Соколова Александра Ивановна - Тайна царскосельского дворца

лю танцы, да и не везет мне сегодня!..

   - Не везет? Почему?

   - Да вот вы сами изволили видеть! Я хотел иметь счастье протанцевать с вами на прощанье, и мне это не удалось!..

   - На прощанье? Почему на прощанье?

   - Потому что со дня на день меня могут отозвать к саксонскому двору.

   - Так это - правда? - вырвалось у цесаревны, и она сама тотчас же спохватилась в своей неосторожности.

   - Что правда, ваше высочество?

   - Да то, что я слышала о вашем предполагаемом отъезде.

   - Я сам еще ничего положительного не знаю, но это... в воздухе стоит.

   - Как в воздухе? - рассмеялась цесаревна.

   - Бывают такие слухи, которые предупреждают действительность и которые именно как бы реют в воздухе!.. Я смею уверить вас, ваше высочество, что официально мне никто еще ни слова не говорил о моем отозвании, а между тем я предвижу это, и вы, ваше высочество, как оказывается, изволили уже слышать об этом?

   - Да, слышала и очень сожалею об этом, как и многие другие! Конечно, не так сильно, как некоторые из моих близких знакомых, но все-таки сожалею!

   - Я бесконечно признателен вам, ваше высочество, за это милостивое сожаление, но мне непонятен ваш намек относительно сожаления знакомых вам лиц.

   - Об этом мы не станем говорить! Я ни своих тайн не выдаю, ни в чужие мешаться не люблю! У каждого есть в сердце уголок, в который никто не смеет самовольно врываться. Это - святая святых человека, и каждый обязан понимать это!..

   - И у вас, ваше высочество, тоже есть в сердце такой заповедный уголок, - с самонадеянной улыбкой произнес красавец-граф, не останавливаясь перед тем, что он говорит с высокопоставленным лицом.

   Избалованный женщинами, он почти не делал разницы между ними и, по русской пословице, "бил сороку и ворону, в надежде побить и ясного сокола". Таким "ясным соколом" была для него красавица-цесаревна, на которую Динар порой невольно заглядывался, как заглядывались на нее почти все, случайно встречавшиеся с нею.

   А цесаревна Елизавета между тем продолжала:

   - Не дотрагиваясь до интимных струн вашего сердца, граф, я все-таки не могу не сказать вам, что искренне сочувствую тому горю, с каким вы покинете Петербург, и что я лично навсегда сохраню о вас дружеское воспоминание.

   Линара в жар бросило от слов цесаревны. Перед ним в перспективе мелькнуло иное счастье, далеко превосходившее то, какое он находил подле некрасивой принцессы Анны.

   "Вот с кем бы завести роман!" - самолюбиво шевельнулась в нем вольнодумная и тщеславная мысль.

   Елизавета Петровна на лету поймала его взгляд и как бы прочитала в душе его мысль.

   - До свидания, граф! - сказала она, вставая и удаляясь. - Желаю вам полного успеха!

   - Успеха? В чем, ваше высочество?

   - Ах, Боже мой!.. Во всем, что вы предпринимаете или о чем мечтаете!.. Ведь каждый из нас мечтает о чем-нибудь.

   И, бросив Линару задорный взгляд, цесаревна Елизавета ускользнула своей бойкой, слегка скользящей походкой.

  

  

   Вернувшись с бала утомленной и сильно взволнованной, принцесса Анна Леопольдовна, наскоро сбросив с себя костюм, проскользнула через узкий коридор в смежную комнату, занимаемую ее воспитательницей Адеркас.

   Та уже успела совершенно раздеться и приготовлялась ложиться в постель.

   - Вам невесело было сегодня, принцесса? - ласково осведомилась она у своей августейшей воспитанницы.

   - Нет, ничего!.. Я видела его, танцевала с ним и уже благодаря тому мне не могло быть скучно! А этих балов я, как вы сами знаете, вообще не люблю...

   - А между тем их еще столько предстоит на вашем веку!

   - Ну, когда все будет зависеть от меня - если это будет когда-нибудь, то я отменю все большие и пышные собрания. Я положительно не способна на эту утомительную придворную жизнь, всю скованную этикетом! Но Бог с ними - и с двором, и с этикетом! Я не за тем пришла сюда к вам, чтобы разговаривать с вами о них! Я пришла сказать вам, что спать я вовсе не лягу, потому что на заре он ждет меня там, у нашего старого дуба...

   - На заре?! Но заря уже занимается.

   - Ну да! оттого-то я и говорю вам, что вовсе не лягу. Когда во дворце все угомонится, я пройду к дубу с моей верной Кларой, и она по обыкновению подождет меня.

   - Смотрите, не попадитесь! Ваши враги особенно насторожились. Ваше смелое объяснение с герцогом подлило масла в обычный пламень его ненависти и гнева.

   - Ну, сегодня, я думаю, и он устал, и крепко заснет.

   - Но у него есть свои клевреты! Эти и не устали, и не уснут. Он слишком хорошо и щедро платит им для того, чтобы они променяли его службу на спокойный сон.

   - Ну, там видно будет! - с беззаботностью молодости воскликнула принцесса Анна. - А пока предо мной все-таки несколько минут полного, жгучего счастья! Возможность обнять его, моего красавца... возможность прижаться к его груди... отдохнуть в его объятиях! За это не только перед клевретами герцога можно бравировать, за это с жизнью расстаться не жаль!..

   - Я понимаю и ваше нетерпение... и ваше молодое счастье, и даже вашу порывистую страсть... Все были молоды, всем жить хотелось... Но все-таки повторяю вам, будьте осторожны и помните, что всякая неосторожность обратится не только на вас, но и ему грозит серьезной и крупной неприятностью.

   - Знаю, знаю. Не ворчи, моя дорогая! - прижимаясь головой к плечу своей воспитательницы, проговорила принцесса; затем, крепко обняв ее, тихо прошептала: - Пожелай мне счастья!.. Как вернусь, так я пройду к тебе!

   - Это будет новой неосторожностью. Ваше присутствие в моей комнате в такой неурочный час может возбудить подозрение и вызвать ненужные толки.

   - Не бойся за меня, моя дорогая, моя единственная! - нежно проговорила принцесса, по своему обыкновению в минуту порывистой откровенности разом переходя на ласковое и нежное "ты".

   С этими словами она выскользнула из комнаты, и через несколько минут при свете еле брезжущего рассвета можно было видеть две женские тени, осторожно проскользнувшие из дверей заднего дежурного подъезда и направившиеся к расположенной сбоку аллее, в конце которой возвышался еще до настоящей минуты сохранившийся большой старый дуб.

   Из-под широкой тени последнего навстречу им показалась другая, более крупная тень...

   - Мориц! - порывисто почти вскрикнула принцесса Анна, бросаясь на шею красавцу Линару, закутанному в складки широкого плаща.

   У того вырвался жест нетерпения.

   - Тише, принцесса!.. Вы погубить всех нас хотите! - проговорил он, почти не отвечая на ее ласки.

   Но Анна Леопольдовна ничего не помнила, ничему не хотела подчиняться, ни о чем ни думать, ни говорить не хотела! Она была счастлива своим молодым, беззаботным счастьем, и в эту минуту, действительно, и трон, и все сокровища государства она готова была отдать за один поцелуй любимого человека.

   Линар почти отстранял ее безумные, восторженные ласки. Ему было не до них и его, серьезного и честолюбивого, почти бесили эти необузданные, нерасчетливые порывы.

   Принцесса Анна заметила его холодность, и это как бы за сердце схватило ее.

   - Мориц, ты не рад мне? Ты не любишь меня? - почти простонала она, крепко прижимаясь к графу.

   - Полно, Анна! Ты знаешь, что я тебя искренне и горячо люблю. Не подвергался бы я тем опасностям, каким я ежедневно подвергаюсь, если бы я действительно не любил тебя! Но бывают минуты, когда дело должно поглотить всякие порывы. Нам не до них теперь; нам надо обсудить многое. Будь благоразумна, и поговорим о деле!

   Говоря это, Линар слегка отодвигал ее от себя и осторожно освобождался из ее объятий.

   Но Анна Леопольдовна не хотела примириться с этим.

   - А наша любовь разве не "дело"? - ласково спросила она, прижимаясь к его груди.

   - Я не говорю этого. Ты сама знаешь, какое значение я придаю твоей привязанности, но... нам угрожает близкая и, быть может, долгая, если не вечная разлука.

   Принцесса побледнела.

   - Вечная? О, не говори таких слов, Мориц! Разве есть в мире сила, которая может навсегда разлучить нас?

   - К несчастью, есть, против этого-то нам следует вооружиться!

   - О, на меня смело надейся; я уже доказала, что в нужную минуту не сробею. Но скажи мне, что надо сделать?

   - Прежде всего быть как можно осторожнее и напрасно не бравировать, не поднимать ненужных бурь и ненужных толков... Делу они помочь не могут, а лишнее раздражение в душу внесут. Если у тебя есть хотя одна моя записка, то немедленно уничтожь ее, и не доверяйся положительно никому.

   - А Матильде?..

   - О ней я не говорю!.. Но ее присутствие здесь непродолжительно: часы ее пребывания при русском дворе сочтены.

   - Неужели ты тоже веришь в это? - испуганным голосом переспросила Анна Леопольдовна.

   - Конечно, верю! Я привык ни в чем и никогда не обманывать себя.

   - Но... мне все-таки дадут же время проститься с нею? Выждут, чтобы была выбрана новая наставница, которая заменила бы ее?

   - Могут и не сделать этого. Когда герцог решается на что-нибудь, он проволочек не любит и не допускает!

   - О, этот герцог! Всюду он!

   - Да, от него "в России тесно", как писал недавно один из европейских дипломатов, и все-таки, пока жива императрица, избавиться от него нельзя.

   - Но неужели императрица никогда не поймет и не оценит его по-настоящему?..

   Линар пожал плечами.

   - Если она в течение стольких лет не поняла, то не поймет и теперь! На склоне дней старые привязанности крепнут, а привязанность императрицы к Бирону началась давно.

   - Да! И что только она могла найти в нем?

   - У сердца есть свои тайны: их понять трудно!.. Ведь полюбила же ты меня! - улыбнулся Линар и, как бы спохватившись, что сам начинает терять дорогое время в пустых разговорах, вновь деловым тоном спросил: - В каких ты отношениях с цесаревной?..

   - С Елизаветой? Да ни в каких! Ни меня она особенно горячо не любит, ни мне она не особенно симпатична! Она так пуста... и так вульгарна!.. Эти ее русские пляски, ее песни мужицкие!.. Можно ли любить все это как она любит?

   - Но этим она покоряет себе русские сердца! Она - настоящая русская царевна!

   - Тем лучше для нее! - недовольным голосом заметила принцесса Анна. - Мне титул "настоящей русский царевны" не завиден.

   - Она ловка и даже с Бироном ладить умеет!

   - Ей и книги в руки, как говорят русские! Я такой "ловкостью" не обладаю.

   - Во всяком случае не вступай с ней в открытую вражду, - продолжал Линар, - и в случае моего отъезда не восстанавливай против себя ее многочисленной партии. Со своим отсутствием из России я не помирюсь; я вернусь... сюда... непременно вернусь!

   - Но зачем уезжать? Неужели нельзя изменить это?

   - Нет, в настоящую минуту нельзя. Отсрочка моего отъезда возможна, об отмене же его и думать нечего!.. Когда этот отъезд состоится, постарайся встретить его совершенно спокойно и хладнокровно! Помни, что всякая неосторожность не одной тебе принесет вред, но и на мне может отразиться!

   - О, в таком случае я буду тверда. Ты можешь надеяться на меня.

   - Против разлуки с Матильдой Адеркас тоже не слишком сильно восставай. Это ты тоже не можешь исправить, а повредишь сильно как ей, так и самой себе! На Клару ты крепко надеешься?

   - О, она предана мне всей душой! Ты знаешь, что она последовала за мной в Россию и оставила там, на родине, и дом, и родных только для того, чтобы не расставаться со мной.

   - Да! Но на подкупы у вас здесь не скупятся.

   - Клары не купят! - с уверенностью проговорила принцесса.

   - Тем лучше! Береги и ты ее в таком случае и не подвергай ее напрасным опасностям, как тебе случается делать это. Помни, что у вас, на Руси, есть еще и дыба, и пытки!

   - Что за мрачные мысли приходят тебе, Мориц!

   - Кому они не придут при вашем русском дворе? Здесь сам воздух пропитан ложью, предательством и лестью!

   - Однако говорят, что при всех дворах практикуется то же самое.

   - Но не в такой мере! Там Бирона нет! Однако и с ним ты очень сильно не ссорься. Выжди время... Придет и твоя пора... императрица не долговечна... Ну, теперь о самом важном и, для нас обоих, о самом тяжелом - о твоем замужестве!..

   Принцесса Анна вздрогнула и еще крепче прижалась к возлюбленному, причем промолвила:

   - Но этого замужества не будет! Я положительно заявила об этом тетушке!

   - И напрасно сделала! Этот брак должен совершиться.

   - Должен совершиться?.. И это говоришь ты, мой Мориц? Ты, которого этот брак должен пугать так же сильно, как и меня?..

   - Что делать! Я умею покоряться обстоятельствам! Ведь я не могу жениться на тебе!..

   - Почему нет? Твой брак может быть расторгнут, а я ото всего откажусь, чтобы навеки связать свою жизнь с твоею! - пылко воскликнула принцесса.

   - Это - ребячество, и в данную минуту об этом думать невозможно. Твой брак с принцем Антоном и дети, которые родятся от этого брака, утвердят за тобою права на русский престол.

   - Ты так спокойно говоришь об этом, Мориц.

   - Потому что я люблю тебя и никогда не соглашусь снять с твоей дорогой головки почти надетую на нее корону для того, чтобы сделать из тебя самую обыкновенную из смертных! Моя скромная графская корона, конечно, не заменит тебе блеска императорской короны и мое имя не введет тебя в царскую династию!

   - А на что нужна мне эта царская династия? Ты знаешь, что я твоя, вся твоя... и что для меня ни счастья, ни жизни нет и быть не может вдали от тебя.

   - И все-таки надо ждать и терпеть, терпеть и ждать - в этом заключается весь залог удачи. В особенно тяжелые минуты воспоминаний о том, что ждет нас с тобой впереди, и пусть эта мысль служит тебе поддержкой и утешением!

   - Такими "тяжелыми минутами" ты называешь моменты моей грядущей семейной жизни? - спросила принцесса Анна, слегка отодвигаясь от графа и взглядывая прямо в лицо ему. - Ты настаиваешь на том, чтобы я отдалась и принадлежала другому?., ты даже о моих будущих детях говоришь спокойно?

   - Что делать!.. Я никогда не восстаю против того, что изменить не в моих силах!

   - Если бы я не так горячо любила тебя, Мориц, то я сказала бы, что ты... слишком благоразумен!

   В стороне послышался шорох. Оба внезапно вздрогнули.

   В двух шагах от них выросла фигура, тень от которой ложилась далеко на пробивавшемся горизонте.

   - Клара... Это - ты? - дрожащим от страха голосом спросила принцесса.

   - Да, я! - ответил тоже дрожащий женский голос. - Уйдемте скорее отсюда, принцесса! Здесь, в саду, кто-то есть!..

   - Где? - встрепенулись и произнесли Анна и граф Линар.

   - Здесь... там, за деревом!.. Я сама видела...

   - Тебя напугала твоя собственная тень! - стараясь успокоить Клару, произнесла Анна.

   - Нет, принцесса, нет!.. Да вот прислушайтесь, там... в стороне большой ивы...

   Неподалеку действительно послышался шорох осторожных шагов.

   Все трое затихли в предсмертном страхе.

   - Прощай! - раздался в той же стороне осторожный, легкий шепот.

   Линар первый оправился от испуга.

   - Это такая же влюбленная парочка, как и мы! - рассмеялся он. - Однако все-таки надо уходить.

   Принцесса бросилась к нему на шею.

   - Но где же и когда я опять увижу тебя? - заволновалась она.

   - Я дам тебе знать! - рассеянно ответил граф, наскоро обнимая ее и неохотно отвечая на ее нежные ласки.

   Он опять уловил неподалеку осторожные шаги и, почти вырвавшись из объятий принцессы, стал быстро удаляться...

   Анна Леопольдовна на минуту осталась на месте вместе со своей спутницей. На этот раз и она явственно расслышала шорох.

   - Пойдемте! - шепнула ей Клара, и они почти бегом пустились по направлению к дворцу.

   Издали до них долетели громкие голоса и как будто звук оружия.

   Клара, обезумевшая от страха, схватила принцессу за руку.

   - На графа напали! - прошептала она. - Пойдемте!.. Скорее пойдемте!..

   Анна Леопольдовна не ответила ни слова; она была вся охвачена тревогой.

   Поднимаясь по ступеням дежурной лестницы, она заметила огонь в комнате Адеркас.

   Швейцарка еще не спала и, нагнувшись над столом, писала что-то. Ее сердце было тоже неспокойно. Она боялась за свою воспитанницу, и ее личная судьба тоже не в особо блестящих красках представлялась ее воображению.

   Все в эту эпоху дрожало и трепетало на святой Руси. Грозный образ временщика Бирона властвовал над всеми и все давил своей грозной тяжестью.

   - Я пришла! - тихонько прошептала Анна Леопольдовна, приотворяя дверь в комнату своей воспитательницы.

   Та облегченно вздохнула. Никогда она так сильно не боялась за принцессу Анну, как в этот раз.

  

  

   День, следовавший за придворным балом, хотя и начался ярким солнечным светом, но затем стал пасмурным и дождливым.

   Императрица, утомленная и не особенно довольная балом, проснулась позднее обыкновенного и встала не в духе. Это отразилось на всех, кому пришлось являться к ней в то утро с докладами, а тайная беседа с Бироном еще усилила ее дурное расположение.

   - В таком случае поторопись! - сказала она герцогу на пороге кабинета, до дверей которого она сама проводила его. - А об остальном уж я сама позабочусь! Все хорошо в пору и в меру, и я над собой шутить никому не дозволю.

   - Прикажете в ту минуту доложить вам, ваше величество? - спросил герцог тоном, в котором слышалось полное удовольствие от данного ему приказа.

   - Нет, это ни на что не нужно. Я даю тебе полную свободу действий! Анну я сама приведу к порядку.

   - За объяснения с принцессой я и не берусь! - пожимая плечами, произнес Бирон. - Эту обузу я, при всей своей преданности к вам, не соглашусь принять на себя. Не советую и вам терять напрасно дорогое время. Есть масса более полезного и плодотворного дела, нежели беседа с вашей упрямой племянницей.

   Последние слова фаворит проговорил, уже переступив порог двери.

   Императрица вернулась к себе и, задумчивая и недовольная, обернулась к кривлявшемуся шуту Голицыну.

   - Ступай прочь! - сказала она, - мне досадно и порою обидно видеть, как ты из-за куска хлеба позоришь и свой сан, и свой дворянский герб.

   - Голод - не тетка, матушка Анна Ивановна! - смело глядя государыне прямо в глаза, ответил титулованный шут. - Кабы ты мне Лифляндию или Эстляндию подарила да жалованье хорошее мне положила бы, так и я настоящим князем был бы... А то на голодное брюхо-то и герцогская корона с головы свалится!

   Императрица пристально взглянула на него и вместо Ответа проговорила:

   - Пошли сюда ко мне Юшкову!

   Через минуту камер-юнгфера осторожным, вкрадчивым шагом вошла в комнату государыни. Она остановилась у притолоки и подобострастно подалась вперед, ожидая приказаний.

   - Ну, что? Выследили? - не глядя на нее, спросила императрица.

   - Так точно, ваше величество! Верный человек по пятам шел.

   - А не врет твой этот "верный человек"?

   - Помилуйте! Смеем ли мы!.. Да мы пред вами, ваше величество, как свечи горим!

   - Знаю я свет от этих свечей!.. За грош медный продать готовы!

   Юшкова хотела что-то возразить.

   Однако императрица знаком руки остановила ее.

   - Не таранти! - резко произнесла она. - Так это точно, датчанка всем делом орудует?

   - Она, ваше величество! Она всякий раз и провожает принцессу.

   - Ладно, дай срок! - про себя проговорила Анна Иоанновна, - все довольны останутся! Где теперь принцесса Анна?

   - У себя в покоях... отдыхать изволит... тоже притомилась небось после бессонной-то ночи!

   Императрица строго взглянула на Юшкову и коротко заметила:

   - Говори, да не заговаривайся! Мне твоих рассуждений не нужно.

   - Я насчет того, что, на балу танцевавши, устала принцесса, - трусливо попробовала оправдаться камер-юнгфера.

   - Ладно! Знаю я, насчет чего ты говоришь! Научилась я хорошо понимать всех вас! Ступай, и чтобы теперь мне ни о ком не докладывали... я отдохнуть хочу.

   - Ножки погладить не прикажете ли, ваше величество? Или сказочку рассказать? - спросила Юшкова.

   В числе ее прочих талантов имелся талант замечательной рассказчицы. Сказок у нее всегда был в репертуаре целый запас, и императрица в свободную минуту не прочь была их послушать.

   Это пристрастие к сказкам было предметом частых споров между нею и фаворитом, всячески старавшимся вывести из придворного обихода все эти преданья старины. "Петр Алексеевич прорубил окно в Европу, - говорил Вирой, - да до конца прорубить не успел. После него опять доски на прежнее место сдвигаться стали, и прежней тьмою стало заволакивать!"

   Теперь, услышав предложение Юшковой, императрица сделала нетерпеливое движение.

   - Не до сказок мне! - ответила она. - И так уж я наяву словно сны вижу... кругом меня сказки растут. Ты вот гляди да запоминай; как схороните меня, так своим детям сказки эти и перескажи, чтобы они их в потомство передали!

   - Ах, матушка наша родная, о чем вы говорить изволите! - всплеснула руками Юшкова. - Возможно ли о таких бедах поминать? Да разве ж кто-нибудь из нас, верных рабов ваших, сможет пережить вас?

   Императрица махнула рукой.

   - Небось все разом со мной в могилу не ляжете! - почти презрительно произнесла она. - Ну, ладно, ступай к себе да гляди в оба!.. И чтобы ничто не было скрыто от меня! Ты знаешь меня! Я и наградить умею, и за провинность не помилую. Ступай!

   Юшкова, согнувшись в три погибели, вышла из комнаты.

   Через минуту она снова приотворила дверь. Императрица встретила ее гневным взглядом.

   - Простите, ваше величество! - вкрадчиво и трусливо произнесла камер-юнгфера. - Я насчет допущения к вам не все приказания выслушала.

   - Что еще? - сдвинула императрица свои густые, значительно подкрашенные брови.

   - Ежели их светлость господин герцог пожалует, их прикажете к вам допустить, или нет?

   Анна Иоанновна пристально, почти подозрительно взглянула на нее и вместо ответа произнесла:

   - Глупеть ты стала, Аграфена! Я дураков около себя держать не люблю... Ступай!

   Юшкова, недовольная финалом своего разговора с императрицей, дала себе слово выместить свою неудачу на первой из попавшихся ей жертв, и судьба поблагоприятствовала ей.

   Пройдя на свою служилую половину, она прямо наткнулась на молоденькую камер-юнгферу принцессы Анны, миловидную Клару, робкую и безгранично преданную своей госпоже датчанку, вместе с принцессой Анной прибывшую в Россию. Семья Клары уже долгие годы проживала при мекленбургском дворе, и Клара была почти подругой детства маленькой принцессы Анны, которая росла среди совершенно простой обстановки и вовсе не готовилась к внезапно выпавшей на ее долю высокой судьбе.

   Клара шла, понурив голову, и только тогда заметила шедшую ей навстречу Юшкову, когда почти натолкнулась на нее.

   - Что больно задумалась, красавица? - язвительно проговорила старая камеристка. - О старых грехах, что ли, размышляешь, или новые шашни затеваешь?

   - Я не знаю, про что вы говорите! - ответила молодая девушка, вся изменяясь в лице.

   - Да я-то хорошо знаю! - зло подмигнула Юшкова. - Подожди, касатка! Доберемся и до тебя! Недолго тебе ждать осталось.

   Этими злыми словами завершилась беседа Юшковой с молодой девушкой, которая, проводив ее взором, так и осталась на месте, словно прикованная. Она чуяла недоброе, но сознавала, что сама она не в силах ничем помочь себе. Она молча подняла взор к небу, как бы оттуда ожидая себе помощи и спасения.

   Юшкова тем временем прошла в комнату, отведенную ей на "служилой половине", где ее встретила ее подруга и товарка, лифляндка Гамзен, приставленная к императрице самим Бироном и потому всеми особенно уважаемая.

   Маргарита Гамзен была совершенно заурядная личность, неспособная ни на добро, ни на зло, и как-то пассивно относилась ко всему, что не касалось ее личных интересов. На совсем беспричинное зло она была так же неспособна, как и на преданное добро, и ее всегда удивляло то непомерное рвение, с каким Юшкова изыскивала случай поймать кого-нибудь на запретном деле и предательски изобличить пойманного. "Что тебе из этого будет? - спокойно пожимала Гамзен плечами, стараясь уговорить свою товарку отступиться от намеченного доноса. - Оставь ты других - и другие тебя оставят!"

   Маргарита была настолько предана герцогу, насколько это могло служить ее личным интересам; она служила ему честно, но никогда не выслуживалась и на доносы была совершенно неспособна.

   При ней произошло постепенное возвышение ее покровителя, при ней он достиг той степени могущества, которая делала его равным могущественнейшим государям, и она в своей скромности была твердо убеждена, что никакие услуги со стороны такой мелкой сошки, какою была она сама, не в силах ни помочь счастливому баловню судьбы, ни умалить его высокое значение.

   Бирон понимал Маргариту, безгранично верил ей и знал, что только в одном она для него незаменима, и именно в точном наблюдении за тем, чтобы никакая новая фантазия и никакой новый властный каприз не заменил или даже не затемнил привязанности императрицы к нему.

   В последние годы опасность такого державного увлечения с каждым днем стушевывалась, и наступившая сырость вместе с постоянно возраставшей болезнью делала новое увлечение императрицы все более и более невероятным и невозможным, но в первые годы своего могущества Бирон сильно побаивался за прочность привязанности Анны Иоанновны, и к этому именно времени относится помещение Маргариты Гамзен в штат императорской прислуги.

   Юшкова застала Маргариту, по обыкновению, за шитьем. Гамзен никогда не сидела без работы, в противоположность самой Юшковой, которая никогда не брала в руки иголки, вследствие чего ее хотя и с царского плеча даренные туалеты всегда отличались особой неряшливостью, в то время как самое простое и дешевое коленкоровое платье на плечах Маргариты казалось и красивым, и нарядным, Юшкова ходила в дорогих шелковых робах, криво застегнутых и как-то неряшливо распущенных.

   При входе Юшковой Маргарита подняла голову и вопросительно взглянула на вошедшую, причем коротко спросила:

   - От императрицы?

   Ее речь отличалась особым лаконизмом, и она была этим известна при дворе.

   "У Маргариты молчание - золото!" - смеясь, замечал герцог, ценивший в своей протеже ее немногословие.

   - Да, я была у ее величества! - ответила Юшкова, отличавшаяся наоборот особой словоохотливостью.

   - Когда на дачу? - спросила Маргарита.

   - Сейчас ничего не было говорено... Не до того нашей матушке-благодетельнице!.. Лихие вороги сильно огорчают ее!

   - Это - не мое дело! - апатично возразила Маргарита. - Я про дачу.

   - Да на прошлой неделе были слухи, что тотчас, как бал справят, так и собираться станут.

   - Ну, вот, справили...

   - Да... Да, говорю я, не до того теперь. Много у нас готовится дел разных и перемен...

   Маргарита махнула рукой.

   - Вы опять про это? - нехотя произнесла она и, как бы совершенно отвергая возможность продолжать разговор в этом духе, своим спокойным и несколько ленивым тоном спросила: - Прямо в Петергоф поедут или прежде в новую резиденцию?

   - Нет, сначала в Сарынь эту глупую!.. И чего только матушке государыне понравилась эта противная деревушка?.. Намерена она, слышно, из нее царскую резиденцию сделать.

   - Ее дело! - повела плечами Маргарита.

   - Так-то оно так, да нам уж очень неспособно в этой Сарыни противной! Ни тебе места настоящего, ни тебе приюта приличного... Так, торчишь, словно птица на суку...

   - Ну! Станут жить - и строиться будут! - успокоительно произнесла Маргарита.

   - Это так-то так... И теперь уж, слышно, весь план нового дворца сделан, и из Неметчины архитектор для постройки выписан.

   - Ну вот видите.

   - Да ведь когда-то это еще все сделается, а нам пока придется, как цыганам кочевым, прости Господи, ютиться.

   - Ничего, найдется место... Теперь лето! - отнимая иголку и наперстком проводя по только что оконченному шву, сказала Маргарита.

   - Удивляюсь я на вас, Маргарита! Как это вы ко всему равнодушно относитесь? Ничто-то вас не волнует!

   - А что пользы волноваться? Ведь меня все равно не спросят и не послушают. Чего ж я силы-то свои понапрасну тратить стану? - сказала Гамзен, а затем, помолчав, спросила: - Двор весь едет или по выбору?

   - По обычаю небось... кого герцог сам назначит.

   - Ну, женского-то штата он касаться не станет.

   - И очень даже станет! Потому на многие услуги наша сестра нужнее и дороже любого мужчины. Слышно, красавца-то нашего отсюда вон попросят! - злорадно улыбнулась Юшкова.

   - Какого такого красавца?

   - Да графа Динара... Нешто вы не знаете его?

   - Нет, я видела его... Что ж, он уезжает?

   - Поневоле уедет, как попрут.

   - Это - их дело! - вновь вдевая шелк в иголку, проговорила спокойная камеристка. - Охота вам все это знать и всем интересоваться!

   - Не будешь интересоваться - ив люди не выйдешь! - покачала головой Юшкова.

   - А куда нам с вами еще выходить? Живем, слава Богу, всем довольны. Куда нам еще лезть?

   - Ну, это у вас такой характер, что вы всем довольны и за все благодарны. А я не такова! Мне мало на чужое счастье дивоваться. Мне свое подавай! И смерть я люблю, когда кто возвеличается, а его сразу обрежут! - оживленно заговорила Юшкова. - Вот Адеркасиха противная... Уж то ли не величалась предо всеми, то ли не гордилась? А теперь собирай свои манатки, да и айда к себе домой!

   - Она тоже уезжает? - спокойно осведомилась Маргарита.

   - Не уезжает, а ее тоже высылают! - поправила ее Юшкова.

   - За что?

   - За то, что не за свои дела берется.

   - Вот видите!.. И я вам то же говорю.

   Юшкова махнула рукой.

   - С вами говорить все равно что воду в ступе толочь! И как только вас герцог выбрать мог ко двору?

   - У нас там, на моей родине, все такие, - улыбнулась Маргарита своей спокойной улыбкой.

   - Ну, вон Кларка не таковская! Эта во все свой нос дурацкий сует!

   - Клара не от нас, она из Дании. Но и она хорошая, спокойная.

   - Никто ее и не хулит, а только она слишком усердно своей принцессе служит!

   - Она и должна служить ей! - почти удивилась Маргарита такому не понятному ей обвинению.

   Мимо окна, перед которым сидели разговаривавшие женщины, прошли караульные солдаты.

   - Что это за караул такой? - удивилась Маргарита Гамзен. - Кажись, в этом часу смены караульной не полагается?

   - Стало быть, особая какая-нибудь! - многозначительно заметила Юшкова и торопливо скользнула в дверь.

   Очевидно, несвоевременное появление караула для нее не было ни неожиданностью, ни тайной. В последние дни все чаще и чаще назначались экстренные обходы и конные объезды, служившие тем же целям ближайшего шпионства и соглядатайства, которым дышал весь русский двор в последние годы царствования Анны Иоанновны. Несомненно, ровные шаги, мерно отчеканиваемые грубыми солдатскими сапогами, и звук оружия грозили кому-нибудь одной из тех бед, которые все чаще и чаще повторялись в эти мрачные дни.

   На лету Юшкова успела только рассмотреть на плечах экстренного обхода мундиры Преображенского полка.

   Патруль, с офицером во главе, обогнул ближайшую ко дворцу аллею и исчез за купою деревьев у входных ворот.

   "Непременно кого-нибудь да повезут!" - мелькнуло в уме Юшковой, привычной к дворцовым порядкам последнего времени, и, несмотря на полную уверенность в твердости своего личного положения, ее сердце все-таки дрогнуло. В эти страшные, смутные дни, дни глубокого террора и вечно льющейся крови, никто не мог быть спокоен ни за себя, ни за близких ему людей.

   - Спаси Господи! - невольно осеняя себя крестным знамением, проговорила Юшкова, вновь заслышав вдали большого, уже разросшегося сада лязг оружия.

   Не богомольная и вряд ли серьезно и сознательно во что-нибудь веровавшая Юшкова в минуты невольного страха призывала ту Высшую власть и ту Святую волю, о которых она забывала в своих постоянных заботах о мирских благах.

  

  

   Предположения опытной камеристки вполне оправдались.

   Не успел еще дворец уснуть и успокоиться в ночь, следовавшую непосредственно за пышным балом, как в той стороне, где помещались покои принцессы и приближенных к ней лиц, послышались осторожные шаги как будто многочисленной толпы, по особой команде ступавшей по устланному половиками коридору.

   Принцесса крепко спала. Не спали только помещавшаяся в комнате, смежной с ее спальней, камеристка Клара да еще вечером ушедшая к себе Адеркас, комната которой была расположена близ апартаментов принцессы, но выходила в особый коридор, заканчивавшийся наружной дверью.

   Обыкновенно эта дверь была заперта, но на этот раз, неизвестно по чьему распоряжению, она была оставлена открытой; Адеркас, сидевшая у себя перед столом, с развернутой книгой, не знала об этом; однако она не перевертывала страниц, очевидно, углубленная в какие-то ей одной понятные мысли.

   С утра швейцарке было как-то не по себе. Не то чтобы она чувствовала себя нездоровой, но ей как будто чего-то недоставало. Ее томило какое-то непонятное предчувствие, и, прощаясь с принцессой, которую она горячо любила, Адеркас невольно прослезилась.

   Испуганная этим принцесса Анна не хотела уходить из комнаты своей воспитательницы, не разузнав причины ее горя и расстройства, и только уверение Адеркас, что ее присутствие помешает ей лечь и успокоиться, заставило Анну Леопольдовну, нежно обняв свою воспитательницу, уйти от нее.

   - Если бы вам понездоровилось ночью или что-нибудь случилось с вами, мой добрый друг, - молящим голосом

   произнесла принцесса, то, ради Бога, тотчас же пошлите разбудить меня. Вы только велите разбудить Клару и пусть ей ничего не говорят. Я заранее предупрежу ее, и она будет знать, что ей делать!.. Я тотчас же встану и приду к вам! Глубоко тронутая этой заботой воспитательница крепко обняла свою воспитанницу и, когда та ушла, проводила ее долгим, ласковым и любящим взглядом.

   - Кто знает, какая судьба кому готовится в этой стране, полной самых горьких неожиданностей? - сама себе проговорила Адеркас, берясь за книгу и опускаясь на стоящий перед диваном стул.

   Спать ей, несмотря на утомление, вовсе не хотелось, и она чувствовала, что не в силах будет заснуть. Ею все сильнее и сильнее овладевало томительное беспокойство, которому она не могла найти ни причины, ни исхода.

   Около часа просидела так Адеркас, и стенные часы с кукушкой, как новинка, вывезенные ею из Швейцарии, уже пробили одиннадцать, когда в конце коридора, со стороны наружного входа, раздались шаги нескольких человек, ступавших в ногу, как ступают солдаты на учениях и парадах.

   Адеркас подняла голову и стала прислушиваться.

   Шаги подходили все ближе и ближе и остановились у ее двери.

   "Вот оно"! - сказала она себе, понимая, что та беда, которую она инстинктивно предвидела с утра, действительно надвигается.

   Прошла минута томительного молчания. В коридоре все было тихо, но в этой тишине было что-то жуткое, угрожающее.

   Наконец в дверь раздался негромкий, но смелый стук.

   - Кто там? - спросила Адеркас голосом, которому старалась придать как можно больше твердости.

   - Отворите во имя закона! - было ей ответом. Швейцарка встала с места вся бледная и спокойная и

   направилась к двери.

   Замок щелкнул, и на пороге показалась фигура молодого офицера Преображенского полка в полной походной форме. Сзади него стояли еще два человека, уже в гражданском платье, видимо, принадлежавшие к судейскому миру. В руках одного из них была какая-то вчетверо сложенная бумага.

   - Вы - швейцарская подданная Амалия Адеркас? - спросил офицер.

   Адеркас, подняв голову, возразила:

   - В Швейцарии нет "подданных"! Там есть только свободные граждане!

   - Да, это - она! - откликнулся один из "приказных". - Я знаю ее в лицо!

   - Я и не думаю скрывать свое имя! - гордо поднимая голову, произнесла швейцарка.

   Ее свободная душа возмущалась тем деспотизмом, жертвой которого он