Толстой Лев Николаевич - Том 42, Произведения 1904-1908, Полное собрание сочинений

ло он. Но он те[перь] был другой человек. (8)

  

  

   Много пережил за это время Корней Васильев. Уйдя из дома, он (9) приехал в Москву, ожидая суда. Он думал, что убил жену. Но никто не требовал его. Он начал пить, чтобы забыться. Он прожил в Москве два месяца, ведя самую беспутную и разврат­ную жизнь. (10) Но забыться (11) он не мог. Он раза два останавли­вался, переставал пить. Но трезвым никак не мог сладить с со­бой. "Сирота, нищая, взял ее из нужды. Всё ей дал. И на же тебе... Что сделала!" Вспоминал он об матушке, об сыне, хотел поехать проведать их, выгнать ее. Но как только вспо­минал про нее и Евстигнея, такая злоба поднималась, что сердце останавливалось биться, и он чувствовал, что убьет ее и ее незаконную, поганую, прижитую без него девочку. И он опять запивал. Так пропил и размотал он почти всё, что у него было в городе. И тут случилось, что он в трактире подрался пьяным с фабричными. Он избил фабричных, и его избили и взяли в часть. В части его продержали (12) с ворами и пьяницами двое суток и выпустили обобранным. После этого

  

   (1) Зачеркнуто: по[чем]

   (2) Зач.: - сказал старик и закашлялся

   (3) Зач.: смотришь

   (4) Зач.: старик

   (5) Зач.: вся в Евст[игнея]

   (6) Зач.: не злоба, не гордость, не жалость к себе, а

   (7) Зач.: опять

   (8) Зач.: Теперь в другом человеке, кот[орый] не гордился, а радовался своему унижению

   (9) Зач.: два месяца крутил в Москве

   (10) Зач.: стараясь забыться.

   (11) Переделано из: забыть; далее зачеркнуто: своего срама и своей злобы.

   (12) Зачеркнуто: в кутузке

  

  

   срама он опять хотел бросить пить и остепениться. Но дела по лавке совсем расстроились. Жить в Москве было не при чем. Домой он не мог ехать, боялся себя. Раз он ездил домой, но, доехав до станции, вернулся. Он не знал, что делать. Расстрялся мыслями. Он собрал последние деньги 37 рублей и поехал в монастырь к старцу.

   Он всё рассказал старцу.

   - Простить надо. Христос велел 7x70 прощать, а это что.

   - Не могу, отец.

   - То и дорого, то и нужно богу, чтобы крепкое сердце пере­ломить. Молись. И бог смягчит твое сердце. Ведь и она чело­век.

   - Сука она.

   - Грешишь, раб божий, великий грех. Человек она. Она и сама не рада. А ты ее бранишь. Сам на грех толка[ешь]. Домой иди. Ты прости и тебе простят.

   - Не могу, отец. Какую хочешь эпитемию наложи, а дома жить не могу. Я уж ходил. Как увижу места те, хуже согрешу.

   Старец задумался, закрыл глаза и пошептал молитву. Жалко ему было этого человека.

   - Коли так. Поди в монастырь. Поживи. Послушанье прими.

   - Это могу.

   И Корней Васильев пошел сначала в Валаам, там прожил год, потом в Соловецкий и прожил там в работниках на море 3 года, потом в пекарях в монастыре 6 лет. На 7-м году (1) ушел стран­ствовать. Был на Новом Афоне, в Киеве, у Афанасия Сидящего и везде монахи не нравились ему, (2) а главное то, что он не мог простить. И только думал о том, как бы ей показать то зло, которое она сделала. На Кавказе его захватила лихорадка, и он стал болеть. Деньги у него все вышли. Он жил Христовым именем. Он чувствовал, что (3) ему не долго жить, и ему захоте­лось домой. (4) Захотелось уличить ее, показать всё то зло, ко­торое она сделала. Сил становилось всё меньше и меньше. Лихорадка трепала через день. Пища была плохая. И подходя к старому дому, он совсем ослабел и уж больше думал о том, как бы не умереть, не сказав ей всего.

  

  

   Он сделал, как сказала ему молодайка. Дотащившись до Зиновеева двора, он попросился ночевать. Его пустили.

  

   (1) Зачеркнуто: заболел горячкой и умирал

   (2) Зач.: но на ходу ему было хорошо. На Кавказе

   (3) Зач.: что-то оборвалось в нем и что

   (4) Зач.: Он уже не думал о том, чтобы прощать. Он видел только свои грехи. Здо[ровье]

  

  

  

   - (1) Застыл, дед! Иди, иди на печь,- сказала (2) хозяйка. Она в сенях ставила самовар. Молодой хозяин, только перед ним вошедший в избу, тоже велел лезть на печь. Корней разделся, разулся, повесил против печи портянки и влез на печь. Моло­дайка тоже скоро вернулась.

   - А не бывал старичок странный? - спросила она. - Такой плохенький, насилу шел. Я велела к нам заходить.

   - А вон он, - сказал хозяин, указывая на печь, где, поти­рая ноги, сидел Корней.

   Когда хозяева (3) сели за чай, они кликнули и Корнея. Он слез и сел на краю лавки. Ему подали чашку и кусок сахара.

   Заговорили про погоду, про уборку. Не дается в руки хлеб. У помещиков проросли копны в поле. Только начнут возить, опять дождь. Мужички свезли. А у господ так дуром преет. Корней рассказал, что он видел по дороге целое поле, полное копен. Молодайка взяла его (4) чашку, налила ему и подала.

   - Пей, дедушка, на здоровье, - сказала она на его отказ.

   - Что ж это рука у тебя не справна? - спросил он у нее.

   - С мальства еще сломали.

   - Это ее отец убить хотел.

   - С чего ж это? - спросил Корней.

   - А такой был в Прысках у нас человек, (5) Корней Васильев звали. Так возгордился на жену. И ее избил и девчонку ис­портил.

   - С чего же? - спросил Корней, взглядывая из-под густых бровей на хозяина, не догадывается ли он?

   - За работника, сказывали, что она с ним жила.

   - Что ж, правда?

   - Кто их знает. Про нашу сестру (6) всякое сболтнут, а ты отвечай, - сказала старуха. (7) - Работник малый хороший был. Он и помер у них в доме.

   - Помер? - переспросил старик.

   - Давно помер... Может, и грешен. Кто богу не грешен.

   - Так вы, значит, у них взяли молодайку?

   - У них дом хороший. Первый на селе был, пока жив был хозяин.

   - Разве помер?

   - Должно, помер. С того разу пропал. И не слышно ничего. Лет 10 будет.

   - Больше никак, мне мамушка сказывала, меня она только кормить бросила.

  

   (1) Зачеркнуто: Что

   (2) Зач.: ему

   (3) Зач.: (убрались) напились

   (4) Зач.: стакан

   (5) Зач.: сказывали,

   (6) Зач.: легко худое сказать

   (7) Зач.: - А работник-то что ж

  

  

   - (1) Как же он тебе руку сломал, умница? - спросил, по­молчав, Корней, глядя на Агафью.

   - Да что-то, сказывают, с мамушкой рассерчали...

   - Что ж, ты на него не обижаешься?

   - Рази он нарочно. А так греху надо было случиться. (2) Разве он чужой?

   - А он разве отец тебе?

   - А то как же? Что ж, еще пей с холоду-то. Налить, что ли? Старик (3) не отвечал и, всхлипывая, плакал.

   Чего ж ты?

   - Ничего, так. Спаси Христос, - И Корней медленно, дер­жась за столбик и за палати, полез большими худыми ногами на печь.

  

  

   На другой день старик Корней поднялся раньше всех. Ли­хорадки не было. Он слез с печи, размял высохшие портянки, обулся на палатях и надел мешочек.

   - Что ж, дед, позавтракал бы, - сказала старуха.

   - Спаси бог. Пойду.

   - Так вот, (4) возьми хоть (5) лепешек вчерашних. Я тебе в мешок положу.

   Старик поблагодарил и простился.

   - Заходи, когда назад пойдешь, живы будем...

   На дворе был тот тяжелый осенний туман, закрывающий всё. Но Корней хорошо знал дорогу, знал всякий бугор и хоть сде­лались за 15 лет из прутьев деревья, знал все кусты и рябины и ветлы по дороге.

   Деревня Прыски была всё та же, только построились с краю новые дома, каких не было прежде. И из деревянных домов стали кирпичные. Его двухэтажный дом был такой же, только постарел. Крыша была давно некрашена, и на угле выбитые были кирпичи, и крыльцо покривилось.

   В то время, как он подходил, из скрипучих ворот вышла сте­пенная матка с жеребенком, старый мерин чалый и третьяк. Старый чалый был весь в ту матку, которую Корней еще привел с ярмонки. Должно, это тот самый, что у нее тогда в брюхе был. Та же вислозадина и та же широкая грудь и костистые ноги. Собака черная выскочила, залаяла, но это и породы была другой, чем мохнатый Волчок, которого он оставил в доме. Он подошел к крыльцу, (6) взошел на него и отворил двери в сени.

  

   (1) Зачеркнуто: - Что ж

   (2) Зач.: Что ж

   (3) Зач.: протянул чашку

   (4) Зач.: на

   (5) Зач.: калачик

   (6) Зач.: к двери. - Неужели просить Христа ради? - подумал он.

  

  

   - Чего лезешь, не спросись? - окликнул его голос из избы. - Он узнал голос Марфы. И вот она сама - старая, беззубая, сморщенная, высунулась из двери.

   - Я к тебе, Марфа.

   Она выскочила в сени и заперла дверь.

   - Чего ко мне? Милостыни, так под окном просят.

   - Марфа. Я Корней, - сказал старик и заплакал. И он по лицу ее увидел, что она узнала его. Она испугалась и тотчас, же озлобилась.

   - Бреши больше. На старости лет. (1) Мели, чего не надо. Корней помер. Мы его в церкви поминали.

   - Марфа! Помирать будем. - Он сел на кадушку в сенях и заплакал.

   - Не знаю я тебя, - сказала она. - Коли ты Корней, так поди в волостную, заявись. А я тебя не знаю. Корней был хороший человек, а ты кто? - побирушка. Ступай, ступай с богом.

   Сначала Корней с трудом признал ее - так она перемени­лась, но теперь он узнал ее всю такою, какой она была тогда. Она была всё такая же.

   - Что ж, тебе и сказать мне нечего?

   Он одного желал, чтобы она поняла свою вину и призналась в ней. Она молчала, молчал и он.

   - Ничего не скажешь?

   - Нечего мне говорить. Не знаю тебя. Ступай с богом! Ступай, ступай.

   Он поднялся. Она вернулась в избу и захлопнула дверь. Он поднялся, побрел назад на крыльцо и держась за поручни с трудом спустился с него. Она смотрела на него из окна.

  

  

   Корней не пошел к старшине, в тот же день вернулся к Зиновеевым. Его приняли.

   - Что ж, не пошел дальше?

   - Не дойду до угодника, назад пойду.

   - Ну, иди, иди. Мы рады странному человеку.

   К ночи Корнея стала трепать лихорадка, и к утру он так ослабел, что почувствовал, что умирает. Агаша жалела его, выводила на двор, поила водой и достала яблочко. Он не стал есть.

   - Гаша, (2) - позвал он ее ночью. - Ты мне много добра сделала, спасибо, умница. Прости меня. Я помирать хочу.

   - Что ж мне прощать. Ты мне худого не сделал.

  

   (1) Зачеркнуто: хвастаешь

   (2) Зач.: сказал он ей

  

  

   - Может, и сделал. А еще... Сходи ты, умница, к матери, скажи ей, что странник вчерашний...

   - А ты разве был у ней?

   - Был. Так скажи, что странник вчерашний велел (1) попро­щаться с ней, чтоб она его простила. А еще это отдай. - Он отдал ей свой солдатский билет. - Спасибо ей. Кабы всего не было, (2) душе бы хуже было. Спасибо ей. А теперь, если есть свечка, дай мне. Я помираю. Слава богу. Развязал все грехи. Слава богу. (3)

   Агафья убрала в сундучок его билет солдатский и когда подошла к нему, свеча вывалилась у него из рук, глаза остано­вились и не было дыханья.

   25 февраля. 1905.

  

  

   * N 2 (рук. N 3, гл. I).

  

   У двора встретил Корнея Евстигней Белый. Корней поздоро­вался с ним.

   - К тебе служить пришел. Хозяйка твоя наняла, - сказал Евстигней, тряхнув волосами. Корнею показалось, что он смеется. - Твоя клажа? Выносить, что ль?

   - А то чья ж? Спрашивает. Неси в дом.

   Матушка, с такими же черными глазами, как у Корнея, радост­но улыбаясь, встретила сына. Также особенно (встретила) его и жена. Она показалась ему особенно похорошевшей,он пристально уставился на нее. Этот взгляд смутил ее. Она вдруг вспыхнула и рассердилась на двухлетнюю дочку, которая просилась к ней на руки, отогнала ее и быстрыми шагами вышла в сени ставить самовар. Корней роздал гостинцы матери, жене, мальчику, пришедшему из школы (малому было 8 лет, он был такой же черномазый, как отец), и, раздевшись, за чаем поговорил с матушкой и пришедшим соседом. С женой разговаривать стал только ночью, когда старуха ушла на печку в русской избе с детьми и работником, а он с женой остался один в горнице.

  

  

   * N 3 (рук. N 4, гл. I).

  

   Корнеева мать, с такими же черными глазами, как у Корнея, покачивая головой и шамкая губами, невесело встретила сына.

   Жена, рослая, широкая, красивая женщина, напротив, казалась особенно веселой. Она рысью, смеясь, выбежала ему навстречу и, подхватив у Евстигнея чемодан, сама внесла его в горницу.

   Она показалась Корнею особенно похорошевшей.

   - Ну что, как живете без меня? - сказал он, пристально глядя на нее.

  

   (1) Зачеркнуто: сказать, чтоб

   (2) Зач.: не спасти

   (3) Зач.: Не успела

  

   - Живем всё по-старому, - сказала она и вдруг вспыхнула и с досадой оттолкнула от себя двухлетнюю девочку, которая просила у ней есть, и вышла в сени.

   Корней вошел в горницу, где он жил с женой, - разделся, развязал чемодан и, достав гостинцы, вошел в большую избу, где мать готовила посуду к чаю. Он роздал гостинцы матери, жене, черноглазому мальчику и сел за чай.

   К чаю пришел кум Липат. Корней расспрашивал про дере­венские дела и рассказывал про Москву. С женой он не говорил ни слова и только изредка взглядывал на нее. Перед ужином она уходила куда-то, и когда вернулась была красная, и от нее пахло вином. Поужинав, Корней достал записную книжку, сел под лампу и, достав щеты, кидал кости и записывал обгрызком карандаша.

   - Что же, спать-то скоро придешь? - сказала Марфа, сни­мая с головы платок и оправляя его. Она встала и подошла к двери. - Небось, с дороги-то уморился, - сказала она, блеснув на него глазами и слегка улыбаясь.

   - Сейчас приду, - сказал он и невольно улыбнулся и сей­час же рассердился за это на себя и сдвинул брови.

   - То-то,- сказала она, и он слышал ее быстрые резвые шаги по сеням и лестнице и веселый голос, звавший девочку. Корней давно кончил счеты, но ему страшно было идти к ней. Он долго сидел, пересчитывая сосчитанное, чтобы только обмануть себя и оттянуть время. Когда он пришел, девочка уже спала, а Марфа сидела в одной рубахе на кровати и оправляла косу.

   Он снял поддевку и в одной светлой ситцевой полинялой ру­бахе остановился перед ней.

  

  

   * N 4 (рук. N 4, гл. I).

  

   Злоба его сообщилась ей, и вместо того, чтобы испугаться, покориться, отрицать, она, ухватив за руку державшую косу, закричала ему злобным, визгливым голосом, оскаливая свои белые зубы:

   - Живу, тик живу. Что ты мне сделаешь? Ну, убей. Живу, так живу?

   - Что? - закричал он, выпустил косу и затрясся всем телом.

   Она теми же смеющимися глазами смотрела на него, ожидая. Он повернулся, шатаясь, и вышел из горницы и, держась за поручни, сошел с лестницы и вышел на крыльцо. На дворе было морозно и пасмурно. Легкий ветерок гнал иней, снежинки падали ему на горевшие щеки и лоб. Он знал, что жена его была злая женщина. Он видел это в ее сношениях с свекровью, с детьми, с работниками, но он любил ее красоту, гордился ею и старался не видеть, не помнить того дурного, что было в ней. Она всегда была покорна ему. Ему никогда в голову не прихо­дило, чтобы она могла изменить ему. Это было так неожиданно, что он не верил тому, что она сказала. Он постоял на крыльце, отдышался, растер по разгоряченному лицу падавший иней, взял в рот горсть снега с перил и вернулся к ней.

  

  

   * N 5 (рук. N 4, гл. I).

  

   Сойдя вниз, Корней вошел в горницу, накинул крючок на дверь, чтобы никто не вошел к нему, достал свой чемодан, уло­жил в него опять свои вещи, вынул бумажник, пересчитал деньги. Было четыре сотенных и мелочь. Ни матери, ни детей он не хотел видеть. К нему стучались в дверь. Он никого не пустил. Положив себе под голову поддевку, он лег на лавку и хотел заснуть. И пролежал так всю ночь. Он не спал. Слышал, как бабы выли наверху, как потом сошли вниз и ушли в дру­гую избу. Из-за двух дверей чуть слышен был их вой. Потом всё затихло. Запел петух, второй, третий. Рассветать стало. Он всё не спал, лежал и мучался. На утро он отпер дверь и окликнул племянника, велел ему запрягать лошадь. Только Федька, 10-летний малый, протирая заспанные глаза, пере­бирая босыми ногами, вышел на крыльцо и молча смотрел на отца - Корней толкнул в бок немого, указывая головой на дорогу, и немой погнал Чубарого по мерзлой накатанной дороге улицы.

  

  

   * N 6 (рук. N 5, гл. I).

  

   Он знал, что не совладает с собой, страшная злоба оскорблен­ной гордости кипела в нем, но рано или поздно не миновать идти. Он повесил щеты на гвоздь, встал и хотел войти к ней, но услыхал, что она молится богу. Он снял пиджак, жилет и остановился, дожидаясь. Когда она кончила молиться и с ка­кими-то словами молитвы, втягиваемыми в себя, села на заскрипевшую кровать, он вошел в каморку.

  

  

   * N 7 (рук. N 7, гл. I).

  

   Поужинав, Корней ушел в горницу, где он спал с женой и маленькой дочкой, а Марфа осталась убирать посуду в большой избе. Корней сел под лампу и, достав щеты, кидал кости, делая вид, что считает что-то, но ничего не считал. А только ждал ее, чувствуя, как гнев его на нее всё больше и больше разго­рается. И наконец, ему показалось очень долго, послышались ее шаги, дернулась дверь, отмякла, и она вошла с девочкой на руках.

   - Небось с дороги-то уморился, - сказала она, слегка улыбаясь.

   "Стерва!" - подумал Корней, только взглянув на нее, и ничего не ответил.

   - Уж не рано, - сказала она, робко взглядывая на его страшное серое лицо и тотчас же опустив глаза. И пошла за перегородку.

  

  

   * N 8 (рук. N 10, гл. II).

  

   Всё шло хуже и хуже. Без вина он не мог жить. То сам был хозяином, а теперь стал наниматься в погонщики к скотине, потом и в эту должность не стали брать. Постарел он и ослабел. И вот в последний раз, догнав скотину до Москвы, он получил расчет от хозяина, он стал пропивать и пьяный в трактире подрался с фабричными. И его избили и взяли в часть. В части его продержали с ворами и пьяными двое суток и выпустили обобранным.

   "Так и надо, - думал он. - Она, она, стерва довела меня до этого".

  

  

   * N 9 (рук. N 11, гл. II).

  

   В один из своих переходов со скотиной с ним шел в товарищах московский мещанин, бывший пьяница. Мещанин этот расска­зал Корнею, что он пил прежде, но теперь избавился. Поп один отговаривает от вина. Корней сходил к попу. Поп отчи­тал его, и Корней точно перестал пить и нанялся опять в погон­щики.

  

  

   * N 10 (рук. N11, гл. V).

  

   И вот она сама, еще сильная, здоровая, но морщинистая и злая старуха, высунулась из двери. Корней увидал ее старость, и вдруг вместо злобы к ней, которую носил в душе столько лет, ему стало жалко ее. Хотелось как-нибудь простить ей.

   - Милостыню, так под окном проси.

   - Я не милостыни. А погляди на меня. Знаешь меня? - сказал Корней. И он по лицу ее увидал, что она узнала его.

   Она вышла из двери и захлопнула ее.

   - Мало ли вас шляется. Где же вас знать всех.

   - А Корнея узнала бы, кабы он пришел?

   - Бреши больше. На старости лет. Мелешь чего не надо, Корней помер. Мы его в церкви поминали.

   - Марфа, помирать будем.

   Он сел на кадушку и жалостно смотрел на нее.

   - Не узнаю я тебя. Коли ты Корней, поди в волостную, зая­вись. А я тебя не знаю. Корней Васильевич был хороший чело­век, а ты кто, - побирушка. Ступай, ступай с богом.

   Сначала Корней с трудом признал ее - так она перемени­лась, но теперь он узнал ее всю такою, какою она была тогда. Она была всё такая же непонятно непроницаемая и неумоли­мая. Но тогда всё это скрывалось для него красотой лица и тела, теперь всё видно было наголо, и видно было, что ей тяжело.

  

  

  

   * N 1 (рук. N 1).

  

   Нужно показать, что необходима вера и вера эта есть, и Пас­каль и Гоголь берут ту, какая есть, покоряясь ей, не разбирая ее. Как человек, умиравший от жажды, набрасывается на воду, не разбирая ее качества. Довольно, что вода, довольно, что вера. И тот и другой еще не опираются на веру в своей жизни, не знают еще, как она будет действовать на них. Они отдаются той, какая есть. Им некогда разбирать ее. Они оба больные, страдающие, близкие к смерти.

   Про Гоголя мы не знаем, но Паскаль весь виден в своих Pensees. Видна вся напряженная работа его мысли, направлен­ная преимущественно на доказательство тщеты, глупости мир­ской жизни, необходимость веры. И тут он необычайно силен. Я не знаю никого, кто бы сравнился с ним в этой области. Там же, где он изредка, урывками ищет доказательств, подтвержде­ния истин католичества, он поражает (1) слабостью довода и даже приемов.

  

  

   * N 2 (рук. N 2).

  

   (Жизнь самая простая и обыкновенная по внешним событиям, и жизнь страшная, трагическая по ее внутреннему содержанию.)

   Человеку для его блага нужно две веры: одно - верить, что есть объяснение смысла жизни, есть истинное благо для чело­века, и другое - найти это наилучшее объяснение жизни и путь к этому истинному благу.

   Паскаль сделал, как никто, это первое дело. Судьба, бог не дал ему сделать второго.

   Но и первое дело, особенно в наше время, так важно и велико, что нельзя достаточно высоко ценить дело этого удивительного человека, одного из истинных благодетелей человечества.

   Человек великого ума и великого сердца, один из тех людей, который способен видеть через головы других людей и веков

  

   (1) Зачеркнуто: ребяческой

  

  

   то, что должно открыться всем людям и составить содержание их жизни, один из тех, которых называют пророками, начи­нает прозревать истину (1) и видит, что он сам живет безумно, не думая о том, что ожидает его, о своем назначении, и губит данную ему жизнь. Он оглядывается вокруг себя и видит, что все (2) люди, так же как и он, живут бессмысленной жизнью, стараясь забыться и скрыть от себя свое положение. И пророк употребляет все силы своего огромного ума и могучего слова на то, чтобы обратить внимание на то, что единое на потребу, и собирается указать им тот свет, где видит его. Он знает, что он (3) в вере (4). Вера же для него есть то самое католичество, в котором он рожден, воспитан и утвердился. Он (5) верит, что (6) в католичестве несомненная божеская истина. Придет время, и он докажет несомненность этой истины, но теперь ему некогда: у него есть другая, предшествующая доказательству истинности католичества, задача - доказать невозможность жизни без веры в бога и закон его, и он весь тот могучий, правдивый свет своего ума, (7) направлял на эту цель и с удивительной силой достигает ее.

   Для него не могло быть середины, он должен бы был всё разрушить и снова восстановить, или не колеблясь верить тому, чему верил. Он избрал второе. И на его жизнь и смерть хватило старого дома. И он умирает с слепой верой в то, во что он не мог бы верить, если бы ему было время, но что все-таки спасает его. Он верил, но чуял, что дом его непрочен. (8)

  

  

   * N 3 (рук. N 3).

  

   А между тем большинство критиков Паскаля, и новых и старых, (9) и вся интеллигентная толпа за ними, не только не понимают всего, что сделал Паскаль, но даже позволяют себе с высоты своего просвещенного свободомыслия и тупоумия (10) судить о нем.

  

   (1) Зачеркнуто: прежде всего в ее отрицательном состоянии, видит, что она есть, что она должна быть.

   (2) Зач.: люди не только не видят, но не хотят видеть ее, но делают всё, что могут, чтобы не видать ее.

   (3) Зач.: там, даже в том уродливом католичестве

   (4) Зач.: в бога.

   (5) Зач.: знает

   (6) Зач.: она там, потому что чувствует тепло от него. Верит в бога, в то, что спасение только от него, только через него, только в исполнении его воли. Но как, отчего оно совершается так, а не иначе, он не имеет вре­мени разобрать, и верит еще тому, что исповедали люди до него и исповедуют теперь вокруг него.

   (7) Зач.: он направит на это учение и утвердит его. Так он думает. Но ему некогда теперь, ему надо умирать с тем, что есть.

   (8) Зач.: и в этом весь трагизм его жизни.

   (9) Зач.: позволяют себе, на основании его веры в суеверные догматы католичества.

   (10) Зач.: не признающего никакой религии,

  

  

   Это было у нас с Белинским, судящим о Гоголе, и всей тол­пой точно так же, как Белинский, не могущих понимать той высоты, на которой стоял Гоголь и потому пошедших за тем, кто так же, как и они, не понимал его. То же было и со всеми тупоумными литературными критиками, судившими недоступ­ного им по той высоте, на которой он находился, Паскаля.

   Паскаль показал людям, что люди без религии или животные, или сумасшедшие, - ткнул их носом в их безобразие и безумие, и что никакая наука не может заменить религию.

   Но Паскаль верил в бога, в троицу, в Библию, и потому для них дело решенное, что и то, что он им говорил о безобразии их жизни и тщете наук - неправда. Та самая наука, та самая суета жизни, безумие которой так неотразимо верно выяснил Паскаль, эта-то самая суета и эта самая наука - правда, а рассуждения Паскаля - плод его болезненной ненормаль­ности (то же о Гоголе). Им понравилась литературная сторона этих доводов, они причислили его к классикам, но содержание их не нужно им, жалким тупым людям, которые не в силах понять душевное состояние Паскаля, - высшее душевное со­стояние, до которого может достигнуть человек.

  

   * N 4 (рук. N 4).

  

   (И тот и другой еще не опираются на веру в своей жизни, не знают еще, как она будет действовать на них. Они держатся той, какая есть; им некогда разбирать ее. Они оба больные, страдающие, близкие к смерти.

   Про Гоголя мы не знаем, но Паскаль весь виден в своих Pensees. Видна вся напряженная работа его.) Паскаль всю свою энергию кладет на доказательство тщеты, глупости мирской жизни, без веры. Эта часть его Pensees есть верх совершенства, убедительности и силы. Я не знаю никого, кто бы сравнился с ним в этой области. Там же, где он, в этих же Pensees изредка, урывками намечает те доказательства, которые он приведет в подтверждение истины католичества, видно искание, недо­верие себе и, главное, откладывание на будущее время. Он, очевидно, говорит себе: прежде надо доказать так, чтобы людям не было никакого выхода, необходимость веры. Когда это будет доказано, я докажу, что эта вера есть, и это вера есть именно та, которую я исповедую.

  

  

   * N 5 (рук. N 5).

  

   Разумеется, надо помнить, что Pensees не есть сочинение, а клочки бумаги, на которые он набрасывает проекты мысли. Но если Pensees не сочинение, то это документ, дающий возмож­ность заглянуть во внутреннюю работу этого великого чело­века. Необходимость религии, безумие жизни без религии, для него истина несомненная, и он с удивительной силой пока­зывает эту истину с разных сторон.

  

  

  

   * N 1 (рук. N 1).

  

  

   Это было в 1828-м году весною. В богатую усадьбу (1) Пшиздецких в одной из Польских губерний, приехал из Варшавы (2) только что кончивший курс молодой красавец поляк (3) Иосиф Мигурский, сын друга Пшиздецкого. Сам пан Пшиздецкий был больной беспокойный старик, мучавший свою семью своими и действительными и выдуманными болезнями и хуже болез­ней беспрестанно изменяемыми способами лечения. Панни Пшиздецкая была когда-то красавица из небогатой семьи, вы­шедшая очень молодой замуж. Детей было только две дочери: старшая, в мать, величавая красавица Эрнестина и младшая живая, быстрая худенькая Альбина. Ей было 15 лет, когда приехал Мигурский. - Все думали, что Мигурский имеет виды на Эрнестину. Это думала и она, думал и он сам. Но не прошло двух дней, как случилось то, что когда Альбина, подми­гивая блестящим черным глазом на сестру, собиралась уходить из беседки парка, чтобы оставить Иосифа с Эрнестиной одних, Иосиф удерживал ее, провожал ее влюбленным взглядом, и без нее ему было скучно. Она, сама не зная этого, кокетничала с ним. Она не кокетничала, но ее веселило присутствие моло­дого мужчины, и она отдавалась своему женскому инстинкту: делать то, что - она чутьем понимала - нравилось ему. Но ей скоро не нужно было и выбирать, что делать: она чувствовала, что нравилось ему всё, (4) что бы она ни сделала. Нравилось то, как она наперегонки бегала с борзыми, прыгавшими на нее и лизавшими ее лицо, нравилось, как она лезла на старую вишню и кидала ему оттуда вишни, нравилось, как она прини­мала серьезный вид при мрачном отце, нравилось, как она

  

   (1) Зачеркнуто: Мигурских

   (2) Зач.: студент

   (3) Зач.: Пшиздецкий

   (4) Последние три слова в рукописи написаны дважды.

  

  

   хохотала, когда он упал, бегая за нею, (1) нравилось, как она неумело, но мило и верно пела итальянские арии, нравилось, как она по вечерам, садясь в отцовское кресло, мгновенно засыпала и вдруг, смеясь, просыпалась. Все ждали, что Иосиф сделает предложение, но, к удивлению всех, он уехал, не сде­лав его. Только Альбина в самой глубине души, не говоря этого даже себе, поняла, отчего это случилось. В глубине души она знала, что он любит ее и она также любит его. Ей жалко было сестру. Она ее еще больше полюбила, чем прежде, но что ж ей было делать.

   Пшиздецкие жили своими семейными, домашними интере­сами, старик открыл новое лечение и испытывал его. Мать с трудом вела большое хозяйство. Дочери шили в пяльцах, играли на арфе, переписывались с другинями и скучали. Сна­чала думали на зиму ехать в Варшаву, но в Варшаве шла ре­волюция.

   Вся семья Пшиздецких с волнением следила за революцией. Старик ругал русское правительство, но не ожидал ничего хо­рошего. Мать молилась за Польшу и борящегося (2) Давида с Го­лиафом. Эрнестина (3) была почти равнодушна. Ее увядающая, никому не нужная красота поглощала почти все ее чувства и мысли. Альбина горела патриотическим огнем и решила бе­жать в мужском платье и пристать к патриотам. Мать застала ее перед зеркалом в мужском платье. Сказала отцу. Отец стал выговаривать ей. Она наговорила ему грубостей. Отец велел запереть ее. (4) В заточении она так жалостно плакала, что мать пришла утешать ее. Она целовала мать в лицо, руки и говорила, что она не может, не может. Но обещала не убегать из дома и примирила с собой отца, который не мог не улыбаться и не просявать, когда она ласкалась к нему.

   Революция была задавлена, сотни тысяч людей были расстре­ляны, забиты палками, сосланы. В числе пострадавших, хотя и не самых главных, был и Мигурский. Его приговорили к от­даче в линейные батальоны и сослали в Уральск. Перед отправ­лением своим в Уральск, он написал трогательное письмо Пшиздецким, вспоминая свои отношения к ним, в особенности свой последний приезд к ним. Он говорил, что это было самое счаст­ливое время его жизни, воспоминание о котором утешало его во время заключения в крепости и суда. Писал, что он не рас­каивается в том, что участвовал в святом деле освобождения отчизны и что готов страдать за нее. Писал еще нечто, как бы намекающее на что-то, что какие бы ни были его планы и мечты в тот последний его приезд, который останется вечно самой

  

   (1) Зачеркнуто: Все

   (2) Написано: борящихся

   (3) Зачеркнуто: более всех

   (4) Зач: Когда ее вы

  

  

  

   светлой точкой во всей его жизни, он теперь и не может и не хочет говорить про них. В конце письма, посылая приветствия всем, он как-то, с тем же игривым тоном, с которым он обращался с Альбиной во время своего приезда, обращался в письме, спрашивая ее, так ли же она быстро бегает, перегоняя борзых, и так ли быстро переходит от самого сильного возбуждения к самому спокойному сну. Он желал здоровья отцу, успеха в хозяйственных делах матери, (1) достойного мужа Эрнестине и продолжения той же жизнерадостности Альбине. Пожела­ния Иосифа не исполнились. Старик уже очень болел и вскоре после революции помер. Мать усердно занималась детьми, но в женских руках всё шло плохо. Эрнестина вышла замуж за богатого соседа. Но никто менее Альбины не исполнил пожела­ния Иосифа. Жизнерадостность ее, уже и прежде начинавшая заменяться серьезностью, теперь перешла в самую сосредото­ченную задумчивость. Задумчивость эта разрешилась тем, что в 1832 году, когда Альбине минуло 17 лет, она объявила матери, что она переписывалась с Иосифом Пшиздецким, (2) любит его и он любит ее и она решилась ехать к нему и выдти за него замуж.

   Мать ужасалась, отчаявалась, плакала, но под конец должна была согласиться и, снарядив дочь с верной горничной, отправила ее в Уральск.

   Мигурский исполнял солдатскую службу, но по особенному счастью полковой командир был человек, если сам не образо­ванный, то ценящий образование, уважающий его. Он делал послабления Мигурскому, и ему было не так тяжело, как могло бы быть. Он жил не в казармах, а на своей отдельной квартире. По вечерам к нему приходили дети полковника учиться по-французски. Зимним ноябрьским вечером в треску­чий мороз, стрелявший в бревнах, Мигурский сидел за столом при одной сальной свече, диктуя двум старательным полков­ничьим мальчикам, когда у подъезда домика заскрипели по морозу сани и остановились. Дети остановились писать, но усердный учитель продолжал диктовать. "La maison написали? du prisonnier (3)... Дверь счмоком отлепилась, и вошла хозяйка, казачка толстая, подтыканная, с засученными белыми рука­вами.

   - Какая-то барынька приехала: тут, говорит, Иосиф Ста­ниславович?

   - Какая барыня! - сказал Иосиф, и кровь прилила ему к сердцу. "Не может быть, - подумал он. - Неужели?".

   Он бросил книгу и выбежал в сени. Приезжая уже вошла в горницу хозяйки. Когда он отворил дверь, она обернулась

  

   (1) Зачеркнуто: счастлив[ого] бр[ака]

   (2) Описка вместо: Мигурским,

   (3) [дом... пленника]

  

  

   к нему. Из-под капора с заиндевевшими ресницами сияли из румяного лица те же жизнерадостные блестящие милые глаза, с которыми, он думал, что навсегда простился. - "Альбина?"- "Жозя!" Он не смел и не думал целовать ее; но она обхватила руками его шею, прильнула к его лицу своим холодным лицом и заплакала и засмеялась.

   Узнав, в чем дело, полковник посоветовал Мигурском