Зелинский Фаддей Францевич - Сказочная древность

ый фасад царского дворца; Ясону показалось, что оттуда доносятся жалобные крики и плач.

   - Да, - повторила она зловеще, - некоторая отсрочка будет...

   Ясон только теперь, при луне, заметил, что ее черты как бы исказились; куда девалась вчерашняя красота!

   - Медея, - спросил он, - что это у тебя за красная капля над правой бровью?

   - Где? Где? - испуганно спросила она и принялась усиленно тереть указанное место. - Сошла теперь?

   - Нет, еще ярче стала.

   Ее рука опустилась, она умолкла.

   В глубоком молчании дошли они до нагорной рощи. Ее образовали вековые дубы; но тот, что возвышался посередине, был вдвое выше остальных. В роще царил мрак, и лишь два маленьких, но ярко-багровых огонька виднелись близ ствола срединного дуба.

   - Это - огненные зеницы неусыпного змея! - пояснила царевна. - А внизу, это бледное зарево - это и есть золотое руно.

   Посмотрел Ясон - и вдруг какой-то безотчетный страх сжал ему сердце, страх, подобно которому он с детских лет не испытывал. Какие-то образы выглядывали из-за деревьев, то грозные, то умоляющие; какие-то голоса хрипло перекликались, не то людей, не то чудовищ. Он остановился и осенил глаза рукой. "Полно, витязь! - укоризненно шепнула ему Медея, разгадав его состояние. - Быкам Солнца стыдно будет своей вчерашней покорности, если они увидят своего укротителя таким робким". Ясон ей не ответил: он не хотел признаваться ей и себе в том, что как ни страшны были и змей и призраки рощи, но еще страшней была для него его спасительница и... жена.

   Все же он поборол свою робость и пошел дальше. Змей их сразу заметил: он поднял голову и, устремляя вперед свои огненные взоры, грозно зашипел.

   - Пусти меня вперед, - сказала волшебница.

   Громко читая связующие заговоры, она подошла к нему, неся перед собой чашу с какой-то жидкостью. Змей, уже приготовившийся было к прыжку, стал медленно опускать голову к чаше, затем принялся ее пить. Видно было, как постепенно ослабевало багровое пламя его зениц: темнело, темнело и наконец погасло совсем.

   - Он заснул, но не надолго, - шепнула Медея, - бери руно и идем.

   Во дворец они уже не возвращались и проследовали прямо лесными тропинками ко взморью, где, готовая к отплытию, стояла "Арго". Товарищи были уже на местах и только отборная горсточка - та самая, что вместе с Ясоном ходила к царю - оставалась на берегу в полном вооружении. Ясону она несказанно обрадовалась.

   - Мы уже готовились к приступу, - сказал Полидевк, - огненный сигнал был виден отсюда и не сулил ничего хорошего. Ждали только тебя да Линкея.

   - А где же Линкей? - спросил Ясон.

   - Пошел на разведку, скоро ли нагрянет рать. Да вот и он.

   - Нападение отсрочено, - издали возвестил Линкей. - Царю теперь не до нас. У очага своего дома он нашел сына своего Апсирта зарезанным и теперь оплакивает его.

   - Аполлон-Отвратитель! Кто же его убил?

   - Полагают, что это месть царевны Халкиопы за своего мужа Фрикса, которого Ээт убил, когда рождение Апсирта обеспечило его престол прямым наследником.

   Ясон посмотрел на Медею; она стояла спокойная, вполне владея собой, но бледная, как труп; и капля крови над ее бровью еще ярче выступала на смертельной бледности ее чела.

   Аргонавты вопросительно смотрели на Ясона; они ждали, что Медея уйдет и что им можно будет отправиться. Ясон заметил их недоумение.

   - Мы можем уплыть тотчас, - сказал он, - все налицо, руно у нас, а свою жену Медею я, разумеется, беру с собой.

   - Твою жену? - переспросил Пелей. - Когда же ты успел жениться?

   - В прошлую ночь, у алтаря Гекаты.

   - Гекаты, - задумчиво повторил Орфей. - Конечно, чем не богиня? Ну, что же - поздравляю!

   - Поздравляю, - сказал за ним Полидевк, а потом и остальные, как бы нехотя. - Только если ей ехать с нами, то нужно спустить сходни; пойду распорядиться.

   И, ухватившись за борт "Арго", он поднялся на палубу; за ним последовали и товарищи, оставляя Ясона и Медею одних. Оба молчали.

   Но вместо ожидаемых сходней к ним спустился другой товарищ - Теламон. Ближайший друг отставшего Геракла, он, подобно ему, был прям и крут, и Ясон его особенно любил за его откровенность.

   - Ясон, на пару слов... Ясон к нему подошел.

   - Ясон, ты и сам замечаешь, что мы, твои друзья, очень не одобряем этого твоего скороспелого брака. Последуй нашему совету, пока не поздно отпусти варварку к ее отцу!

   - Это было бы варварской неблагодарностью с моей стороны, - с горечью возразил Ясон, - без ее помощи я не добыл бы руна.

   - Это то же самое, что совсем его не добыть. Отдай волшебнице роковое золото, и пусть с ним возвращается в палаты Ээта!

   - Нельзя: я дал клятву.

   Не отвечая ни слова, Теламон вернулся на палубу; через несколько мгновений сходни были спущены. Медея по ним поднялась, за нею Ясон с золотым руном. Вскоре "Арго" двинулась в обратный путь по залитым луной зеленым волнам Евксина. Ночь была тиха; Ясон с Медеей расположились на палубе. Но заснуть он долго не мог: под плеск опускаемых весел ему слышался похоронный плач из дворца Ээта, и шумящий в снастях ветер явственно нашептывал грустное слово: никогда, никогда.

  

   Небольшую горсть аргонавтов довез Ясон обратно до Иолка: остальные сошли, где кому было удобнее. Да и довезенные поспешили каждый в свой край, под разными предлогами отказываясь от гостеприимства своего вождя и друга. Предлоги были у каждого свои, а причина у всех одна, и Ясон ее знал.

   Эсон и Алкимеда - так звали мать Ясона - сердечно обрадовались возвращению сына, которого они уже считали погибшим; не столь сердечно - новой невестке, но и с ней они примирились, когда Ясон им рассказал, что она сделала для него. Рассказал он им многое, но не все. Сама же Медея держала себя скромно, заботливо ходила за стариком и угождала свекрови, так что те ее даже полюбили.

   При первой возможности Ясон со своей золотой добычей явился к Пелию:

   - Я твое желание исполнил, - сказал он, - исполни же и ты свое обязательство.

   Пелий поблагодарил и похвалил молодого героя, велел отнести руно в сокровищницу, а про передачу власти сказал, что он ее осуществит, но что ему нужно время для окончания некоторых начатых дел. Ясон согласился; но это время тянулось до бесконечности. Хитрый Пелий уже за время его отсутствия посулами и лестью отбил у него многих его приверженцев; теперь он действовал еще успешнее, спрашивая у остальных, желают ли они, чтобы их царицей была варварка и, как говорят, волшебница. Желающих было мало. А тем временем подрастал его собственный сын, Акаст, и народ привыкал в нем видеть наследника; одним словом, Ясон убедился, что теперь, после своего колхидского подвига, он много дальше от престола, чем тогда, когда он вернулся из пещеры Хирона.

   Прошло несколько лет, во время которых Эсон с Алкимедой умерли, а у Ясона с Медеей родились один за другим два красавца сына. Дети и родителей сблизили между собою; Ясон часто совещался с женой и всегда оставался доволен ее умными советами. В его заботах о престолонаследии она тоже принимала живое участие. Она знала, что главной помехой была она сама; но именно поэтому она и считала своим долгом помочь своему мужу. "Варварка, волшебница, - говорила она про себя, - пусть! Я оправдаю их ожиданья!"

   Обладая даром располагать к себе людей, она подружилась с дочерьми самого Пелия. Только младшая, Алкеста, тогда еще девочка, чуждалась и боялась ее; старшие же три охотно ее посещали и присматривались к ее работам по хозяйству. Зная, что она волшебница, они просили ее показать им свою силу. Но Медея отказывалась.

   - Совсем я не так уж мудра, - говорила она. - Ваша Фессалия славится своими колдуньями; обратитесь к ним, они много сильнее меня.

   Но Пелиады не отставали: то были отвратительные старые ведьмы, их они боялись.

   - Ну что ж, покажу вам одну вещь, - сказала наконец Медея, сдаваясь. Она развела большое пламя и поставила на него треножник с глубоким емким котлом. Наполнив его водою, она бросила в него горсть могучего зелья, которое она в ночь перед тем нарвала в соседнем лесу. Затем она велела привести старого, дряхлого барана, зарезала его, выпустила из него всю его кровь, изрезала тушу на части и опустила их в кипящую воду. Видно было, как эти части наполнялись живительным соком, свежели, срастались между собой - и наконец молодой баран выпрыгнул из котла и, блея и резвясь, побежал к стойлам.

   Пелиады восхищенно переглянулись:

   - Медея, милая, верни молодость нашему отцу!

   Ей, разумеется, только того и хотелось, чтобы они ее об этом попросили: ради этого она и придумала опыт с бараном. Но согласилась она не сразу - дело, мол, трудное, - а когда согласилась, то поставила свои условия: чтобы чары происходили ночью, в царской спальне, без посторонних свидетелей, и что изрезать старческое тело они должны сами. Те, сгорая любовью к своему отцу и желанием вернуть ему молодость, пошли на все.

   Когда намеченная ночь наступила, Медея, ни слова не говоря Ясону, пришла к задней калитке дворца Пелия; его дочери, согласно уговору, ее впустили так, что никто не заметил. В большой хороме был разведен огонь и поставлен самый большой треножник с котлом, полным воды. Медея бросила в воду бессильного зелья и сказала Пелиадам:

   - Теперь за вами дело.

   Царская спальня была тут же рядом, и в ней горел светильник. Пелиады ушли; ни крика, ни стона; старик был сразу прикончен. Но продолжать страшное дело Пелиады уже не могли:

   - Иди ты! - сказали они Медее.

   Та отказывалась, ссылаясь на уговор. Пришлось несчастным самим кончать, что они начали. Бледные, шатаясь от испытанного ужаса, стояли они у котла, дожидаясь чуда. Вода кипела, бурлила, но чуда не наступало.

   - Когда же он оживет?..

   - Оживет ли он?..

   - Не знаю, - холодно отвечала Медея, - я вам говорила, что дело это трудное...

   - Злодейка! - крикнули Пелиады. - Ты убила его!

   - Не я, - возразила она - и покинула хорому.

   Пелиады в отчаянии кинулись к брату своему Акасту; дворец огласился криками. К утру на площади собрался народ. Акает к нему вышел, ведя с собой невольных отцеубийц. Те, не жалея себя, во всем покаялись. Народ их не оправдал - скверна отцеубийства все-таки нависла над ними, и они должны были отправиться в изгнание. Но и Медею не пощадили: не помогло ей и то, что ее собственные руки были чисты от крови. Народ требовал ее выдачи; вместо нее явился к нему Ясон.

   - Скажи, знал ты о деле? - спросил его народ.

   Ясон имел полное право отвечать: нет; Медея действовала без его ведома. Но он вспомнил свою клятву: "...не бросать тебя, чтобы ни случилось".

   - Она - моя жена, - сказал он уклончиво, - и отвечаю за нее я.

   - Тогда вы прокляты оба! - крикнул народ. - Нет вам в Иолке ни крова, ни огня, ни пищи, прокляты вы и всякий, кто примет вас и заговорит с вами! Немедленно покиньте нашу страну!

   ...И потянулось по дороге, ведущей к Фермопилам, скорбное шествие: впереди мужчина с ребенком на руках, за ним женщина, ведущая за руку мальчика, позади несколько рабов и рабынь с поклажей. Это был блестящий вождь аргонавтов, его семья и свита.

  

   Нить событий довела нас наконец до города Коринфа - того города, который, находясь на узком перешейке, отделяющем южный полуостров от Средней Греции, дал свое название глубоко врезающемуся между обоими Коринфскому заливу, того города, который был родиной Беллерофонта, победителя Химеры. В то время, о котором мы говорим, им правил некто Креонт, старинный кунак покойного Эсона. К нему и направился Ясон, в надежде, что он не оставит своим покровительством сына своего кунака. И он не ошибся: Креонт его принял и назначил ему жительством домик на окраине города. Он слышал о смерти Пелия, но Ясона виновным не считал: он сразу понял, что его молодой друг благородно взял на себя преступление своей жены. Его он поэтому часто приглашал к своему столу или давал ему поручение, как это было принято в отношениях царя-хозяина к его молодым гостям; но Медеи не приглашал никогда.

   И жизнь Ясона раздвоилась.

   У царя он чувствовал себя эллином, родственником, своим. Не раз, после старательно исполненного поручения, они садились вместе в малой хороме у стола; приносили вина; за кубком разговор шел вдвое приятнее. Жены у Креонта уже не было, сыновей он тоже не имел; зато к ним часто приходила его единственная дочь, царевна Креуса, уже дева, со своей прялкой. Тогда разговор менялся: Ясон рассказывал о своих приключениях, о далеких странах и народах, их жизни и нравах. Рассказывал он живо и увлекательно, и Креуса не спускала с него своих голубых глаз. И Ясон не мог не сказать себе, что здесь он имел бы прочное, почетное, завидное положение, если бы...

   А дома он был изгнанником, нищим и полуварваром. И что всего больнее - он знал, что для такого же положения он воспитывает и своих сыновей. На что, в самом деле, мог он рассчитывать? Креусу не сегодня-завтра выдадут замуж; тогда у Креонта будет зять, и он займет у него то положение почти сына, которое он ныне предоставляет ему, Ясону, - о нем забудут, а об его детях подавно. И когда его дети ласкались к нему, слезы навертывались на его глаза: он так их любил и все-таки ничего для них сделать не мог. А между тем подумать только, что бы было, если бы здесь с ним не было Медеи. Креусу бы, конечно, выдали за него, в этом он не сомневался. Положим, у них бы со временем родились и свои дети, из коих старший, как внук Креонта, стал бы наследником. Да, но они были бы родными братьями его теперешним сыновьям от Медеи, и те стали бы уже не изгнанниками, нищими, поселенцами, а первыми вельможами в царстве. И когда он переводил свои взоры с детей на жену, вражда и досада пылали в его глазах. Неужели она не понимает, спрашивал он себя, что она стоит поперек дороги счастью собственных детей?

   Но Медея этого не понимала. Она понимала только, что она любит Ясона больше собственной души, что она ради него оставила свой дом и свою родину, что она ради него дважды уже стала преступницей и станет таковой еще сколько угодно раз - и что он поклялся ей не бросать ее, что бы ни случилось.

   Однажды Креонт спросил его:

   - Как гласила та клятва, которую ты дал тогда, перед алтарем Гекаты?

   Ясон ее повторил. И Креонт ему ответил:

   - Исполнение первого условия от тебя не зависит, у вас в Фессалии полное беззаконие, но у нас закон есть, и он не признает брака эллина с варваркой. Медея тебе здесь - не законная жена и даже вообще не жена: ты развелся с ней в тот самый миг, когда ты переступил границу коринфской земли.

   Вскоре затем Ясон объявил Медее, что царь, чтобы удобнее пользоваться его помощью, требует его переселения к себе во дворец. Медея, пораженная, встала со своего места и подошла к нему:

   - А мы? - тихо спросила она, вперяя в него глубокий, пристальный взор.

   - Вы останетесь здесь, - смущенно ответил ей Ясон, - но не бойся; у вас будет всего вдоволь, и я часто буду вас навещать.

   - Ясон! - продолжала Медея дрожащим голосом. - По нашим варварским законам муж не навещает жену, а живет с ней.

   - По нашим эллинским - тоже, - ответил Ясон с ударением - и, расцеловав детей, ушел.

   Прошло еще некоторое время. И вот однажды, когда Медея была занята по хозяйству во внутреннем помещении дома, ей показалось, что на улицах города она сначала издали, затем все ближе и ближе слышит ликующие клики: "Гимен, Гименей, Гимен!" "Какая-то свадьба в Коринфе, - подумала она. - Мне какое дело? Да, все ближе, все явственнее. Детей бы убрать от толпы, - подумала она, - они как раз играют на площадке перед домом". Вдруг, весь радостный, к ней вбегает старший.

   - Мама! - кричит. - Выходи скорей! На золотой колеснице едет наш отец - такой нарядный, такой прекрасный!

   У Медеи подкосились ноги; все же она собралась с силами, выбежала на улицу. Колесница уже миновала дом, но она узнала Ясона, и рядом с ним...

   - Проклятье! - крикнула она и, не помня себя, побежала вслед за колесницей. Соседки схватили ее и насильственно увели в дом. Долго билась она в их руках, произнося проклятья и угрозы, и против мужа, и против его новой жены, и против тестя; наконец силы ее оставили, и она впала в тупое забытье.

   Никто в свадебном шествии не заметил появления покинутой; громкие звуки песни заглушили ее отчаянный крик. Но царю донесли про ее угрозы, и он призадумался. Одинокая женщина ему не была страшна; но эта женщина была волшебницей: он стал ее бояться. В первый раз со времени ее прибытия он преступил порог ее дома - и объявил ей, что он не разрешает ей долее оставаться в Коринфе:

   - Ты немедленно заберешь детей и пойдешь искать себе нового пристанища; я не уйду отсюда, пока ты не исполнишь моей воли.

   Медея пала к его ногам; ну да, она погорячилась, но пусть и он войдет в ее положение. И она уйдет, если нужно, но все же не сразу: пусть он дарует ей только один день, чтобы она могла приготовиться, сообразить, куда ей, варварке, обратиться, да еще с детьми... Побежденный ее мольбами, царь наконец уступил:

   - Пусть один день, но не более. С этими словами он ушел. Медея тотчас вскочила на ноги:

   - Спасибо! Один день - больше, не нужно для Медеи. Один день - и она отомстит вам за все, также и за это последнее унижение!

   Узнал и Ясон о суровом решении царя, и совесть шевельнулась в нем; он отправился к Медее. Та встретила его градом проклятий. Он дал успокоиться ее ярости и затем ей спокойно ответил:

   - Богами клянусь, Медея, что я решился на этот шаг только ради своего дома, своих детей.

   Он описал ей то положение, которое им грозило раньше, и то, которое он может создать для них теперь:

   - Не бойся, я не брошу ни их, ни тебя. Вы все вернетесь, а пока вам даст убежище благочестивый Амфиарай, мой товарищ по плаванию. Живет он близко, в Аргосе; ты передашь ему это письмо...

   - Ты лжешь, ты лжешь! - крикнула ему Медея в ответ. - Лжешь здесь так же, как лгал там, в Колхиде, перед алтарем Гекаты. Полюбились тебе голубые очи царевны, ты и предал меня! И не надо мне твоих услуг!

   Она бросила ему под ноги его письмо и вышла на улицу.

   Но здесь она неожиданно встретила старого знакомого; то был Эгей, царь афинский, человек уже немолодой, которого она видела в Иолке гостем царя Пелия. Удивился и Эгей, найдя ее здесь, в Коринфе. Она рассказала ему про свои несчастья. "Но ты что делаешь?" - спросила она. Начал рассказывать и он: он был в Дельфах, вопрошал бога о том, как бы ему иметь детей. До сих пор у него таковых не было: он даже развелся с женой и взял другую, но боги все не посылают детей. Теперь Аполлон дал ему оракул, да такой мудреный, что он за его разрешением обратился к мудрому царю Трезена Питфею. И вот теперь обратный путь из Трезея в Афины ведет через Коринф. Но Медея рассеянно слушала последнюю часть его рассказа.

   - Постой, - сказала она, - ты развелся с женой, говоришь ты. Да разве ты ее не любил?

   - Любил, да что толку? Главное - это все-таки дом.

   - Этого я не понимаю, - ответила Медея, - по-моему, главное - это любовь.

   - И все-таки это у нас так, Медея: мы живем для дома; любовь мы тоже ценим, но лишь как средство, чтобы построить наш дом. Но что ты думаешь предпринять?

   - Я изгнана, - ответила Медея, - и убежища у меня нет; могу я его найти у тебя в твоем... доме?

   - Конечно, да; дверь моя всегда для тебя будет открыта.

   Медея вернулась к себе; разговор с Эгеем произвел в ней полный переворот. Значит, Ясон говорил правду? Значит, он действительно ради своего дома сделал то, что сделал? Но если так, то что же дальше?.. Был у нее маленький кумир ее родной богини Гекаты, взятый ею с собою из Колхиды в Иолк и из Иолка в Коринф; она поставила его в своей комнате за домашним жертвенником, бросила в огонь щепотку фимиама и стала, пока синий дым заволакивал кумир, шептать слова своего самого страшного заклятья. Густой мрак наполнил комнату. Медея продолжала шептать. Раздвинулись плиты пола; медленно, медленно поднялся призрак отрока с ножом в груди: он поднял руку против волшебницы, она отшатнулась - но рука беспомощно повисла, и он снова опустился под землю. Медея продолжала шептать. И снова раздвинулись плиты; медленно, медленно поднялся призрак, призрак старца с седыми усами, седыми бровями. И он угрожающе поднял руку, но слова заклятья и его заставили вернуться в свою подземную обитель.

   Когда Медея снова вышла в общую хорому дома, ее глаза горели, ее руки дрожали, мрачная решимость наполняла все ее существо. "Тише, тише, сердце! - говорила она себе самой. - Еще не выдавай себя - еще притворяйся смиренным - так надо. О, Ясон, я понимаю тебя. Я убила брата, бежала от отца, разрушила дом Ээта для любви - на то я варварка. Ты, эллин, пожертвовал любовью ради дома - хорошо же, не будет тебе ни дома, ни любви... ни дома, ни любви".

   Она призвала старую рабыню, последовавшую за ней из Иолка:

   - Скажи Ясону, что я должна его видеть... ради детей.

   Ясон тотчас пришел. Медея встретила его смиренно и ласково:

   - Не обижайся на меня за те мои слова; я передумала все и убедилась, что ты был прав. Но я хочу, чтобы дети остались при тебе. Сведи их к своей новой жене, пусть она упросит своего отца не изгонять их вместе со мной. Отправлю же я их не с пустыми руками, а с драгоценным убором, который некогда сам Гелий подарил своей внучке.

   Ясон охотно взялся отвести детей к Креусе: ему и самому было приятно, чтобы они остались при нем. Креуса вначале неласково встретила своих пасынков, но подарок обрадовал ее: такого не было во всей казне ее отца. Она едва могла дождаться, чтобы дети с рабыней отправились домой, а Ясон ушел по делам: надела убор и стала в нем расхаживать по комнате, любуясь на свое изображение в ручном зеркале...

   Внезапно она вскрикнула и выронила зеркало: из убора вспыхнуло пламя и стало охватывать ее голову, грудь, все ее тело. Она замотала головой, забегала, стараясь стряхнуть убор и огонь - тщетно: от движения он еще больше разгорался. Вскоре она запылала вся - и, бездыханная, упала на землю. И лишь вместе с жизнью огонь оставил ее обуглившееся тело.

   Ее крик услышал отец; но когда он прибежал - на земле лежало дымящееся, неузнаваемое нечто. Он бросился на этот несчастный ком тлеющей плоти - и с криком отпрянул. Нет, он хотел бы отпрянуть, но не мог: ком горячей плоти прильнул к нему, впился в него, никакими усилиями не удавалось ему от него освободиться. И снова вспыхнул тот же огонь, почуяв новую пищу - и вскоре трупы отца и дочери, сросшись вместе, представляли собою одну общую, неразличимую массу.

   Тем временем Медея, стряхнув бремя притворного смирения, всецело превратилась в жрицу страшной Гекаты. С дикой радостью выслушала она рассказ о гибели ненавистной разлучницы и ее отца; но это была только половина ее задачи.

   - Я должна разрушить твой дом, весь твой дом, - твердила она, - чтобы отомстить за свою разрушенную любовь. Подите сюда, дети Ясона!

   "И мои... - тихо подсказало ей сердце. - Нет, мои - потом, а теперь - дети Ясона, только Ясона, его дом, ради которого он предал меня.

   - Идите сюда!

   Она увела их в свою комнату, к жертвеннику Гекаты.

   - Мама, мама! - заголосили дети. Кинжал сверкнул в руке исступленной - они не повторили крика.

   Как она исчезла с обоими трупиками, того никто не видал; прибежавшему Ясону челядь могла только рассказать о последнем крике его детей.

   Он побрел, сам того не сознавая, по направлению к морю; солнце уже закатилось, когда он услышал шум его волн. И тут в вечерних сумерках что-то исполинское представилось его взорам: точно остов морского чудовища, выброшенный волнами на сушу. Но спереди что-то сияло во мраке; он узнал позолоченный образ Геры - и по нему узнал "Арго", свою "Арго", памятник своей незакатной славы. О владычица! Это ли исход всему?.. Но как она попала сюда? Ах, да, он забыл: он сам по приезде в Иолк посвятил ее здесь Посидону Истмийскому.

   Это ли исход? И теперь только он почувствовал, как он был утомлен. Не раз во время плавания они, вытащив корабль на берег, ложились спать на землю под сенью его широкого кузова.

   Так он решил сделать и теперь: в последний раз почувствовать себя аргонавтом.

   Скоро сон смежил его глаза; но его душа не могла заснуть. Длинной вереницей носились перед ним видения прошлого: и воспитание у Хирона, и возвращение к Эсону, и постройка "Арго", и съезд товарищей, и ласковое царство Ипсипилы, и исчезновение Гиласа, и бой с Амиком, и освобождение Финея, и золотое руно, и смерть Пелия, и... исход. Вдруг оглушительный треск заставил его проснуться - но лишь на мгновенье; вслед за тем его вторично осенил сон - всего, с телом и душой.

   Когда на следующее утро работники Посидонова храма вышли на взморье, они нашли берег усеянным обломками обветшавшего и развалившегося судна. Кумир Геры, все еще сверкая позолотой, гордо возвышался посреди них, незыблемо стоя на груде развалин. Прибывший жрец Посидона признал тут чудо и приказал окружить место изгородью, посвящая его Гере Олимпийской; но никто не знал, что эта изгородь окружала также могилу вождя аргонавтов.

  

  

   В рассказах об аргонавтах у нас промелькнул тот муж, в котором древние эллины видели своего самого главного и славного богатыря, - промелькнул и исчез Геракл. О нем я хочу теперь рассказать обстоятельнее.

   Для этого нам нужно вернуться в Арголиду.

   Долго и славно правил царь Персей с царицей Андромедой, и детей им послали боги немало; но мы здесь займемся только двумя сыновьями, старшим и младшим, Электрионом и Амфитрионом. Электрион был уже немолод, когда ему пришлось занять престол своего отца; сыновей было у него много, один другого лучше, и при них красавица дочь, Алкмена. Казалось, все было хорошо, но вот однажды на страну нагрянули тафийцы. Это были морские разбойники, жившие на островах у самого входа в Коринфский залив, там, где знакомая нам уже река Ахелой вливается в море; их царем был Птерелай, внук Посидона, человек непреоборимый: его божественный дед подарил ему золотой волос, и пока этот волос был цел на его голове, никакая сила ему вредить не могла.

   Итак, Птерелай со своими тафийцами нагрянул на землю Электриона и стал ее разорять и уводить скот. Послал против него Электрион своих сыновей; дрались они храбро, многих тафийцев уложили, но и сами все до одного полегли от руки Птерелая. И стал Электрион в один день из благословенного отца бездетным, при одной только дочери. Ее у него уже давно сватал его младший брат Амфитрион - греческие обычаи позволяли такие браки. Теперь Электрион согласился, но поставил условием, чтобы его брат и зять отомстил Птерелаю за смерть его сыновей и начал супружескую жизнь с Алкменой не раньше, чем эта месть будет исполнена: Амфитрион тотчас отправился; сразиться с Птерелаем ему не удалось - он успел уже сесть на судно - но угнанный скот он нашел и привел обратно. Для начала это было хорошо; победитель пригласил тестя принять от него вызволенное стадо. Электрион пришел. Вдруг одна из коров, отбившись от стада, стала уходить. Амфитрион бросил в нее палицей, которая у него была в руках, но палица, отскочив от рогов животного, угодила прямо в лоб Электриону и уложила его на месте.

   Как вы уже знаете, пролитая родственная кровь пятнает убийцу независимо от умышленности или неумышленности убийства; и Сфенел, второй сын Персея, воспользовался случившимся несчастьем, чтобы изгнать Амфитриона с Алкменой из Тиринфа и самому завладеть престолом. Амфитрион понимал, что ему надлежит прежде всего "очиститься". Он обратился с этой просьбой в Фивы, царем которых был тогда Креонт - о нем у нас речь впереди. Будучи очищен Креонтом, он оставил у него Алкмену и, верный данной Электриону клятве, отправился против Птерелая. Поход затянулся - Птерелай с его завороженной жизнью был непобедим. Но пока Амфитрион осаждал город Птерелая, его заметила с террасы дворца его дочь Комето - заметила и безумно полюбила. Надеясь, что за великую услугу и он не откажет ей в своей любви, она ночью украдкой вырвала у спящего отца его золотой волос, талисман его бессмертия. Тогда сила оставила Посидонова внука. Ничего не подозревая о случившемся, он вышел сразиться с ратью Амфитриона - и в единоборстве пал от его руки. Тогда город сдался... Комето вышла навстречу победителю и, гордая, стала ему рассказывать, что он ей обязан своей победой. Амфитрион, отвернувшись, приказал своим воинам прикончить отцеубийцу и затем, разделив добычу между товарищами, вернулся в Фивы.

   Но здесь до его прихода случилось следующее.

   Исполнилось время, когда богам надлежало дать последний бой Гигантам, сынам Земли, и либо, погибши от них, похоронить заодно с собой и все человечество с его выстраданной культурой, либо, победив их, навсегда обеспечить свое царство и дальнейший трудовой прогресс человечества. Давно уже знал об этом Зевс; знал и о старинном загадочном вещании Земли, которое его Селлы разобрали в шуме листвы додонского дуба и в ворковании его голубиц, - что победа суждена богам только под условием содействия человека, но человека божьей крови. И направил Зевс свои помыслы на создание такого богатыря - "боготвора". Уже много раньше, когда его власть была еще свежа, он вошел к нимфе Ио, дочери бога аргосской реки Инаха, и она после долгих скитаний родила ему героя - родоначальника аргосских царей Эпафа. В потомстве Эпафа возник тот Акрисий, дочь которого, Даная, как мы видели, стала второй избранницей Зевса и родила ему сына Персея, еще более могучего богатыря. Теперь предстояла третья закалка Зевсова меча: владыка Олимпа обратил свои взоры на Алкмену. Но он знал: победитель беззаконных Гигантов сам должен был быть бойцом закона и правды на земле, а для этого было необходимо, чтобы и его мать была чистой из чистых, была бы верной супругой человека, которому она отдала свою руку. Зевс поэтому явился к ней, приняв на себя вид Амфитриона, ее отсутствующего мужа.

   Амфитрион, конечно, не знал, что, пока он сражался с Птерелаем, его образ уже был в его фиванском доме, при его жене; когда он вернулся победителем в этот свой дом, он более всего удивился тому, что Алкмена вовсе не была удивлена и обрадована его прибытием. Он ее спросил, почему это так, - и тут только она удивилась. "Да ведь ты уже был здесь со мною, - спокойно ответила она, - и только недавно почему-то ушел". Амфитрион не верил своим ушам. Слово за слово - он узнал от Алкмены все то, что знала она сама. Ее рассказу он, конечно, не поверил; для него было ясно только одно - что во время его отсутствия другой занял его место в его доме, что Алкмена нарушила обет супружеской верности и нанесла ему величайшее оскорбление, которое жена может нанести мужу.

   В Греции вообще муж не имел власти над жизнью своей жены; но ее неверность отдавала ее всецело в его руки. Алкмена, со своей стороны, чувствуя себя невинной, не верила запирательству Амфитриона. Его образа действий она не понимала, для нее было ясно только одно, что он по той или по иной причине хочет ее погубить. Чтобы спасти себя, она бежала к алтарю Зевса Ограды, стоявшему во дворе Амфитриона. Право убежища было священно - но обходы были возможны, и Амфитрион, убежденный в виновности своей жены, счел себя вправе к таковому прибегнуть. Не решаясь силой увести жену от алтаря - это было бы прямым нарушением права убежища - он велел окружить его костром и этот костер зажечь. Тогда Алкмене оставалось бы одно из двух: или добровольно покинуть алтарь - или задохнуться в пламени и дыме костра.

   Костер был сооружен; разгневанный Амфитрион сам схватил факел и поджег его. Вмиг запылал огонь. Но в следующий миг над двором разразилась страшная гроза: небо почернело от туч, полил дождь, забушевали ветры - пламя костра потонуло в дождевой воде, поленья расшвыряло по всему двору, засверкали молнии, и три перуна, один за другим, под оглушительные раскаты грома пали к ногам Амфитриона. Алкмена была спасена.

   Да, на время спасена; но положение ее не стало яснее. Озадаченный Амфитрион решил обратиться к такому человеку, который бы ему истолковал волю богов. Таковым в Фивах все еще был Тиресий; получив от Пал-лады в свое время и пророческий дар, и долгую жизнь в возмещение утраченного зрения, он пережил четыре поколения фиванских царей и теперь пророчествовал при пятом, окруженный безграничной любовью и уважением всего народа. Он охотно пришел, ведомый своим мальчиком; его усадили на почетном стуле, покрытом оленьей шкурой; Амфитрион и Алкмена оба предстали перед ним, оба рассказали ему, что кто знал. Тиресий, внимательно выслушав их, погрузился в свои думы. Радость озарила его лицо; он поднял голову и сказал:

   - Амфитрион, подай руку своей жене: она невинна перед тобой. Пророки не вольны раскрывать смертным тайные помыслы богов. Знай одно: совершилось неисповедимое чудо. По исполнении времени Алкмена родит двух младенцев-близнецов. Из них один будет твоим сыном: он будет могуч и добр, как ты. Но другой будет сыном Зевса и превзойдет всех до него живших богатырей. И назовешь ты его во ублажение Геры, его небесной гонительницы, - Гераклом.

   - Гонительницы? - испуганно переспросила Алкмена.

   - Да, - продолжал Тиресий, - замыслы Зевса не для одних только смертных таинственны: их смысл недоступен также пониманию и других богов Олимпа. Гере неведомы тайны рока; она, строгая блюстительница единобрачия, недружелюбными очами смотрит на избранниц своего супруга и на их порождения. Да, гнева Геры вам не миновать: она и тебя будет преследовать и твоего сына. И все-таки бояться ты не должна. Правда, его божественный отец никакой помощи ему оказать не может: таково условие рока. Ничем, кроме рождения, не должен быть обязан Зевсу тот, от которого сам Зевс ждет себе помощи. Но дочь Зевса, Паллада, и помимо его воли будет поддерживать его в трудные минуты, как она поддерживала раньше и Персея; она - воплощенная мысль своего отца. И хотя все невзгоды, которых немало испытает твой сын, будут исходить от его небесной гонительницы Геры, все же они-то и будут источником силы для него, в них окрепнет и закалится его дух, они его прославят. А потому вы и должны назвать его Гераклом; это значит - "прославленный Герой".

  

   На вершине Олимпа, где среди неприступных для смертного утесов разбит заповедный сад богов, под кущами вечно зеленых деревьев пировали небожители. Не чувствовалось здесь ни стужи, ни зноя; с моря дул свежий ветер, наполняя воздух душистой прохладой, и не палящие лучи солнца, а мягкая белая заря заливала обитель блаженных своим ласковым сиянием. Там, глубоко у подножия святой горы, земля отдыхала от долгих военных и земледельческих трудов; воин повесил свой щит над очагом, крестьянин отпряг своих волов от плуга; ткацкий челнок, и тот перестал жужжать между нитями основы и тихо дремал, повисши на утоке. Было повсюду торжественное предпраздничное настроение.

   Зевс задумчиво смотрел вдаль; но радостны были волновавшие его думы. Еще стонали в черной бездне Тартара низверженные Титаны, еще клевал исполинский орел печень богоборца Прометея - да, это еще есть, но скоро этого не будет. Скоро, скоро пробьет час свободы и примирения - пусть только отшумит эта последняя роковая битва, пусть Гигантомахия из грозы будущего станет воспоминанием прошлого. И обновленное царство богов навеки укрепится над умилостивленной Землей. Скоро, скоро спаситель увидит свет дня...

   - Послушайте, что я вам скажу, боги и богини: тот младенец моей крови, который вскоре родится в потомстве Персея-боготвора, ему я заранее вручаю власть над Аргосом и всеми народами окрест.

   Дрогнул кубок нектара в руках у Геры, пурпурная влага оросила белый мрамор стола.

   - Не верю твоему слову, Олимпиец, - сказала она, - не сдержишь ты его!

   Посмотрел на нее владыка богов взором из глубины своих лучистых очей, и улыбка полусострадательная, полунасмешливая заиграла на его полных губах. Если бы он оглянулся, он заметил бы позади себя, на ветви дуба, крылатое женское существо, злобно щурившее свои и без того маленькие глаза. Но он не оглянулся.

   - Умна ты, Гера, очень умна, но все же и от твоего ума многое скрыто, и ты напрасно мне прекословишь. А то свое слово я исполню - клянусь водой Стикса!

   Стиксом называлась одна из рек подземного царства, водопадом свергающаяся туда с долины среди аркадских гор. Ее водой клялись небожители, и это была страшная клятва: она незримо и властно притягивала клятвопреступника к себе, в свою безрадостную, мрачную обитель.

   Ни одна черта не шевельнулась на беломраморном лике царицы небесной, но в душе она возрадовалась, Ни слова не отвечая мужу, она спустилась с Олимпа на землю. Быстро движутся бессмертные; стоит им подумать: хочу быть там-то, - и они уже там. Пожелала богиня быть в Фивах - и принял ее дворец Амфитриона, и задержала она предстоящие роды Алкмены. Пожелала быть в Микенах - и очутилась во дворце Сфенела, того второго сына Персея, который захватил престол нечаянно убитого Электриона. И здесь она поторопила роды царицы, и увидел свет ее слабый, хилый, жалобно плачущий ребенок.

   И когда на следующий день боги опять собрались вокруг олимпийской трапезы, Гера подняла кубок с нектаром; радость светилась в ее глазах.

   - Поздравляю тебя, мой супруг, с новым царем над Аргосом и всеми народами окрест. Младенец твоей крови родился в доме Сфенела, сына твоего сына Персея; Еврисфеем назвали его родители. Смотри же, сдержи свою клятву - клятву страшной водой Стикса!

   Черной мглой заволоклось сияющее лицо Олимпийца, и он ясно услышал злобное хихиканье на дубовой ветке за ним. Простерши свою руку, он схватил маленькое, но извивающееся, подобно змее, крылатое женское существо.

   - А, это ты, А та! Тебе любо смущать ясную поверхность мысли небожителей обманными образами, порождениями твоего коварного ума! Но это будет твоим последним торжеством.

   И, сорвав с Аты ее нетопырьи крылья, он взошел на утес Олимпа и свергнул ее в обитель смертных на землю. И с тех пор она не возвращалась более к гостям олимпийской трапезы и, вращаясь среди людей, устилала заблуждениями и грехами их бедственный жизненный путь.

   А своей супруге Олимпиец сказал голосом, дрожащим от жалости и обиды:

   - Гера, Гера зачем разрушаешь ты в угоду своему мелкому, узкому самолюбию непонятные для тебя замыслы моей прозорливости? Ведай среди смертных твое великое и благодетельное дело, но не подчиняй его условиям того, кто силой своего творчества перерос и его и тебя. Теперь я с заботой и тревогой буду следить за тернистым путем жизни моего сына. Но горе - знай это! - горе и мне, и тебе, и нам всем, если враждебные силы погубят его прежде, чем он исполнит задачу, для которой я его родил!

   Настала ночь и на земле и на Олимпе, но она лишь продолжала царить в той глубокой пещере, в которой Миры при свете неугасимой лампады пряли и пряли, выводя бесчисленным сынам смертных нити их жизни. Хотела Клото схватить клок золотой шерсти из своей пряжи, но Лахесида, старшая сестра, остановила ее.

   - Нет, Клото, ты ошибалась: возьми той серой шерсти, что рядом, да побольше: на редкость могучей и прочной должна выйти та нить, которую ты начинаешь теперь.

   А Атропа, глядя на работу сестер, отложила в сторону свои ножницы и тихим голосом запела:

   - Ликует мачеха, кручинится отец: на какую долю, мой сын, родил я тебя? Высоко мнил я тебя поставить надо всеми народами, а отдал тебя на рабскую службу худшему человеку. Не ликуй, мачеха, измышляя и внушая микенскому владыке гибельные задачи для ненавистного тебе сына Зевса; не кручинься, отец, что твой сын изведает всю горечь подневольной жизни! Не на вершинах власти и счастья - на низинах нужды и страды закаляется сила, возводящая человека на Олимп.

   Так пела Атропа. А на земле в эту минуту родился - Геракл.

  

   Прошло восемь месяцев. Алкмена уложила спать обоих своих младенцев, Геракла и родившегося вместе с ним Ификла - уложила их в емком щите Амфитриона, чтобы сила богатыря-отца переселилась в детей. Она коснулась их головок благословляющей рукой:

   - Счастливо вам заснуть, счастливо увидеть зарю!

   Вскоре затем и она с мужем удалилась на покой в смежную комнату.

   Все спали; не спала лишь Гера, суровая супруга-единобрачница, ненавидевшая Алкмену и ее сына Зевсовой крови. По ее воле две змеи направились к дому Амфитриона в Фивах, скользнули по-змеиному между стеной и косяком закрытой двери, вошли в детскую комнату - бледный свет внезапно ее озарил, облегчая их дело. Они увидели лежащий на земле щит Амфитриона; подползли к нему - холодом пахнуло на детей, они проснулись и увидели над собой, поверх края щита, две страшные головы, две пасти, из к