Зелинский Фаддей Францевич - Сказочная древность

гетонт; та, другая, от которой нас обдает туманным холодом, это Кокит. В Пирифлегетонте терпят телесные мучения грешники озверелые, заглушившие свою душу своими преступлениями; на Коките испытывают душевные муки те, которые отравили свою душу своей неправедной жизнью.

   - И все эти мучения вечны? - спросил Геракл, содрогаясь.

   - Не для всех. Совершившие тяжелые преступления, но не окончательно заглушившие и отравившие свою душу, получают разрешение раз в год выплывать по Стиксу на озеро Ахерусию. Туда к ним приходят те, против которых они провинились, напившись предварительно крови, чтобы вернуть себе сознание. Их они должны умолить. Получат прощение - пойдут с ними, напившись Леты, на Асфоделов луг. Не получат - возвращаются на дальнейший год к месту своей пытки.

   И опять Гераклу представился случай размышлять об искупительной силе просьбы и любви. Медленно проходили они, спускаясь все ниже и ниже, от одного места пытки к другому. И он узнавал многих, и его узнавали - эти ведь не пили из реки Забвения. На самом дне была воронка; спустившись также и в нее, они опять погрузились в царство темной ночи. Вдруг Геракл почувствовал, что они хотя не изменили направления, но уже не спускаются, а поднимаются, ипритом быстро; но это происходило оттого, что Гермес подхватил его своими могучими руками.

   Вдали забрезжил как-будто свет - не багровый, дневной; чем дальше, чем выше, тем он становился явственнее, сменяясь, однако, по временам и мраком. Наконец, вероятно, после многих дней и ночей пути, они вышли на поверхность, такую же, как и у нас, и с таким же солнцем наверху, как и у нас. И все-таки она была не наша: иные деревья, иные травы; и птицы по-иному поют, и цветы по-иному пахнут. Но все поет, все пахнет, повсюду разлито блаженство.

   Он уже знал: здесь избранники Деметры и Коры, легкие тени; они плавно реют под кущами зеленых деревьев, любуясь на хороводы дев, внимая песням вдохновенных певцов. Вот особенно численный сонм: ему Орфей поет про Евридику и про свою любовь, победившую смерть. Но Гермес не позволяет приближаться: издали смотри, издали внимай! Это блаженство не про тебя: тебе суждено другое, если ты не падешь... Гермес ли это говорит? Нет, он сам это чувствует. Издали, издали! Кто этот почтенный старец с белой бородой, приветливо посылающий ему рукой знак признания? Ты это, Амфитрион? Но кто это рядом, эта прекрасная молодая женщина в белом покрове, ласкающая его грустно приветливым взором своих нежных очей? Она? Быть не может! "Деянира - ты здесь?.."

   Гермес стоит рядом, он его держит за руку. "Издали, издали!" Гермес ли это шепчет, или он сам себе? Страшное испытание! Но долг побеждает. Они идут дальше. Много полян, много сонмов блаженных. Вот и солнце заходит; ночь кругом, темная ночь.

   Страшно было испытание; зато страшна и сила, наполнившая его. Слушай, - говорит он Гермесу. - В Элевсине мой ум прозрел. Я знаю волю моего отца, ту волю, которой он никому доверить не может - даже тебе, даже своей первородной дочери Палладе, моей заступнице - и сестре. Я знаю его волю: эта воля - примирение. Предстоит великий, решающий бой; но в этом бою мы не можем победить, пока там, в Тартаре, страдают Титаны, пока их стоны ложатся свинцовой тяжестью на грудь Матери-Земли. Ты видишь, я поборол все земное, и неземная сила наполнила меня. Хочу идти к Титанам, хочу принести им примирение и освобождение. Можешь ты меня к ним проводить?

   - Могу проводить тебя до врат Тартара, но там кончается моя сила.

   - И там начинается моя! - вдохновенно воскликнул Геракл. - В путь, мой брат! Исполним волю, хотя и необъявленную, нашего отца.

   Гермес обхватил его стан своей рукой, и они стали подниматься или спускаться, этого он уже не мог разобрать. Долог был ночной перелет в беззвездном пространстве; наконец нижний предел мироздания был достигнут. Чернее черной бездны зачернела перед ними черная стена; но в ней ярым пламенем горели медные врата; а перед ними, расположившись на широкой полосе черной тверди, дремали сторукие исполины, стражи мировой темницы. Почуяв пришельцев, они поднялись на ноги и грозно замахали тремя сотнями рук.

   - Дорогу, Котт, Бриарей, Гиетт! Вы видите, я вас знаю. Именем Зевса его сын вам приказывает - дорогу!

   Станицы рук опустились, чудовищные тела сникли, ни одна тень не омрачала ярого пламени медных врат.

   - Врата Тартара, обители предвечного ужаса, неисповедимая гроза уходящих времен! Именем Зевса, чью волю я исполняю, я его сын, вам приказываю - расступитесь!

   Собрав свои силы, он поднял палицу и ударил ею в медные створы пылающих врат; дрогнули створы, но врата выдержали напор. Он ударил вторично - гул раздался по всему мраку эфира и долетел до сиявшей в небесной высоте Земли, но врата по-прежнему стояли непоколебимо. Тут он все силы своей жизни перелил в свои мышцы и в третий раз ударил в створы; послышался лязг разбитых засовов, и врата распахнулись.

   Геракл заглянул внутрь; но то, что он увидел, было подобием грозовыхтуч, вырастающих в исполинские тела, - и взоры что молнии, и голоса что гром.

   - Вы свободны, Титаны! - крикнул им Геракл. - На скале Кавказа вы найдете вашего брата; возвестите и ему близкую свободу. Ждите освободителя под скалой Кавказа!

   Он схватил руку Гермеса и уже не выпускал ее, пока они оба не очутились перед дворцом Аида.

   - Теперь, - сказал ему Гермес, - не ты у меня, а я у тебя буду искать помощи: ты перерос меня.

   - Еще я человек, - ответил ему Геракл, - и даже тот подвиг, на который я сюда послан, не совершен... Но что я вижу здесь?

   На скале перед дворцом сидели два мужа средних лет и вели дружеский разговор между собой; один был, по-видимому, свободен, но другой прикован медными цепями к своему месту. Геракл подошел к ним.

   - Фесей! - вскрикнул он изумленно.

   - Да, Фесей, - грустно ответил свободный, - твой товарищ, в походе на Фемискиру.

   - И, надеюсь, также в тех, что мне еще предстоят, - бодро продолжал герой, пожимая ему руку. - Конечно, я тебя здесь не оставлю. Ты, вижу я, свободен, а страж преисподней нас не задержит - он и сам за нами последует!

   - Нет, Геракл, ты ошибаешься: я тоже прикован.

   - Как прикован? Я цепей на тебе не вижу.

   - Я прикован незримыми цепями чести, - тихо ответил Фесей, указывая на своего товарища.

   - Перифой, догадываюсь я? Я и его освобожу; я только что разбил засовы покрепче его цепей!

   Сказав это, он схватил цепь Перифоя и дернул ее - земля затряслась под его ногами и глухой гул пронесся под ней.

   - Нет, Геракл, - грустно сказал узник, - против цепей карающей Правды и твоя сила бессильна. Идите, друзья, и предоставьте злоименного сына Иксиона проклятию его отца!

   - Этому не быть. Фесей прав - против чести не идут. Но путь силы не единственный, есть и другой - путь благодати. Подождите меня здесь: мне еще предстоит беседа с владыками этого дворца.

   В сопровождении Гермеса он вошел во дворец. Велика была честь, оказанная ему Аидом и Персефо-ной.

   - Гул разбитых врат Тартара донесся и до нашего слуха, - сказал ему Аид. - Пока ты здесь, этот престол принадлежит тебе, а не мне.

   - Нет, - сказал Геракл, - я - человек и выше человеческой доли не возношусь, и врата Тартара уступили не моей силе, а воле моего отца. Но если вы хотите оказать мне милость, у меня к вам три просьбы.

   И он их изложил: первую - о Кербере, вторую - о Хироне, третью - о Перифое. На первые две Персефона тотчас изъявила согласие; третью она дала на решение мужа.

   - Он тяжко провинился, - решил Аид, - но твоя подвижническая жизнь покрывает и его вину, и всех, а кого ты попросишь.

   После этих милостивых слов Геракл с Гермесом покинули дворец.

   - Прощай, мой брат, - сказал Гермес своему товарищу, - я тебе более не нужен, а Хирону нужен проводник в хороводы блаженных. Но мы скоро увидимся.

   С этими словами он исчез среди теней Асфоделова луга.

   Геракл опять подошел к скале обоих друзей, опять дернул за цепь Перифоя - и она точно соломинка разорвалась в его руках. Возвращаясь по знакомому Гераклу пути, они дошли до ворот Аидовой стены. Кербер по-прежнему лежал перед своей будкой; но, увидя подходящих людей, он вскочил на ноги и угрожающе зарычал.

   - Вы будете лишь зрителями, - сказал Геракл друзьям, - хотя у него три головы, но весь он все-таки сходит за одного.

   С этими словами он подошел к Керберу и, подставляя ему левую руку, укутанную в шкуру немейского льва, правой стал искать места, где его три шеи срастались. Пес всеми зубами всех своих пастей впился в подставленную ему руку, но его зубы беспомощно скользили по гладкой и твердой, как медь, львиной шкуре. Разъяренный неудачей, он с возрастающим остервенением стал кусать неуязвимую руку - а тем временем Геракл, нащупав опасное место, со всех сил сдавил его своей могучей десницей. Кербер выпустил добычу, зашатался и осел; Геракл набросил ему на шею цепь Перифоя, и чудовищный пес послушно за ним последовал.

   Выйдя в тополевую рощу, он простился с Тидеем и прочими витязями, павшими под Фивами, подтвердив им, что исполнит свое обещание. Затем они дошли до Ахерусии. Ужаснулся Харон, увидев Геракла в столь внушительном обществе; беспрекословно он доставил всех на другой берег, к устью Ахеронта. Идя дальше, они, однако, сбились с пути: избранная ими дорога привел их не в Тенар, а более длинными обходами к незнакомой им местности. По расспросам оказалось, что они в Гермионе, в роще богини Земли.

   - Тем лучше, - сказал Фесей. - Отсюда недалеко до Трезена, где я родился; там я удобнее всего могу узнать, как в Афинах сложились дела в мое отсутствие.

   - И мне лучше, - подтвердил Геракл, - отсюда и до Микен недалеко. Но ему даже не пришлось туда отправляться: весть о Кербере быстро была доставлена в Микены и оттуда на крылах ветра прилетел Копрей с приказом от царя ни в каком случае не приводить в Микены страшного зверя, а немедленно отпустить его обратно. Геракл засмеялся; он снял с Кербера цепь.

   - Иди, почтенный, - сказал он ему, - жди храброго царя перед своей будкой!

   Кербер вмиг умчался и исчез в сумраке пещеры.

   Геракл проследовал прямо в Тиринф. Там он узнал, что его отсутствие продолжалось три года; что еще до истечения первого Еврисфей повсюду стал распространять слухи о его гибели: из обители, мол, Аида не возвращаются; что, боясь его преследований, его семья с верным Иолаем отправилась в фессалийский Трахин, что над Фирмопилами, под защиту его кунака, трахиниского царя Кеика; что Деянира там скончалась, пораженная незримой стрелой Артемиды, но Алкмена, Иолай и дети живы и здоровы.

   Узнав об этом, он и сам собрался в Трахин; но накануне назначенного для сборов дня в Тиринф опять явился Копрей и передал ему новый приказ Ефрисфея. "В роще Гесперид, - гласил он, - растет дивная яблоня, отягченная молодильными яблоками, - дар Гере от Матери-Земли в день ее брака с Зевсом; стережет их стоглавый змей Ладон; Еврисфей приказывает тебе побороть змея, а яблоки сорвать".

   Геракл удивленно посмотрел на глашатая.

   - Повтори приказ, - сказал он ему.

   Копрей повторил приказ теми же словами.

   - "...а яблоки сорвать", - повторил за ним Геракл. - И больше ничего?

   - Больше ничего.

   - Он не сказал: "Сорвать и принести ему"?

   - Нет, но это разумеется, полагаю я, само собой.

   - Дело глашатая, - сухо возразил Геракл, - передавать поручения, а не толковать их. Скажи твоему господину, что я исполню его слова в точности.

   "Царь Еврисфей, - подумал он по его уходе, - бессмысленно лопочет ему же непонятные слова; я вижу, однако, что моя небесная гонительница отвернулась от него и свой гнев на меня переложила на милость. Она приказывает мне сорвать молодильные яблоки с дерева, которое было ей свадебным даром от Матери-Земли. Будь благосклонна, царица Олимпа! Геракл, "Герой прославленный", и ее прославит до конца времени... Матушка, дети, друг - вы уже не увидите меня более в моем человеческом естестве. Я поборол в себе все земное: издали благословляет вас Геракл... издали, издали..."

   Из Тиринфа он через Истм проследовал прежде всего в Фивы. Перед городом расположилась афинская рать с требованием похорон для павших аргосских вождей. Царь Креонт, возмущенный ее непрошенным вмешательством, упорствовал, но Геракл его уговорил исполнить общеэллинский закон. Идя дальше, по отчасти уже знакомым путям, он прошел Италию, затем Ливию и достиг наконец высокой горы. Видит, на вершине стоит исполин, небесная твердь опускается на его плечи. Он уже знал - это был Атлант, брат Прометея; от него он узнает, где сад Гесперид.

   Атлант не сразу исполнил его просьб)':

   - Подержи за меня небосвод, а я принесу тебе яблоки.

   Но Геракл понял его коварство: передаст - и оставит меня на все времена.

   - Не могу, - ответил он ему, - мне приказано самому и змея побороть, и яблоки сорвать. Научи меня, а я тебя тоже утешу откровением.

   Атлант ему сказал все требуемое, и о пути, и о роще.

   - А в чем же откровение? - спросил он.

   - Близок час великой битвы, а за ней великого примирения, - ответил Геракл, - иные законы наступят для мироздания, и ты будешь освобожден от своей многовековой работы.

   За Атлантовой горой высилась другая: на ее вершине и лежала роща - Гесперид. Уже издали Геракла очаровало дивное пение четырех девичьих голосов; он понял, что это были четыре нимфы, Геспериды. Приблизившись, он их увидел, увидел и стоявшую посередине яблоню с золотыми яблоками в темно-зеленой листве, но увидел также и извивавшегося вокруг яблони змея - такое же дерево, со столькими же головами, сколько на том было яблок. Вмиг пение прекратилось; нимфы озабоченно бросились под сень яблони, и змей их покрыл частью своих голов.

   - Кто ты, чужестранец? Зачем ты пришел тревожить наш покой? Здесь не место для человеческой стопы; сюда только Плеяды залетают, дочери Атланта, чтобы зачерпнуть амбросии для трапезы богов.

   - Меня шлет Гера, ваша владычица; я должен побороть змея и сорвать три яблока.

   - Ты не можешь побороть змея, он бессмертен.

   Геракл поднял свой лук.

   - Хирон тоже был бессмертен, - сказал он, - и все же пущенная из этого лука стрела склонила его променять на преисподнюю веселый свет дня. То же и с вашим змеем будет. С этими словами он вынул из колчана стрелу, отравленную ядом гидры. Нимфы вскрикнули:

   - Не вноси ужасов смерти в нашу блаженную обитель; мы сами своею песней усыпим змея.

   И они запели песню такую чудную, какой Геракл еще никогда не слыхал. Замолк ветер, шумевший в листве яблони; замолк ручеек, журчавший у ее подножия. Одна задругой головы змея поникли и заснули; когда погасла последняя пара зениц, Геракл подошел к дереву и сорвал три золотых яблока...

   Совершен двенадцатый подвиг, последний из тех, которые на него были возложены Еврисфеем! Он это знал - додонский оракул был ему памятен. И ему показалось, что все утомление всех двенадцати вдруг им овладевает; заложив руку с яблоками за спину, он склонил голову и глубоко задумался.

   А Геспериды все пели и пели, и вся гора благоговейно молчала, внимая их райским напевам. Эта песнь тихо, сладко баюкала душу; продлить бы ее до бесконечности, заснуть, как вот этот змей, но заснуть навеки.

   Но кто-то не спит, чей-то полет едва-едва, но слышится среди глубокой тишины райской песни. Не спит время; полет его тихих крыл сопровождает течение звуков по неподвижности эфира. Время не ждет; земные подвиги кончились, но час небесного настал: достигнут рубеж, отделяющий человеческую жизнь от вечности богов...

   Перейти ли? Или отказаться от всего, забыться там, внизу, в тихом сумраке Асфоделова луга? Лучше забыться: он ведь так утомлен...

   Чу, что это? Еще какой-то шум. Солнце ли сорвалось с небесного свода? Нет, это пылающая колесница несется на его гору, и в ней двое: Гермес и Паллада. Геспериды прекратили свою песнь; змей проснулся, вся гора проснулась.

   Паллада подошла к Гераклу:

   - Радуйся, мой брат, и следуй за нами: нас ждут.

   Геракл посмотрел на нее утомленным взором и протянул ей руку с яблоками:

   - Радуйся, владычица! Но для кого сорвал я их?

   - Ты сорвал их для себя; отведай их, побори последнюю слабость! И следуй за нами: нас ждут.

   Геракл исполнил ее слова. От первого яблока исчезло его великое утомление, последняя немощь его земных трудов; от второго - сгладились глубокие морщины, изрывшие его чело, окрасилась в русый цвет его седина, блеснули пламенем солнца его очи, и он опять стал таким, каким его познал немейский лев; от третьего - неземная сила и бодрость наполнила все его естество.

   Он подал руку Палладе, взошел с ней к Гермесу на колесницу, и они умчались к порогу небес, где Зевс с перуном в руке ждал своего обоготворенного сына.

   Что затем свершилось, того никакое смертное перо никогда не возможет описать. Туманы поднялись с земли на небо, заволакивая его снизу: чудовищные образы с ногами в виде змей замелькали в них. Все выше и выше. Вот уже и солнца не видно; мрак окутал землю. Люди жмутся в своих жилищах: настал последний день, - нет, последняя ночь мироздания. Мрак везде, черный мрак. Лишь молнии его изредка прерывают; и при их свете виден Зевс на колеснице с перуном в поднятой руке, а рядом с ним кто? Львиная шкура обвивает его юношеский стан и лук в его руках. И шум стоит повсюду, треск, грохот, лязг. Чаще засверкали молнии: вот Паллада на колеснице, она потрясает своей победоносной эгидой; вот Аполлон, вот Дионис. А снизу взлетает град камней и скал, сорванных с горных вершин. Да это последняя ночь мироздания - Гигантомахия.

   Долгая мучительная ночь. Но наконец и для нее наступило утро.

   Солнце взошло на востоке и озарило кавказскую скалу, на которой полустоял, полулежал прикованный страдалец веков. У подножия скалы расположились освобожденные Титаны; они страдальцу принесли весть близкого освобождения. Влажная ночь облегчила его муки, но ненадолго: придет освободитель, но еще раньше прилетит мучитель.

   Пока его нет, он рассказывает им о своих мучениях - и на надокеанской скале среди сонма приветливых дочерей кругосветной реки, и в преисподней между великими грешниками, снова здесь в кругу гор ледовитого Кавказа. Внемлют Титаны: как теперь изменилась жизнь, как выросло в своей силе и своей смелости человечество! Да, дар Прометея, многоискусный огонь...

   Пара огромных крыл заслонила нет: прилетел мучитель; участливая речь умолкла, ее сменили стоны мучимого, жалобы зрителей. Стоны, жалобы - и глухой шум разрываемой плоти.

   Но вот новое солнце примчалось навстречу тому прежнему: пылающая колесница показалась в кругозоре скалы. Быстро несется она, но еще быстрее летит пернатая стрела с лука ее возницы. Жалобный клекот послышался с вершины скалы: в последний раз взмахнули исполинские крылья, и что-то тяжелое грохнулось о приморский песок Евксина.

   - Ты свободен, Прометей! - воскликнул молодой лучник.

   Лук брошен, поднялась палица - и стальная цепь, разбитая, скатилась со скалы на прибрежный песок Евксина.

   - Ты свободен, Прометей! - воскликнул владыка палицы, - Вы все, Титаны, отныне гости олимпийской трапезы. Великое примирение наступило!

   Золотые столы сияют на ясной вершине Олимпа; их больше, чем бывало раньше: будет общий пир гостей старого и нового мира. Одни ждут, другие подходят; ждет Гера впереди ждущих на пороге светлой обители, а по ее правую руку девственная богиня с золотыми кудрями, воплощенная Младость, прекрасная Геба. А впереди подходящих Паллада; она ведет за руку молодого витязя, того, которого на земле звали Гераклом.

   - Радуйся, мною гонимый, мною прославленный, мною вознесенный! - говорит ему Гера. - Отныне ты и мой сын, как супруг моей дочери, царицы юности Гебы!

   Она обнимает гостя и прижимает свои губы к его челу. А Геба наливает жениху кубок нектара, напитка бессмертия, чтобы вечной стала та молодость, которую он нашел в роще Гесперид.

  

   В малой хороме царя Еврисфея велась тревожная беседа. Шестидесятилетний хозяин, тщедушный, но живучий, старался всячески охранить от чьих-либо посягательств остаток своей безрадостной жизни. Сыновей у него не было; его законным наследником был Геракл; но он ни за что не хотел оставить ненавистному сыну Алкмены своего микенского царства. Чтобы он не мог питать на него каких-либо надежд, он призвал двух сыновей Пелопа - это были Атрей и Фиест - и пока отдал им во владение подчиненный ему городок Мидею, всем давая понять, что признает их обоих своими наследниками. Именно обоих. "Один против двух и Геракл бессилен", - утверждал он, злорадствуя.

   Теперь он совещался с ними о настоящем положении вещей.

   Кроме их троих присутствовал еще Копрей, которому царь велел рассказать обоим царевичам о последних словах Геракла.

   - Вы видите, - сказал он им, - он решил воспользоваться моей оплошностью и не приносить мне в Микены сорванных им яблок. Но какая судьба постигла его самого? Вероятнее всего, что он погиб от стоглавого змея - такого противника он еще не имел. Но я хочу знать, не известно ли вам чего-нибудь о его участи. Говори ты первый, Фиест.

   - Расскажу тебе, царь, что слышал сам от своих сикионских друзей.

   - Покинув Тиринф, Геракл отправился в Фивы к своему старому кунаку, царю Креонту. Фивы незадолго перед тем вынесли трудную войну с семью аргосскими вождями, в которой погиб их царь Этеокл, после чего Креонт - всего в третий раз - занял царский престол. А тут стало им угрожать еще новое столкновение с Афинами из-за трупов павших аргосских военачальников, которых озлобленные фиванцы не хотели предавать земле. Тогда именно пришел Геракл; явившись посредником между Афинами и Фивами, он уговорил фиванский народ не противиться исполнению общеэллинского закона; а так как Креонт и подавно не возражал, то трупы были выданы афинянам, которые похоронили их у себя в Элевсине, и война была предотвращена. Обрадованный Креонт выдал за Геракла свою дочь Мегару, и он остался у него как зять и ближайший друг его сыновей.

   Еврисфей и прочие удивленно переглянулись. Фиест заметил их недоумение и колко продолжал, косясь на злорадствующего брата:

   - Я рассказываю то, что слышал сам: сколько тут правды, это, царь, решит твоя собственная мудрость. Прошло со времени его женитьбы несколько лет; Мегара родила ему троих сыновей, из коих он старшему хотел оставить твое микенское царство, среднему - материнское фиванское, а младшему то, которое он предполагал завоевать в Евбее. В Тиринф он наезжал изредка, чтобы получать твои приказы и исполнять те поручения, которые ты на него возлагал, а затем каждый раз возвращался в Фивы. Но вот ты послал его добывать Кербера; это приключение затянулось, и распространились слухи, что он погиб. Узнал о них и евбейский царь, Лик, потомок того, что некогда и сам правил в Фивах, пока его от царства не отрешили сыновья его племянницы Антиопы, Амфион и Зет.

   Чтобы осуществить свои притязания на Фивы, а заодно и отомстить за покушение Геракла против Евбеи, над которой он хотел завоевать царство для своего младшего сына, Лик Младший нагрянул на город Кадма, убил Креонта и его сыновей и сам завладел престолом.

   Оставались Мегара с сыновьями и Амфитрион - повторяю, я рассказываю, что слышал, - то есть старик, женщина и дети, как раз те, которых общеэллинский закон велит щадить, Но Лик был прежде всего трусом.

   Еврисфей поморщился.

   - Он боялся, как бы сыновья Геракла, выросши, не пожелали отомстить за смерть деда и дядьев. Почуяв опасность, семья Геракла бросилась к алтарю Зевса Ограды. Но Лик их и тут не пожалел. Правда, увести их насильственно он не посмел; но он велел обложить алтарь кострами, чтобы их жаром умертвить просителей или заставить их бросить свое убежище. Отчаявшись в спасении, Мегара согласилась отдать на казнь и детей и себя; она просила только дать ей немного времени для того, чтобы обрядить детей для похорон. Лик, обрадованный ее покорностью, согласился.

   Одев детей во все темное, Мегара и не покидавший ее Амфитрион вышли на площадь перед домом, чтобы выждать возвращения палача. Но вместо его пришел некто другой: лук, палица, львиная шкура... Они не верили своим глазам, и все-таки это был он, Геракл, их глава и спаситель: оставив пса преисподней в Гермионе, он, встревоженный приметой, прежде всего пришел проведать семью. Мегара бросилась ему на шею, дети прильнули к его хитону, к его рукам - радости не было конца. "Но отчего, - спросил вернувшийся, - дети в трауре?" Отец и жена рассказали ему о том, что случилось в его отсутствие. Разъяренный, он хотел один броситься во дворец, убить Лика да заодно и фиванцев за их трусливое попустительство; ему мерещилась грозная расправа Персея с Полидектом и серифийцами. Не без труда Амфитрион уговорил сына войти с ними в дом: палач, мол, и сам туда придет, чтобы забрать свои жертвы.

   Он не ошибся; Лик пришел, не подозревая ничего о возвращении Геракла. Нечего говорить, что последний его немедленно прикончил. По Фивам одновременно распространились две радостные вести: и о гибели Лика, и о возвращении Геракла. Повсюду начались жертвоприношения, пиры, хороводы; все были уверены, что зять Креонта займет его опустевший престол и Фивы при новом царе расцветут, как некогда при Амфионе.

   Но сам Геракл не торопился. Ему хотелось прежде всего поблагодарить богов за благополучное возвращение, заодно и смыть с рук и души пролитую кровь: хотя Лик и не был ему родственником, ни даже согражданином, все же он полагал, как человек благочестивый, что всякая пролитая во время мира кровь оскверняет, и хотел ее искупить, прежде чем думать о дальнейшем. Итак, он назначил в своем доме торжественное жертвоприношение при участии всей семьи и всей челяди. Уже был разведен огонь на алтаре, состоялось окропление присутствующих освященной водой, были брошены в пламя обычные начатки; вдруг...

   - Ну?

   - Рассказ мой двоится. Кто говорит, что память о виденных в преисподней ужасах, ядовитая вода Стикса, укусы Кербера - именно теперь, когда улеглось первое волнение, помутили ум витязя; а кто, что его гонительница Гера сама наслала на него Лиссу, богиню безумия. Как бы то ни было, но Геракл, уже собираясь заколоть жертвенное животное, внезапно остановился, посмотрел на отца и громко рассмеялся.

   - Рассмеялся? Почему?

   - Прости, великий царь, но тот бред безумца, о котором мне придется рассказывать, не может смутить твоего покоя. "Преждевременная это жертва, - сказал он. - Мелкого злодея я наказал, а большого оставил невредимым. Вот когда убью Еврисфея, тогда вместе принесу искупительную жертву и за него и за Лика". И он принялся кружиться по хороме, воображая, что идет в Микены. Остановился перед старшим сыном. "Вот, - говорит, - уже вижу одного из Еврисфеевых щенков". Схватил лук, и мальчик, пораженный стрелой, упал мертвый на землю. Другого он тут же прикончил палицей. Третьего схватила Мегара и с ним вместе заперлась в смежной комнате. "Микены! - крикнул исступленный. - На приступ!" И стал ломать дверь. Дверь не выдержала, он ввалился в комнату и сразу убил обоих. Оставался Амфитрон. "Еврисфей! - завопил убийца. - Теперь ты ответишь мне за все". И он бросился на него. Но тут Паллада, желая предупредить самый страшный грех - отцеубийство, - бросила в него камнем; он упал навзничь, и им овладел глубокий сон.

   Со сном и безумие его покинуло. Проснувшись и увидев себя окруженным трупами, он подумал было, что он все еще находится в подземном царстве. Все же Амфитриона он узнал - и от него услышал, что им содеяно... не им, а его руками в отсутствие его разума. В глубокой печали он задумался: возможно ли жить, осквернив себя таким ужасным злодеянием, потеряв все, что он наиболее любил на земле?!

   Из этого мрачного раздумья его вывел приход друга. Фесей, которого он освободил из подземного царства, узнав о произведенном Ликом перевороте и об опасности, грозившей семье Геракла, тотчас по своем приходе в Афины выступил со своей дружиной на помощь и ей и угнетаемым Фивам. Увидев детей и Мегару в крови, он уже стал думать, что опоздал, - но Геракл, к которому он подошел, дал ему понять, что действительность еще много безотраднее его опасений. Итак, что же делать? Не лучше ли добровольно отказаться от жалких остатков разрушенной жизни? Но Фесей своими дружескими речами убедил его, что такой исход был бы достоин труса, а не Геракла. "Ты должен вытерпеть жизнь", - сказал он ему. Долго сопротивлялся несчастный, но наконец, сломленный его убеждениями, уступил. "Но здесь, - продолжал Фесей, - тебе жить нельзя, это верно; ты пойдешь со мной в мои Афины. Там ты найдешь убежище на те годы, которые Миры тебе еще судили прожить на земле".

   Геракл последовал за Фесеем. И теперь он проживает где-то в Аттике: кто говорит, в Марафоне, кто - в афинском предместье Диомее, кто называет еще другие места. Но это неважно: для мира он умер, его лук и палица уже не заставят дрожать без-законников, и когда он окончательно угаснет - никто об этом даже не узнает.

   Вот что мне рассказали мои сикионские друзья, - заключил Фиест, - а сколько тут правды, этого я, еще и еще раз повторяю, сказать не сумею.

   Еврисфей призадумался.

   - Было бы хорошо, - сказал он, - если бы все это была правда; но тут очень много несообразностей с временами и лицами. А ты, Атрей, что знаешь?

   И Атрей начал.

  

   Вы уже знаете, что женою Геракла была Деянира, дочь калидонского царя Энея. Ее он добыл, поборов речного бога Ахелоя, сватавшего ее у ее отца, ее он отбил вторично у вероломного кентавра Несса, предложившего ему перевезти ее через полноводную реку Евен. Пораженный его смертоносной стрелой, кентавр донес ее до другого берега и перед смертью успел ей еще шепнуть несколько слов, на что Геракл тогда не обратил внимания.

   Вы знаете, что Деянира, живя с мужем в Тиринфе, родила ему нескольких сыновей, из них старшего - Гилла, и красавицу дочь Макарию. Но вот чего вы не знаете, что вообще известно лишь очень немногим. В одном из своих многих странствий, которые этот неутомимый человек предпринимал и сверх возложенных на него Еврисфеем подвигов, он завернул в город Эхалию на Евбее, царство Еврита; пригласил его туда старший царевич Ифит, его кунак по одному из прежних походов. С честью приняли славного гостя и Еврит и его сыновья; но вот, когда кончилась трапеза, из женского помещения вышла для исполнения торжественного пэана при возлиянии единственная дочь царя, Иола. Уж тут я не умею вам сказать: налила ли она ему любовного напитка, желая приворожить величайшего в Элладе богатыря, или очаровала его своей поразительной красотой, а только этот чистый из чистых, хранивший до тех пор своей Деянире неукоснительную верность, внезапно влюбился в Иолу так, что не мог жить без нее.

   Пришлось, однако, на первых порах расстаться. Иола была невестой: в женихах, понятно, недостатка не было, только выбирай. Еврит, сам страстный стрелок и научивший своему искусству своих сыновей, объявил, что выдаст свою дочь за того, кто победит в стрельбе и их и его. И вот, когда день состязания наступил, среди состязующихся появляется и Геракл. Еврит покачал головой; ему показалось, что витязь из тщеславия хочет участвовать в деле, и это ему не понравилось.

   Вам известно, что стрелы Геракла были смазаны желчью лернейской гидры и поэтому убивали всех, в кого попадали; но в Трахине рассказывали, кроме того, что и лук у него был волшебный и никогда не давал промаху. Понятно, что, обладая таким луком, он победил своих соперников; но Еврит, все более и более недовольный, ушам своим не поверил, когда муж Деяниры стал у него требовать его дочери Иолы! Чтобы иметь повод отказать ему, он заявил, что с волшебным луком участвовать в честном соревновании нельзя, и когда тот настаивал, приказал ему оставить его дом. С двойной раной в сердце вернулся он в Тиринф.

   Вскоре затем произошло то странное событие, о котором у нас люди только шепотом рассказывали друг другу.

   У Еврита ловкий вор Автолик увел табун его лучших коней. Отправленный на разведки Ифит пришел на правах кунака к Гераклу, не может ли он ему помочь советом. Геракл, видевший в нем только сына Еврита, с виду согласился, повел его на вышку тиринфской стены, якобы для того, чтобы показать ему направление, и внезапно сбросил его в пропасть. Тиринфские стены, как вы знаете, таят в себе жуткие казематы; в одном из них он похоронил труп, так что никто из смертных не заметил злодеяния. Но заметил его своими зоркими очами отец наш Зевс; по его приказу Гермес спустился к Гераклу объявить ему, что он должен годичным рабством искупить пролитую кровь кунака, а его семье, что она не может долее оставаться на том месте, где лежит вероломно убитый ее главой муж. Тогда семья Геракла переселилась в Трахин, его же самого Гермес продал рабом лидийской царице Омфале.

   Геракл и это унижение поставил в счет Евриту. Когда год его службы кончился, он кликнул клич - кто желает с ним вместе отправиться в поход против Эхалии? Имя Геракла всегда привлекало охотников; с ним были уверены не только в успехе и победе, но и в правоте задуманного дела - так бывало до тех пор. И теперь ему без труда удалось набрать вольницу; с ней он осадил Эхалию и после немногих месяцев взял ее. Еврит с сыновьями были убиты, город разрушен, и Иола попала в плен к победителю. Вместе с прочей добычей он приказал своему глашатаю Лихасу отвести ее в Трахин.

   Да, в Трахин, к Деянире. Я не сужу и не осуждаю, а только рассказываю то, что слышал. Он и не думал забывать свою семью: Деяниру он любил, но в Иолу был влюблен. Лихас, не имевший представления о законной жене своего повелителя, решил, что она, во всяком случае, достойна того, чтобы ей изменяли: без утайки рассказал он вышедшим ему навстречу трахинцам, кто такая Иола и чем ей придется быть. Затем только, приведя пленниц и добычу в дом Геракла, он увидел его нежноокую хозяйку, и ему стало невыразимо жаль ее и стыдно своих прежних слов... Ему захотелось скрыть от нее новую любовь Геракла; про Иолу, на которую Деянира не могла не обратить внимания, он сказал, что она просто пленница, про поход - что он был вызван нанесенным оскорблением. Но было поздно; один из трахинцев, слышавший прежние речи Лихаса, ей про все рассказал. Итак, у нее есть соперница - нет, хуже, преемница; она, мать детей Геракла, отдавшая ему свою молодость, забыта - он пленен новой, еще только что распустившейся красотой.

   Но что делать? Отомстить? Нет, она, не ревнива; она только не хочет пожертвовать любовью своего мужа. Возможно ли, чтобы он, ее верный Геракл, ей изменил, полюбил другую? Нет, если это случилось, то потому, что та приворожила его своими любовными чарами. Несомненно, это было так. А если это было так - то почему бы и ей не прибегнуть к таким же чарам, не для мести, а для того только, чтобы вернуть себе свое? И она припомнила предсмертные слова Несса. Этот кентавр все-таки, будучи поражен насмерть, донес ее ценою своих крайних усилий до берега. "Моей последней наезднице, - сказал он, - мой последний дар; возьми ком моей крови, запекшейся вокруг Геракловой стрелы; он будет тебе талисманом для любви твоего мужа, от которого он уже ни одной женщины не полюбит после тебя". И, сказав ей еще, как с ним обращаться, он испустил дух.

   Теперь, очевидно, настало время воспользоваться этим талисманом. Геракл, рассказывал Лихас, задержан благодарственным жертвоприношением на евбейском мысе; Лихаса он выслал вперед с добычей и требует его обратно. Она пошлет с ним тот плащ своего обета, который она выткала в его отсутствие; но этот обетованный плащ она намастит Нессовым талисманом, комом его крови, запекшейся вокруг острия Геракловой стрелы.

   Плащ передан Лихасу; Лихас двинулся в обратный путь; значит, все к лучшему! Геракл забудет о той и вернет ей свою любовь. Все же она неспокойна. Что-то неладное творится с тем клоком шерсти, которым она смазывала плащ. Она бросила его на солнцепек - и он стал таять, крошиться, покрылся бурой пеной... Непохоже на любовные чары. И как гласили слова Несса? "Ни одной женщины не полюбит после тебя". Боги! Да разве это значит непременно возвращение любви? Это значит смерть! И с чего стал бы кентавр так нежно заботиться о ней, причине своей смерти? Ему хотел он отомстить, ему, своему убийце! И тот ком крови, запекшейся вокруг острия стрелы, - разве это любовный талисман? Ведь это острие было пропитано желчью гидры, сильнейшим из земных ядов, сведшим даже бессмертного Хирона в преисподнюю!

   О нет, не любовь, а смерть послала она своему мужу! Но если ему, то и себе.

   Не любовь, а смерть; да, это подтверждает и ее старший сын, отправившийся искать отца, - юный витязь Гилл. Он его нашел, он был свидетелем этого страшного жертвоприношения на евбейском мысе.

   Что это было за торжественное, радостное начало! Целая гекатомба была подведена к алтарю, кругом и войско, и целая толпа народа. Приходит Лихас, приносит дар от верной супруги, нарядный плащ, обнову к победному обряду. Геракл надел его: и наряд красив, и еще отраднее ласка жены. Разгорается жертвенное пламя, проникает его своим жаром, пот выступает на его теле. И вдруг - острая боль, как от укуса гадюки. И еще, и еще, сильнее, сильнее. Хочет сбросить плащ - и не может, он прирос к его телу, жжет его, режет его, высасывает из него всю живую кровь.

   - Лихас! Что это за плащ?

   - От твоей жены; ее приказу.

   Опять судорога, еще сильнее всех прежних. А-а! Он хватает Лихаса за ногу, швыряет его о выступ возвышающегося из моря утеса - с разбитым черепом падает несчастный в пучину. Убит глашатай, товарищ, Друг - а убийца безумен.

   Он уже ничего не видит, не слышит; сын мой, только отсюда меня уведи, не дай мне умереть на этой злорадствующей вражеской земле! С трудом его укладывают в лодку; он мечется, тонет, кричит. И вот он в Трахине, в доме, приютившем его жену. Где она, его убийца? Он всю жизнь был грозой беззакония, он и в минуту смерти сумеет его наказать. Сын мой, доставь мне ее сюда; забудь, что она твоя мать, помни одно, что она убийца твоего отца!

   - Ее уже нет.

   - Убита? Кто же ее казнил?

   - Она сама.

   Дверь отворяется, на погребальном одре лежит нежноокая - теперь уже никого не приласкает свет ее очей.

   - Как она погибла?

   - Казня себя за невольный грех.

   - Невольный?

   - Да; только твою любовь хотела она себе вернуть, увидев разлучницу в своем доме.

   - Любовь? Кто же этот мудрый знахарь, давший ей талисман смерти вместо талисмана любви?

   - Его уже нет; это был кентавр Несс.

   Теперь все ясно. И додонский оракул ясен: к этому дню обещал он Гераклу конец его трудов - так оно и сбывается, мертвые не знают трудов. Но не здесь хочет он умереть, не в сырой долине - он умрет на горе, там, где Эта возвышается своей вершиной над Фермопилами и над морем, вершиной, освященной заповедным лугом Зевса. Там пусть соорудят для него огромный костер; вместе с его дымом и его душа пусть растворится в эфире. Это его первый наказ сыну. А за ним - второй. Его дом должен его пережить: Геракла не станет, но Гераклиды бессмертны. Пусть же порода их будет достойна бессмертия, пусть красавица Иола станет женой его сына и матерью его внуков.

   Заповедный луг Зевса на поднебесной Эте принял непривычных гостей: тут и Гилл с Иолой, и дружина. Костер сооружен, на нем ковры и ткани, на них страдалец. Жестокие судороги, терзавшие его, улеглись, но ненадолго; надо воспользоваться минутой передышки для благоговейной разлуки с жизнью. Кто же зажжет костер? Ты, Гилл, мой сын? Ты, Иола, некогда моя любовь? Вы, мои соратники? Все отказываются, всем страшно. Они жестоки из чрезмерного благочестия; кто же будет истинно сострадателен? нашелся один, совсем молодой; он из этих мест, полувитязь, полупастух. Преданный поклонник Геракла, он согласился оказать ему эту последнюю страшную услугу.

   - Как твое имя, мой сын?

   - Филоктет, сын Пэанта.

   - Будь благословен, Филоктет; дарю тебе на память мой лук, береги его!

   Филоктет хватает факел, зажигает смолистый хворост, вложенный между брусьями костра. Столбом вспыхивает пламя, яркой стеной заслоняя от друзей тело преставленного. Все молчат, благоговейно подняв правые руки, - Геракл запретил плакать и стонать. Солнце заходит за горами запада; когда оно взойдет над восточным морем, дочь Геракла, Макария, подойдет к догоревшему костру, соберет в погребальную урну белую золу - останки ее отца. Страданиям Геракла конец - страдания Гераклидов впереди.

  

   Атрей невольно воодушевился, передавая трахинский рассказ о смерти Геракла; но Еврисфей с возрастающим неудовольствием ему внимал.

   - Умереть мне на месте, - сказал он, когда тот кончил, - если я верю хоть одному слову во всей этой вести, кроме последнего. Геракла уже нет, и слава богам! Но Гераклиды еще живут, и пока они не последовали за своим отцом, они - постоянная угроза не только для меня, но и для вас.

   Никогда не откажутся они от своих притязании на мое микенское царство. Вы же знаете, что я хочу предост