Полевой Николай Алексеевич - Клятва при гробе Господнем

ечал Морозов с оскорбленным видом,- я не смею быть причиною гнева твоего на князя Василия Юрьевича. Знаю, что я давно заслужил его негодование, хотя и не понимаю чем. Уже давно просил я уволить меня от дел и устранить от твоей доверенности - прошу тебя еще раз...."

   - Государь! - сказал Косой,- гневайся на меня, как тебе угодно, но я дерзаю открыто сказать перед тобою, что с этим лицемером я не могу быть вместе. Пока дело шло о небольшом твоем уделе, он мог еще быть при тебе, но теперь, когда судьба всей Руси возлегла на рамена твои - не таких советников тебе надобно!

   "Ты, кажется, хочешь мне самому указывать?" - воскликнул Юрий.

   - Избави меня Бог! Но ты сказал, что заботишься о детях своих, и я, как старейший сын твой, думал, что имею право советовать и говорить. Прости же меня - я удаляюсь - твори, как тебе скажут твои советники, или - внушит Бог...- Косой насмешливо улыбнулся.

   "И мне, государь! Позволь также удалиться",- сказал Шемяка.

   - Прости мне, государь! - вскричал Морозов,- отпусти лучше меня, да не разлучатся с тобою дети твои!- Он упал на колени и поцеловал руку Юрия.

   "С меня, государь, начать тебе должно,- сказал Иоанн.- После слышанного мною от тебя, бесчестно было бы тебе держать меня!"

   Слабый Юрий решительно смешался. Он совсем не воображал, что должен вытерпеть нападение, столь дружное и сильное. "Встань, боярин, и молчи! - сказал он Морозову.- Боярин Иоанн! Право, я не помню, что сказал тебе. Прости меня, старика, если оскорбил я тебя неосторожным словом. Истинно, это без умысла!" Он протянул к нему руку. Иоанн почтительно поцеловал ее. "Государь! - сказал он,- жизнь и кровь моя тебе посвящены навеки!"

   - Ты сам начал мне говорить что-то не по нраву.

   "Берегись тех людей, государь, которые только по нраву говорят тебе, и береги тех, кто говорит смело против тебя".

   - Дети мои! - сказал Юрий,- обнимите меня - забудем все, что было! - Холодно подошли к нему оба сына.- Ты, Василий, удерживай однако ж свой язык, ради Бога! Ей, ей! хоть и не от сердца идут речи твои - это я очень хорошо знаю - но часто оскорбляют меня. Ну, да благословит вас Бог! Скажите, друзья мои, что вас так оскорбило? Правое слово, что любовь и доверенность моя к вам нисколько неизменны!

   Видно было, что он говорит это от чистого сердца. На этот раз очередь торжествовать перешла на сторону Иоанна. Морозов, скрывая досаду, кусал губы. Он видел, что тайная работа нескольких дней могла уничтожиться в несколько мгновений; видел, что пылкость Шемяки, свирепость Василия, хитрый ум Иоанна соединенные вместе составляли такое препятствие его уму и власти над душою Юрия, которое едва ли можно будет ему преобороть.

   - Скажите, что оскорбило вас? - продолжал Юрий.- При помощи Божией, все дело устроилось: Москва наша, враги рассеяны, все покорно!

   "Скажи, государь,- начал Иоанн,- кто присоветовал тебе скрыть от нас твои распоряжения об участи Василия, бояр его и избрании митрополита?"

   Юрий не знал, что отвечать. "Признайся, государь, родитель мой,- сказал Косой,- что ты наперед не ожидал одобрения нашего на все сии распоряжения и потому скрывал их?"

   Как дитя, пойманное в шалости, Юрий оробел и полушутливо отвечал: "Что же? Признаюсь! Я чувствовал в совести моей правоту всех сих распоряжений, но знал, что вы не одобрите их, и решился, не говоря вам, исполнить их, чтобы нельзя уже было возражать..."

   - Государь! - сказал Иоанн и, не кончив речи, захватил рукою голову и платком рот. Косой боязливо обратился к нему. Все были встревожены внезапною переменою его лица.

   - Ничего, ничего! - сказал Иоанн.- Труды и заботы обременили меня в последнее время. Это пройдет! Позволь мне сесть, государь!

   "Зачем же запускаешь ты свою болезнь? - сказал Юрий.- Береги здоровье, после души, всего более на свете! Не пойти ли тебе успокоиться?"

   - Ничего, ничего, государь! Не беспокойся обо мне - это пройдет. У меня голова немного кружится.- Иоанн не смел сказать, что кровь идет у него горлом, и скрывал свою тяжелую боль, одного боясь, чтобы Морозов не порадовался его страданию и чтобы не упустить благоприятного случая, когда можно было разрушить все предприятия сего опасного соперника.

   "Признаюсь, что первую мысль о прощении Василия и о даче ему Коломны,- продолжал Юрий,- внушил мне один мой доброжелатель. И как же было мне поступить иначе, отнявши у него отцовское наследие? Неужели не дать ему и куска хлеба?"

   - Но разве он давал его тебе и нам? - сказал Косой.- И нам, и тебе не было от него нигде житья и вновь грозило нам даже гибельное умышление на жизнь!

   "Послушай, любезный мой сын Василий, ведь все это так говорится для людей - между нами будь сказано. А собственно, враждовали мы все, отнимали друг у друга, что могли. И теперь, когда решительно Бог дал ним победу, когда власть наша так крепка, все нам так послушно, все так хорошо уладилось - стыдно было бы нам не оказать победительного великодушия!"

   - Первое правило для государя,- сказал тогда Иоанн, собравшись с силами,- должно быть правило государя, а не простого человека. Величайшее различие должно полагать между тем и другим. Высокая доброта и великодушие твое, государь князь Великий, видны из твоих дел и речей. Но позволь мне сказать, что, как государь - ты поступил весьма неосторожно, готовишь себе погибель и смотришь на настоящие обстоятельства несправедливо!

   "Вот видишь, боярин,- сказал Юрий, добродушно обращаясь к Морозову,- я тебе тоже говорил, что мы затеяли не совсем ладно!"

   Морозов покраснел, видя, что простодушный Юрий, совсем не думая об этом, выдает его на жертву врагам. Взоры Иоанна, Косого и Шемяки устремились на него, и он невольно содрогнулся, замечая ненависть и подозрительное презрение, какое выражали сии взоры.

   "Государь! - сказал Морозов, закрывая веками глаза, покачивая головою и смиренно преклоняясь, как всегда он делывал, говоря со знатными,- когда тебе угодно было спросить моего совета, я представил от искренней души причины, сильные, которые убедили тебя поступать так, как поступил ты. Во-первых, если теперь разбирать вины и казнить виновных, то кто окажется прав? Не лучше ли усвоить себе сердца всех полным, неизъемлемым всепрощением? Такое милосердие важно будет и в глазах народа, ибо народ, утомленный сварами, нетерпеливо ожидает правления мирного и кроткого, жаждет спокойствия и тишины. Благодеяние твое привяжет к тебе самого Василия неразрывными узами благодарности, когда он ясно видит уже, что бороться с тобою у него нет сил, и когда он будет лишен дружин и советников. Кроме того, бывши в Коломне, он всегда в глазах, и если бы у него возникла какая-нибудь тайная, злая дума, то не успеет он вверить ее своей подушке, не только другому человеку, как ты будешь уже иметь средства предупредить его! И чего бояться тебе, победителю, обожаемому народом, почитаемому князьями?"

   - Мерзость пред Господем уста льстивы, а князю пагуба!- воскликнул Иоанн, перебивая слова Морозова.- В таком ли виде должен ты представлять положение государственных дел в настоящее время, советник близорукий и косой, если не...- Иоанн остановился.

   "Но что же находишь ты несправедливого в совете Морозова, боярин? - спросил Юрий недоверчиво и робко.- Разве народ не любит меня в самом деле?"

   - Ни то, ни сё, и об этом я ничего не скажу, государь!

   "Как? Разве не кричал он радостно при моем появлении, не бежал мне навстречу, не приветствовал меня повсюду, где только являлся я?"

   - А за две недели также кричал он Василию, государь; также побежит он и за тем, кто исторгнет у тебя власть! Крик и шум толпы ничего не значат, но важно, государь, то, что в тебе нравится народу твоя величественная старость, близость твоя к Димитрию, которого всегда любит он за Куликовскую битву, забывая все его ошибки и остальное несчастное княжение. Это, государь, должно тебя укреплять, исторгнув из памяти народа все, что разделяет твое княжение от княжения отца твоего. Надобно притом ослепить глаза народа новостью, блеском; надобно самому тебе явиться в каком-нибудь суде перед воинскою дружиною, срубить две, три головы у каких-нибудь судей-взяточников и высечь кнутом несколько сборщиков податей. Все это легко тебе сделать можно: взять первых, какие попадутся, и всего лучше нелюбимых народом. Народ закричит тогда о твоем правосудии. Кроме того, сложи какую-нибудь подать, раза два, три созови к себе почетных людей из простого народа и уговори их согласиться на то, что ты им прикажешь. Они заважничают и прокричат на всю Москву о твоей благости и о своей значительности. Можно еще раза два покормить и попоить толпу народную. После всего этого ты будешь крепок со стороны народа и видя жезл в руках твоих он станет кричать повсюду о любви к тебе. Но, все это безделица, государь! Приобретаемое столь легкое, ничего и не стоит. Опасность твоя не здесь. Что хочешь ты делать с князьями самовластными? Вот важный вопрос".

   - Избави меня Бог покушаться на их добро! Кто чем владеет, тот тем и владей, с Богом!

   "Это никуда не годится, государь, и потому-то напрасно ты согласился на их дружеские послания и велел заготовлять мирные грамоты. Надобно было отвечать им не миром, ни войною, стараться унизить их перед властью Москвы, перессорить их, и потом отнимать попеременно все, что тебе нужно".

   - Могу ли,- воскликнул Юрий,- когда они так дружески предаются мне!

   "Здесь я буду говорить тебе совсем не то, что говорил тебе о народе. Народ уподобляется смирной корове, которая иногда бодает, а удельные князья - волкам, которых сколько ни корми, а они все в лес глядят. Их надобно травить собаками, собак же этих кормить волчьим мясом. Видя, что ты хорошо понимаешь их и будешь держать в руках, они все сами прибежали бы к тебе опрометью, купили бы у тебя мир, а теперь - ты уступил им мир, не выгадав себе ничего. Нерасчетливое дело, государь!"

   - То есть,- осмелился сказать Морозов,- надобно было ожесточить их, заставить их передаться к Василию...

   "Какое невегласное рассуждение, государь! - воскликнул Иоанн.- Можно ли ожидать общего союза между Тверью и Новгородом, Рязанью и Ярославлем, когда ты будешь уметь накормить ярославцев рязанцами, а тверитян новгородцами! Василий, правда, такая болячка, на которую всегда слетятся мухи; но потому-то я и не одобряю поступка твоего с Василием, государь! Эту болячку надобно было вырезать и выжечь, а не согревать под удельною шубою".

   - Как? - вскричал Юрий, содрогнувшись.

   "Так, государь! Пока жив Василий, ты не тверд на престоле".

   - Ты думаешь, что ему не надобно было отдавать княжества и свободы?

   "Более, государь!"

   - Неужели ты думаешь, что надобно было...- Юрий не смел договорить.

   "О таких делах не говорят, государь - их только делают..."

   - А его мать? Его жена?

   "Для них есть монастыри, где за временное княжество приобретут они царство небесное...". Иоанн хотел улыбнуться, но жестокая боль заставила его остановиться. Юрий со вздохом обратился тогда к сыновьям своим,

   - И вы, дети мои, и вы также думаете? - сказал он, прискорбно смотря на них.

   "И мы, государь родитель, также думаем",- сказал Косой твердым голосом.

   Казалось, что Юрий искал отрадного голоса. Он обратился к Шемяке.

   "А ты, Димитрий?" - спросил он.

   - Государь родитель! Или не должно было приступать к чаше, или надобно пить ее до дна...- отвечал Шемяка в замешательстве.

   Юрий уныло опустил голову. Но вдруг он снова обратил глаза на Иоанна. "Ну, а поступок мой с боярами Василия, Иоанн Димитриевич?" - спросил Юрий быстро.

   - Внушен тебе добрым, незнающим людей сердцем твоим, государь! Ты мог даровать им жизнь, только жизнь, но даже не должен был давать свободы. Москву надобно было вымести от этого сора, от этих пустых голов, глупых бород, которые теперь сели тебе на шею. Строгость к боярам порадовала бы народ. И чего ждешь ты от них? Если надобны тебе толстые пузаны и длинные бороды, то разве мало их у тебя своих? И почему не кликнул ты кличи из Твери, из Новгорода, из Рязани? Лучший народ понял бы тебя и перешел бы к тебе. Через это ты еще ослабил бы власть князей. Теперь же ты связал себе руки в Совете, посадив Васильевых бояр. Попытайся: вели им теперь молчать и они оскорбятся и будут недовольны, когда просидев года по два в тюрьме на хлебе и воде они кланялись бы тебе в ноги за жизнь свою, а ты имел бы время устроить все по-своему.

   "Но почему не одобряешь ты, боярин, выбора Исидора в митрополиты?"

   - Кроме того, государь, что о нем идет в народе молва, будто он тайный сообщник Римского Папежа...

   "Клевета!"

   - Но народ должно уважить в подобных клеветах, и лучше тебе свалить десяток голов, любимых народом, нежели поставить над ним одну, им нелюбимую. Кроме того, государь, ты оттолкнул от митрополитства доброго Иону, которому давно голос народа присуждал сей высокий сан, когда еще был он просвирником в Симоновской обители. Подобные поверья народные всегда надобно уважать тебе, государь!

   "Боярин! - сказал Юрий, задумавшись,- не это ли все греки называли политикою и не об этой ли страшной науке правления, основания которой ты высказал теперь нам, сказано: эллины премудрости ищут?"

   - Не знаю, государь, как это называется по-гречески, но я передаю тебе плод опытности десятков лет, проведенных в делах государственных, слова усердия, дела ума, который, смело говорю, признали во мне самые враги мои! Я не прошу тебя верить моей добродетели, но только тому, что верность к тебе есть моя необходимость. Да! - продолжал Иоанн, разгорячаясь,- с падением твоим - я погиб, между тем, как всякий другой твой советник найдет милость и у Василия! Этой милости я не возьму - первый по князе, или ничто! Но мне нет уже спасения у Василия, и я не могу у него быть не только первым, но и последним - ссора моя с ним кончится только гробом...

   "Но, почему знаешь ты, боярин, что гроб уже недалеко от тебя! Нам ли старикам..."

   - Князь и советник его вечно юны! Ты знаешь, государь, что у князей цветное платье не носится, добрые кони не ездятся и верные слуги не стареются. Или о мире думать, или о гробе...

   "Нет! - сказал Юрий, обратив глаза на образ,- нет! Я искал венца великокняжеского потому, что он принадлежал мне по праву. Я грешил пред Богом, употребляя иногда человеческую помощь, суетную; но, ни тогда, как покойный Владыка Фотий убеждал меня, ни тогда, как несправедливый хан присудил первенство племяннику, душа моя не переставала скорбеть пред Господом! И он услышал меня, и я княжу в Москве. Если для власти моей необходимы подобные твоим советы, боярин, я - отрекаюсь от власти и царство мое несть от мира сего!"

   - Что же готовишь ты детям своим? - спросил нетерпеливо Косой.

   "Не говоря еще об том, я прореку тебе, князь Юрий Димитриевич, что ожидает здесь самого тебя,- сказал Иоанн.- Ты презираешь моими советами, ты хочешь княжить и не знаешь науки княжения - горе тебе! Знай же, что ты увидишь новые крамолы Василия, что ты узришь новые смуты князей, должен будешь или уступить им все, или восставить их на себя. Москва, обманутая ожиданием нового порядка, вознегодует, перейдет снова к Василию. Боярская дума твоя, волнуемая взаимною ненавистью, первая предаст тебя. Как змеи хищные, обовьют тебя страсти и измены, крамолы и смуты людские, и ты с позором увидишь свое изгнание и... я не смею договорить!.." - он снова захватил платком рот.

   - Что же готовишь ты детям своим? - снова спросил отца своего Косой.

   "Мир и благословение, сильные, крепкие уделы, тишину отчизны, благоденствие подвластных",- отвечал Юрий задумчиво.

   - А Великое княжество кому? - воскликнул Косой, бледнея.

   "Слушай, сын мой. Был один предок твой - может быть, ты слыхал о нем - благочестивый Константин, и у него был брат Георгий, возведенный на Великое княжение волею отца, но беззаконно. Скоро утратил Георгий свое достояние и очутился пленником своего старшего брата. Что же Константин? Он не хотел мстить брату, бывшему его врагом и незаконно овладевшему престолом. Он простил его, призвал его к себе, благодеянием привязал его сердце и, умирая, с чистою совестью препоручил ему Великое княжество с тем, чтобы два племянника Георгия, сыновья Константина, были сильнейшими по нем князьями. Георгию принадлежал престол после Константина - Константин свято соблюл завет отцов. Константин мог лишить его хлеба, не только престола - Георгий помнил благодушие брата и свято хранил заветы братние. И благословил господь сих князей, и потомки Константина через двести слишком лет владеют доныне родными землями. И самого Георгия сподобил Господь венца мученического... Вот, что я готовлю вам!"

   - О родитель мой! Такие-то думы скрываешь ты от нас во глубине души своей! - возопил Косой. Он обратился к Морозову с пылающими от гнева взорами: - Такие-то советы дерзаешь ты подавать отцу моему?- воскликнул он, дико смотря на Морозова.

   "Изменник!" - возопил Иоанн удушаемым голосом, как будто собирая последние силы, и с яростью отнял он от уст своих окровавленный платок.

   - Что это? Ты весь в крови? - вскричал испуганный Юрий.

   "Да, горесть и гнев мой перешли все пределы! - сказал Иоанн.- Кровь течет из меня и может быть предвещает мне близкую, близкую кончину... Государь! Боярин Морозов изменник - он имеет тайные сношения с Василием! Спешу сказать тебе..."

   - И ты еще дерзаешь изрыгать хулы и клеветы, когда нечистая совесть твоя исходит вместе с твоею кровью? - воскликнул Морозов.- Государь! Видишь ли, как близок к человеку Судия Правосудный! - продолжал он, указывая на боярина Иоанна.

   Иоанн не мог уже более говорить. Ослабевший, чувствуя, что кровь задушает его, он хотел выйти и упал без чувств на лавку - кровь хлынула из него ручьем...

   "Иоанн! Иоанн!" - закричал с ужасом Косой, бросаясь помогать ему. Иоанн пришел в чувство.

   - Вели отнести меня домой - или куда-нибудь... О Боже Господи!..- сказал Иоанн и снова обеспамятовал. Косой поспешно кликнул стражу; прибежали воины и взяли Иоанна. "Несите его прямо ко мне в мои палаты!" - говорил Косой и остановился посредине комнаты, как будто громом оглушенный, когда поспешно унесли боярина Иоанна.

   Юрий и Шемяка оцепенели и не могли во все это время ни пошевелиться, ни вымолвить слова. Особенно ужас и страх начертаны были на лице Юрия. С торжеством смотрел на гибельное состояние врага своего Морозов. Бремя тяжкое спадало с груди его - умолкал язык, страшивший Морозова, затмевался ум, перед которым трепетал он. Взор его прояснел. Люди! вы не стыдитесь подобных взоров...

   - Боже великий! Прости грехи его, и укрепи меня в благих моих намерениях! - сказал наконец Юрий, перекрестившись.

   "Нет! - воскликнул тогда Косой с яростью,- он еще не умер и не умрет никогда во мне! Государь родитель! Прости меня, но я дерзаю восстать против твоих велений. Для собственной твоей пользы дерзаю говорить: Морозов изменник - советы его пагубны!"

   - Умолкни, Василий! Если еще не казнишься ты примером Иоанна, я повелеваю тебе.

   "Нет, государь! Он гибнет от верности и усердия к тебе, он не мог перенести ужаса будущей судьбы твоей, судьбы нашей, он, скиталец, продавший тебе всю душу, всю кровь, весь ум! Ты погибнешь, изменник! Одно уважение к отцу моему спасает тебя в сию минуту от гнева моего!"

   - Дерзаешь ли мне противиться? - воскликнул Юрий.

   "Ты меняешь детей своих на презренного раба!" - сказал тогда вспыльчиво Шемяка, оскорбленный унизительным положением брата и торжеством Морозова. Он обратился к этому любимцу отца своего и грозно воскликнул: "Сенька Морозов! прочитай свою отходную: или тебе, или мне не жить!"

   - Дети непокорные! - вскричал Юрий,- вам ли отдам я после себя судьбу земель Русских? Проклятие на том семействе, в которомсын не трепещет от воли отца!

   "Государь..."

   - Остановитесь,- продолжал Юрий в запальчивости,- если руки ваши прикоснутся к Морозову, или вы осмелитесь противиться моей воле, то будьте вы...

   "О родитель! остановись, остановись! Не предавайся гневу, не доканчивай страшных слов твоих!" - сказал Димитрий Красный, поспешно входя в комнату и обняв колена отца своего.

   - Сын мой, сын мой! Что ты делаешь, праведная душа! - сказал растроганный Юрий, поднимая Димитрия.

   Тут поспешно вошел Роман и обратился к Косому: "Боярин Иоанн зовет тебя к себе, князь - просит идти поскорее!"

   - Он жив еще! - вскричал Косой.

   "Жив и велел сказать, что вручит тебе важные бумаги и грамоты, что к нему доставлено сейчас известное тебе письмо от Гудочника. Только, ради Христа, просил поспешить..."

   - От Гудочника! - воскликнул Косой, радостно и быстро взглянув на Морозова,- понимаешь ли ты, изменник?

   Он поспешно вышел, не заметив, что при имени Гудочника смертная бледность покрыла лицо Морозова. Шемяка поспешил за братом.

   "О Боже всесильный! Не благословил ты меня!" - сказал Юрий, смотря в след двух сыновей своих. Он закрыл глаза рукою и заплакал. "Суетные человеки! Собираем и не ведаем кому собираем..." - говорил он.

   - Где же теперь боярин Иоанн? - спрашивал Косой, поспешно идя с Романом.

   "Он в больших княжеских сенях,- отвечал Роман,- далее не могли его донести".

   Косой и Шемяка вступили в эту обширную палату, первую подле Красного крыльца; на дороге встретилось им несколько бояр и сановников, бывших в сомнении и недоумении. Но в самых сенях никого не было, кроме начальника дружины, находившегося тогда на страже, нескольких воинов, принесших Иоанна, лекаря армянина, которого наскоро позвали к больному, и Гудочника. Боярин Иоанн, полураздетый, сидел на широкой скамье, поддерживаемый двумя воинами - боярское, золотое платье его было окровавлено, лицо бледно, как полотно, голова склонилась на плечо. Кое-как успели прекратить кровотечение, но видно было, что Иоанн не жилец земли.

   Гудочник смотрел на него с горестью, помогал лекарю, приготовлявшему какие-то пособия.

   - Что? Каков он? - спросил тихо Косой. Лекарь пожал плечами и отвечал шепотом: "Нет никакой надежды!" Косой с отчаянием сжал кулаки и возвел дикие взоры к небу.

   Иоанн открыл глаза свои, уже помутившиеся и помертвелые. "Скоро ли священник?" - спросил он тихо. Тут встретился взор его со взором Косого. "Ты ли это, князь Василий Юрьевич?" - спросил Иоанн.

   - Я, боярин,- отвечал Косой.

   "При дверях гроба скажу тебе, что я желал вам добра. Когда могила отворена, люди не лгут. О Боже! прости грехи мои! Князь! У Гудочника письмо Морозова к Василию. Гудочник переносил их грамоты. Ради Бога - сбереги этого старика - он, только он один, твоя помощь - и никто больше!"

   - Но ты мне говорил о нем...

   "Я слишком надеялся на себя - тебе этого нельзя - и мне не должно было! Он, только он, спасет тебя... я был несправедлив против него - исполни то, чего он требует, и он будет верен... Там, у меня, в большом сундуке - вот тут ключ - бумаги... возьми их... О Боже!..- кровь опять хлынула из него.- Горе, горе! - бормотал Иоанн,- Священника, священника! Мир, мир с Богом - помилуй меня, милосердный Отец!.."

   Священник явился с запасными дарами, но не мог приобщить Иоанна святых тайн, потому что кровь не переставала течь. Прочитали над ним молитвы покаяния, и глухою исповедью священник очистил грешника от тяжести грехов. Еще раз опамятовался Иоанн, глядел на Косого уже неподвижными глазами и пробормотал: "Жена и дочь моя - тебе их поручаю - они в Новгороде... Господи! верую - помоги моему неверию!.."

   Его не стало. Безмолвно стояли вокруг него Косой, Шемяка, Гудочник, Роман, священник. Слезы крупными каплями текли по угрюмому лицу Косого. Он не чувствовал их. И эта горесть человека, никогда не умилявшегося, никогда не плакавшего, была поразительнее всяких воплей.

   "Чувствую, чего лишился я с тобою, чувствую, что с тобою много я потерял!" - говорил Косой.

   - Великий ум государственный, великий муж совета,- сказал Гудочник, смотря на бездыханный труп Иоанна,- и горе тебе, что ты более верил уму людей, а не сердцу, не душе их!

   "Велите немедленно отвезти тело в дом его,- сказал Косой.- Честь праху его будет воздана великая". Он сам задернул тело Иоанна его окровавленным боярским одеянием и отвел Гудочника в сторону, "Старик! - сказал он,- забудем все, что было. Отныне ты видишь во мне своего покровителя. Говори мне смело, говори все! Чего тебе надобно? Денег? Почестей?"

   "Ничего, князь Василий Юрьевич! Позволь мне объяснить сегодня вечером, наедине, чего хочу я. И вот тебе первая моя услуга!" Он подал ему сверток: это было письмо Морозова к Василию Васильевичу, в котором боярин обещал быть ему верным и послушным его слугою.

   - Смотри, брат! - вскричал Косой, пробежав письмо и отдавая его Шемяке.- Изменник, клятвонарушитель, предатель! Зачем письмо это не было раньше в руках моих! - Шемяка прочитал письмо и не мог опомниться от изумления.

   В это время поспешно вошел Димитрий Красный и с ним Морозов. Дикий, глухой крик вырвался из груди Косого, когда он увидел Морозова.

   - Зачем явился сюда этот клеветник, клятвопреступник? - вскричал Косой.- Пришел ли он ругаться над трупом друга моего и радоваться моей скорби?

   "Брат любезный! - сказал Красный,- я пришел молить тебя, ради имени самого Создателя, умерить гнев твой и послушаться велений отца! Едва умилосердил я его не предавать тебя проклятию - так разгневан он на тебя! Послушай слов моих..."

   - Проклятие его ничтожно, если изречено несправедливо! - вскричал Косой.- Но, чего он хочет?

   "В знак смирения твоего, отдай меч твой боярину Морозову - он избран от родителя нашего первым боярином великокняжеским. После сего ты должен отправиться во двор свой и ждать отцовского решения".

   - Скажи старику, отцу нашему, что он помешался на старости лет! - заревел Косой в совершенном неистовстве.- Я покаюсь Морозову? Тебе? - продолжал он, подбегая к нему,- тебе?

   "Князь Василий Юрьевич! Повинуйся воле отца своего!"

   - Несчастный! - вскричал Шемяка,- удались, удались скорее!

   "Не заставляйте меня призвать стражу! - сказал Морозов.- Воля родителя вашего священна".

   - А это что? - возразил Косой, показывая ему письмо,- а это что? - продолжал он, ударив Морозова по лбу так сильно, что тот зашатался.

   "Брат, брат! - закричал Красный,- что ты делаешь!"

   - Дружина! - возгласил Морозов.

   "Прежде дух из тебя вышибу я вон, нежели ты успеешь призвать дружину!" - вскричал Косой, бросаясь на Морозова. Будучи силен, Морозов ухватил его за руку, и Косой едва не споткнулся и не упал. Губы его посинели от ярости. Как безумный, он схватил Морозова за горло, повернул из всех сил и неистово ударил о пол.

   Шемяка бросился к ним. Морозов лежал неподвижен: он ударился виском; кровь бежала у него из лопнувшей жилы; смертные судороги кривили его тело. Косой стоял и смотрел на него, как будто в забвении самого себя, и через минуту лицо Морозова посинело и почернело.

   - Он умер!- вскричал Шемяка, прикладывая к сердцу его руку,- он уже холодеет? - и в трепете отскочил Шемяка от охолоделого трупа.

   "Я убил его!" - сказал Косой глухим голосом и мрачно повел рукою по лбу. Не говоря более ни слова, он пошел поспешно вон. В беспокойстве, в ужасе, поспешил за ним Шемяка.

   Здесь, в одной комнате, лежали два взаимные врага, два первые советника Юрия. Димитрий Красный не мог выговорить ни слова. С ужасом глядел он на трупы бояр и сжимал руки в судорожном движении. Гудочник безмолвствовал. Другие также стояли безмолвны и неподвижны. Казалось, каждому раскрылась тогда таинственная книга судеб будущего и каждый, читая кровавые буквы ее, окаменел и не мог промолвить ни одного слова.

  

  

   Мне ль было управлять строптивыми конями?

   И круто напрягать бессильные бразды?

   А. Пушкин

  

   Скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается - говорит старинная русская пословица. Между тем, как повествование летит на крыльях, события влекутся на свинцовом костыле. Не всякая песня до конца допевается - есть еще русская пословица; мы перевернем ее по-своему и скажем: не все высказывается в были и в повести, что в самом деле было. Прошло несколько месяцев после погибели Морозова и смерти Иоанна. Что происходило в сии месяцы? Рассказывать ли? Нет! Лучше снимем с полки несколько хронографов и летописей и послушаем рассказ наших стариков. Может быть, многим читателям нашим неизвестно даже, как и что рассказывали наши предки? Развертываем записки современников и читаем:

   "Лета 6941-го, сел на великом княжении, в Москве, князь Юрий Димитриевич. А бывший князь Василий, со слезами и с плачем многим, добил челом дяде своему, через любовника его и боярина, Семена Морозова, ибо сей Семен был в великой ладе и в любви у Великого князя Юрия Димитриевича. И сей Семен, многомощный у Великого князя, испечаловал Василию мир, любовь и удел, и город Коломну. И отселе началось княжение Великого князя Юрия Димитриевича, его же Господь на благоденствие людям поставил и невидимое своею помощию оградил. И об этом радовались все московские люди. И князья окрестные прислали к нему с поклоном, мира и любви прося. И он, Великий князь, дал всем мир и любовь. И в церкви многие дары вдал, и в обители святые. И в обитель преподобного Сергия многие вклады, и села, и дары вдал. В то же время, в Новгороде был большой пожар: погорели Загородский конец и Людин конец, до Лукиной улицы.

   В то же время, в Смоленске появился волк, безшерстный, и людей много поел; а в Литве в городе Троках озеро, называемое Жидовское, три дня стояло кроваво.

   О том же продолжим, как мы выше сего сказали, что Семен Морозов испечаловал Василью Васильевичу удел Коломну. Боярин же Иван Димитриевич сильно вознегодовал о сем, и не любо ему было такое дело, что не только Василью простыню Великий князь пожаловал, но еще и удел дал. Но не только сей Иван о том вознегодовал, но и другие многие, и два сына Великого князя, Василий, да Димитрий средний. И видев злобу сию, боярин Морозов убоялся, и те два сына князя Великого, Василий, да Димитрий, воспалились яростию, и побуждаемые издревле человеконенавидцем диаволом, нелюбящим братския любви, пришли к отцу своему, и много вопияли, и негодовали. И боярин Иван с ними был. И оттоле вышед, убили они боярина Семена Морозова в набережных сенях, говоря ему: "Ты злодей, крамольник и нам лиходей!" - Князь же Великий, сведав о том, печален был и злобе сыновей не попустил. Но быв умолен юнейшим сыном своим, не облек их проклятием за то кровавое и богомерзкое дело, но возложил только гнев на них, старейших своих сынов. И они, князья Василий и Димитрий, как Каин братоубийца, боясь гнева отцовского, из Москвы бежали. И не хотя покориться воле отца, начали собирать войско, думая Василия из Коломны изгнать. Боярина же Морозова повелел Великий князь схоронить честно, и со многими слезами гроб его провожал. После сего сотворил князь пир великий, отпуская братанича своего Василья на Коломну. И по сем пошел он в Троицкий монастырь, и много молился у мощей преподобного Сергия. За молитвы князя благоденствует народ.

   В то же время, в Новегороде, владыка Евфимий поставил у себя на дворе Владычную Палату, каменную весьма изрядную. Дверей в ней было тридцать, а мастера делали ее немецкие, из заморья, вместе с новогородскими мастерами.

   Тогда же чудо было во Пскове: явились столбы на небе, весьма страшны, сияющие, как молнии, но мало побыли и исчезли. Молитвами святых твоих, Господи! спаси нас!

   А месяца июня 29-го на праздник святых апостолов Петра и Павла был стол у Великого князя. Ели у него бояре и духовные власти, в его столовой избе. У стола стоял крайчей князь Шелешпанский; в Большой стол смотрел боярин Овдера, а в Кривой стол боярин Затычка-Булатов, а вина наряжал Хованский-Сумка.

   Месяца августа в 1-й день на праздник происхождения древ Честного и Животворящего креста Господня был государь, князь Великий, в Симоновой обители, и у князя Константина Димитриевича был, коему Господь благую мысль вложил принять иноческий чин. И беседовал Великий князь любезно с настоятелем, и с братиею, и с князем Константином. И по сем был у Великого князя посол литовский. Великий князь принимал его в Золотой палате, и бояре его были в золоте и в черных шапках.

   Того же лета сотворил Бог чудо великое и неправедному стяжанию положил конец, за молитвы православных, и восставил на Великое княжение добрую отрасль доброго корени, Великого князя Василия Васильевича. Сей князь, бывши в Коломне, в уделе неправедного дяди Юрия, начал звать к себе людей отвсюду. И все пошли к нему, как пчелы к матке, ведая его благосерда и законна. Видев же князь Юрий, что непрочно ему Великое княжение, Москву оставил и утек восвояси в Звенигород, послав к Великому князю, моля у него любви и мира, и добил ему челом. Милосердовав же о нем Великий князь Василий Васильевич не погубил его до конца, дал ему мир и любовь и удел его Юрия, Звенигород, за ним оставил. И о сем было крестное целование, чтобы Юрию с мятежными сынами его, князем Васильем, да князем Димитрием средним, за одно не быть. На том поставили грамоту, и город Дмитров Великий князь у дяди своего Юрия, помощию Божиею, взял. И отселе началось Великое княжение Василья Васильевича, благословенного внука Димитрия Донского. Порадовались сему все люди Москвы и народы других стран. И пир великий сотворил Великий князь, и дары многие вдал в обители святые и в церкви, и духовный чин и нищую братию кормил. Величия своего смиряяся, меньший всех казался сей благословенный Великий князь Василий Васильевич.

   Тогда же был мятеж великий в греческой земле, а в Новгороде начали новую колокольню строить у Спаса Нерукотворного.

   В сие же время, услышав Великий князь Василий Васильевич, что крамольные сыновья дяди его Юрия многую дружину собрали, послал на них свои дружины московские и воевод и князей, с главным воеводою Юрием Патрикеевичем, и повелел ему тех князей, Василья, да Димитрия, изгнать и самих добыть..."

   Остановимся здесь. Люблю читать эти обломки веков, переживающие все страсти, все отношения людские, эти летописи и хладные хартии, где сохраняется мгновенно пролетающий, изменчивый говор современников! Да, также хладнокровный летописатель передаст память и о наших временах, теперь кипящих бешенством страстей и возмущаемых кликами толпы; также совьет он события месяцев и лет в несколько букв, которые покроет пыль, забудут потомки и только пытливое любопытство дееписателя будет стараться облечь в живые, светлые образы жизни! Но тщетно будет его старание, когда строгая Истина будет сторожить каждое слово его, а века передадут безотчетный рассказ давно минувшего! Только ты, огнь воображения, только ты, Поэзия, неугасимый светильник истины сердца! можешь обновить перед нами жизнь минувшую в полном цвете ее, можешь облечь силою сухие кости, вложить страсти в истлевшие сердца, заставить их биться от давно истлевшей крови!

   Странным стечением обстоятельств, не проведя и полугода в Москве, Юрий снова был в своем Звенигороде, у_н_и_ж_е_н_н_ы_й торжеством племянника. Василий снова сидел на Великом княжении. Дела совершились столь быстро, что Василий приехал в Москву и застал в ней все так, как будто Юрий никогда и не княжил в ней, и как будто Василий съездил куда-нибудь в дальнее богомолье, на Бело-озеро или в Колязинский монастырь. "Здравствуй, добрый мой боярин!" - говорил он, встречаясь с кем-нибудь из бояр, не успевших выехать к нему навстречу, когда он возвращался из Коломны в Москву.- Батюшка, государь, князь Василий! - кричал боярин, целуя руку Василия.- "Что давно не видать тебя, боярин!" - продолжал Василий, улыбаясь.- Ох! Батюшка, князь наш Великий! Да столько было хлопот...- "И мне немало",- прибавлял Василий. Боярин снова целовал ручку Великого князя и разговор прекращался так, как будто бы боярин три дня только не являлся в Кремль пред светлые очи великокняжеские.

   Впрочем, такой прием видели бояре, как мы сказали, не встретившие Василия, но их было немного. Почти все <они> были приняты Василием ласковее потому, что почти все отправлялись к нему навстречу в Коломну. Удивительное было зрелище! За три дня до выезда Юрия Кремлевский дворец совершенно опустел. Все дворские люди его, как будто истреблены были какою-нибудь повальною болезнию. Ни один из послов княжеских к нему уже не являлся. Москва была тиха. Но каждый москвич, встречаясь с другим, спрашивал: "Кто у нас Великий князь?" Ужас погибели Морозова и смерти Иоанна окаменил все сердца. Рассказывали об этом шепотом, потихоньку. Никто не бунтовал, не своевольничал. Никто из бояр не решался и приступить к каким-нибудь действиям в доказательство ревности своей к Юрию или Василию. Никто еще и не говорил о Василии. Воины не знали, что им делать. Косой и Шемяка уехали из Москвы в ночь после смерти Иоанна. Долго не знали куда отправились они, где находятся и что хотят предпринять. В то же время носились глухие слухи, что Василий уехал из Коломны, что с ним соединились бесчисленные дружины русские и татарские и что он в грозной силе скоро явится перед Москвою. Москва уныла. Собраний княжеской Думы более не было видно. Юрий сидел в своем дворце, запершись с Димитрием Красным и с духовником.

   В одно утро Москва была изумлена звоном колоколов в Кремле. К Красному крыльцу подъехали возки, верховые лошади и собралась звенигородская дружина. Повестки о сборе московской дружины не объявляли. Толпа любопытных сбежалась в Кремль и увидела, что Юрий с Димитрием Красным вышли, отправились в Успенский собор, со слезами отслужили молебен у гроба Святителя Петра митрополита, поклонились потом гробам отцов в Архангельском соборе и поехали из Москвы. Успенский протоиерей проводил их благословением св<ятого> креста Господня. Юрья Патрикеевич взошел после того на Красное крыльцо и объявил народу, что Божиим благословением, Великим князем Московским будет отныне Василий Васильевич.

   В молчании разошелся народ из Кремля. Такое невиданное дотоле зрелище, такое неожиданное следствие после смятений и битв, предшествовавших воцарению Юрия, произвели неописанное действие на умы москвитян.

   Но к вечеру Москва зашевелилась. Народ столпился на улицах и площадях; слухи о прибытии Василия усиливались. "Он погубит нас за вероломство!" - говорили одни.- За что губить нас? Не мы бунтовали, а Юрьевны,- говорили другие. "Понесем ему повинные наши головы!" - был наконец общий говор народа.

   На другой день толпы народа кинулись по Коломенской дороге. С утра заблаговестили во всей Москве и духовенство стало у церквей в полном облачении для встречи Василия. Он появился к полудню. За ним и перед ним ехали бояре, шел народ толпами. Дружин воинских почти не было видно. Юрья Патрикеевич встретил Василия у Кремля, как хозяин, с хлебом и солью. Народ ждал, что будет, и ничего нового не дождался. Прочитаны были только на площадях повестки, что Великий князь учинил мир и исправу с дядею своим, князем Юрием, и какие Юрий, сидя в Москве, чинил суды, пересуда не будет, а у кого князь Юрий брал взаймы, те займы выполнит Великий князь. Треть Юрия в Москве осталась за ним.

   Но бояре вскоре увидели, что Василий во многом изменился. Краткий, но тяжкий опыт сделал его мрачнее, угрюмее, недоверчивее прежнего. Он не изменился ни в наружной ласке, ни в приветливости. Но совершенно изменился он в Совете и расположении душевном. Думы бояр не собирал он более и только Ряполовские, Басенок, Василий Ярославич и Юрья Патрикеевич составили его тайную Думу. Софья Витовтовна не выходила из своих теремов. Никто не знал, ни при дворе, ни в городе, что хочет предпринять Василий. Видели, что он собирает сильные дружины, что Басенок и Ряполовские устраивают их. Но назначения их никто не знал. Юрий спокойно сидел в Звенигороде своем. О Косом и Шемяке ничего достоверного не было слышно. Все окрестные князья пребывали мирны, хотя не присылали послов, не являлись и сами в Москву. О Литве и Орде слуху не было. "Куда пойдем мы?" - спрашивал ратник у своего товарища.- Куда велят! - отвечал тот.

   Наконец, в один воскресный день, велено было собраться всем дружинам на Девичье поле и все поле это покрылось толпами вооруженных воинов. Давно уже не видала Москва столь блестящего воинского сборища. Оно напомнило старикам времена Куликовской битвы. Казалось, что толпы воинов делали Василия величественнее и мудрее в глазах народа. "Нет! Не таков он был, наш батюшка, пока горя не испытывал от Юрьевичей!" - говорил народ, когда увидел Василия, верхом, перед дружинами. "Как он получшел, как он подороднел!" - говорили зрители, хотя видели перед собою прежнего, невидного, худощавого Василия.

   Отслужили молебен, окропили хоругви и воинов святою водою, и дружины, одни заняли Москву крепкою стражею, обставя караулами Кремль и весь город, другие выступили по Владимирской дороге. Василий возвратился в Кремль и велел готовиться в дорогу. Дружина, отправленная в поход, находилась под началом Басенка и над ним Юрьи Патрикеевича, как будто имя старого боярина, хотя известного склонностию к миру, надобно было для послушания воинов и вождей. Блестяща и многочисленна была московская дружина. Но, кроме главных вождей, все еще никто не знал, куда идет она. Из Владимира вдруг повернуло войско на Суздаль, на Юрьевец-Повольский. Здесь объявили воинам, что идут на мятежных князей, Василия Косого и Димитрия Ш