Кохановская Надежда Степановна - Любила

1123;лъ балъ, она много передумала и перечувствовала, сидя за раскрытой книгою. Вдругъ услышала, что къ ней кто-то вошелъ и остановился.

   - Что тебѣ надобно? сказала она, называя своего человѣка по имени.

   Лакей не отвѣчалъ.

   Катерина оборотилась: это былъ Черновецк³й. Въ первую минуту, при видѣ его блѣднаго, взволнованнаго лица, ей стало жаль его.

   - Что вамъ угодно? сказала она.

   - Вы не хотѣли танцовать на моемъ балѣ? Балъ веселъ и я очень веселъ.

   - За вами ваше право веселости.

   - Такъ вы не будете танцовать?

   - Не буду, оказала Катерина.

   - А почему вы не будете?

   - Потому, что не хочу.

   - А почему вы не хотите?

   Черновецк³й дерзко разсмѣялося.

   - Я именно пришелъ сюда, чтобы вы захотѣли.

   - Въ самомъ дѣлѣ, monsieur Черновецк³й? сказала, поднимаясь, Катерина. Неужели вы о-сю-пору не убѣдились, что я полная госпожа своего хочу и нехочу!

   Говоря эти слова, Катерина позвонила. Вошелъ ея человѣкъ.

   - Проводи Станислава Викентьича...

   Такъ кончилась у Катерины истор³я ея съ Черновецкимъ, и началась его собственная.

   На другой день, молодой объявилъ полному свадебному комитету и предсѣдательствующей Глафирѣ Петровнѣ, что ему нельзя оставаться долѣе, и онъ уѣзжаетъ сегодня, сейчасъ.... Можно себѣ представить нѣмое удивлен³е, ропотъ и за тѣмъ материнск³е стоны Глафиры Петровны. Ей разстаться съ ангеломъ ея жизни и такъ внезапно!.. она не ожидала того и простирала объят³я. Софья Максимовна бросилась въ нихъ.... Черновецк³й сказалъ своей молодой супругѣ: что онъ вовсе не такъ жестокъ и что Соф³я Максимовна можетъ остаться, если ей въ такой мѣрѣ тяжела разлука съ родными... Софья Максимовна однако не осталась, какъ и слѣдовало ожидать.

   При своемъ поспѣшномъ отъѣздѣ, молодые не успѣли даже проститься съ Катериною.

  

  

   Прошло три года. Супруги Черновецк³е успѣли разъѣхаться, Глафира Петровна получила ман³ю: говоря о чемъ бы то ни было, приводить къ разговору: "Что зять у нея не оцѣнилъ ея ангела небеснаго..." хотя сама очень хорошо знала цѣну этому ангелу и бранилась съ нимъ ежедневно, пока на порогѣ не появлялись гости.

   Катерина тоже не жила ужъ въ домѣ брата. Хотя на бывшихъ консил³умахъ и конференц³яхъ, Глафира Петровна всегда заставляла свою Аннушку отходить къ окну и не слушать, что госпожа будетъ говорить, но Аннушка все прекрасно слышала и переносила вѣсти въ дѣвичью и въ кухню. Прислуга Катерины съ негодован³емъ слушала, какъ хотятъ ея барышню выжить изъ комнатъ, которыя покойная матушка приготовила ей въ отцовскомъ домъ. У Катерины была любимая дѣвочка, которую очень любила въ послѣднее время Настасья Николаевна. Катерина Григорьевна взяла ее къ себѣ, холила ее, наряжала, сама учила грамотѣ, и Таня была всей душей предана барышнѣ.

   Въ одинъ изъ томительныхъ вечеровъ, Катерина, до изнеможен³я напоивши душу музыкою и слезами, лежала въ полузабытьи, у себя на диванъ. Вдругъ она почувствовала, что возлѣ нея кто-то стоитъ, плачетъ надъ нею и беретъ ея руки. Катерина очнулась: передъ нею, на колѣняхъ, стояла Таня. Дѣвочка взяла ея руки, положила ихъ къ себѣ на плечи и, въ слезахъ, начала безсвязно, но очень понятно, пересказывать слова Глафиры Петровны, разсказала ей, что Глафира Петровна даже съ своимъ кучеромъ сейчасъ разсуждала о томъ, что Катерина не должна занимать своихъ комнатъ и не играть такой важной роли, и что она, а не Катерина, главная въ домѣ. Таня перешла къ воспоминан³ю о Настасьѣ Николаевнѣ и, горячо цѣлуя руки Катерины, припадая къ нимъ смоченнымъ слезами лицомъ, добрая дѣвочка начала почти голосить, причитывая какъ по мертвому: "такъ ли бы оно было, если бы покойная барыня была жива? Встала бы она теперь, да посмотрѣла, послушала, что говорятъ, что барышнѣ мѣста нѣтъ въ отцовскомъ домѣ..." Все это было ужъ слишкомъ не по силамъ Катеринѣ. Съ нѣжност³ю, освобождая свои руки отъ поцѣлуевъ Тани, она цѣловала дѣвочку въ голову, повторяя, что это вздоръ, пустяки, что этимъ нечего огорчаться, и вдругъ сама зарыдала. У Тани высохли слезы отъ испуга, когда она услышала страшныя, истерическ³я рыдан³я.

   На другой день, Катерина вошла въ кабинетъ къ брату.

   Одну руку она положила на книгу, которую онъ читалъ, другую на плечо ему, и сказала.

   - Павелъ, я буду просить тебя объ одной вещи и знаю напередъ, что ты мнѣ откажешь, но я до тѣхъ поръ не отстану отъ тебя, пока ты не согласишься.

   - Это что-то важное, Катерина!... Впрочемъ, проси. Я не знаю, въ чемъ бы я могъ отказать тебѣ? проговорилъ Павелъ Григорьевичъ. Но какъ велико было его удивлен³е, когда она начала просить его выстроить домъ въ саду надъ Донцомъ.

   - Для кого домъ? спросилъ онъ.

   - Для меня, Павелъ.

   - Чтобы тебѣ жить въ немъ, когда ты выйдешь замужъ?

   - Чтобы жить теперь, братъ.

   - Хорошо, сестра, сказалъ Павелъ Григорьевичъ.- Но ужъ не говоря о томъ, что скажутъ люди,- что скажу я самому себѣ? что въ моемъ домѣ не стало мѣста родной сестрѣ? Павелъ Григорьевичъ взялъ ее за руку.- Тебя выжили изъ отцовскаго дома. Я не зналъ, что до того дошло.

   - Нѣтъ, Павелъ, нѣтъ! сказала Катерина, съ глубокой, грустной нѣжностью положивъ обѣ свои руки на руку брата: но дѣло въ томъ, что я хочу уединен³я, Павелъ! можетъ быть такого уединен³я, чтобы голоса не доходили ко мнѣ, и одинъ Богъ, въ велич³и природы, говорилъ моему печальному сердцу.

   Растроганная до слезъ, Катерина тѣмъ не менѣе постаралась ослабить впечатлѣн³е, которое она произвела на брата.

   - Слава Богу, Павелъ! продолжала она. - У тебя растетъ дочь, Настенька. Мои комнаты по праву принадлежатъ ей. Пусть она у своего отца поживетъ въ нихъ также привольно, какъ я жила у моей матери!... Братъ! ты позволяешь мнѣ выстроить домъ? Повторяю тебѣ, что я желаю уединен³я, чтобы голоса не доходили ко мнѣ; а здѣсь даже голосъ Глафиры Петровны касается моего слуха! Я не хочу его слышать.

   Павелъ Григорьевичъ молча всталъ. Заложивъ руки за спину, онъ прошелся по комнатѣ.

   - И мѣсто ужь назначено? глухо спросилъ онъ.

   - Назначено.

   - Когда же?

   - Немедля, какъ только ты дашь свое соглас³е, Павелъ.

   - А ежели я не дамъ его? живо спросилъ Павелъ Григорьевичъ. Но онъ тотчасъ умѣрилъ свой порывъ. - Ты независима, Катерина! сказалъ онъ. Мое соглас³е рѣшительно не нужно для тебя. Но, сестра! продолжалъ онъ, нѣжно и печально положивъ руку на голову молодой дѣвушки: - я тебѣ братъ, ты у меня одна сестра... Неужели, кромѣ этого соглас³я, я ничего не могу дать тебѣ, Катерина?

   - Ничего, братъ. Я бы сказала: помоги мнѣ, Павелъ! но помощи быть не можетъ.

   - Богъ тебѣ помощь, сказалъ Павелъ Григорьевичъ, будто благословляя сестру,- по-крайней-мѣрѣ не скажутъ, что ты, какъ отверженница, будешь жить въ лачугѣ. Я самъ составлю тебѣ планъ на домъ и выстрою его.

   Прошло очень немного времени, и въ одно лѣтнее утро священникъ отслужилъ молебенъ, окропилъ святою водою уединенное мѣсто на высокомъ берегу Донца; рабоч³е выпили по хорошей чаркѣ водки, перекрестились и Павелъ Григорьевичъ скомандовалъ:- Ну, ребята, съ Богомъ! начнемъ. Въ собственныя руки онъ взялъ лопатку и высоко взметнулъ первый комъ земли, которую начали рыть для заложен³я фундамента. Домъ былъ заложенъ и пошелъ рости "какъ грибъ", говорила Глафира Петровна.

   Павелъ Григорьевичъ весело говорилъ сестрѣ, что она будетъ жить "на сѣняхъ". Онъ хотѣлъ ей построить что-то въ родѣ терема, и изъ этого вышла круглая двухъэтажная башня, которая точно насквозь была прорѣзана сѣнями или длинной галлереей со сводами. Эти сѣни, заканчивавш³еся легкими полуарками, выходили къ сторонѣ рѣки на площадку тесанаго сѣраго камня. Самая площадка осьмнадцатью ступенями сходила къ рѣкѣ, въ которой отражался весь домъ. Нижн³й этажъ, собственно назначенный для теплицъ, чрезъ сверкающ³я стрѣльчатыя окна бросалъ свѣтъ въ зеленоватую глубину Донца. На прозрачномъ днѣ его отражалось розовое здан³е, унизанное, какъ перлами, рядомъ бѣлыхъ колоннъ, на которыя плескала рѣка, переливаясь въ розовыхъ оттѣнкахъ. Павелъ Григорьевичъ все хотѣлъ приспособить къ тому, чтобы его создан³е было маленькимъ чудомъ безъимянной долины. Онъ отдалилъ отъ него всѣ друг³я постройки (кухня и небольш³я службы совершенно скрыты были за деревьями), и одно легкое розовое здан³е, съ дѣвственной грац³озностью своихъ стройныхъ, бѣлѣющихъ колоннъ, виднѣлось, открытое со всѣхъ сторонъ, въ широкомъ вѣнцѣ темнаго дубоваго лѣса.

   Катерина на слѣдующую зиму перешла въ свой домъ. Нужно ли говорить о разнородныхъ толкахъ и мнѣн³яхъ, которыя возникли изъ того? Большинство утверждало, что Катерина любила Черновецкаго; но у ней отбили его, и бѣдной сиротѣ, которая еще не оправилась отъ удара, нанесеннаго ей смертью матери, естественно было упасть духомъ отъ встрѣчи съ новымъ поражен³емъ. "Она пала, пала!" восклицала одна краснорѣчивая дама. Но мужчины рѣшительно не допускали, чтобы Черновецк³й могъ предпочесть Софью Максимовну, если-бы Катерина подала ему хоть малѣйшую надежду, а иначе говорили они, должно признать, что Черновецк³й глупъ и слѣпъ, какъ сова при дневномъ свѣтѣ. Дамы не соглашались съ этимъ, и изо всего выходила истор³я, очень похожая на истор³ю похищен³я Чичиковымъ губернаторской дочки.

   Но что же дѣлала въ это время сама Катерина? Молчан³е и уединен³е сдѣлались единственнымъ выражен³емъ ея душевнаго настроен³я, и она всѣмъ сердцемъ отдалась ихъ нѣмой торжественности. - Жизнь Катерины была та же, что и прежде, только еще поэтичнѣе и грустнѣе казалась она въ совершенной свободѣ и независимости, не стѣсняемой теперь ни кѣмъ и ни чѣмъ. Вставала ли Катерина, уходила ли, приходила, медленно ли, живо ли поднималась она по сѣрымъ плитамъ ея лѣстницы, никто не ждалъ ее, и одинъ безмолвный домъ, съ сверкающими окнами и широкими сѣнями, принималъ свою одинокую хозяйку. Перемѣна была только въ томъ, что теперь Катерина и по ночамъ плавала въ своей лодочкѣ по широкой рѣкѣ. Звѣзды блестѣли, берега безразлично сливались съ темнѣющими массами деревъ; кое-гдѣ мерцалъ огонекъ на луговой сторонѣ за рѣкою и чѣмъ-то вызывающимъ западалъ въ душу Катерины. Она смотрѣла на него, и глаза ея разгорались; звучно падало весло въ воду, и лодка отчаливала отъ одной изъ бѣлыхъ, прибрежныхъ колоннъ, которыя стояли по сторонамъ лѣстницы и почти упирались въ темную струю рѣки. Катерина направляла лодку къ огоньку: чудно звучалъ ея серебристый голосъ въ тишинѣ ночи и лѣсныхъ береговъ, и мелодически, подъ мѣрные удары весла, разносились слова пѣсни:

  

   Шевелись же, весло, шевелися -

   А берегъ во мракѣ пропалъ...

  

   Весло переставало шевелиться, и не управляемая лодка, безъ звука и пѣсни, тихо скользила по течен³ю между пропадающими во мракѣ берегами. Но никогда не пѣла молодая дѣвушка стиховъ:

  

   Да что же? Зачѣмъ бы не ѣхать?

   Дождешься ль вечерней порой

   Опять и желанья и лодки,

   И весла и огня за рѣкой?...

  

   Она знала, что вечерней поры, лодки, весла и огня за рѣкою она дождется; но того желан³я сердца, которое томительно жило въ груди, никогда не дождаться ей.

   Можетъ быть, она теперь и желала бы, чтобы какое нибудь извѣст³е прозвучало въ ея уединен³и, какъ звучитъ порою струна на оставленной, запыленной гитарѣ; но все было безпробудно вокругъ нее. Для Юл³и Тимоѳеевны давно настали "друг³е дни, друг³е сны". Она забыла, что была когда-то довольно горячо занята Богомоловымъ, и совершенно перестала вспоминать о немъ. Она постоянно лечилась и, не смотря на свою болѣзнь, была хорошенькою и нарядною по прежнему. Въ своей вѣтренной добротѣ и нѣжности къ кузинѣ, она не оставляла ее, приходила посидѣть въ ея новомъ домѣ, попрыгать, какъ ребенокъ, съ крутыхъ ступеней лѣстницы и, будто подразнивая прекрасную звучность тихихъ береговъ, прокричать имъ какую нибудь веселенькую глупость. Берега повторяли ее, и живой смѣхъ Юл³и Тимоѳеевны проносился надъ рѣкою, какъ разъигравшаяся ласточка, часто мелькавшая здѣсь же. Но Юл³я Тимоѳеевна это время почти не жила въ деревнѣ, и даже теперь, не смотря на достовѣрный слухъ, что гусарск³й полкъ придетъ въ окрестности, она уѣзжала на цѣлое лѣто куда-то къ водамъ лечиться. Катерина оставалась совершенно одна. Лизавета Максимовна любила ее и даже очень любила. Но милая Лизавета Максимовна принадлежала къ тѣмъ женщинамъ, которыя умѣютъ любить своихъ мужей, дѣтей, болонокъ; все же прочее, не входящее въ эту, очень тѣсную категор³ю, хотя имѣетъ иногда рѣдкое счастье пользоваться ихъ любов³ю; но эта любовь не даетъ ничего, рѣшительно ничего. Лучше, если-бы ея не было вовсе!

   Но Павелъ Григорьевичъ любилъ сестру и, можетъ быть, въ и часы, когда поцѣлуи Лизаветы Максимовны не отвлекали его, онъ думалъ о ея положен³и...

   Домъ Катерины стоялъ почти въ полуверстѣ отъ дома брата, и ихъ раздѣлялъ глубок³й оврагъ, чрезъ который Павелъ Григорьевичъ перекинулъ дугою красивый мостикъ, замыкавш³йся легонькой рѣшеткою, а за нимъ начинались ни для кого недоступныя владѣн³я Катерины.

   Такъ прошли 3 года. У Павла Григорьевича родился сынъ, а за нимъ еще дочь, которую Лизавета Максимовна хотѣли было назвать Глафирой; но Павелъ Григорьевичъ рѣшительно не согласился и назвалъ Катериной - что, разумѣется, стоило слезъ Лизавете Максимовнѣ. У мосье Де-Соля умерла жена и онъ, съ крепомъ на рукѣ, явился въ кабинетъ къ Павлу Григорьевичу и объявилъ ему, что онъ, принося жертву праху de la meilleure des femmes, остается въ домѣ Павла Григорьевича навсегда,- jusqu'à la fin de ses jours.

   Такого рода событ³я домашней жизни шли своимъ путемъ вокругъ Катерины и одно изъ нихъ на мгновен³е поразило ее. Войдя однажды въ кабинетъ къ брату, она услышала стукъ отъѣзжавшаго экипажа.

   - Приди ты двумя минутами раньше, Катерина, сказалъ Павелъ Григорьевичъ, и, знаешь, кого бы ты застала у меня? Богомолова.

   - Ты развѣ знакомъ съ нимъ? сказала Катерина, невольно отступивъ къ окну.

   - И да и нѣтъ, отвѣчалъ Павелъ Григорьевичъ.- Онъ почти не живетъ здѣсь, но пр³ѣзжалъ по дворянскому дѣлу; мы познакомились и, кажется, нашли кое-что, заслуживающее уважен³я другъ въ другѣ. Славный человѣкъ, что бы тамъ ни говорили! добавилъ Павелъ Григорьевичъ, махнувъ рукою.

   Было 29 ³юня, день его имянинъ. Довольно рано Катерина пришла въ домъ брата, чтобы подъ своимъ надзоромъ уставить комнаты цвѣтами и драпировать бѣлыя стѣны зала зеленью и алыми розами. Среди суетящейся прислуги, буквально засыпанная цвѣтами, живая и дѣятельная, въ бѣломъ, развѣвающемся утреннемъ платьѣ, показываясь у стѣнъ на лѣсенкахъ и становясь посреди зала на колѣни, чтобы видѣть букеты и разобрать ихъ, Катерина казалась живымъ представлен³емъ самой природы, украшавшей залу своими вѣтвями, цвѣтами и цѣлыми снопами блѣдно-золотистой, еще не совсѣмъ поспѣлой ржи.

   - О, моя ранняя птичка! сказалъ Павелъ Григорьевичъ, показываясь въ дверяхъ залы и протягивая сестрѣ руку, чтобы помочь ей сойти съ лѣсенки. Но Катерина остановилась на послѣднихъ ступенькахъ и, тряхнувъ своими широкими рукавами, осыпала накопившимися въ нихъ лепестками розъ всю голову Павла Григорьевича.

   - Это тебѣ мой имянинный подарокъ, сказала она. Цѣлуя съ живост³ю въ лобъ и въ прекрасные глаза брата, который въ свою очередь, какъ художникъ въ душѣ, съ улыбкою пожималъ руку сестрѣ, глядя, какъ ржаные колосья, перевитые розами, прекрасно убирали стѣны его зала...

   - Ты вчера поздно пр³ѣхалъ? говорила Катерина.

   - Очень.

   - Много билетовъ разослано на сегодня?

   Павелъ Григорьевичъ нѣсколько пр³остановился, чтобы взглянуть на сестру.

   - Ты скоро все забудешь, пустынница! сказалъ онъ. - Кто же на имянины приглашаетъ по билетамъ? Пр³ѣдетъ тотъ, кто захочетъ меня поздравить.

   - Ахъ! да, сказала Катерина.

   - Ахъ, да! повторилъ въ свою очередь Павелъ Григорьевичъ. - Прекрасно меня поздравилъ вчера нашъ предводитель.

   - Ты говоришь это такимъ тономъ... сказала Катерина, замѣчая странное выражен³е въ голосѣ брата.

   - Да, я вчера проглотилъ чудесную пилюлю.

   - Пилюлю? сказала Катерина, садясь на диванъ и не выпуская руки брата.- Пилюли вообще бываютъ горьки...

   - И эта очень не сладка, могу тебя увѣрить.

   У Павла Григорьевича потемнѣлъ лобъ и гордо раскрылись глаза.

   - Ты не хочешь знать, сказалъ онъ, о тѣхъ нелѣпостяхъ, которыя ходятъ въ обществѣ по случаю твоего уединен³я, заключен³я или, какъ теперь говорятъ, заточен³я?

   - Что же о нихъ знать? сказала Катерина.- Нелѣпости были и останутся нелѣпостями.

   - Отъ этого онѣ не легче, возразилъ Павелъ Григорьевичъ.- Знаешь ли, какой вопросъ сдѣлалъ мнѣ вчера предводитель?

   - Не знаю, отвѣчала съ милою улыбкою Катерина.

   - Я уже совсѣмъ уѣзжаю отъ него, прощаюсь съ нимъ, говорилъ Павелъ Григорьевичъ;- онъ пожимаетъ мнѣ руку и, выражая свое удовольств³е, съ какимъ онъ будетъ у меня сегодня, вдругъ говоритъ мнѣ: "А сестрицу вашу, Павелъ Григорьевичъ, я буду имѣть удовольств³е также видѣть?"

   - Что же ты находишь въ этомъ вопросѣ? спросила Катерина.

   Павелъ Григорьевичъ вспылилъ.

   - То, сказалъ онъ, что мы посмотрѣли другъ другу въ глаза, и я понялъ, что нелѣпые слухи, которые съ нѣкотораго времени стали распространяться: будто я держу тебя въ заточен³и, чтобы такъ или иначе воспользоваться твоимъ имѣн³емъ,- дошли до того, что онъ, какъ предводитель, даетъ мнѣ знать, что онъ хочетъ видѣть тебя.

   Катерина, встревоженная, встала.

   - Что же ты ему отвѣтилъ? спросила она.

   - Я? сказалъ Павелъ Григорьевичъ... Я поклонился ему довольно низко и, такъ какъ онъ теперь исполняетъ должность губернскаго предводителя, сказалъ ему: "Ваше превосходительство! удовольств³е ваше видѣть сестру ною совершенно зависитъ отъ ея удовольств³я видѣть васъ", поклонился и вышелъ.

   - Но этого нельзя оставить такъ, сказала Катерина. - Въ моемъ гардеробѣ найдется еще бѣлое платье. Я буду у тебя сегодня на балѣ, Павелъ.

   - Я тебѣ этого не позволю! горячо возразилъ Павелъ Григорьевичъ. - Это значило бы подтвердить всѣ эти прекрасные слухи. Ты столько времени скрывалась отъ людскихъ глазъ и вдругъ, едва предводитель намекнулъ мнѣ, ты являешься у меня на балѣ и пляшешь!

   - Да, точно, согласилась Катерина.

   Павелъ Григорьевичъ большими шагами прошелся раза два по комнатѣ.

   - Вздоръ, сказалъ онъ съ тою горячностью, къ которой способны только пылк³е, благородные люди.- Мы съ тобою, сестра, стоимъ выше этихъ дрязгъ, чтобы намъ обижаться, или печалиться ими... Слышишь: мой Павелъ громогласно возвѣщаетъ о своемъ пробужден³и. Пойдемъ, взглянемъ на дѣтей, сказалъ онъ.

   Балъ шелъ весело и живо; онъ только что еще начинался, а потому не было еще ни усталыхъ, ни скучающихъ: въ садъ и на балконъ никто не выходилъ еще освѣжиться, во всѣхъ комнатахъ болѣе или менѣе было пусто, и одна только бальная зала собрала въ себя всѣхъ гостей.

   Катерина тоже была не вдалекѣ отъ нея. Можетъ быть, единственно въ слѣдств³е того, что желан³е Катерины быть на балѣ, встрѣтило рѣшительное противодѣйств³е - ее будто что-то влекло къ открытымъ блистающимъ дверямъ. Она почти готова была вмѣшаться въ толпы крестьянъ, сошедшихся къ освѣщеннымъ окнамъ и густыми, сплошными массами прильнувшихъ къ нимъ. Разумѣется, она этого не сдѣлала. Въ бальномъ, бѣломъ нарядѣ, съ густыми, благоуханными локонами, спускавшимися на открытую шею, Катерина давно уже стояла въ ближней къ дому боковой аллеѣ и слушала музыку, или лучше сказать, музыку собственной души съ приливающими къ ней воспоминан³ями. Точно такая же ночь тихая, теплая, серебромъ окаймленная, живо припомнилась Катеринѣ. Казалось, прекрасный праздникъ Марьи Львовны, какъ видѣнный когда-то сонъ, сбывался наяву. Надъ вершинами сада проносилась музыка, блистали огни, полуозаряя деревья; мѣстами выхваченныя полосою свѣта изъ темноты верхушки кустовъ, казалось, трепетали каждымъ отдѣльнымъ листкомъ своимъ,- трепетали въ неподвижномъ воздухѣ, какъ-будто стенящемъ отъ замирающихъ въ немъ звуковъ... И трепетало сердце Катерины. Она прижала руку къ груди и неподвижно стояла подъ деревомъ, все также, какъ за шесть лѣтъ назадъ, приникнувъ къ нему кудрями. Все было, какъ прежде, только прежнюю дѣтскую беззаботность и радость смѣняли переполненная мѣра горя, выстраданнаго въ затаенномъ безмолв³и женской души...

   Мгла не яснѣла, но темнѣла вокругъ; наозаренныхъ полосахъ аллей стояли неподвижными колоннами высок³я деревья, давая между собою мѣсто легкой, вздрагивающей тѣни Катерины. Но не одна ея тѣнь была тутъ... поперегъ, застилая стволы деревьевъ, показалась на пескѣ аллеи другая, медленно двигавшаяся; она искала чего-то, поворачивая голову по сторонамъ. Ужасъ обнялъ Катерину. Прикованная имъ къ мѣсту, она смотрѣла, какъ двигалась длинная тѣнь и, выдвигаясь болѣе и болѣе, уже достигала ее... Катерина рванулась впередъ. Аллея, на которой она стояла, вела прямо къ ея мостику, и Катерина спѣшила къ нему, сохраняя полную увѣренность, что никакая тѣнь не можетъ туда за нею слѣдовать и перейти черту, разграничивающую ея отдѣльный, недоступный м³ръ, отъ другаго м³ра. Но что должна была она почувствовать, когда, спускаясь съ одной стороны крутой арки, явственно услышала, какъ кто-то всходилъ на другую сторону? Каменныя плиты мостика отдаются подъ его шагами, какъ онѣ никогда не отдавались подъ легкимъ шагомъ Катерины. Она не могла остановиться чтобы запереть рѣшетку. Ужасъ гналъ ее. Она готова была броситься бѣжать но въ слышимыхъ позади шагахъ было что-то покоряющее, овладѣвавшее ею: какъ бы тотъ, кто шелъ сзади, широкимъ шагомъ наступалъ на каждый шагъ ея и приковывалъ его къ землѣ. Кажется, остановись онъ, и Катерина бы остановилась но онъ шелъ... Катерина безотчетно, съ такимъ же точно инстинктомъ, какъ раненная птичка летитъ къ гнѣзду, спѣшила къ своему дому, и хотя бы кто-либо попался на встрѣчу! Прислуга глядѣла у оконъ бальнаго зала... Катерига широкимъ размахомъ отворила дверь въ свои сѣни, гулъ пошелъ по сводамъ уединеннаго дома; въ затихающемъ гулѣ слышались шаги... Почти не сознавая, что она дѣлаетъ и куда именно идетъ,- Катерина вышла на площадку. На мгновенье она пр³остановилась на ней и начала поспѣшно сходить съ пустыхъ ступеней лѣстницы, и неотступный другой сходилъ за нею...

   Катерина сошла съ пятой, съ десятой, двѣнадцатой ступени; стала на шестнадцатую и остановилась. Далѣе идти было некуда. Ото всей лѣстницы оставалась одна ступень, а на другую уже всплескивалась ропщущая рѣка.

   - Кто вы? сказала Катерина, оборачиваясь съ той быстрой рѣшимостью, на которую подвигаетъ крайность... Я васъ спрашиваю. Отвѣчайте мнѣ: кто вы?

   Береговые фонари, которые обыкновенно зажигались каждый вечеръ для случайныхъ катан³й Катерины, горѣли тускло и, обращенные на рѣку, почти не освѣщали лѣстницу, а тѣнь отъ дома, какъ щитомъ, покрывала ее, и въ густомъ сумракѣ бѣлѣли только двѣ бѣлыя колонны, и Катерина, вся въ бѣломъ, отклонившаяся нѣсколько назадъ и протянувшая впередъ руку съ своимъ повтореннымъ вопросомъ: "Кто вы?" Высокая, темная фигура стояла тремя ступенями выше и, не отвѣчая, сошла съ нихъ. Въ своей рѣшимости, Катерина не подалась назадъ. Она ничего не говорила, протянутая рука ея будто повторяла вопросъ: "Кто вы?"

   - Если вы не узнали меня, горестно оказалъ Михаилъ Ивановичъ, закрывая лицо руками: - то какъ же я смѣлъ пр³йти сюда!

   Катерина вскрикнула и будто окаменѣла на своемъ мѣстѣ.

   - Кто вы? произнесла она съ задушеннымъ воплемъ, опуская отяжелѣвшую руку на руку Михаила Ивановича.

   - Кто вы? еще разъ безсознательно пролепетали уста, когда сердце, замирая и томясь, знало уже, кто стоялъ передъ Катериною.

   - Зачѣмъ вы здѣсь? спросила она, будто пробудясь отъ сна. Молодая дѣвушка сдѣлала шагъ впередъ, и ея безчувственная рука затрепетала въ рукѣ Богомолова. Вы сказали мнѣ: "не искушайте меня", и я не искушала вамъ. Зачѣмъ же вы пришли... искушать меня? спрашивала она задыхающимся, чуть слышнымъ голосомъ. Идите! не стойте! Я вамъ говорю: идите! пока у меня еще есть сила сказать вамъ это. И будто, порываясь отойти, Катерина отворотила голову. Но какая-то тайная сила удерживала ее; рука, жаркая и трепетная, не отдѣлялась отъ руки Михаила Ивановича.

   - Что же вы стоите? съ страшнымъ усил³емъ надъ собою сказала Катерина, оборачиваясь къ Богомолову.

   Онъ стоялъ.

   - Она умерла, сказалъ онъ прерывающимся голосомъ.

   - О какой смерти вы мнѣ говорите? Развѣ вы думаете, что это не смерть: умирать сердцемъ, какъ умираю я? говорила, не помня себя, Катерина. Слышите, какъ стонетъ рѣка? Вы думаете, что я не засматривалась въ ея глубину? что не шептали мнѣ чего нибудь волны? Выплывая въ лодкѣ, вотъ туда, на середину, часто думала я: не кинуть ли этотъ домъ и не испытать ли, какъ хорошо тамъ, поглубже, подъ этими сверкающими волнами... И это жизнь? Такъ дайте мнѣ смерти - вѣдь это все, что вы можете дать мнѣ.

   Такъ вылилось, наконецъ, изъ души это безмолвное, затаенное горе! Катерина вся дрожала, дрожалъ и голосъ ея и распустивш³яся по плечамъ кудри....

   Сокрушенный, пораженный, Богомоловъ слушалъ ее. Сколько ни таилось для него блаженства въ этихъ словахъ, но ужасающая скорбь ихъ не давала сердцу чувствовать счастья.

   - Катерина Григорьевна?... отрывисто сказалъ онъ, и полный такого же страшнаго трепета, глядѣлъ на рѣку, безъ словъ, безъ поцѣлуя, прижимая руку Катерины къ трепещущей, замирающей груди своей.

   - Катерина Григорьевна! она умерла, повторилъ Михаилъ Ивановичъ. Та несчастная женщина умерла...

   - Какая? спросила Катерина съ страшнымъ спокойств³емъ. Этотъ порывъ души, сломивш³й вдругъ печать пятилѣтняго, затаеннаго молчан³я, истощилъ всѣ силы молодой дѣвушки. Она не понимала того счаст³я, о которомъ говорилъ ей Богомоловъ, и неопредѣленнымъ, странно усталымъ взглядомъ, смотрѣла на него.

   - Какъ мнѣ вамъ сказать? Та женщина.... она.... говорилъ Богомоловъ прерывающимся голосомъ, приникнувъ лицомъ къ обѣимъ рукамъ Катерины и покрывая ихъ слезами и горячими поцѣлуями. Катерина Григорьевна, эта женщина... умерла.

   - Умерла? съ разстановкою проговорила Катерина, поднося руку ко лбу... Царство небесное! начала было она и не окончила. Посадите меня, я не могу стоять, прошептала она.

   Михаилъ Ивановичъ, въ порывѣ нѣжной заботливости, обвилъ ее руками и хотѣлъ помочь ей опуститься на ступеньку лѣстницы.т

   - Позвольте! вдругъ крикнула Катерина, выпрямившись и прислонясь къ колоннѣ. Эта женщина умерла, повторила она. А по какому праву и для чего вы явились ко мнѣ съ этимъ извѣст³емъ?

   - Катерина Григорьевна! вашъ голосъ... вы отвергаете меня?.. спрашивалъ смущенный и удивленный Богомоловъ.

   Катерина не отвѣчала. Она была не только не нѣжна, но почти сурова. Она сѣла на ступеньку лѣстницы и припала на руку головою. Какъ она плакала! Но это не были слезы любви и счастья.... Михаилъ Ивановичъ это хорошо чувствовалъ.... Онъ стоялъ передъ Катериною... То были слезы невыплаканнаго горя, слезы пятилѣтнихъ, никому незнакомыхъ, въ глубину души затаенныхъ страдан³й! И въ эту минуту вся жгучесть прошлаго терзан³я, его неутомимая тоска, его мертвящая безнадежность,- вставали въ душѣ съ ужасающей силою, и Катерина плакала и сидѣла, склонясь на руку, болѣе печальная, чѣмъ когда либо, потому что она никогда не давала такой свободы своимъ чувствамъ.

   - Что же вы? сказала она съ кротостью и какимъ-то грустнымъ изнеможен³емъ, протягивая Михаилу Ивановичу руку.

   Онъ сѣлъ у ея ногъ.

   - Вы спрашиваете, почему я пришелъ къ вамъ съ этимъ извѣст³емъ? Не знаю. Богъ послалъ меня. Я долго ничего не зналъ о васъ. Вы удалились изъ общества; объ этомъ вездѣ такъ много говорили; отыскивали причину этому и не находили... Я столько думалъ объ этомъ, что разучился думать о всемъ другомъ... И вдругъ, Катерина Григорьевна, послѣ одной ночи тяжкихъ, одному Богу извѣстныхъ страдан³и, я просыпаюсь изнеможенный, открываю окно, чтобы истомленной грудью дохнуть свѣжаго воздуха, и душа моя прос³яла, какъ с³яло утреннее проснувшееся небо... Не знаю какъ, не могу вамъ сказать: отчего, почему, но я узналъ, Катерина Григорьевна, что имѣю на то право и думалъ, что мнѣ этого блаженства станетъ на всю жизнь; но нѣтъ! жизнь сердца требовательна, какъ и всякая жизнь... Она наконецъ заболѣла,- продолжалъ тяжело, вздохнувъ, Михаилъ Ивановичъ. Докторъ мнѣ объявилъ, что должно всего опасаться. У меня сердце дрогнуло.... У постели умирающей, кромѣ видимой борьбы жизни со смерт³ю, началась еще другая борьба на жизнь и смерть. "Чья возьметъ?" думалъ я. Возьметъ та сторона, которой Богъ судилъ. Но я долженъ былъ дѣлать свое дѣло. Я сталъ у этой постели. Я за сто верстъ посылалъ за докторами. Шесть недѣль, Катерина Григорьевна, я своими руками переворачивалъ эту женщину и спалъ у ея ногъ, какъ бы спалъ у вашихъ. Она поздоровѣла...

   Катерина поднялась во весь роотъ.

   - Сядьте! произнесъ Богомоловъ, касаясь края ея платья. Послушайте меня далѣе... Она точно стала выздоравливать, но я, Катерина Григорьевна... я былъ боленъ или желалъ умереть - не знаю; только мнѣ надобно было собраться съ силами. Я уѣхалъ.

   Михаилъ Ивановичъ, подъ вл³ян³емъ томительнаго воспоминан³я, остановился.

   - Вы, вѣроятно, слышали, продолжалъ онъ:- что несчастная женщина привержена была къ разнымъ нелѣпостямъ ворожьбы. Воспользовавшись моимъ отсутств³емъ, она захотѣла лечить себя тѣми же средствами, и едва прошла недѣля, какъ мнѣ прискакали сказать, что она умираетъ и, пока я пр³ѣхалъ, ее уже не было на свѣтѣ.... Но я успѣлъ посѣдѣть, сказалъ Богомоловъ. Катерина Григорьевна! я сѣдъ!

   - Слышу.

   И минутъ десять прошло въ совершенномъ молчан³и, и только рѣка съ тихимъ ропотомъ плескалась въ берега.

   - Но вы, Катерина Григорьевна!... Дайте мнѣ узнать все, что было съ вами; день за днемъ, часъ за часомъ.... сказалъ Михаилъ Ивановичъ, приникнувъ головою къ колѣнямъ Катерины. Вѣдь пять лѣтъ! Что вы дѣлали эти пять лѣтъ?

   - Любила.