Соколова Александра Ивановна - Тайна царскосельского дворца

sp; - Ну, как знаешь! - проговорила императрица с видом такого невозмутимого спокойствия, который и опытного и осторожного герцога обманул.

   "Не замечает старуха!" - непочтительно подумал про себя герцог, откланиваясь своей повелительнице.

   "Хитрит предатель!" - пронеслось в уме императрицы, проводившей его подозрительным взглядом.

  

  

   Следующий затем день прошел грустно и тоскливо. Погода выдалась пасмурная, и императрица, под предлогом усилившейся головной боли, вовсе не выходила из своей комнаты.

   Немец Фишер, призванный к ней Бироном с утра, по своему обыкновению настаивал на том, что ее величество простудилась и что ей может помочь только усиленный прием хины. Португалец Санхец, которого многие в то время считали колдуном и лечение которого подходило к настоящему занятию гипнотизмом, упорно уверял, что императрица расстроена и что ей следует прежде всего успокоиться, всячески убедив себя, что волноваться и расстраиваться нечем и что то, что беспокоит ее, - вздор и пустяки.

   Сама Анна Иоанновна молчала, и из всех лиц, окружавших ее, только одна Юшкова догадывалась, что не кто иной, как она сама, была причиной расстройства императрицы.

   Пред вечером принцесса Анна прислала спросить, может ли она навестить тетку, и, придя к ней и оставшись с ней наедине, сказала:

   - Вы говорили мне, тетушка, чтобы я предуведомила вас, когда моя новая камеристка со двора попросится. Она заявила мне, что завтра после обеда ей необходимо съездить в Петербург и что она вернется очень поздно, если только вообще вернется.

   - Вот как? Стало быть, она и заночевать в гостях собирается? Это что-то совсем новое!

   - Но, тетушка, это так далеко! А собирается она только после обеда.

   - Ну да, конечно!.. Раньше ей не нужно! - как бы про себя проговорила императрица. - Что ж ты ответила ей на ее просьбу?..

   - Я сказала ей, что лично ничего не имею против ее отлучки, но что вы приказали доложить вам об этом.

   Императрица сделала жест нетерпения.

   - Зачем ты рассказала ей это? - почти крикнула она.

   Анна Леопольдовна с удивлением взглянула на нее и спросила:

   - Чего же мне это от нее скрывать было? Во время этого разговора вошел герцог.

   Он почтительнее обыкновенного поклонился принцессе, которая ответила ему своим обычным холодным поклоном, и попробовал пошутить:

   - О чем у вас тут речь идет?

   - Ни о чем! - поспешила ответить императрица, видимо, боясь, чтобы Анна Леопольдовна не проболталась опять.

   - У меня отчеты готовы! - сказал Бирон. - Угодно будет вам, ваше величество, сегодня вечером рассмотреть их?

   - Ты их в своем этом "проверочном флигеле" просматривал?

   Бирон поднял голову. В тоне, каким были сказаны эти слова, ему послышалась особая интонация: как будто императрица хотела этим намекнуть на что-то.

   - Да, я всегда в конторе свожу все счета по постройке, - ответил он. - Как мне в кабинет таскать все эти кассовые и иные книги, и далеко, и тяжело, и неспособно. Да и стол они мне весь завалят.

   - Как ты оправдываешься! - пожала плечами императрица. - Как будто я тебя упрекаю в чем-нибудь.

   - Тон вашего величества с некоторых пор так часто звучит неудовольствием и выговором.

   Императрица не ответила ни слова, а только взглянула в сторону герцога, но в этом взгляде был целый разговор. Наконец она произнесла:

   - Сегодня я немного устала. Я предпочитаю отложить эту твою проверку до завтра.

   - В таком случае рано утром, потому что тотчас после обеда я уеду в Петербург.

   - Что у вас там случилось в Петербурге? - насмешливо осведомилась императрица. - Всех туда сразу потянуло.

   - Кого же это всех? - спросил Бирон своим высокомерным тоном.

   Он был недоволен тоном императрицы, в особенности потому, что свидетельницей разговора была принцесса Анна, все зорко замечавшая.

   Императрица как будто не заметила досады, которая звучала в его вопросе, и спокойно сказала:

   - Да вот Анна пришла сообщить мне, что ее новая камеристка - та, что ты из Риги выписал, - тоже в Петербург на завтра отпрашивается.

   Принцесса с любопытством подняла свой взор на тетку. Она поняла, что та говорила неспроста. Но что мог означать весь этот не понятный для нее разговор?

   Бирон, напротив, тотчас же понял намек императрицы, и в его душе шевельнулось тревожное чувство.

   - Что же ее высочество нашла интересного в том, что ее камер-медхен со двора собралась? - проговорил Бирон своим обычным пренебрежительным тоном.

   - А я разве сказала вам, что это интересно? - подняла на него Анна Леопольдовна спокойный и холодный взор.

   Императрица поспешила прервать разговор.

   - Ты не видала новых аллей, которые разбиты в парке? - обратилась она к принцессе. - Вот герцог говорит, что они очень красивы!..

   - Нет, я на постройке одна, без вас, ни разу не была! - ответила Анна Леопольдовна.

   - Это тем более жаль, - обращаясь в ее сторону, заметил герцог, - что вам должны быть интереснее, нежели кому-нибудь, подробности всех возводимых построек.

   - Почему именно мне это должно быть так интересно?

   - Потому что дворец, по приказанию ее величества, так спешно отстраивается именно ввиду скорой свадьбы вашего высочества!

   Анна Леопольдовна ответила Бирону холодным взглядом. Она хорошо понимала, что герцог говорил это ей назло, и не хотела показать ему, что он достиг цели. Разговор был прерван появлением шута, князя Голицына, в сопровождении своего сотоварища, итальянца Пучини.

   - Анна Ивановна, я к тебе с ябедой! - крикнул Голицын плаксивым голосом. - Не вели итальянцу меня обижать... Что за порядки такие, что иностранные шуты русских дураков пересиливают? Небось я со своей глупостью в его землю не сунулся, зачем же он свою итальянскую дурость к нам в Россию привез? Слава те, Господи, такой урожай на дураков, что только обирать успевай!

   - Чего вы не поделили? - рассмеялась императрица, вообще любившая шутов, а к Голицыну в особенности благоволившая.

   - Да как же!.. Он женить меня собрался! - указывая пальцем на упорно молчавшего итальянца, заявил Голицын. - Какое ему, иноземное его рыло, дело до того, женюсь ли я, или холостым останусь?

   Итальянец что-то произнес на ломаном языке, от чего сам же покатился от смеха. Он смеялся так заразительно, что императрица не выдержала и расхохоталась.

   Голицын бросился обнимать товарища.

   - Вот за это тебе мое шутовское, дурацкое спасибо! - проговорил он. - Объявляю тебе мое шутовское благоволение!.. Наша матушка рассмеяться изволила!.. Она ли дураков не видит с утра до ночи? Она ли глупостей всяких не слышит, а ты заставил ее расхохотаться.

   - Ну, помирились и ступайте вон! - сказала императрица, вновь погружаясь в свою прежнюю задумчивость.

   - Пойдем, Ивановна, пойдем! - раскланиваясь с нею, ответил Голицын, хватаясь за голову итальянца и нагибая ее тоже для поклона. - Мы товарищу всегда уступить готовы... На что тебе сейчас шуты? Когда одна останешься, так только моргни - мы сейчас перед тобой, как лист перед травой. И поругаемся, и передеремся... Ведь мы хорошо понимаем, что тебе без шутов да без дрязг с непривычки тошнехонько станет!.. При каждом дворе свои порядки... Вон Пучинка мой рассказывает, что у них, в ихней земле, все подряд песни поют с утра и до ночи... и жрать нечего, а они все-таки поют!.. А у нас заместо песен глупости в обычай: чуть что, мы сейчас за несуразицу - и словно пообедали. Так пришли же за нами, Анна Ивановна! Тотчас придем... твои гости!

   Оба исчезли за дверью.

   - Я положительно не стану входить к вашему величеству, когда при вас эти шуты состоять будут! - произнес герцог с такой заносчивостью, что принцесса Анна подняла на него взгляд непритворного удивления - она еще не слыхала такого его тона.

   Императрица заметила это и ей стало досадно.

   - Чего это ты расходился? - спросила она, обращаясь к Бирону. - Или и вправду хочешь доказать, что я без шутов и без дураков никогда не остаюсь?

   Принцесса с глубоким удивлением и искренним одобрением вслушалась в слова тетки. Такого обращения с фаворитом ей тоже еще никогда не приходилось наблюдать. Она видела и скорее чувствовала, нежели умом понимала, что вокруг нее совершается что-то странное и не совсем обычное, но, не привыкшая вмешиваться в то, что лично ее не касалось, она обходила все молчанием и только теперь в душе аплодировала тетке, сознавая, что фаворит давно заел у живал подобный урок.

   Бирон встал с недовольным видом и, откланявшись императрице и принцессе, собрался уходить. Однако Анна Иоанновна остановила его вопросом:

   - Ты когда же намерен заняться передачей мне отчетов?

   - Вы изволили приказать отложить это до завтра.

   - А если я прикажу тебе и твою поездку отложить?

   - Я исполню приказание вашего величества и поеду послезавтра, - ответил Бирон, стараясь упорно разобраться в том, шутит императрица или ему действительно придется отложить свою поездку.

   Государыня как будто прочла этот вопрос в его душе.

   - Бог с тобой, поезжай, коли собрался! - сказала она таким тоном, который сразу успокоил фаворита. - Лучше уж покончи с тем делом, по которому ты едешь и которое тебя, видимо, так сильно занимает, а наши с тобой расчеты потом сведутся и проверятся!

   В последних словах императрицы Бирону снова послышался какой-то отдаленный намек, но ее лицо было так спокойно и ее голос звучал так ровно, что фаворит вновь успокоился и откланявшись вышел из комнаты.

   Тотчас после его ухода государыня, отпустив принцессу, послала сказать Ушакову, чтобы, когда все во дворце улягутся, он явился к ней потайной дверью и привел с собой князя Никиту Трубецкого.

   Этот приказ, переданный через личного вестового императрицы, старого казака Силантьева, душой и телом преданного Анне Иоанновне, был в точности исполнен и о нем не узнал никто, кроме самого посланного. Силантьев был предан Анне Иоанновне по-настоящему, и она знала, что не было той услуги, какой он не оказал бы ей, не было того поручения, какого он не исполнил бы.

   В то время во дворце, в дни, когда не было собраний и гостей, ложились рано, и полночь считалась часом очень поздним, а потому, когда ровно в двенадцать часов Юшкова, бывшая в ту ночь дежурной при императрице, пришла доложить ей о прибытии начальника Тайной канцелярии и его помощника, весь дворец уже был погружен в крепкий и непробудный сон.

   Императрица встретила Ушакова и Трубецкого на ногах. Волнение, в каком она находилась, придавало ей силу и бодрость, и в той, хотя и тяжело, но бодро выступавшей женщине, которая шла навстречу вызванным ею посетителям, никто не узнал бы измученной, совершенно обессилевшей старой монархини, за жизнь которой все так трепетали еще несколько часов тому назад.

   - Здравствуйте! - ответила императрица на поклоны новоприбывших, милостиво допуская их к руке, - здравствуйте. Подняла я вас не в урочный час, да что делать!..

   - Для нас, ваше величество, нет урочных часов, - ответил Ушаков, - не такая наша служба, чтобы нам урочные и неурочные часы разбирать.

   - Ты, граф, оповестил князя Никиту о том, что вам обоим предстоит исполнить?

   - Настолько, насколько я сам уведомлен, я и князя уведомить успел, - ответил Ушаков. - Но вашему величеству не благоугодно было оповестить меня о том, как угодно вам будет поступить далее.

   Императрица опустилась в кресло и провела рукою по глазам.

   - Об этом вы сейчас узнаете. Вы оба, конечно, понимаете, что никакого надругания над собой я в собственном своем дворце допустить не могу и не должна.

   Оба поклонились в знак согласия.

   - А между тем то свидание, которое назначено на завтра, есть именно надругание. Это - насмешка надо мной, и над всем, что мною сделано для человека, обязанного мне всем - и своей жизнью, и своим положением, и благополучием всего своего семейства.

   Ушаков и его помощник слушали в глубоком и немом молчании. Они понимали, что тот приказ, который они готовились услыхать, был непреложнее и тверже всякого другого приказа, потому что он был дан не самодержавной владычицей могучего царства, а глубоко оскорбленной женщиной. Императрица может простить и все забыть, обманутая женщина ни забыть, ни простить ничего не может.

   - Вами сделано распоряжение, чтобы разговор лиц, которые на завтрашний вечер отдаются под ваш непосредственный надзор, был по возможности подслушан и возможно подробно передан мне? - спросила государыня.

   - Так точно, ваше величество! - ответил Трубецкой, на котором - при совместном действии обоих вершителей судеб всех обвиняемых и заподозренных в преступлении против священной особы императрицы - лежало исполнение всех побочных распоряжений.

   - Все, что вы оба узнаете и услышите, должно быть в точности отмечено и передано мне!.. Чтобы не было пропущено ни одно слово, ни один жест, ни один... поцелуй!

   Последнее слово Анна Иоанновна произнесла с видимым усилием, оно как будто остановилось у нее в горле.

   Оба ее собеседника ответили глубоким поклоном. Иного ответа в этих случаях не давали.

   - Мне, конечно, не нужно повторять вам обоим, что все то, что вам придется узнать, услышать или проведать, должно быть известно в мире только мне и вам? - спросила государыня.

   - Мы сами, ваше величество, немедленно забываем все то, что слышим на чинимых нами допросах, - ответил Ушаков тоном такой неподкупной правды, что вызвал улыбку на бедное и озабоченное лицо императрицы.

   - Все, что за тем последует, должно также составлять государственную тайну, и, какой бы властью ни было облечено то лицо, которое обратится к вам с каким бы то ни было вопросом по этому делу, ни один из вас не может и не должен нарушать святость вверенной вам тайны.

   - Для нас обоих нет в России ни одного лица, облеченного властью, кроме священной особы вашего величества! - смело ответил Трубецкой. - Всякое иное назначение и всякий иной почет являются следствием только вашего приказа и вашего распоряжения!.. Та власть не от Бога, а мы только власти, от Бога поставленной, присягали.

   После этого, протянув им обоим на прощанье свою руку, императрица отпустила их и прошла в свою опочивальню, заранее убежденная в том, что проведет совершенно бессонную ночь.

   Эта упорная бессонница вконец изводила императрицу, и она была бессильна избавиться от того панического страха, который овладевал ею во время этих мучительных, беспросветных бессонных ночей.

  

  

   Пасмурный и неприветливый вставал день, в который по приказу императрицы должно было состояться расследование беспокоившего ее обстоятельства.

   Принцесса Анна проспала в этот день дольше обыкновенного, и когда пришла поздороваться с императрицей, то была поражена ее необычайной бледностью и какою-то непривычной ей тревожной рассеянностью.

   Императрица со второго слова удивила ее вопросом о том, отправилась ли ее камеристка в предполагаемую поездку в город.

   - Нет еще, Регина так рано и не собиралась, - ответила Анна Леопольдовна. - Она обыкновенно после обеда уходит.

   - У нее на руках нет твоих бриллиантов? - спросила императрица к еще большему удивлению племянницы.

   - Нет, все бриллианты хранятся у меня под ключом, как вы приказали... Только мелкие вещи лежат на виду - те, которые я обыкновенно ношу. Но Регина - девушка честная; против ее безукоризненной честности я ничего сказать не могу, при ней еще ничто не пропадало!

   - Я ни в чем не подозреваю ее. Я потому спросила тебя о бриллиантах, что Регина уходит на целый день, до позднего вечера, и мало ли что может случиться в ее отсутствие?

   - Помилуйте, тетушка, что же может случиться в течение одного дня? - возразила принцесса, положительно переходя от удивления к удивлению.

   И эти расспросы, и эта небывалая забота о вещах, бывших в личном распоряжении принцессы и в сущности не представлявших собой никакой серьезной ценности, - все это было необычайно, совершенно не согласовалось с обычной беспечностью самой Анны Иоанновны, личные дорогие вещи которой валялись без призора. Вследствие этого Анна Леопольдовна терялась в догадках.

   - Если вам угодно, то я скажу Регине, чтобы она отложила свою поездку! - предложила она, не зная, чем и как успокоить взволнованную тетку.

   Императрица внезапно оживилась.

   - Нет, нет, не надо! Что раз решено, то должно быть исполнено! - загадочно ответила она, опять-таки, как подумала племянница, придавая слишком серьезное значение пустому в сущности делу.

   - Как вам угодно! - ответила Анна Леопольдовна и направилась к выходу.

   Однако в дверях она столкнулась с входившим Биро-ном.

   Герцог, в противоположность всем остальным, был оживленнее и веселее обыкновенного. Он низко поклонился принцессе и, оставшись наедине с императрицей, с давно небывалой нежностью прижался губами к ее отекшей и словно налитой руке.

   Эта нежность как будто рассердила государыню.

   - Что это ты таким именинником смотришь? - спросила она. - Точно тебя в новый чин пожаловали.

   - Меня скоро уж и жаловать нечем будет благодаря милостям вашего величества! - почтительно улыбнулся Бирон.

   - Ну, захочу, так придумаю, чем тебя порадовать! - загадочно рассмеялась Анна Иоанновна, и в ее деланном смехе герцогу послышалось что-то зловещее.

   "Что с нею?" - тревожно спросил он себя.

   - Так ты решительно едешь в город? - проговорила императрица после минутного молчания.

   - Да, я уже сказал об этом. Но почему вы придаете такое значение моей сегодняшней отлучке? Мне столько раз приходилось отлучаться, не возбуждая этим вашей тревоги.

   - Я и теперь не тревожусь! - пожала плечами Анна Иоанновна. Если бы твой отъезд тревожил меня, то я просто не согласилась бы на него и потребовала бы, чтобы ты остался. Ведь настолько-то я еще хозяйка у себя.

   Тон государыни все больше и больше злил Бирона; он мало привык к нему.

   - Мне пришлось бы отказаться от исполнения вашего приказания, - холодно ответил он. - Вы знаете, что для

   меня дело прежде всего. Я этим именно и сумел угодить вашему величеству.

   - Ну, не все дела одинаково важны; бывают такие, которые можно свободно отложить. Скажи мне, ты веришь в сны? - вдруг спросила императрица, разом переходя на новый предмет разговора.

   - Вашему величеству хорошо известно, что я не суеверен! - ответил Бирон.

   - Ну, я не в тебя. Сегодня я видела сон, который непременно предвещает мне что-нибудь серьезное!

   Бирон пожал плечами и рассеянно спросил:

   - Охота расстраивать себя пустяками.

   Он, видимо, торопился и досадовал на пустую задержку.

   - Ты торопишься? А все-таки дослушай мой вещий сон!

   Бирон неохотно опустился в близ стоявшее кресло.

   - Мне пора, - непочтительно заметил он, вынимая большие серебряные часы, к которым привык и которые вывез еще из Курляндии.

   Имея множество пожалованных ему дорогих часов, осыпанных бриллиантами и драгоценными камнями, он никогда не расставался со своей любимой "луковицей", которой он дорожил, как дорожил многим, вывезенным им из далекого отечества.

   Императрица знала за ним эту слабость ко всему былому, и это неоднократно являлось причиной раздоров между нею и фаворитом. Однако на этот раз она не обратила внимания на старые часы, и только поспешность, обнаруженная Бироном, видимо, прогневала ее.

   - Ты так сильно торопишься? - спросила она тоном, в котором звучало недовольство.

   - Да, я должен быть в городе к известному часу!

   - Тебя там ждет кто-нибудь? - пытливо продолжала императрица свой настоятельный допрос.

   Фаворит слегка поморщился. Сам настойчивый, он однако не любил настойчивости в других.

   - Деловых людей всегда кто-нибудь ждет, - заметил он недовольным тоном.

   - Ступай!.. Я не держу тебя! Я сегодня уже не увижу тебя? - спросила Анна Иоанновна, когда он поднялся с места.

   - Вероятно, нет!

   - Когда же?

   - Я вернусь, вероятно, очень поздно, а то так и заночую в Петербурге.

   - В таком случае и завтра утром рано не заходи; я буду занята! - спокойным голосом сказала Анна Иоанновна.

   - Что же это за занятия такие, в которых я не только участвовать не смею, но явно могу помешать?

   - Ты сам только сейчас сказал, что деловых людей всегда кто-нибудь ждет. Если меня не кто -нибудь, то что -нибудь может ждать безотлагательно!

   Бирон непочтительно пожал плечами и недовольным тоном произнес:

   - Положительно вашему величеству угодно создавать какие-то дела!

   - "Бывалые дела" были бы повторением, а я до повторений не охотница, - сказала императрица, пристально взглядывая на уходившего герцога.

   Расстались они на этот раз менее, чем когда бы то ни было, дружелюбно, и Анна Иоанновна в первый раз в течение долгих лет проводила своего любимца строгим, холодным взглядом.

   Весь остальной день прошел в тревоге.

   Герцог уехал, не дождавшись обычного своего раннего обеда, за которым его жена по старой памяти изощрялась в немецком кулинарном искусстве, приготовляя мужу различные габер- и мильх-супы, до которых он был большой охотник.

   Императрица, узнав об этом раннем отъезде, прогневалась и приказала спросить герцогиню, что говорил ей супруг, уезжая. Но от нее было довольно трудно добиться толку.

   Дальше кухни, с одной стороны, и необычайной чванливости - с другой, жена Бирона ничего не понимала и признавать не хотела и в дела мужа вмешивалась так мало, что положительно даже не знала точной цифры его доходов. Ей было известно, что они "очень богаты", но какой цифре равнялось это "богатство" она не знала и вряд ли даже добивалась знать.

   С детьми, и в особенности со старшим сыном, она часто враждебно спорила о расходах, хотя спорила, как говорится, из любви к искусству, совершенно бесцельно. Принц Петр, несмотря на родительские увещания, продолжал тратить огромные суммы и останавливал или хоть несколько ограничивал свои траты только в тех случаях, когда в них серьезно вмешивался сам герцог. Отца принц Петр боялся и не любил входить в крупные пререкания с ним. Зато на матери он вымещал все свои уступки отцу и спорил с ней, как говорится, зуб за зуб.

   Теперь, узнав об отъезде отца и раз навсегда заметив, что после подобных экскурсий герцог бывает обыкновенно не в духе, принц Петр поторопился прибегнуть к матери с требованием от нее сравнительно крупной суммы на экстренные расходы, причем непочтительно заметил, что если отец в его почтенные годы имеет подчас надобность в непредвиденных расходах, то ему в его молодые годы они тем более полагаются.

   Герцогиня после долгих споров сдалась, и принц Петр в тот же вечер проиграл значительную сумму в модную в то время игру, называемую "квинтич".

   Этот "квинтич" унес немало денег при дворе, но императрица сквозь пальцы смотрела на игру, потому что сама была не прочь поиграть и никогда не сердилась за крупные проигрыши.

   В то время как герцогиня спорила и воевала со своим бедовым сыном, Анна Иоанновна, отказавшись от обеда, одиноко сидела в своей комнате, рядом с которой была комната дежурной камер-юнгферы.

   На этот раз, случайно или нарочно, дежурила Юшкова. Она зорко прислушивалась к тому, что происходило в покоях императрицы, и ее сердце билось сильно и тревожно. Она знала, что в это время в Петербурге косвенно решалась ее личная судьба. Выгорит ее дело, попадется проклятая немка Регина - и ее личная судьба будет устроена надолго, если не навсегда! Анна Иоанновна была в своем слове тверда, и ей служить и верить было можно. Не выгорит дело с немкой - и императрица выдаст ее, Юшкову, с головой Бирону, а у того прощенья не было! Гнев герцога предвещал и сыск, и пытку, и дыбу, а в случае особой неудачи - и смертную казнь!

   Бирон всякий донос лично на него ставил наряду с государственными преступлениями и замысел, затеянный против него, приравнивал к покушению на государственный переворот и на жизнь царскую. Его гордыни не было ни меры, ни предела; он в этом отношении был почти невменяем.

   Долго сидела Анна Иоанновна одна, то взглядывая на стоявшие на камине фигурные бронзовые часы, поднесенные Бирону одним из посланников и в свою очередь поднесенные им императрице, то вставая и бесцельно подходя к окну, как будто оттуда, из безвестной дали, ждала чего-то нового, какой-то желанной и роковой вести.

   Пред сумерками она ударом в ладоши позвала к себе Юшкову.

   - Ничего нового? - отрывисто спросила она.

   - Никак нет, я ничего не слыхала. Ведь я же не отлучалась из дежурной комнаты.

   - Эта... немка... не возвращалась?..

   - Где же еще возвратиться ей? Дай Бог к ночи! Не ближний свет!..

   - А здесь во флигель она не проходила?

   Юшкова состроила особую не то огорченную, не то сильно чем-то озабоченную мину.

   - Да говори, что ли, чего мнешься? - прикрикнула императрица.

   Юшкова струсила.

   - Разное тут болтали! - замялась она.

   - Болтай и ты!.. Не привыкать стать!

   - Говорил народ, будто вчера, поздно вечером, видели немку окаянную около запертой конторы. Да только его светлости там не было, а были незнакомые люди... должно, из ее земли либо сродственники какие приходили.

   - Кто же этих людей видел?

   - Конюх вашего величества видел... Поваренок на них наткнулся да таково испугался сердечный, что отдышаться не мог!

   - Регина куда ушла?

   - Это я доподлинно доложить вам не умею. Опасливо было за ней пристально следить: неровен час на самого герцога наткнуться было можно!

   - Но все-таки видел же кто-нибудь? Уж если принялись выслеживать, так дешево от вас не откупишься, - углом губ усмехнулась императрица.

   А время все шло и шло, и уже наступили сумерки.

   Для императрицы приближалась решительная минута, и она со страхом шла ей навстречу.

   Судьба Юшковой тоже решалась. Императрице она верила неукоснительно, но страх, внушаемый герцогом, был так велик, что даже слово, лично данное Анной Иоанновной, не гарантировало вполне от возможности пострадать, впав в немилость у герцога.

   Маленькие стенные часы с кукушкой уже пробили семь, когда в приотворенную дверь императрицыной комнаты осторожно заглянул шут Голицын.

   - Анна Ивановна, а, Анна Ивановна! - окликнул он государыню.

   - Чего тебе, дурак? - спросила она.

   - Нельзя ли у тебя в покоях погреться? Смерть я прозяб... Шлялся, шлялся, ажио все ноги оттрепал!.. Смерть хочется отдохнуть да погреться!

   - Греться-то с чего же? Ведь на дворе, кажись, тепло? - вмешалась в разговор Юшкова.

   - Кому как, Аграфенушка! Тебе, сердечной, с одного вранья согреться можно... Кабы я в тебя был, так я зимой шубы не носил бы, а все язык чесал бы. Ведь тебя слушая, в жар человека бросает, а не то что болтать с тобой заодно!

   - Пошло, поехало! - с комической покорностью махнула рукой камеристка.

   - А откуда ты пришел? - обратилась к Голицыну императрица, почти довольная его приходом, как нежданному вмешательству окружавшей ее скуке.

   - Я-то откуда? Издалека, матушка Анна Ивановна, отсюда не видать, хошь в бироновы очки гляди или в трубу его подозрительную!..

   - В подзорную, а не подозрительную, - поправила императрица.

   - Может, она у других и подзорная, а как глянет в нее его светлость, так она сразу подозрительной становится! И на что тебе, Ивановна, знать, где меня черти носили? Нешто я за путным делом пойду? Уж коли понесло меня, дурака, так, значит, за дурацким делом!

   - Ну, и что ж, твое дурацкое дело удалось тебе?

   - Глупости спокон века всем удаются, Ивановна; это малый ребенок знает!.. Вот коли ты дельное да честное что задумаешь - не прогневайся, а на глупости всем удача! Казну ли обокрасть, как твои министры; повесить ли кого, как Курляндский герцог; туману ли на всю Европу напустить, как твой старый Остерман, или сплетку сплести, как Аграфенушка наша, - все это сделайте милость!.. А вот как за настоящее ты дело примешься, так не прогневайся: с этим обождать надо!..

   - А ты где доподлинно-то побывал? - настаивала императрица, хорошо понимая, что хитрый шут проведал что-нибудь интересное и без этого самостоятельно, без зова в покои государыни не пришел бы, зная о ее плохом расположении духа.

   - Где я не был, спроси ты меня! - притворно вздохнул шут. - Перво-наперво стал я расходы чужие проверять, потом деньги чужие считать стал да ненароком со своими их смешал... Запустив руку в чужой карман, я чужую прислугу сманивать стал; прихвативши ее,

   я в чужой дом с ней поехал, там ее чужим хлебом-солью угощать стал, на чужую честь покусился, чужую душу честную поразил, за чужое добро свинством отплатил, чужой каверзе помог, чужое злословие оправдал... и в конце концов чужую жизнь на гибель обрек!.. Вот, матушка ты моя, Анна Ивановна, каких я делов наделал! И на все на это мне и дня одного не понадобилось!.. Так мудрено ли, что я устал и к тебе отдохнуть забрел? Отогрей ты меня, горемычного, я твоего добра вовек не забуду; как следует по уставу, злом и свинством тебе за него заплачу!..

   - Что ж это у тебя, князь сиятельный, все "чужой" да "чужое"? Только и слов у тебя? - иронически заметила ему Юшкова.

   Он повернулся в ее сторону и ответил, не сморгнув:

   - С тебя, красавица ты моя, помелом писанная, я пример беру!.. У тебя тоже своего в обиходе мало, вот я и стал, на тебя глядючи, на чужое зариться!..

   - Разодрались, чадушки! - махнула рукой императрица, как будто слегка повеселевшая от разыгранной пред нею сцены. - И чего только вам Бог мира не дает? Что вы поделить не можете?

   - Тебя, матушка Анна Ивановна, тебя, болезная ты наша! - комически подперев рукою голову, ответил шут. - Больно жареным около тебя пахнет, вот нас и тянет на вкусный-то пирожок!.. Здесь отщипнем, там откусим... Много ль смирному вору надо? А как соберется нас шайка, так которому-нибудь и не достанет. А это нам обидно! Вот мы и грыземся.

   - Разъяснил! - рассмеялась императрица. - Молодец ты у меня на объяснения!

   - У его светлости учился! - с гордостью заявил шут. - Он, милостивец, тоже, как чего набедокурит, так сейчас чью ни на есть чужую голову подставит... Свою-то подставлять неохота! А когда по чужой башке бьют, так не больно!

   - Ну ладно! Ступайте себе теперь! - махнула рукой императрица, как машут на мух, когда они не в меру надоедят. - И ты, Аграфена, ступай себе с Богом! Ты мне сегодня нужна не будешь!..

   - Да ведь я сегодня на дежурстве, матушка царица! - всполошилась камер-юнгфера. - Статочное ли мне дело с дежурства уходить?..

   - Коли Ивановна гонит, значит, статочное! Ивановна умнее нас с тобой, Аграфенушка, даром что мы весь дворец

   своими сплетнями, как паутиной, оплели! - произнес Голицын.

   - Про себя говори, шут сиятельный! - сердито заметила Юшкова.

   Императрица гневно взглянула в ее сторону.

   - Сказано: ступай! - грозно прозвучал ее голос.

  

  

   Было уже далеко за полночь, и будущая пышная императорская резиденция в Царском Селе уже была погружена в глубокий сон, когда к временному дворцу, занимаемому императрицей, осторожно прошли два человека, только что прибывшие в Сарынь и предупредительно оставившие своих лошадей на ближнем постоялом дворе.

   Все сколько-нибудь знакомые с нравами и обычаями того грозного времени сразу узнали бы в таинственных незнакомцах главного начальника страшной Тайной канцелярии графа Ушакова и его деятельного помощника князя Трубецкого. Кто в России в то время не знал этих двух лиц, образ которых наложил свой характер на целую эпоху русской империи?..

   Императрица, видимо, ждала их, и верный ее стражник, казак Силантьев, немедленно доложил о них и провел их в комнату, смежную с опочивальней Анны Иоанновны.

   Она вышла к ним, едва сдерживая свое волнение.

   - Все узнали, что я поручила вам? - возбужденно спросила она каким-то хриплым шепотом, причем голос у нее перехватывало от волнения.

   - Ваше приказание в точности исполнено, ваше величество! - ответил Ушаков. - Князь передаст вам все подробности, а я пока пойду кое-чем распоряжусь. Без своего глаза в нашем деле никак невозможно!

   - Оби... вместе были в городе?

   - Так точно, ваше величество! - ответил Трубецкой, досадуя в душе на Ушакова за то, что он одного его оставил отбояриваться перед императрицей.

   - И... вернулись вместе?

   - Никак нет!.. Ее еще нет!

   - А герцог?

   - Его светлость изволили вернуться и теперь изволят ссориться со своей супругой.

   - Ну, это у них всегдашнее занятие! Где же эта потаскушка осталась? - тривиально спросила Анна Иоанновна, не особенно стесняясь пускать в ход далеко не избранный жаргон.

   - Она задержалась в Петербурге у знакомых!..

   - А у нее и знакомые есть в городе?

   - Так точно! Это ее родичи, из одного города с ней.

   - И часто она видится с ними?

   - Это я не могу вам доложить, за этим мы не следили, - ответил Трубецкой, удивленный тем, что императрица теряет время на толки о таких неинтересных подробностях.

   В сущности же Анна Иоанновна почти боялась приступить к настоящим расспросам о деле. Ей страшно было точное и полное подтверждение измены и неблагодарности человека, всем обязанного ей.

   - Они... долго пробыли в городе? - спросила она наконец, как бы решившись.

   - До настоящей минуты, ваше величество! Регина, как я докладывал вам, еще осталась там, а его светлость только что изволил вернуться... лошадей загнали... ехали во весь опор!

   - Расскажи все без утайки! Смело, прямо говори! - сдавленным голосом произнесла императрица.

   - Мне от вашего величества таить нечего, - смело и открыто произнес Трубецкой. - Если его светлость сам не таит своих поступков и чуть не у всех на глазах свои романы заводит, так нам чего же покрывать его?

   - Так он... стало быть... и до сих пор любит эту немку?

   - Не смею скрыть от вашего величества, крепко любит.

   - И она тоже любит его? Ведь он уже стар! Какой он ей любовник? - заметила Анна Иоанновна, забывая, что сама она в эту минуту с особенно жгучим, страстным интересом разузнает все об этом мнимом старике.

   - За ее любовь я перед вашим величеством поручиться не могу. Притворяется она искусно; она на это мастерица.

   - И ласкает она... своего старого любовника?

   - Не иначе, ваше величество! Только смею я, не оскорбляя его светлости, заметить, что ослепление на него нашло, если он ее притворства не видит. У этой Регины там, на родине, другой любовник есть, и она собирается уехать к нему.

   - Ну, теперь об этих сборах забыть надо! - со злобой почти прошипела Анна Иоанновна.

   Трубецкой молчал, почтительно ожидая дальнейших распоряжений.

   - А их разговоров никто не подслушал?

   - Все было исполнено согласно вашему повелению, государыня, - уклончиво ответил Трубецкой.

   - И... что же удалось услыхать?

   - Не стоит повторять дерзкие речи, ваше величество! Герцог ей потворствовать изволил, из желания не спорить с глупой и гнусной бабой!

   - Но.... все-таки потворствовал? А в чем именно выражалось это "потворство"?

   - Он не перечил ей в ее пошлых речах, ваше величество.

   - А что именно говорила эта глупая и дерзкая шлюха?

   Трубецкой замялся. На его, в сущности, барскую натуру одинаково скверно влияли и необходимость повторять императрице все те дерзости, которые сыпались по ее адресу со стороны ее импровизированной соперницы, и тот тривиальный тон, в каком она выражалась по адресу этой соперницы.

   - Я нижайше прошу у вашего величества позволения не повторять чужих предерзостных глупостей! - произнес он.

   - А я прошу тебя и, если нужно, приказываю повторить мне досконально все то, что тебе известно из разговоров, которые вели между собою герцог Курляндский и эта... мерзкая баба!

   Наконец он произнес:

   - Эта немка имела дерзость находить, что ваше величество уже изволили пережить тот возраст, когда женщине позволяется думать о любви, и что притязания вашего величества заслуживают полного порицания.

   - Мои "притязания"? А какие я заявила притязания? - вся побагровев, воскликнула императрица. - Ну, ну!.. Дальше что она говорила?

   - Она просила герцога как можно скорее отправить ее обратно на родину и всячески жаловалась на скуку, которую она испытывает в нашем диком и необразованном отечестве!

   - Скажите, образованная какая! Ну, что же ответил герцог на ее эти речи?

   Трубецкой опять попробовал обойти этот вопрос молчанием.

   - Говори! - уже повелительно крикнула на него государыня.

   - Его светлость, по крайней доброте своей, всячески старался успокоить глупую бабу и урезонить ее...

   - Чем же это он урезонивал ее? Интересно знать!

   - Он говорил ей, что вы, ваше величество, милостиво отпустите ее домой.

   - Отпущу!.. Это верно, что отпущу, и скорее, нежели они оба предп