Соколова Александра Ивановна - Тайна царскосельского дворца

ем говорил? О будущем или о прошедшем?

   - Линар? Не знаю, право!.. Я за его разговоры отвечать не могу... Да я и не вслушивался, правду сказать, особенно внимательно в его речи. Если вам что-нибудь требуется от него узнать, то вы можете обратиться лично к нему. Кстати, и свидание тут же для принцессы Анны назначите!..

   - Это уж будет мое личное дело!.. А теперь я тебя спрашиваю, к кому и зачем ты ездил на Васильевский остров?

   - Во-первых, я вовсе не ездил туда, - снисходительно улыбнулся Бирон, а, во-вторых, если и ездил, то это уж тоже - л_и_ч_н_о м_о_е д_е_л_о! Скажите, вы просматривали смету, которую я передал вам? - спросил он, быстро переменяя разговор.

   - Смету построек? Нет еще, не рассматривала. Да на что это нужно?.. Представь ассигновку - и деньги из казначейства будут тотчас же выданы... Ведь ты сам и ассигновку назначить можешь?

   - Нет! Вы знаете, что я всегда как можно меньше желаю путаться именно в денежные дела... Притом же, откровенно говоря, я нахожу, что ваша фантазия с этим дворцом обойдется вам слишком дорого! Разве мало дворцов в вашем распоряжении?

   - Но эта местность особенно нравится мне, и я хочу устроить ее при себе и оставить ее как памятник обо мне после моей смерти.

   - Зачем говорить о смерти? И кто знает, кому кого суждено пережить? - пожал плечами Бирон. - Во всяком случае, мне кажется, что особенно больших денег на эту прихоть затрачивать не стоит и что можно обойтись одним или двумя небольшими флигелями и не воздвигать таких построек, которые предназначаются на долгие годы.

   - Не я, так мои внуки и правнуки в новом дворце поживут! - задумчиво проговорила императрица.

   - Ну, о потомстве принца Антона и принцессы Анны тоже особенно хлопотать не стоит! Если их дети пойдут в родителей, то не много славы внесут в историю России! - дерзко заметил насмешник.

   - Все эти твои замечания не дают мне ответа на вопрос, предложенный мною тебе относительно твоих поездок на Васильевский остров! - упорно вернулась Анна Иоанновна к первоначальному предмету своего разговора.

   У Бирона вырвался жест нетерпения.

   - Я уже ответил вам, ваше величество, что это - мое личное дело! Я не лишен, надеюсь, нрава иметь свои личные дела, не подлежащие ничьему контролю?

   - Даже моему? - прямо глядя ему в глаза, спросила, императрица.

   - Да, ваше величество, даже вашему!.. Ведь у вас есть свои соображения, свои цели и желания, относительно которых вы ни с кем не советуетесь и которых вы никому не вверяете?

   - Нет! Тебе я всегда доверяла!

   - Вы - женщина, ваше величество, женщины же всегда и... откровеннее, и... их дела такого рода, что особой тайны не требуют.

   - Ага!.. Вот мы и договорились!.. Стало быть, твоя тайна относится к разряду сердечных тайн? - ив голосе старой монархини прозвучала прежняя нотка когда-то страстной любовницы.

   - Я уже не в том возрасте, чтобы иметь сердечные тайны, ваше величество! - пожал плечами старый фаворит. - У меня внуки растут!.. Но я позволю себе прервать любопытство и ваши шутки небольшим деловым вопросом.

   - Я слушаю тебя! - ответила Анна Иоанновиа, видя, что ничего не добьется на этот раз от своего фаворита. - О чем ты хотел спросить меня?

   - Я позволил бы себе рекомендовать вам, ваше величество, одну немку, лично мне известную и совершенно надежную особу. В ее лице вы будете иметь и верную слугу себе, и надежную камеристку для принцессы.

   - То есть надежного шпиона?

   - Люди правые шпионства не боятся! Если бы при особе ее высочества была одна из тех женщин, которых вам угодно называть нелестным именем "шпион", то ничего из всего случившегося не произошло бы: и несчастная датчанка была бы жива, и саксонский граф не забылся бы до назначения свиданий русской великой княжне, и ваша корона не была бы запятнана скандалом, который легко может разнестись при всех иностранных дворах.

   - Ты все видишь в мрачном свете!

   - Я только прямо смотрю на все и стараюсь держаться в стороне от заблуждений!

   - Где же эта особа, которую ты хочешь приставить к Анне?

   - Вам угодно не так выражаться, ваше величество! "Приставлять" к ее высочеству я никого не хочу и не могу: принцесса достаточно ясно доказала нам всем, что она - полноправное и совершеннолетнее лицо... Я только дерзнул бы, в случае надобности, предложить вам, ваше величество, свои скромные услуги.

   - Ты заговорил на каком-то странном языке, герцог! Ты как будто обижен чем-то?

   - Помилуйте! Смею ли я обижаться? И чем?

   - Перестань и отвечай на мой вопрос! Где эта камер-медхен, о которой ты сейчас говорил мне?

   - Ее нет в Петербурге, ваше величество, она живет в Риге. Но ее можно выписать... За нее я вполне ручаюсь вам.

   - А каких она лет?

   - Она молода, но во всяком случае и старше и несравненно опытнее и способнее умершей датчанки.

   - Ох, перестань ты мне вспоминать о ней! Многих уморил Ушаков, но мало кого мне было так жаль, как эту глупую девчонку! В ее вине наверное не было никакого злого умысла против меня.

   - Закон судит не за умысел, а за дело, ваше величество, и вы ни в коем случае - ни пред Богом, ни пред людьми - не ответственны за ошибки лиц, которым вверяете суд и расправу. Граф Ушаков в деле, он и в ответе! Если пред судом людским ответствен только тот, кто лично совершил преступление, то тем паче это должно быть так пред судом Божьим! Нельзя на самом деле требовать, чтобы на совести монархов тяготели все ошибки их подданных.

   - Да... Но вообще эта Тайная канцелярия...

   - Это учреждение само по себе есть учреждение высочайшей важности и высочайшей пользы для государства, и восстают против него только те, кто не понимает его или чувствует себя виновным пред правым законом!

   - Ты успокоил меня, спасибо!.. По-прежнему от тебя пришли ко мне и покой, и утешение! Так выписывай свою камеристку и представь ее мне! Я вполне полагаюсь на тебя и беспредельно верю тебе.

   Герцог нагнулся над рукой императрицы и прижался к ней губами с прежним, уже давно забытым, порывом.

   Чем-то прежним, отжитым, навеки утраченным повеяло на Анну Иоанновну от этого поцелуя. Она провела рукой по волосам Бирона и проводила его взглядом глубокой нежности.

   "Эх, кабы молодость назад!" - шевельнулось в сердце старой монархини.

   "Под старым пеплом искорка загорелась!" - насмешливо промелькнуло в уме старого фаворита, и он, пройдя мимо большого овального зеркала, бросил на себя самонадеянный взгляд.

  

  

   Время шло, и постройка нового дворца быстро подвигалась.

   Принцесса Анна, оправившаяся от своего недуга, продолжала грустить о погибшей Кларе и с ужасом вспоминала подробности ее мученической смерти, переданные ей досужими придворными вестовщицами. Она еще сильнее возненавидела Бирона и еще смелее и более открыто высказывала ему свою ненависть.

   Тем временем к ней была приставлена новая камеристка, рекомендованная герцогом и лично им вызванная из Риги или Ревеля. Принцесса точно не знала, откуда прибыла эта камеристка, но одного того, что она вызвана и определена Бироном, уже было довольно для того, чтобы внушить принцессе глубокую и непреодолимую антипатию к ней.

   Эта антипатия была тем страннее, что принцесса, вообще независтливая, очень любила кругом себя красивые лица, а новая камеристка была положительно красавица. Высокая, рослая, прекрасно сложенная, она представляла собою самый безукоризненный тип женской красоты - правда, несколько грубой, не особенно изящной, но неоспоримой. Человек с развитым вкусом и не рассматривающий женской красоты со стороны ее классических условий, мог свободно пройти мимо Регины Альтан, не заметив ее или даже отвернувшись от нее, но художник, поклонник реальной, хотя и грубой, формы, непременно остановился бы пред ней, как пред натурщицей, специально созданной природой для образов тех женщин, которые обессмертили имя Ван-Дейка.

   Впрочем, антипатию принцессы к новой пришелице разделяли многие при дворе.

   Регина при всей своей спокойной и невозмутимой вежливости носила в себе особый элемент чего-то протестующего, чего-то задорно требовательного и самоуверенного, отталкивавшего от нее многих. Она никогда ни с кем не спорила, но все высказываемые ею суждения носили на себе печать чего-то неопровержимого, не подлежащего не только спору, но и молчаливому сомнению. Она говорила, точно изрекала какие-либо сентенции, когда же постоянно недовольная ею принцесса Анна открыто и резко возражала ей, Регина уступала и умолкала с таким видом превосходства, с каким взрослые люди уступают и умолкают перед несмышленым ребенком.

   Даже к самому герцогу Бирону Регина относилась не только без малейшего подобострастия, а как будто свысока, и ему тоже уступала не иначе как с видом нескрываемого превосходства.

   Только перед императрицей гордая немка почтительно и молчаливо склоняла свою выразительную, красивую голову и ей только уступала почтительно и беспрекословно.

   К исполнению своих, в сущности несложных, обязанностей Регина относилась очень добросовестно, и самый придирчивый и взыскательный критик не нашел бы, в чем упрекнуть ее; со своими товарками и вообще с сослуживцами она была очень учтива, но отнюдь не предупредительна, и искренних друзей у нее при дворе не было.

   По странному противоречию жена Бирона, всегда на веру принимавшая все сказанное и сделанное ее супругом, не только не одобряла выбора Регины, но и ее самой, видимо, не любила и, заметив, что она не внушает особой симпатии принцессе Анне, прямо и открыто заявила поел едней, что вполне разделяет ее мнение и ее антипатию.

   Неизвестно, замечала ли сама Регина недружелюбное отношение к ней всего ее окружавшего, но верно то, что она не обращала на это ни малейшего внимания и держалась совершенно особняком, ни с кем не водя дружбы, ни с кем почти никогда не разговаривая и ограничивая все свои сношения с товарищами по службе отрывочными разговорами о предметах, не выходящих из района ее служебной деятельности.

   Гости со стороны к ней тоже не захаживали, и только в выговоренные ею заранее дни она пользовалась отпуском на несколько часов, причем выходила из дворца обыкновенно после обеда и возвращалась домой поздней ночью. Никто не интересовался следить за тем, где она бывала, и только мужская прислуга дворца, относившаяся к Регине с такою же антипатией, как и женская, втихомолку подсмеивалась над ночными экскурсиями "непогрешимой" Регины, на которые принцесса смотрела совершенно равнодушно, никогда не требуя ее в неурочные часы, и о которых императрица вовсе не знала.

   Единственным человеком, хорошо относившимся к новой камер-медхен, был принц Ульрих, которого по поводу этого благоволения даже слегка вышучивали при дворе. Эти шутки стороной доходили до принцессы Анны, но, конечно, не возбуждали в ней ни малейшей ревности к нелюбимому жениху.

   Во вновь строившемся дворце уже распределялись и комнаты между теми, кто был призван в нем обитать.

   Главный фасад был отведен под апартаменты императрицы; комнаты, расположенные в боковом крыле, предназначались для герцога Бирона с его семейством, а правый флигель, тоже крылом примыкавший ко дворцу, предназначался для будущей молодой четы.

   Принц Антон Ульрих, большой скопидом, деятельно следил за отделкой этой части дворца и немало удивлялся тому равнодушию, какое обнаруживала по этому поводу его царственная невеста.

   - Принцесса точно в каком-то невидимом пространстве обитает! - иногда говорил он, не на шутку рассерженный равнодушием своей невесты к благам богатства и роскоши. - Точно ничто из этого грешного мира не доходит до нее, и если бы не "некоторый граф", который сильно-таки угрожает моему будущему супружескому благополучию, то я пресерьезно подумал бы, что женюсь на мраморной статуе!..

   Все понимали, о каком именно "графе" говорил принц Антон, но его любили так же мало, как и его нареченную невесту, и никто не думал ни успокаивать его, ни защищать ее.

   В день прощальной аудиенции, назначенной императрицей отъезжавшему посланнику дрезденского двора, принцесса Анна едва могла удержаться от публичного выражения своего горя и, заметив на лице своего жениха насмешливую улыбку, возненавидела его еще сильнее прежнего.

   Вечером в этот день новая камеристка, раздевая принцессу Анну, к крайнему удивлению последней, неожиданно заговорила с ней о ее будущем супруге и со смелостью, какую совершенно исключал этикет, высказала свое убеждение в том, что высокое положение людей не всегда ограждает их от горя и многих крупных житейских невзгод.

   Анна Леопольдовна с удивлением взглянула на свою камеристку и пожелала узнать, кого именно она имела в виду в подобном разговоре?

   Та уклончиво ответила, что на ее родине далеко не все браки в сфере высшей аристократии и даже в сфере владетельных особ совершаются по личному выбору жениха и невесты и что она предполагает, что такой далеко не отрадный закон царит и в России.

   Принцесса Анна не без удивления выслушала камеристку и в первый раз пристально и внимательно взглянула на нее, причем была поражена ее выдающейся, хотя и не симпатичной красотой.

   - А почему вы сами не вышли замуж? - спросила она Регину.

   - Потому что я была очень разборчива, ваше высочество! - прямо и смело ответила камеристка.

   Принцесса Анна рассмеялась, затем спросила:

   - А женихов у вас было много?

   - Да, очень много! - прежним уверенным тоном ответила Регина.

   - У вас на родине осталась семья? - продолжала принцесса, заинтересованная оригинальной собеседницей.

   - Да, у меня там старушка-мать, ваше высочество!

   - И вы помогаете ей?

   - Да, я посылаю ей половину своего жалованья. Анна Леопольдовна сочувственно взглянула на нее и в первый раз заметила, что ее камеристка одета так богато и почти роскошно, как не одевались и иные придворные дамы. Однако она не захотела подобным замечанием обидеть свою оригинальную собеседницу. Но та как бы на лету поймала ее мысль и ответила на невысказанное ей замечание таким вызывающим взглядом, что принцесса, подчас довольно робкая, поневоле потупилась. Она вспомнила, что Регина была рекомендована и вызвана Бироном, и почему-то почти раскаялась, что согласилась принять ее к себе на службу.

   - А герцога вы давно знаете? - спросила принцесса, желая разрешением этого вопроса несколько выяснить себе личность своей камеристки.

   Та пристально взглянула на Анну Леопольдовну, и по ее красивому лицу промелькнула как бы тень какой-то досады.

   - Да, я помню его так же давно, как себя помню! - ответила она. - Я была еще ребенком, когда герцог бывал у нас - там, далеко, на моей родине!.. Он в то время не был еще ни так богат, ни так знатен, как теперь!..

   - Вы и его жену так же давно знаете?

   - Нет! Ее я знаю несравненно меньше.

   - И, кажется, не особенно горячо любите ее? - спросила принцесса Анна, увлеченная какою-то непроизвольной откровенностью.

   - Да разве кто-нибудь любит ее? - проговорила Регина тоном такой откровенной ненависти, что Анна Леопольдовна в душе поблагодарила Бога за то, что у нее нет таких врагов, как эта странная немка.

   Почти в тот же день на половине императрицы происходила другая, не менее характерная сцена.

   Герцог Бирон, рассердившийся за что-то на любимую камер-юнгферу императрицы Юшкову, сделал ей строгий выговор, и она, недовольная и сильно оскорбленная, оставшись одна при императрице, с огорченным и убитым видом припала к ее руке и, заливаясь слезами, проговорила:

   - Недолго мне осталось быть при вашем величестве! Недолго мне моим счастьем несказанным наслаждаться!

   - Про что ты говоришь? И кто отнимает у тебя твое счастье? - сдвигая брови, спросила императрица, не любившая этих предисловий, за которыми обыкновенно следовали какие-нибудь новые каверзы или сплетни.

   В этом смысле за Юшковой всегда оставалась пальма первенства, и государыня, подчас любившая быть в курсе всего, что делалось при ее дворе, иногда не прочь была выслушать свою любимицу.

   Однако на этот раз Анна Иоанновна не была особенно расположена к беседе с придворной вестовщицей, и последняя, заметив это, еще сильнее пригорюнилась.

   - Договаривай, коли начала, - гневно заметила императрица. - Про что ты речь завела? Кто тебя обидел? На кого жалобу принести хочешь?

   - Помилуйте, матушка вы наша! Да смею ли я, холопка, ваше величество своими жалобами утруждать! Я свое место знаю и понимаю, чем я вашему величеству обязана и как должна себя пред вами содержать!..

   - Знаешь, да не всегда исполняешь! - строго заметила государыня. - Договаривай, что ли... На кого ябеду сочинила?

   Юшкова обиделась.

   - От роду я ябедницей пред вашим величеством не бывала! - сквозь слезы произнесла она. Я к тому и свою речь повела, что я пред вашим величеством поставлена так, что мне грозит опала, коли я вовремя сама от вас убраться не догадаюсь!.. Да силушки моей не хватает... Привыкла я на наше солнышко красное каждый день любоваться. Не стерпит мое сердце преданное, чтобы вас, ваше величество, не видеть!.. Не уйду я сама; дождусь, пока лихие вороги меня от вас выживут!

   - Никаких у тебя нет лихих ворогов и никто тебя выживать не думает!.. А если ты на герцога в обиде за то, что он обрезал тебя, так сама виновата: не подвертывайся, не суй своего носа куда не следует!

   Юшкова покраснела.

   - Уж кому бы гневаться на меня, да не его светлости, - язвительно заметила она. - Уж пред кем я лишним своим глупым словом и виновата, да не пред ним!.. Как камень я молчу... слова от меня никто никогда не слыхал!

   - А что бы ты сказать про него могла? - гневно сдвигая брови, произнесла императрица. - И кто бы тебя слушать стал?

   В душе Анна Иоанновна была сильно заинтригована, но не хотела показать это. Уже несколько раз до нее доходили намеки о каком-то увлечении герцога, и хотя отношения состарившейся императрицы и состарившегося вместе с нею фаворита уже давно не носили никакого романтического характера, но равнодушно слышать о том, что она называла "неверностями" Бирона, Анна Иоанновна, по старой памяти, не могла, и всякий намек на что-нибудь подобное заставал ее врасплох.

   Так было и теперь. Императрица почуяла в словах обиженной Бироном Юшковой враждебную нотку против него и поняла, что за местью Юшкова не остановится.

   Понял это и шут императрицы, князь Голицын, вязавший в углу шерстяной чулок, и, с обычной своей бесцеремонностью вмешиваясь в разговор, заметил:

   - Выпустила змея жало!.. Быть кому-нибудь отравленному!

   - Молчал бы ты, князь сиятельный! - ядовито заметила ему Юшкова. - Не такой у тебя чин, чтобы людей язвить.

   - Да я ведь про змею, а не про тебя! - повел плечами шут. - Нешто ты - змея? Что ж, коли сама сознаешься, так я спорить с тобой не буду! Ты ее, государыня, не слушай! - обратился шут к императрице. - Мало ли что она молоть станет? Язык-то ведь без костей... никогда не устанет!

   - Твой-то не устал бы! - не унималась Юшкова. - Чья бы корова мычала, а наша бы молчала!

   - Собралась на герцога плести, а по дороге на меня наткнулась да и зазвонила во все колокола! - не сдавался Голицын.

   - Что такое про герцога?.. Что я про его светлость знать могу? - всполошилась Юшкова, которая не прочь была всячески поссорить свою повелительницу с ее любимцем, но при условии оставаться при этом, по возможности, в стороне. - Это ты, может, на его светлость всякую неправду вознести готов, а не я! - продолжала горячиться Юшкова, исподтишка наблюдавшая за тем, какое впечатление этот разговор производит на Анну Иоанновну.

   - Я и правды-то не говорю... не то что неправды! - гримасничая и кривляясь, заметил Голицын. - Моя хата с краю, я ничего не знаю!

   - Ты говори, да не заговаривайся! - строго заметила ему императрица. - Чего вы оба герцога к своим хамским разговорам припутали?

   - Да это не я, матушка царица, это все она! - с ужимками и притворяясь сильно перепуганным, произнес шут. - Она знает за собою грешок, да и рада его на других взваливать!

   - Какой такой грешок? Говори, шутовская твоя харя! Говори! - вся побагровев, затеяла Юшкова одну из тех сцен, которыми она нередко угощала императрицу и которые подчас не столько сердили, сколько смешили ее.

   Она допускала при себе подобные перебранки, выбирая для этого моменты отсутствия Бирона, который терпеть не мог ничего подобного и всегда восставал против фамильярного тона, царившего в тесном кружке императрицыных прихвостней.

   На этот раз Анна Иоанновна была меньше, нежели когда-нибудь, готова прервать завязавшийся пред нею спор. Она предвидела, что этот спор приведет ее к интересным открытиям.

   - Нечего вам перекоряться! Оба наврали, потому что оба - дураки! - произнесла она таким тоном, который старалась сделать миролюбивым, но которым, в глубине своей души, надеялась сильнее разжечь досаду и взаимную вражду противников.

   - Она-то и наврать не успела, потому что только загадки загадывала, матушка Анна Иоанновна! - заметил шут, - а я что говорил, то и говорю... Завела она шашни, да и боится, как бы тебе про них сорока на хвосте чего не

   принесла!.. Длиннохвостые у тебя сороки-то!.. Много они на своих хвостах всякого добра разносят!

   - Какие я шашни завела? Про что каркаешь, ворона шутовская? - не на шутку разобиделась Юшкова. - Говори, да не заговаривайся!.. Про меня и смолоду-то слухов никаких зазорных не ходило, а ты мои седые волосы позорить надумал.

   - Брось!.. Нешто я поверю? - со смехом старалась умиротворить Юшкову императрица. - Видишь, он шутит...

   - На то он и шут, чтобы шутить! - зло подчеркнула Юшкова. - Да я-то в шутихи не записывалась, и ему меня в шутовской цех записывать нечего... Много ваши шуты, матушка царица, позволять себе стали! Проходу от них никому нет!..

   - Уж и проходу нет? - подмигнул Голицын. - Нешто кто из нас в ваши камерюнгферские шашни путаться пробовал? Ходите вы себе по всем закоулкам вольготно и свободно и ни от кого вам запрета нет! На то вы и в девицах придворных состоите, чтобы грешить вовсю!.. Младенец только вашей чести девической не понимает да не ценит...

   Императрица рассмеялась.

   - Беда мне с тобой! - милостиво заметила она Голицыну. - Так как же, грешит Юшкова, а?

   - Не без того, матушка Анна Ивановна! Только я - не ябедник... Ты сама спросила бы ее, тогда и узнала бы все досконально... Или его светлость попытала бы хорошенько... Может, он тебе про все поведал бы.

   У императрицы сверкнули глаза.

   - Что вы сегодня все про герцога да про герцога? - заметила она. - Что он вам всем дался?

   - Мне-то что до него! - покачал головой Голицын. - А вот Аграфенушке он приглянулся.

   Юшкова даже с места привскочила.

   - Типун тебе на язык... мелево пустое! - подняла она обе руки. - Чего только твой язык дурацкий не наплетет?

   - А что я за невидаль сказал? - удивился шут. - Герцог у нас еще хоть куда... как есть в соку мужчина!.. На свою супружницу он небось уж всласть нагляделся; за важными барынями ухаживать - возни много, времени много потратить придется, а он у нас человек занятой! Он и надумал в мутной воде мелкую рыбицу половить!.. И рыбица податливая, сама на крючок идет, и ходить за ней недалеко: протянул руку, да и выбирай себе любую!

   - Экий у тебя язык какой... Экий язык какой! - живо переменяя тон, почти довольным голосом заметила Юшкова.

   Она поняла, что Голицын говорит в один голос с ней, и была рада такому сообщнику. Она знала, что шут не любил Бирона, и его содействие было Юшковой сильно по душе. В ее мстительном сердце не было места ни снисхождению, ни прощению. Герцог в тот день сильно унизил и оскорбил ее, а ее никто никогда безнаказанно не оскорблял.

  

  

   Прошла минута какого-то странного молчания. Императрица пристально глядела на обоих своих временных собеседников, и в ее душе, видимо, происходила какая-то борьба. Ей и хотелось узнать досконально, о чем завели речь эти две мелкие, но всезнающие сошки ее придворного штата, и прямо допрашивать ей не хотелось ни того, ни другого. Наконец она как будто решилась на что-то и, пристально взглянув на Голицына, сказала:

   - Ступай пока! Мне отдохнуть охота, а ты все тараторишь, помолчать не можешь!

   - Ладно, матушка Анна Ивановна! - вставая и собирая свое бесконечное вязанье, заметил шут. - Уйду я. Пущай Аграфенушка одна потарантит, где мне за ней угоняться? - И он направился к двери; но на пороге остановился и своим шутовским, фамильярным тоном крикнул императрице: - Только ты, Анна Ивановна, больно-то ушки на ейные рассказы не развешивай!.. Она ведь - что мелево пустое: ей что ни молоть, все равно... Тебе, не ровен час, от ее россказней дурацких огорчение приключиться может, а ей, сердечной, что? Соврала, да и к стороне, благо со вранья пошлины брать не указано!.. А и напрасно твои министры этого не устроят! - укоризненно покачал головой Голицын. - Все - слышно со всех сторон - доходов мало поступает да в деньгах умаление чувствуется, а они под руками лежат, на полу валяются, деньги-то эти самые!..

   - Где же они, по-твоему, валяются? - улыбнулась императрица.

   - А везде, матушка Анна Ивановна, как есть везде, куда ни оглянись!

   - Укажи! Может, я приму твой совет и укажу своим министрам...

   - И прими, сделай милость, прими! - поклонился ей шут.

   - Ну, ну... Говори!..

   - Да как ты мекаешь, много у тебя при дворе правды говорится?

   - Не знаю! Я подсчета правде не веду.

   - И хорошо делаешь, Анна Ивановна, ей Богу, хорошо делаешь! Ведь только понапрасну трудиться стала бы. Вот насчет вранья, так уж мое почтение!.. Этого добра - считай не хочу!

   - Да ты про доходы начал, а свел на вранье.

   - А в нем-то именно и доходы! Неужели ты сама слов моих смекнуть не могла? Ведь ежели, к примеру, с каждого сказанного вранья ты пошлину хоть самую маленькую положишь, так казна станет такие деньги огребать, что деваться с ними некуда будет!

   - И ты данником будешь? - рассмеялась императрица.

   - Известно - буду!.. Что я за обсевок в поле? С чего мне одному не врать, коли все подряд врут? Ну, я пошел! - крикнул он, переступая порог императрицыной комнаты. - Оставайся себе на здоровье, Аграфенушка! Болтай себе все, что на ум взбредет! - насмешливо раскланялся Голицын с камеристкой и, обращаясь к императрице, прибавил: - А ты, матушка Анна Ивановна, слушать-то ее слушай, а верить ей не больно верь!.. Она у нас с дуринкой и невесть чего наскажет!..

   И, бросив хитрый взгляд на оставшихся в комнате, шут исчез за дверью.

   Императрица проводила его нетерпеливым взглядом и, обращаясь к камеристке, громко и внушительно проговорила:

   - Ты знаешь меня, Аграфена? Не первый год, слава Богу, ты при мне состоишь... Знаешь, что я и наградить, и помиловать могу, но могу и наказать примерно, когда человек этого заслужит?

   - Как не знать, ваше величество!.. Кто вашей мудрости и вашего нрава ангельского не знает?

   - Ты не таранти, а слушай и отвечай мне толком.

   - Слушаю, матушка государыня, слушаю.

   - Про что ты вот уже целый час мне говоришь да все недоговариваешь? На что ты намеки свои хамские делаешь?

   В вопросе императрицы слышались одновременно и гнев, и любопытство.

   Юшкова поняла, что одинаково сильно можно и проиграть, и выиграть, и ее взяло раздумье.

   - Я ничего такого, государыня, доложить вам не хотела, смущенно сказала она. - Я так вообще... речь вела...

   У императрицы вырвался жест нетерпения.

   - Сказано, не юли!.. Ты меня знаешь! - прикрикнула она.

   Юшкова продолжала молчать. Она соображала и почти раскаялась, что завела этот рискованный разговор.

   Императрица пристально смотрела на нее.

   Камеристка поняла, что молчать нельзя, и на ее лице выразилась мгновенная решимость.

   - Не я разговор завела... его шут Голицын завел, - начала она, как бы собравшись с духом. - Он намеки давал и надо мной шутки шутил... Вашему величеству известно, что про меня смолоду таких речей никто не вел, какие он повел. Моя честь - смолоду береженая честь!

   - Да кому до твоей чести дело? - нетерпеливо перебила ее императрица. К чему ты ее тут припутала?

   - Не я припутала, государыня; Голицын намеки делал.

   - Да перестанешь ли ты? - сердито сверкнув глазами, выговорила императрица. - Сказано тебе, прямо говори, а не юли!..

   - Я и говорю прямо, ваше величество... Про меня вел речь шут ваш, а его намеки не до меня касались!.. Хотел он, как и я, предупредить вас, ваше величество, да боязно ему было Вот он и сбежал, и оставил меня одну отбояриваться.

   - Врешь, врешь!.. Ты начала!.. Если бы шут начал, он и до конца договорил бы... На кого ты намеки делала?!..

   - Он намекал, ваше величество, не я...

   - Аграфена! - крикнула императрица, и в ее голосе прозвучала такая нотка, против которой у Юшковой и возражений не нашлось, так как она поняла, что решительная минута наступила, и в душе обрекла себя на гибель...

   Говорить против фаворита было опасно. Но и молчать уже было нельзя, да и выпутаться не удалось бы: императрица уже поняла, про кого велась речь, - для Юшковой это было совершенно ясно...

   - Доложу я вам, ваше величество, все, что знаю и что успела проверить на деле, - заговорила она, - а коли ждет меня за мое усердие гибель конечная, так Господня святая воля!.. Сказано: "Близ царя - близ смерти".

   - В моем царствовании эта глупая пословица еще не нашла себе оправдания! При мне еще не погибал никто, кто мне верой и правдой служил! Говори!

   - Слушаю, ваше величество!.. Не смею вашего приказания ослушаться, на вашу волю вся отдаюсь.

   Императрица видела и понимала, что камеристка на этот раз говорила совершенно серьезно и с полным убеждением и что-то, что она рассчитывала сказать ей, не было простой болтовней. Это еще усиливало ее любопытство.

   - Изволили вы понять, ваше величество! Не сказал бы он, не задел бы меня - и я ничего не сказала бы!

   - Да что говорить-то? Не мямли!

   - А то, что не на меня его речь была направлена, не меня он в своих мыслях держал, когда насчет прислужниц царских речь свою вел... Я вашего дворца не позорила и вашей службе царской не изменяла... Неповинна я в этом!

   - Да что ты мне все про себя да про себя? Экая важность какая, что ты шашней не заводишь!.. Кто на тебя польстится-то? Кому ты нужна?

   Юшкова обиделась, и это незаслуженное оскорбление еще усилило злобу.

   - Была и я молода, ваше величество, да свою честь держать умела! - воскликнула она. - На службу свою позор не клала... не так, как другие!..

   - Да кто другие-то? И какое мне дело до ваших бабьих шашень? - нетерпеливо перебила ее императрица. - Ты мне про дело говори, а пустяков не разводи...

   - Да дело-то такое боязное, ваше величество, что не знаю я, как и подойти мне к нему.

   - Теперь уж поздно не знать; начала, так договаривай... Что за боязное дело у тебя на уме? Я тебя знаю... Попусту ты такой канители не заведешь!

   Эти слова придали камеристке бодрости; она почуяла в них веру императрицы к ее доносам.

   - Я по преданности своей холопской, - произнесла она и, внезапно опускаясь на колени перед императрицей, поклонилась ей в ноги.

   Анна Иоанновна тревожно отодвинулась и, слегка приподнявшись в кресле, произнесла:

   - Да что ты кланяешься? Чего ты так испугалась? Душу, что ли, ты чью-нибудь загубила? - спросила она, напрасно желая придать своим словам как бы шуточное значение.

   - Не о своей вине пред вами веду я речь, государыня, - смиренным голосом произнесла камеристка. - Что я пред вами? И как может моя холопская измена огорчить и расстроить вас, ваше величество.

   - Так про кого ж ты речь ведешь?.. Про какую измену толкуешь? Говори до конца!

   - Ох, велик тот конец, важен он! - вздохнула Юшкова, поднимаясь с колен и исподлобья взглядывая на императрицу. - Не всякое слово мой язык произнести дерзает, не всякое слово с моих уст слететь может!..

   - Аграфена! Не мямли! - уже хриплым, полным волнения голосом произнесла императрица. - Ты меня знаешь... понимаю я, чье ты имя хочешь произнести, понимаю, о ком ты свою речь ведешь... И сама ты понимаешь, что затеяла ты игру не шуточную, да останавливаться тебе в ней уже поздно!.. Ты про герцога заговорила? Да? Отвечай же!

   Юшкова вновь опустилась на колени и тихо, невнятно произнесла:

   - Так точно, ваше величество! Знаю я, что погибель себе изрекаю, да не может сдержаться мое сердце, не вольна я в нем.

   - За правду при мне еще никто не погибал! Если ты настоящую правду доложишь мне, ничего тебе за то не будет и никто про твои речи не узнает... Ну, а если соврешь, если оговоришь кого-либо понапрасну, тогда не жди пощады!.. Ты знаешь, я - лжи не потворщица и выносить ее не стану!..

   Говоря это, Анна Иоанновна забывала, что при ней-то именно и процветали та ложь и та клевета, от которых она так усердно открещивалась и которых она, на словах, так боялась, и которые так презирала.

   - Ну, говори, я жду! - уже серьезно и почти грозно проговорила монархиня.

   Юшкова тихонько перекрестилась под складками своей широкой шали, подаренной ей с плеча государыни.

   - Будешь ты говорить или нет?

   - Буду, матушка-царица, буду!.. Смею ли я, окаянная, ослушаться вашего величества?

   - Ну! Что общего нашли вы с шутом между моей женской служилой челядью и герцогом Курляндским?

   При этом вопросе императрица впилась взором в лицо своей собеседницы.

   - То и общего, ваше величество, что не все ваши камер-юнгферы с воли взяты и по своим заслугам к вашей священной особе приставлены.

   - Что ты хочешь сказать этим? Вы все по чьей-нибудь рекомендации поступили, и я даже не знаю, кто из вас кем ко мне поставлен.

   - Это так точно!.. Только каждая из нас допрежь того, чтобы к вашей священной особе доступ получить, в чьем ни на есть барском доме службу свою проходила и аттестацию себе какую ни на есть имеет... Опять же и уроженки мы .все здешние, петербургские, и свое родство здесь, при себе, имеем.

   - Ну!.. Дальше!

   - А дальше то, ваше величество, что затесались среди нас такие, которые из чужих мест сюда приехали и прямо вашей милостью взысканы, без особых на то причин.

   - Ты об этой пришлой немке говоришь, что к принцессе приставлена? - сдвигая брови, спросила императрица.

   - Так точно, милостивица наша, так точно... о той, что на место Клары взята.

   При имени Клары императрица слегка вздрогнула. Она не любила напоминания о погибшей камеристке.

   - Так она же не при мне состоит, а при моей племяннице Анне! - воскликнула она. - И что ты можешь сказать против нее?..

   - Не я, ваше величество, не я!.. Мне лично ничего про нее неизвестно, а люди говорят!.. И не смею я скрыть от вас, что уже давно слухи ходят... Да не смел никто доложить вам, ваше величество!

   - Какие слухи? О чем?

   - Ведь эта немка приставлена по воле его светлости; он сам и рекомендовать ее вам изволил?

   - Да, герцог сказал мне, что давно знает ее.

   - Ох! Вот это - истинная правда! - притворно вздохнула Юшкова. - Вот это - настоящая правда... Точно, его светлость эту немку окаянную давно знать изволит!

   - Что ж дурного в этом?

   - А то, что при таком его знакомстве не след было его светлости вводить эту басурманку в ваш дворец!..

   - Говори яснее! - строго сдвигая брови, произнесла императрица.

   - Чего же мне, окаянной, еще яснее вам докладывать? Герцог давно изволил эту немку своей милостью пожаловать, и она уже давненько при нем в любовницах состоит!

   Юшкова сказала это слово и сама вздрогнула: такое слово в те времена имело страшное, роковое значение; оно грозило и допросом, и застенком, и пытками...

   Бирон не щадил своих личных врагов, а стоял он так твердо, что явных врагов у него на истерзанной им Руси и не было...

   На императрицу слово, произнесенное камеристкой, произвело такое же действие, как и на самое Юшкову: оно как бы ошеломило ее.

   Произнеся его, Юшкова замолчала на минуту и, пристально взглянув в лицо государыни, увидала, что Анна Иоанновна сначала покраснела, а затем разом побледнела, как полотно. Она давно не слыхала такого смелого слова.

   - Повтори, что ты сказала! - с расстановкой произнесла императрица.

   Юшкова дрожащим голосом повторила свои слова. Императрица помолчала с минуту, а затем спросила:

   - Ты... от кого знаешь это?

   - От людей слышала, ваше величество! Люди ложь - и я тож! - попробовала она отбояриться от произнесенных слов.

   Но сказанного уже было не вернуть; произнесенные ею слова слишком глубоко запали в душу ее державной слушательницы.

   - Не виляй! - строго подняла на нее императрица свой проницательный взгляд. - Говори, от кого ты слышала про любовную связь герцога с камеристкой принцессы Анны?

   - От стражника в Летнем дворце, ваше величество, и здесь от людей, которые при стройке нового дворца состоят.

   - При... стройке? Причем тут стройка?

   - А видят они, на работе стоя, куда отлучается камеристка принцессы... Ведь вам, ваше величество, известно, что эта Регина выговаривала себе выход из дворца по известным дням?

   - Да, это точно, - как будто что-то соображая, проговорила Анна Иоанновна.

   - И что возвращается она всегда поздным-поздно... в таком часу, в котором настоящей, честной женщине, не то что девушке, возвращаться неприлично?..

   - Доходил до меня слух и об этом, - в раздумье проговорила императрица.

   - А не изволили вы заметить, что в те часы, когда она отлучается, его светлость дома заниматься изволит и к вашему величеству с докладом не является?

   - Нет, этого я не замечала, - сдвигая брови, произнесла императрица, как бы что-то припоминая. - Но это не трудно будет проверить.

   - Само собой, не трудно, ваше величество! Немка давно не выходила; на днях, гляди, отпросится у ее высочества.

   - Я скажу Анне, чтобы она тогда доложила мне.