых же шагов поразила такая удивительная постановка буржуазного строя жизни. Все было очень искусно запрятано, все заперто, около всего стояли или люди, или торчали крепкие железные решетки.

   Два дня бродил я так около железных засовов, крепких дверей и часовых... И только на третий день нашел один предмет, который не был ни заперт, ни охраняем, ни хотя бы прикреплен к чему-нибудь... Это был прекрасный новенький спасательный круг, висевший на столбе в конце одного безлюдного моста. Я поспешно, дрожащими от страха руками, снял его, спрятал под пальтишко и сломя голову понесся на толкучий рынок. Не идиот ли?!

   - А почему?

   - А вот слушайте. Обращаюсь к одному: "Дядя, не купите ли кружок хороший спасательный, совсем новенький". Осмотрел его внимательно, спокойно, этакий истовый хладнокровный бородач, и спрашивает, глядя на меня лучезарными глазами: "А для чего он мне?" - "Как для чего?" - "Да так. Ведь тонуть я не собираюсь". - "Ну, уж и тонуть, - смутился я. - А может, в хозяйстве пригодится?.." И сам чувствую, что говорю вздор... "Это круг-то этот? В хозяйстве? Да что ж я в него собаку заставлю прыгать или велисапед сделаю? Проходи, паренек!" До вечера я с этим кругом маялся, пока скучающему фараону на глаза не попался. "Это, говорит, что у тебя?" - "Круг, господин городовой". - "А чей?" - "Да мой!" - "Для чего же он тебе? Если взаправду топиться собираешься, так круг ни к чему, а если нет - так тем паче. А?! А промежду прочим, пожалуйте в участок. Там все это распутают".

   - Ну?

   - Распутали. На два месяца. Взмолился я, когда судья объявил об этой такой мере пресечения. "За что же, помилуйте?" - "За кражу чужой собственности, вот за что". - "Да какое же оно чужое, оно общее". - "Нет, не общее оно, а специально для погибающих предназначено". - "Да я, может быть, и был такой погибающий. Верите - два дня ничего не ел". - "Очень возможно, но только вы сухопутный погибающий, а это для тех, которые морские погибающие, важнее". - "Да ведь я в тюрьме совсем погибну, господин судья!" - "А это уж ваше дело. Вам виднее".

   - Посадили?

   - Конечно. Вот вам и спасательный круг.

   Лгал он или нет - во всяком случае, эта история имела некоторый философский оттенок.

   По своей привычке обобщать частные случаи и делать из них выводы я призадумался, а он потрепал меня по плечу и, держа в руках истрепанную грязную фуражку, предостерег на прощанье:

   - Во всяком случае, ваше высокоблагородие, если придется вам чем-нибудь когда-либо попользоваться, - остерегайтесь следующего: спасательных кругов, визитных карточек, хотя бы их была тысяча, очень больших бриллиантов и очень маленьких детей. Эти предметы ничего, кроме хлопот и неприятностей, не принесут. Деть их некуда, а попасться легко. Адью!

   Так сообщил он мне для сведения, не желая, конечно, меня обидеть.

   Так пишу я читателям для сведения, не желая, конечно, их обидеть.

   Просто я думаю, что можно иметь в виду все перечисленное.

  

  

  

   В передней прозвонил звонок.

   Так как горничную я отпустил, пришлось выйти самому.

   Время было позднее, поэтому я, не открывая дверей, спросил как можно громче:

   - Кто там?

   Какой-то странный, неестественный фальцет пропищал за дверью:

   - К вам барышня пришла... Очень хорошенькая! Пожалуйста, откройте.

   - Кой черт! Какая барышня?

   - Очень хорошенькая! Откройте - будете иметь полное удовольствие.

   - Это вы барышня и есть?

   Дребезжащий фальцет пропищал:

   - Я-а-а!

   - Что же вам нужно?

   - Откройте - узнаете. Ах, такой приятный кавалер и так капризничает! Хи-хи!

   Голос был странный, неестественный. Я приоткрыл дверь и выглянул в переднюю. На меня смотрела красная худая рожа разносчика телеграмм.

   Кроме него, за дверью никого не было.

   - Это вы сейчас говорили со мной? - строго спросил я.

   - Так точно. Я.

   И устало, с деревянным выражением лица он добавил:

   - Примите телеграмму. Распишитесь... Вот тут.

   - Это еще что за штуки? - сердито нахмурился я. - Почему вы прямо не сказали, что - телеграмма?

   Он с хитрым видом поглядел на меня.

   - Как же! Скажи я вам, что телеграмма, так вы бы меня и впустили! Дудки! Я уж к некоторым господам по три раза ходил... Только скажешь: "Телеграмма" - сейчас же они это из-за дверей: "Пошел, пошел вон! Никаких телеграмм нам не надо!"

   - Господи! Да почему же?

   - Эх, барин! Неужто не смекаете? Да телеграмму-то приносят когда?

   - Ну?

   - Когда с обыском жандармы али там полиция приходит. Это уж у них так водится: "тук-тук!" - "Кто там?" - "Телеграмма!" Откроют дверь, они и ввалятся. А там уж разбирайся сам - телеграмма или не телеграмма. Так теперь - верите? - ни в один дом не пускают с телеграммой! "Бог с тобой, - говорят. - Знаем мы вас, "телеграфистов".

   Стараясь по возможности быть серьезным, я спросил:

   - Так вы всех "барышнями" соблазняете?

   - Зачем всех. Мы тоже с понятием... Ежели, скажем, девице депеша, - мы ей мужским голосом что-нибудь этакое скажем; ежели старуха, - очень помогает болонкой за дверью повизжать. Шибко они, старухи, до собак жалостливые... Глядишь, и откроют. Старик идет больше на знакомого, который в карты пришел играть... Замужняя ежели, то уж скажешь: "Ридикюльчик на лестнице нашли - не ваш ли?" Потому, замужние очень ридикюли терять обожают. Кого на что взять. Это тоже понятие нужно иметь.

   - Вот ты, братец, и дурак, - рассердился я. - Почему тебе пришло в голову, что я только "барышне" открою. Что ж я, по-твоему, развратник какой, что ли?

   Он отпарировал:

   - Однако ж, открыли.

   - Открыл... я потому, чудак ты человек, и открыл, что было уж очень любопытно: что это за нелепая образина так пищит.

   Почтальон с беспокойством взглянул на меня.

   - А разве... не похоже?

   - Совсем не похоже. Немазаная телега вместо женского голоса.

   - Вот горе-то! - искренно огорчился он.

   Мне сделалось жаль беднягу. Я похлопал его по плечу и сказал:

   - Ничего, не огорчайся. Я тебе дам такой совет: если жандармы говорят "телеграмма", то им не верят и не открывают дверей. Так? А если ты придешь с телеграммой и скажешь: "Обыск!" - тебе тоже не поверят и, конечно, откроют дверь. Понял? Если они притворяются, то и ты притворяйся.

   Он сразу повеселел.

   - А ведь и верно, барин. Ну, спасибо. Хе-хе! Здорово удумано: "С обыском"... Открыли дверь, ан это телеграмма. Хо-хо. Мерси вас. Желаем здравствовать.

  

  

   На другой день, вечером, я опять услышал звонок в передней. Улыбнулся... Вышел в переднюю. Спросил:

   - Кто там?

   - С обыском.

   "Ага! - усмехнулся я. - Догадался мой приятель-рассыльный".

   Открыл дверь...

   И передняя сразу наполнилась жандармами, дворниками и понятыми...

   - Позвольте, - возмутился я. - Чего ж вы не сказали, что "телеграмма"?! Это обман! Обыкновенно говорите: "Телеграмма!" - а теперь... черт знает что такое! Я протестую.

   Жандарм подмигнул мне и рассмеялся.

   - Уже несколько дней, как мы оставили прием с "телеграммой". Никто не верит. А на "обыск" с непривычки многие попадаются. Хе-хе!

  

  

   Трудно перехитрить жандарма, господа! Что-то придумает теперь мой друг - бедняга-рассыльный?

  

  

  

   - Это, наконец, черт знает что такое!! Этому нет границ!!!

   И редактор вцепился собственной рукой в собственные волосы.

   - Что такое? - поинтересовался я. - Опять что-нибудь по министерству народного просвещения?

   - Да нет...

   - Значит, министерство финансов?

   - Да нет же, нет!

   - Понимаю. Конечно, министерство внутренних дел?

   - Позвольте... Междугородный телефон, это к чему относится?

   - Ведомство почт и телеграфов.

   - Ну вот... Чтоб им ни дна ни покрышки!! Представьте себе: опять из Москвы ни звука. Потому что у них там что-то такое случилось - газета должна выходить без московского телефона. О, пррр!.. Вот, послушайте: если бы вы были настоящим журналистом, вы бы расследовали причины такого безобразия и довели бы об этом до сведения общества!!

   - А что ж вы думаете... Не расследую? И расследую.

   - Вот это мило. У них там, говорят, телефонную проволоку воруют.

   - Кто ворует?

   - Тамошние мужики.

   - Нынче же и поеду. Я вам покажу, какой я настоящий журналист!

   Было раннее холодное утро, когда я, выйдя на маленькой промежуточной между двумя столицами станции, тихо побрел по направлению к ближайшей деревушке.

   Догнал какого-то одинокого мужичка.

   - Здорово, дядя!

   - Здорово, племянничек. Откудова будешь?

   - С самого Питербурху, - отвечал я на прекраснейшем русском языке. - Ну, как у вас тут народ... Ничего живет?

   - Да будем говорить так, что ничего. Кормимся. Урожай, будем сказать, ничего. Первеющий урожай.

   - Цены как на хлеб?

   - Да цены средственные. Французские булки, как и допрежь, по пятаку, а сайки по три.

   - Я не о том, дядя. Я спрашиваю, как урожай-то продали?

   - Урожай-то? Да полтора рубля пуд.

   - Это вы насчет ржи говорите?

   - Со ржой дешевле. Да только ржи ведь на ней не бывает. Слава Богу, оцинкованная.

   - Что оцинкованная?

   - Да проволока-та. На ней ржи не бывает.

   - Фу ты, Господи! А хлеб-то вы сеете?

   - Никак нет. Не балуемся.

   Я вгляделся вдаль. Несколько мужиков с косами за плечами брели по направлению к нам.

   - Что это они?

   - Косить идут.

   Все представления о сельском хозяйстве зашатались в моем мозгу и перевернулись вверх ногами.

   - Косить?! В январе-то?

   - А им што ж. Как навесили, так, значит, и готово. Поселяне между тем с песнями приблизились к нам... Пели, очевидно, старинную местную песню:

  

   Эх ты, проволока, -

   Д-металлицкая,

   Эх, кормилица

   Ты мужицкая!..

   Срежу я тебя

   Со столба долой,

   В городу продам -

   Парень удалой!..

  

   Увидев меня, все сняли шапки.

   - Бог в помощь! - приветливо пожелал я.

   - Спасибо на добром слове.

   - Работать идете?

   - Это уж так, барин. Нешто православному человеку возможно без работы? Не лодыри какие, слава тебе, Господи.

   - Косить идете?

   - А как же. На Еремином участке еще вчерась проволока взошла.

   - Как же вы это делаете?

   - Эх, барин, нешто сельских работ не знаешь? Спервоначалу, значит, ямы копают, потом столбы ставят. Мы, конечно, ждем, присматриваемся. А когда, значит, проволока взойдет на столбах, созреет - тут мы ее и косим. Девки в бунты скручивают, парни на подводы грузят, мы в город везем. Дело простое. Сельскохозяйственное.

   - Вы бы лучше хлеб сеяли, чем такими делами заниматься, - несмело посоветовал я.

   - Эва! Нешто можно сравнить? Тут тебе благодать: ни потравы, ни засухи; семян - ни Боже мой.

   - Замолол, - перебил строгий истовый старик. - Тоже ведь, господин, ежели сравнить с хлебным промыслом, то и наше дело тоже не мед. Перво-наперво у них целую зиму на печи лежи, пироги с морковью жуй. А мы круглый год работай, как окаянные. Да и то нынче такие дела пошли, что цены на проволоку падать стали. Потому весь крещеный народ этим займаться стал.

   - А то и еще худшее, - подхватил корявый мужичонка. - Этак иногда по три, по пяти ден проволоку не навешивают. Нешто возможно?

   - Это верно: одно безобразие, - поддержал третий мужик. - Нам ведь тоже есть-пить нужно. Выйдешь иногда за околицу на линию, посмотришь - какой тут к черту урожай: одни столбы торчат. Пока еще там они соберутся проволоку подвесить...

   - А что же ваша администрация смотрит? - спросил я. - Сельские власти за чем смотрят?!

   - Аны смотрят.

   - Ого! Еще как... Рази от них укроешься. Теперь такое пошло утеснение, что хучь ложись да помирай. Строгости пошли большие.

   - От кого?

   - Да от начальства.

   - Какие же?

   - Да промысловое свидетельство требует, чтоб выбирали в управе. На предмет срезки, как говорится, телефонной проволоки.

   - Да еще и такие слухи ходят, что будто начальство в аренду будет участки сдавать на срезку. Не слышали, барин? Как в Питербурхе на этот счет?

   - Не знаю.

   Седой старикашка нагнулся к моему уху и прохрипел:

   - А что, не слышно там - супсидии нам не дадут? Больно уж круто приходится.

   - А что? Недород?

   - Недорез. Народ-то размножается, а линия все одна.

   - В Думе там тоже сидят, - ядовито скривившись, заметил чернобородый, - а чего делают - и неизвестно. Хучь бы еще одну линию провели. Все ж таки послободняе было бы.

   - Им что! Свое брюхо только набивают, а о крестьянском горбе нешто вспомнят?

   - Ну, айда, ребята. Что там зря языки чесать. Еще засветло нужно убраться. А то и в бунты не сложим.

   И поселяне бодро зашагали к столбам, на которых тонкой, едва заметной паутиной вырисовывались проволочные нити.

   Хор грянул, отбивая такт:

  

   Э-эх ты, проволока,

   Д-металлицкая.

   Э-эх, кормилица

   Ты мужицкая!..

  

   Солнышко выглянуло из-за сизого облака и осветило трудовую черноземную сермяжную Русь.

  

  

   Сборник первым и единственным изданием вышел в Петрограде в 1916 г.

   Воспроизводится по этому изданию.

   Некоторые рассказы из этого сборника Аверченко включал в более поздние свои книги (например, "Уточкин"): в нашем издании они соответственно будут исключены из этих сборников.

   Уточкин. Рассказ посвящен памяти одного из первых русских летчиков - Сергея Исаевича Уточкина (1876-1915/16). В 1910-1911 гг. Уточкин совершал показательные публичные полеты во многих городах России и за рубежом. Он дружил со многими писателями (в их числе А. И. Куприн и А. Т. Аверченко), которые впоследствии посвятили ему свои произведения.