Главная » Книги

Слетов Петр Владимирович - Менделеев, Страница 2

Слетов Петр Владимирович - Менделеев


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

ректора или инспектора, и не более как по одному сочинению для каждого из изучаемых ими предметов". "Независимо от наблюдения профессоров и прочих преподавателей за поведением студентов в классах общий надзор за благоустройством и тишиною учащихся имеет еще инспектор".
   "Таким образом, не только учебные занятия студентов, или приготовление ими уроков, но даже предметы их разговоров, места в классах и за столом, свидания со знакомыми, отдохновение и самостоятельные занятия, - все определялось уставом до мельчайших подробностей. Чтобы не было упущений во всем этом, при студентах неотлучно находятся комнатные надзиратели, наблюдающие неусыпно за всеми их действиями. Им помогают в этом старшие, избираемые из отличных студентов. Кроме того, старший надзиратель наблюдает над всеми их поступками и старается вселять в них чувства чести, добродетели, наблюдая, чтобы они возвращались вовремя с прогулок и из отпусков и не оставались праздными в назначенные для повторения уроков и приготовления к классам часы. Директор тоже имеет неусыпное попечение об успехах и поведении студентов и употребляет все зависящие от него меры к поощрению прилежания и благонравия".
   "Для поощрения же употребляются следующие средства: 1) предоставление первых мест в классах, за столом и в комнатах; 2) избрание отличных студентов в старшие (для надзора за товарищами); 3) похвальный отзыв о студенте в присутствии директора". И директор по твердой, свыше начертанной программе, готовил студентов к тому, дабы они знаниями своими и верною службою государю могли "принести честь месту своего воспитания", опасаясь только, "чтобы они, лишась руководства наставников и воспитателей, не ослепились приобретенной ими мудростью". Для избежания этого, он рекомендует им, как лучшее средство, сознание слабости своей и испрашивание помощи всемогущего", скрепляя свой совет назидательным изречением одного учителя церкви: "не надо знать, чтобы веровать, а должно веровать, дабы знать".
   Вся эта система преследовала определенные цели: государь император хотел, чтобы укреплялись в душах "страх божий, любовь к отечеству и повиновение начальству". Приведенные выдержки из официальных документов, отчетов и рецензий на них показывают, что начальство не только считало цели эти успешно достигаемыми, но и "содействовало" все новому и новому выхолащиванию молодых душ.
   Совершенно иначе оценивала Педагогический институт прогрессивная мысль тогдашнего общества. Если для всего общества Институт был слишком значительным учебным заведением, чтобы не быть на виду, если консервативная его часть желала найти и нашла в нем образец забот о народном просвещении, примерное знаменье улучшении, то прогрессивная часть, лучшие представители общества, видя в институте главным образом идеально организованную, в полном соответствии со всеми принципами самодержавия высшую школу, не могли не относиться к нему резко отрицательно. Взгляды эти нашли свое отражение и в литературе.
  
   "- ...Хорошо. Но вас отправят чорт знает куда?
   - Нет. Я останусь в Петербурге,
   - Ваш скотина директор любит вас?
   - Нет. Но товарищ министра знает меня и обещал.
   - Ну это плохая надежда: тряпка..."
  
   Этот разговор происходит между двумя героями романа Чернышевского "Пролог". Один из них, кончающий Педагогический институт студент Левицкий пишет дальше в своем дневнике: "Прощай институт, убивающий умственную жизнь в сотнях молодых людей, рассылавший их по всей России омрачать умы, развращать сердца юношей, - прощай, институт, голодом и деспотизмом отнимавший навек здоровье у тех, которые не могли примириться с твоими принципами раболепства и обскурантизма, - прощай институт, из которого выносили на кладбище всех, отважившихся протестовать против твоей гнусности, - прощай!"
   Последний отрывок расшифровывает то, что не договорено в статье Добролюбова, относящейся к тому времени, напечатанной в "Современнике". "Почему за один год из института выбыло 12 человек? - спрашивает он, разбирая официальный отчет. - Почему из года в год снижается количество профессоров, подготовляемых институтом? Почему кондуитные списки "имеют решительное влияние на определение достоинства студентов?"... Уже постановка этих вопросов в статье была смелым делом в условиях тогдашней цензуры. Добролюбов мог ограничиться лишь едким сарказмом: "Благодарственная же речь студента Чистякова на одном из актов называет институт "средоточием умственной жизни" и говорит, что здесь "все потребности души были предупреждены и удовлетворены": едва ли хоть одно из наших учебных заведений может похвалиться подобным совершенством!."
  

0x01 graphic

Д.И. Менделеев 1855 г.

   Роман Чернышевского "Пролог" был напечатан за границей. Там прозвучало в полный голос то, о чем лишь шепотом мог сказать Добролюбов.
   Надо ясно себе представить обстановку, в которую попал и которую изнутри увидел молодой студент Дмитрий Менделеев, чтобы почувствовать всю меру смятения чувств, испытанных им в первые же месяцы сживания с новым для него бытом, средой, режимом, требованиями. Он один. Крепкие институтские стены отрезали надолго внешний мир. Ни друзей, ни знакомых, к которым можно зайти отвести душу в редкие часы предусмотренного уставом отпуска. Все кругом - чужое. На всем, начиная от нижнего белья, кончая шинелью, - штемпель института. Все получается из рук начальства: утренняя булка, характер застольных бесед и нужная книга. Начальства невероятно много - директор, инспектор, профессора, надзиратели и даже товарищи по курсу, отмеченные мерами поощрения, контролируют каждый шаг Дмитрия Менделеева. Первое время от этого контроля некуда деваться. И надо было уже прожить год жизни в Москве у дядюшки, где положение Менделеева близко напоминает зависимое существование приживальщиков, пережить искательство протекции для поступления в высшую школу, словом, первые грубые щелчки жизни, для того, чтобы выработать в себе кое-какие средства внутренней самозащиты и суметь не задохнуться в атмосфере казенного ханжества, раболепия и обскурантизма, существовавших в институте.
   Но мало-помалу, присматриваясь к среде товарищей, прислушиваясь к дортуарным, далеким от ушей начальства разговорам, Дмитрий Менделеев начинает замечать, что не все поддается регламенту, утвержденному жандармом. Неистребимы в молодежи движения протеста, неискореним дух вольности, проникающий сквозь толщу стен института. Рядом с Чистяковыми, расточающими перед начальством благодарственные речи, растут и Добролюбовы. Наряду с дипломированными мракобесами есть среди профессоров и люди подлинной науки, для которых институтский режим лишь досадная помеха, затрудняющая ответственное дело подготовки будущих научных кадров России.
   В Николаевскую эпоху мрачнейшей реакции государственная машина, несмотря на все свое старание, не могла стереть имен Пушкина и Лермонтова, воспевших яркую личность, противопоставленную черни, мещанству, "надменным потомкам известной подлостью прославленных отцов"; Гоголя, горьким смехом заклеймившего эпоху; Белинского, глашатая западных идей, беспощадного критика действительности. В эту эпоху появились славянофилы и западники, идеология которых носит черты этического и социалистического индивидуализма. Как протест против действительности, выросло и мировоззрение Герцена и анархизм Бакунина. Так отвечала передовая мысль России на самодержавный гнет, на деспотические попытки императора поставить все во фрунт. И по мере того как близится крымская катастрофа - а в годы студенчества Менделеева она уже не за горами - голоса оппозиции режиму все слышней и слышней.
   Гул лондонского "Колокола" Герцена, свободная эмигрантская мысль, бурление внешней жизни не могли не просачиваться в Педагогический институт, в среду студенчества. Тесное общение студентов разных факультетов, общие занятия, разговоры - не благонамеренные, на виду у начальства, а свои, конспиративные - тайно попавшая с воли книга - все это формировало мировоззрение и не у всех в законоугодную сторону. Под такими влияниями окончательно вырос и сложился в сурового критика дворянской литературы младший товарищ Дмитрия Менделеева - Добролюбов, никогда не ограничивавшийся собственно литературной критикой и обращавший свое перо на критику действительности. Этих влияний не мог избежать и сам Менделеев.
   Если попытаться стать на точку зрения молодого студента, представить себе мысли, волновавшие Менделеева перед лицом выбора жизненного пути, если учесть при этом все, уже известные нам черты его детства, наметившиеся свойства характера, влияния, которым сызмала был он подвержен, впечатления уже усвоенные, воспитанные в нем взгляды, то перед нами возникнет, примерно, следующий круг его ощущений, оценок, стремлений,
   Три дороги открывались перед ним. Первая - послушание, угодливость, "латынщина", церковность, служебная карьера, чины, ордена, пост сановника на закате жизни. Это была линия наименьшего сопротивления. Это была дорога практического корыстного материализма, с которой никак не могла бы примириться честная и прямая натура его. Вторая - путь протеста, одинокая судьба тогдашнего революционера, путь подполья, ареста ссылки подвергались суровым карам ибо на территории империи все открыто возвышавшие голос против существующих установлений. Вторая дорога требовала безграничного запаса сил, самоотдачи, веры в свою правоту, а главное - убеждения в целесообразность личных жертв и усилий. Это жребий практического идеализма, революционного самопожертвования. Им была в высокой степени заражена прогрессивная мысль той эпохи. Между тем и в прогрессивном лагере растет сознание ужасающего безвременья, отсутствие опоры. В литературе нарождается тип "лишнего человека". Роман Чернышевского "Пролог" - это постановка проблемы, возможно ли в России радикальная деятельность, или следует беречь силы для лучших, еще не наступивших времен. Менделееву, столкнувшемуся в детстве с интересами полукустарной, убогой промышленности, знакомому с трагической судьбой ссыльных декабристов, свидетелю с малых лет разговоров о народном невежестве, ощущение безвременья близко и быть может уже пережито. В особенности памятны настроения раздавленных и разочарованных декабристов. Путь бунтарства не для него, ни среда, его воспитавшая, ни темперамент, ни общие склонности, выраженные с детства в приверженности к естествознанию, не влекут его сюда.
   Надо вспомнить, что 50-70 годы прошлого столетия были эпохой формирования в России того общественного слоя, который получил название разночинцев (позже - интеллигенции). Представители разных чинов и званий - крестьянства, духовенства, мелкого купечества, дети личных дворян, - деклассируясь, образовали довольно значительные массы работников интеллектуального труда, росшие вместе с усилением русского капитализма. Процесс этот в особенности усилился после крестьянской реформы 60 гг. Представляя самые разнообразные течения общественной мысли, разночинцы объединялись общим фронтом борьбы за условия приложения своего труда, за возможную свободу развития и расширения сферы своей деятельности. Отсюда - родившая их оппозиционность, со всеми оттенками, от умеренного либерализма до радикально буржуазных революционных настроений, приводивших в логике своего развития - к революционному подполью.
   Менделеев по своему происхождению, бытовым связям, условиям жизни был весь плоть от плоти, кость от кости российского разночинства. Но семейная среда и детские впечатления определили его близость не тем интересам широких трудовых, крестьянских масс, которые нашли свое выражение, скажем, в проповеди Чернышевского или сотрудника его по "Современнику" - Добролюбова. Менделееву с детских лет знакома и близка психология предпринимателя, трагедия его борьбы за лучшее место под солнцем, за лучшие жизненные блага, борьбы с сословными привилегиями господствующего класса за условия предпринимательской деятельности. И, пожалуй, с этими то интересами готов он совмещать и интересы "народных" масс. Но такое понимание допускает сравнительно благодушное отношение к безобразиям действительности и, конечно, далеко от позиции авангарда задавленного, закрепощенного крестьянства.
   Третий путь избирает он - путь накопления реальных знаний, точной науки - здесь бессильна "латынщина". Сюда не ворвется начальнический окрик, ибо и высочайшее повеление неспособно разложить молекулу воды или изменить физические законы материн. Тут можно, выполняя завет матери, бесконечно "настаивать в труде", расширять свой кругозор, копить силы, чтобы после уже на повышенном уровне знаний и опыта вернуться к тому, что стало общим больным местом - к вопросам народного блага, государственных задач и даже целей всего человечества.
   Дала ли ему судьба почувствовать всю меру иллюзорности позиций "свободного" научного работника в классовом обществе можно судить из знакомства со всей жизнью Менделеева.
   Третий путь избран прочно и серьезно, настолько серьезно, что много позже Менделеев вспомнит: "я рос в такое время, когда верилось в абсолютную верность уже намеченных путей..." И не раз еще поставленный на распутье выберет он не первое, не второе, а третье. Так в выборе между философским идеализмом и материализмом склониться он к третьему - реализму. Так превратит он дуалистическое противоречие духа и материи в триаду, найдя третье среднее в понятии силы. Третий путь не означает для него отказа от двух остальных. Он означает временный компромисс. И, наметив себе жизненную дорогу на много лет вперед, - на всю жизнь, он предчувствует, что без угодничества, без раболепия он сумеет когда-нибудь приобрести достаточно веса, чтобы к словам его прислушивались, он сумеет заговорить языком, наиболее нужным для общего дела, народного блага, лучших надежд страны.
   Первый же год в институте, поставивший перед ним эти вопросы и взявший в шоры непривычного режима, от которого некуда было уйти, сделал из гимназического лентяя серьезного студента и приохотил его к науке. Благодаря этому к концу года отметки Дмитрия Менделеева были таковы, что позволяли ему перейти на следующий курс. Таким образом он в один год прошел то, что проходили его товарищи в два и это при слабой гимназической подготовке и при том, что академические требования в институте сравнительно с другими высшими учебными заведениями были очень повышенными... Но чувствуя себя все же недостаточно знающим для второго курса, Дмитрий Менделеев предпочел остаться на первом и повторить весь курс снова. Результаты этого не замедлили сказаться, и в следующий же год он выдвинулся в число первых учеников, обратив этим на себя особенное внимание профессоров. Внимательности этой способствовало и ограниченное количество студентов: на младших курсах их бы около тридцати, а на старших едва десять-двенадцать, таким образом все были на виду, а особенно - выделяющиеся своими способностями.
   Усиленные занятия, смерть матери, сырой петербургский климат, суровый быт института, - все это вместе так повлияло на здоровье Дмитрия Менделеева, что он, крепкий сибиряк, уже а первый год стал прихварывать. Чем дальше - тем больше, и наконец у него показалось кровохарканье, надолго уложившее его в постель.
   Положение настолько обострилось, что конференция института спешно начала хлопотать о переводе Менделеева в Киевский университет. Но этого никак не хотел сам Дмитрии Менделеев. Он прекрасно понимал, что там не найдет ни такой профессуры, ни такой научной постановки занятий, как в Педагогическом институте, и дорожа уже налаженной работой под руководством знающих его преподавателей и сжитостью своей с товарищами, от перевода в Киев отказался.
   Как ни ограничивал во всем непреклонный режим, как ни замораживал молодежь институтский устав, постоянное общение и совместные занятия объединяли не только территориально, - создавались дружеские связи, и ими не мог не дорожить Дмитрий Менделеев, не имевший другого дома, кроме института. Важна была для него и прекрасно по тому времени, оборудованная химическая лаборатория института, в которой он начал с увлечением работать. О нем уже поговаривали в среде студенчества и профессуры, как о гордости института, как о "восходящей звезде", но болезнь то и дело прерывала занятия, заставляя чуть не половину времени проводить в кровати лазарета. Лежа неподвижно, по требованию доктора избегая не только разговоров, но и движений, он все же продолжал читать, заниматься, впитывать в себя знания и поражать своей трудоспособностью не только товарищей, но и профессоров. Больше всего его беспокоила болезнь тем, что отрывала от лаборатории, заставляя удовольствоваться во многих случаях только теорией химии, тогда как хотелось самому на практике проверить сомнительность чужих выводов, или на опыте воочию убедиться в правильности своих.
   Редкие месяцы здоровья, дававшие возможность работать в лаборатории, доказывали и самому Дмитрию Менделееву и руководителям его, что путь, выработанный им, действительно верен, что у него не только все необходимые для естественника данные, но и те, необязательные для обычного труженика, которые сразу же выделили его среди студентов и сделали лучшим и любимейшим учеником профессора Воскресенского.
   Действительно, профессор Ал. Аб, Воскресенский, глава русской химической школы, имел все основания гордиться своим учеником. Студенческие анализы Дмитрия Менделеева представляли собой не только образцовые ученические работы, но и серьезные шаги вперед в вопросах изучения химических свойств тех веществ, над которыми он работал. Еще до окончания курса была опубликована его работа "Об анализе орксита и пироксена из Финляндии", доставившая ему славу, правда, пока еще только в стенах института. А при окончании курса Дмитрий Менделеев представил серьезную диссертацию "Изоморфизм в связи с другими отношениями кристаллической формы к составу". Эта работа его над изоморфизмом, т. е. рядом таких случаев, когда различные элементарные тела могут заменять друг друга в каком-либо химическом соединения, не изменяя его кристаллической формы, и таким путем обнаруживать свое естественное сходство и принадлежность к той же естественной группе, эта работа показала в Дмитрии Менделееве по умелому овладению материалом и по широте взятых обобщений если еще и не законченного ученого, то всяком случае уже выдающегося химика.
   Выпускные экзамены, сданные им блестяще, только лишний раз подчеркнули, что у окончившего институт Дмитрия Менделеева впереди не серенькая жизнь скромного провинциального учителя химии и физики, а путь исканий большого, может быть великого ученого. Последний экзамен по химии был триумфом не столько самого Менделеева, сколько его учителя профессора Воскресенского. Дмитрий Менделеев обнаружил такие серьезные познания и такое понимание современного направления науки, что все присутствовавшие на экзамене, и между ними академик Ю. Ф. Фрицше, засыпали профессора Воскресенского поздравлениями с таким талантливым учеником.
   Это отличие и золотая медаль, присужденная ему, лучшему из окончивших курс, дали возможность Дмитрию Менделееву не покидать Петербурга и остаться при институте для подготовки к экзамену на степень магистра.
  

Перекресток

   Петербургская весна, как всегда, начиналась поздно, Посветлело и поднялось небо. Пронзительные морские ветры охватили кольцом город, закружились по улицам, взломали невский лед. Зима уходила медленно. Только в мае позеленели многочисленные скверы, парки, сады. В жаркое время выпускных экзаменов некогда следить за переменами погоды, поэтому белые ночи первого лета свободной самостоятельной жизни, пришли неожиданно. Торжественным актом закончилась для Дмитрия Ивановича целая полоса жизни, опять он был один, опять надо было ближайшее будущее строить заново.
   Товарищи, к которым привык за пять лет, разъехались, а сам он, оставаясь при институте, занял совершенно иное положение. Он не был больше студентом, и это давало непривычную свободу располагать своим временем, бывать где угодно и когда угодно, не боясь ни надзирателей, ни инспекторов, ни даже самого директора. Оставленный при институте, он избавлялся этим от материальных забот, но подготовка к экзамену на степень требовала от него большой, серьезно усидчивой и целиком самостоятельной работы. Здесь не могло быть руководства, только изредка дружеский совет, расположенного к нему профессора Воскресенского. Дмитрий Иванович сознавая, что эта работа является не только подготовкой к экзамену, но и подготовкой к жизни, не страшился ее, а наоборот, относился к ней с предельным вниманием и ответственностью.
   Дмитрий Иванович поселился на Петербургской стороне, в квартире за табачной лавочкой вместе с Вышнеградским - товарищем своим по институту. К двадцати одному году он стал молодым человеком высокого роста, мало чем напоминавшего удивленного столичным блеском мальчика, пять лет назад приехавшего с матерью в Петербург.
   Непривычна сидела на нем первая, после казенных тужурок, своя одежда. Жиденькая, молодая бородка делала его старше своих лет, синие глаза смотрели сосредоточенно, а розовое лицо маменькиного баловня побледнело и похудело от постоянной болезни. От этого же еще не окончательно установился голос, но в нем уже можно было уловить все те внезапные переходы с низких нот на высокие, почти в крик, и те "рыкания", которые впоследствии и завораживали аудиторию и запугивали своей неожиданностью непривычных слушателей. Но пока голос, даже в простом разговоре, приходилось сдерживать. Здоровье, несмотря на перемену режима и возможность быть больше на воздухе, - не поправлялось. Все чаше повторялись кровохарканья, укладывая надолго в постель и истощая молодой организм. Чахотка была констатирована. На Дмитрия Ивановича друзья стали смотреть как на умирающего, и доктор Здекауер, петербургская знаменитость и впоследствии лейб-медик, настоятельно отсылал на юг, не ручаясь впрочем и там за его жизнь. Северное лето после тяжелой весны не принесло облегчения, и Дмитрии Иванович принужден был принять предложенное ему место учителя гимназии в Крыму, в Симферополе.
   За два года до окончания Дмитрием Ивановичем института в 1853 г. началась Крымская война. Экономические предвестники ее появились еще в 30-х годах, с того времени, когда Россия особенно интенсивно стала расширять свои рынки на Востоке. Начав завоевание Азии неудачным походом Перовского на Хиву в 1839 г., русские стали появляться в Афганистане на самых границах Индии, обнаруживая тенденции расширяться и впредь, как в направлении английских колоний, так и предвосхищая, где возможно, появление английского капитала.
   Торговые же отношения между Англией и Россией, такие интенсивные в XVIII веке, к середине XIX почти совсем прекратились. Случилось это, с одной стороны, благодаря колоссальному падению цен на европейскую пшеницу, с другой - благодаря необыкновенно расширившейся после войны 1812 г. русской промышленности, поощряемой протекционистским таможенным тарифом. Россия, вывозившая прежде в Англию в большом количестве хлеб, и ввозившая к себе английские изделия, преимущественно мануфактурные, теперь нуждалась уже не в ввозе, а в расширении рынков для своей мануфактурной продукции. Таким образом, российский капитализм приобрел всю экономическую целеустремленность и тенденции развитых его форм. Высокие ввозные таможенные пошлины давали возможность отечественной индустрии монополизировать внутренний рынок, и, не довольствуясь его емкостью, увеличивать рынки, как путем завоеваний, так путем расширения сферы государственного влияния.
   Такая политика России никак не устраивала английскую торговлю, не менее заинтересованную в рынках, но часто наталкивающуюся на агрессивность русского капитала. Борьба с расширением России стала серьезной проблемой английского капитализма и проблему эту разрешить можно было только войной. Но Англия оттягивала войну не желая рисковать только своим флотом и лишенная по крайней мере, временно, французской революцией 48-го года, континентальных союзников.
   Николай I неуклонно вел свою линию внешней политики. Благодаря своевременным дипломатическим нажимам на турецкого султана, ему удалось заключить договор, установивший преобладающее влияние России на всем пространстве Балканского полуострова. Кроме того, государственная дипломатия заняла крайне неудобную для Англия позицию в Александрии, где египетский паша был таким же сторожем при воротах на англо-индийской торговой дороге, как султан на дороге из Средиземного моря в Черное. Главным же принципом внешней политики России неизменно оставалась борьба с революционным движением. Проводя в жизнь этот принцип, Николай I стремился: "Поддерживать власть везде, где она существует, подкреплять ее там, где она слабеет, и защищать ее там, где открыто на нее нападают". Разумеется он имел в виду при этом власть монархическую. Верный себе, он грозился послать войско в Париж подавлять Французскую революцию и послал в 1849 г. усмирять венгерскую. Такое самодержавное вмешательство во внутренние дела государств, вызвало в Европе враждебные настроения общественного мнения, а на Востоке, в Турции - жестокую ненависть.
   Борьба с революцией была для него в значительной степени вопросом сохранения в неприкосновенности государственной системы. Начав царствование подавлением восстания, Николай пронес через всю жизнь ужас, пережитый им 14 декабря. Весь Запад казался ему рассадником революции, и поэтому внутренняя его политика стремилась к тому, чтобы изолировать Россию от каких бы то ни было западных влияний и скрутить ее так, чтобы даже мысль не могла проявиться бесцензурно. В страхе революций он еще больше усилил внутренний гнет после 1848 г., хотя и до этого контроль государства над личностью, казалось, был доведен до предела.
   Внешняя агрессивная политика Николая неизбежно вела к войне, и правительство усиленно готовилось к ней. С 1833 г. увеличивался флот и перестраивались морские крепости. Таким образом, для войны не хватало только предлога. Но и предлог вскоре нашелся. Под давлением Франции турецкий султан сделал в Палестине некоторые уступки католикам, отобрав у православного патриарха ключи от главных врат Вифлеемского храма и передав их католическому духовенству. Николай Павлович вступился за попранные права православной церкви. Факт этот послужил причиной дипломатических переговоров и ультиматумов со стороны России. Самодержавный правитель, уверенный в своей силе, не шел ни на какие уступки, предложенные ему посредниками, и фактически начал войну, оккупировав своими войсками придунайские княжества. Военные действия начались в Черном море, турки в битве при Синопе потеряли весь свой флот. Воспользовавшись этим предлогом, Англия и Франция послали на помощь Турции свои флоты. Одновременно англичане открыли военные действия в Балтийском и Белом морях и даже в Великом океане у берегов Камчатки.
   Вмешательство Англии было тем большим ударом, что Пруссия и Австрия в свою очередь не только отказались от союза с Россией, но Австрия, сначала хранившая нейтралитет, вскоре же перешла на сторону союзников. Таким образом, в войне Россия оказалась в одиночестве против четырех держав, стремившихся расщепить силы русских, заставив их воевать в нескольких пунктах. Главной ареной борьбы оказался Крымский полуостров, и даже точнее - Севастополь, который представлял собою крупнейшую военную гавань России, главную стоянку черноморского флота со всеми верфями и доками и коммуникационный центр России в операциях против Турции. Потеря его сразу парализовала бы влияние России на Черном море. Учитывая это, союзники в 1854 г. начали регулярную осаду Севастополя. Последовавшие за этим поражения русских войск и флота с совершенной очевидностью доказывали отсталость России в военном и техническом отношении, неустойчивость политической системы, покоившейся на жесточайшей эксплуатации крепостного крестьянства и породившей чудовищный рост бюрократии. За эту отсталость, за свою полную обособленность, Россия расплачивалась тяжелыми поражениями. В сравнении с вооружением союзников, русское никуда не годилось и по состоянию оружия и по качеству. Кроме того, введенный в английском флоте винтовой двигатель - последнее слово морской техники - имел в морских сражениях решающее значение. Когда русские корабли целиком зависели от ветра, английские двигались не считаясь с ним, появлялись где угодно и уничтожали малоподвижный русский флот.
   Крымская война была смертным приговором для всей системы Николая, и для него самого. Перед самым концом войны Николай умер. Считается установленным, что он отравился. Вступление на престол Александра II в 1855 г. сопровождалось большими ожиданиями либерально настроенных кругов. Крымский полуостров, в течение двух лет бывший центром напряженнейшего внимания, теперь отошел на второй план. Главные интересы всех политически мыслящих слоев населения сосредоточились внутри страны на реформах, которыми Александр II собирался начать свое царствование.
   А в Крыму одиннадцатый месяц шла оборона Севастополя. От цветущего, веселого, южного города остались одни бастионы. "Все было мертво, дико, ужасно, но не тихо: все еще разрушалось. По изрытой свежими взрывами обсыпавшейся земле везде валялись исковерканные лафеты, придавившие человеческие русские и вражеские трупы, тяжелые замолкнувшие навсегда чугунные пушки, страшной силой сброшенные в ямы и до половины засыпанные землей, бомбы, ядра, опять трупы, ямы, осколки бревен, блиндажей и опять молчаливые трупы в серых и синих шинелях". Так обрисовывает севастопольскую обстановку Л. Полевой в рассказах, написанных под впечатлением пребывания на одном из бастионов крепости.
   В Симферополе, ближайшем к Севастополю центре, создался тыл. Город потерял свой обычный облик спокойного губернского городка, превратился в военный лагерь, который, казалось, пополнялся без конца. В начале войны беспрерывно тянувшиеся войска, орудия, обозы прошли через город дальше, к морю, самым появлением своим изменяя мирный вид провинции. За войском пришли и остановились надолго в недосягаемом для неприятеля расстоянии провиантские склады, фуражные, запасные части и обязательные спутники капиталистической войны - спекулянты, рестораторы, содержатели игорных домов и всяких иных злачных мест. Эти охотники за наживой приехали как хозяева, заполнили город, подняли цены. В Севастополе рвались гранаты, гибли люди, а в Симферополе играла музыка, танцевали. В Симферополь приезжали на задыхающихся лошадях офицеры, закопченные пороховым дымом бастионов, приезжали, чтобы в одну ночь прокутить полугодовое жалование и на рассвете лететь обратно на верную гибель если в не от пули, то от болезни.
   В Симферополь привозили в крытых брезентом фургонах раненых и больных с тем, чтобы многих из них сбросить в общую яму на симферопольском кладбище. Оставшиеся в живых переполняли лазареты, и в городе вместе с музыкой слышались стоны оперируемых, крики умирающих.
   В середине августа 1855 г. отправился в Симферополь Менделеев. Доехав на поезде до Москвы, он закончил остальной путь на лошадях по невероятным дорогам, загруженным обозами, двигавшимися по направлению к Крыму.
   Первый раз попал он, северянин, на юг. Непривычно синее небо, жара, лагерный облик города, палатки, раскинутые в предместьях, - все было ему незнакомо. Дороговизна в городе была такова, что располагая только скромным учительским жалованьем в 33 рубля, Дмитрий Иванович не мог найти комнаты. Гимназия, по случаю войны, была закрыта, и он поселился вместе с инспектором в маленькой каморке при гимназическом архиве.
   Из Петербурга Дмитрий Иванович привез рекомендательное письмо доктора Здекауера к знаменитому хирургу Пирогову, работавшему в ту пору в крымских госпиталях, Дмитрий Иванович разыскал Пирогова. Тот, прочтя письмо в осмотрев Менделеева, снабдил его рядом советов, успокоил и сказал: "Сохраните это письмо и когда-нибудь верните Здекауеру. Вы переживете нас обоих". Пророчество Пирогова сбылось. Много позже Дмитрий Иванович благодарно вспоминал:
   - Вот это был врач! Насквозь человека видел. Он сразу мою натуру понял.
   В конце августа был сдан Севастополь. Фактически это было окончательным поражением России, но официально война не считалась оконченной. Можно было ждать продвижения неприятеля в глубь страны. Поэтому и Симферополь оставался на военном положении. Занятий в гимназии на этот год не предполагалось. Дожив в Симферополе до холодов, Дмитрий Иванович взял отпуск и уехал в Одессу.
   Одесса, несмотря иа близость войны, жила своей собственной оживленной жизнью. Благодаря тому, что большую часть населения составляли иностранцы, преимущественно французы, Одесса мало пострадала от бомбардировки, она оказалась как бы экстерриториальным городом, в котором продолжала кишеть оживленная торговля. Жизнь в ней шла нормально, гимназии работали, и Дмитрию Ивановичу удалось получить место преподавателя естественных наук в 1-й Одесской гимназии при Ришельевском лицее. Время, проведенное там, явилось началом самостоятельной интенсивной трудовой жизни, уже не омраченной зловещими предсказаниями врачей.
   Культурным центром Одессы был университет. Благодаря его библиотеке и лаборатории, Дмитрий Иванович получил возможность готовиться к магистерскому экзамену и писать диссертацию. Мягкий климат, близость моря, теплая зима - все вместе благотворно действовало на здоровье Дмитрия Ивановича. Поправляясь, он стремился обратно в Петербург, тем более, что и диссертацию и подготовку к экзамену на степень магистра он быстро заканчивал. Вопросы здоровья не задерживали его больше на юге и Дмитрий Иванович в мае 1856 г. вернулся в столицу.
   Почти прямо из вагона Дмитрий Иванович попал в аудиторию. Здесь ему предстояло впервые скрестить оружие с научными авторитетами, помериться силами и ростом с недавними учителями. Здесь встретило судилище официальных оппонентов. Недавние дружеские советчики и руководители на это время превратились в беспощадных критиков.
   Испытание было выдержано с честью.
   Дмитрий Иванович получил первую ученую степень магистра физики и химии. Диссертация его была на тему: "Об удельных объемах". Удельными или атомными объемами называются те пространсьва, в которых умещаются паевые (т. е, замещающие друг друга в химических соединениях) количества элементарных тел. Исследуя величины этих объемов у целого ряда элементов, Менделеев показал в них ряд закономерностей, которые впоследствии нашли свое выражение в периодической системе химических элементов.
   Сразу же по прочтении первой диссертации Дмитрий Иванович взялся за следующую работу, и уже через несколько месяцев, в октябре 1856 г. смог прочесть вторую диссертацию на замещение должности доцента, с правом чтения лекций, - "О строении кремнеземистых соединений". В самом начале 1857 г., т. е. 23 лет от роду, Дмитрий Иванович был утвержден доцентом по кафедре химии и начал чтение лекций в С.-Петербургском университете. Почти одновременно с занятием должности Дмитрий Иванович был избран секретарем факультета. Несмотря на чтение лекций сначала по теоретической потом по органической химии - и эту добавочную нагрузку, удивительные работоспособность и усидчивость Дмитрия Ивановича позволяли ему, кроме педагогической деятельности, продолжать лабораторные работы, в результате которых он поместил ряд статей в научных журналах того времени,
  

Чужие земли

   Блестящие способности Дмитрия Ивановича заставляли университетское руководство дорожить им и видеть в молодом химике достойного приемника столпам русской химической школы - профессорам Воскресенскому и Зинину. Авторитет, которым пользовался в среде студенчества Менделеев, не позволял держать его бесконечное число лет в доцентах, да это и не было резонно. Он никакой политической опасности собой не представлял, с кружками молодежи связан не был - наоборот целиком ушел в науку, так что администрации, сохранившей еще инерцию николаевской подозрительности, за спиной Менделеева не чудилось никаких страхов. Для окончательной подготовки к профессорской кафедре Дмитрия Ивановича решено было отправить за границу. Менделеев выбрал для своей двухлетней командировки Гейдельберг в Германии, куда его влекли имена профессоров тамошнего университета знаменитого физико-химика Бунзена, физико-химика Кирхгофа и физика Коппа.
   Дмитрий Иванович покидал Россию, наверно, со сложным чувством. Не только знаменитый университет влек его к себе, хотя это было безусловно главным стимулом поездки, но и чужие земли равно интересовали его.
   В России несмотря на то, что Александр II царствовал уже пятый год, николаевский режим менялся туго - с трудом. Новое царствование, обещавшее большие изменения во всем внутригосударственном устройстве страны, заставляло их ждать. Назревшее дело освобождения крестьян томилось в бесконечных комиссиях, вызывая этим крестьянские волнения и недовольства промышленников. "Какое-то тревожное ожидание тяготеет над всеми, но ожидание бессильное: словом, все признаки указывают в будущем, по-видимому, недалеком, на страшный катаклизм, хотя и невозможно предсказать, какую он примет форму и куда она поведет". Так писал Кавелин Герцену, так оценивала петербургская дворянская интеллигенция создавшееся в России положение.
   Понятно, с каким интересом ждал Дмитрий Иванович того момента, когда полосатые пограничные столбы останутся позади, и на него повеет иным ветром, не затхлым из запертого николаевского сундука, а ветром культурной Европы. И, действительно, сразу, не успели скрыться из глаз пограничные селения, как Дмитрий Иванович почувствовал себя в другом мире. Из окон поезда всюду видны были тщательно возделанные поля, огороды, деревни, не русские, вросшие в землю, покрытые прогнившей соломой, - нет, чистенькие домики, с черепичными крышами, за деревнями - шоссе, обсаженное на многие версты деревьями. Ни одного кусочка пустующей зря земли. Глядя на это, Дмитрий Иванович невольно сравнивал оставленные на родине бедность и необозримые пространства, чуждые человеческому труду. Сравнение было далеко не в пользу России.
   С такими мыслями доехал Дмитрий Иванович до Парижа, откуда, проработавши некоторое время в лаборатории Реньо, отправился в Германию, в Гейдельберг.
   Гейдельбергский университет в то время был центром естественных наук, преимущественно физики и химии. Такое научное устремление объясняется просто. С 1848 г., и даже несколько раньше, со времени проведения первых железных дорог, германская промышленность стала усиленно развиваться. Уже с конца средних веков Германия по горному делу стояла на первом месте, а к пятидесятым годам XIX столетия там были достаточно развитые текстильное и химическое производства, базирующиеся на наличии в стране сырья для производства кислот и щелочей. Несмотря на отсутствие в герцогстве Баденском, в котором расположен Гейдельберг, собственных минеральных богатств, там наряду с интенсивным сельским хозяйством начиналось развитие промышленности, возможное благодаря близкому соседству с районами крупной добывающей промышленности Германии и пограничному положению герцогства в верховьях Рейна с Швейцарией и Францией. Все это, естественно, способствовало процветанию производства, торговли, а отсюда наук, потребных производству. Гейдельбергский университет славился своими научными силами, имена которых привлекли сюда молодого Менделеева.
   В Гейдельберге Дмитрий Иванович поступил в лабораторию Бунзена, вместе с тем посещая и университетские лекции.
   Роберт Бунзен, которого выбрал своим руководителем Дмитрии Иванович, одна из крупнейших фигур в истории химии. Он стоял в стороне от химических дискуссий, волновавших научные сферы, его спокойному характеру исследователя претило участие в полемической борьбе. Но постоянная, напряженная и целеустремленная работа давала значительно больше результатов, чем дали бы споры. Ко времена поступления Дмитрия Ивановича в его лабораторию особенную славу Бунзена составляли исследования кокодиловых (мышьяковых) соединений и электролитической алюминий открытый им в 1854 году.
   Несмотря на радушный прием Менделеев недолго проработал у Бунзена. Дмитрий Иванович объяснял свой уход от Бунзена тем, что соседом его по столу был некто Кариус, работавший с сернистыми соединениями. Вытяжные шкафы, не были еще обязательной принадлежностью лаборатории, и тяжелый запах этих соединений, вызывавший боль в груди, заставил Менделеева покинуть лабораторию. Кроме того, там не было возможности работать с точными приборами, которые ему были необходимы.
   Уйдя от Бунзена, Менделеев взялся за организацию собственной лаборатории. Собираясь работать над жидкостями, он заказал известному боннскому механику Гейслеру новый прибор для точного определения удельного веса. Прибор этот стал известен в России под названием "Пикнометр Менделеева". Для получения предельной точности весов и разновесов Дмитрий Иванович сделал их по специальному заказу. При скудных средствах, отпускаемых командированным, Дмитрий Иванович не мог особенно расширять свои лабораторные возможности, но все же оборудовал лабораторию настолько, что мог целиком уйти в работу. В результате ее им были написаны и опубликованы исследования: "О капиллярности жидкостей", т. е. о явлениях, сопровождающих проникновение жидкостей в узкие каналы, "О расширении жидкостей" (под влиянием изменяющихся температур и давлений в замыкающих их сосудах) и "О температурах абсолютного кипения тех же жидкостей".
   "Последняя работа является особенно интересной. Что такое температура абсолютного кипения? В первой половине XIX века, это название совершенно не было известно, но взамен его существовало исчезнувшее в настоящее время разделение газов на сгущенные в жидкость и постоянные, т. е. несгущаемые, к которым относили водород, кислород, азот, окись углерода, метан или болотный газ и некоторые другие. Теперь, когда каждый из нас не раз читал о кислороде и азоте (если не видал их лично), даже самое название несгущаемые газы кажется нам странным. Но не то было до работ Каньяра де Латур, Дриона, Менделеева и Эндрьюса над температурами абсолютного кипения, или, как их называют теперь, критическими температурами. Дело в том, что для каждого газа без исключения, существует такая характерная для него одного температура, выше которой он не может быть сгущен в жидкость никаким давлением. Движения его частиц становятся при такой температуре (и выше ее) до того быстрыми, а столкновения их до того сильными, что между частицами данного газа уже не может образоваться даже я тех временных нестойких связей, которые характеризуют жидкое состояние веществ" [Н. Морозов - "Д. И. Менделеев и значение его периодической системы для химии будущего"].
   Работа над температурой абсолютного кипения возникла у Менделеева не случайно, и сам Дмитрий Иванович говорит следующее о принципах, ее вызвавших:
   "Полагают, что для успехов этой науки (молекулярной механики), долженствующей впоследствии изъяснить нам как физические свойства, так и химические реакции тел, прежде всего необходимо иметь следующие точные данные: 1) вес частицы, определяемый химическим анализом, реакциями и плотностью пара, 2) удельный вес твердых и жидких тел и его изменение от нагревания. Эти данные дают возможность судить об относительном расстояния центров частиц, если справедливо, что тела состоят из совокупности отдельных друг от друга частиц... Вес и расстояние частиц недостаточны для решения вопросов частичной механики твердых и жидких тел, потому что в них расстояния частиц должны быть не столь велики, чтобы можно было пренебречь их формою и величиною. Лучшим доказательством этого, по моему мнению, служит то, что сцепление в кристаллах неравномерно по разным направлениям (по осям). Не останавливаясь над этим, замечу, что ближайшим средством для успехов частичной механики может служить определение сцепления тел, потому что оно, очевидно, стоит в прямом и близком соотношения с мерою взаимного протяжения частиц, а это-то притяжение, конечно, и обуславливает физические и химические явления".
   Химик и историк химии Чугаев так характеризует эту работу:
   "Следуя этому пути, в начертании которого виден ясный ум физика-философа, стремящегося проникнуть в самые недра изучаемых явлений, Дмитрия Иванович, между прочим, рассматривает изменение сцепления и удельного веса жидкостей, с температурой и замечает, что по мере повышения последней, свойства жидкости непрерывно приближаются к свойствам насыщенного пара. Это и приводит его к установлению понятия о критической точке. Но полнее всего выражено им понятие критической температуры в статье, помещенной им в 1861 г. в Либиховских анналах:
   "Температурой абсолютного кипения должно считать температуру, при которой: 1) сцепление жидкости = 0; 2) скрытая теплота испарения также = 0; и при которой 3) жидкость превращается в пар независимо от давления и объема".
   Справедливые выводы из наблюдений, сделанные Менделеевым, и одновременно работавшими над этим же вопросом иностранными учеными, не были своевременно замечены и оценены. Заговорили об этом в химическом мире, лишь восемь лет спустя, когда опыты Эндрьюса доказали, что угольный ангидрид уже при ® не сгущается в жидкость никаким давлением, следовательно, при этой температуре превращается из "непостоянного" газа в "постоянный". Эти опыты доказали всю несостоятельность теории деления газов на постоянные и непостоянные, и ученье о газообразном состоянии вещества приобрело наконец должную стройность.
   Таким образом, уже в первых работах Менделеев выступает как исследователь в области химии плечом к плечу с наиболее выдающимися именами своего века.
   Гейдельбергский университет, в 60-х годах XIX столетия переживав

Категория: Книги | Добавил: Armush (21.11.2012)
Просмотров: 364 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа