Одоевский Владимир Федорович - Живой мертвец

альный чиновник. Да так, для чистоты и порядка. Как теперь помню: сидел он за вистом, призвал меня к себе и говорит: "Что это, батюшка, у вас там много старого хлама? куда его бережете? только место занимает, а мне вот некуда моих людей поместить". Я было заикнулся, что, дескать, древность большая, а он как на меня прикрикнет: "Прошу, батюшка, не умничать! прошу все это старье собрать, на пуды продать и деньги ко мне представить, а комнаты очистить, чтоб послезавтра мои люди могли туда перейти".

   Приезжий. Так что же вы сделали?

   Провинциальный чиновник. Я должен был исполнить приказание. Какие свитки были, продал в свечные лавки, а вещи в лом.

   Приезжий. Как вещи? разве были и вещи?

   Провинциальный чиновник. Да, только все старье: платье, бердыши и много-много вещей, которых и назвать не сумеешь... Например, были часы; говорят, им было лет четыреста, только старые такие, глядеть не на что, даже не благоприлично. За одиннадцать рублей с полтиною слесарю продали; все старье, говорю вам...

   Приезжий. Боже мой, какая потеря!

   Провинциальный чиновник. Я уж и сам жалел, да делать было нечего. Да что это вас так интересует?

   Приезжий. Как мне объяснить вам это? В этих бумагах хранился единственный экземпляр одного важного документа для нашей истории; я употребил все мое небольшое имение, чтоб отыскать его; изъездил десятки городов и наконец вполне убедился, что этот документ нигде, как у вас... Теперь все десятилетние мои труды потеряны, важный пропуск останется вечным в нашей истории, и я должен возвратиться ни с чем, без надежды и... без денег... Скажите, у вас была еще старинная живопись на стенах?

   Провинциальный чиновник. Живопись? Как же-с! Она стерта по приказанию Василья Кузьмича.

   Приезжий. Да что у вас был за варвар Василий Кузьмич?

   Провинциальный чиновник. То есть он не то чтоб варвар был; эдаких, знаете, злодейств не делал, а так, крутенек был... вот видите, я расскажу...

   Василий Кузьмич. Ну, пошли поминки по мне... дальше, дальше! (Пролетает через город.)

   Что это? слышится рыдание... Опять мое имя поминают.

   Голос в бедной лачужке. О, чтоб этому Василью Кузьмичу не было ни дна ни покрышки! Такая ли была б я теперь... Ластился тогда, проклятый, ко мне: не беспокойтесь, говорил, матушка, уж я все улажу; поднимете дело - хуже будет; я вам за все отвечаю, все ваше сохранится, все улажу... вот и уладил, окаянный; я сдуру-то ему поверила да срок пропустила, а вот теперь и умирай с голода с пятью сиротами, а ведь, кажется, и богат был и важен! Как эдаких людей земля носит!

   Василий Кузьмич. Еще поминки! мимо, мимо!.. Нет покоя! хоть бы залететь в какую-нибудь трущобу!.. А, вот еще город, что это? здесь, кажется, весело, ярмарка... Ахти! опять про меня толкуют: говорят, что все разорились оттого, что складочное место построено не там, где бы должно, что и дорог к нему нет, и товары портятся... Ахти, правда! Да что ж было делать? волочился я тогда за одной вдовушкой, а ей хотелось, чтоб ярмарка против ее дома была; сколько хлопот-то было! чего мне стоило и интриговать, и обманывать, и доказывать, что здесь-то самое лучшее и самое выгодное место... а к чему все это повело?.. Мимо! Мимо!.. А как подумаешь, что это в самом деле за распоряженье такое? Уж если умер, так умер - и концы в воду. А то нет - чем ни пошалил, все так в глаза и лезет, все вопит, все корит... право, странное распоряженье...

  

   Нет сил больше! уж где я не таскался! кругом земного шара облетел! и где только ни прикорну к земле - везде меня поминают... Странно! ведь, кажется, что я такое на свете был? ведь если судить с благоразумной точки зрения, я не был выскочкою, не умничал, не лез из кожи, и ровно ничего не делал, - а посмотришь, какие следы оставил по себе! и как чудно все это зацепляется одно за другое! Смотришь, в тюрьме сидит человек, и в глаза его не видал, - пойдешь добираться и доберешься, что все по моей милости! Иного за тридевять земель занесло - и опять по моей милости. Тут и вдовы, и сироты, и должники, и кредиторы, и старый, и малый - все меня поминает, и отчего? все от безделицы, право от безделицы: уверяю вас, я человек прямой и откровенный, от почерка пера, от какого-нибудь слова, сказанного или недосказанного... Право, сил нет! индо страшно становится! а между тем так и тянет на родину, так и подмывает. Ну, вот я и здесь! опять меня остановило над Лизиной квартиркой... Что за бедность! к такой ли она жизни привыкла? Исхудала, несчастная, на себя непохожа; куда и красота девалась? - работает над бельем, и слезы так и каплют, я чаю, также меня поминает... А это кто к ней входит? барин какой-то; как разодет: видно, богатый; с чем это он к ней подъезжает? И как она обрадовалась ему, вскочила!

   Лиза. Я думала, Филипп Андреевич, что вы меня совсем забыли.

   Барин. Нет, сударыня, как можно! захлопотался немного, - знаете, дела по министерству... Ну, что, как поживаете?

   Лиза. Ах, дурно, Филипп Андреевич, очень дурно! Мой поверенный пишет, что никакой нет надежды отыскать мои бумаги.

   Барин. Ничего, ничего, сударыня, - это мы все обделаем...

   Лиза. Ах, вы истинно мой благодетель! без вас я бы совсем погибла; я и до сих пор живу теми деньгами, которыми вы меня ссудили, когда я ваше серебро продала, - а заплатить до сих пор - извините, нечем.

   Барин. Ничего, ничего, сударыня! после сочтемся; вы меня сами очень одолжили... вы понимаете, мне самому, в моем чине, неловко как-то продавать, - а случается нужда в деньгах... вы понимаете.

   Василий Кузьмич. Чем больше всматриваюсь - знакомое лицо! да это плут Филька, мой камердинер, переодетый!.. Ну! беда!..

   Лиза. Очень понимаю и готова вам служить сколько могу: я сказала, что это серебро матушкино, да кстати и вензель на серебре пришелся по моему имени.

   Филька. Прекрасно... впрочем, мне нельзя долго у вас оставаться; я заехал к вам на минуту, был в ломбарде, выкупил там свои вещи, а теперь надо ехать к министру; боюсь возить - потеряешь, позвольте мне у вас оставить вещи.

   Лиза. С удовольствием. Ах, какие прекрасные брильянты, фермуары, диадемы... и как много!

   Филька. Да! прекрасные, прекрасные и очень дорогие. Пожалуйста, припрячьте их подальше.

   Василий Кузьмич. Лиза, Лиза! что ты делаешь! ведь это краденые вещи, ведь это вор, ведь это Филька... Ничего не слышит... отчаяние!

   Филька. Ах нет! сделайте милость, не в комод: могут украсть; воры обыкновенно прежде всего хватаются за комод - я уж это знаю...

   Лиза. Да куда же?

   Филька. А знаете, вот за печку - оно гораздо безопаснее!

   Лиза. Ах, как это смешно!

   Филька. Теперь прощайте, до свидания... (Филька выходит и в дверях встречается с полицейским, отступает на шаг и бледнеет.)

   Полицейский. А! попался, приятель! давно мы тебя поджидали! Так здесь у тебя воровской притон? Свяжите-ка ему руки, да и красавице-то его тоже, а комнату обыскать... (Обыскивают комнату и находят за печкою брильянты.)

   Василий Кузьмич. Ах, бедная Лиза! да она не виновата! слышите, она не виновата! Нет, не слышат! Как растолковать им... Она в беспамятстве; слова не может вымолвить... Но вот кто-то еще... Ах, это Валкирин; может быть, он ее выручит... он не может прийти в себя от удивления... объясняется с полицейским; тот ему толкует о поведении Лизы, о давних ее сношениях с вором, о проданном серебре... Лиза узнает Валкирина, бросается к нему, он ее отталкивает... Нет, не могу больше смотреть! Скорее в могилу, в могилу - одно мое убежище!..

  

   Так вот жизнь, вот и смерть! Какая страшная разница! В жизни, что бы ни сделал, все еще можно поправить; перешагнул через этот порог - и все прошедшее невозвратно! Как такая простая мысль в продолжение моей жизни не приходила мне в голову? Правда, слыхал я ее мельком, встречал ее в книгах, да проскользнула она между другими фразами. Там все так: люди говорят, говорят и так приговорятся, что все кажется болтовнёю! А какой глубокий смысл может скрываться в самых простых словах: "нет из могилы возврата"! Ах, если б я знал это прежде!.. Бедная Лиза! Как вспомню об ней, так душа замирает! А всему виною я, я один! я внушил эту несчастную мысль моим детям - и чем! неосторожным словом, обыкновенною мирскою шуткою! Но виноват ли я? я ведь думал, что успею Лизу устроить! Правда, пожил я довольно на счет ближнего, но никогда бы не привел дочери моего брата в то положение, в котором она теперь! Неужели в детях моих нет искры чувства?.. А откуда оно бы зашло к ним? не от меня - нечего сказать; едва я подозревал в них зародыш того, что называется поэтическими бреднями, как старался убивать их и насмешкою и рассуждением; я хотел детей своих сделать благоразумными людьми; хотел предохранить их от слабодушия, от филантропии, от всего того, что я называл пустяками! Вот и вышли люди! Мои наставления пошли впрок, мою нравственность они угадали!.. Ох! не могу и здесь дольше оставаться - и здесь уж для меня нет покоя! Других голосов не слышу, но слышу свой собственный... ох! это совесть, совесть! какое страшное слово! как оно странно звучит в слухе! оно кажется мне совсем иным, нежели каким там казалось; это какое-то чудовище, которое давит, душит и грызет мне сердце. Я прежде думал, что совесть есть что-то похожее на приличие, я думал, это если человек осторожно ведет себя, наблюдает все мирские условия, не ссорится с общим мнением, говорит то, что все говорят, так вот и вся совесть и вся нравственность... Страшно подумать! Ах, дети, дети! неужели и вас такая же участь ожидает? Если б вы были другие, если бы другое вам внушено было, вы, может быть, поняли бы мои страдания, вы постарались бы истребить следы зла, мною сделанного, вы поняли бы, что одним этим могут облегчиться мои терзания... И все напрасно! долгая, вечная жизнь предстоит мне, и мои дела, как семена ядовитого растения, - все будут расти и множиться!.. Что ж будет наконец? Ужас, ужас!..

  

   Вот и тюрьма. Вижу в ней бедную Лизу... но что с нею? она уж не плачет, она поводит вокруг себя глазами...

   Создатель! она близка к сумасшествию... Дети, знаете ли вы это?.. где они? Младший спит, старший сидит за бумагами... Боже, что в них написано! он обвиняет Лизу в разврате, поддерживает подозрение в воровстве, тонко намекает о ее порочных наклонностях, замеченных будто еще в моем доме... И как искусно, как хитро сплетена здесь ложь с истиною! Мои уроки не потерялись: он понял искусство жить... как я понимал его! Но что с ним? он взглянул на спящего брата: какое страшное выражение в лице его! О, как бы я хотел проникнуть в его мысли... вот... я слышу голос его сердца. Ужас, ужас! он говорит сам себе: "Эта дрянь всегда будет мне во всем помехою; откуда и жалость у него взялась, и раскаяние, и заступничество? Ну, что, если он сглупа все выболтает? тогда беда! Нечего сказать - уж куда бы кстати ему умереть теперь!.. А что, мысль не дурная! почему не помочь? стоит только несколько капель в стакан... что говорится, попотчевать кофеем... А что? в самом деле! снадобье-то под рукою, стакан воды возле него на столе, впросонках выпьет, не разберет - и дело с концом".

   Петруша! сын мой! что ты делаешь! остановись!.. это брат твой!.. Разве не ви- дишь... я у ног твоих...нет! ничего не видит, не слышит, подходит к столу, в руках его стклянка... Дело сделано!..

   Боже! неужели для меня не будет ни суда, ни казни? Но что это делается вокруг меня? откуда взялись эти страшные лица? Я узнаю их! это брат мой укоряет меня! это вдовы, сироты, мною оскорбленные! весь мир моих злодеяний! Воздух содрогнулся, небо разваливается... зовут, зовут меня...

  

   В это утро Василий Кузьмич проснулся очень поздно. Он долго не мог прийти в себя, протирал глаза и смутно озирался.

   - Что за глупый сон! - сказал он наконец, - индо лихорадка прошибла. Что за страхи мне снились, и как живо - точно наяву... отчего бы это? да! вчера я поужинал немного небрежно, да еще лукавый дернул меня прочесть на сон грядущий какую-то фантастическую сказку... Ох, уж мне эти сказочники! Нет чтоб написать что-нибудь полезное, приятное, усладительное! а то всю подноготную из земли вырывают! Вот уж запретил бы им писать! Ну, на что это похоже! читаешь и невольно задумываешься - а там всякая дребедень и пойдет в голову; право бы, запретить им писать, так-таки просто вовсе бы запретить... На что это похоже? Порядочному человеку даже уснуть не дадут спокойно!.. Ух! до сих пор еще мороз подирает по коже... А уж двенадцать часов за полдень; эк я вчерась засиделся; теперь уж никуда не поспеешь! Надо, однако ж, чем-нибудь развлечься. К кому бы поехать? к Каролине Карловне или к Наталье Казимировне?

  

  

   Впервые опубликовано в "Отечественных записках", 1844, XXXII, стр. 305-332, с датой 1838 г., и посвящением Е. П. Растопчиной, за подписью "к. В. О."

   Печатается по собранию "Сочинений князя В. Ф. Одоевского", 1844, часть третья, куда "Живой мертвец" вошел в серию "Опытов рассказа о древних и новых преданиях", стр. 98-140 и где указана дата - 1839 год.

   В 1839 году В. Ф. Одоевский вместе с А. П. Заблоцким-Десятовским взял на себя неофициальное руководство журналом "Отечественные записки". Роль официального редактора А. А. Краевского в создании этого журнала была второстепенной и искусственно преувеличенной. Исследование архива Одоевского и особенно писем к нему Краевского (ОР ГПБ, опись N 2, пер. 641, 644 и др.) обнаруживает большое значение Одоевского в работе журнала, его руководящее участие и авторство важнейших редакционных статей. Именно в "Отечественных записках" осуществилась мечта Одоевского в создании толстого, всесторонне освещавшего русскую жизнь журнала, которому он посвятил не один проект. "Цель Отеч. Зап." - стояло в программе обновленных "Отечественных записок", напечатанной в N 43 "Литературных прибавлений" за 1838 г. (стр. 856-858), - "споспешествовать, сколько позволяют силы, русскому просвещению по всем его отраслям, передавая отечественной публике все, что только может встретиться в литературе и в жизни замечательного, полезного и приятного, все, что может обогатить ум знанием или настроить сердце к восприятию впечатлений изящного, образовать вкус. На этом основании "Отечественные записки" должны сделаться и сделаются журналом энциклопедическим в полном значении этого слова, то есть будут вмещать в себя все заслуживающее особенного внимания русского читателя в области наук, словесности, искусства и промышленности". А. П. Могилянский в своей статье "А. С. Пушкин и В. Ф. Одоевский, как создатели "От. Зап." (Известия Академии наук СССР, серия истории и философии, т. VI, N 3, М. 1949, стр. 209-226), сопоставляя эти программные данные с письмами Одоевского к Пушкину, с программой "Русский сборник", убедительно показывает, что последняя предвосхищена проектами "Современника" и "Русского сборника". Обследование обеих архивов: Одоевского и Краевского - показало, что существовал договор редакции журнала в лице Одоевского и Заблоцкого-Десятовского и Краевского с явным приоритетом в начальные годы издания на стороне Одоевского. И только сознательное затушевывание этой роли Краевским оставило в тени деятельность Одоевского как редактора и издателя "Отечественных записок".

   Недаром в своей записной книжке 40-х годов Одоевский писал: "С летами я замечаю, что сделал в жизни большую глупость: я старался на сем свете кое-что делать, и учился искусству кое-что делать - но забыл искусство рассказывать о том, что я делаю" (ОР ГПБ, фонд Од., оп. N 1, п. 95, л. 33).

   Более ста пятидесяти писем Краевского к Одоевскому говорят о непрерывной руководящей и творческой работе писателя в журнале. Участие его, как писателя, было чрезвычайно важно для Краевского. Об этом говорит его письмо (18 января 1844 г.) к Одоевскому по поводу рассказа "Живой мертвец". "Что же, отец мой? Вы приводите меня в судорожное состояние! Уже 18-е число, а у меня нет ни строчки "Живого мертвеца". Бога ради, пришлите. Иначе мне плохо будет. Пришлите хоть что-нибудь" (ОР ГПБ, фонд Од., опись N 2, пер. 644, стр. 20).

   Серьезную размолвку между ними составил вопрос о печатании "Живого мертвеца" под псевдонимом Безгласного. Краевскому очень важно было иметь в числе сотрудников В. Ф. Одоевского, поэтому в одном из писем он решительно настаивает: "Избавьте меня от безвестного псевдонима - зачем это? Под статьею стоит 1838 г., в прошлом месяце вы печатали полную свою фамилию в "Современнике"; на днях выйдут книги с полным вашим именем, и в них будет эта статья: почему же только в "Отечест. записках" надо прятаться за псевдонимом?.. Перемените непременно Безгласного на Одоевского" (Из неопубликованного письма А. А. Краевского от 27 янв. 1844 г. ОР ГПБ, фонд Од., оп. N 2, пер. 644, стр. 25).

   Рассказ был напечатан под литерами: "к. В. О."

   Псевдонимами Одоевский обильно пользовался на протяжении всей своей литературной деятельности. Из наиболее употребительных известны: к. В. О.; Одвский, Одвск.; В. О-й; Ь, Ъ, й, С, Ф.; Безгласный; Московский обыватель; Тихоныч; Дедушка Ириней; Иринарх Модестович Гомозейко; Плакун Горюнов; У - У; XXX; Питер Биттерман; Филат Простодумов; Любитель музыки и мн. др.

   Белинский писал о произведениях писателя, типа "Бригадир", "Бал", "Насмешка мертвеца" и "Живой мертвец": "Их цель - пробудить в спящей душе отвращение к мертвой действительности, к пошлой прозе жизни и святую тоску по той высокой действительности, идеал которой заключается в смелом, исполненном жизни сознании человеческого достоинства" (В. Г. Белинский, т. VIII, стр. 305).

   Не случайно Достоевский в своем первом произведении "Бедные люди" ставит эпиграфом цитату из "Живого мертвеца" Одоевского. Даже интонация разговорного языка героя переходит в повесть Достоевского, и эпиграф кажется частью письма Макара Девушкина.

   "Ох, уж эти мне сказочники! Нет чтобы написать что-нибудь полезное, приятное, усладительное, а то всю подноготную в земле вскрывают! Вот уж запретил бы им писать! Ну на что это похоже, читаешь... невольно задумаешься, а там всякая дребедень и пойдёт в голову; право бы, запретить бы им писать; так-таки просто вовсе бы запретить" (стр. 39).

  

   Афеньский язык - условный воровской язык. В архиве Одоевского (фонд Од., опись N 1, пер. 2, стр. 140) отражены занятия Одоевским воровским языком. На отдельном листке выписаны 115 слов и "выражений, употребляемых на воровском языке" (Argos).

   ...нашей газеты - намек на реакционную газету "Северная пчела", издававшуюся Булгариным и Гречем и вызывавшую негодование Одоевского, неоднократно засвидетельствованное в его статьях, произведениях, записных книжках и письмах.

   "Волшебная флейта" (1791) - опера Вольфганга Амадея Моцарта.