Соколова Александра Ивановна - Тайна царскосельского дворца

а стала. Она понимала, что в ее жизни сейчас должен свершиться перелом, но не могла и не хотела покорно преклониться перед грозной деспотической волей, угрожавшей ей.

   - Что вам угодно от меня и почему вы в такой неурочный час потревожили меня своим посещением? - спросила она.

   - Я явился к вам по приказанию начальства! - учтиво, но твердо произнес в ответ офицер, - по воле государыни императрицы, вы должны немедленно оставить дворец и следовать за мною!

   - За вами?.. Куда? - вне себя от удивления и от страха переспросила Адеркас.

   Она поняла в эту минуту возможность всего, вплоть до тюрьмы и до пыток в застенке...

   - Вы своевременно узнаете это, а теперь я обязан только дать вам доказательство того, что я действую не по личному произволу... В этом убедят вас эти господа, - и офицер указал рукою на сопровождавших его лиц и, слегка отступив, дал им место.

   Один из них - тот, который был постарше - подошел и громким ровным голосом, как читают акафист, прочитал решение Тайной канцелярии о немедленной высылке швейцарской подданной - в официальном документе так и стояло: "подданной" - за пределы России, с воспрещением когда-либо вновь возвратиться на русскую территорию...

   Адеркас выслушала свой приговор спокойно и почти хладнокровно. Она хорошо понимала, что могло быть и несравненно хуже.

   - Хорошо, я покоряюсь воле государыни императрицы и принимаю эту... награду за труды, понесенные мною на службе ее величества! - гордо заявила она. - Сколько времени мне дано будет на нужные сборы и приготовления?

   - Четверть часа! - вынимая из кармана большую серебряную "луковицу", ответил за офицера старший из приказных, окончательно вошедший в роль распорядителя.

   - Как? Только четверть часа? Но это невозможно!

   - Сопротивление монаршей воле ни к чему хорошему не приведет вас! - хладнокровно заметил ей приказной. - Вы все равно будете силой взяты и посажены в повозку!..

   - Но... Мне дадут, наконец, возможность проститься с моей воспитанницей? Столько лет, проведенных ею на моем попечении, дают мне право...

   - В приказе, врученном нам из Тайной канцелярии, ни о чем подобном не упоминается. Напротив, там сказано, чтобы с минуты объявления вам приговора вы ни с кем не имели ни малейшего сообщения.

   - Но... Я должна собраться.

   - Вы захватите с собой только самое необходимое... Все остальное будет переслано полномочному резиденту Швейцарского Союза для передачи вам... Будьте совершенно спокойны! Все будет в полной сохранности!

   - Но это насилие! Я обращусь к защите своего правительства!

   - Вы свободны делать все, что вам угодно, но я обязан исполнить возложенное на меня поручение! - произнес офицер голосом, не терпевшим возражения. - Эти господа объяснили вам, по чьему решению состоялось распоряжение относительно вашей высылки из пределов России. На подлинной бумаге стоит личная подпись государыни императрицы, и не нам с вами, конечно, обсуждать большую или меньшую справедливость поразившего вас приговора. Жаловаться вы можете кому и когда вам будет угодно, но в настоящую минуту я прошу вас и требую, чтобы вы, не теряя напрасно времени, немедленно следовали за мной, не пытаясь не только с кем-либо прощаться, но и оповещать кого бы то ни было о вашем отъезде!.. Все те, кому нужно будет узнать подробности этого дела, будут своевременно извещены о нем. Прошу вас собираться!..

   Тон речи офицера был так тверд, он говорил с таким апломбом и такой уверенностью, что никакое сопротивление не было возможно. Адеркас сразу же поняла это, но все же спросила:

   - Однако могу я узнать по крайней мере, куда меня везут?

   - Я уже сказал вам, что вы узнаете это своевременно, но я не нахожу ничего противозаконного в том, чтобы еще прямее и положительнее ответить на ваш вопрос. Вы будете отвезены на границу и там сданы лицу, которое будет выслано вам навстречу для передачи вас вашему правительству.

   - Как? Прямо сейчас? За границу?

   - Да, без малейшего промедления... Мне дан на этот счет строжайший приказ.

   - Но я могу по крайней мере взять с собой свою горничную? Не могу же я совершать такое дальнее путешествие совершенно одна!.. Мне нужна также и мужская прислуга. Нужно заботиться о почтовых экипажах, о лошадях...

   - Все распоряжения в этом смысле будут сделаны помимо вас; все уже заказано и приготовлено, но с собой взять вы никого не можете. Да это вам и не нужно: до пределов Петербургской губернии я буду сопровождать вас лично, при дежурстве двух капралов. Дальше вы проследуете уже без офицера, с тремя отряженными для этого капралами.

   Из груди старой швейцарки при этих словах вырвался стон негодования.

   - Как?! Я одна... с солдатами?.. Какое поругание! И за что все это? За что?

   - Ни в какие объяснения входить с вами я не уполномочен и с вашим делом вовсе не знаком! - твердым голосом ответил офицер. - Я ручаюсь вам за то, что в пути вы не подвергнетесь никаким неприятностям со стороны вашего конвоя. На этот случай мною лично будет дано строгое приказание тем, кому я буду сдавать вас. А теперь пожалуйте... Четверть часа, данные вам господами членами Тайной канцелярии, истекли в ненужных переговорах, и я более ждать не могу... Пожалуйте! - и он повелительным жестом указал Адеркас на дверь.

   Эта угроза подействовала сильнее всего остального, и ровно пять минут спустя Адеркас, бледная как полотно, но наружно спокойная, выходила вместе с конвоировавшими ее лицами из ворот Летнего дворца с небольшим дорожным мешком в руках и довольно объемистой деревянной шкатулкой, которую нес за ней один из сопровождавших ее капралов.

   Проходя под окнами принцессы, Адеркас на минуту приостановилась и кашлянула, но была грубо оттащена от окна одним из капралов с предупреждением, что при малейшей попытке оповестить кого-либо о всем случившемся с ней она будет немедленно перевезена не на почтовую станцию, а в каземат крепости и там поступит в распоряжение членов Тайной канцелярии.

   Угроза возымела свое действие, и швейцарка прошла под окнами своей любимицы, только Долгим взглядом простившись с ней.

   Велико было на следующий день горе принцессы, которой сначала не хотели говорить правду об отъезде ее воспитательницы и которая только угрозой лично обратиться к императрице могла выудить у своей верной Клары истинный рассказ обо всем произошедшем.

   Верная камеристка знала, что обращение к державной тетке вызовет против ее горячо любимой госпожи целую бурю упреков и гонений, и во избежание этого поведала ей всю горькую истину.

   Горе принцессы было велико, но велико было и ее ожесточение против тетки и главным образом против герцога Бирона, который - она это хорошо понимала - был главным деятелем во всем этом инциденте.

   Принцесса, несмотря на просьбы своей верной Клары, совершенно отказалась выйти из своей комнаты и на вызов императрицы ответила через присланную за ней Юшкову, что чувствует себя сильно нездоровой и никак не может одеться и прийти на призыв ее величества.

   Посланный по настоянию герцога доктор императрицы, португалец Антон Санхец, подтвердил серьезное нездоровье принцессы, и только этим Анна Леопольдовна избавилась от нового преследования со стороны Бирона, старавшегося убедить императрицу, что молодая девушка симулирует болезнь с целью бравировать ее приказанием.

   Между тем принцесса действительно лежала в жару. Все случившееся было так неожиданно для нее и грозило ей столькими осложнениями в будущем, что не мудрено было, что у нее от волнения и пролитых слез действительно разболелась голова и значительно повысилась температура.

   Так прошло до вечера. Вдруг перепуганная и как смерть бледная Клара, вбежав в комнату своей госпожи и бросившись на колени перед ее постелью, сообщила ей, что за нею лично учрежден особый тщательный надзор и что ей угрожает участь несравненно более тяжкая, нежели та, которая поразила Адеркас. Это известие сильно взволновало принцессу.

   - Откуда ты взяла это? - спросила она, подымая с пола свою любимицу и ласково утирая ее горячие слезы. - От кого ты слышала об этом?

   - О, я и перед вами не смею назвать имя того, кто сообщил мне об этом! - вся дрожа от страха, проговорила Клара. - У стен в этом доме есть уши!

   - Но... может быть, это неправда?

   - Нет, ваше высочество, истинная правда! Тот, кто пришел предупредить меня, ни ошибиться, ни обмануть меня не мог... Я верю ему, как самой себе.

   - Но что же такое случилось?

   - Узнали о том... что происходило прошедшей ночью, ваше высочество!.. Я говорила вам, что за нами следили в саду.

   - Ты ошибаешься! Если бы за нами действительно следили, то опасность, нам угрожавшая, уже давно разразилась бы!

   - Они ждали, ваше высочество, хотели раньше избавиться от госпожи Адеркас. Моя скромная личность представляла для них меньший интерес. Спасите меня, ваше высочество! Спасите меня! - вновь бросилась Клара на колени перед взволнованной Анной Леопольдовной. - Вы знаете, что я не личные свои интересы отстаивала, не за себя лично хлопотала... Я, любя вас, приносила себя в жертву... Неужели вы дадите погубить меня?

   - Успокойся, моя бедная Клара! - нагибаясь к ней и целуя ее в голову, произнесла принцесса Анна голосом, полным ласки и искреннего сочувствия. - Я не оставлю тебя... Я не могу, не смею оставить тебя. До тебя дойдут только пройдя через мой труп!.. А я живая в руки не дамся никому!.. Довольно уж выпито крови на Руси; пора герцогу Бирону и насытиться русской кровью!

   Этот разговор был прерван приходом сенной девушки императрицы, Ариши, личности по своему положению довольно влиятельной, но еще ни разу не употребившей своего относительного влияния на погибель человека. В Арише "душа была", как говорили о ней во дворце, и говорили это не напрасно.

   Войдя в комнату принцессы Анны по приказанию приславшей ее императрицы, девушка старалась не видеть и не замечать той сцены, которой она оказалась невольной свидетельницей, и, тих? шепнув Кларе: "Ступай вон!" - доложила принцессе, что тетушка просит ее к себе.

   - Да ведь я же сказала, что не могу, что я больна! - нетерпеливо ответила Анна. - Герцог Курляндский даже доктора присылал освидетельствовать меня! Чего же от меня еще нужно?

   - Ее величество прогневаться изволят! - в виде наставления пояснила Ариша. - Они и так гневны изволят быть сегодня...

   Клара, в эту минуту выходившая из двери, бросила на Анну Леопольдовну умоляющий взгляд. Она, как утопающий, хваталась за соломинку и думала, что присутствие ее госпожи у державной тетки отведет от ее обреченной головы тот ужас, который надвигался на нее... У принцессы вырвался энергичный жест.

   - Хорошо! Я встану больная и приду к тетушке... Скажи ей это, Ариша! И прибавь, что ты сама видела меня в постели.

   - Что им мои слова? - тихо повела плечами посланная. - Пошто они меня слушать станут?

   - Пошли Клару одеть меня! - сказала принцесса, обращаясь к выходившей из комнаты Арише, но внезапно остановилась, услыхав громкий и пронзительный крик, раздавшийся со стороны сада: ей показалось, что это голос Клары. - Клару ко мне! - уже повелительно крикнула она, с испугом взглядывая на грустное лицо Ариши. - Ты слышала, что я тебе приказываю? - вновь крикнула она.

   Та потупилась.

   - Иди же!

   - Иду... Иду, ваше высочество! - проговорила в ответ девушка, исчезая за дверью.

  

  

   Принцесса Анна поняла все.

   Вне себя от волнения, она наскоро накинула на себя, без посторонней помощи, простую домашнюю робу и почти бегом направилась в апартаменты императрицы.

   Та лежала в своем обычном любимом кресле, с закрытыми глазами и с выражением сильного утомления на лице. При поспешном появлении племянницы она вздрогнула и, открыв глаза, спросила:

   - Ты, Анна?

   - Да, тетушка, это я! Но вы больны? Позвольте мне в таком случае лучше уйти... Я расстроила бы вас своей беседой в эту минуту... Я не могу говорить спокойно. Я слишком страдаю, слишком боюсь.

   - Боишься? Чего же ты боишься?

   - Всего, ваше величество: и ареста, и пытки, и насильственной смерти - всего, чего можно бояться в стране, где неутомимо льется кровь, где ее пьют ненасытно!

   - Ты с ума сошла, дерзкая девчонка? - приподымаясь на своих подушках, крикнула императрица. - Ты забываешь, с кем ты говоришь?

   - Нет, ваше величество, я помню и знаю, что говорю с властительницей полумира, с существом, стоящим выше всех нас... чье сердце доступно всему честному, всему хорошему и благому, но чья воля подчинена злому духу России.

   - Я повторяю тебе, что ты с ума сошла! Я не узнаю тебя!.. Откуда взяла ты смелость так говорить со мной?

   - Мое горе дало мне эту смелость, ваше величество, мое глубокое, безысходное горе! - ответила Анна Леопольдовна. - Я знаю, чем я обязана милостивому отношению вашего величества к моей горькой сиротской судьбе; я сознаю всю силу ваших благодеяний. Но я - человек, ваше величество, я - женщина, хотя еще и очень молодая, но сознающая и свое человеческое достоинство, и то положение, в какое вам угодно было поставить меня!.. Это положение налагает на меня свои обязанности, государыня! Я должна защищать свое самолюбие от оскорблений; я не смею и не должна переносить незаслуженные обиды.

   - Тебя никто не думает обижать, но и от тебя тоже никто не намерен сносить никаких оскорблений.

   - Да разве можно оскорбить герцога, ваше величество? Разве можно обидеть человека, только и живущего теми обидами, которые он наносит всем вокруг себя? За что он отнял у меня моего лучшего друга? За что он позорно изгнал женщину, преданную мне, вырастившую меня с любовью и никогда не покидавшую меня?..

   - Ты говоришь о швейцарке Адеркас?

   - Да, о ней, ваше величество!

   - Ты напрасно винишь в этом Бирона; Адеркас выслана по моему личному повелению.

   - Продиктованному вам герцогом?

   - Я под чужую диктовку не живу и указов не подписываю! - сдвигая брови, сказала императрица. - Ты опять-таки забываешься и не взвешиваешь своих слов.

   - Нет, ваше величество, все мои слова строго обдуманы. Я сознаю все то, что говорю.

   - В таком случае тебе доктор нужен... Только человек, окончательно сошедший с ума, может позволить себе говорить со мной в том тоне, каким говоришь ты! Ты хочешь знать, за что выслана твоя воспитательница Адеркас? Да?

   - Да, ваше величество! Мной при этом руководит не простое любопытство, а душевная потребность узнать дальнейшую судьбу человека, которому я многим обязана.

   - Твой вопрос и дерзок, и смел. Ты сама лучше, нежели кто-нибудь, должна знать, за что выслана твоя "воспитательница": именно за то, что она тебя так дурно воспитала, подготовив из тебя то, что из тебя вышло, сама же первая потворствовала твоим отклонениям от законов строгого приличия и от уважения, каким ты обязана мне! Я не хочу и не могу говорить с тобой обо всем, что произошло здесь после этого несчастного бала; ты сама знаешь это лучше меня... И я удивляюсь, что, сознавая всю глубину своей вины, ты еще осмеливаешься винить других и требовать от меня отчета в моих действиях и распоряжениях. Повторяю тебе, ты слишком смела, Анна!

   - Но если виновата я, то за что же другим страдать за мои ошибки?

   - За гнусное и преступное потворство, вот за что! Знаю, что твоя бывшая "воспитательница" принимала на себя гнусную роль посорницы в твоих сношениях с этим проходимцем Динаром, у которого в душе так же мало любви, как и уважения... Рассуди сама, что должен подумать о тебе, принцессе крови, дерзкий интриган, который прислан сюда правительством, ошибочно доверившимся ему, и который насмеялся над этим доверием, задумав соблазнить и увлечь не кого иного, как будущую наследницу русского престола!.. Подумай сама об этом! Ведь не жениться же он на тебе надумал? Во-первых, он дерзкой мыслью не смеет заноситься так высоко, а во-вторых, он - человек женатый... и оба вы с ним хорошо знаете это. Во что же ты себя готовила? На что ты себя обрекала, если уже не обрекла?.. На роль любовницы чужеземного выходца, единственным достоинством которого являются его смазливая рожа да его непомерная дерзость?

   Принцесса Анна слушала молча, опустив голову на грудь.

   Императрица между тем продолжала:

   - И раз твоя "воспитательница" брала на себя гнусную роль пособницы всей этой грязной и смелой интриги, ей нет прощения. Ее измена может сравниться только с жалом змеи, отогретой на честной груди!.. И чем она заплатила мне за все это? Я уже не говорю о том, что живя при моем дворе, она обогатилась и ежегодно, под предлогом помощи бедным родственникам, отсылала крупные деньги за границу. Денежным расчетам я большого значения не придаю, но неблагодарных ненавижу и презираю и пощады им никогда не даю! Я несравненно строже и суровее поступила бы с твоей "воспитательницей", если бы не герцог, который упорно уговаривал меня удовольствоваться высылкой за границу. Ты и здесь ошиблась, и была несправедлива к герцогу... Ему ты обязана и тем, что я с тобой так милостиво говорю в настоящую минуту; по личному своему побуждению я несравненно строже отнеслась бы к тебе!

   - Простите меня великодушно, но ваш гнев, поразивший меня, был бы отраднее милости, которой я обязана герцогу Курляндскому! - твердо произнесла Анна Леопольдовна.

   - Ты так сильно ненавидишь герцога?

   - Так же сильно, как и он меня, ваше величество!

   - Но повторяю тебе, что он далек от ненависти к тебе и, напротив, защищает против меня твои интересы.

   - Я усердно просила бы его не принимать во мне никакого участия и не защищать моих интересов ни перед кем! Но, тетушка, раз уже вам угодно было заговорить милостиво со мной о той... неосторожности, которая так прогневала вас, то благоволите сказать мне: неужели я никогда больше не увижу моей милой, дорогой Матильды?..

   - Адеркас? Нет, никогда, по крайней мере до тех пор, пока я жива. После меня твой муж может простить и вернуть ее, если захочет.

   - Вы говорите о моем браке, как будто он уже совершился?..

   - Я считаю его совершившимся и повторяю тебе, что твоя бывшая "воспитательница" может вернуться в Россию только после моей смерти, с разрешения твоего мужа.

   - Если действительно моему браку с принцем Ульрихом суждено совершиться, то от него я так же мало желаю принимать одолжений, как и от герцога Бирона! - гордо поднимая голову, произнесла принцесса Анна.

   Императрица вспыхнула и резко проговорила:

   - Ступай к себе! Я советую тебе одуматься и остановиться хотя бы на том, что твои дикие фантазии влекут за собой гибель всех тех, кто потворствует им. Не жалеешь ты себя, моей короны не жалеешь, так пожалей хотя бы жизнь тех, кому приходится расплачиваться за твои безнравственные прихоти! Ты знаешь, что мое правительство не щадит тех, кого изобличают в оскорблении трона и самодержавной власти, и твои сообщники все известны.

   При этих словах лицо принцессы покрылось смертельной бледностью. Она поняла, о ком говорила императрица.

   Адеркас, как лицо привилегированное, могла быть только выслана; императрица напрасно относила к великодушию герцога избавление ее от большего наказания. Но Клара... Если ее участие в увлечении принцессы сделалось известным грозной Тайной канцелярии, то что будет с нею? Что ждет ее?

   Принцесса вздрогнула и, сложив руки, обратилась к императрице:

   - Тетушка, именем Бога умоляю вас - скажите мне: одна ли госпожа Адеркас поплатилась за мою... неосторожность?..

   - Это тебе лучше знать, нежели мне. Если она одна помогала тебе в этом... преступном свидании, то, стало быть, и поплатилась она одна... Если же ты еще знаешь пособников, то и с ними можешь проститься заочно!..

   Принцесса бросилась на колени перед креслом, в котором лежала императрица, и умоляющим голосом воскликнула:

   - Тетушка! Во имя всего святого... во имя вашей молодости и тех минут счастья, какие она дала вам, пощадите...

   - Кого пощадить? - холодно спросила императрица, пристально взглядывая на племянницу.

   - Клара не виновата!

   По лицу императрицы скользнула недобрая улыбка, и она промолвила:

   - Ты сама назвала ее. Ты уже слышала и знаешь, что никто из лиц, виновных в гнусном пособничестве тому, что набросило тень позора на мою царственную семью, не будет пощажен!.. Изменить это не может никто!.. Перед этим приговором все бессильны!..

   - Но ведь Клара ни в чем не виновата! Она так молода!.. Можно ли было требовать от нее строгого рассудка? Наконец, она просто повиновалась мне! Меня казните, если я заслужила казнь, но простите тех, кто виновен только благодаря своей преданности мне!

   - Повторяю тебе, что слова прощения никто не услышит. Даже сам герцог, если бы он пожелал избавить кого-нибудь от моего гнева, был бы бессилен сделать это!

   - Как? Стало быть, и моя бедная Клара тоже будет навсегда удалена от меня? И ее тоже ушлют на ее далекую родину?

   Императрица поняла, что под вопросом, предложенным ей принцессой, кроется опасение за худшую судьбу ее любимой камеристки, и промолчала.

   Анну Леопольдоьну это молчание привело в окончательный ужас. Ей припомнился тот крик, который она услыхала там, на своей половине, и мороз пробежал у нее по коже.

   - Но Клара еще состоит при мне?.. Она у меня на службе? - спросила принцесса, почти не отдавая себе отчета в своих словах.

   Императрица продолжала хранить упорное молчание.

   Анна Леопольдовна схватилась руками за голову и мучительно застонала. Она поняла все страшное значение этого упорного молчания.

   - Тетушка! Что сделали с Кларой? Где она? - простонала она, вновь опускаясь на колени перед императрицей. - Скажите мне, где она...

   - Это - дело лиц, специально заведующих делами моей канцелярии! - строго и холодно ответила императрица. - Я только даю свою санкцию на предание суду, а в последующие распоряжения я уже более не вхожу.

   - Дела... вашей канцелярии!.. Да ведь это - Тайная канцелярия! - тоном, полным непритворного ужаса, воскликнула принцесса. - Тетушка... во имя Бога ответьте мне! Клара, признанная виновной, тоже будет выслана, как и Матильда, или ее будут судить здесь, в России?

   - Еще раз повторяю тебе, что эти подробности не касаются меня. Во всяком случае, суду должен предшествовать допрос.

   - Допрос... в вашей канцелярии? Боже мой!.. Да ведь это - пытка! - и Анна Леопольдовна вновь застонала, закрыв лицо руками. - Тетушка, вы не знаете меня!.. Я готова руки на себя наложить при мысли, что за меня может так страшно пострадать неповинное лицо! Спасите меня от отчаяния.

   - Об этом раньше надо было думать! - холодно ответила императрица. - Тебя предупреждали... тебе добра желали...

   - Кто! Кто, тетушка? Герцог Бирон? Да? О, этот герцог, это имя, вечно попадающееся на моем пути!.. Но хорошо, я согласна... Я даже его готова попросить за Клару, если ей грозит то, что угрожает всем, имеющим дело с вашей Тайной канцелярией!

   - Герцога нет дома, он уехал на весь остальной день, и ты не можешь видеть его сегодня.

   - Но ведь не сегодня, не сейчас же возьмут мою несчастную, мою преданную и ни в чем неповинную Клару? Я успею увидать герцога и переговорить с ним?

   - Не знаю, право, я в это тоже не вхожу и никак не могу назначить тебе точный срок, в который ты можешь переговорить с герцогом!

   - Но вы можете отсрочить этот несчастный арест и этот страшный допрос, если они даже решены!.. Отсрочить только до того времени, в которое я могу переговорить с герцогом!

   - Мне это дело совершенно незнакомо и к тому же я имею полное основание думать, что все твои попытки у герцога не приведут положительно ни к чему... Раз уже решенное дело герцог перерешать не станет. Да и нельзя перерешать его, раз оно скреплено моей резолюцией: это значило бы нарушать мой приказ... А такого поступка Бирон никогда себе не позволит.

   - Ах, Боже мой!.. Он так много позволял себе и позволяет поступков хуже этого! - ломая руки, в отчаянии проговорила принцесса Анна

   - Ты и в эту минуту не можешь отрешиться от привычки осуждать герцога Бирона? - воскликнула государыня. - Какой же милости ты от него хочешь?

   - Я не милости хочу от него, а правды... Что я сделала ему, что он так жестоко, так немилосердно преследует меня?

   - Он... преследует тебя? Я, напротив, нахожу, что он слишком много выносит от тебя!

   Принцесса нервно захохотала:

   - Он? Герцог Бирон?.. От кого-нибудь что-нибудь выносит...

   - Да, ты к нему очень несправедлива...

   - Я... несправедлива... к герцогу Курляндскому?.. Боже мой!.. Да где же правда?.. Он отнял и продолжает отнимать у меня все, что мне дорого, и навязывать мне все, что внушает мне ненависть и отвращение! Он взял у меня Матильду, которая любила меня, как свою дочь; он - я знаю это наверное - пытается взять у меня человека, дорогого мне... Он мою молодость у меня берет, берет то, чем красна жизнь, чем красна молодость! И за все это он сначала прочил мне в мужья своего сына, а затем настаивал на моем браке с ненавистным мне принцем Антоном Брауншвейгским! За что он, как злой дух, впился в мою сиротскую жизнь и не хочет меня живую отпустить на волю? Мне не нужны ни величие, ни богатство, ни власть... Мне счастье нужно, как нужно оно всем, кто сознательно относится к жизни и не признает ее единственной задачей тщеславие и обогащение!.. Умоляю вас, ваше величество, именем моей покойной матери... именем всего, что когда-нибудь было дорого вам, отпустите меня обратно на мою бедную родину, но отпустите со мною все, что дорого и близко мне! Я не могу долее выносить эту ежедневную тревогу, ощущать над собою эту ежедневную, неустанную вражду!.. Я с ума сойду от нее!..

   У императрицы вырвался жест нетерпения.

   - Так ты сама сознаешься, что твоя камер-медхен Клара помогала тебе в твоих непозволительных шашнях и сопровождала тебя в твоем последнем свидании с этим интриганом, которого я заставлю дорогой ценой поплатиться за смелость этого свидания. Ты сама добровольно сознаешься в этом?

   Принцесса поняла, что ее хотят поймать на слове, и вооружилась смелостью.

   - Нет, я ни в чем не сознавалась вам и ничего подобного не говорила! - смело ответила она, прямо глядя в глаза императрице.

   - Как не сознавалась? Ты только что сейчас сказала...

   - Я не могла сказать это! Я ни на какое свидание не ходила... и если бы и пошла, то наверное никого не взяла бы с собой!.. Это была бы слишком большая неосторожность!..

   Императрица бросила на нее взгляд сожаления и промолвила:

   - Ты совершенно теряешь голову, моя бедная Анна! Все это дело уже выяснено, указ мною подписан... и ни о чем в данную минуту и толковать не стоит!

   - Вы хотите моей смерти, тетушка?.. Вы положительно моей смерти хотите! - застонала Анна Леопольдовна, почти падая на близ стоявший стул. - Вы не верите тому, что я не переживу сознания, что из-за меня погибнет преданное мне, безобидное и совершенно неповинное существо?.. Клара понятия не имела, куда и зачем я иду, я обманула ее. Я сказала ей, что у меня болит голова и что я хочу просто прогуляться...

   По желтому и одутловатому лицу императрицы скользнула недобрая улыбка.

   - Вот видишь, как ты сама себя выдаешь? - воскликнула она. - Сейчас ты пробовала уверить меня, что ты никуда не ходила и тебя никто никуда не сопровождал...

   Принцесса заломила над головою руки.

   - Вы ловите меня на словах, вы поступаете со мной жестоко, тетушка! Это - не вы, это герцог говорит вашими устами... Вы ни на что подобное не способны!

   Императрица грозно сдвинула брови.

   - Оставь меня! Ступай к себе, Анна, - сказала она. - Ты совсем утомила меня своими порывистыми, больными разговорами. Ты точно в бреду городишь... и я верю, что ты и впрямь больна... Отправься к себе! Я перед вечером опять пришлю к тебе Санхеца или Фишера... Надо, чтобы они тобой хорошенько занялись! Вот что значит своеволие! - проговорила она в заключение.

   Принцесса Анна, совершенно обессилевшая от горя и волнения, встала с места и машинальным шагом направилась к двери. Ее походка носила на себе какой-то странный, болезненный характер. Так ходят лунатики в припадке своей загадочной, еще не выясненной медициною болезни.

   Императрица посмотрела ей вслед и три раза хлопнула в ладоши, что значило, что она зовет дежурную камеристку.

   На зов вошла Юшкова.

   - Пошли за Шульцем! Скажи, чтобы через час он ко мне сюда явился... Санхецу я меньше верю... У него все ужимки какие-то... Я не всегда понимаю его!..

   Юшкова состроила встревоженное лицо.

   - Что с вами, матушка вы наша? - качая головой, осведомилась она.

   - Не обо мне речь... Ступай! - почти гневно произнесла императрица, не любившая приторных ужимок своей камеристки.

  

  

   В тот же день, поздним вечером, большая колымага, сопровождаемая по сторонам вооруженными солдатами, направлялась вдоль по Невской перспективе к тому месту, на котором теперь находится Михайловский театр.

   Там, среди большого пустыря, возвышалось несколько мрачных однородных строений, отгороженных от проезда и соседних домов большим глухим тыном.

   Впрочем, по соседству с этой мрачной группой построек и не селился никто из обывателей. Все боялись не только того, что совершалось за этими мрачными стенами, но и самих неодушевленных стен. Это было место проклятое и всеми усердно проклинаемое. За этим мрачным забором помещалась страшная для всех Тайная канцелярия.

   Все равно боялись ее, потому что никто, несмотря ни на какое высокое положение, ни на какие признанные всеми заслуги, не мог поручиться за то, что не попадет за эти страшные стены, не попадет в тот страшный "застенок", слава о котором далеко перешла границы русского царства.

   Тайная канцелярия управлялась избранными Бироном лицами, во главе которых стояли начальник канцелярии граф Андрей Иванович Ушаков и его ближайший помощник князь Никита Юрьевич Трубецкой.

   Имена этих двух лиц с ужасом произносились. Ими пугали непослушных детей, ими устрашали строптивое юношество, их с крестом, оглядываясь по сторонам, произносил простой народ. Они в народном понятии стояли наряду с палачами, даже ниже их. Палачи, согласно народному убеждению, были все-таки людьми "подначальными": они не сами выбирали своих жертв, не по своей личной воле назначали и совершали пытки и казни; они были простыми, немыми орудиями в руках полновластных вершителей судеб, свыше предначертанных, и их вина была равна вине тех плетей и тех топоров, которые работали по начальническому назначению.

   Тайная канцелярия не составляла, собственно говоря, одного и сплошного самостоятельного здания. Это был ряд небольших зданий, близко стоявших к простым деревенским избам и тесно окружавших один большой сарай, выстроенный на каменном фундаменте.

   Вся эта группа мрачных строений была окружена большим забором, всегда запертым большими, окованными железом, воротами. Последние отворялись только для пропуска новых жертв этой своеобразной русской инквизиции или для встречи начальства. Перед ними день и ночь стоял строгий караул, и редко когда лицо, раз проникшее в них, выходило из них на свет Божий. В эти мрачные ворота только войти можно было, выхода же из них не было.

   Впереди всех остальных строений находилась так называемая "сборная комната", в которой обычно встречал лиц, доставляемых в Тайную канцелярию, личный секретарь начальника; он или размещал их согласно заранее отданному ему приказанию, или проводил их в следующее здание, где происходили суд и допрос обвиняемых.

   "Сборная комната" была небольшою светлицей, скупо освещенной двумя небольшими оконцами, проделанными под потолком и державшими всю мрачную комнату в вечной полутьме. В углу перед темной, старой иконой теплилась лампадка, как бы призванная напоминать входившим сюда страдальцам о грядущем спасении. Это был единственный светлый луч в этом темном царстве зла, жестокости и зверского произвола, а старик-сторож, на обязанности которого лежало поддерживать слабый огонек тюремной лампадки, не зажигал ее иначе как с глубоким вздохом, осеняя себя при этом широким крестом. О погибших ли братьях молился он в эту минуту, вздыхал ли он о тех, кто был призван переступить порог этого страшного помещения, или ему просто жутко было зажигать святую лампадку в этом царстве слез и крови - он вряд ли сам мог бы точно ответить на эти вопросы.

   В тот вечер, о котором идет речь, тяжелые ворота проскрипели поздними сумерками, и у входа в "сборную комнату", или "сборную избу", остановилась тяжелая колымага, из которой сопровождавшие ее солдаты не столько высадили, сколько вынесли молодую, как смерть бледную девушку с испуганными, широко раскрытыми глазами, с выражением неописуемого ужаса на красивом и молодом лице.

   Это была Клара, любимая камеристка и наперсница принцессы Анны Леопольдовны. Она была схвачена и силой увезена из Летнего дворца в ту самую минуту, когда принцесса, полная ужаса за ее судьбу, молила о ней императрицу. Увы! Мольбы Анны Леопольдовны не были услышаны; они запоздали, и когда принцесса вернулась к себе с твердым намерением пересилить свой гнев и свое отвращение и обратиться к властному Бирону с просьбой о спасении ее любимицы, эта последняя была уже на пути к Тайной канцелярии.

   На Кларе был наскоро накинутый плащ вроде салопов, которые в то время входили в моду; этот плащ незадолго перед тем был подарен девушке ее молодой госпожой.

   Принцесса, делая этот щедрый подарок, шутя пожелала Кларе, чтобы этот салоп был одет на ее плечах в тот день, когда будет окончательно решаться ее судьба. Увы! Принцесса Анна не думала в ту минуту, что ее желание так скоро и так горько сбудется! Конечно, не о таком "решении судьбы" мечтала она для своей любимицы...

   Волосы Клары были в беспорядке; ее густые белокурые косы, которыми так часто любовалась принцесса, выбились из-под накинутого на голову платка. На красивом, кротком лице девушки ярким пятном, среди покрывавший его смертельной бледности, горела ссадина - след тяжелого удара, нанесенного ей во время слабого и невольного сопротивления. На руках запеклась рубцами кровь от туго стянутых веревок, которые только дорогой, сжалившись над нею, сняли с нее конвоировавшие ее солдаты.

   - Есть кого тут вязать! - с презрительным сожалением произнес старший из солдат. - Здесь и арестовать-то некого было! Так, пигалица какая-то... Кому она вред может принести? А ежели есть от нее какой вред, так ее можно одним пальцем пришибить.

   - И подлинно... Нешто для таких канцелярия-то эта самая заведена? - согласился с ним его товарищ, и затекшие руки Клары были освобождены и отдохнули во время остального пути до канцелярии.

   - Что, дядя?.. Никого еще нет? - спросил старший солдат у сторожа, мрачно взглянувшего на привезенную арестантку.

   - Сам небось видишь, что никого! Зря только языки чешете! - сердито ответил ему старик.

   - А ты не серчай. Мы тоже - народ подневольный; нам тоже небось не весело крещеный народ сюда к вам возить!

   Старик покачал головой и заметил:

   - Молчал бы ты, сердечный, коли по-умному говорить не умеешь! Нешто здесь некрещеные господа заседают?

   - Да я ничего!.. Я не про то, - испугался солдатик.

   - Ты не извиняйся; предо мной извиняться нечего! Я не ябедник, не для доносов здесь поставлен, а для порядка... А сказал я тебе насчет того, что неровен час... При таком можешь глупым словом обмолвиться, который не помилует, который на донос и гибель ближнего присягал!

   Во время этих переговоров Клара сидела на лавке полуживая, ничего не помня, не соображая и не понимая. Она была близка к помешательству, и всякий беспристрастный зритель понял бы и осознал бы, что здесь нужна медицинская помощь, а не строгий суд людской...

   - Откуда? - показывая на нее головой, лаконически осведомился старик-сторож.

   - Прямо из дворца, прислужница тамошняя!.. Не русская она; всю дорогу по-своему лопотала, и не поймешь ничего!

   - Ишь ведь, и молода, и говорить по-нашему не умеет, а уж в переделку попала! - вздохнул сторож. - То-то...

   В эту минуту в светлицу вошел невзрачный человечек с жидкой растительностью на рябоватом лице и со злыми глазами, пронзительно смотревшими из-под рыжих бровей. В его тощей, невысокой фигуре было что-то отталкивающее. Искусный художник охотно взял бы его оригиналом для изображения Иуды-предателя.

   Это был личный секретарь Ушакова, поляк, известный всей канцелярии и почти всему Петербургу под характерным именем "пана".

   "Пан" был, видимо, не в духе.

   - Где все? - спросил он, не отвечая на почтительный привет присутствующих, вскочивших на ноги при его появлении, причем солдаты примкнули ружья к ноге по уставу того времени.

   - Никто не собирался! - ответил сторож, менее остальных раболепствовавший пред "паном".

   - Почему?

   - Приказа особого не было.

   - А им надо каждый день особые приказы присылать? Сами не знают?

   - Да никого не привозили.

   - А эта? - головой указал "пан" на мрачно смотревшую в пол Клару.

   Сторож повел плечами, как бы желая сказать: "Ну, для такой кто же станет собираться?" "Пан" понял его немой ответ.

   - До всего своим умом дойти хотят! - сердито заметил он, а затем приказал сторожу: - Поди, созови всю команду!

   Тот отправился исполнять данное ему приказание и попутно бросил недоумевающий взгляд на Клару, впавшую в состояние полной прострации.

   "Однако, видно, не шуточно девчонка набедокурила! - подумал он, укоризненно покачав своей седою головой. - Даром господа собираться не станут... Вот ты и поди с ними!.. С вида-то словно птаха Божия, а на деле-то дока выходит!"

   Спустя минуту тесная комната стала наполняться самым разнородным сборищем людей. Тут были и два палача, или "заплечных мастера", со своими помощниками, и костоправ, и фельдшер, заменявший доктора, и помощник костоправа, и трое приказных, правивших в канцелярии письменную службу. Все они сгруппировались вокруг привезенной для "пристрастного допроса", видимо, важной преступницы и с удивлением разглядывали ее робкую, стройную фигуру, ее симпатичное, искаженное безумным страхом лицо.

   Много невинных, напрасно оговоренных жертв видели эти стены, но и в них редко появлялось лицо, которое так громко говорило бы за свою полную невиновность. Даже в сердцах этих закоренелых среди пыток и страданий людей шевельнулось чувство глубокого удивления и почти горячего сожаления.

   - Что могла сделать эта пигалица? - тихо произнес один из палачей, бросивший на полумертвую Клару похотливый взгляд знатока женской красоты.

   Все эти различным образом выражавшиеся впечатления были прерваны громким голосом с улицы, крикнувшим:

   - Едут!

   В мрачные, широко отворившиеся ворота страшной канцелярии, на полном ходу сытых и рослых лошадей, въехала большая колымага, из которой вышли главный начальник Тайной канцелярии граф Ушаков и его ближайший помощник и сотрудник князь Трубецкой. Они молча, не отвечая ни на чьи поклоны, прошли через "сборную избу" в особое отделение, отведенное для допроса, и оттуда вслед за тем послышался повелительный возглас:

   - Ввести!

   Конвойные солдаты бросились к помертвевшей Кларе; но она одна, без посторонней помощи, уже не могла подняться с места. Поэтому ее силой подняли и ввели в комнату, где за