Кипен Александр Абрамович - В октябре

Степанычъ возвратился домой въ пятомъ часу, утомленный черезчуръ продолжительной прогулкой. Тяжело ступая по широкому мягкому ковру, пристегнутому къ ступенямъ лѣстницы блестящими мѣдными прутьями, онъ медленно поднялся наверхъ и прошелъ въ гостинную. Тамъ никого не было. Ранн³я сумерки наполняли громадную комнату осторожной сказочной тишиной. Мутныя тѣни неслышно передвигались отъ оконъ къ противоположной стѣнѣ и медленно проходили по висѣвшимъ тамъ большимъ портретамъ, въ старинныхъ широкихъ рамахъ изъ краснаго дерева. На тяжеломъ квадратномъ каминѣ отчетливо тикали бронзовые рѣзные часы съ кукушкой. Казалось, что въ глубокихъ удобныхъ креслахъ, притаившись, сидѣлъ кто-то давно знакомый, печальный и близк³й... Литягинъ тихо сдвинулъ съ мѣста одно изъ креселъ, нечаянно толкнулъ столъ, заваленный множествомъ газетъ и иллюстрированныхъ издан³й, и прилегъ на диванѣ. Тотчасъ же по тѣлу его прошла легкая пр³ятная истома... Черезъ раскрытую настежь дверь кабинета донесся неясный шумъ голосовъ изъ столовой... Тамъ спорили о чемъ-то, и Леонидъ Степанычъ легко могъ угадать, кто именно участвовалъ въ спорѣ. Вотъ ровный, грубоватый немного баритонъ Род³она Гаврилыча... онъ возражаетъ кому-то короткими отрывистыми фразами... Другой говоритъ безъ передышки, то спокойно и кротко, то съ негодован³емъ и яростью; вкрадчиво задаетъ как³е-то вопросы и самъ же энергично отвѣчаетъ на нихъ и смѣется злобнымъ, вызывающимъ смѣхомъ... Это Фастъ... сразу можно узнать его манеру и непр³ятный визгливый голосъ... Теперь онъ ходитъ, вѣроятно, вокругъ стола, прижавши къ груди пухлые круглые кулаки съ оттопыренными вверхъ большими пальцами, говоритъ горячо и убѣдительно, обезоруживая всѣхъ своей удивительной памятью... Онъ все знаетъ и помнитъ съ мельчайшими подробностями: "Это было 13 января 1837 года въ пять часовъ вечера... была пятница и шелъ снѣгъ... или нѣтъ, постойте!.. шелъ дождь съ градомъ..." - И все въ такомъ родѣ... вретъ, конечно, но уличить его невозможно... извольте провѣрить въ самомъ дѣлѣ!..

   Литягинъ усмѣхнулся и заворочался на диванѣ стараясь улечься поудобнѣй. Въ это время въ столовой распахнулась дверь, послышались голоса, въ кабинетѣ мелькнулъ свѣтъ и широкой полосой ворвался въ гостинную...

   - Это было именно такъ, какъ я разсказываю!..- съ какой-то жалобой въ голосѣ кричалъ Фастъ, входя въ гостинную, съ зажженной лампой въ рукѣ.- Онъ сказалъ: руки прочь! и эта фраза сдѣлалась исторической! Это была одна изъ замѣчательнѣйшихъ рѣчей Гладстона!.. А-а, Леонидъ! - радостно протянулъ онъ, увидѣвъ Литягина и ставя на каминъ высокую лампу съ шелковымъ зеленымъ абажуромъ.- Ты очень кстати.

   За Фастомъ въ гостинную вошли сестра Литягина и Егоровъ.

   - Ты давно здѣсь, Леонидъ? - спросила Ольга Степановна, подходя къ брату.- Обѣдалъ?

   Онъ приподнялся слегка и разсѣянно поцѣловалъ ей руку.

   - Обѣдалъ въ ресторанѣ... Здравствуйте, Род³онъ Гаврилычъ...

   Егоровъ молча поздоровался съ Леонидомъ Степанычемъ и, отойдя къ камину, грузно усѣлся въ кресло. Высокаго роста, широкоплеч³й, съ обвѣтреннымъ жесткимъ лицомъ, онъ казался энергичнымъ и сильнымъ. Больш³е кар³е глаза и немного надутыя губы придавали ему умное, симпатичное выражен³е. На немъ былъ чистеньк³й, хотя и поношенный уже, черный пиджакъ, изъ-подъ котораго виднѣлся вылинявш³й воротникъ синей рубахи.

   Ольга Степановна сѣла къ столу и закурила папиросу. Едва ли кто-нибудь узналъ бы въ ней сестру Литягина. Это была уже пожилая женщина, съ коротко остриженными вьющимися волосами, съ мужскими чертами лица, очень похожая на композитора Рубинштейна. Что-то строгое и надменное было въ складѣ ея губъ и въ крутомъ подбородкѣ, и въ ровныхъ спокойныхъ движен³яхъ. Это выражен³е ея лица обыкновенно стѣсняло многихъ и заставляло быть сдержаннѣе въ ея присутств³и.

   Она пристально посмотрѣла на брата и улыбнулась славной бодрой улыбкой, обнажая ровные блестящ³е зубы.

   - Ты очень усталъ, Леонидъ? - спросила она дружескимъ, ласковымъ тономъ. - Ты напрасно уходишь изъ дому всяк³й разъ, когда мы собираемся. Вѣдь ты намъ нисколько не мѣшаешь...

   При этихъ словахъ всѣ словно повеселѣли. Егоровъ заворочался въ креслѣ и провелъ рукой по волосамъ. Фастъ остановился и фамильярно похлопалъ по плечу Литягина. Тотъ быстро переглянулся съ сестрой и поморщился. Она отвѣтила едва замѣтной усмѣшкой.

   - Что говорятъ въ городѣ о послѣднихъ событ³яхъ? - спросила Ольга Степановна, привычнымъ мужскимъ движен³емъ сбрасывая на полъ табачный пепелъ съ папиросы.

   - Все слухи... - съ живостью заговорилъ Литягинъ. - Одинъ страшнѣе другого: возмутившаяся эскадра вышла изъ Севастополя... Чухнинъ и Бирилевъ убиты, Петергофъ горитъ.

   - Все это еще вчера говорили... - прибавилъ Егоровъ небрежнымъ, сомнѣвающимся тономъ: - у насъ ночью слухъ пошелъ, что въ Петербургѣ гвард³я присоединилась къ рабочимъ...

   - Упорно говорятъ, что Государь уѣхалъ въ Дан³ю,- многозначительно сообщилъ Фастъ. Леонидъ Степанычъ недовѣрчиво взглянулъ на него и махнулъ рукой.

   - У Давида всегда что-нибудь экстрасенсац³онное! Послушать его,- все уже сдѣлано и завтра освобожденное отечество начинаетъ новую жизнь... Помнишь, Ольга, какъ онъ еще въ гимназ³и сдѣлался толстовцемъ и увѣрялъ насъ, что эта новая вѣра въ два года завоюетъ весь м³ръ.

   Фастъ молодцевато посмотрѣлъ на всѣхъ и засмѣялся съ такимъ видомъ, какъ будто самъ прощалъ себѣ свои прошедш³я заблужден³я. Потомъ онъ вдругъ сдѣлался серьезнымъ и прошелся по комнатѣ. Ольга Степановна нахмурилась. Она не любила воспоминан³й, связанныхъ съ ея прошлой жизнью.

   - Да, я помню... - сказала она отрывистымъ, недовольнымъ тономъ: - это было странное время... Мнѣ было тогда двадцать два года... Работа тогда уже начиналась, возникали первые рабоч³е кружки... мы ничего даже не знали объ этомъ... лѣтомъ мы жили въ деревнѣ...

   Ольга Степановна задумалась, потомъ взглянула на брата и засмѣялась.

   - Да, да... какъ же... я помню все, что тогда было... - сказала она, рѣшительно тряхнувъ головой, и, точно отгоняя отъ себя какую-то настойчивую, упорную мысль, продолжала уже совершенно спокойнымъ дѣловымъ тономъ:

   - Завтра въ десять часовъ погребен³е... нужно заказать цвѣты. Это сдѣлаетъ Фастъ... Ты свободенъ?

   - Хорошо, я сейчасъ поѣду...

   - Вотъ что, Род³онъ... Необходимо завтра же наладить это дѣло.

   - Хорошо. Я утромъ буду на вокзалѣ.

   - У насъ снова провалъ. Вчера ночью арестована техника... Нужно ставить новую типограф³ю.

   - Опять? - удивленно спросилъ Фастъ, останавливаясь среди гостинной и дѣлая так³е глаза, какъ будто онъ былъ страшно потрясенъ этимъ извѣст³емъ. Род³онъ Гаврилычъ недовѣрчиво посмотрѣлъ на него.

   - Теперь можно ожидать всякихъ сюрпризовъ,- сказалъ онъ, обращаясь къ Ольгѣ Степановнѣ. - Сегодня ночью полиц³я постарается украсть тѣла убитыхъ товарищей... Это они всегда дѣлаютъ...

   - Едва-ли они рѣшатся пойти ночью въ университетъ...

   - Пожалуй... но въ еврейскую больницу пойдутъ навѣрно... и въ городскую тоже...

   - Мы всѣ какъ-то растерялись,- задумчиво протянула Ольга Степановна:- я всегда говорила, что мы тянемся въ хвостѣ движен³я... конечно, трудно было предвидѣть такой подъемъ настроен³я... Сегодня комитетъ, въ сущности, ничего не сдѣлалъ... Странно: въ такое время мы больше спорили о цвѣтахъ... Кто-то заявилъ, что цвѣты на могилѣ революц³онера неумѣстны...

   - Признаюсь, я раздѣляю этотъ взглядъ,- неожиданно сказалъ Фастъ, подходя къ столу и обращаясь къ Егорову.- Вообще, всѣ эти символическ³е знаки печали и траура, по-моему, въ данномъ случаѣ не имѣютъ никакого значен³я...

   - Ну, а красное знамя? - съ удивлен³емъ спросилъ Литягинъ.- Вѣдь это тоже символъ?

   - Да, но это эмблема революц³и.

   Леонидъ Степанычъ нервно засмѣялся.

   - Не понимаю! Для революц³и можно устанавливать эмблемы, а для обыкновенныхъ человѣческихъ чувствъ это не разрѣшается... Между тѣмъ, тѣ, которые погибли вчера на баррикадахъ, навѣрно любили цвѣты... они любили все прекрасное, любили небо и солнце, и цвѣты... потому и смерть ихъ была такъ прекрасна.

   - Однако, ты вотъ любишь цвѣты, а вѣдь никогда не погибнешь прекрасно на баррикадѣ... - язвительно сказалъ Фастъ, снова обращаясь почему-то къ Егорову.- Значитъ, тутъ не въ цвѣтахъ дѣло...

   - Развѣ обо мнѣ рѣчь?.. - съ раздражен³емъ заговорилъ Литягинъ. - Ты правъ: я не умру на баррикадѣ... у меня не хватитъ для этого натуры... но вѣдь ты тоже не умрешь, Давидъ. Вотъ въ томъ-то и штука! Вотъ Егоровъ умретъ, потому что онъ водитъ поѣзда, онъ машинистъ... онъ машинистъ не только на желѣзной дорогѣ, но и въ жизни...

   Фастъ расхохотался.

   - По обыкновен³ю, ты уклонился отъ предмета спора... Ну, ничего... Итакъ, Род³онъ Гаврилычъ,- продолжалъ онъ несерьезнымъ, немного дурачливымъ тономъ:- согласны вы умереть на баррикадѣ?

   - Я умру, если будетъ нужно,- отвѣтилъ Егоровъ спокойно и просто.

   - Вотъ видите! Правда? Вы не боитесь смерти?

   Егоровъ съ удивлен³емъ посмотрѣлъ на Леонида Степаныча и улыбнулся.

   - Боюсь. Кто-жъ не боится смерти? Я вотъ былъ вчера на баррикадѣ. Жутко, а все-таки вытерпѣть можно.

   - А цвѣты вы любите? - ехидно спросилъ Фастъ.

   Егоровъ засмѣялся.

   - Какъ вамъ сказать? Не знаю... На баррикадѣ не до цвѣтовъ... А на могилу товарищамъ, отчего-же... это хорошо... слѣдуетъ цвѣты понести...

   Слова Егорова напомнили Литягину его разговоръ съ Найдичемъ.

   - Вотъ вы говорите, что никто не хочетъ разстаться съ жизнью,- сказалъ онъ, оживляясь.- Значитъ, всѣ любятъ жизнь?.. Но вотъ Найдичъ говоритъ, что онъ не боится смерти...

   - Ахъ... Найдичъ! - съ пренебрежен³емъ сказала Ольга Степановна. - Онъ неисправимый фантазеръ и мечтатель. Все, что онъ говоритъ о смерти, конечно, красиво, но вѣдь это только фантаз³я... Впрочемъ, онъ, кажется, очень искренн³й человѣкъ...

   - Онъ мистикъ какой-то! - съ апломбомъ заявилъ Фастъ.

   Егоровъ нахмурился.

   - Найдичъ хорош³й, славный парень!

   - Да, онъ мечтатель! - злобно усмѣхнувшись, протянулъ Литягинъ; затѣмъ быстро всталъ и прошелся по комнатѣ. Видно было, что онъ старается сдержать свое раздражен³е.- Ты права, Ольга! Онъ неисправимый фантазеръ. Но кто вамъ сказалъ, что это нужно исправить? Почему это дурно? Онъ тоже революц³онеръ, но это не мѣшаетъ ему быть поэтомъ, художникомъ, фантазеромъ... Этого недостаетъ многимъ изъ васъ... Не понимаю... нельзя спорить противъ вашей программы... Я признаю марксизмъ, но не люблю марксистовъ... У васъ нѣтъ фантаз³и! - все болѣе и болѣе возбуждаясь, говорилъ онъ. - Я хочу найти объяснен³е этой черствости... Всѣ вы как³е-то однобок³е... умные, честные, славные, но безчувственные...

   Онъ едва не плакалъ отъ волнен³я и задыхался. Ольга Степановпа внимательно посмотрѣла на его сгорбленную, разслабленную фигуру, и въ лицѣ ея появилось выражен³е грусти и жалости.

   - Что съ тобой? Возьми себя въ руки... Садись сюда, Леонидъ...

   - Я такъ думаю, что вы тоже однобок³й,- неожиданно вставилъ Егоровъ и засмѣялся. - Только мы себя съ одного бока показываемъ, а вы съ другого. Вы все про себя больше разсказываете, да про поэз³ю... не время теперь разбирать, кто черствый, кто нѣтъ. Не до поэз³и теперь.

   Литягинъ прошелся и снова сѣлъ на свое мѣсто, рядомъ съ сестрой. Видъ у него былъ измученный, больной и сиротливый.

   - Вы опоздаете,- сказалъ Егоровъ, обращаясь къ Фасту. Нынче рано закроютъ магазины.

   - Да, да,- заторопился тотъ, подымаясь съ мѣста и глубоко вздыхая,- я ухожу... Я скоро возвращусь! - крикнулъ онъ съ лѣстницы.

   - Не выношу самоувѣренности этого человѣка,- нервничая, сказалъ Литягинъ, послѣ того какъ затихли шаги Фаста.

   - Онъ все точно на сценѣ играетъ...- добродушно замѣтилъ Род³онъ Гаврилычъ и засмѣялся. - Настоящ³й актеръ... ей-Богу.

   Ольга Степановна взяла Фаста подъ свою защиту.

   - Онъ довольно способный человѣкъ... мы его давно знаемъ... много въ немъ театральнаго, это правда... но исполняетъ онъ свои роли съ искреннимъ увлечен³емъ и совершенно перерождается при этомъ. Когда-то онъ былъ довольно интереснымъ толстовцемъ...

   - О, это было очень талантливое исполнен³е! - сказалъ Литягинъ, оживляясь при одномъ воспоминан³и:- онъ ручался за то, что толстовство объединитъ всѣ народы... однако, по прошеств³и трехъ лѣтъ, видя, что народы не хотятъ объединяться, Давидъ самъ присоединился къ православ³ю... Два года назадъ онъ присталъ къ освобожденцамъ, которыхъ теперь презираетъ съ неподражаемой искренностью...

   - Ты не правъ, Леонидъ. За послѣднее время онъ быстро пошелъ влѣво...

   - Ну, конечно! - съ нетерпѣн³емъ вставилъ Леонидъ Степанычъ:- м³ровоззрѣн³е его измѣнялось непрерывно... отъ еврейской вѣры до свободнаго соц³ализма. Лѣвѣй этого, дѣйствительно, ничего не выдумаешь.

   Ольга Степановна засмѣялась.

   - Ты чудакъ... Всегда бранишь Фаста и не можешь прожить безъ него ни одного дня.

   - Естественно! Мы старые товарищи по гимназ³и... потомъ онъ всегда знаетъ всѣ новости раньше другихъ... онъ часто вретъ, но я это всегда угадываю и въ такихъ случаяхъ не придаю его словамъ вѣры... Я привыкъ къ нему и... ну, что-же?.. Я люблю Фаста... онъ лучше другихъ и не глупый...

   Литягинъ по успѣлъ докончить. На лѣстницѣ послышались торопливые шаги, дверь быстро распахнулась, и въ гостинную вошелъ Фастъ въ пальто и въ шапкѣ. Лицо его было с³яющимъ и торжественнымъ.

   - Господа, важныя новости! - закричалъ онъ еще съ порога. - Командующ³й войсками получилъ достовѣрныя свѣдѣн³я изъ Петербурга... Я встрѣтилъ сейчасъ Кузнецова, члена управы, и онъ все разсказалъ мнѣ... Я вернулся, чтобы подѣлиться съ вами...

   - Но въ чемъ же дѣло? - нетерпѣливо спросилъ Егоровъ.

   - Витте назначенъ премьеръ-министромъ перваго въ Росс³и министерскаго кабинета!

   Егоровъ насмѣшливо засвисталъ, и всѣ расхохотались.

   - Кромѣ того, изданъ манифестъ о расширен³и гражданскихъ правъ населен³я... Господа, это результатъ забастовки!

   - Вздоръ! Не вѣрю! - серьезно сказалъ Род³онъ Гаврилычъ и махнулъ рукою.

   - Конечно, вздоръ,- подтвердилъ Дитягинъ.- Для такой новости не стоило возвращаться... На этотъ разъ цвѣты навѣрно важнѣе самаго извѣст³я,- прибавилъ онъ насмѣшливымъ тономъ.

  

  

   - Слышали? Конституц³я!

   Егоровъ остановился. Мимо него поспѣшно проходили, перекликаясь и обгоняя другъ друга, обрадованные, довольные люди, кричали, спорили, поздравляли встрѣчныхъ...

   - Да здравствуетъ свобода!

   - Вздоръ, господа. Не вѣрьте слухамъ.

   - Это студенты все распускаютъ.

   - Господа, поздравляю!.. Объявлена конституц³я!

   На перекресткѣ, высыпавш³е изъ ближайшей кофейни купцы и коммисс³онеры тѣсно обступили оторопѣвшаго городового, высокаго молчаливаго малаго съ бритымъ румянымъ лицомъ.

   - Да здравствуетъ конституц³я! - привѣтствовалъ его какой-то плотный господинъ, играя дорогой тростью съ рѣзнымъ набалдашникомъ изъ слоновой кости.

   - Вы теперь свободный гражданинъ своего отечества!

   - Теперь свобода! Всѣ равны...

   - Это до насъ не касается. Все одно, тутъ стоять, какъ и раньше,- угрюмо отозвался городовой.

   - Вотъ видите? Развѣ не лучше такъ-то? А?

   - Съ участку объявлен³я нѣту никакого...

   - Руку, гражданинъ!

   Какой-то развязный щеголь, въ длинныхъ желтыхъ ботинкахъ дружески потрясъ городовому руку, желая, повидимому, показать остальной публикѣ примѣръ гражданскаго уравнен³я. Городовой, сконфуженный, отошелъ въ сторону; потомъ онъ поднялъ голову и нахмурился. Видно было, что въ немъ появилась какая-то рѣшимость.

   - Разойдитесь, господа! - сказалъ онъ мрачнымъ, недружелюбнымъ тономъ:- съ участку никакого приказу нѣту...

   - Что же вы, не вѣрите, что ли? Вонъ въ редакц³и манифестъ получился.

   - Намъ все одно... пока съ участку не было приказу, обязанъ службу спольнять какъ по старому...

   Егоровъ, не довѣряя слухамъ, вмѣшался въ толпу и настойчиво разспрашивалъ каждаго:

   - Вѣдь это надо провѣрить, господа. Кто вамъ сказалъ это?.. Откуда вы знаете?

   - Да что вы, съ луны, что ли, свалились. Конституц³я объявлена...

   - Все это студенты мутятъ да жиды... Вонъ городовой сказывалъ, никакого объявлен³я нѣту...

   - Вы, что же, читали манифестъ, что ли?... Сами читали? - допытывался Егоровъ.

   - Не читалъ, а знаю... Не вѣрите?.. Ну пусть не объявлена... Какъ угодно...- сердито отвѣтилъ ему какой-то купецъ съ бычачьей шеей и пухлыми отвислыми щеками.

   Род³онъ Гаврилычъ ночевалъ на Большомъ вокзалѣ, гдѣ ему нужно было повидаться съ товарищами, по поручен³ю Ольги Степановны. Теперь онъ шелъ въ университетъ, откуда должна была двинуться погребальная процесс³я. Утро было ясное, свѣжее, залитое животворящимъ солнечнымъ свѣтомъ. И лица у всѣхъ были какъ-то особенно по-дѣтски счастливыя, озаренныя чистой искренней радостью. Отовсюду слышались поздравлен³я, звонк³е поцѣлуи, веселый смѣхъ, смѣлыя непривычныя восклицан³я:

   - Да здравствуетъ свобода!

   - Сподобился на старости лѣтъ! - говорилъ благообразный сѣдой господинъ, съ чувствомъ пожимая руку невысокой пожилой дамѣ, тихо плакавшей отъ волнен³я.- Довелось дожить до настоящей радости...

   - Куда же ты?.. Конституц³я, а онъ домой...

   - Это не слухи, милостивый государь, а факты-съ. Вполнѣ совершившееся событ³е-съ.

   - Да вотъ идите въ редакц³ю... Манифестъ уже отпечатанъ и сейчасъ будетъ выпущенъ.

   За угломъ,, въ небольшомъ переулкѣ, гдѣ помѣщалась редакц³я "Листка", послышались как³я-то восклицан³я, потомъ оттуда вырвалось и прокатилось по улицѣ громкое, единодушное "ура!"

   Всѣ бросились туда, стараясь пройти впередъ, обогнать друга друга. Род³онъ Гаврилычъ, увлекаемый толпою, растерянно оглядывался вокругъ, разсчитывая увидѣть кого-нибудь изъ товарищей. Какъ на зло, въ толпѣ не было ни одного знакомаго лица. Извѣст³е, сообщенное вчера Фастомъ, очевидно подтверждалось. Но все таки что-то мѣшало ему повѣрить радостнымъ слухамъ...

   Противъ театра, передъ большимъ двух-этажнымъ здан³емъ редакц³и стояла тѣсная толпа народа, запрудившая часть переулка и театральной площади. Здѣсь уже не было слышно теперь ни ликующихъ возгласовъ, ни смѣха, ни поздравлен³й. Всѣ нетерпѣливо ждали выхода манифеста, маялись отъ черезчуръ долгаго ожидан³я, переходили въ толпѣ съ мѣста на мѣсто, переговаривались другъ съ другомъ короткими сдержанными фразами.

   - Товарищи, къ университету! - неожиданно закричалъ какой-то приземистый человѣкъ въ пальто и въ старой измятой шляпѣ,- погребен³е назначено на десять часовъ...

   - Прошу васъ, господа, разойдитесь...

   - Долой полиц³ю!

   Въ это время съ площади послышалось гулкое разсыпанное звяканье, и въ узк³й переулокъ въѣхалъ полуэскадронъ драгунъ, вызывающе глядѣвшихъ на собравшуюся у здан³я редакц³и публику. Впереди, сдержанно вытанцовывая шагъ, ѣхалъ молодой офицеръ, бритый, въ усахъ, съ широкой, выдавшейся впередъ нижней челюстью. Онъ былъ безъ шинели, съ бѣлой лядункой на спинѣ и въ опущенной правой рукѣ держалъ нагайку. У всѣхъ солдатъ тоже были нагайки.

   - Уб³йцы! Душегубы!

   - Каторжники! Съ нагайками ѣзд³ютъ...

   - Форму смѣнили!

   - Анаѳемы!

   - Поступайте въ полиц³ю!..

   Драгуны проѣхали мимо и остановились у ближайшаго перекрестка. Офицеръ медленно повернулъ лошадь, постоялъ немного на мѣстѣ, точно обдумывая какой-то планъ дѣйств³й; потомъ онъ обернулся, протяжно закричалъ что-то и на рысяхъ провелъ полуэскадронъ обратно. По мостовой часто зазвенѣли подковы лошадей; снова въ толпѣ раздались угрожающ³е крики и одиночные пронзительные свистки. Офицеръ и передн³е ряды драгунъ, исподлобья поглядывая въ стороны, быстро проѣхали мимо; въ заднихъ рядахъ лошади неожиданно спутались, быстро свернули съ мостовой къ панели и врѣзались въ толпу, испуганно шарахнувшуюся въ сторону театральной площади. Оттуда уже неслись назадъ на разгоряченныхъ лошадяхъ, проѣхавш³е раньше драгуны. Въ толпѣ замелькали сѣрыя, склонивш³яся въ сѣдлахъ фигуры солдатъ, вздернутыя головы и присѣдающ³е крупы осаживаемыхъ лошадей. Послышались испуганные крики, тупой свистъ и удары нагаекъ, лязгъ подковъ о камень мостовой, проклятья, грубая брань озвѣрѣвшихъ солдатъ... Мног³е разбѣжались по площади, попрятались во дворахъ и оттуда въ безсильномъ бѣшенствѣ, съ выражен³емъ отчаян³я на поблѣднѣвшихъ, искаженныхъ лицахъ, глядѣли на улицу. Разогнавъ толпу, солдаты съ наглыми смѣющимися лицами съѣхались посреди площади и, выстроившись снова, проѣхали шагомъ по переулку. Нѣкоторые изъ нихъ, все еще неудовлетворенные, оборачивались въ сѣдлахъ и грозили нагайками каждому, кто попадался навстрѣчу. За ними снова неслись пронзительные свистки, негодующ³е крики:

   - Опричники!

   - Подлые насильники! Негодяи!

   Егоровъ, блѣдный, стоялъ у подъѣзда редакц³и и дрожащими руками чистилъ выпачканную на мостовой фуражку. Его била лихорадка, мутилось сознан³е; онъ едва сдерживалъ себя, чтобы не побѣжать за удалявшимися драгунами, броситься на нихъ съ остервенѣн³емъ, бить, рвать, грызть зубами...

   - Что это, зацѣпили и васъ? - фамильярно спросилъ его какой-то лавочникъ въ засаленной кожаной курткѣ, добродушно посмѣиваясь.

   - Убирайтесь къ чорту! - бѣшено прохрипѣлъ Егоровъ.

   - Чего-жъ вы ругаетесь? Думаете, мнѣ не попало?

   - Меня еще не такъ двинули... въ бокъ, вотъ по этому мѣсту...

   - А меня по спинѣ собака вытянулъ... насилу на ногахъ удержался...

   - Вотъ тебѣ и свобода, братцы! А? Ха-ха-ха!

   Егоровъ съ непреодолимымъ отвращен³емъ и ненавистью посмотрѣлъ на окружавшихъ его людей и, едва владѣя собой, перешелъ на противоположную сторону улицы...

   - Тише, господа! Слушайте!

   - Слушайте, господа! Слушайте! - пронеслось въ толпѣ.

   На балконѣ редакц³и показались как³е-то люди съ оживленными праздничными лицами. Одинъ изъ нихъ, смѣшно ворочая маленькими круглыми глазами, развернулъ большой квадратный листъ бумаги и, поднявъ голову, медленно оглядѣлъ толпу, какъ бы приглашая ее выслушать то, что онъ будетъ читать. Род³онъ Гаврилычъ сразу узналъ въ этомъ человѣкѣ Фаста. Онъ былъ очень серьезенъ и исполнялъ свою роль съ необыкновенной торжественностью.

   - Граждане! - раздался среди наступившей, наконецъ, тишины его нарочно приподнятый, взвизгивающ³й голосъ.- Полученъ манифестъ о конституц³и!..

   - Тише!.. Молчите.

   - ....незыблемыя начала гражданской свободы: свобода совѣсти, свобода слова, собран³й, союзовъ...

   - Да здравствуетъ свобода!

   - Тише!

   - Стойте!.. Тише, господа!.. А свобода печати?..

   - Печати тоже... свобода слова!

   - А свобода стачекъ?

   - ....неприкосновенность личности и жилищъ... Дѣйствительная неприкосновенность личности!.. Что? нѣтъ...

   - Нѣтъ!.. стачекъ нѣтъ...

   - Ур-ра-а!

   - Стойте, товарищи! Мы сейчасъ испытали на себѣ эту неприкосновенность личности...

   - Войскамъ еще не объявлено!.. они не знали...

   - Да здравствуетъ конституц³я!

   - Ур-ра-а!

   Чтен³е манифеста кончилось, и въ толпѣ снова началось шумное движен³е, радостные возгласы, смѣхъ, поздравлен³я. Род³онъ Гаврилычъ не понималъ, какъ эти люди могли такъ скоро забыть только-что причиненную имъ тяжкую, унизительную обиду, и его возмущало отсутств³е въ нихъ самаго простого чувства личнаго достоинства. Какъ будто и не ихъ били!.. Какой-то студентъ старался сдержать ликован³е толпы и объяснялъ сущность объявленнаго манифеста.

   - Товарищи рабоч³е! - кричалъ онъ, безпомощно оборачиваясь во всѣ стороны:- свобода дана для капиталистовъ хозяевъ!.. Пролетар³атъ по-прежнему остается безправнымъ!..

   Фастъ безпокойно оглядывалъ съ балкона волновавшуюся внизу толпу. Видно было, что онъ еще хочетъ сказать что-то и ждетъ удобнаго момента, когда бы его могли услышать. Наконецъ, онъ не вытерпѣлъ:

   - Граждане! Въ манифестѣ сказано, что это непреклонная воля Государя!

   - Да здравствуетъ непреклонная воля народа!- раздался въ толпѣ чей-то одинок³й голосъ.

   - Да здравствуетъ пролетар³атъ! - зычно закричалъ студентъ.

   - Ур-ра-а!

   Толпа съ шумомъ отхлынула отъ здан³я редакц³и и, запрудивъ весь переулокъ, все увеличиваясь по пути, огромнымъ шеств³емъ двинулась къ университету. Мног³е шли обнявшись, кричали что-то радостное и счастливое, но разобрать ихъ слова уже было невозможно. Все слилось въ общемъ хорѣ голосовъ, смѣха, восторженныхъ возгласовъ и протяжныхъ раскатовъ "ураа!" Егоровъ шелъ, увлекаемый толпою, сбитый съ толку острыми, безпорядочными мыслями. Онъ сознавалъ уже, что случилось что-то огромное и яркое, за что вчера еще, съ проклят³ями на устахъ и съ великой надеждой въ сердцѣ, умирали и томились въ заключен³и честные товарищи... И все же одно за другимъ въ душу проникали сомнѣн³я, назойливыя, мучительныя, и онъ уже никакъ не могъ отогнать ихъ.- Трудно вѣрить! нельзя вѣрить!.. Неужели это дѣйствительно правда?.. Вотъ вѣрятъ же всѣ... всѣ вѣрятъ и радуются...- Его вдругъ охватывало безотчетное чувство свѣтлой ликующей радости, потомъ снова томила странная, необъяснимая грусть. - Точно ли это настоящая свобода?.. Освобожден³е господъ... а для насъ все осталось по-прежнему.- Что-то мучительное запротестовало въ немъ и залило ѣдкой горечью, ожесточенной злобой... Хотѣлось остановить эту нелѣпую, горланящую толпу, завыть отъ муки и безсильной ярости... Потомъ все затихло въ немъ и наступило безразличное состоян³е изнеможен³я... Онъ шелъ, опустивъ голову, задумчивый и печальный, съ досадой прислушиваясь къ тысячеголосому реву толпы, и непривычное чувство злости и зависти было въ немъ ко всѣмъ способнымъ теперь искренно радоваться и смѣяться.

   - Пропустите, пропустите! - неожиданно раздались въ толпѣ настойчивые окрики, и кто-то зычно закричалъ: шапки долой! Егоровъ обернулся. Посреди улицы въ узкомъ проходѣ, оставленномъ отхлынувшей въ обѣ стороны толпой, проѣхали на извощичьихъ дрожкахъ двое студентовъ. Они поддерживали огромный вѣнокъ съ широкими красными лентами. За ними показались еще так³я же дрожки, потомъ еще... Длинная процесс³я студентовъ и какихъ-то нарядныхъ дамъ проѣхала къ университету съ вѣнками для погибшихъ товарищей. Въ послѣднихъ дрожкахъ сидѣли гимназисты; они везли большой красивый вѣнокъ изъ бѣлыхъ хризантемъ и розъ, перевитыхъ лаврами и дубовыми листьями. На развѣвавшихся красныхъ лентахъ была надпись: "Милому товарищу Витѣ, павшему за свободу".

   Эта надпись была прочтена вслухъ, и всѣхъ охватило единодушное чувство безконечной глубокой жалости. У многихъ на глазахъ показались слезы.

   - Вѣчная память маленькому герою! - закричалъ какой-то длинный человѣкъ въ разстегнутомъ пальто, съ гаруснымъ шарфомъ на шеѣ.

   И вся толпа, какъ одинъ человѣкъ, точно произнося слова молитвы, благоговѣйно запѣла хоромъ:

   "Вы жертвою пали въ борьбѣ роковой..."

  

  

   По пути къ университету къ шеств³ю присоединились новыя процесс³и. Изъ открытыхъ оконъ и съ балконовъ бросали цвѣты, апплодировали, смѣялись и что-то кричали. На широкой террасѣ богатой гостинницы молодой красивый офицеръ, окруженный изящно одѣтыми женщинами, стоя на стулѣ, игралъ марсельезу на корнетъ-а-пистонѣ. Неожиданно появились солдаты съ ружьями, только-что снятые съ постовъ. Они возвращались въ казармы нестройными, разсыпанными группами, неловко проталкиваясь въ толпѣ. У многихъ изъ нихъ были безпокойныя, виноватыя лица; нѣкоторые искренно присоединялись къ общему ликован³ю, размахивали фуражками, кланялись всѣмъ и смѣялись. Ихъ поминутно останавливали, обнимали, цѣловали искренними братскими поцѣлуями.

   - Кончилось, слава Богу! - радостно сказалъ какой-то пожилой солдатъ и, снявъ фуражку, набожно перекрестился.

   - Товарищи-солдаты! Теперь свобода... все теперь кончено, что было раньше!

   - Ужъ теперь васъ не заставятъ стрѣлять въ своихъ братьевъ...

   - Мы не стрѣляли,- тихо говорилъ въ толпѣ пожилой хмурый солдатъ изъ запасныхъ:- насъ вчерась только пригнали сюда...

   - Нешто намъ хорошо это? - тоже и намъ чижило иттить на усмирен³е...

   - И даже очень просто... хотя что былъ приказъ, тоже самое... который человѣкъ съ понят³емъ, самъ знаетъ... вотъ она, напримѣръ, мушка... немного не довернулъ, и пошла она поверху гулять... пуля-то... Приказъ сполнилъ, убытку нѣту...

   Немного въ сторонѣ пожилой неуклюж³й рабоч³й объяснялъ солдатамъ значен³е объявленной свободы.

   - Братья-солдаты! - слышался въ толпѣ его густой сочный голосъ:- еще не все кончено; для простого народа еще нѣту настоящей воли... крестьянскому народу что надо? Землю надо... А гдѣ она? Какъ была у господъ, такъ и осталась... Тоже самое нѣту свободы рабочему человѣку... Хозяинъ съ него по семи шкуръ сдеретъ, какъ и раньше... Придете домой, всѣмъ скажите... дѣтей учите: пойдутъ на службу, доведется на усмирен³е пойти, пущай отказываются. Прикажетъ начальство стрѣлять, чтобъ не стрѣляли по своимъ братьямъ: они за народъ стоятъ, себя не жалѣютъ... на смерть, на муку идутъ... по острогамъ гн³ютъ за правду...

   - Вѣрно! вѣрно, товарищи! - кричали въ толпѣ...

   - А какъ же? нешто мы не понимаемъ...- съ искреннимъ убѣжден³емъ говорили солдаты.

   - За простой народъ даже очень мало думаютъ...

   - За это господамъ горя мало... а мужику другой разъ скотину напоить нечѣмъ...

   - Да здравствуетъ соц³альная революц³я! - неожиданно крикнулъ взрослый голосистый гимназистъ, очень взволнованный и возбужденный.

   - Да здравствуетъ пролетар³атъ! - закричали въ толпѣ въ разныхъ мѣстахъ, вяло и разрозненно.

   Въ это время впереди показалась большая медленно приближавшаяся процесс³я рабочихъ. Надъ ней яркими красными пятнами разбросались многочисленныя знамена. Они то плавно сворачивались и повисали, то мягко вздувалисъ, играя выгнутыми складками, и весело полоскали въ ясномъ прозрачномъ воздухѣ. Выступавш³й впереди стройный старательный хоръ пѣлъ марсельезу. Позади хора, въ громадной толпѣ рабочихъ всѣ были сосредоточены и безмолвны, и что-то несокрушимо сильное и величественное чувствовалось въ этомъ молчаньѣ.

   На перекресткѣ процесс³я остановилась. Пѣн³е затихло. Повидимому, тамъ кто-то держалъ рѣчь и его слушали съ напряженнымъ вниман³емъ. Черезъ нѣкоторое время оттуда донесся бурный говоръ, раздались привѣтственные возгласы и дружное, протяжное "ура!" заглушило отдѣльные голоса. Надъ толпой показалась встрепанная, измятая фигура человѣка, въ которомъ Род³онъ Гаврилычъ тотчасъ же узналъ Фаста. Онъ что-то кричалъ и энергично размахивалъ своей суконной шапкой. Рабоч³е несли его на рукахъ и величали громкими привѣтственными криками.

   Полный смутныхъ недобрыхъ предчувств³й, Егоровъ стоялъ, прислонившись къ афишному к³оску, и глядѣлъ на приближавшуюся процесс³ю. Онъ прислушивался къ ликующимъ крикамъ толпы, и ему были противны эти нелѣпо горланящ³е люди съ разинутыми ртами и безсмысленно выпученными глазами. Что-то унизительное и недостойное было для него въ ихъ довѣрчивой радости... - Чему радуются?.. Кого величаютъ?.. Откуда пришелъ онъ, этотъ кривляющ³йся Фастъ?..

   - Они съ ума сошли...- пробормоталъ онъ, стиснувъ зубы и, охваченный все нароставшимъ чувствомъ досады и раздражен³я, вдругъ закричалъ зычнымъ угрожающимъ голосомъ:

   - Молчите!.. Не будьте безумны!

   Его не разслышали. Только важный бѣлобрысый господинъ въ котелкѣ, съ цѣлой коллекц³ей золотыхъ перстней на пальцахъ, недовѣрчиво смѣрилъ его долгимъ взглядомъ и презрительно отвернулся. Род³онъ Гаврилычъ со злостью посмотрѣлъ на его выстриженный затылокъ и медленно сошелъ съ панели. Вокругъ него по-прежнему волновались люди, стараясь перекричать другъ друга; какой-то бритый длинноносый студентъ, взобравшись на дерево, читалъ народу печатный текстъ манифеста. Подходили новыя процесс³и, то и дѣло сообщались новости:

   - Погребен³е отложено на завтра!...

   - Изъ еврейской больницы полиц³я силой взяла тѣла убитыхъ...

   - Когда? Что вы говорите?

   - Вчера ночью... полиц³я и казаки...

   - Градоначальникъ снялъ полицейскую охрану города...

   - Нигдѣ нѣтъ ни одного городового...

   - Что? Будутъ приняты мѣры!.. Въ думѣ сейчасъ засѣдаетъ комитетъ общественной безопасности... Туда вошли представители всѣхъ союзныхъ организац³й.

   - Городъ будетъ охранять милиц³я!..

   - Какъ? Желаете записаться? Идите въ университетъ... комитетъ вооружен³я!... главный корпусъ!.. первый этажъ!..

   - Товарищи! Всѣ аудитор³и унитверситета открыты для народныхъ собран³й.

   - Къ университету, товарищи!

   Граждане, къ участкамъ! Освободимъ заключенныхъ!.,

   - Идемте къ тюрьмѣ, товарищи!

  

  

   Увлекаемый общимъ течен³емъ, Егоровъ медленно подвигался впередъ. Его невольно то заражало все нароставшее возбужден³е толпы, то снова томило предчувств³е обидныхъ тяжкихъ разочарован³й. Съ обѣихъ сторонъ улицы раскрытые балконы и окна были украшены красными флагами, цвѣтами и лентами. Все было залито яркимъ солнечнымъ блескомъ, оживлявшимъ лица, игравшимъ въ складкахъ платья, искрившимся въ волосахъ женщинъ... Какая-то знакомая фигура мелькнула далеко впереди, и Егоровъ тотчасъ же узналъ въ ней Ольгу Степановну. Боясь потерять ее изъ виду, онъ быстро протолкался въ передн³е ряды процесс³и, но тамъ его задержали. Недалеко въ концѣ улицы виднѣлось уже мрачное и грязное двух-этажное здан³е участка, окруженное густымъ кольцомъ казаковъ, передъ которыми на короткой гнѣдой лошади гарцовалъ бравый молодой офицеръ. Казалось, что онъ зорко и недружелюбно смотрѣлъ на приближавшуюся толпу... Потомъ раздался коротк³й рѣзк³й окрикъ, и вдругъ, разсыпавшись за его спиной во всю ширину улицы, казаки легкой рысью понеслись навстрѣчу процесс³и. Тогда всѣ сразу шарахнулись въ стороны къ панелямъ. Послышались испуганные крики и плачъ женщинъ. Егорову уже видны были калмыцк³я скуластыя лица казаковъ, смѣющ³яся, съ оскаленными зубами... Но вотъ среди улицы показалась высокая, широкоплечая фигура женщины съ непокрытой головой и спутанными на вѣтру, вьющимися волосами. Ольга Степановна одна шла навстрѣчу несущимся казакамъ и размахивала большимъ бѣлымъ платкомъ. Толпа сразу затихла; всѣ съ жуткой тревогой слѣдили за смѣлой женщиной. Егоровъ застылъ на мѣстѣ, ничего не соображая, чувствуя, что сейчасъ произойдетъ что-то дикое и безобразное, отчего заранѣе содрогается душа и теряется разсудокъ... Потомъ онъ вдругъ заскрежеталъ зубами, рванулся впередъ и, растолкавъ тѣсно жавшихся другъ къ другу людей, побѣжалъ по улицѣ, догоняя Ольгу Степановну. Неожиданно въ четк³й лязгъ конскихъ подковъ ворвался рѣзк³й повелительный окрикъ:

   - Назадъ! Остановитесь!

   Среди казаковъ сразу произошло какое-то замѣшательство... Раздалась краткая отрывистая команда... Они въ безпорядкѣ сбились среди улицы, напирая другъ на друга, сдерживая разгоряченныхъ коней. Офицеръ, оставивъ своихъ людей, короткимъ галопомъ поскакалъ впередъ. Ольга Степановна стояла среди улицы съ раскраснѣвшимся отъ гнѣва лицомъ, и что-то неукротимо-властное было во всей ея фигурѣ. Род³онъ Гаврилычъ стоялъ подлѣ нея, судорожно сжимая въ карманѣ рукоять большого семизаряднаго револьвера.

   - Что вы дѣлаете?..- запальчиво закричала Ольга Степановна офицеру, когда тотъ уже былъ недалеко. Онъ, видимо, смутился и, осадивъ коня, вѣжливо приложился къ фуражкѣ.

   - Сударыня! - сказалъ онъ, неловко поправляясь въ сѣдлѣ и исподлобья взглядывая на Егорова:- я обязанъ охранять участокъ... я не знаю вашихъ намѣрен³й... Прошу разойтись! - вдругъ закричалъ онъ, поворачиваясь къ толпѣ, которая и послѣ этого, однако, осталась безмолвной и неподвижной.

   - Мы идемъ просить объ освобожден³и нашихъ товарищей...

   - Просить?.. Х-ха! но зачѣмъ же тогда это демонстративное шеств³е? Вотъ вы хотите просить... а они разнесутъ участокъ... Впрочемъ, могу васъ успокоить,- продолжалъ онъ, уже овладѣвъ собою: - арестованные скоро будутъ освобождены... Сейчасъ градоначальнику посланы списки... онъ сдѣлаетъ распоряжен³е по телефону.

   - Но вамъ извѣстно содержан³е манифеста?.. Мы хотимъ встрѣтить и привѣтствовать освобожденныхъ товарищей.

   Офицеръ рѣзко оборвалъ ее:

   - Манифестъ я читалъ!.. Не думайте, что все уже кончено!.. - сказалъ онъ, вызывающе глядя на Егорова.- Мм... если угодно, можете подождать здѣсь и встрѣтить этихъ... вашихъ товарищей... Я не могу допустить народъ къ участку. Предупреждаю, что я приму мѣры.

   Ему уже было досадно, повидимому, за свое прежнее смущен³е; съ каждой минутой онъ становился развязнѣе и грубѣе. Въ это время въ толпѣ началось какое-то движен³е; показался экипажъ, въ которомъ сидѣлъ высок³й господинъ въ цилиндрѣ и чистеньк³й бѣлокурый студентъ безъ фуражки. Послышались крики. Офицеръ съ рѣшительнымъ видомъ натянулъ пов