Киплинг Джозеф Редьярд - Рикша-призрак и другие рассказы

какие у него достоинства? - сказала м-с Маллови.

  

  Но м-с Хауксби нежно прожужжала, низко наклонив голову над страницами новой книжки: "На ловца и зверь бежит, дорогая моя" - у этой особы был необузданный язычок.

  

  Через месяц она возвестила о своем намерении нанести визит м-с Дельвиль. Обе - и м-с Хауксби, и м-с Маллови - были еще в утренних капотах, и во всем доме царило чрезвычайно мирное настроение.

  

  - Я пошла бы, в чем сидела, - сказала м-с Маллови. - Это было бы деликатным комплиментом ее стилю.

  

  М-с Хауксби рассматривала себя в зеркало.

  

  - Я пошла бы, не переодеваясь, чтобы показать ей, какие должны быть утренние капоты. Это могло бы развеселить ее. Но в самом деле я надену белое платье - эмблема юности и невинности - и новые перчатки.

  

  - Я советовала бы надеть что-нибудь потемнее, если вы действительно пойдете! Белое очень пострадает от дождя.

  

  - Ничего. Я хочу возбудить ее зависть. По крайней мере, попробую, хотя мало надежды на женщину, которая привыкла носить кружевные воротнички.

  

  - Праведное небо! Когда же она была так одета?

  

  - Вчера, на прогулке верхом с танцмейстером. Я встретила их на Джакко, и кружева уже размокли от дождя. К довершению эффекта ее шляпа была не первой свежести и держалась на резинке под подбородком. Я могла только презирать ее.

  

  - Мальчик Хаулей был с вами? Как он отнесся к этому?

  

  - Ну разве может мальчик замечать такие вещи? Могла ли бы я любить его, если бы он был такой? Он рассматривал ее нахальнейшим образом и как раз в то время, когда я думала, что он обратил внимание на резинку, он сказал: "Есть что-то привлекательное в этом лице!" Я немедленно задала ему головомойку. Я не особенно люблю, когда мальчики разговаривают о привлекательных лицах.

  

  - За исключением вашего, конечно. Но я не удивлюсь, если Хаулей нанесет ей визит.

  

  - Это уже запрещено ему. Будет с нее танцмейстера и его жены, когда она приедет. А любопытно было бы видеть м-с Дельвиль и м-с Бент вместе.

  

  М-с Хауксби отправилась и через час вернулась слегка возбужденная.

  

  - Нет границ вероломству юности! Я приказала Хаулею, если он ценит наши отношения, не наносить ей визита. И первый человек, на которого я наткнулась - буквально наткнулась - в ее маленькой, темной и тесной гостиной, был Хаулей. Она заставила нас ждать десять минут и затем появилась, надев на себя что-то из корзины с грязным бельем. Вы знаете, дорогая, какой я могу быть, когда постараюсь. Я была великолепна, ве-ли-ко-лепна! Поднимала глаза к нему в невинном созерцании, опускала их долу в великом смущении, конфузливо вертела в руках ридикюль и так далее. Хаулей хихикал, как девочка, а я уничтожала его грозными взглядами.

  

  - А она?

  

  - Она сидела, съежившись, в углу кушетки, с таким видом, как будто страдала от сильнейших болей в желудке. Я с трудом удерживалась, чтобы не расспросить ее о симптомах болезни. Когда я поднялась, чтобы уходить, она хрюкала совершенно как буйвол в воде, когда ему лень двинуться с места.

  

  - Неужели и это было?

  

  - Стану я выдумывать, Полли! Лень, настоящая лень, ничего иного... Или она была так одета, что могла только сидеть. Я пробыла там лишних четверть часа, чтобы проникнуть в этот мрак, чтобы разгадать обстоятельства, в которых она живет, пока она сидела, свесив язык на сторону.

  

  - Лю-си!

  

  - Хорошо, язык возьму обратно, хотя я уверена, что если этого не было при мне, то было тотчас же после моего ухода из комнаты. Во всяком случае, она лежала, как чурбан, и хрюкала. Спросите мальчика Хаулея, дорогая. Я верю, что это хрюканье должно было выражать что-нибудь, но это было так неясно, что я не могла разобрать.

  

  - Вы положительно неисправимы.

  

  - Неисправима! Будьте со мной вежливы, я жажду мира и почета, не отнимайте мое единственное удобное кресло перед окном, и я буду кротка, как ягненок. Но я не выношу, когда вместо разговора слышу рычанье или хрюканье. Вам это нравится? Представьте себе, что она излагает вам свои взгляды на жизнь, на любовь к танцмейстеру и делает все это нечленораздельными звуками.

  

  - Вы придаете слишком большое значение танцмейстеру.

  

  - Он пришел, когда мы уходили, и неряха просияла при виде его. Он со смаком улыбнулся и расположился в этой темной конуре с подозрительной фамильярностью.

  

  - Не будьте так беспощадны. Единственный грех, которого я не могу простить.

  

  - Прислушайтесь к голосу истории. Я описываю только то, что видела. Он вошел, куча на диване зашевелилась, Хаулей и я поспешили откланяться. Он разочарован, но тем не менее я сочла своей обязанностью отчитать его за это посещение. Вот и все.

  

  - А теперь сжальтесь над несчастным созданием и танцмейстером и оставьте их в покое. В конце концов, они не причинили вам никакого вреда.

  

  - Никакого вреда? Одеваться так демонстративно, чтобы быть камнем преткновения для доброй половины населения Симлы, и видеть эту особу Бог знает как одетую - я не возношу хулу на имя Божие, но ведь, как вам известно, он одел полевые лилии - и эта особа привлекает к себе взоры мужчин и некоторых интересных мужчин? Разве этого не достаточно? Я раскрыла глаза Хаулею.

  

  - И как же отнесся к этому милый юноша?

  

  - Отвернул розовую мордочку и смотрел вдаль на голубые холмы, как огорченный херувим. Разве я уж так свирепа, Полли? Скажите мне, скажите, и я успокоюсь. Иначе я пойду на улицу и всполошу всю Симлу какими-нибудь экстравагантными выходками. Ведь, кроме вас, нет ни одной женщины в стране, которая могла бы понять меня, когда я... когда я... ну как это сказать?

  

  - TЙte-fЙlИe, - подсказала м-с Маллови.

  

  - Именно! А именно позавтракаем. Светские обязанности утомительны, и как м-с Дельвиль говорит...

  

  Здесь м-с Хауксби, к величайшему изумлению вошедшей прислуги, разразилась рычаньем и хрюканьем, а м-с Маллови беспомощно смотрела и слушала.

  

  - Господи, прости наши прогрешения, - проговорила м-с Хауксби набожно, возвращаясь к человеческой речи. - Но таким образом разговаривают некоторые женщины. Очень хотела бы я повидать м-с Бент. Я ожидаю больших осложнений с ее приездом.

  

  - Все подобные осложнения стары, как эти горы! - проговорила м-с Маллови. - Через все это я прошла - через все!

  

  - И все-таки не поняли, что никогда ни мужчина, ни женщина не поступают два раза одинаково. Теперь я старюсь, но когда-то была молода - и если я приду со временем к вам, дорогой мой скептик, и положу голову к вам на колени, вы узнаете, что жизнь моя клонится к закату. Но никогда, нет, никогда, я не потеряю интерес к мужчинам и женщинам. Полли, я предвижу, что эта история кончится плохо.

  

  - Я иду спать, - спокойно заявила м-с Маллови. - Мое правило - не вмешиваться в дела мужчин или женщин, пока они сами не посвятят меня в них. - И она с достоинством удалилась в свою комнату.

  

  Любопытство м-с Хауксби скоро было удовлетворено. М-с Бент приехала в Симлу через несколько дней после вышеприведенной интересной беседы и уже гуляла под руку с супругом по Мэлю.

  

  - Вот! - глубокомысленно сказала м-с Хауксби, потирая свой нос. - Это последнее звено цепи, если не считать супруга Дельвиль, кто бы он ни был. Посмотрим, Бенты и Дельвили живут в одной гостинице. Уодди презирает Дельвиль. Вы знаете Уодди? Она почти так же толста, как неряха. Уодди также ненавидит супруга Бента, за что душа ее вознесется на небо, если только другие грехи не будут слишком перетягивать.

  

  - Не богохульствуйте, - остановила м-с Маллови. - А мне нравится лицо м-с Бент.

  

  - Я говорю про Уодди, - возразила м-с Хауксби мягко. - Уодди примет под свое покровительство супругу Бент, заняв у нее предварительно все, что только можно занять, начиная со шпилек до сапог ее детей. Такова, дорогая моя, жизнь в отеле. Уодди посвятит супругу Бент в дела танцмейстера и неряхи.

  

  - Люси, вы нравитесь мне больше, когда не заглядываете во внутренние комнаты людей.

  

  - Пусть другие заглядывают в их гостиные. И помните, что бы я ни делала и куда бы ни смотрела, я никогда не скажу того, что скажет Уодди. Будем надеяться, что сдобная улыбка танцмейстера и его манера педагога смягчат сердце этой коровы, его супруги. Но если верить молве, маленькая м-с Бент может быть очень сердита при случае.

  

  - Но на что ей сердиться?

  

  - На что! Танцмейстер уже сам по себе достаточная причина для этого. Как это? "Заблуждения его кладут печать на лицо его". Я верю, что танцмейстер способен на многое дурное, потому и ненавижу его. А неряха так отвратительно одевается...

  

  - Что тоже способна на всякое беззаконие? Я всегда предпочитаю лучше думать о людях. Это гораздо спокойнее.

  

  - Очень хорошо. Я предпочитаю верить в худшее. Это предохраняет от излишней расточительности чувств. И вы можете быть вполне уверены, что Уодди верит вместе со мной.

  

  М-с Маллови посмотрела и ничего не ответила.

  

  Разговор продолжался после обеда, пока м-с Хауксби одевалась для танцев.

  

  - Я очень устала, не пойду, - сказала м-с Маллови, и м-с Хауксби оставила ее в покое до двух часов ночи, когда разбудила энергичным стуком в дверь.

  

  - Не сердитесь, дорогая, - сказала она. - Идиотка айя ушла домой, и никто не мог впустить меня.

  

  - Это очень печально, - сказала м-с Маллови угрюмо.

  

  - Ничего не поделаешь! Я одинокая, покинутая вдова, но не могу же ночевать на улице. К тому же какие новости я принесла! О, не прогоняйте меня, голубчик! Неряха... танцмейстер... Я и мальчик Хаулей... Знаете Северную веранду?

  

  - Как я могу разговаривать с вами, когда вы так мечетесь вокруг меня? - протестовала м-с Маллови.

  

  - О, я забыла. Я буду продолжать свое повествование, хотя и не вижу ваших глаз. А вы знаете, что у вас прелестные глаза, дорогая? Ну, начинаю. Мы сидели в ложе с Хаулеем, а она сидела с ним в соседней и говорила ему...

  

  - Кто? Кому? Объясните.

  

  - Вы знаете, о ком я говорю, - неряха и танцмейстер. Нам было слышно каждое слово, и мы слушали без зазрения совести, особенно мальчик Хаулей. Полли, мне положительно нравится эта женщина!

  

  - Это интересно. Ну, продолжайте. Что случилось дальше?

  

  - Сию минутку. А-ах! Благословенный покой! Я готова была отказаться от наблюдения за ними в последние полчаса. Но все-таки я пересилила себя, и, как уже сказала, мы слушали и слышали все. Неряха растягивала слова больше обыкновенного. "Слу-шай-те, вы, ка-жет-ся, го-во-ри-ли, что влю-бле-ены в ме-ня?" - сказала она, и танцмейстер подтвердил это в таких выражениях, что я возненавидела его еще сильнее. Неряха подумала некоторое время. Затем мы услышали следующую фразу: "Послу-шай-те, м-р Бент, по-чему вы такой ужас-ный лгун?" Я едва удержалась, чтобы не закричать, когда танцмейстер стал оправдываться от возводимого на него обвинения. Кажется, он не говорил ей ни слова о том, что женат.

  

  - Я говорила, что нет.

  

  - Вероятно, она приняла это очень близко к сердцу. Минут пять она тянула, упрекая его в вероломстве, и в конце концов говорила с ним, как мать с сыном. "У вас есть своя собственная прелестная жена, - сказала она. - Она даже слишком хороша для такого старого толстяка, как вы. И вы никогда ничего не говорили мне о ней. Я много думала об этом и еще раз повторяю, что вы лгун". Ну не восхитительно ли это? Танцмейстер бормотал какой-то вздор без конца, так что Хаулей вышел из терпения и сказал, что хотел бы вздуть его. И чем больше он трусил, тем больше возражал. А неряха, должно быть, совсем необыкновенная женщина. Она прямо сказала ему, что, будь он холостяк, она, может быть, и не устояла бы перед его преданностью к ней, но как муж другой женщины и отец прелестного ребенка он представляется ей безбожником, и больше ничего. И она опять завела свою волынку. "И я говорю вам это потому, что ваша жена сердится на меня, а я терпеть не могу ссориться с другими женщинами. И ваша жена мне так понравилась. А как вы провели последние шесть недель? Вы не должны были так поступать. Стыдно это для такого старого толстяка" как вы". Можете себе представить, как выкручивался из всего этого танцмейстер! "Теперь ступайте вон, - сказала она. - Я не хочу больше и говорить о том, что о вас думаю. И оставьте меня, пожалуйста, я буду сидеть здесь, пока не начнутся танцы". Ну можно ли было думать, чтобы эта тварь была такая?

  

  - Я никогда не изучала ее с таким вниманием, как вы. Но все это как-то странно. Что же было дальше?

  

  - Танцмейстер пытался льстить, упрекать, шутить, принимать какой-то невероятный тон, и я должна была щипать Хаулея, чтобы удержать его на месте. Она ничего не принимала, и, наконец, он вышел, проклиная себя, как герой плохого романа. Он был отвратительнее, чем когда-либо. Я хохотала. И право, я любовалась этой женщиной, несмотря на ее одежду. А теперь я пойду спать. Что вы обо всем этом думаете?

  

  - Я не намерена ни о чем думать до утра, - сказала м-с Маллови, зевая. - Может быть, она была права. Таким созданиям иногда удается говорить правду.

  

  Рассказ м-с Хауксби о подслушанном ею разговоре хотя и был приукрашен, но по существу не расходился с истинным фактом. По причинам, более всего известным ей самой, м-с Дельвиль, мрачная, отвернулась от м-ра Бента и прогоняла его от себя до тех пор, пока он не покорился. Обиженный всем этим, а главное, прозвищем "старый толстяк", м-р Бент дал понять своей жене, что в ее отсутствие он подвергался самым настойчивым преследованиям м-с Дельвиль. Он рассказывал об этом так часто и красноречиво, что в конце концов сам поверил своим словам, а его жена не могла никак надивиться нравам и обычаям "таких женщин". Когда факты начинали уже терять свою остроту, оказалась под рукой м-с Уодди, раздувавшая искры подозрения в душе м-с Бент. Мистеру Бенту жилось несладко, так как, если верить словам м-с Уодди, жена постоянно упрекала его за вероломство. Он оправдывался тем, что обаятельность его обращения и разговора с женщинами требует от него особой стойкости и осторожности. По его словам, ему не нужно было жениться, чтобы не доставлять мучений ни себе, ни жене. М-с Дельвиль одна оставалась неизменной. Она отодвинула свой стул на конец стола и, очутившись как-то вблизи м-с Бент, попробовала заговорить с ней. Последняя сухо отклонила попытку.

  

  - Будет с меня и того, что она уже сделала, - сказала она.

  

  - Опасная и коварная женщина, - нежно промурлыкала м-с Уодди. Хуже всего было то, что все другие отели в Симле были переполнены.

  

  

  

  - Полли, вы боитесь дифтерита?

  

  - Ничего на свете, кроме оспы. Дифтерит убивает, но не обезображивает. Почему вы спрашиваете?

  

  - Потому, что ребенок Бентов схватил дифтерит, и весь отель встал вверх дном вследствие этого. М-с Уодди забрала своих пятерых младенцев и скрылась. Танцмейстер струсил за свое драгоценное горло, и его несчастная жена не знает, что делать. Она совсем растерялась.

  

  - Откуда вы узнали все это?

  

  - Доктор Хаулен сейчас рассказал мне все это на Мэле. Управляющий отелем бранит Бентов, Бенты бранят его. Это совершенно беспомощная пара.

  

  - Так. Что же вы думаете делать?

  

  - Вот именно об этом я и хотела с вами поговорить. Как бы вы отнеслись к моему намерению перевезти сюда ребенка с матерью?

  

  - С непременным условием, что все это не имеет никакого отношения к танцмейстеру.

  

  - Он будет рад остаться в одиночестве. Полли, вы ангел. Женщина действительно в ужасном положении.

  

  - Но ведь вы ее совсем не знаете, беспечное вы существо. И хотите рисковать жизнью для спасения ее ребенка. Нет, Лю, я не ангел. Я запрусь в своей комнате и буду избегать ее. Но вы поступайте, как хотите. Только скажите мне, зачем вы это делаете?

  

  Глаза м-с Хауксби увлажнились. Она посмотрела в окно, потом на м-с Маллови.

  

  - Не знаю, - сказала она просто.

  

  - Милая!..

  

  - Полли!.. Однако надо приготовить комнаты. Надеюсь, что не более чем через месяц я снова получу возможность бывать в обществе.

  

  - И я тоже. Слава Богу, наконец-то я высплюсь, буду спать, сколько захочу.

  

  К величайшему изумлению м-с Бент, она очутилась здесь вместе с ребенком, прежде чем успела понять, где она находится. М-р Бент был бесконечно признателен, во-первых, потому, что боялся заразы, во-вторых, потому, что надеялся на примирение с м-с Дельвиль, оставшись с ней в одном отеле без жены. Чувство ревности м-с Бент уступило чувству страха за жизнь ребенка.

  

  - Мы можем доставлять вам хорошее молоко, - сказала ей м-с Хауксби, - наш дом ближе к дому доктора, чем отель, и, кроме всего этого, у нас вы не будете чувствовать себя во враждебном лагере. Где милейшая м-с Уодди? Она, кажется, была самым близким вашим другом?

  

  - Все они оставили меня, - сказала м-с Бент с горечью. - М-с Уодди уехала первая. Она сказала, что с моей стороны позорно распространять здесь болезни. Но разве я виновата, что маленькая Дора...

  

  - Очень мило! - заворковала м-с Хауксби. - Уодди сама зараза. И от нее она распространяется на всех. Я жила с ней стена в стену в Элизиуме год назад. Нам вы, как видите, не причиняете ни малейшего беспокойства, я в доме развесила простыни, пропитанные карболкой. Запах очаровательный, не правда ли? Помните еще, что я всегда у вас под рукой, и моя прислуга в вашем распоряжении, когда ваша уйдет обедать. И... и еще, если вы будете плакать, я никогда не прощу вам.

  

  Дора поглощала все внимание матери день и ночь. Доктор приходил три раза в день, и весь дом был пропитан запахом разных лекарственных и дезинфекционных снадобий. М-с Маллови держалась на своей половине, находя, что своим разрешением пустить в дом больного дифтеритом ребенка она принесла уже достаточную жертву на алтарь милосердия. Что же касается м-с Хауксби, то она была более полезна доктору в качестве помощницы, чем полуобезумевшая от страха мать.

  

  - Я ничего не понимаю в болезнях, - сказала м-с Хауксби доктору. - Но говорите мне, что делать, и я буду в точности исполнять все ваши предписания.

  

  - Не позволяйте этой безумной женщине целовать ребенка и вообще старайтесь, чтобы она как можно меньше няньчилась с ним, - сказал доктор. - Я бы, в сущности, и совсем удалил ее, если бы не боялся, что она умрет от беспокойства. Во всяком случае, она мне не помощница, и я рассчитываю больше на вас и на прислугу.

  

  И м-с Хауксби взяла на себя все заботы, хотя глаза ее глубоко запали и вокруг них появились круги от бессонных ночей и ей некогда было думать о своем туалете. М-с Бент цеплялась за нее, как маленький беспомощный ребенок.

  

  - Я знаю, что вы спасете мою Дору, правда? - спрашивала она по двадцать раз в день, и двадцать раз в день м-с Хауксби отвечала ей с неизменным мужеством:

  

  - Без сомнения, спасу.

  

  Но Доре не становилось лучше, и доктор, кажется, не выходил из дома.

  

  - Дело принимает, по-видимому, плохой оборот, - сказал он. - Я буду опять между тремя и четырьмя часами утра.

  

  - Спасибо, - сказала м-с Хауксби. - Я не знаю, что делать без вас, особенно с этой несчастной матерью.

  

  Ночь тянулась с томительной медлительностью. М-с Хауксби сидела в кресле у камина. Был танцевальный вечер в посольстве, и она думала о нем, глядя на огонь. М-с Бент подбежала к ней с горящими безумием глазами.

  

  - Проснитесь, проснитесь! Сделайте что-нибудь! Дора умирает! - лепетала она, вся дрожа. - Неужели она умрет?

  

  М-с Хауксби вскочила и бросилась к постели ребенка. Дора задыхалась, а мать в отчаянии ломала руки.

  

  - Что делать?.. Что делать?.. - кричала она. - Она мечется. Я не могу удержать ее. Почему доктор не сказал, что это может быть? Помогите мне! Она умрет!

  

  - Я... я никогда не видала умирающих детей, - бормотала м-с Хауксби. Не будем осуждать ее за слабость, вызванную бессонными ночами, - она опустилась на стул и закрыла лицо руками. Прислуга мирно храпела в углу.

  

  Послышался стук колес рикши, хлопнула дверь внизу, кто-то тяжелой поступью поднимался по лестнице, затем отворилась дверь в комнату, и вошла м-с Дельвиль. М-с Бент с плачем бегала по комнате, призывая доктора. М-с Хауксби зажала уши руками, уткнулась лицом в спинку кресла, дрожала при каждом хрипе, доносившемся с постели ребенка, и бормотала не помня себя: "Слава Богу, что у меня никогда не было детей! Слава Богу, что у меня никогда не было детей!"

  

  М-с Дельвиль взглянула на ребенка, потом взяла за плечи м-с Бент и сказала:

  

  - Ляпис! Скорее!

  

  Мать машинально повиновалась.

  

  М-с Дельвиль встала на колени у постели и раскрыла девочки рот.

  

  - О, вы убьете ее! - закричала м-с Бент. - Где доктор? Оставьте ее!

  

  М-с Дельвиль не ответила ни слова, продолжая хлопотать около ребенка.

  

  - Дайте ляпис и держите лампу за моим плечом! Делайте то, что я вам говорю.

  

  М-с Дельвиль снова наклонилась над ребенком. М-с Хауксби вся тряслась от рыданий, прижимаясь лицом к спинке кресла. В эту минуту прислуга сказала сонным голосом:

  

  - Сахиб доктор приехал.

  

  М-с Дельвиль повернула голову.

  

  - Вы пришли вовремя, - сказала она. - Девочка задыхалась, я прижгла ей горло.

  

  - Не было никаких признаков, указывающих на возможность этого. Я опасался только общей слабости, - сказал доктор, не обращаясь ни к кому, и прошептал потом, осмотрев ребенка: - Вы сделали то, на что не решился бы я без консультации.

  

  - Она умирала, - сказала м-с Дельвиль, тяжело дыша. - Что было делать? Хорошо, что я поехала сегодня на вечер!

  

  М-с Хауксби подняла голову.

  

  - Прошло? - спросила она, всхлипывая. - Я бесполезна, я более чем бесполезна здесь! Но что вы делали здесь?

  

  Она смотрела поочередно то на м-с Бент, то на м-с Дельвиль. Первая теперь только поняла, кто был главным действующим лицом в только что закончившейся сцене.

  

  Тут начала объясняться м-с Дельвиль, натягивая длинные грязные перчатки и поправляя смятое, дурно сшитое бальное платье.

  

  - Я была на вечере, и доктор сказал мне, что ваша девочка тяжело больна. Я ушла рано, ваша дверь была отперта и... и... я... я... потеряла от этой болезни моего мальчика шесть месяцев назад. Я не могу забыть его. И... мне... мне очень жаль... я извиняюсь, что вмешалась...

  

  М-с Бент держала лампу около доктора, который осматривал Дору.

  

  - Больше не нужно, - сказал доктор. - Я думаю, что ребенку будет лучше теперь. Благодаря вам, м-с Дельвиль. Я мог прийти слишком поздно. Но уверяю вас, - продолжал он, обращаясь исключительно к м-с Дельвиль, - я не имел никаких оснований ожидать этого. Пленка выросла, как гриб. Может ли кто-нибудь из вас помочь мне теперь?

  

  Он имел полное право обратиться с этим вопросом к окружающим. М-с Хауксби бросилась на шею разрыдавшейся м-с Дельвиль, м-с Бент повисла на них обеих, и не было ничего слышно, кроме звуков поцелуев, всхлипываний и рыданий.

  

  - Простите! Я смяла ваши чудесные розы! - сказала м-с Хауксби, отнимая голову от бесформенной лепешки из смятого розового коленкора и резины на плече м-с Дельвиль и спеша подойти к доктору.

  

  М-с Дельвиль подобрала свою накидку и вышла из комнаты, вытирая глаза перчаткой, которую она так и не надела.

  

  - Я всегда говорила, что она необыкновенная женщина! - истерически всхлипнула м-с Хауксби. - И она доказала это!

  

  

  Через шесть недель м-с Бент с Дорой вернулись в отель. М-с Хауксби покинула страну слез и вздохов, перестала в конце концов упрекать себя за то, что растерялась в трудную минуту, и приступила снова к своим светским обязанностям.

  

  - Итак, никто не умер, и все опять наладилось, и я поцеловала неряху, Полли. Но мне кажется, я постарела. Не заметно это на моем лице?

  

  - Поцелуи вообще не оставляют таких следов. Но видите, к каким благотворным последствиям привел внезапный приход неряхи.

  

  - Они должны поставить ей памятник - только ни один скульптор не возьмется лепить такой подол.

  

  - А! - спокойно сказала м-с Маллови. - Она получила уже другую награду. Танцмейстер дал понять всем обитателям Симлы, что она пошла из любви к нему - из бесконечной любви к нему - спасти его ребенка, и все поверили.

  

  - Но м-с Бент...

  

  - М-с Бент верит этому более, чем все остальные. Она уже не разговаривает с неряхой. Не правда ли, танцмейстер ангел?

  

  М-с Хауксби пришла в ярость и в этом настроении отправилась в свою спальню. Двери комнат подруг были открыты.

  

  - Полли, - донесся голос из темноты, - что сказала та богатая наследница, толстая неуклюжая американка, когда ее вынули из повалившейся рикши? Какое-то нелепое определение, заставившее расхохотаться человека, который ее поднял.

  

  - "Глупо", - ответила м-с Маллови. - Так в нос - "как глупо!"

  

  - Именно, - послышался опять голос. - "Как глупо все это!"

  

  - Что?

  

  - Все. Дифтерит ребенка, м-с Бент и танцмейстер, я, рыдающая в кресле, неряха, свалившаяся с облаков. Интересная тема.

  

  - Гм!..

  

  - Что вы об этом думаете?

  

  - Не спрашивайте меня. Спите.

  

  

  

  

  Он. Скажи твоим джампани, дорогая, чтобы они не очень спешили. Они забывают, что я не горный житель.

  

  Она. Верное доказательство того, что я ни с кем больше не выезжала. Да, они совсем еще неумелые. Но куда мы отправимся?

  

  Он. Как обыкновенно - на край света. Нет, на Джакко.

  

  Она. Так возьми с собой своего пони. Это далекий путь.

  

  Он. И слава Богу, это в последний раз!

  

  Она. Ты так думаешь? Я не решалась писать тебе об этом все последние месяцы.

  

  Он. Так думаю! Я запустил все свои дела за осень, а ты говоришь так, как будто слышишь это в первый раз. Почему это?

  

  Она. Почему? О! Я не знаю. Я тоже много думала.

  

  Он. И что же, ты изменила свое решение?

  

  Она. Нет. Ты знаешь, что я образец постоянства. Какие же у тебя планы?

  

  Он. У нас, дорогая моя, прошу тебя.

  

  Она. Хорошо, у нас. Бедный мой мальчик, как натерла тебе лоб шапка! Ты пробовал полечить чем-нибудь?

  

  Он. Это пройдет через день-другой. Наш план довольно простой. Тонга рано утром, Калька в двенадцать часов, Умбала в семь, затем ночным поездом в Бомбей, оттуда пароходом 21-го в Рим. Так я думаю. Континент и Швеция на десять недель медового месяца.

  

  Она. Тс-с! Не говори об этом таким образом. Это меня пугает. Гай, сколько времени мы с тобой безумствовали?

  

  Он. Семь месяцев, две недели и я не помню в точности сколько часов. Постараюсь припомнить.

  

  Она. Я хотела бы, чтобы ты припомнил. Кто это там двое на Блессингтонской дороге?

  

  Он. Ибрэй и жена Пиннера. Что тебе за дело до них? Скажи мне лучше, что ты делала, о чем говорила и думала.

  

  Она. Делала мало, говорила еще меньше, а думала очень много. Я почти не выходила в это время.

  

  Он. Это нехорошо. Ты скучала?

  

  Она. Не очень. Тебя удивляет, что я не склонна к развлечениям?

  

  Он. Откровенно говоря, да. Что же мешает тебе развлекаться?

  

  Она. Многое. Чем больше я узнаю людей и чем больше они узнают меня, тем шире распространится молва о готовящемся скандале.

  

  Он. Пустяки. Мы уйдем от всего этого.

  

  Она. Ты так думаешь?

  

  Он. Уверен так же, как уверен в могуществе пара и силе лошадиных ног, которые унесут нас отсюда. Ха! Ха!

  

  Она. Что видишь ты тут смешного, мой Ланселот?

  

  Он. Ничего, Гунивера. Мне пришло только кое-что в голову.

  

  Она. Говорят, мужчины более способны замечать смешные стороны, чем женщины. Я думаю теперь о скандале.

  

  Он. Зачем думать о таких неприятных вещах? Мы не будем при этом.

  

  Она. Это все равно. Об этом будет говорить вся Симла, потом вся Индия. Он будет слышать это во время обеда, все будут смотреть на него, когда он выйдет из дома. А мы ведь будем погребены, Гай, дорогой... погребены и погрузимся в темноту, где...

  

  Он. Где будет любовь? Разве этого мало?

  

  Она. Я тоже так говорила.

  

  Он. А теперь ты думаешь иначе?

  

  Она. А что ты думаешь?

  

  Он. Что я сделал? По общему признанию, это равносильно моей гибели. Изгнание, потеря службы, разрыв с делом, которое было моей жизнью. Я достаточно плачу.

  

  Она. Но достаточно ли ты презираешь все это, чтобы пожертвовать им? Достаточно ли сильна я для этого?

  

  Он. Божество мое! Что же другое остается нам?

  

  Она. Я обыкновенная слабая женщина. Мне страшно. До сих пор меня уважали. Как поживаете, м-с Миддльдитч? Как ваш супруг? Я думаю, что он уехал в Аннандэль с полковником Статтерс. Не правда ли, как хорошо после дождя? Гай, долго ли я еще буду иметь право раскланиваться с м-с Миддльдитч? До семнадцатого?

  

  Он. Глупая шотландка! Что за охота вспоминать о ней? Что ты говоришь?

  

  Она. Ничего. Видел ты когда-нибудь повешенного человека?

  

  Он. Да. Один раз.

  

  Она. За что он был повешен?

  

  Он. За убийство, без сомнения.

  

  Она. Убийство. Разве это уж такое большое преступление? Что он испытывал, прежде чем умер?

  

  Он. Не думаю, чтобы он испытывал что-нибудь особенно ужасное. Но почему ты сегодня такая жестокая, крошка моя? Ты дрожишь. Надень свой плащ, дорогая моя.

  

  Она. Да, я надену! О! Смотри, сумерки уж опустились на Санджаоли. А я думала, что мы застанем еще солнце на Дамской миле! Повернем назад.

  

  Он. Что же тут хорошего? Над Элизиумским холмом собрались облака, значит, Мэль весь в тумане. Поедем вперед. Может быть, ветер разгонит туман прежде, чем мы доберемся до Конвента. Однако холодно!

  

  Она. Чувствуешь, каким холодом тянет снизу? Надень пальто. Как тебе нравится мой плащ?

  

  Он. Разве можно спрашивать мужчину о наряде женщины, в которую он безнадежно и бесповоротно влюблен? Дай взглянуть. Восхитительно, как все, что принадлежит тебе. Откуда он у тебя?

  

  Она. Он подарил его мне в день обручения - нашего обручения, понимаешь?

  

  Он. Черт его побери! Он становится щедрым к старости. А тебе нравятся эти грубые складки около шеи? Мне - нет.

  

  Она. Не нравятся.

  

  Он. Погоди еще немного, моя ненаглядная крошка, у тебя будет все, что ты захочешь.

  

  Она. А когда мое платье износится, ты сошьешь мне новое?

  

  Он. Разумеется.

  

  Она. Посмотрим.

  

  Он. Слушай, возлюбленная моя. Разве я для того провел двое суток в поезде, чтобы ты сомневалась во мне? Я думал, что мы все это оставили в Чефазехате.

  

  Она (мечтательно). В Чефазехате? Это было века назад. Все это должно рассыпаться в прах. Все, исключая Ажиртолахскую дорогу. Я хотела бы, чтобы это исчезло, прежде чем мы предстанем на Страшном Суде.

  

  Он. Зачем это тебе? За что такая немилость?

  

  Она. Я не могу сказать. Как холодно! Поедем скорее.

  

  Он. Лучше пройдемся немного. Останови своих джампани и выйди. Что с тобой сегодня, дорогая моя?

  

  Она. Ничего. Ты должен привыкать к моим причудам. Если я надоела тебе, я могу уехать домой. Вон едет капитан Конглетон, он, вероятно, не откажется проводить меня.

  

  Он. Простофиля! Очень он нужен! К черту капитана Конглетона!

  

  Она. Очень любезный господин. Ты любишь ругаться. Не хватает только, чтобы ты меня обругал.