Анненская Александра Никитична - В чужой семье

   Александра Анненская

  

  

   Источник текста: А. Н. Анненская. Чужой хлеб: повести: М., ЭНАС, 2009.

   Сканирование, распознавание, вычитка - Глюк Файнридера.

  

  

  

   Утренний поезд Николаевской железной дороги вошел под своды вокзала, оставляя за собой длинную полосу серого дыма, повисшую в сыром, мглистом воздухе. Пассажиры в вагонах засуетились: собирали вещи, одевались, выглядывали из окон, стараясь найти в толпе, встречавшей поезд, знакомые лица. Поезд остановился, и из вагона второго класса выскочила девочка лет четырнадцати. Она осматривалась кругом растерянными глазами.

   - Соня, это ты? - раздался голос подле нее.

   Она обернулась и бросилась целовать подошедшую к ней даму.

   - Тетя, милая! Вы сами приехали меня встретить! Какая вы добрая!

   - У тебя, наверное, есть багаж? - сказала дама, улыбаясь. - Дай билет Семену, - она указала на сопровождавшего ее слугу, - он его привезет, а мы поедем скорей домой.

   Через несколько минут Соня ехала в карете вместе со своей теткой, Анной Захаровной Воеводской, и в ответ на ее вопросы рассказывала:

   - Я доехала до Москвы с папой и с мамой; дорогой папа чувствовал себя очень нехорошо, так что мы прожили лишний день в Москве. Тамошний доктор сказал то же, что и наш: папе надобно отдохнуть от работы, прожить зиму спокойно в теплом климате, и к весне он может поправиться.

   - Ну, а братья твои у бабушки, в деревне?

   - Да, бабушка сама приезжала за ними: она ведь очень любит их.

   - Хорошо, что ты не поехала в деревню: ты бы там соскучилась!

   - Мама то же думала. Бабушка целый день или хозяйничает, или возится с братьями: они ведь маленькие - Коле всего три года! А потом, мне надобно учиться! Я кончила курс прогимназии и на будущий год поступлю в гимназию в Москве; там мне придется учиться иностранным языкам, а я училась немножко по-французски у мамы, а по-немецки совсем не знаю!

   - Ну, у нас научишься! У нас живет француженка. Нина говорит по-французски и по-английски, а теперь хочет брать уроки немецкого языка.

   - Тетя, правда, что Нина очень умная и ученая? Я даже боюсь ее!

   - Бояться нечего; а что она не по летам развита и очень много занимается, это правда! - не без чувства материнской гордости отвечала Анна Захаровна.

   - А что Митя? Помните, как мы с ним шалили, когда гостили все у бабушки? Это было давно! Больше пяти лет тому назад! Нина и тогда была умнее нас!

   - Да, к сожалению, Митя не похож на нее! Он очень огорчает и отца, и меня. Способности у него неважные, а главное, он очень ленив. В первом классе гимназии сидел два года, еле перешел во второй и теперь учится плохо, хотя к нему ходит каждый день репетитор.

   Проехав несколько улиц и переулков, карета остановилась у подъезда большого четырехэтажного дома. Соня вслед за теткой поднялась по лестнице, устланной ковром, в просторной передней сбросила пальто и шляпку и вошла в столовую. К ним тотчас же подбежала хорошенькая девочка лет семи. Она бросилась на шею Анны Захаровны и в то же время с полузастенчивой улыбкой протянула пухленькую ручку Соне.

   Соня крепко поцеловала маленькую девочку.

   - Это Ада, - сказала она, - я ее узнала по ее черным глазкам!

   Из-за чайного стола встал высокий, худой мальчик лет тринадцати.

   - А, провинциальная кузина! Здравствуйте! - проговорил он, протягивая Соне руку.

   - Здравствуйте, петербургский кузен! - с улыбкой отвечала Соня.

   За столом сидели еще: француженка-гувернантка, приветствовавшая прибывших какими-то непонятными Соне французскими словами, и девочка, немного постарше Ады, с желтовато-бледным личиком и больными глазами.

   - Это Мимочка? Здравствуй, милая! - наклонилась Соня, чтобы поцеловать ее.

   Девочка сердитым движением отвернула голову.

   - Оставь ее: она совсем дикарка, - заметила Анна Захаровна. - А ты, Митя, отчего же это не в гимназии? - обратилась она к сыну.

   - Я думал, у нас сегодня праздник, приезд кузины... - несколько сконфуженно отвечал мальчик.

   - Ты рад всякому случаю увильнуть от занятий, - раздраженно сказала Анна Захаровна. - - Ты знаешь, как папа не любит, когда ты пропускаешь уроки: опять будет бранить тебя! Неужели это тебе приятно?

   Митя ничего не отвечал и с угрюмым выражением лица опустил голову над своим стаканом чаю.

   - А где же Нина? Еще не встала? - спросила Соня, чтобы отвлечь внимание тетки от провинившегося мальчика.

   - Нина поздно встает, - отвечала Анна Захаровна, - она обыкновенно очень долго занимается по вечерам, и я не велю будить ее.

   Соня успела напиться чаю, умыться и переодеться после дороги, а Нина все не вставала; наконец отворилась дверь ее комнаты, завешанная тяжелыми портьерами, и в детскую, где помещалась гувернантка с двумя младшими девочками, вышла стройная брюнетка лет четырнадцати; на ней была надета светлая блуза, перехваченная на талии толстым шелковым шнурком; масса темных вьющихся волос свободно падала ей на шею и обрамляла ее бледное, серьезное лицо.

   - Опять дети шумели и не давали мне спать! - недовольным голосом обратилась она по-французски к гувернантке, затем заметила Соню и подошла к ней. - Здравствуй, милая! - сказала она голосом, в котором звучала нотка снисходительного покровительства, и протянула руку Соне. - Если тебе неинтересно сидеть здесь, с детьми, пойдем в мою комнату: там мы поговорим и постараемся познакомиться...

   Соня никогда не воображала, чтобы у "девочки" (Нина была всего на два месяца старше нее, и она считала как себя, так и ее еще девочками) могла быть такая комната, похожая скорее на кабинет ученого или литератора. Два письменных стола, один очень большой, заваленный толстыми книгами, другой поменьше, с разными изящными письменными принадлежностями, два высоких шкафа, заполненных книгами, на стенах портреты известных писателей, бюсты великих людей.

   - Как у тебя много книг! - проговорила Соня, с некоторым страхом оглядываясь кругом. - Ты много учишься, Нина?

   - Не знаю, как тебе сказать, - отвечала Нина, снимая несколько книг с кушетки и очищая место для кузины. - Сколько ни учусь я, мне все кажется мало: ведь наука бесконечна, как и искусство!

   Бедная Соня не знала, как поддерживать разговор с такой умной особой.

   - Расскажи мне что-нибудь о себе, - покровительственным тоном заговорила Нина. - Ведь у вас в Ч. страшная глушь! Ты, наверное, задыхалась в этой дикой среде?

   До сих пор Соне ни разу не приходило в голову, что в Ч. глушь, что там можно задыхаться; а теперь, сидя в этом "ученом" кабинете, она вдруг чуть не до слез почувствовала тоску по светлым комнаткам родного дома.

   - Ах, нет, - вскричала она, - у нас было очень хорошо в Ч.! Я училась в прогимназии, у меня было много подруг, и мы очень весело проводили время!

   - Неужели? Что же вы делали?

   Соня охотно готова была рассказывать все подробности своей домашней и школьной жизни, но она заметила насмешливую улыбку, скользнувшую по лицу Нины, и это сразу остановило ее.

   - Расскажи лучше, чем ты занимаешься, - это интереснее, - заметила она упавшим голосом.

   - В нынешнем году я занимаюсь преимущественно словесностью и историей. У меня очень хороший учитель по этим предметам. Математикой и естествознанием я занимаюсь с учительницей, но слегка: это не моя специальность; по-французски читаю с нашей француженкой, а с будущей недели начну брать уроки немецкого языка: я читала Шиллера в переводе, а мне хочется прочесть его в подлиннике.

   Соня вздохнула. Напрасно тетя сказала, что она может заниматься вместе с Ниной! Она была еще не тверда в русской грамматике и в арифметике, не знала ни слова по-немецки, а ей говорят о словесности, о математике, о Шиллере! Вообще говоря, она казалась сама себе совсем маленькой и ничтожной, сравнительно с Ниной; ей было очень трудно поддерживать умный, чинный разговор, и она от души обрадовалась приходу учителя Нины, который положил ему конец. Когда позднее горничная спросила, где ей угодно будет спать, на кушетке в комнате Нины Сергеевны, или на диване в детской, она не задумываясь выбрала последнее.

   Скоро Соня познакомилась со всем строем жизни в доме петербургских родственников и не раз со вздохом повторяла про себя:

   - У нас в Ч. было гораздо лучше и веселее!

   Отец Сони занимал должность на казенной службе, кроме того, он управлял большим заводом. Дела у него было "выше горла", как он сам выражался; но те часы, когда ему можно было отдохнуть, он вполне отдавал семье. Он возился с маленькими сынишками, разговаривал с Соней, устраивал веселые праздники ей и ее подругам.

   - Завтра у папы свободный вечер, и он будет дома! - радостным голосом объявляла мать, и весь дом оживлялся: всем - и детям, и прислуге - хотелось, чтобы добродушный хозяин остался доволен.

   И он, действительно, был всем доволен: все распоряжения жены находил превосходными, своих детей считал самыми милыми и умными детьми в свете, свою прислугу образцовою. Вера Захаровна, мать Сони, была "строжее папы", как говорил маленький Коля, но зато она была неразлучна с детьми. Возвращаясь домой из прогимназии, Соня тотчас бежала к матери: она поверяла ей все свои горести и радости и обсуждала с нею все свои школьные дела. Мать знала всех Сониных подруг, и Соня, со своей стороны, знала всех знакомых матери, знала, кто из них живет счастливо, у кого есть горе, кому надо помочь.

   В Петербурге было совсем не то: и дядя, и тетка были любезны и ласковы с ней, но она чувствовала себя как-то холодно и неуютно в их доме.

   "Как они странно живут, точно не вместе!" - думалось иногда девочке.

   И действительно, в просторной квартире Воеводских у всех членов семьи были свои отдельные комнаты и своя отдельная жизнь. Хозяина дома, Егора Савельича, дети видели только за обедом. Утренний кофе он пил у себя в кабинете, потом уезжал на службу и возвращался в шестом часу, к обеду, усталый, раздражительный, недовольный. После обеда он уходил в свою комнату отдыхать, вечер проводил в клубе и домой возвращался уже поздно ночью. Дети больше боялись, чем любили его, и этот страх, по-видимому, разделяла и Анна Захаровна.

   - Я пожалуюсь барину! - говорила она прислуге, чем-нибудь рассердившей ее.

   - Вот ужо узнает папа! Я скажу папе! - была угроза, которой пугали детей.

   Егор Савельич почти никогда не разговаривал с детьми, и при нем все они, даже шалунья Ада, сидели молча, чинно и смирно. Одной Нине предлагал он время от времени вопросы; одна она заговаривала с ним, но обыкновенно не о своих делах, а о чем-нибудь, что вычитала в книгах или газетах.

   Анна Захаровна была всегда очень добра и снисходительна к детям, почти никогда не бранила их и любила доставлять им удовольствия; но она совсем не занималась ими. Она куда-то выезжала, принимала у себя гостей и в детские комнаты редко заглядывала. Дети жили своею собственною жизнью, и притом жили не все вместе, а каждый порознь. Две младшие девочки были совершенно предоставлены гувернантке-француженке; Ада, как более живая, иногда бегала по всем комнатам и непрошенная врывалась к матери или к Нине; тихая же, болезненная Мима выходила из детской только в столовую пить чай, завтракать и обедать. Нина занималась, читала, брала уроки в своей комнате, не пуская в нее ни брата, ни сестер. Митя ходил в гимназию, а вечера проводил, запершись со своим репетитором.

   У всех них были свои собственные знакомые, до которых другим не было дела. К Аде и Миме приезжали маленькие мальчики и девочки с гувернантками и боннами, к Мите застенчиво пробирались его товарищи-гимназисты. Нина не вела знакомства со своими сверстницами: она предпочитала разговоры с совершенно взрослыми людьми, и Соня не раз, смирно сидя в уголку гостиной, удивлялась, как смело и непринужденно разговаривает ее умная кузина не только с барышнями, но даже с "большими" мужчинами.

  

  

  

   Первые дни по приезде Соня пыталась сблизиться с Ниной. Она стала брать вместе с ней уроки немецкого языка, арифметики и естественной истории, часто присутствовала на уроках словесности и всеобщей истории, читала книги, которые Нина давала ей, разговаривала с ней. Но она скоро убедилась, что Нина смотрит на нее свысока, считает ее гораздо глупее себя, что поэтому настоящая дружба между ними невозможна.

   С Мимой и с Адой Соня сначала почти совсем не могла разговаривать. Гувернантка старалась, главное, научить их болтать по-французски и не позволяла им сказать ни слова по-русски; а Соня с трудом могла склеить несколько французских фраз.

   Между тем ей очень не нравилось то, что происходило в детской. Ада, умненькая, ласковая, хитрая девочка, успела подольститься и к матери, и к гувернантке, почему ей прощались все ее недостатки, и все, что она делала, считалось очень милым. Мима, напротив, угрюмая по природе или, может быть, вследствие болезненности, не пользовалась особенною любовью матери; гувернантка же была к ней просто несправедлива: если она не могла заучить урок так скоро, как младшая сестра, француженка бранила ее; если она не соглашалась играть в ту игру, какую предлагала Ада, у нее отнимали игрушки; если она сердилась, когда Ада дразнила ее, гувернантка ее наказывала. Во всех ссорах детей всегда была права Ада и виновата Мима. Все это еще больше портило от природы не мягкий характер девочки и прямо озлобляло ее.

   Соне от души жаль было смотреть, как она по целым часам сидит в углу молча, с сердитым, надутым лицом. Она попробовала было поговорить о том, что делается в детской, с Ниной; но та с первых же слов остановила ее.

   - Я знаю, - сказала она, - что мои обе сестрицы - пренесносные девочки: Ада шалунья и капризница; Мима упряма и тупа; но что же мне с этим делать? Их воспитывают мама и гувернантка, и до меня это не касается!

   "Не касается, что делается с сестрами? Как это странно! - думала Соня. - Вот и Митины дела, кажется, также не касаются никого в доме! Никто не обращает внимания, что пять лет тому назад он был здоровый, веселый, живой мальчик, а теперь стал худой, как щепка, сидит вечно повесив нос, смотрит исподлобья..."

   Сколько было у Сони рассказов всякий день по возвращении из гимназии! И с каким интересом слушала эти рассказы не только мама, но и маленький братишка Миша, и ключница Анисья, и горничная! Митя никогда ничего не рассказывал о своей гимназии, и никогда никто его не расспрашивал. Ему предлагали обыкновенно один только вопрос: какую получил отметку? И так как отметки его были по большей части плохи, то Егор Савельич бранил его, Анна Захаровна с грустной укоризной качала головой, а Нина смотрела на брата с нескрываемым презрением.

   Один раз, увидев, что Митя возвращается из гимназии какой-то особенно сгорбленный и хмурый, Соня тихонько проскользнула за ним в его комнату. Мальчик сердито бросил на пол ранец с книгами и сам опустился на кровать.

   - Что, устал, Митя? - участливо спросила Соня, заглядывая в его бледное, исхудалое лицо.

   - Устал и надоело! - неохотно отвечал он.

   - Что надоело? Гимназия?

   - Гимназия и всё, всё надоело! Жить надоело! - с каким-то озлоблением прокричал Митя. Сердце Сони сжалось. Она как-то сразу почувствовала, что мальчик не шутит и не ломается, что ему в самом деле тяжело, что его надобно развлечь, утешить.

   - А помнишь, как нам хорошо было тогда в деревне, у бабушки? Какие мы с тобой шалуны были! Помнишь?

   Она села подле него и стала оживленно болтать, вспоминая разные детские проказы. Митя сначала хмурился и молчал, но мало-помалу оживление Сони сообщилось и ему: он поднял голову, в глазах его блеснул веселый огонек, он стал рассказывать и свои воспоминания. Через полчаса в комнате раздавался такой веселый смех, какого эти стены почти никогда не слыхали.

   - Отчего ты был сегодня такой сердитый? - спросила Соня, когда увидела, что дурное настроение брата исчезло. - Не случилось ли с тобой какой неприятности в гимназии?

   - Русский поставил двойку! - мрачно проговорил Митя.

   - Русский! Неужели? Разве был такой трудный урок?

   - Стихи длинные - знаешь "Смерть Олега"? - все повторить. Я вчера говорю своему дураку...

   - Какому дураку, Митенька?

   - Да этому хохлатому, репетитору! Говорю: дайте мне стихи учить, - я не знаю. А он выдумал заставлять меня переводы латинские повторять да слова! Продержал за своею латынью до 10 часов, а потом и говорит: "Стихи учите одни, без меня!" А я и не стал учить! Очень нужно! Думал, не вызовут!

   - А скоро у вас выдают четвертные? Может, еще поправишься? - озабоченно спросила Соня.

   - Какое там поправишься! У меня уже есть из русского двойка; да за диктовку три с минусом, наверное, два выведет! - безнадежно махнув рукой, отвечал Митя.

   Соня с грустным недоумением смотрела на брата. Она не могла отнестись к его отметкам беззаботно, как к делу неважному; но не хотела осуждать его, давать ему советы... Она понимала, что он достаточно наслушался этого от других и что это только рассердит его...

   Митя первый прервал молчание.

   - Соня, иди сюда, посмотри, что я тебе покажу! - сказал он, подходя к столу.

   Он достал из ящика листок бумаги и положил его перед девочкой.

   - Что это? Твой репетитор! - вскричала Соня с веселым смехом. - Как похоже! И каким уродом ты его нарисовал!

   - А это, смотри, наш инспектор! А это латинист, а это учитель русского языка! Все похожи! - и он выложил перед ней несколько листочков с весьма удачными карикатурами учителей.

   - Митя! Как ты хорошо рисуешь! - вскричала Соня, любуясь рисунками и в то же время смеясь над ними.

   - Это что, пустяки! Это я в гимназии рисую, когда станет скучно; а у меня есть целый альбом хороших картин: я срисовываю из "Нивы" и из других книг.

   Альбом понравился Соне еще больше, чем карикатуры.

   - Митя, ты просто художник! - вскричала она.

   - Да, вот рисованию я хочу учиться, так меня не учат! - опять с озлоблением заговорил мальчик. - А латынь мне противна, так нет, непременно учи ее!

   - Как же, Митенька, ведь без латыни нельзя учиться в гимназии, нельзя попасть в университет... - робко заметила Соня.

   - Я все равно не попаду в него! Я не могу и не хочу учиться - вот и всё!

   После этого Соня стала всякий день заходить к Мите в комнату поболтать часок перед обедом, и ему это было, видимо, приятно. С ней он был более разговорчив и не так угрюм, как с другими.

   В половине октября гимназистам выдавали так называемые "табели", то есть листки с отметками за четверть года. Митя пришел домой позже, чем обыкновенно, очень бледный и мрачный.

   - Приди ко мне! - сказал он вполголоса Соне, встретив ее в коридоре.

   - Что случилось? - спросила она с беспокойством, входя в его комнату.

   Вместо ответа он протянул ей свой табель. Действительно, было чем огорчаться!

   В табеле красовались три двойки: из русского, из латинского и из французского; из остальных предметов стояли тройки и только из рисования пятерка.

   - Плохо дело, Митя! - заметила Соня, покачав головой.

   - Мне что! Мне наплевать! - возразил мальчик. - А только отец поднимет историю, вот что неприятно! Он уже третьего дня спрашивал, скоро ли я получу табель!

   В этот день Егор Савельич был как-то особенно мрачен и молчалив за обедом. Когда после стола дети подошли, по обыкновению, благодарить его, он не дал руки Мите и спросил его отрывисто:

   - Получил табель?

   - Получил, - прошептал Митя, опуская голову.

   - Принеси его ко мне в кабинет!

   Митя вышел из комнаты, и Егор Савельич обратился к жене:

   - Мальчишка окончательно избаловался! - сказал он сердитым голосом. - Я заезжал сегодня к директору гимназии, и он мне сказал, что если так будет продолжаться, его исключат! Утешительно!

   И он ушел к себе в кабинет, сильно хлопнув дверью.

   Через несколько минут к нему прошел Митя с злосчастным табелем в руках. Вскоре в столовой послышался рассерженный голос отца и отдельные бранные слова: "Лентяй, негодяй, дурак!" Мити совсем не было слышно, но Егор Савельич сильно горячился: может быть, самоё молчание мальчика, который не мог или не хотел ничего сказать в свое оправдание, еще более усиливало его гнев.

   Наконец, дверь кабинета открылась.

   - Помни же! Высеку! Своими руками высеку! - кричал Егор Савельич. - Даю тебе честное слово! Если будет хоть одна двойка, высеку!

   Митя быстрыми шагами, низко опустив голову, прошел через столовую к себе в комнату, и дверь кабинета снова захлопнулась.

   - Господи, как это ужасно! - вскричала Соня, чуть не плача от волнения. - Неужели это правда, Нина? Неужели он это сделает?

   - Не знаю, - отвечала Нина, остававшаяся вместе с кузиной в столовой, - это, конечно, ужасно, Соня; но подумай также, как ужасно, что Митя не хочет учиться, растет таким неинтеллигентным.

   - Что же, Нина, не все могут быть такие умные, как ты! - заметила Соня.

   - Но все должны стремиться развивать свой ум и приобретать познания, - наставительно проговорила Нина.

   Соня вздохнула. Нет, она положительно глупа и никогда не научится говорить с Ниной; лучше пойти попытаться утешить Митю.

   Митя лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Соня села подле него и начала убеждать его, что слова отца были, наверное, пустой угрозой, что он, конечно, не решится подвергнуть большого мальчика такому позорному наказанию, что, наконец, Мите ведь стоит немного, очень немного постараться, и он не доведет себя до этого.

   - Ах, какая ты странная, Соня! - сказал Митя, дав ей вдоволь наговориться. - Да неужели ты думаешь, я позволю сделать это над собой? Разве я маленький! И учиться из-за страха наказания я тоже не намерен!

   - Что же ты будешь делать, Митя? - спросила встревоженная Соня.

   - Уж я знаю, что я придумал! - с каким-то мрачным озлоблением проговорил мальчик.

   - Скажи, Митенька, что такое? Пожалуйста, скажи! - просила Соня, которую очень пугала тайная угроза, скрывавшаяся в словах брата.

   - Что там говорить! Просто возьму да и уйду из дому!

   - Уйдешь? Да куда же тебе идти?

   - Мало ли куда! Хоть в Америку!

   - Полно, Митя, разве это можно! В Америку уйти нельзя: туда далеко ехать, а это стоит очень дорого; без денег же тебя не повезут ни по железной дороге, ни на пароходе.

   - Ну, положим, деньги у меня есть! Я еще три года назад начал себе копить на велосипед, и теперь у меня денег очень много...

   - Митя, неужели же ты можешь решиться уйти из родного дома?.. Неужели ты не будешь скучать?

   - Небольшое мне веселье в родном доме!

   - И тебе не жалко будет ни сестер, ни мамы? Ведь если ты уйдешь, это будет такое горе для нее и для всех!

   - Не беда - утешатся!

   Соня была в отчаянии. Все ее слова были, видимо, бессильны.

   - Я скажу тете, - проговорила она наконец, вставая.

   - Не смей! - закричал Митя, хватая ее за платье. - Слушай, Соня, если ты хоть кому-нибудь расскажешь, что я тебе говорил, я с тобой рассорюсь, на всю жизнь рассорюсь! Слова тебе никогда не скажу! И чего ты испугалась? Ведь я не сейчас же уйду! У меня еще ничего не готово. Отец стращает, если я к Рождеству принесу дурной табель, а до Рождества еще далеко!

  

  

  

   Убедившись, что дружба с умной Ниной для нее невозможна, Соня обыкновенно тотчас после урока уходила из ее комнаты, чтобы не мешать ей заниматься. Она очень удивилась, когда один раз Нина попросила ее подождать немного.

   - Мне надобно рассказать тебе одну вещь, - сказала она. - Видишь ли, дети тети Ольги Савельевны затевают на праздниках играть домашний спектакль; они пересмотрели много пьес и ничего не могли выбрать; тогда я обещала, что сама сочиню пьесу.

   - Сочинишь пьесу? Ниночка! Ведь это страшно трудно!

   - Да, я много об этом думала, не спала сегодня целую ночь. Наконец, я, кажется, придумала, у меня пока составлен только план. Хочешь, я тебе прочту?

   - Пожалуйста, прочти, Ниночка! Это так интересно!

   Соня уселась на кушетку и приготовилась с некоторым благоговением слушать чтение кузины. Нина достала из стола синенькую тетрадку и начала:

   - "Торжество таланта", драма в трех действиях. Действующие лица: отец, мать, старшая дочь Мирра 15 лет, младшие дети 10, 8 и 7 лет; начальник отца, почтальон, горничная. Первое действие. Мирра сидит на стуле и читает книгу, вбегают дети, кричат, вертятся вокруг нее, зовут играть с собой; она отказывается и просит детей не мешать ей читать. Входит мать, бранит Мирру за то, что она не занимает детей; отнимает у нее книгу и приказывает ей играть с детьми. Мирра упрашивает мать отдать ей книгу; мать не соглашается и выталкивает ее в сад, куда уже убежали дети. Входит горничная и приносит разные угощения. Мать разговаривает с ней и велит ей снести угощения в сад детям. Приходит отец и приносит разные подарки жене и детям. Мать зовет их из сада. Младшие дети радуются подаркам; а Мирра просит, чтобы вместо браслета мать возвратила ей ее книгу, а отец дал бы ей несколько копеек на бумагу, а то ей не на чем писать. Отец и мать сердятся на нее, называют ее неблагодарной; отец со злостью бросает ей в лицо деньги; младшие дети смеются над ней, и она в слезах уходит из комнаты. Занавес падает. Действие второе. Мирра одна в комнате. Вся семья уехала кататься, а ее не взяли. Она ходит по комнате и говорит о своем несчастии. Ее никто не любит, все преследуют, ее заставляют потешать детей, никто и не подозревает, что у нее талант, что она писательница! Она вспоминает, сколько вещей она написала и разорвала, потому что они ее не удовлетворяли. Наконец, своим последним произведением, исторической драмой, она довольна. Она послала эту драму к одному издателю, с просьбой напечатать ее, но не получает никакого ответа. Вдруг звонок. Входит отец. Он бледный, расстроенный. С ним случилось несчастие. Он истратил чужие деньги; его лишили места, и он должен продать все, что у него есть, чтобы отдать то, что растратил, иначе его посадят в тюрьму. Мирра хочет утешить его, он отталкивает ее. Приезжает мать и другие дети, они все в отчаянии. - Действие третье. Семья переехала в маленькую квартиру, все одеты бедно. Отец приходит и говорит, что нигде не мог найти себе работы. Мать жалуется, что от холодной квартиры у нее сделался ревматизм. Все плачут. Вдруг стук в дверь; входит почтальон и подает Мирре денежное письмо. Все удивляются. Это письмо от издателя, которому Мирра послала свою драму. Он очень хвалит ее, посылает ей сто рублей, обещает прислать еще, как только драма будет напечатана, и просит ее продолжать писать. Никто не понимает, что это значит. Мирра рассказывает, что пока мать веселилась и оставляла ее одну дома, она сочиняла. Отец и мать смущены, особенно когда Мирра отдает им все полученные деньги и обещает отдавать все, что будет получать за свои произведения. Они осыпают ее похвалами и благодарностью. Вдруг входит бывший начальник отца. Он прочитал драму у издателя и пришел познакомиться с автором. Он прославляет Мирру за ее талант; а она просит, чтобы он возвратил отцу его прежнюю должность. Он соглашается. Отец и мать обнимают и благодарят Мирру. Занавес падает.

   - Нина, неужели ты сама сочинила все это? - с неподдельным восторгом вскричала Соня. - Как хорошо!

   Нина самодовольно улыбнулась.

   - Конечно, сама. Но у меня готов еще только план. Вся главная работа впереди. Мне надобно особенно хорошо отделать роль Мирры: ведь я сама буду ее играть. Я вот о чем хотела просить тебя, милая! Не можешь ли ты постараться, чтобы дети шумели не так ужасно? Последнее время от них просто житья нет! Мне, пожалуй, придется писать по ночам: днем они мне страшно мешают.

   Соня обещала усмирять детей, хотя чувствовала, что это очень трудная задача.

   Ее вмешательство, хотя очень незначительное, в дела детской не только не приносило пользы, но, пожалуй, даже вредило. Прежде Мима, зная, что все против нее, с угрюмым молчанием переносила выговоры и наказания гувернантки и хоть очень неохотно, но все же уступала Аде. Теперь, чувствуя, что у нее есть союзница, она стала говорить гувернантке дерзости, а с Адой была постоянно груба и сварлива. Шум в детской не умолкал ни на минуту. Если Ада не болтала и не хохотала над своими же собственными выдумками, непременно слышались резкие окрики гувернантки, сердитые голоса ссорящихся девочек или их громкий плач. Увещевать девочек, мирить их было бесполезно; чтобы дать возможность Нине написать ее сочинение - шутка ли сказать, драму в трех действиях! - Соня решила попробовать занять их игрой, которой часто занимала ее мама, когда она была еще маленькая. Она вырезала из белой бумаги несколько кукол - мужчин, женщин и детей - и разложила их на столике перед собой. Ада с недоверием отнеслась к этим новым игрушкам.

   - Какие же это куклы! - заметила она презрительно. - Совсем и на людей не похожи, да и платьев у них нет!

   Мима, из духа противоречия сестре, тотчас же захотела играть с Соней.

   Соня устроила целую школу из бумажных учениц и так хорошо изображала и детей, и классных дам, и учителей, что сумрачная Мима оживилась и стала сама говорить за некоторых кукол; а через полчала и Ада подкралась к столику и приняла участие в игре. Часа два в комнате царили мир и тишина. Гувернантка была вполне довольна, тем более что дети все время говорили по-французски; одно удивляло ее: как могла взрослая девочка находить удовольствие в глупой игре с маленькими детьми!

   "У нее, должно быть, очень ограниченный ум, у этой бедной Софи", - думала про себя француженка.

   С этих пор игра в бумажные куклы повторялась каждый день и стала любимым времяпровождением Ады и Мимы. Кроме того, Соня отыскала в библиотеке Нины несколько детских книг и иногда читала детям громко, а иногда заменяла чтение рассказами. Дома она до последнего времени все еще с удовольствием читала и перечитывала разные детские книги, так что знала много интересных историй. Здесь ей приходилось рассказывать их по-французски; это, конечно, затрудняло ее, но ее маленькие слушательницы были неприхотливы и охотно прощали ей все погрешности против языка.

   Приятна ли была для самой Сони эта постоянная возня с детьми моложе ее? Конечно, нет: она часто скучала, но ей необходимо было чем-нибудь занимать себя, иначе ей становилось слишком грустно и тяжело на сердце. Она привыкла жить среди ласки, среди сочувствия окружающих, а здесь она была совсем одинока. У всех в доме были свои дела, свои заботы; до нее, до того, что она думает и чувствует, никому не было дела. Первый раз в жизни рассталась она с семьей, и еще при каких обстоятельствах! Отец болен, мать должна постоянно ухаживать за ним, маленькие братья в деревне, и о них она получает лишь очень запоздалые вести от матери, так как старой бабушке трудно писать и к ней, и за границу. Мать пишет, правда, аккуратно, но ее письма мало удовлетворяют Соню. Вера Захаровна подробно описывает те местности, где они живут, тех людей, с которыми встречаются; но о здоровье отца упоминает вскользь, а о себе совсем ничего не говорит. Соня понимает, почему это так: она ведь и сама описывает матери только внешнюю сторону своей жизни; обеим им тяжело на душе, и каждая боится откровенным признанием огорчить другую. Часто Соня прижимает к губам спокойное, как будто даже веселое письмо бедной мамочки и обливает его горькими слезами. Этих слез никто в доме не видит и даже не подозревает. Первое время Соня пробовала говорить о своем беспокойстве Нине и Мите; но они слушали ее как-то рассеянно, безучастно; Анна Захаровна иногда спрашивала ее мимоходом: "Ну, что пишет мама?" - и вполне удовлетворялась теми описаниями Флоренции или Рима, которые она ей прочитывала из писем матери. Итак, Соне приходилось таить в душе свою тревогу, и от этого ей было еще тяжелее. Точно так же никому не решалась она высказать, как беспокоилась о Мите. Его ученье шло почти так же неудовлетворительно, как в первую четверть, и он по-прежнему очень часто во время уроков, вместо того чтобы слушать объяснения учителей, занимался рисованием карикатур или маленьких картинок; тем не менее он не забывал грозного обещания отца, не забывал и собственного намерения. Случилось, что он несколько дней возвращался из гимназии позже обыкновенного.

   - Отчего ты так поздно, Митя? Верно, наказали? - спрашивала Соня.

   - Нет, - отвечал он, - я заходил к одному товарищу, к Лазареву.

   - Ты, должно быть, очень дружен с Лазаревым? - спросила Соня, когда этот ответ повторился несколько раз.

   - Нисколько не дружен: он препротивный мальчишка.

   - Так зачем же ты так часто ходишь к нему?

   - Да я совсем не к нему хожу, а к его старшему брату, которого в прошлом году исключили из гимназии. У меня с ним есть дело.

   "Дело с мальчиком, которого исключили из гимназии! Навряд ли это может быть хорошее дело", - мелькнуло в голове Сони, и она не отстала от Мити, пока он не признался ей, что Лазарев тоже намерен бежать в Америку, и что они вместе делают приготовления к отъезду.

   - Боже мой! - вскричала она. - Да неужели ты это серьезно задумал, Митя?

   - Ничего нет серьезного. Мы так, просто разговариваем, - поспешил успокоить ее Митя: он боялся, что она как-нибудь проговорится о его планах.

  

  

  

   Около трех недель писала Нина свою драму, проводя большую часть дня запершись у себя в комнате, наконец, она торжественно объявила, что кончила и что в этот же вечер пригласит тетиных детей и прочтет всем свое произведение. К удивлению Сони, ни Егор Савельич, ни Анна Захаровна не могли присутствовать на этом чтении: у него было неотложное дело, а ее отозвала какая-то знакомая, справлявшая в этот день свои именины. Боже мой! Если бы Соня была такая умная, если бы она сочинила "драму в трех действиях", наверное, и папа, и мама захотели бы первые прочесть ее! У Воеводских же собралась исключительно молодая компания, их двоюродные братья и сестры.

   Чтение Нина устроила в столовой. Все слушатели были рассажены на стулья в два ряда; сама Нина села против них за маленький столик, на котором горели две свечи и стоял стакан с сахарной водой. Несмотря на свою обычную самонадеянность, девочка, видимо, сильно волновалась. Ее раздражала возня младших детей, которые никак не могли усесться спокойно, и насмешливые замечания старшего двоюродного брата, гимназиста восьмого класса Алеши. Наконец, все успокоились. Молодая писательница выпила глоток воды, откашлялась и начала чтение, сначала робко, не вполне уверенным голосом, потом - ясно и с большим выражением. Когда она кончила, Алеша подал знак к аплодисментам, и дети, которые немножко утомились от продолжительного чтения, принялись неистово хлопать в ладоши и кричать "браво". Насилу удалось успокоить их, и тогда принялись за распределение ролей. Алеша брался исполнить роль начальника и показывал, каким важно-покровительственным тоном будет говорить со всеми; его младший двенадцатилетний брат и десятилетняя сестра должны были играть детей; роль Мирры Нина считала своею, а матерью предложила быть своей 15-летней кузине Варе.

   - С какой же стати мне быть матерью? - заспорила Варя. - Ты, Нина, выше меня ростом, я лучше буду Миррой.

   - Нет, - решительно объявила Нина, - если мне нельзя играть Мирру, я совсем не играю.

   Алеша поддержал ее: он находил, что лучшая роль по праву должна принадлежать автору пьесы, и Варе пришлось уступить.

   - А кто же будет отец? Ты, Митя?

   - Вот выдумала! - вскричал Митя. - Да ни за что на свете! Этакая длинная роль! Мне ее ни за что не выучить! Да и с какой стати я буду представляться таким дураком и негодяем! Слуга покорный!

   Все знали, что Митя упрям, и не пытались уговаривать его. Алеша обещал привести одного из своих товарищей, который любил участвовать в домашних спектаклях и не затруднится взять какую угодно роль.

   - Младшую девочку может играть наша Ада, - предложила Нина, - я ее выучу.

   Ада была очень рада, но зато Мима убежала из комнаты в горьких слезах.

   - Жаль, что ты берешь одну Аду, - заметила Соня, - это очень обидно Миме.

   - Пустяки! - отвечала Нина. - Разве можно обращать внимание на капризы девочки?

   Оставалась невзятой одна маленькая роль горничной.

   - Соня, я на тебя рассчитывала: ты, наверное, согласишься играть с нами. Ведь это нетрудно: сказать несколько слов и принести поднос с гостинцами.

   Соня попыталась было отказываться, но все стали так упрашивать ее, что она в конце концов согласилась.

   До Рождества оставалось всего две недели; времени нельзя было терять, и решено было на другой же день приняться за переписывание и разучивание ролей, через четыре дня сделать первую репетицию и затем съезжаться для репетиций непременно через день.

   22-го декабря назначена была после обеда общая репетиция в том самом зале, где должно было происходить представление. В этот же день распускали гимназистов на праздники и выдавали им табели за вторую четверть. Соня со страхом ждала прихода Мити. С трех часов она сидела в столовой, прислушиваясь ко всякому шуму на лестнице, выбегая в переднюю при каждом звонке. Но вот половина четвертого, четыре, а его все нет... В пять все сели за обед, место Мити оказалось пустым.

   - А где же Дмитрий? - спросил Егор Савельич, окидывая взглядом стол.

   - Не знаю, должно быть, или наказан, или зашел из гимназии к какому-нибудь товарищу, - равнодушным тоном отвечала Анна Захаровна.

   Соня страшно волновалась. Если бы на нее обращали больше внимания, наверное, заметили бы, что она то краснеет, то бледнеет и ничего не может есть.

   После обеда дети начали собираться на репетицию.

   - Можно мне не ехать, Ниночка? - попросила Соня. - Моя роль маленькая, вы обойдетесь и без меня.

   Нина возмутилась:

   - Что это ты выдумала, Соня? Да разве это мыслимо? Общая репетиция, первый раз на сцене, и одного действующего лица не будет! Это невозможно! И отчего тебе не ехать? Ведь ты здорова?

   - Митя не возвращался из гимназии... Я так беспокоюсь... - несмело проговорила Соня.

   Нина посмотрела на нее, как на помешанную.

   - Какая ты странная, Соня! - сказала она. - Точно Митя маленький! Да он, может быть, пройдет прямо к тете: ведь он слышал, как мы сговаривались начинать пораньше.

   Эта надежда несколько ободрила Соню и, приехав к Веретенниковым, она прежде всего стала искать Митю. Нет, его там не было! О, как нестерпимо долго тянулся для нее этот вечер! Как трудно было ей произносить те немногие слова, каких требовала ее роль: как тяжело было слышать беззаботный смех и веселые разговоры!.. У нее спрашивали, отчего она такая бледная и молчаливая. Она должна была ссылаться на головную боль. Она не смела никому рассказать о том, что так тревожит ее: ведь Митя обязал ее честным словом. Репетиция затянулась очень долго, и был уже первый час, когда дети вернулись домой.

   - Дома Дмитрий Егорович? - спросила Соня у отворившего им лакея.

   - Никак нет-с, не приходили.

   Нина быстрыми шагами прошла к себе в комнату. Младшие девочки заснули дорогой, и гувернантке пришлось с помощью горничной раздевать и укладывать их полусонными.

   Соня не могла лечь спать, не могла уйти в детскую. Она осталась в столовой и с волнением прислушивалась ко всякому шуму на улице. Что ей делать? Сказать кому-нибудь из взрослых? Но дяди нет дома, а тетке... это только напугает ее и не принесет никакой пользы...

   Во втором часу раздался звонок. У Сони не хватило терпения ждать, пока явится заспанный лакей, она сама выбежала в переднюю и отворила дверь. Перед ней стояла высокая фигура Егора Савельича.

   - Ах, дядя,