Полевой Николай Алексеевич - Клятва при гробе Господнем

Изумляться ничему не надобно,- ворчал Гудочник,- даже и тому, что ты поумнеешь.- Он проводил глазами Старкова и задумавшись сел на лавку.

   День вечерел, становилось темно, как бывает темно в душе человека, когда он замышляет злое. Прискакал еще гонец и сказал, что Шемяку оставил в пяти верстах. Старков и бывшие при нем московские чиновники выехали за село. Несколько воинов стояло на почетной страже, близ избы, где назначен был ночлег Шемяке. Жители села толпами высыпали в поле. Все радовались, казалось, прибытию дорогого гостя.

   Шемяка был охотник до скорой, лихой езды. По дороге, повсюду, от самой границы Великого княжества до Москвы, приготовлены ему были подставные щегольские тройки. Шемяка ехал с малою свитою, с Сабуровым и Чарторийским. Только пыль снежная взвивалась из-под копыт лошадиных, и множество колокольчиков на дугах звенело и гудело издалека.

   Увидя Старкова, Шемяка остановился. Ласково, весело выслушал он приветствие боярина, поклон от Великого князя и приглашение отдохнуть в Братищах, где изготовлен был сытный ужин. Сани привернули к ночлегу.

   Шутливо, приветливо поздоровался опять Шемяка со Старковым, не заметив его смущения; ужин был готов. Налив первую чару, Шемяка поднял ее высоко и выпил за здоровье Василия Васильевича,

   - Позволь спросить, князь Димитрий Юрьевич, доволен ли ты доныне своим путем-дорогою; исправна ли была езда, добры ли были ночлеги? - сказал Старков.

   "Я лично стану благодарить брата моего, Великого князя,- отвечал Шемяка,- и никогда не думал я, чтобы можно было до такой степени приложить старание угодить гостю. О, надеюсь отплатить за это на свадебном пиру своем! Садись, боярин, садитесь все - по-простому, по-дорожному".

   Начался ужин, и русское разгулье развеселило сердца всех. Шемяка не утерпел: он пересказал Старкову, как хороша, как разлюбезна его невеста; с громким кликом осушены были кубки за ее здоровье.

   - Ну, Чарторийский, видишь ли, что заяц по-пустому перебежал нам дорогу, при выезде из Кубены? - сказал Шемяка, оставшись с ними наедине.- Завтра мы в Москве, и не знаю, что-то говорит мне, будто с завтрашнего дня начнется истинное мое счастье! Такое веселье бывает недаром - давно не был я так весел и доволен.

   "Кем, князь: собою или другими?"

   - И собою и другими. Вижу, что правда светлая побеждает все и всякого: и самый подозрительный брат мой, Великий князь, не смеет не уступить доверчивому желанию добра и мира, которое ведет меня в Москву. Он чествует и принимает меня, как дорогого своего гостя, ждет не дождется и высылает на дорогу встречать и угощать. Я худо было поверил ласковому поздравлению, которое прислал он мне в Заозерье. Недоверчивость, чувство неприязни отравляли все часы моей радости. Будущее темнело передо мною, как туча осенняя. Теперь все ясно - и в сердце и в судьбе моей. Что ты кряхтишь, Чарторийский? Аль жесток тюфяк разостлали тебе хозяева наши? - спрашивал Шемяка, беспечно протягиваясь на мягком тюфяке своем, покрытом медвежьею кожею.

   "Нет! мягко лежать, князь, да под голову лезет жесткая дума".

   - Еще сомнения? Или ты боишься в самом деле кубенского зайца.

   "Нет! я никогда, ни в чем не сомневаюсь, князь, потому, что никогда не думаю о завтрашнем дне, но, признаюсь тебе..."

   - Что?

   "Не нравится мне твоя поездка в Москву. К старому врагу надобно ходить, как в берлогу медвежью, с рогатиною в руках. Не любится мне, что ты явишься у него, как слуга его, когда мог бы его позвать к себе, как ровню. Я, на твоем месте, поехал бы в Дмитров к Василию Юрьевичу и оттуда звал бы на свадьбу Великого князя. Там надежнее мириться, где, слыша недоброе слово, можно ухватиться за бердыш... Впрочем, так что-то вздумалось мне говорить тебе... Поздно робеть, когда до Москвы остался один переезд".

   Шемяка не отвечал: он уже спал крепко.

   Не прошло двух часов после того, как заснули Шемяка и сопутник его, дверь тихо растворилась, несколько человек вооруженных воинов вошло в избу, осторожно светя глухим фонарем. Старков следовал за ними. Тихо подошли они к оружию, сложенному на столе Шемякою и сопутником его, и схватили это оружие. Тут несколько человек бросились к Шемяке, несколько к Чарторийскому и уцепились им за руки и за ноги.

   - Что? - тихо спрашивал Старков. "Не выскочат!" - отвечал один воин.

   - Подавай же огня! - вскричал Старков, растворяя дверь в сени. Там стояло множество воинов с зажженными фонарями.

   Едва мог опомниться Шемяка. Раскрывая с трудом глаза, еще отягченные сном, он не понимал: во сне или наяву видит он избу, освещенную огнями, и толпу вооруженных воинов. Он хотел перевернуться, не мог, и только тогда заметил, что несколько сильных воинов держат его крепко.

   - Чарторийский! спишь ли ты, или нет? Что это такое?

   "Не сплю, князь Димитрий Юрьевич, да пошевелиться не могу - меня держит дюжина здоровых рук".

   - Князь Димитрий Юрьевич! - сказал тогда Старков, выступая вперед,- от имени Великого князя Василия Васильевича объявляю тебя пленником.

   Шемяка не отвечал ни слова. Он безмолвно смотрел на всех, окружавших его, и наконец сказал с негодованием: "Да воскреснет Бог! Какой дурной сон мне грезится! Кажется, я не много выпил с вечера".

   - Изволь вставать, князь Димитрий Юрьевич, и прошу пожаловать за мною,- сказал Старков, сам сторонясь за своих воинов.

   "Неужели это не сон? - вскричал Шемяка, стараясь пошевелиться.- Прочь от меня! Эй, ты, боярин Старков, или сам черт в его образе! вели отпустить меня этим бесам, а не то я не оставлю в вас живой души - с людьми управлюсь мечом, с чертями крестом!"

   - Прошу не буйствовать, князь Димитрий Юрьевич, или я принужден буду употребить силу.

   "Силу?" - И с этим словом кровь вскипела в жилах Шемяки. Как бешеный, рванулся он, вырвался из рук державших его воинов, вскочил и бросился к столу, где лежал меч его. Воины кинулись снова схватить его - стол полетел вверх ногами.

   "Меч мой! - громко закричал Шемяка,- вставай, Чарторийский! это разбойники!"

   - Воины! схватите князя! - закричал Старков, отступая к самым дверям.

   "Прочь!" - загремел Шемяка, ухватил скамейку, стоявшую подле стола, и от одного размаха полетело с ног несколько человек.

   - Князь! сопротивление бесполезно! - сказал Старков,- я кликну еще сто человек; ты безоружен - щади жизнь свою.

   "Князь Димитрий Юрьевич!- сказал Чарторийский,- и я примолвлю: сопротивление бесполезно. Думать было в Кубене, думать было в Ярославле, а теперь поздно..."

   Шемяка опустил на пол скамейку, бывшую в руках его; тяжкая печаль изобразилась на его лице. Никто не смел к нему подступить.

   Безмолвие продолжалось с минуту.

   - Говорите после этого, что добродетель есть на земле, что правда есть в мире! - сказал тихо Шемяка.- Ах! Софья моя, Софья! Ах! Князь Димитрий Васильевич! если бы вы теперь были здесь и знали!

   "Князь!- сказал Старков,- прости меня: я исполняю повеления своего государя; не увечь без надобности невинного народа, а я поклянусь тебе, что никакого зла причинено тебе не будет!"

   - Поклянись! - сказал Шемяка, обращаясь к нему с горькою улыбкою,- ну, поклянись, я послушаю!

   "Вот тебе Бог порукою, и святая икона Владимирская, что жизнь твоя сохранится, и что мне велено только отвезти тебя в безопасное место и держать под стражею до дальнейшего повеления".

   - А что это такое: безопасное место? Могила что ли? Видно, что до этого безопасного места любезный братец мой, Великий ваш князь, не думает уладить добром!

   "Сохрани нас, Господи! мне повелено тебя чествовать и хранить".

   - Откармливать на убой? Ха, ха, ха! - Опять все вамолчали.

   - Слушай,- сказал Шемяка, идя к Старкову,- слушай...- Старков боязливо пятился от него.- Не бойся!- сказал Шемяка,- слушай мое препоручение, слушай же: если ты станешь посылать в Москву и доносить о поимке меня, то вели сказать брату, что скорее борода вырастет у него на ладони, нежели я помирюсь с ним; скажи ему, что он... выдумай самое непримиримое слово,- воскликнул Шемяка, схватя за руку Старкова и сильно сжимая ее,- скажи ему это слово от меня и прибавь к тому, что он изменник, обманщик, трус... Давайте мне одеваться! Готовы ли палачи твои, боярин?

   "Поверь мне, князь..."

   - Верю, всему верю, потому, что в роде нашем все бывало - и резали друг друга, и в тюрьмах душили, и глаза вынимали... Ба! Свирестель! ты ли это? - сказал Шемяка, увидя одного из воинов,- и ты здесь?

   "Здесь, батюшка-князь!"

   - Тебя не желал бы я встретить здесь: как мог ты принять на себя должность моего спекулатора? Помнишь ли ты битву у Николы Нагорного: я размозжил было тебе голову - ты закричал мне: "Пощади - у меня трое сирот!"

   "Батюшка-князь!" - вскричал Свирестель, бросаясь целовать руку Шемяки, со слезами.

   - Спасибо, хоть добро помнишь. Князю твоему уступил я целое царство, а он забыл это. Пояс мой! А меча мне не отдадут?

   "Князь..." - сказал Старков, запинаясь.

   - Ну, хорошо, хорошо! Смотрите только, чтобы он не заржавел. Отпустите же теперь Чарторийского. Старков! могу, ли я написать несколько слов, или послать кого-нибудь к моему будущему тестю?

   "Князь..." - сказал опять Старков, в замешательстве.

   - И этого нельзя? Хорошо. Готов ли ты, Чарторийский? Пойдем!

   Шемяка вышел в сени. Толпа воинов занимала всю улицу; лошади были уже готовы; сторонясь, когда проходил Шемяка, один из воинов чем-то загремел; быстро взглянул на него Шемяка; воин что-то прятал позади себя; Шемяка сильно повернул его и увидел - железные кандалы!

   - Видно, это кушанье не было готово ко вчерашнему ужину? - сказал он, обращаясь к Старкову.

   Старков молчал.

   - Подай мне их - я положу их с собою! - сказал Шемяка, схватывая кандалы, и скорыми шагами пошел к саням, сказав: - Будет время, когда звон этих кандалов обвинит Василия перед престолом Божиим!

   Шемяка сел вместе с Чарторийским. Воины окружили его сани; другие скакали впереди и сзади. Своротили в сторону с Московской большой дороги. Шемяка завернулся в медвежью полсть и спокойно заснул.

   - Где мы? - спросил он, проснувшись поутру, у Чарторийского.

   "Мы выехали на Рязанскую дорогу".

   Опять завернулся Шемяка и не говорил более ни слова. Переменять лошадей останавливались в маленьких селениях, проезжая большие.

   - Боярин! - спросил Шемяка у Старкова, когда тот подошел к нему,- скажи: стало быть, приготовлены были здесь для меня лошади, и вы ждали меня?

   "Да, князь!"

   - А помнишь ли ты, что говорил, встречая меня в Братищах?

   "Забыл, князь!" - Старков улыбнулся. Шемяка сам засмеялся.

   Быстро привезли Шемяку в Коломну. Сани въехали в тамошний Кремль. Жилищем Шемяки определено было две комнаты в одной из башен Кремля. Ворота заперли и весь Кремль окружили стражею. Старков просил сказать: что ему нужно?

   - Ничего! - отвечал Шемяка и не стал более говорить со Старковым. Он был разлучен со всеми спутниками своими. Почти весь первый день, молча, угрюмо, сложа руки, ходил он по небольшой тюрьме своей.

   - От Великого князя приехали к тебе бояре, князь,- сказал ему Старков на другой день.

   "Я не хочу их видеть,- отвечал Шемяка.- Прошу и тебя, боярин, не являться ко мне, или я ни за что не ручаюсь!"

   Старков поспешно ушел. Пристав и несколько прислужников являлись к пленнику с обедом и ужином.

   Уже более недели пролетело для Шемяки в тяжком его заключении, когда вечером в один день отворил кто-то дверь в его тюрьму и тихонько задвинул изнутри засовом. Шемяка равнодушно смотрел в окно на далекую Москву-реку и хладнокровно оборотился к пришедшему. Казалось, что Шемяка не обращает никакого внимания ни на один предмет из всего, что его окружало.

   Вошедший низко поклонился и тихо стал подходить к Шемяке. Недоверчиво обвел глазами Шемяка и схватился рукою за тяжелый стул, подле него стоявший.

   Вошедший понял движение Шемяки и сказал ему: "Неужели ты боишься меня, старика безоружного?"

   - Зачем ты пришел сюда? - спросил его Шемяка.- Прошу убираться, а боюсь или не боюсь я тебя, или кого-нибудь - до этого нет тебе дела!

   "Ты не узнаешь меня, князь Димитрий Юрьевич? Правда, мельком, и то давно, виделись мы с тобою, и ты мог позабыть меня".

   - Кто бы ты ни был - ты раб Василия, ты один из палачей моих - пошел вон: по крайней мере, эта тюрьма мой удел, которым законно владею я, по воле Великого твоего князя. Вон! - воскликнул громче Шемяка, с умножающеюся яростью.

   "Умей отличать друга от врага, князь!" - твердо отвечал пришедший, не сходя со своего места.

   - Великий князь твой доказал мне хорошо свою дружбу, а с презренным смердом его дружиться я сам не захочу.

   "Я не раб московского князя - я жилец целого мира и раб тому, кто,- тут голос незнакомца понизился,- кто враг московскому князю!"

   Шемяка изумился и при сумраке внимательно смотрел на старика, стараясь разглядеть его.

   - Я принес к тебе вести от брата твоего, от князя Димитрия Васильевича, от княжны Софии Дмитриевны.

   "Искуситель! какие имена произносишь ты! - воскликнул Шемяка, закрывая лицо руками.- Зачем пришел ты смущать меня, меня, всеми позабытого? Я приучился было смотреть на свою участь и слова бы не сказал, если бы целый век суждено мне было здесь просидеть. Мое безумие слишком стоило такой награды - моя глупость достойна наказания!"

   - Нет! добро никогда не погибнет, и кто сеет его горестью, тот пожнет радостью...

   "Молчи, молчи, враг ли ты, изменник, искуситель, или в самом деле, друг мне! Слово добродетель, за этими затворами, в этих стенах, будет насмешкою на людей и укором Богу! Но говори - лги мне о вестях от тех людей, имена которых пробуждают еще душу мою!"

   - Они все живы, здоровы, кланяются тебе.

   "Живы - и забыли меня..."

   - Ах! не забыли, князь добрый! Князь Заозерский и невеста твоя теперь в Угличе!

   Как от громового удара вскочил Шемяка со своего места. "В Угличе? - воскликнул он.- Но ты лжешь... Кто ты?"

   - По имени Иван, по прозвищу Гудочник, по душе недруг московского князя.

   "Да, я узнаю тебя, кажется; не помню только: где мы виделись?"

   - Мы виделись с тобою однажды, в страшный час кончины боярина Иоанна Димитриевича, в золотых надворных сенях.

   Минувшее пролетело, казалось, перед взорами Шемяки. "Да, правда - помню!" - сказал он.

   "Горе излишне мудрствующему, горе князю слабому, окруженному злым советом! От первого погиб боярин Иоанн; от второго родитель твой потерял престол!"

   - А горе ли тому, кто добыл его мечом и потом вольно уступил своему врагу?

   "Горе, если раздор кипит между родными, и один брат парит соколом, а другой, как рак, пятится в воду".

   - Я знаю, что тебя все считают человеком бывалым и оказавшим большие услуги темными делами моему родителю.

   "Нет, не темными, князь,- мои дела просветлеют солнцем там, некогда, где и когда светлые мирские дела многих князей и бояр покажутся тьмою кромешною!"

   - Чего же хочешь ты от меня?

   "Я пришел сказать тебе, что я состою в твоих повелениях".- Гудочник стал на колена и поцеловал руку Шемяке.

   - Что же ты можешь для меня сделать?

   "Разве недовольно уже и того, что к тебе перепадает через меня весточка от милых тебе людей? Весть от милого, как капля воды на палимый зноем язык, подкрепляет и оживляет нас".

   - Но что же, если они живы только, что из этого?

   "Они помнят тебя, а кто помнит, пожалеет ли чего-нибудь за твое спасение?"

   - Что говоришь ты!

   "Неужели в несколько дней дух твой до того ослабел, рука твоя до того разучилась держать меч, а душа таить крепкую думу?"

   - Нет! нет!..- сказал Шемяка, удерживая свое нетерпение,- но человек благовейно должен принимать наказание Божие.

   "Князь! эти речи не по твоей голове, эти мысли не по твоему плечу! Что если бы кто теперь принес тебе весть свободы?"

   - Свободы,- воскликнул Шемяка,- раздолья воле, разрушения мечу...

   "Тише, ради Бога, князь!"

   - Говорит о свободе моей и велит шептать - боится тюремных стен! Прочь от меня, соблазнитель! Я не верю тебе, краснобай, не верю ни вестям, ни словам твоим!

   "Хорошо - надобно тебя уверить - до тех пор ни слова. Завтра, когда заблаговестят к обедне, смотри в это окошко, прямо на берег Москвы-реки, вглядись, с кем буду я там говорить. Добрая ночь!" - Старик ушел и запер за собою дверь.

   Как взволновалась кровь Шемяки, как вскипелись все его мысли! До тех пор, беспрерывно, какое-то бесчувствие владело им после первого порыва, после той минуты, когда он готов был не отдаться живой в руки злодеям своим. Пролетела эта минута, и мысль о безрассудной доверчивости к Василию и ненависть к людям, сменившие его радостное ожидание, его надежды на мир и счастие, подавили его душу. Он не смел даже и роптать на самого себя, не смел осуждать своего поступка: его присоветовали, его одобрили люди столь добродетельные, столь милые ему; они, конечно, терзались после того, узнав судьбу Шемяки и гибель, в какую повергли его. Все это уничтожало, смешивало все помыслы, и Шемяка почитал все сие Божеским испытанием, наказанием, терпеливо решаясь ждать своей участи. А теперь? А! теперь все ожило в его душе: мщение, любовь, ненависть, гордость, оскорбление, позор, нанесенный его роду и званию, даже мысль о том, что он выдал беззащитного брата своего на жертву неутолимому, хитрому Василию! Ему пришло в голову помышление и об опасности, какой подвергались, может быть, Заозерский и дочь его. Он загорел, закипел мыслью свободы, мщения! Он вспоминал потом все, что слыхал о Гудочнике, странном, непонятном человеке; готов был верить, что этот старик оборотнем проходит сквозь двери и затворы темниц, невидимо присутствует во дворцах и увлекает души людей колдовством. Он вспоминал, что таинственный Гудочник всегда оказывал преданность Юрию и роду его; что он был участником и важным действователем во всех умыслах и смятениях до первого завладения Москвы Юрием. Но почему Гудочник ненавиствует московскому князю? Кто этот непостижимый старик? И если он доставит ему свободу, что начать тогда? Куда устремиться? Только бы выйти из темницы, только бы свободно дохнуть в чистом поднебесье - душа встрепенется сильною, крепкою думою...

   Всю ночь не спал Шемяка, и едва стало брезжиться, он подбегал уже десять раз к окну, указанному Гудочником. Сильный холод заволок окно морозными своими узорами; Шемяка оттаивал мороз своим дыханием, своими руками. Взошло солнце; ярко осветились окрестности; народ заходил, зашевелился - не видно было Гудочника! Тогда только вспомнил Шемяка, что благовест к обедне будет знаком условленного времени. С грустью бросился он на свое ложе и прислушивался к каждому шороху и самому легкому шуму. В ушах его, чудилось ему, беспрерывно звенели колокольчики, и несколько раз вскакивал и подбегал он снова к окну, думая, что уже слышит желанный благовест...

   Он раздался наконец и казался вестью воскресения Шемяке. Князь перекрестился, подбежал к окну и нетерпеливо смотрел: Гудочник там - он стоит с кем-то. Но кто это с ним? Да, Шемяка не ошибается: это друг и боярин Заозерского - это старик Шелешпанский! Радостно закричал Шемяка, готов был выбить окно и броситься в него с башни. Шелешпанский говорит с Гудочником, обнимает его, оборачивается к тюрьме Шемяки, машет ширинкою, кланяется, и оба старика вместе уходят...

   Итак - Шелешпанский здесь, вблизи; он пришел от милых сердцу людей; он видел недавно Софию... Часы казались годами Шемяке: он ходил, садился, ломал себе руки от досады и нетерпения, иногда решался даже ломать двери тюрьмы. Солнце показывало уже полдень; слышен стук - двери отворяются.- Кто это? Гудочник? - Нет! Пристав принес обед Шемяке. Нельзя ли вырваться теперь? Шемяка приблизился к двери - она отворена. Пристав оборотился и сказал улыбаясь: "Там двадцать человек стражи, князь - если хочешь, отвори и посмотри!"

   - Убирайся вон! Я не хочу есть! - сказал Шемяка, сильно толкая пристава.- Убирайся, или я выкину тебя, и с обедом твоим!

   Робко осмотрелся пристав и поспешил выйти. Шемяка слышит, как стучат снова затворы, как все умолкает...

   Тоска отравила у него час, горесть съела другой - отчаяние начинало терзать Шемяку, когда день померк, никто не являлся, и о Гудочнике не было ни слуху, ни духу.

   Но, вот снова стучат затворы, дверь отворяется - Шемяка ждет: это Старков; за ним пристав с обедом, или с ужином. Пленник готов был кинуться на них, задавить их, бросить в передние комнаты перед тюрьмою и лучше погибнуть, сражаясь с воинами, нежели еще томиться... Но за приставом шел Гудочник - Шемяка задрожал, и вся жизнь перешла у него во взоры. Гудочник остановился у дверей и потупил глаза в землю, с видом покорности.

   - Мне донесли, князь Димитрий Юрьевич, что ты не изволил сегодня кушать,- сказал Старков.- Прости, что, вопреки твоему желанию, это привело меня сюда. Великий князь поручил мне блюсти твое княжеское здравие.

   Шемяка ничего не отвечал.

   "Прошу сказать мне, если ты, чего, Боже сохрани, сделался нездоров и чувствуешь какой-нибудь недуг телесный..."

   - Я здоров, но не хочу есть! - отвечал Шемяка.- Скажи мне: что же приказал тебе делать со мною твой Великий князь? - быстро спросил он потом, после короткого молчания, подходя к Старкову.

   "Я ничего не знаю",- отвечал Старков, удаляясь от него.

   - Неужели я должен сгнить здесь? - вспыльчиво воскликнул Шемяка.- Казнить, так казните скорее! Только братоубийства и недоставало еще твоему князю!

   "Ради Господа, не говори мне таких речей, князь! Ты, конечно, нездоров, и вот я привел к тебе знающего человека.- Старков указал на Гудочника.- Если ты нездоров, скажи ему свою болезнь".

   Шемяка хотел отвечать; но Гудочник, с низким поклоном, подошел к нему и тихонько шепнул: "Притворись больным!"

   - Я не знаю,- сказал Шемяка, в замешательстве,- да и чье здоровье перенесет тоску и грусть моего заключения? Не единой души человеческой...

   "Грусти и печали Господь помощник; в части и нечасти князь владыка; а мы, люди старые, люди бывалые, лечим недуги телесные, во имя Отца и Сына и Святого Духа, бесы прогоняющего, здравоносного, тело и душу радующего - лечим огневицу лихую, лихоманки злые, сорок лихоманок, Иродовых дщерей - трясущую, палящую, знобящую, удушающую, надувающую, бессонную, сонливую, медвежью, козлиную... Позволь, князь Димитрий Юрьевич, посмотреть в твои очи, пощупать твою руку - не сказывай болезни, угадаем и вылечим!"

   Скороговоркою проговорил все это Гудочник, кланяясь Шемяке, но не показывая никакого знака душевного участия.

   - Неужели ты знаешь, как лечить болезни всякие?- спросил Шемяка, невольно усмехнувшись.

   "Знаем, знаем - погоди до завтра, до этого времени, и ты будешь здоров - тебе Бог судил еще много счастья и дарования в грядущее время... А мы лечим все, что ни попало: ту ли болезнь, что горячкою называют, а у иных огневою, ибо в той болезни человек, что твой огонь горит, подобно которая храмина горит и от того огня сгорает - знаем! В кашле лихом, что ли? Лекарственное снадобье невелико: толки чесноку три головки, клади в горшок, наливай медом пресным, ставь на ночь в печь теплую, покрывай крышкою, дай упреть, дай выпить - поможет! А у кого руки, или нога изломится - вылечит трын-трава, доброго слова не стоит: возьми пива доброго в ковшик, да столько же патоки, положи в горшок, парь гораздо, пока упреет до половины; да на плат намажь того спуска, около излома обвей, не отымай плата три дня и пока заживет переменяй. От уроков, от причудов, от змеиного укушения, от лихого глаза, от недоброго слова, от ветряного нашептанья, от вынутого следа, от сожженных волосов, от примиганья с левой, сердечной стороны - сыщем сделье, снадобье - Бог поможет, рукой снимет, недуг простится, человек укрепится!"

   Говоря все это, с примолвкою благословений, Гудочник смотрел на Шемяку, ощупывал руку его и потом сказал: "Изволь покушать на здоровье, а как покушаешь, выкушай благословясь, вот это снадобье".

   Он вынул из-за пазухи две сткляночки, смешал что-то жидкое, в серебряной чарке и поставил на стол. "На дне записка!" - шепнул он мимоходом, отступая к двери.

   - Князь Димитрий Юрьевич! не введи меня в слово перед Великим князем,- сказал Старков,- исполни, что этот старик велит!

   "Хорошо, боярин, хорошо; но мне всего более нужен покой... Прощайте!"

   Боярин и Гудочник вышли; пристав остался. Наскоро проглотил кое-что из кушанья Шемяка и готов было гнать пристава, чтобы поскорее ухватиться за чарку, оставленную Гудочником. Вот и неповоротливый пристав удалился. Шемяка схватил чарку, выплеснул что в ней было: на дне лежал золотой перстень князя Заозерского, с его именем; к нему была привязана записка:

   "Ободрись, утишь нетерпение, верь, что мы не дремлем".

   Первая радость, с того дня, как Шемяка был захвачен, оживила теперь его душу! Он успокоился; мечты веселые усладили его; он уснул, и сны счастливые представили ему Кубену, Заозерье, Софью, клики ратные, стук мечей, ржание коней, звук трубный... Он еще не знал, что будет, на что он решится, но уже радовался.

   Назавтра, Гудочник явился к нему вечером, один. "Веришь ли мне, князь, после того, кого ты видел и что получил?" - спросил он.

   - Верю, верю старик! Скажи, что мне теперь делать? Скоро ли свобода моя?

   "От тебя нужно согласие; тебе потребны твердость духа, бодрость, отвага. Мы должны поспешить исполнением: время дорого, драгоценные часы могут пролететь безвозвратно. К несчастию, твой брат, кроме дикой храбрости, не имеет никаких других достоинств княжеских. Если бы он слушался советов, если бы временил немного, пока ты взовьешься соколом из своего заточения, то победа была бы вдвое вернее. Но я трепещу, что он опрометью бросится на московское войско один и - погибнет! Тогда тебе одному трудно будет бороться с Москвою. Души людские расклеились; Москва страшит всех своею властию. Одна надежда на Новгород, и - ни на кого более!"

   - Итак, брат мой уже сходится с Москвою?

   "Да, рать московская сильно гонится за ним. Он отступил в Устюжские леса. Рать московская двигается туда, а с нею и другие многие князья".

   - Меня нет там!

   "Князь! решаешься ли ты на последнюю борьбу с Москвою? Уверился ли ты, что между тобою и Василием мира нет и быть не может? Если будешь ты на свободе, не станешь ли опять доканчивать с Москвою чем-нибудь другим, кроме меча и дубины? Твердо ли надеешься на крепость души и руки?"

   - Победить, или пасть!

   "А если твои родные, Заозерский, юный брат твой Димитрий, не согласятся с тобою - муж ли ты?"

   - Они видели последнее усилие мое к миру с Москвою - совесть моя спокойна - они не запротиворечат моей совести...

   "А если, жертвуя всем за твое спасение, брат твой уже присоединил войска свои к Василию, если князь Заозерский мирится, ладится с ним, уступает ему все, дает ему обещания за тебя и за себя?"

   Шемяка ходил скорыми шагами по темнице: "Отвори мне дверь тюрьмы моей, и я клянусь тебе..."

   - Не клянись, князь! не клянись! Еще одно слово: если хочешь, чтобы Новгород пристал к тебе, если хочешь, чтобы я положил свою голову, спасая тебя, посвятил тебе всю кровь, всю жизнь мою - обещай мне, обещай...- Гудочник упал на колена перед Шемякою,- когда Бог пособит тебе одолеть Москву - возвратить потомкам суздальского князя их наследие, неправедно отнято гордым, бесчеловечным дядею твоим Василием Димитриевичем сорок лет тому назад... Обещай мне!

   "Старик! что ты говоришь: в тюрьме думать о будущем, когда мой грядущий час мне ненадежен?"

   - Обещай возвратить все, чем владел прадед твой по матери, мудрый Константин, и что отнял у детей его несправедливый Василий Димитриевич, хищник дедовского наследия! Если ты не в силах будешь этого исполнить - ты ни к чему не обязываешься...

   "Изъясни мне..."

   - Ты не обещаешь, и я не слуга твой! Знай, что Заозерский и София твоя в страшной опасности: они в Угличе, но московская рать идет на Углич, и мир тем более невозможен, что твоя дружина, узнав о твоем бедствии, присоединилась к твоему брату. Часть дружин твоих хочет крепко защищать Углич; но может ли? Гибель храбрым, и в смятении битвы и разорения погибнет и София твоя и Заозерский, которого не выпускают из Углича. В Кубену пошла особая рать Василия...

   "О моя дружина! О мои храбрые люди! узнаю вас! Если бы я был с вами!"

   - Ты испытал уже душу Василия. Если Углич возьмут, если брат твой в то же время погибнет, что ожидает тебя и Заозерского? Ты в тюрьме - лобное место; скрытный яд, вечное заточение...

   "Полно, старик, полно!"

   - Но у нас все готово к твоему побегу. Никто не знал, куда увезли тебя - я сообщил эту тайну твоим, и Шелешпанский, презирая запрещение своего князя, приехал скрытно сюда. Мы сыщем случай и прямо помчимся к брату твоему. Ужас обнимет Василия, когда он о тебе услышит; Новгород готов идти за потомков Константина. Он будет с тобою!

   "Я обещаю, клянусь тебе все исполнить..."

   - Не клянись, князь! - воскликнул Гудочник,- клятва дело страшное! Не связывай души, если не можешь развязать ее потом! Только дай слово твое!

   "Вот оно!" - Шемяка протянул руку. Почтительно пожал ее Гудочник и поцеловал.

   - Теперь я головою расшибу дверь тюрьмы твоей, или расшибу голову мою об эту дверь,- сказал он, едва удерживая слезы.- Прости, князь, бодрствуй, не унывай! Спаси тебя, Господи!

   "Когда же, старик, когда?"

   - Молись и уповай! Стены толсты, стража неусыпна и многочисленна, город наполнен воинами; но сильная воля человека чего не преодолеет и не сделает! Предуведомляю тебя вперед, что ты должен терпеть еще несколько дней - не знаю - может быть, завтра - может быть, еще неделю должен ты ждать. Более не увидишь ты меня, до тех пор, пока не ударит час воли Божией и твоей свободы! Тогда помолись с верою и - иди, или на честь и славу, или на верную смерть... Да, то или другое - я не хочу скрывать от тебя ничего. Побег твой сопряжен со страшными опасностями.

   "Лучше смерть, нежели истома, горшая смерти! Но еще неделю... когда ты сам говоришь, что часы дороги!"

   - Обернись же птичкою и полетай, если можешь! Будто не желал бы я вырвать тебя, хоть в сие самое мгновение? Ох! Князь Димитрий Юрьевич! Тебе только мщение, тебе только слава, а мне, мне... и в гробе не успокоюсь я, если не выполню мести моей над родом Василия - и царствие Божие затворится мне, хотя бы гору принес я добрых дел с собою за могилу! Неужели, думаешь ты, тебе только радея, мыслю я о твоем освобождении?

   "Старик! скажи мне: кто ты?"

   - Грешник Иван, по прозванью Гудочник. Я уже сказывал тебе об этом.

   "Нет! изъясни мне тайну твоих дел. Отчего ненависть твоя к роду моего дяди? Отчего требуешь ты только одной платы - восстановления Суздаля?"

   Гудочник колебался: "Мне некогда и не нужно изъяснять тебе. Знай одно: я суздалец, я видел падение моей отчизны, видел смерть моего государя, природного, доброго, сильного, Богом мне данного, и - страшная клятва облегла душу мою: положить свою голову, или воротить славу Суздаля, честь дому мудрого Константина, наследие потомству его! Этой клятвы никто не снимет с меня: я дал ее при живоносном гробе Господа Бога и Спаса нашего, Иисуса Христа!"

   Глаза Гудочника сверкнули огнем сильного чувства; вид его был одушевлен чем-то необыкновенным. Всегда немного сгорбленный от старости, или тяжести жизни, он выпрямился теперь и казалось, что с него свалились десятки годов.

   "Князь Димитрий Юрьевич! взяв с тебя слово, я не только не стану щадить себя, освобождая тебя из темничного мрака, я стану сражаться рядом с тобою, и ты увидишь, отучилась ли эта рука махать секирою в кровавом бою! В тебе одном теперь все мое спасение, здесь и за могилою. Кроме тебя, нет князя, на которого мог бы я возложить свою надежду - избесчеловечились люди, щедушны стали князья, и - горе Рязани, Твери! Не долго еще гордиться князьям их на своих столах княжеских: как море-окиян, Москва глотает и поглотит их... Прощай!"

   Столько разнообразных мыслей, столько различных дум наполнили душу Шемяки, что он, в совершенном недоумении, склонился на одр свой, и долго безразличные, неопределенные мечтания летали перед ним, и благодетельный сон не хотел запечатлеть их своим спокойствием. Так смерть медлит успокоить человека, взволнованного, отяжелевшего бурями и волнением страстей несытых и жизни тяжкой...

  

  

   Опять на бой, опять на битву -

   Но слава где?..

   * - * -

  

   Прошел день, прошел другой, прошел третий: не являлся Гудочник, никого не видал Шемяка, кроме пристава, приносившего ему обед и ужин. Целый мир волновался вне стен его тюрьмы, а в ней, как в гробу, Шемяка был один, и мрачно, тихо, безмолвно было в ней все, как в могиле. Только звон колокола, благовестивший время утренней и вечерней молитвы, достигал в нее, и слышался говор галок, стадами летавших вокруг вышек Кремля и криком своим вызывавших снежные тучи.

   "Зачем являлся ко мне этот проклятый человек? - говорил иногда Шемяка.- Зачем растравил он сердце мое своими зловещими словами? Зачем возбудил он уснувшую мою душу? Я лучше бы оставался в моем прежнем забытьи, неведении, во тьме души, похожей на смертный сон - но, по крайней мере, я был тогда спокоен. Что я говорю!"

   Но более недели еще протекло в совершенном безмолвии, тяжкой безвестности... Шемяка думал, что он начинает безуметь - у него пропал сон; он почти ничего не мог ни есть, ни пить. Иногда казалось ему, что вся тюрьма его ходит кругом - он схватывался тогда за свою голову, чувствуя, что она болит тяжко, и готов был удариться о стену, или броситься на пристава, убить его и погибнуть, сражаясь с тюремною стражею. Состояние его становилось непереносимо.

   Но в одну ночь, проведенную, как другие, почти без сна, едва начинал белеть день на небе, шум и голоса в передней комнате встревожили Шемяку. Лежа в полузабытьи, он не знал еще, во сне или наяву слышится ему все это. Запор темничный упал; дверь темницы настежь растворилась; множество вооруженных людей стояло в передней и несколько человек бросилось в тюрьму Шемяки. Он не подымался со своего ложа и ни о чем не думал, даже о том, что, может быть, настал последний, решительный час его.

   Первый человек, вбежавший в тюрьму, упал на колени перед ложем Шемяки, схватил руку князя, поцеловал ее и воскликнул: "Благодарю Господа Бога, что еще привел Он мне видеть тебя, князь Димитрий Юрьевич!"

   Шемяка приподнялся и при свете огня, принесенного в темницу, быстро вглядывался в говорившего сии слова: это был Чарторийский!

   "Друг, товарищ!" - "Добрый князь!" Они обнялись крепко.- "Не сон ли это?"

   - Нет! ты свободен! Мы опять с тобою!

   "Свободен?" - Шемяка почувствовал новую жизнь и бодро стал на ноги.

   - Князь Великий отдает тебе поклон, любимому брату своему, молодшему; молит тебя забыть все, что лихого ни было и возвращает тебе княжеский меч твой,- говорил Старков, преклоняясь почтительно и поднося Шемяке его меч.

   Шемяка схватил меч; несколько мгновений, молча, держал его в руках, поцеловал и воскликнул: "Отныне мы с тобой не расстанемся, друг сердечный!" Он спешил потом выйти из тюрьмы, ничего не спрашивая и не отвечая на слова Старкова; все расступились перед ним; Старков спешил вперед, отворяя двери; Чарторийский и воины следовали за ними.

   Богато убранные кони ожидали их при выходе из башни. Старков просил Шемяку следовать в княжеский дворец. Все еще не расспрашивал ни о чем Шемяка и только жадно вдыхал в себя вольный воздух.

   Спутники, захваченные с Шемякою, ожидали его при воротах дворца и радостный крик их приветствовал князя; он соскочил с коня и обнимал последнего своего конюха, как равного, как друга.

   Во дворце ожидало его объяснение столь неожиданной, столь внезапной свободы. Тут находились знаменитые послы Великого князя: молодые князья Тарусский и Стародубский и несколько бояр Заозерского.

   Приветствия и поклоны, дружеское объятие бояр Заозерского, поздравления - все это следовало так быстро, что Шемяка не успевал опомниться; ему даже некогда еще было обрадоваться. Вопросы и ответы взаимные летели при том один за другими. Он узнал, что князь Заозерский находится в Москве, и вот что писал он к Шемяке:

   "Последнее несчастие наше произошло от твоей поспешности: Великий князь мог предполагать какой-нибудь злой умысел, видя тебя едущего в Москву, когда в то же время брат твой подымался на него новою усобицею. Простим это подозрение, ибо сам Великий князь тужит теперь о своем поступке и желает загладить его перед тобою, Несмотря на то, что брат твой нейдет на мир и что дружина твоя, угличская, присоединилась к нему, Великий князь не хочет войны, не мстит даже и за то, что Василий Юрьевич взял Устюг на щит, причем был убит любимый воевода великокняжеский, князь Глеб Оболенский, и брат твой свирепствовал зверообразно в Устюге, укрепился там на бой и грозно ждет на себя войско великокняжеское. Великий князь кается во всем, просит тебя простить его во всех прегрешениях и готов учинить съезд, для докончания с тобою и с братом, в Угличе, или где ты сам назначишь. Между тем, как доказательство дружбы и полной доверенности, он отдаёт тебе начальство над дружинами, собранными у Тулы. Ты не ведаешь еще о неслыханном диве, совершившемся в последнее время: бывший сильный хан Большой орды, Улу-Махмет, некогда решавший судьбу Великого князя и родителя твоего, изгнан из Орды племянником своим Кичимом-ханом и теперь прибежал Русь со своими дружинами. Он занял Белев и укрепился в нем. Иди, изгони врага Руси и всего христианства и потом спеши к нам. Я нахожусь в Москве и не знаю, как рассказать тебе о дружественной ласке и великом чествовании, какое мне здесь оказывают. Завтра выезжаю я в Углич, где ждет тебя твоя невеста. Поплакала она; но теперь плакать будет от радости и желания видеть тебя скорее".

   - Чего же медлить? - воскликнул Шемяка.- Послы московские! беда учит уму, смиряет гордость! И кто долго спал на ложе печали и вражды, тот немедля переляжет на ложе радости и мира, хотя бы оно и не совсем мягко было. Бог судья брату Василию Васильевичу: худо заплатил он мне за доверенность и дружество, но все забываю, не присоединяюсь к крамольному брату моему, прикажу и дружине моей отстать от него, немедленно иду развеять нового врага Руси православной. Об остальном, обо всем, переговорим после, за чашей дружеского меду! Велите изготовиться к поспешному отправлению под Тулу.

   Остаток ночи и следующий день, до самого вечера, употреблены были Шемякою на расспросы, разговоры, отправление г_р_а_м_о_т к Василию Косому, к Заозерскому, к Великому князю. С восторгом слушал Шемяка известие о том, с какою жестокою горестью услышала София о заключении его; порадовался, что это оскорбило всех русских князей, и что все они заступались перед Великим князем за Шемяку; доверчиво, как дитя, предался он после сего думе о счастливом будущем времени, надеясь, что брат его конечно послушается разумного совета, прекратит междоусобицу, когда при том Великий князь согласен на все уступки. Итак - впереди мир, тишина, счастье...

   - Но что вздумалось Гудочнику пугать меня небывалыми вестями и представлять мне все дела в таком темном виде? К чему думал он завести н