Соколова Александра Ивановна - Тайна царскосельского дворца

ustify">   - Я принимаю все меры к тому, чтобы спасти и вас, и честь вашего двора от публичного позора, которому ваша хваленая Матильда всеми силами потворствует и потакает! Она и сейчас отнесла принцессе Анне записку от ее возлюбленного.

   - Ты опять, герцог? - почти строго заметила императрица.

   - Да, опять и всегда, пока эта противная швейцарка будет проживать в пределах вашей империи.

   - Я уже сказала тебе, что награжу и отпущу ее!

   - А я нахожу, что ее следует не отпустить, а прямо прогнать, и уж, конечно, без всякой награды.

   - Когда ты кого-нибудь не взлюбишь...

   - То, стало быть, его любить не за что! - договорил сам герцог.

   - Но она столько лет служила нам верой и правдой.

   - Она и в настоящую минуту проявляет и эту "веру", и эту "правду". Она принесла и вручила вашей племяннице записку от Динара.

   - Почему ты предполагаешь это?

   - Я не предполагаю, я знаю!.. Какой я был бы правитель, если бы жил предположениями.

   - Но... кто мог сказать тебе?

   - Стены сказали мне, - останавливаясь пред императрицей, громко произнес Бирон. - Понимаете ли вы, стены! В правильно поставленном доме все стены говорят.

   - Ты слишком подозрителен.

   - Проверьте, если желаете! Я прямо и открыто заявляю всем, что Адеркас принесла принцессе записку от Динара относительно назначенного при дворе бала. Они всегда сговариваются, а теперь им это и подавно нужно, потому что эта старая лисица Адеркас отлично знает, что доживает последние дни при вашем дворе и с ее отъездом они лишатся самой усердной пособницы. Ваши придворные балы, при распущенности вашего двора, служат самым надежным пунктом соединения разрозненных сердец!

   - Ты знаешь, что я первая - вовсе не охотница до этих балов.

   - Время прошло! - с желчной усмешкой дерзко заметил Бирон. - В былые годы вы не то говорили...

   - И ты, сколько мне помнится, тоже не прочь был от балов? - тихо и покорно улыбнулась императрица.

   Она ввиду увеличивавшейся болезни, а с нею и нервного раздражения, положительно начинала бояться Бирона.

   - Что толковать о прошлом!.. Нам настоящее интересно... Прожитого и пережитого не вернешь, сколько ни толкуй о нем!.. Назначенный бал должен отличаться блеском и оригинальностью. Он будет последним в настоящем сезоне. После него пора будет и на дачу собираться.

   - Да, конечно!.. Но и без этого празднества можно было бы обойтись. Кому нужен этот бал?

   - Он м_н_е нужен!.. Я уже раз сказал вам, что он нужен лично мне, по моим соображением, направленным, конечно, на вашу пользу. О себе я всего меньше думаю... Кстати, это будет и прощальным фестивалем для вашей племянницы, которая вскоре после него расстанется со своим возлюбленным, если только не ухитрится убежать вслед за ним за границу.

   Императрица перекрестилась.

   - Что это ты, герцог, неподобные какие вещи говоришь? Статочное ли дело принцессе крови с проходимцем немецким связаться и в чужие земли за ним следом убежать?

   Она говорила от души, забыв, что перед нею стоял такой же "немецкий проходимец", тем же путем добившийся чуть не царских почестей в приютившем его государстве.

   - Что ж, хотите вы проверить справедливость моих слов? - спросил Бирон после минутного молчания.

   - Это относительно Анны, что ли? Конечно, хочу! Прикажи послать ее ко мне.

   Герцог подошел к двери, но в ту же минуту от последней быстро отскочил кто-то.

   Когда Бирон вошел в комнату, смежную с той, в которой отдыхала императрица, он застал камер-юнгферу Юшкову углубленной в какое-то сложное вышиванье. Герцог пристально взглянул на нее и медленно проговорил:

   - Подите наверх к принцессе и позовите ее высочество к императрице. Заметьте при этом, кто у принцессы, и постарайтесь уловить, хотя приблизительно, о чем идет разговор.

   Юшкова двинулась к двери.

   Однако Бирон, остановив ее, строго проговорил:

   - Ко всему, когда-либо сказанному вам мною, прибавьте и зарубите себе на память еще следующее. Я очень люблю шпионство и доносы и щедро плачу за них, но не хочу быть их предметом! Вы поняли меня?

   - Помилуйте, ваша светлость! - начала было перетрусившая насмерть камер-юнгфера.

   - Нет! Если еще раз замечу что-нибудь подобное, то не помилую! - гордо бросил ей в ответ Бирон и, вернувшись в комнату императрицы, серьезно, почти строго заметил ей: - Научитесь же выдерживать людей в должном порядке... Ведь это ужас что такое! Я вышел в соседнюю комнату, чтобы передать ваш приказ, и поймал вашу камер-юнгферу, подслушивающую у двери наш разговор...

   Желтое, налитое лицо императрицы покрылось внезапным румянцем.

   - Юшкову? - переспросила она. Ты сам застал ее?

   - Стало быть, сам, если говорю!

   - Позови ее сюда сейчас, негодяйку! - крикнула императрица, силясь подняться с кресла и в изнеможении вновь опускаясь в него. Позови ее ко мне сейчас! Чтобы сегодня же ее духу не было у меня во дворце!

   - Успокойтесь! Во-первых, ее нет, потому что я услал ее за вашей племянницей, во-вторых же, я достаточно твердо сказал ей все, что надо, а моих слов в вашем дворце слушаются и боятся!.. Все знают, что я шутить не люблю! Я поставил вам это на вид, чтобы доказать вам, кем вы окружены. А затем на Юшкову можно положиться, как на каменную гору. Она знает, что я на ветер своих слов не бросаю!

   - Но что же она не идет?

   - Кто? Юшкова или принцесса Анна?

   - Ах, Боже мой! И та, и другая.

   - Принцесса по обыкновению поломается, прежде чем исполнить вашу волю и ваш приказ, а Юшкова и там подслушивает, как подслушивала здесь, с тою только разницей, что на это подслушивание я сам уполномочил ее. Но вот и ваша принцесса-недотрога идет. Прикажете оставить вас? - насмешливо поклонился герцог.

   - Ах, нет... зачем же? Какие от тебя могут быть тайны? Но где же Анна?

   - Шествует не торопясь, как всегда... У нее на все свои церемонии; без этикета она ни на шаг!

   Не успел Бирон окончить эти слова, как в дверях показалась принцесса Анна Леопольдовна, действительно, как бы в подтверждение слов Бирона, выступавшая своей спокойной, неторопливой походкой. Она подошла к тетке, нагнулась, чтобы поцеловать ее руку, а затем отошла в сторону, как будто даже не заметив присутствия герцога.

   Последнего от этого невнимания бросило в краску.

   - Вы звали меня, тетушка? - почтительно склоняя голову, спросила она императрицу.

   - Да, я хотела поговорить с тобой о твоем костюме к готовящемуся балу.

   - Мой костюм уже заказан. Я буду во главе розовой кадрили... У нас будут розовые костюмы с серебряными бантами.

   - А твоим кавалером будет принц Ульрих?

   - Да, он! - нехотя ответила принцесса.

   - Всех кадрилей будет четыре?

   - Да, четыре!.. Но остальных костюмов я не знаю, знаю только, что цесаревна Елизавета будет в голубом.

   - И кавалером ее высочества будет мой сын, герцог Петр! - не без гордости заметил Бирон.

   Принцесса не возразила ни слова. Она как будто даже не слыхала его слов.

   - Цесаревна умеет быть очень мила и предупредительна! - как бы в чем-то оправдываясь, заметила императрица.

   - Да, в ней нет напыщенной гордости, которая отличает многих при русском дворе! - подчеркнул Бирон.

   - И которая особенно смешна и непростительна в тех случаях, когда ее проявляют люди, ни по рождению, ни по своему образованию не принадлежащие к родовитому русскому дворянству! - громко и отчетливо произнесла принцесса, бросая исподлобья взгляд в сторону взбешенного герцога.

   Императрица слегка поморщилась. Помимо того, что она никогда не давала в обиду своего любимца, которого, впрочем, и обижать никогда никто не решался, за исключением неугомонной принцессы Анны, императрица не терпела никаких пререканий в своем присутствии и, чтобы положить предел всем резким выходкам племянницы, спросила ее:

   - Что ты делала, когда тебя позвали ко мне?

   - Ничего особенного! Разговаривала.

   - С кем именно?

   - С фрау Адеркас.

   Бирон бросил торжествующий взор на императрицу.

   Принцесса Анна перехватила этот взор на лету, и он окончательно вывел ее из себя.

   Бирон видел досаду молодой девушки, и это еще больше подзадоривало его.

   - Разговор, вероятно, шел о предстоящем бале? - спросил он с насмешливой улыбкой.

   Принцессу такая наглая смелость окончательно вывела из себя.

   - Нет, о вас! - ответила она, смело взглянув ему прямо в лицо.

   Бирон почти вздрогнул от удивления.

   - Что с тобой, Анна? - спросила императрица, в свою очередь, глубоко пораженная выходкой принцессы, но остановить ее было уже трудно.

   Анна Лепольдовна, всегда сдержанная и молчаливая, редко выходила из себя, но когда с ней это случалось, она уже не могла совладать с собой.

   - Ничего, тетушка, - ответила она, прямо взглянув в глаза императрице. - Я не знаю, почему мой ответ мог так удивить вас. Все кругом нас, да, я думаю, и чуть ли не вдоль по всему необъятному вашему царству, наверное, ежедневно и ежечасно ведут разговоры о герцоге Бироне.

   - И... по вашему мнению, наверное, все бранят его, как и вы? - вмешался в разговор Бирон.

   - О других я ничего сказать не берусь, но лично я на этот раз не бранила вас. Я просто откровенно разговаривала с человеком, от которого не привыкла скрывать свои впечатления.

   - Ты еще слишком молода, чтобы позволять себе составлять определенное мнение о людях старше и умнее тебя, - строго заметила ей императрица. - Я требую - слышишь ли ты? - тре-бу-ю, чтобы имена близких мне людей произносились тобой с любовью и уважением. Ты слышала, что я сказала, и... поняла меня?..

   - И слышала, и поняла, тетушка!.. и постараюсь, исполняя ваш приказ, как можно реже произносить те имена, которые я не считаю возможным окружить ни любовью, ни уважением!

   - Оставьте принцессу, ваше величество! - смело вставил Бирон свое властное слово в этот чисто семейный разговор. - Вы видите, что она сегодня расстроена.

   - Не более обыкновенного! - ответила молодая девушка, видимо, порешившая на этот раз не уступать смелому временщику. - Я не вижу никакой причины к особому расстройству.

   - Бывают тайные предчувствия! - зло усмехнулся Бирон. - Это чувство невольное... с ним трудно совладать.

   - Я мало и редко жду чего-нибудь хорошего, и потому меня никакое тяжелое предчувствие не испугает.

   - Такое разочарование в такие молодые годы и при том блестящем положении, какое создала для вас забота вашей благодетельницы...

   - О моих личных отношениях к ее величеству я попросила бы вас не заботиться! - холодно и почти повелительно заметила молодая принцесса.

   Ее тон все более и более удивлял как императрицу, так и смелого фаворита. Оба они не привыкли к такому упорному противодействию и оба почти терялись, столкнувшись с таким непривычным для них явлением.

  

  

   Прошла минута полного, ничем не нарушаемого молчания. Герцог, задыхаясь от злости, как будто собирался с духом, чтобы отпарировать смелое нападение молодой принцессы. Императрица не верила своим ушам и почти со страхом спрашивала себя, как она сумеет совладать с той железной волей, какую внезапно проявила ее всегда смирная и кроткая племянница? Ничего подобного она не ожидала от нее и спрашивала себя: точно ли пред нею та тихая и покорная Анна, которой стоило только приказать, чтобы она тотчас же покорилась всему и пред всем и всеми склонила голову?

   Но молчать долее было почти невозможно, и императрица, напуская на себя особую строгость, гневно произнесла:

   - Я в первый раз слышу у себя, в своем кабинете такой тон, Анна!.. И я желаю и требую, чтобы это было и в последний раз!.. Ничего подобного я не потерплю!

   - Я пред вами не виновата, тетушка! - смело поднимая на нее взор, ответила молодая принцесса. - Я ответила герцогу, и если тон моего ответа был не строго корректен, то виновата в этом не я! Я ответила в том тоне, в каком со мной говорили. Я ни за кем, и тем менее за герцогом Курляндским, не признаю права давать мне наставления и вмешиваться в мои личные дела! Вашему величеству я покорюсь всегда и во всем... но... только вам и никому более! Я ничего не прошу у вас и ни за чем не гонюсь. Я, как дочь свободной страны, дорожу только свободой... Я от всего могу отказаться, все готова подчинить вам и вашему дорогому для меня желанию, но своей свободы я вам не уступлю!.. Если вам угодно будет вернуть меня обратно туда, откуда извлекла меня ваша милостивая забота о моей участи, я подчинюсь вашей воле, но уйду я свободная, как свободная пришла в вашу, чужую для меня страну!.. Пред герцогом Курляндским трепещет вся Россия, но я перед ним трепетать не стану и, как я отвергла его настояние включить меня в число членов его семейства, так всегда отвергну все, что придет ко мне с его стороны!

   Принцесса Анна могла бы говорить еще долго... Никто не решался прервать ее. Императрица слушала ее, вся охваченная удивлением, почти ужасом, герцог слушал ее пристально и внимательно и по временам переводил свой почти торжествующий взгляд с ее оживленного и раскрасневшегося лица на встревоженное и искаженное гневом лицо Анны Иоанновны. Он, казалось, так и хотел сказать ей: "Полюбуйтесь! Я вам давно пророчил это!"

   Когда Анна Леопольдовна умолкла, с минуту в комнате царила мертвая тишина, точно будто умер кто-то в этих высоких, молчаливых стенах; точно чей-то мертвый покой сторожили эти глубокие амбразуры, эти бледные, прихотливые гобелены.

   Наконец, принцесса Анна встала и молча направилась к двери.

   Императрица первая очнулась от мертвого молчания, окружавшего ее.

   - Ступай к себе!.. Я пришлю за тобой! - сказала она с расстановкой.

   Ей как будто трудно было говорить; что-то словно сжимало ей горло и сковывало не только ее язык, но и ее мысли.

   Принцесса вышла тихой и ровной походкой. В ней не заметно было ни тревоги, ни волнения. Она только была бледна так, как живой человек побледнеть не может.

   Бирон проводил ее пристальным и враждебным взглядом; императрица же сидела молча, опустив голову на сильно вздымавшуюся грудь. Ее пожелтевшее, отекшее лицо как будто потеряло свое последнее сходство с лицом живого человека.

   Принцессы Анны уже давно не было в комнате, а оставшиеся собеседники все еще молчали, как бы скованные силой пережитого впечатления, и только когда ее шаги совершенно затихли в коридоре, Бирон поднял голову" и, первый нарушая молчание, резко и властно произнес:

   - Какова? Не говорил я вам?

   - Да... Но я поражена! - тихо произнесла императрица.

   - А я нисколько! - повел плечами Бирон. - Я ничего иного и не ожидал от воспитанницы швейцарки Адеркас и от... невесты иностранного выходца Линара!

   - От какой "невесты"?.. Что ты говоришь, герцог!

   - Ну, если не от невесты, так от любовницы! Я, вас же щадя, произнес слово "невеста"... И поверьте мне, что если вы еще долго продержите в своем дворце всех этих выходцев и интриганов, то вы дождетесь и самовольной свадьбы вашей племянницы, как дождались ее грубого и дерзкого объяснения!

   - О, я еще поговорю с ней; что же касается Адеркас и Линара, то никто не мешает тебе выслать их сегодня же из пределов моей империи!

   - Не поздно ли будет? - насмешливо пожал он плечами. - "Спусти лето по малину", как говорят ваши русские мужики! Да и "выслать" представителя дружественной державы вовсе не так легко и удобно. Надо, чтобы сама командировавшая его держава лично отозвала его.

   - Так скажи Остерману! Снесись с иностранными коллегиями.

   - Не нужны мне ни Остерман и никакие коллегии! Меня надо было слушать, тогда и к коллегиям прибегать не пришлось бы.

   - Но Адеркас можно выслать немедленно, если ты твердо убежден в ее виновности.

   - А вы ведь не убеждены? Вы думаете, что глупенькая и ничтожная девочка сама, одна могла додуматься и до того тона, каким она сейчас говорила с вами, и до той самостоятельности, какой дышал этот тон? Всему этому научиться надо, и научиться не иначе как у выходцев и представителей такой страны, как Швейцария, где все равны и где идея о властей считается отсталой и глупой идеей.

   - Так вышли же ее!.. Боже мой!.. Вышли сегодня же!

   - Нет, это было бы глупо, а глупостей я лично и самостоятельно никогда не делаю!.. Это вам должно быть хорошо известно! - дерзко ответил временщик. - Пусть она пробудет еще несколько дней... Часами зла целых лет не исправишь, и не увеличишь!.. На это опять-таки нужны годы. Я вышлю наставницу и пособницу вашей племянницы в такую минуту, когда и она сама, и ее почтенная воспитанница менее всего будут ожидать этого, а до тех пор я приму меры к тому, чтобы неукоснительно знать не только каждый их шаг и каждое произнесенное ими слово, но и сами мысли, одушевляющие их.

   - Спасибо тебе, Эрнест! - тихо проговорила императрица, в порыве вернувшейся нежности называя старого

   фаворита прежним уменьшительным именем. - Спасибо тебе!.. Ты один до последней минуты остаешься моим верным и деятельным помощником, ты один оберегаешь мой покой! А теперь ступай! Ты тоже устал от этой тяжелой сцены... Кто бы мог подумать? Боже мой!.. Кто бы мог подумать?!

   - Каждый разумный человек мог и должен был и подумать, и ожидать такой сцены и такой развязки, - непочтительно заметил фаворит, разгневанный тем неожиданным оборотом, какой приняла беседа императрицы с непокорной племянницей.

   Уходя, он почти машинально поднес к губам протянутую ему руку императрицы. В только что произошедшем он видел явное нарушение своего обычного авторитета, а с таким нарушением он мирился нелегко.

   - Мимоходом пошли ко мне Юшкову! - крикнула вслед ему императрица. - Или лучше сам скажи ей, чтобы она послала ко мне принцессу Анну.

   - Не советую! - холодно заметил Бирон. - Заранее говорю, что ваша беседа с нею ни к чему не приведет! Умели распустить ее, умейте пожинать и плоды этой распущенности. Теперь уж дела не поправить.

   - А не поправлю, так назад ее отошлю туда, откуда я взяла ее!

   - Она сама только что просила вас об этом! Ведь она по своей глупости пресерьезно воображает, что этот проходимец Линар без ума влюблен в нее и ни на кого в мире не променяет ее. А ему в ней только призрачность будущей власти нужна!

   Последние слова Бирон договорил уже на пороге комнаты.

   Вскоре после его ухода в комнату императрицы вновь вошла принцесса Анна; она была взволнована и ее глаза носили следы недавних слез.

   Это порадовало императрицу. Она видела в этих слезах сломанную волю непокорной молодой девушки, и беседа с нею представлялась ей легкой и удобной.

   - Поди сюда, Анна! - произнесла императрица навстречу входившей принцессе. - Сядь здесь и внимательно слушай то, что я скажу тебе.

   - Я всегда внимательно слушаю все ваши слова, - спокойно, хоть и совершенно почтительно, ответила принцесса.

   - Слушать мало, надо "слушаться"!

   - Я из вашего повиновения никогда не выхожу.

   - Я не упрекаю тебя в прошлом... Я хочу поговорить с тобой о сегодняшнем твоем поведении.

   - Сегодня, как и всегда, я была покорна вашей личной воле... Что же касается герцога Бирона, то его волю я признавать не хочу и не буду... В этом я даже вас не слушаюсь... И если условием моего дальнейшего пребывания при вашем дворе служит мое подчинение воле и прихоти герцога Курляндского, то я почтительно прошу вас сегодня же решить мой обратный отъезд на родину!

   - В том, что ты говоришь, нет ни правды, ни смысла... Там, куда ты хочешь вернуться, тебя ждет самая заурядная жизнь, далеко не схожая с тем, что ты имеешь здесь, подле меня!

   - Я безгранично благодарна вам за ваши милости ко мне, но прежде всего в мире я дорожу своей свободой, а здесь... здесь я не свободна.

   - Никто из нас не свободен, и чем выше положение человека, тем более он стеснен и подчинен всему его окружающему...

   - Быть может! Но это относится к тем, кто родился на ступенях трона. Я не принадлежу к разряду этих избранников судьбы. Я родилась в скромной доле и ничего не имею против того, чтобы в ней и умереть.

   - Я знаю, кто внушает тебе весь этот вздор и кто восстанавливает тебя против меня и моей власти.

   - Меня никогда никто не восстанавливал против вас, ваше величество, и ваши подозрения являются плодом наушничества герцога Бирона! - воскликнула принцесса.

   - Я уже сказала тебе, что не хочу, чтобы о герцоге говорили в таком тоне.

   - Тогда разрешите мне никогда не говорить о нем!

   - Ты упряма, Анна, упряма и дерзка... Такой я не знала и не видала тебя.

   Принцесса Анна молчала.

   - Герцог - мой лучший, мой ближайший друг, - продолжала государыня, - и кто меня любит, тот должен любить и его.

   - При всей моей благоговейной привязанности к вам я не могу даже притворно не то что любить или уважать, но и равнодушно относиться к герцогу Бирону! - воскликнула принцесса Анна.

   - Ты так сильно ненавидишь герцога Курляндского?

   - Не я одна, ваше величество! Его ненавидит весь двор... его вся Россия ненавидит!

   - Анна! Я умею карать непокорных!

   - Карайте меня, тетушка! поразите меня всей силой вашего всемогущего гнева, но не требуйте от меня ни любви, ни уважения к герцогу Бирону! Простите мне смелость моей речи; простите мою кажущуюся непокорность вашей священной для меня воле, но есть два вопроса, в которых я бессильна повиноваться вам.

   - И эти два вопроса?

   - Мое отношение к герцогу и мой брак с принцем Антоном Люнебургским.

   - Да? Ты и своего жениха тоже ненавидишь? - улыбнулась императрица такою бледной, больной улыбкой. - В твоей еще молодой душе много места отведено для ненависти!

   - Я не ненавижу принца Антона, по крайней мере теперь, пока он - еще посторонний мне человек... Я не имею причин ненавидеть его, но не скрою от вас, что брак с ним является для меня тем же, чем был бы приговор к смертной казни!

   - Стало быть, правда, что ты говоришь в своих беседах с приближенными к тебе людьми, что ты скорее взойдешь на эшафот, нежели станешь под венец с принцем Антоном?

   - Да, тетушка, истинная правда!.. Я не могу не удивляться зоркости тех лиц, которые так аккуратно подслушивают и передают вам все мои слова, но и отказаться от этих слов я тоже не могу и не хочу! Я действительно говорила их!

   - А между тем, должна сказать тебе, этот брак бесповоротно решен!

   Принцесса Анна молча склонила голову.

   - Я знаю! - продолжала императрица, что ты забрала себе в голову пустую и глупую любовь к графу Линару и что подле тебя нашлись недобросовестные люди, готовые потворствовать этой глупой страсти. Но предупреждаю тебя, что всякая попытка сближения с этим иностранным проходимцем поставит вечную преграду между тобой и мной.

   Императрица говорила бойко и оживленно. Принцесса слушала ее молча, с поникшей головой.

   - Ты ничего не отвечаешь мне, Анна? - спросила государыня.

   - Что могу я ответить вам? Вы упрекаете меня за чувство, которое если и существует, то глубоко скрыто в моей душе!.. В своем сердце никто не волен; это даже вне царской власти! Я не хочу лгать. Граф Линар мне точно нравится... даже больше того: я люблю его!

   - Но я не хочу и не могу поверить, чтобы ты забыла все то, чем обязана мне и тому имени, которое ты носишь, и сделалась действительно... любовницей этого иностранца.

   По лицу принцессы разлился румянец.

   - А герцог Бирон даже в этом упрекает меня? - с горечью проговорила она.

   - Почему ты во всем подозреваешь герцога?

   - Потому что никто, кроме него, не осмелился бы вести такие речи пред вами, ваше величество! - смело и прямо глядя в глаза тетке, ответила Анна Леопольдовна. - Только герцог Курляндский, не задумавшись, может заподозрить меня в такой грязи и бросить этой грязью мне в лицо с вашего ведома.

   - Я говорю тебе, что вовсе не от Бирона слышала о твоей привязанности к Динару и что относительно твоего полного увлечения я никому не дала веры.

   - Благодарю вас за эти милостивые слова! - с глубоким чувством проговорила молодая девушка. - Мне было бы невыносимо тяжело подумать, что вы можете заподозрить меня в таком грязном, смелом обмане! - Говоря это, молодая принцесса опустилась на колени перед императрицей и поднесла ее руку к губам. - Теперь моя последняя просьба к вам, - продолжала она, не вставая с колен. - Выслушайте меня милостиво, не прерывая, и во имя Бога, во имя всего святого в жизни исполните мою просьбу!

   - Говори, в чем дело? - произнесла императрица, взволнованная и озадаченная тем горьким, просительным тоном, каким говорила с ней принцесса Анна.

   - Откажитесь от мысли о моем браке с принцем Антоном! Снимите с моей души этот непосильный гнет... Снимите с нее этот крест!.. Вы сами были молоды... Вспомните свои юные годы, свои горячие мечты! Ведь мечтали же и вы когда-то?

   - Я? Нет, я в твои годы не мечтала. И воли своей у меня не было. Я только слушала и покорялась; в моем нраве никогда не было строптивости... За то Господь возвеличил меня. Для того, чтобы жить так, как хотелось мне, чтобы дать волю и сердцу, и уму, я дождалась той минуты, когда стала совершенно самостоятельной. Власть - сила; в ней и мощь, и свобода. И ты можешь дождаться ее, как дождалась ее я. Потерпи; перенеси те испытания, какие посылает тебе судьба, склонись пред ее велениями и терпеливо жди своей доли. В умении ждать - вся людская философия, в нем вся сила, весь вопрос людского счастья. Не отвечай мне ничего теперь! Подумай - и я уверена, что ты не захочешь огорчить меня!..

   Государыня протянула руку племяннице и сделала ей знак удалиться.

   Эти разговоры и объяснения утомили сильно и часто недомогавшую императрицу. Ей были нужны покой и отдых. Она тоже устала от жизни, и та свобода власти, о которой она только что говорила племяннице, не дала ей того счастья и того покоя, каких она ждала от нее.

  

  

   Приготовления к летнему балу, последнему перед переездом высочайшего двора на дачу, были сделаны блестящие.

   Императрица Анна Иоанновна, вообще любившая пышные балы и празднества, на этот раз выразила желание, чтобы бал вышел особенно блестящим, и покорный ее воле Бирон, без санкции которого в последнее время уже положительно ничего не делалось при дворе, "разрешил" отпуск экстренных сумм на расходы по летнему балу.

   Вечер, назначенный для бала, выдался особенно удачный, и толпы любопытных чуть не с утра запрудили все окрестности Летнего дворца, чтобы видеть блестящий съезд приглашенных.

   "Блеск" съезда был, впрочем, относительный. Бесповоротно роскошны были только наряды и экипажи представителей иностранных держав; что же касается нашего русского дворянства, то, несмотря на то, что в число приглашенных вошла на этот раз поголовно вся петербургская знать, ничто в нарядах и обстановке гостей не гармонировало одно с другим. То из роскошной кареты с рослыми гайдуками в богатых ливреях неуклюже вылезал бестолково одетый барин; то модная красавица, в пудре и в фижмах, неловко и как бы конфузясь, спускалась с целого ряда ступеней раскинутой подножки такого допотопного экипажа, в котором и в люди показаться было совестно. Мужчины еще более или менее укладывались в одну общую форму, но дамские туалеты представляли такую смесь роскоши, безвкусицы, бедности и богатства, что бал подчас выглядел потешным маскарадом.

   В самом дворце, как бы в противоположность этому, все дышало порядком, почти восточной роскошью. Столы были накрыты истинно по-царски; цветов было такое изобилие, что на этом вечере были опустошены все царские оранжереи; близкий штат императрицы блистал самыми роскошными и прихотливыми нарядами.

   Принцесса Анна Леопольдовна, одетая в костюм той кадрили, в которой она должна была участвовать, встречала гостей в качестве молодой хозяйки во втором приемном зале, и после официального поклона ей приглашенные уже следовали далее, чтобы раскланяться с Бироном и затем, по особому выбору, и с самой императрицей.

   Анна Леопольдовна на этот раз была очень интересна в своей прихотливой розовой робе с серебряными бантами на плечах и казалась еще милее и грациознее рядом со своим кавалером, принцем Антоном Ульрихом, тоже облаченным в розовый глазетовый кафтан с серебряными бантами и аграфами.

   Принц держался несколько в стороне, в приеме и встрече гостей не участвовал, но тем не менее от принцессы Анны не отходил и делал это так глупо и неуклюже, что вызывал порою улыбку на устах не особенно скромных и почтительных гостей. Он был как бы скован в своем прихотливом костюме, и подле него даже некрасивый сын Бирона, герцог Петр, казался и статным, и молодцеватым.

   Цесаревна Елизавета Петровна на этот раз не была облечена никакой властью хозяйки и пленяла всех в роли простой гостьи, отличавшейся от всех остальных как своею красотой и миловидностью, так и простотой и ласковой любезностью своего обращения.

   Подле нее тоже безотлучно находился ее кавалер на этот вечер, герцог Петр Бирон, и императрица, блестящий наряд которой не скрывал ни ее нездоровья, ни ее утомления, с особым удовольствием видела, как мила и ласкова была цесаревна с ее любимцем. Обыкновенно не пользовавшаяся ее любовью цесаревна на этот раз вызывала в ней почти нежное чувство, и Анна Иоанновна с досадой замечала и сознавала, что принцессе Анне никогда не удастся вызвать ни той всеобщей любви, ни того всеобщего восторга, какие вызывала Елизавета Петровна.

   Это подчеркивал ей шепотом и герцог Бирон, и неудовольствие императрицы на племянницу еще усугубилось при появлении в зале дворца красавца графа Линара, при виде которого по лицу принцессы Анны разлился яркий румянец.

   Граф, почтительно раскланявшись с нею и не остановившись подле нее ни минуты, прошел в ту сторону, где находилась императрица, и, отдав ей издали придворный поклон согласно этикету, почтительно и почти торопливо направился в сторону Бирона и раскланялся пред ним.

   Герцог ответил ему гордым наклонением головы и не удостоил его ни одним приветливым словом. Бирон не любил саксонского посланника и не скрывал своего враждебного чувства к нему.

   Линар, зная, что за ним следят несколько внимательных и опытных глаз, ловко лавировал между приглашенными и, останавливаясь с одними и на ходу раскланиваясь с другими, незаметно дошел до укромного угла в тени глубокой оконной амбразуры, где, прижавшись к мрамору подоконника, стояла Адеркас.

   - Что нового? - тихо шепнул ей Линар.

   Она незаметно передала ему в руку искусно сложенный тонкий листок бумаги.

   - О вас... ничего не известно? - так же тихо произнес граф.

   - Известно все то же, что и прежде: моя высылка решена бесповоротно.

   - И она знает это?

   - Да!.. Я вскользь сообщила ей об этом!.. К чему заранее было огорчать ее? Ей и так впереди придется пережить еще много горя.

   - Да! Я тоже доживаю свои последние дни при русском дворе.

   - Я знаю! - торопливо ответила Адеркас и еще тише прибавила: - Проходите, граф, за нами следят... И - главное - как можно осторожнее поступайте с переданной мною вам запиской... Чтобы никто не заметил, когда вы будете читать ее.

   Граф Линар отошел и через несколько минут исчез из зала.

   Когда он вернулся обратно, на его лице нельзя было прочесть и подглядеть никакого впечатления. Он казался совершенно спокойным и равнодушным ко всему его окружавшему.

   Среди всеобщего почтительного внимания прошла официальная кадриль специально избранных и наряженных пар. Императрица лично приветствовала исполнителей, причем особого ее внимания удостоилась цесаревна Елизавета Петровна. После этого бал принял свое обычное течение.

   Первый экоссез прошел довольно скучно, так как был исполнен тоже по назначению и личный выбор танцоров не имел в нем места; только со второго экоссеза начался тот период бала, когда все танцуют по личному вкусу и выбору.

   Граф Линар с лицом, совершенно спокойным и, видимо, равнодушным, направился в сторону принцессы Анны и, почтительно остановившись пред нею, напомнил ей, что имеет честь и счастье танцевать этот экоссез с нею. Анна Леопольдовна опять покраснела до корней волос, и внимательный зритель заметил бы на лице красавца-графа выражение глубокой досады за этот почти детски наивный румянец.

   "Никакой выдержки!.. точно школьница какая!" - досадливо промелькнуло в его уме при взгляде на пылавшее лицо принцессы, а затем он, подвигая ей стул, осторожно нагнулся к ней и тихо, едва слышно проговорил:

   - Овладейте собой!.. За нами зорко следят!..

   - Я ничего... я спокойна! - едва могла произнести принцесса Анна, так было сильно овладевшее ею волнение. - Вы... прочли мою записку? - спросила она во время легкого тура.

   - Конечно!

   - И вы одобряете тон моего разговора с тетушкой?

   - Не совсем!

   - Но я была откровенна... я говорила только правду!

   - Правда не всегда хороша и удобна.

   - А то, о чем я спрашивала вас в моей записке, справедливо?

   - Да, мой отъезд решен бесповоротно!

   - А я?.. Что же я буду делать? - испуганно заметила принцесса, сбиваясь с фигуры.

   - Осторожнее!.. За нами следят! - шепнул ей Линар, кружась с таким веселым видом, что всякому постороннему лицу и в голову не пришло бы заподозрить его в волнении.

   - Нет-нет, я не могу покончить на этом наш разговор!.. Приходите сегодня же на заре к старому дубу... Я буду ждать вас там, - взволнованно промолвила Анна Леопольдовна.

   - Отлично, я буду там; нам действительно надо еще свидеться, - с радостью в душе, но с вполне невозмутимым видом произнес Линар и, раскланявшись, повел принцессу к ее месту.

   - Линар положительно и умнее и приличнее вашей племянницы! - своим обычным резким тоном прошептал Бирон, подходя к императрице и фамильярно наклоняясь к ее уху.

   Она подняла на его вопросительный взгляд.

   - Он плясал и прыгал, как будто ему ни до чего, кроме этой пляски, и дела нет, тогда как она прямо-таки выдавала себя и своим волнением, и своими влюбленными взглядами!

   - Тебе, может быть, так кажется, герцог? - нехотя прошептала императрица.

   - Мне никогда ничего не "кажется". Я оттого и герцог, что никогда не ошибался и не ошибаюсь. Я и теперь могу почти безошибочно сказать вам, что голубки назначили друг другу свидание!

   - Свидание? Где и когда?

   - Этого я еще не знаю, но узнаю наверное и наверное помешаю этому свиданию.

   - О, конечно! Я надеюсь на тебя! - ласково заметила императрица, откидываясь усталой головой на спинку своего любимого кресла, которое неизбежно следовало за нею, даже в парадный бальный зал.

   Бирон почти с пренебрежением бросил взгляд на ее утомленную, отяжелевшую фигуру. Он, несмотря на свои уже немолодые годы, не знал усталости и не признавал ее в других.

   - Устают только дураки и лентяи! - говаривал он обыкновенно и никогда никто не слыхал от него жалобы на утомление.

   А бал шел с прежним увлечением, и оживленный гросфатер принял такие шумные размеры, что сама императрица отодвинулась в глубину зала, чтобы не мешать безумно носившимся парам.

   - Точно лошади! - презрительно заметила чопорная герцогиня Бирон, жена временщика, недовольная тем, что ее дочь Ядвига, несмотря на блеск и роскошь своего наряда, проходила совершенно незаметной среди всех своих сверстниц.

   - Молодежь! - снисходительно ответил ей муж. Принцесса Анна, после экоссеза, который она танцевала

   с Линаром, вся как-то ушла в себя и, видимо, перестала интересоваться балом. Императрица заметила это и подозвала ее к себе.

   - Брось эту похоронную мину и танцуй, как все танцуют! - недовольным тоном сказала она племяннице.

   Та удалилась, но до конца вечера сохранила свой утомленный и отчасти недовольный вид.

   Зато цесаревна Елизавета была обворожительна и покорила все сердца. Даже вечно рассеянный и паривший в облаках граф Остерман, приехавший на бал, по своему обыкновению, в измятом жабо и совершенно грязных перчатках, залюбовался цесаревной и, любезно склоняясь перед нею, заявил, что желал бы быть молодым, чтобы положить свое сердце у ее ног.

   - И по этому случаю вы надели бы не измятое жабо и запаслись бы чистыми перчатками? - смеясь осведомилась она у своего импровизированного поклонника.

   Остерман только рукой махнул в ответ и с любопытством оглядел подробности своего действительно не совсем исправного туалета.

   В эту минуту граф Линар, почтительно остановившись пред цесаревной, пригласил ее на контрданс.

   - Вы опоздали ровно на месяц! - приветливо улыбнулась она в ответ на его приглашение. - Еще только речь зашла об этом бале, как уже все мои танцы были разобраны до последнего. Я даже с графом Остерманом не могла бы протанцевать, если бы он пригласил меня! - рассмеялась молодая красавица.

   Старик еще раз махнул рукой.

   - Где уж мне танцевать! Я и смолоду на это был не мастер! - заметил он.

   - А все-таки танцевали? - рассмеялась цесаревна.

   - Ну, разумеется!.. Кто ж это в молодости не прыгал?

   - Воображаю, как вы путали все фигуры!

   - Да, был тот грех! - рассмеялся старый граф. - Если бы в мое время были такие танцоры, как вот граф Линар, я у них перенял бы; да я что-то таких всепобеждающих не запомню.

   - Ваше сиятельство, шутить изволите! - почтительно раскланиваясь со стариком, ответил Линар.

   - А вы вот теперь с него пример возьмите и одевайтесь так, как он! - весело подмигнула цесаревна Остерману.

   - Где уж нам, старикам! - сказал Остерман, отходя в сторону.

   Граф Линар раскланялся и собирался тоже отойти от цесаревны, но она остановила его и спросила:

   - Вы сегодня, кажется, не особенно много танцуете?

   - Как всегда, ваше высочество. Я не особенно люб