Шапир Ольга Андреевна - Авдотьины дочки

, заваленной тряпками, скверно освещенной дрянными лампами. А теперь второе слово у Саши - "это вредно", и пойдет объяснять, отчего и почему. Арише смертельная скука слушать эти объяснения.

   Ариша, полураздетая, присела на стуле.

   -  Ну! Теперь выкладывай, зачем ты меня в колодец затащила? Какой такой секрет у тебя? - сказала шутливо Саша.

   Да нет! Пришлось-таки самой каждое слово вытягивать, сколько ни собиралась Ариша без утайки открыть сестре свою душу... Хорошо еще, что с Сашей говорить легко. При этом всегда оказывается, что секрет Ариши она наполовину вперед уже отгадала.

   -  Да знаю я, слава богу. Где уж тебе с твоим характером в горничных ужиться! - заметила она серьезно, устремив глаза в высокий, высокий потолок.

   А Ариша только всего еще решилась объявить, что с матерью ей нельзя оставаться, как ей угодно! Хорошо вместе служить, да не все же станешь из-за этого терпеть.

   Последними словами Ариша точно подавилась, а Саша лукаво покосилась на нее уголками глаз.

   -  А ты скажи матери, что Виктор Николаич тебе в потемках руки ломает - вот она и осеклась сразу.

   ...Еще и имени Виктора Николаевича не поминали!

   -  Никогда я матери этого не скажу - умру лучше! - вспыхнула Ариша.

   Саша серьезно глядела на нее.

   -  Что ж, место другое нехитро найти. Дальше-то что? Может быть, еще в десять раз хуже теперешнего попадется.

   -   Или десять мест за одну зиму перепробуешь - и так, говорят, бывает! - подхватила с горечью Ариша.

   -   Вот и выходит, что надо о деле говорить, а не об местах! - решила Саша.

   Она поднялась с подушки, неловко говорить лежа. Поджала ноги, колени руками обхватила и уперлась спиной в стену.

   -  Отгадала небось? Не то ведь у тебя на уме? - спросила она ласково.

   Ариша вытянула перед собой стиснутые руки.

   -  Ах, Сашенька... какой толк, что думаешь?! Это ведь ты счастливица, у тебя все точно как по маслу так и поехало?

   -  Счастливица, счастливица... заладила ты одно! Ну, не догадалась бы в школу поступить, так другое что-нибудь было бы... не весь же свет непременно в акушерки пойдет! - засмеялась Саша.

   -  Ну-ка, ну-ка! Что бы ты другое придумала? - насторожилась Ариша.

   -  Это, милая, долго выйдет, коли я теперь, к примеру, начну придумывать. У тебя-то, поди, давно уже придумано?

   Дальше податься некуда - пришлось Арине Петровне раскошеливаться.

   ...Саша школу кончит, место получит - заживет человеком. А она так и скачи весь век по барскому звонку? А в мастерских работать и того хуже!

   Саша подхватила с жаром: для нее нет разговора любезнее, как мастерские разносить.

   До чахотки достукаться или ослепнуть - вот они, мастерские, что такое! Глаза и у Ариши слабые. Вечно девчонками заставляли в потемках иголкой ковырять - так вот и губят детей от непонимания! За экзамены она намучилась: резь такая при огне делается, хоть плачь! Спасибо, Андрей Михайлыч примочку славную принес...

   Ариша мрачно слушала ее.

   ...Дело известное: на мерзости всякие глядеть да воровать учиться - больше-то что? Нет уж, нет уж, этой лямки довольно и в ученицах... Спасибо!

   Разговор дошел до решительного пункта. Но Саша знает, как легко Аришу спугнуть. Заспорь-ка с ней прямо - сейчас поругаешься, и всему конец: замолчит опять на целый месяц. Она осторожно начала возражать, будто не Арише, а себе самой.

   -  А главная-то подлость в том, что не учат до конца. Это они нарочно делают! Ну, мы с тобой - разве портнихи настоящие? Попробуй-ка на дом чужую работу взять, так и увидишь.

   В глазах Ариши засветилась тревога.

   -  Самой уж надо доходить... по выкройкам...

   Точно Саша того только и дожидалась. Она презрительно рассмеялась.

   -  Нет, милая! Плохих портнишек, которые кое-как по выкройкам стряпают да по десяти раз переделывают,- так это на каждом дворе по десятку живет!

   -  Живут же, стало быть!

   ...Живут? А она небось не знает, как живут? Либо голодом сидят, либо очень уж весело живут - одно из двух.

   -  Лучше голодать, да по звонку не скакать.

   Ариша кидала короткие, резкие фразы. Она уже сердилась. Ей нужно было, напротив, чтобы ей придали уверенности - опасений и своих довольно в ее рассудительной душе. Для этого и разговора заводить не стоило.

   А Саша, точно ничего не заметила, расписывает самыми черными красками. И разумеется, прежде всего на сцену появились всевозможные болезни: Саша с двух слов всех в калек превращает.

   Вот с такого-то сладостного житья побьется честная девушка, побьется - да и заведет себе утешителя... Человек ведь не машина! Всякому какую-нибудь радость в жизни хочется. А уж тогда...

   Она махнула рукой и совсем припала щекой к коленям.

   -  Насмотришься всего довольно у нас в палатах! Все больше прислуга да мастерицы...

   Ариша выпрямилась и побелела.

   -  Мне-то ты это зачем говоришь? - спросила она сурово.

   Саша усмехнулась:

   -  А ты думаешь, мы с тобой особенные какие-нибудь, не такие, как другие? Думаешь, с нами и беды случиться не может, коли вовремя о себе не подумаешь? Никто наперед не собирается в Надеждинском ребят рожать да в воспитательный таскать. Судьбу свою делать вовремя надо - вот о чем я говорю!

   Саша устала сидеть, свернувшись калачиком. Опять легла, вытянувшись во весь рост на досках, и обе руки под голову закинула. Толстая черная коса с размаху глухо ударилась в стену.

   Заговорила она со сдержанным удовольствием человека, который хорошо знает, что он сейчас говорить будет.

   ...Все счастье да счастье - терпеть она не может таких разговоров! На бога надейся, а сам не плошай. Не счастье, а уменье нужно. Небось и в мастерской за хорошей-то мастерицей ухаживают. Перво-наперво надо свое дело так знать, как уж нельзя лучше,- чтобы во всем первый сорт быть! Вот тогда ничего не страшно: тогда всего добиться можно - всего!!

   Глаза ее стали совсем черные и круглые. Ариша беспокойно шевельнулась на своем месте; Саша живо повернула к ней голову и крикнула:

   -  Надо самой закройщицей сделаться - вот что! Мало ли девчонок по мастерским бегают - так все это портнихи называются? Без того, коли хоть один год не поучиться в какой-нибудь хорошей школе, лучше и не затевать на квартиру уходить. Стоит того - голода да холода добиваться!

   Вот уж чего Ариша не могла ждать! Точно ей в спину горячей водой плеснули. Она бессознательно вскочила на ноги, но сейчас же опять должна была сесть.

   ...Смеется Саша, что ли?! Как ей учиться можно - где? чему? Кто это ее кормить, поить да еще учить станет?

   С каждым собственным словом росла обида.

   Самой живется как у Христа за пазухой - вот она и тычет всем в глаза ученьем своим, прости господи!

   Из глаз выкатились маленькие злые слезинки. Она смахнула их рукой.

   -  Зачем же ты, умная, с дурой советоваться вздумала?- спросила Саша невозмутимо.

   Сестры замолчали. Где-то глубоко под ванной безостановочно льется вода. Тесно охватывали узкие, белые стены, вытягиваясь вверх.

   А вокруг этой странной коробки, освещенной тусклой лампочкой, где металась лихорадочно молодая мысль и горячо бились два сердца,- со всех сторон обступали большие безжизненные комнаты барской квартиры с их неполным мраком и несовершенной тишиной петербургской ночи. Отблеск уличных фонарей дрожит смутным светящимся узором на высоких потолках... Беглый луч, брошенный промчавшимся экипажем, скользит по стенам, точно хочет спрятаться в этой чужой квартире, и загорается искрами в стекле или позолоте. Глухой гул бежит откуда-то. Точно растет угроза - а в ответ уже занимается общий переполох: как будто весь этот немой мир вещей вдруг получил способность выражения. Точно в пароксизме лихорадки трепещет снизу доверху легкая стройная этажерка, вся заставленная фарфором и хрусталем: целая гамма музыкальных трелей сливается в беспокойный рассыпчатый звук. Резче, назойливее бьется, будто взывает о помощи, узорчатый тюльпан высокой лампы. Глухо и сухо стучит дерево. Пароксизм лихорадки медленно стихает - но вдали уже зарождается новый глухой рокот...

   Таков сон петербургских квартир. В ванной слышен был только звук льющейся воды да напряженное дыхание.

   Ариша угрюмо поднялась на ноги и начала раздеваться. Лечь... Ничего из разговора не вышло! Бранят ее, что она скрытная, характер дурной... А какой толк советов спрашивать?

   Она думала, Саша-то за ее план ухватится, хвалить будет, смелости придаст... Нет, что-то Саша за себя только смела больно!

   Но странно... После того как Арише пришлось выслушать от сестры прямо и беспощадно все то, чего сама она смутно боялась,- ее желание от того ничуть не поколебалось. Напротив, еще крепче стало. Только радостное волнение, с каким она ждала этого разговора, превращалось в упрямую и озлобленную решимость.

   "...До рождества как-нибудь дотянуть здесь, чтобы за два  месяца жалованье зажить,- а там  и снять комнату.

   Живут по двое да по трое, чтобы дешевле было..."

   Никогда еще Ариша не принимала таких быстрых решений. Точно ее ножом отрезало от ее настоящей жизни. Хоть голодать, да только по звонку не скакать!

    

    

   Утром Авдотья пришла разбудить дочек и свечку принесла. В ванной немудрено и до завтрака заспаться!

   Саша первая перелезла через сестру и начала проворно одеваться.

   -  Я твоего жениха во сне видела! - сказала она неожиданно,  застегивая,  согнувшись,   пуговицы  на  сапогах.

   -  О тебе, значит, думает,- ответила Ариша.

    "Хочет насмешку сказать - а того не знает, что это правда!" - усмехнулась про себя Саша.

   Она знает, отчего ей Афанасий Иванович приснился. Пока вчера Ариша дулась и укладывалась спать, не разговаривая (они даже и не попрощались на ночь), в голове Саши заработали ее собственные мысли на месте, расчищенном от нехитрых планов Ариши. Под "судьбой" Саша понимает нечто несравненно более сложное, чем возможность голодать на свободе (без звонков).

   -  Отказ-то ты объявила ему или нет еще? - спросила она через несколько минут.

   Знает и сама отлично, что этого не могло быть, а только ей надо разговор навести.

   -   При тебе, кажется, он уходил.

   -  Ну, так вот что, Ариша: ты погоди... не давай Картышеву никакого ответа. Поняла?

   -  Говори так, чтобы понятно было!

   Саша засмеялась:

   -  Сама, матушка, виновата! Ты зачем вчера надулась, разговор оборвала? Теперь я бежать должна и так опоздала.

   Она была одета. Причесаться надо в комнате, перед зеркалом.

   ...Одним словечком так и перевернула все мысли вверх дном!

   -  Да с чего это тебе вдруг Картышев вспомнился? - взмолилась Ариша, видя, что она уходит.

   Саша остановилась в дверях и опять засмеялась:

   -  Нет, скажи лучше - отчего тебе-то он не вспомнился? Гадает девушка на все лады, а только об одном женихе не вспомнила!

   С этим и ушла. Когда Ариша пришла в кухню, Саша стояла уже в шубке и шляпке и, стоя, пила из стакана кофе, набив полный рот булкой.

   Авдотья сердилась.

   ...Еще бы! Так непременно сейчас ее и хватятся - о ней там только и думают!

   Ей хотелось без спеха напоить Сашу домашним кофейком, но девушка отказалась от второго стакана; поцеловалась с матерью и с Аришей и ушла своей стремительной походкой счастливого человека.

   "Точно у нее земля под ногами горит",- говорит про нее Авдотья.

   .....................................................................................................................

   57

    

   Теперь Ариша потеряла последнее спокойствие. Непонятные намеки Саши не дают ей обдумывать как следует собственных планов. Вчера, засыпая, она решила, что теперь первая забота - найти себе подходящую подругу. Чтобы была порядочная девушка, работница, никакими глупостями не занималась. Для этого она собиралась, как только удосужится, сбегать к себе в мастерскую.

   Все это было, по крайней мере, известное и ставило ее сразу на знакомую дорогу. Но что ж значит, чтобы погодить с отказом Картышеву? Что-нибудь да думала же при этом Саша?!

   Вся бессознательная вера Ариши в сестру сказалась в этой тревоге. Одного слова Саши было довольно, чтобы парализовать всю ее решимость.

   ...Погодить надо, что Саша скажет!

   Дня через два Ариша не выдержала и опять сбегала в Надеждинскую, но сестры не видала; ей сказали, что она дежурная. Тогда Ариша придумала написать письмо, потому что Саша не любит, чтобы к ней беспрестанно бегали в школу...

   Письмо она писала долго, сражаясь с плохо дававшимся ей разделением слов и совершенно лишними, по ее мнению, двойниками букв. Сашка, та почти без ошибок пишет... стыдно своих каракуль самолюбивой Арише.

   Она спрашивала в письме - пошутила Саша или нет? Чего ждать? Картышев не сегодня-завтра приступит с ножом к горлу, чтобы ему последний ответ дать.

   Ответ  пришел  по почте через два дня. Саша писала:

   "Подожди, Ариша, не спеши ни с чем. Я теперь твоим делом занята, оттого и не приду, может быть, домой в это воскресенье. Приду, тогда поговорим. Твоя Саша".

   На грех, письмо это приняла у почтальона сама Авдотья и до тех пор приставала к Арише, пока та должна была сказать, что письмо от Саши. Но тогда мать потребовала, чтобы она прочитала ей его.

   Воображение Авдотьи заработало на всех парах. О каких таких делах сестры совещаются? Какая надобность на марки тратиться, когда от Надеждинской два шага добежать? Что девчонки скрывают опять от матери, зачем им в ванную от нее прятаться понадобилось?

   Ну, что могла ей объяснить Ариша, коли она и сама Сашиных слов не понимает?! Но некуда ей деваться от этих приставаний, а мать что дальше, то пуще обижается: бывают упрямые - а уж этой и не проймешь ничем!

   На кухне не унимаются ежеминутные стычки перессорившейся прислуги, а в комнатах тем временем свои неприятности заварились. Барыня несколько дней не может доискаться какого-то шарфика настоящего кружева. Ариша весь дом перевернула, искавши,- точно сквозь землю провалился! Кому и быть в ответе, как не горничной! У нее голова "бог знает чем набита"... Одно рассеянное выражение ее лица перед подобной катастрофой не могло не раздражать.

   ...Ведь весь дом у нее на руках. Чужой и не входит никто! Недостает, чтобы теперь вещи начали пропадать. Настоящее кружево - не тряпка и пр., и пр.

   Домашние дрязги, если нет для них никакого противовеса, имеют удивительное свойство затягивать женщин в бездонную пучину. Какой-то никому, в сущности, не нужный клочок кружева фактически может наполнять собою дни и приводить в брожение чувства и мысли. Относительное значение случившегося и истинная ценность вещей - все это понемногу спутывается; как миазмы из потревоженной ямы, из этой пучины сами собой поднимаются сомнения, подозрения, опасения...

   Ведь психология этих существ другой породы навсегда остается смутной и потому доступной всякому произволу. Внутренние стенки квартиры разделяют два мира, где царят совершенно различные законы. Почему же психология должна иметь какое-нибудь преимущество перед гигиеной, физиологией и даже физикой? То, что невозможно или опасно по одну сторону стены,- делается возможным и безопасным по другую. То, что здесь составляет основные условия существования,- там исчезает без всяких видимых последствий. Голая логика редко может устоять перед увлекательным натиском фактов.

   На этот раз решительно ничто живое не отвлекало двух скучающих барынь от характерной фигуры горничной, так очевидно "глядящей в лес". Жизнь вокруг них как-то неправдоподобно пустела с каждым днем... Только в миллионных городах возможны подобные фиктивные существования, без всяких живых корней, которые связывали бы их с общим потоком. Единственным связующим звеном был Виктор; но с тех пор как молодой человек зажил самостоятельно на отдельной квартире - мать и сестра точно погружаются в оцепенение, с каждым днем немножко больше...

   Широкими волнами  разливается по затихшей квартире беспросветная скука. Такая скука, на какую могут быть обречены только одни женщины, обеспеченные и скромные "порядочные" женщины. Они слишком бесцветны, чтобы выделиться чем-нибудь на общем пестром фоне. Они чересчур робки и совестливы, чтобы суметь навязать себя насильно. Они ни в ком не нуждаются и сами никому не нужны. Жизнь катится мимо, понемногу обходя их, как поток обходит попавшийся на пути камень.

   Никакое обязательное дело не поднимет их утром с постели; никакая насущная забота не тревожит долгого сна. Они обладают заветной мечтой стольких живых существ: они вполне обеспечены.

   Катя читает. Ничего больше нельзя сказать об ее жизни. На всех столах лежат книги; она читает всегда несколько книг зараз, чтобы этим способом поддерживать устающее внимание. Целые годы прожиты в мире готовых идей, чужих мыслей; останавливается с удовольствием на тех, которые нравятся, и отворачивается равнодушно от других. Это не важно. Завтра будут другие книги - новые мысли. Она не замечает, что в ее уме не родилось еще ни одной самостоятельной мысли... И могло ли бы это случиться, как знать!

   В вечно напряженном воображении смешиваются пестрым калейдоскопом все отражения жизни, населяющие волшебный мир искусства. Толпы женщин, мужчин, молодых и старых, злых и добрых, трогательных и возмутительных: палачи и жертвы, потоки красоты, потоки грязи. Любовь, любовь, любовь...

   Вся необъятность жизни нагромождается как случится в маленькой головке зачитавшейся девушки. Жизнь рассказана во всех возможных комбинациях - вывернута наизнанку и в то же время расцвечена сгущенными, слишком ярким красками... Постоянное пассивное напряжение притупляет впечатлительность и охватывает каким-то беспредметны разочарованием. Воображение устало...

   Бедная Катя начинает чувствовать, что ее единственный неизменный ресурс, казавшийся вечным и неистощимым, минутами как будто изменяет ей... Иногда ей кажется, что она перечитала уже все интересные книги. Она не спрашивала себя, что было бы с нею, если бы на свете не существовало книг? А над этим вопросом ей, пожалуй, стоило бы подумать!

   Мать жалуется на Катю. Что нынче за девушки? Разве они в свое время знали, что такое скука?! Молодые девушки    оживляли    дом,    привлекали    молодежь - веселились, влюблялись, волновали, радовали или убивали своих родителей.

   Катя никого не убивала, не волновала. Ей нечего было скрывать;   ее  не   в   чем   было  упрекнуть.   Она  только   не умела создать жизни. На  месте, куда ее бросила судьба, она покорно ждала, чтобы жизнь дала ей ее долю счастья. Чтобы невидимые волны этого, где-то близко бушующего океана внезапно выбросили клад к ее ногам. Она ждала... От времени до времени мать теряла терпенье и поднимала мучительный разговор о том, что "так жить нельзя". Тогда генерал раздражительно обрушивался на своих дам: не может же он, наконец, насильно тащить людей в дом! Они сами не умеют поддерживать знакомства. Кому нужны женщины, которые всюду носят за собой собственную скуку?! Нынче женихи бегают за богатыми невестами или за барышнями, которые умеют кружить головы.

   Не подлежит сомнению, что уменье кружить головы принадлежит к разряду талантов, которым нельзя научить другого. "Que voulez vous, elle est trop vertueuse, ma anvre filleb] Что вы хотите, она слишком добродетельна, моя бедная дочь! франц.)[ - говорил генерал в минуту откровенности с нескрываемым сожалением.

   Да, благонравная Катя никогда не мечтала кружить головы (чего ей никто не ставил в заслугу). Она и сама не знала хорошенько, к какому типу готовых героев должен принадлежать тот, кого она полюбит? Она пассивно ждала, когда пробьет час, с которого начнется настоящая жизнь. О , тогда!..

   ...Тогда, как от удара волшебного жезла, в душе отроется родник новых, небывалых сил! Тогда сразу она будет всего желать, всем наслаждаться, все уметь. Явится энергия, найдется способность скрашивать жизнь себе и другим. Жизнь получит смысл. Она как будто боялась растратить силы своей души на теперешнюю, ненастоящую жизнь - жизнь ожидания и неизвестности...

   Год назад Кате минуло двадцать восемь лет. В этот день они с матерью горько всплакнули, каждая в своей комнате.

   Катя сосчитала: она так ждет ровно двенадцать лет. Ее жизнь еще не начиналась - возможно ли, чтобы тем не менее молодость исчезала, испарялась?! Долго она этого не ощущала: напротив, ощущала впереди нетронутую жизнь, дремлющие силы...

   Но теперь впервые она заметила, что тревога, эта вечная спутница ожидания, как будто начинает замирать в ней... Охватывает все сильнее что-то, похожее на усталость. Не живое, преходящее утомление деятельности, после которого пробуждаются с обновленными, окрепшими силами,- нет, гнет нерастраченной, бесплодно скопляющейся энергии... Что-то тяжелое, глушащее!..

   Но это так похоже на усталость! Едва поднявшись с постели часам к одиннадцати, Катя зевает и потягивается. Если бы не смешно, если б не стыдно - сейчас она юркнула бы назад в теплую, мягкую постель. Как будто нельзя читать романы, лежа в постели! Но это "ни на что не похоже", и девушка добросовестно проделывает длинную процедуру изящной прически и модного туалета. Зашнурованный корсет заставляет держаться бодро и прямо... Затем, занявшись со всевозможной тщательностью благосостоянием Дружка, Катерина Николаевна покончила со своими заботами; она усаживается в любимое, низенькое кресло - и рука сама собой протягивается к очередной книжке.

   ...........................................................................................................................................................

   В воскресенье Виктор Николаевич показал, наконец, свои ясные очи. Ему так обрадовались, что никто и не пробовал упрекать его за долгое исчезновение.

   Виктор был очень оживлен и объявил, что вслед за ним должен явиться с визитом его товарищ, поручик Звездочкин.

   ...Они не помнят Звездочкина? Бывал у них кадетом, танцевал на детских вечеринках.

   Звездочкин? Дамы напрасно усиливались что-нибудь вызвать из своей памяти.

   Катя - хотя она оделась всего час тому назад - ушла сейчас же к себе в комнату поправить прическу. Конечно, это только так говорится! Дверь в ее комнату закрылась - Ариша прибежала на звонок - и Екатерина Николаевна появилась вновь только через четверть часа после того, как гость приехал. Она перечесалась и переменила платье... для Звездочкина.

   Разумеется, дамы сделали вид, что они прекрасно помнят и сейчас же узнали своего гостя. Катя села на диван рядом с матерью и с оживлением вмешалась в разговор о бегах, которым поручик занимал генеральшу.

   Он сидел перед ними, юный и цветущий, с несколько тупым самодовольством на жизнерадостном лице, и с одинаковым увлечением переходил от одной темы к другой - от бегов к театрам, от театров к скачкам, от скачек к дежурствам и маневрам.

   Ровесник Виктора... Тот самый мальчуган, на которого взрослая Катя не обращала никакого внимания, так что не запомнила его лица, забыла фамилию. Теперь он рассказывал о вещах, ей неинтересных, тоном человека, который везде бывает, во всем принимает участие и потому имеет над ней несомненное преимущество. Он успел превратиться из мальчика во взрослого человека,- а она осталась на прежнем месте. Она успела так соскучиться, что слушает его с оживленной улыбкой.

   Генеральша выходила два раза в столовую, откуда скоро послышался стук посуды. Звездочкину предложили позавтракать.

   Он отстегнул саблю и победоносно перешел к столу, где красная от мороза Ариша еще расставляла только что вскрытые консервы и откупоренные бутылки. Поручики опустошили стол и исчезли ровно в три часа, не досказав начатого рассказа... Pas possible!..] Нет возможности (далее оставаться)!., (франц.)[ Их ждут... Rendezvous ] Встреча (франц.).[ с целой блестящей компанией...

   Они исчезли, оставив после себя груды папиросных окурков и клубы табачного дыма и живой беспорядок сдвинутой мебели. Остались переливы молодых голосов и дрожь веселого смеха, всколыхнувшего застоявшийся воздух пустых комнат, где лениво звучат редкие, вялые фразы двух скучающих женщин...

   Прощаясь, Звездочкина так усердно приглашали приезжать запросто, прямо к обеду, что он должен был вынести впечатление неожиданного приятного открытия: а он-то и не подозревал, что у него есть такие радушные, симпатичные друзья, к которым можно во всякое время явиться, как к себе домой!

   У Катерины Николаевны всегда болит голова от табачного дыма. Она не замечала этого ровно до той минуты, когда за гостями закрылась дверь. Хозяйка дома в гостиной приводила в порядок разбитые альбомы.

   -  Он очень мил... n'est ce pas?] не правда ли? (франц.)[ - заметила она полувопросительно и взглянула на Катю.

   -  Да... Простой и веселый,- ответила девушка задумчиво.

   - Еще бы им не быть веселыми! Катаются как сыр в масле. Я всегда говорю, что молодежь в Петербурге чересчур избалована! Вот увидишь, этот господин, вероятно, явится теперь с визитом в Новый год. Все нарасхват.

   Катя промолчала. Она уже спрашивала себя - чему они так обрадовались? Зачем было нужно столько предупредительности перед каким-то мальчиком? Ведь это было бы ужасно, если бы Звездочкин и в самом деле вздумал являться к ним запросто и оглушать их своими шумными разговорами о лошадях, скачках, службе...

   Катя ушла в свою комнату. Она смочила себе виски примочкой и разыскала то место, где она остановилась вчера в новом романе Бурже.

   ...Нет, сегодня не читалось... Круглое лицо с маленькими усиками и веселыми глазами застилает то и дело меланхолический образ интересного титулованного героя с изысканными фразами на устах и непостижимыми ощущениями в нервах.

   Кате стало еще скучнее.

    

    

   Афанасий Иванович Картышев тем временем не знал, что ему думать - Авдотья точно как умерла! С тех пор как началось сватовство, она то и дело забегала к нему на вокзал; забежит, побранит нынешних дочек, которые совсем от рук отбились, повздыхает о своей дружбе с покойницей и внушит, что он на нее может положиться, все равно как на каменную стену: она себе не враг! - спать будет спокойно, когда отдаст за него Аришу. Погодить надо малость, и все уладится.

   Афанасий Иванович помнил, что Авдотья прибегает за тем, чтобы себя успокоить, чтобы_своими глазами увидеть, что желанный жених не вовсе еще потерял терпение. Теперь больше недели Авдотья глаз не кажет на вокзал.

   Афанасий Иванович и сам давно уже пришел в сомнение насчет того, хорошо ли он тогда сделал, намекнув ей про Сашу... Сказал это он тогда в увлечении, не дал себе времени рассудить как надобно!

   Очень уж раззадорила его Саша в тот день, сидя на окошечке, словно птичка на жердочке! Однако благоразумие брало свое - не мальчишка он и в самом деле, чтобы на стену лезть. Не пойдет за него Саша. Главная причина, что на уме у нее теперь не то; а дальше, как оперится она да на свои ноги встанет, тогда и вовсе нуждаться не будет, чтобы за старика выходить. У такой девицы недохватки в женихах никогда не будет. А с другой стороны, Ариша всегда   привлекала   его  больше - белокурая   и  степенная.

   Авдотьины дочки словно как с отметинкой: скучно даже и думать о других невестах... вот тебе скучно и скучно! Всех свах Афанасий Иванович разогнал, перед всеми барышнями невежей оказался и начинал уже чувствовать, как вокруг него растет глухое недовольство. А сам-то уж и избаловаться успел за полгода своего вдовства, точно и всегда ему такое житье будет, что везде он желанный гость! Но пуще всего Афанасий Иванович боялся самой Саши: непременно расскажет она сестре... погубит его Саша! Кабы не этот страх, давно уж жених не утерпел бы и сходил сам на Фонтанку.

   И в таком вот смутном состоянии души Картышев в один прекрасный день получил по городской почте письмо. Письмо без подписи, написанное очень хорошо.

   "Если вам желательно переговорить об интересующем вас деле, то пожалуйте в Александровский сад в воскресенье, в двенадцать часов, около нового памятника".

   От изумления Картышев прочитал вслух собственный адрес - ошибки какой не вышло ли? Впрочем, в первую минуту он не почувствовал ровнехонько никакого волнения перед таким приключением, напротив,- только одно неудовольствие... Непременно опять новое какое-нибудь сватовство затевается! На квартиру к нему свахи сунуться не смеют, а платье, выговоренное в случае удачи, или салоп какой-нибудь получить хочется - вот и пустились бабы на хитрость!

   Как раз в ту пору печка в комнате весело потрескивала казенными дровами. Жених небрежно швырнул в огонь глупое письмо, уверенный, что больше он и не вспомнит об нем. А вместо того, как только бумажка сгорела - так он сейчас и спохватился: батюшки светы, где у него голова была?! Разве возможно, чтобы у свахи Авдеевой был такой благородный почерк? Она, поди, каракули неразберимые ставит, а не то чтобы в таких отборных словах написать могла!

   Просто побил бы себя собственными руками обстоятельный Афанасий Иваныч за такую небывалую оплошность! Проворонить такой деликатный случай! Письмо-то этакое, может быть, и обратно потребуют... Что ж, так и сознаваться, что он его в ту же минуту в печку сунул?

   В результате всего этого получилось то, что в воскресенье, ровно в двенадцать часов, Афанасий Иваныч, одетый по-праздничному, вылез из конки у входа в Александровский сад.

   ...С какой же стати ему показать себя невежей? Почерки женские он, правда, отличать не мастер, однако столько-то может смекнуть, что такого письма мужчина не напишет. Потому причины никакой нет: мужчина и без писем найдет, где ему с нужным человеком встретиться.

   В жизни Афанасия Иваныча это было еще первое приключение столь романического характера, и теперь вся досада заключалась в том, что он сдуру взял да тут же и сжег письмо. То есть кабы не трезвехонек ходил всю неделю, так подумать бы, что все это ему примерещилось с веселых глаз! Когда Афанасий Иваныч был уже на середине сада, ему внезапно вступило в голову новое соображение: а ну, как совсем незнакомая? Пожалуй, письмо-то это самое он в руках должен держать для приметы? Такая злость на себя взяла, что он даже ногой по снегу притопнул. Хорош кавалер, за учеными барышнями ухаживать вздумал!

   У памятника Пржевальскому Картышев украдкой огляделся.

   Публики было совсем мало, только у входа скамейки, по обыкновению, все заняты. Дама в длинном траурном вуале с девочкой огибала площадку. Отставной военный в сильно потрепанном пальто и засаленной фуражке громко свистал, сзывая забежавших в снег собачек, двух породистых такс, одна как другая, в новеньких звенящих ошейниках. Девочка на ходу то и дело оглядывалась на собак; дама сердилась. Вдали, наискосок от сената к Невскому, двигалось несколько групп.

   Вдруг средняя группа, из нескольких женщин, стала забирать влево, и Картышеву показалось, что одна из них - Авдотьина Саша.

   В жар всего бросило. Он остановился перед памятником и повернулся спиной. Была смутная надежда, что обознался, пока не долетел до него веселый голос Саши. Она прощалась со своими спутницами; постояла с ними, болтая, с минуту, потом быстро пошла к площадке.

   "Скажу, что приятеля поджидаю... вместе ехать... ну... ну... хоть в Галерную Гавань!.. Именины... святого-то какого сегодня, прости господи?"

   Точно пойманный школьник, Афанасий Иванович старался   схватить   разбегающиеся   мысли,   прислушиваясь   к скрипу быстрых шагов по снегу.

   -  Афанасий Иванович, здравствуйте! - издали звонко крикнула Саша.

   Картышев, красный, забормотал сейчас же про Гавань и про приятеля. Саша с усмешечкой поглядывала на него.

   -  А вот я так никогда в Гавани  не была. Хорошо там?

   Афанасий Иваныч с жаром принялся расхваливать: будто как и не Петербург, точно в провинции где-нибудь! А сам беспокойно косится по сторонам: коли сейчас та, другая, подойдет... как же тогда быть?

   -  Вы с подругами гуляли?- спросил он.

   -  Нет, не гуляла. По делу ходила. Я теперь три раза в неделю должна бегать в Галерную улицу - кончик не близкий!

   -   Господи помилуй... да зачем же это?

   -  А массажу учиться буду, вот зачем! - крикнула радостно девушка, точно про что-то невесть какое веселое.- Поздравьте меня, Афанасий Иваныч! Я ведь думала, что никак мне этого дела не обломать, а вместо того нашлись добрые люди, соглашаются в долг меня учить.

   Саша сияла. Ну уж, что теперь Ариша будет про счастье ей говорить! Картышев покачал головой:

   -  Удивительное дело... всегда-то у вас одно только учение на уме.

   -  А, по-вашему, когда же учиться, коли не теперь? После-то небось и близок локоть, да не укусишь. Я вот и Аришу нашу тоже уговариваю...

   Саша помолчала и поглядела на него вбок.

   -  Приятель-то ваш что-то не идет? Походите немножко, стоять очень холодно.

   Афанасий Иваныч почувствовал такую тревогу от этих слов, что тут же принял внезапное решение: к черту письмо! Не упускать же ему такого случая объясниться с Сашей! Уйти только надо подальше от памятника.

   Он с жаром выразил девушке свою радость, что встретился с нею. Признаться сказать, боялся, что она на него сердится... И Авдотья Кузьминишна совсем забыла его. Окончательно безо всяких новостей оставили!

   Саша его сейчас же успокоила. С какой это стати на шутку сердиться? Не такой у нее вовсе характер. А главное, что совсем не до пустяков ей теперь. Перво-наперво надо на настоящую дорогу выбраться, судьбу свою надежно устроить... было бы из-за чего стараться! Тоже не велика фигура простая-то  акушерка!  А на это не год  и  не два уйдет.

   -  Ариша заладила, что мне во всем счастье, а только это глупости! Всякая чего-нибудь добиться может, коли захочет. Только уж надо крепко хотеть, чтобы ни о чем другом и не думать... Правду я говорю, Афанасий Иванович?

   Картышев  потряс  головой  в  безмолвном  восхищении.

   -  А который человек может в люди выбраться, тот и должен об этом одном думать, коли он не дурак! - постановила с увлечением Саша.- Добьешься-то чего-нибудь не для одной же себя, небось нашим детям столько биться не придется - им легко будет!

   Картышев наконец отважился возразить, что не так все это легко, как ее послушать; а между женским полом и вовсе немного найдется девиц такого ума.

   Саша нетерпеливо остановила его:

   -  Ну, что вы об этом знаете? Вы таких-то девушек и не видали никогда! Конечно, всему помеха деньги. Барышни-гимназистки и те бьются, не то что мы, горькие... Чего, чего у нас не наглядишься да не наслушаешься!

   Но Афанасий Иваныч понимал свое возражение совсем в особом смысле: деньги деньгами, да много ли таких девушек, которые, так сказать, в цвете юности только об одном дельном думают? Молодость-то один раз бывает!

   Саша с досадой тряхнула головой:

   -   Говорят вам, не знаете - ну, так и не говорите! Она   остановилась   и   повернулась   к   нему   всей   фигурой.

   -  Ну, вот пусть меня теперь кто угодно посватает,- хоть бы доктор какой-нибудь - так и то я не подумаю ученья бросить.

   Картышев громко рассмеялся:

   -  На вас поглядеть, пожалуй, и поверишь, что правда! Ха-ха-ха...

   -  Да уж поверьте! Я и Арише то же говорю. Нас только и есть, что две сестры - надо, чтобы у нас с ней все под одно шло.

   Афанасий Иванович споткнулся от неожиданности. А Саша, точно нарочно, еще шибче пошла.

   -  Да ничего, Ариша меня послушает! А то она сама-то совсем нестоящее затеяла...

   ...На что это она свести хочет? Про Аришу... конец, стало быть?.. Разве возможно так с серьезным человеком поступать?! Он никакого обстоятельного ответа и не слыхал еще ни от кого! Такие разговоры для него довольно удивительны.

   Саша выслушала его претензии с таким видом, как будто она не ожидала услышать ничего подобного.

   ...А он что же себе воображает? Да, признаться, и не понимает она, ему-то самому что за охота свататься к молодой девушке. Ну, что его жена должна делать день-деньской? Неужели же хоть бы Арише с этих лет засесть, Сложа руки, кофе распивать с разными кумушками по пять раз в день? Сам он целыми днями на службе. Детей не будет.

   -   Да еще приятельницы ваши заклюют от зависти  - вот-то веселое житье, нечего сказать! Для пожилой женщины, вдовы какой-нибудь, конечно, другое дело...

   Можно сказать, что сразила Саша! Жених прямо ушам своим не верил, чтобы кто-нибудь мог усомниться в завиднейшем житье, ожидающем его супругу. Может, кажется, делать, что самой вздумается: хочет - прогуляться пошла; захочет - гостей к себе назвала. А в достаточном доме хозяйке найдется, слава богу, около чего похлопотать. Совет Саши насчет пожилой вдовы жених принимал не иначе как за личную насмешку.

   Но Саша смотрела при этом так гордо, что Афанасий Иваныч не отваживался рисковать своим уязвленным самолюбием, пускаясь в дальнейшие разъяснения.

   -  Да сами-то вы что же мне говорили в прошлый раз? Или не помните?-заговорила вдруг девушка еще строже.

   Афанасий Иваныч мучительно покраснел и забормотал что-то невнятное.

   -  Да вы не бойтесь, вы мне это тогда о-очень хорошо сказали! - протянула Саша неожиданно ласково.- Или пошутили только, пожалуй?

   И опять нахмурилась. Она сама начинала заметно волноваться.

   -   Вы сказали, кабы я сама за вас пошла, так вы мне в школе учиться не помешали бы!- досказала Саша торжественно.- Сказали вы это, Афанасий Иваныч?..

   Теперь Картышев ничего больше не понимал: за Аришу отказывает, на себя разговор переводит... так неужели же?

   Он  боялся дохнуть  и  смотрел  растерянными  глазами.

   Саша вспыхнула от досады:

   -   Ну, что же вы молчите? Вот славно! Однако не выдумала же я эти слова про вас?!

   -  Александра Петровна! Не гневайтесь, господом богом вас прошу! Я не знаю, что мне и думать... Сами же вы давеча наотрез мне объявили, будто вы...

   -  Что? Что?! - крикнула грозно Саша.- Да вы и не понимаете ничего, я вижу! Я вам про школу говорю, что вы сами тогда мне про школу сказали. Стало быть, вы соглашаетесь, чтобы ваша жена училась, а потом своим ремеслом занималась? Так, я думаю, это уж все равно - я или другая кто-нибудь!

   Картышев только развел руками. Саша, по-видимому, приняла это за знак согласия.

   -  Ну вот я про это самое и говорю! - спешила она дальше.- На Аришином месте я бы так откровенно и сказала вам: согласна за вас пойти, коли вы мне обещаетесь модную мастерскую устроить. Ведь Ариша портниха, да? Ну, так чего же другого ей добиваться, сами подумайте!

   Видимое дело, ей это представлялось неопровержимо ясно. Афанасий Иваныч сдернул с головы шапку в надежде, что это сколько-нибудь приведет в порядок его мысли.

   А девушка начала с жаром доказывать, что для открытия мастерской денег надо не очень много: кому не из этого жить, так непременно должна на ноги стать. Только надо самой быть закройщицей, да без этого и прав из управы не выдадут. Значит, для начала всего надо какую-нибудь школу получше выбрать.

   Долго Саша горячилась одна. Ее это ничуть не затрудняло, потому что ничего она так не любит, как развивать подобные планы: как из ничего, одним только трудом и упорным желанием, всякий человек может совершенно переделать свою жизнь. В школе Саша всех подруг такими разговорами перебудоражила; она во всех стремилась вдохнут