Ильф Илья, Петров Евгений - Рассказы, очерки, фельетоны

и кости.

   Сообщив все это в высшей степени задушевным голосом, докладчик садится при жидких аплодисментах Осипа Брика и читает поданные ему записки.

   Заинтересованная публика с дрожью ждет дальнейшего развертывания событий. Развертываются они следующим образом.

   Председатель встает и нудным голосом объявляет:

   - Выступление Всеволода Иванова не может состояться по болезни такового.

   Из последующих слов председателя явствует, что заболели также все три наркома, все рабочие завода "Нептун" и автор, переведенный на шесть языков.

   Что же касается современников Пушкина, то таковых в живых не оказалось и вследствие этого прибыть на диспут они не смогли.

   Безбилетные зрители визжат от негодования, зрители платные помалкивают.

   Слушательницы Цандеровского института физических методов лечения читают сочиненные ими триптихи и романы. Тут даже платные зрители начинают недоверчиво квакать.

   Чей-то робкий голос требует деньги обратно, но в это время докладчик подымается с целью дать ответы на записки.

   Диспут быстро потухает, потому что вопросы, заданные автору доклада "На кой черт нам беллетристика", довольно однотонны:

   - Вам легко говорить, вы получили высшее образование.

   - Вы бы лучше объяснили, почему нет в продаже животного масла?

   - Сообщите, как писать стихи?

   Получив разъяснения на все эти животрепещущие вопросы и так и не установив, нужно ли действительно снести с лица земли беллетристику, толпы покидают аудиторию и, ругая диспутантов, расходятся.

   Многие клянутся никогда больше не ходить на диспуты. Но никто им не верит и сами они себе не верят.

   Диспуты - украшение столицы, и через неделю новые афиши возвестят городу о диспуте под комбинированным названием:

  

   ПИСАТЕЛИ - ПОПУТЧИКИ

   И

   ЖЕНЩИНА КАК ТАКОВАЯ

  

   Как же тут не пойти, если диспуты... украшают жизнь?!

  

   1929

  

  

   Памятники, люди и дела судебные

  

   Для того чтобы туристу из Вологды или Рязани попасть в Одессу, есть несколько способов.

   Можно отправиться туда пешком, катя перед собой бочку с агитационной надписью: "Все в ОДН". Этот способ излюблен больше всего молодежью и отнимает не больше полугода времени.

   Можно также проехать из Рязани в Одессу на велосипеде. Для этого надо приобрести билет третьей всесоюзной лотереи Осоавиахима и дожидаться, пока на него не падет выигрыш в виде велосипеда. На это уходит всего только один год.

   Если же билет выиграет фуфайку или электрический фонарик, то надлежит ехать в Одессу поездом. Фонарик можно захватить с собой и по ночам пугать его внезапным светом железнодорожных кондукторов.

   Любознательному туристу Одесса дает вкусную пищу для наблюдений.

   Одесса один из наиболее населенных памятниками городов.

   До революции там обитало только четыре памятника: герцогу Ришелье, Воронцову, Пушкину и Екатерине Второй. Потом число их еще уменьшилось, потому что бронзовую самодержицу свергли. В подвале музея Истории и Древностей до сих пор валяются ее отдельные части - голова, юбки и бюст, волнующий своей пышностью редких посетителей.

   Но сейчас в Одессе не меньше трехсот скульптурных украшений. В садах и скверах, на бульварах и уличных перекрестках возвышаются ныне мраморные девушки, медные львы, нимфы, пастухи, играющие на свирелях, урны и гранитные поросята.

   Есть площади, на которых столпились сразу два или три десятка таких памятников. Среди этих мраморных рощ сиротливо произрастают две акации.

   Стволы их выкрашены известью, на которой особенно отчетливо выделяются однообразные надписи - "Яша дурак". На спинах мраморных девушек тоже написано про Яшу.

   Львы и поросята перенесены в город из окрестных дач. Что же касается нимф и урн, то похоже на то, что они позаимствованы с кладбища. Как бы то ни было, вся эта садовая и кладбищенская скульптура очень забавно украсила Одессу.

   Кроме памятников, город населяют и люди.

   Об их числе, занятиях и классовой принадлежности турист может узнать из любого справочника. Но никакая книга не даст полного представления о так называемом "Острове погибших кораблей".

   "Остров" занимает целый квартал бывшей Дерибасовской улицы, от бывшего магазина Альшванга до бывшей банкирской конторы Ксидиаса. Весь день здесь прогуливаются люди почтенной наружности в твердых соломенных шляпах, чудом сохранившихся люстриновых пиджаках и когда-то белых пикейных жилетах.

   Это бывшие деятели, обломки известных в свое время финансовых фамилий.

   Теперь белый цвет акаций осыпается на зазубренные временем поля их соломенных шляп, на обветшавший люстрин пиджаков, на жилеты, сильно потемневшие за последнее десятилетие.

   Это погибшие корабли некогда гордой коммерции. Время свое они всецело посвящают высокой политике, международной и внутренней. Им известны также детали советско-германских отношений, которые не снились даже Литвинову.

   Отвлечь от пророчеств их может только процессия рабов в хитонах, внезапно показавшаяся на Ришельевской улице.

   Рабы с галдением останавливаются на углу. Вслед за ними движутся патриции в тогах. За патрициями следуют начальники когорт и преторы. За преторами бегут какие-то нумидийцы и пращники За пращниками следуют тяжеловооруженные воины из секции совторгслужащих биржи труда. Шествие замыкает разнокалиберная толпа, которая несет в кресле очень тощего Юлия Цезаря.

   Делается шумно и скучно.

   Всем становится ясно, что ВУФКУ пошло на новый кинематографический эксцесс - опять ставит картину из быта древнеримской империалистической клики.

   Подъехавшие на семи фаэтонах кинорежиссеры устанавливают римско-одесский народ шпалерами и организуют Юлию Цезарю большой триумф. Статисты, стоя на фоне книжного магазина Вукопспилки, машут ветками акаций, потому что на пальмы не хватило кредитов.

   Граждане города, не нанятые в римляне, с омерзением смотрят на действия родной киноорганизации.

   После триумфа фаэтоны с режиссерами трогаются в направлении общеизвестной одесской лестницы. Туда же несут Цезаря, закусывающего на своей высоте "бубликами-семитати".

   На общеизвестной одесской лестнице снимаются все картины, будь они из жизни римлян или петлюровских гайдамаков - все едино.

   Если турист располагает временем, то ему стоит подождать судебного процесса, который обязательно возникнет по поводу постановки римского фильма.

  

  

   Есть в Одессе и другие достопримечательности, может быть и уступающие в полезности триумфу Цезаря, но зато более поучительные.

   Но это уже специальность не "Чудака", а скорее "Наших достижений". Ибо не одними хороводами ВУФКУ может похвалиться Одесса.

  

   1929

  

  

   - Понюхайте этот цветочек.

   - Спасибо, я его уже нюхал.

   Радиолекция о конном спорте обычно начинается такими словами:

   - Лошадь, надо по правде сказать, существо далеко не умное.

   К сожалению, и здесь, в небольшом докладе об особом сорте молодых советских дамочек, приходится начать теми же словами:

   - Советская гурия, надо по правде сказать, существо далеко не умное.

   Главные ее признаки легче всего обнаружить на семейной вечеринке со шпротами и вином, которое для важности перелито в стеклянный бочонок.

   В продолжение всего пира молодая хозяйка ударными недомолвками старается дать понять гостям, что таких шпрот и такого вина никак не найти на вечеринках, кои устраиваются враждебными ей гуриями.

   К концу вечера хозяйка уходит в угол комнаты, за колеблющиеся ширмы, и возвращается оттуда в новом костюме. На ней голубая куртка с белыми отворотами. Такие же отвороты украшают ее голубые брюки. Сшито все из ткани, употребляющейся на теплую подкладку к папахам.

   Мужчинам становится неловко. Они не смотрят в сторону хозяйки и стараются отогнать всплывшие внезапно мысли о ее нелепом аристократизме. Но это не удается, и гости грустнеют.

   Что же касается хозяина, то глаза его сверкают сумасшедшим огнем. Он доволен своей женой и победоносно поглядывает на гостей.

   Однако голубая или оранжевая пижама только начальная веха в деле изучения очаровательных молодых хозяек.

   Иногда гурию можно сразу узнать по имени.

   Никогда ее не зовут Прасковьей, или Марией, или Инной. Она носит имя, высоко приподнятое над нашим пошлым миром. Ее зовут Бригиттой или Мери. Среди гурий в ходу также имя Жея. Считается, что Жея звучит тоже лучше и изящней, чем Анна.

   Совершенно естественно, что обладательнице торжественного имени и голубых брюк с белыми манжетами неприятно вести свой род бог знает от кого.

   И время от времени гурия, о которой всем ее знакомым точно известно, что отец ее и по сию пору честно служит перронным контролером на Сызрано-Вяземской железной дороге, начинает тревожный рассказ о своем папаше.

   Оказывается, что папаша гурии, польский граф Август Пахомов, был дьявольски богат, но разорился по пылкости натуры.

   Версия о графе Пахомове подкрепляется демонстрацией эмалевого медальона, на котором изображены голубь и дышло.

   Насчет эмалевого дышла особых объяснений не дается. Как правило, гурия фантазии не имеет, привирает убого и смешно, а мозговой работы не ведет совсем.

   От всех остальных событий, происшедших в мире, гурия отделывается невнятными междометиями и короткими возгласами. На сообщение о перелете полюса она отвечает писком, на вопрос о том, понравился ли ей "Севастополь" Малышкина, она отвечает: "Дивная книга". Тупость и расплывчатость ответа объясняется тем, что гурия не читает.

   Русских книг она не читает, потому что считает французский язык, несомненно, выше русского, а французских книг она не читает, так как не знает языка, на котором они написаны.

   Главные свои силы, всю свою лисью ловкость и все выцарапанные у мужа деньги гурия употребляет на покупку предметов элегантного обмундирования.

   И если гурия начинает охоту за новыми туфлями, то экспедиция эта растягивается на месяц и проводится в большой тайне.

   Нужно найти какого-то сверхъестественного сапожника, который сошьет туфли настолько совершенные по фасону и материалу, что все враждебные гурии захиреют от зависти.

   Нужно во что бы то ни стало скрыть от мужа истинную стоимость новых туфель, иначе даже он, долготерпеливый, может взбеситься. И мужу сообщается, что туфли обошлись всего лишь в сорок рублей.

   Для подруги сердца завеса немного приподнимается. Ей говорится, что туфли стоили сорок пять рублей.

   И только сама гурия знает, что за туфли заплачено пятьдесят пять рублей.

   В этих сложных махинациях, - в обмане и соперничестве с другими гуриями, - проходит жизнь молодой домашней хозяйки.

   И когда в Столешниковом переулке вам укажут на молодую, полуграмотную красавицу, одетую с непонятной и вызывающей смех пышностью, когда ваш спутник ошалело вдохнет запах ее духов, называющихся "Чрево Парижа", и пролепечет: "Посмотрите, какой прелестный цветочек", - отвечайте сразу:

   - Спасибо, я этот цветочек уже нюхал!

  

   1929

  

  

   Переступив украшенный препарированными пальмами порог парка культуры и отдыха, московский житель жадно озирает раскрывшиеся перед ним просторы.

   Дома он так представлял себе парк:

   - Рощи, рощи, рощи! Кущи, кущи, кущи! А в рощах и кущах - аттракционы, аттракционы и аттракционы! Электрические колеса! Комнаты гигантов! Воздушные сани! Говорящая краковская колбаса!

   Но природа мудро разделила парк на две части. В одной есть аттракционы, но нет ни одного деревца. В другой имеются и рощи и кущи, но аттракционов нет.

   Пока житель сетует на несправедливость судьбы, на песочной аллее, между двумя рядами зеленых и стройных урн для окурков, появляется служащий парка.

   Согнувшись, он несет шест с плакатом:

  

   Стой! Здесь сейчас будет происходить занятная беседа!

  

   Впереди человека с шестом, веселясь и подпрыгивая на полметра от земли, бегут дети. Позади, постепенно увеличиваясь в числе, идут взрослые граждане.

   А человек с шестом все кружит по дорожкам. Убедившись, что за ним следует уже изрядная толпа, он втыкает шест в землю и, дружелюбно улыбаясь, говорит:

   - Сейчас доктор Стульян проведет с вами занятную беседу.

   Доктор просит пропустить детей вперед, чтобы им было лучше слышно, и слабым голосом начинает:

   - Товарищи, темой моей сегодняшней беседы будут глисты у детей. Дело в том, что глисты у детей - вещь весьма вре...

   Первыми уходят дети.

   Потом уходит человек с шестом. Шест ему нужен для организации другой беседы. За ним мало-помалу расходятся и взрослые.

   Через пятнадцать минут проходящие мимо этого места граждане наблюдают весьма странную картину.

   На совершенно пустой площадке стоит человек в рубашке с расшитым воротом и сандалиях "Дядя Ваня". Размахивая ручонками, он горячо убеждает невидимых слушателей.

   - Напрасно вы скептически улыбаетесь! Я повторяю снова, что для детей глисты являются болезнью весьма вре...

   Граждане опасливо обходят доктора.

   Они спешат к источникам веселья. Им хочется в лабиринт. Но лабиринт закрыт еще в прошлом году. Разносится зловещий слух, будто это сделали потому, что пьяные заползали в лабиринт поспать.

   - Самое удобное место. В лабиринте уж никто не отыщет.

   - Глупости говорите. Этот лабиринт был виден насквозь.

   - Ну, и что ж, что насквозь? А пьяному не все ли равно, видно его или не видно. Важно, что лабиринт.

   В этих и иных глубокомысленных разговорах жаждущие веселья бодро строятся в очередь у подножья "Чертовой комнаты". Ныне, на том основании, что чертей и чудес не существует, она переименована в "Таинственную комнату".

   На этом же точно основании фокусники теперь выступают под культурно-просветительным флагом "разоблачителей чудес и суеверий".

   Из "Таинственной комнаты" люди выходят молча и устремляются в гигантскую закусочную, под крышей которой летают и поют птицы. Только за сосисками с капустой посетители "Таинственной комнаты" приходят в себя, но долго еще в их глазах вращается закусочная, летают бутерброды с телятиной и отдельные детали Нескучного сада.

   Нет, пожалуй, ни одного учреждения, которое так бы оправдывало свое название, как "Комната смеха".

   К этой комнате подходит хмурый человек.

   Он недоволен. Он женат, и у его жены нехороший характер. Он служит, и начальники его чрезмерно придирчивы. Он пришел в парк отдохнуть душой и телом. а тут почему-то обличают сектантов и с визгом играют в волейбол. Он, конечно, купит билет в эту "Комнату смеха", но заранее убежден, что ничего смешного там не увидит. И вообще он страдалец, а на земле нет справедливости.

   Но едва этот человек вступает в комнату, где не надеется найти ничего смешного, как оттуда раздается его протяжный смех. Через пять минут он выходит оттуда обессиленный, пошатываясь, садится на скамейку и досмеивается еще полчаса, вспоминая, каким толстым и коротконогим чурбаном выглядел он только что в кривых зеркалах.

   И если час назад пушбол казался ему игрой, в которой убивают за раз не меньше двухсот человек, то теперь он приходит к мысли, что это спортивное развлечение не так смертоносно и что стоит, пожалуй, самому побегать за огромным, закрывающим полнеба мячом.

   В читальне разыгрываются сцены из "Тома Сойера". За правильный ответ на устную "викторину" выдается один желтый билетик. За два правильных ответа выдают два желтых билетика. Три ответа дают три билетика.

   А четыре билетика дают сведущему человеку право вытянуть лотерейный билет. И в конце концов добродетель увенчивается выигрышем: гипсовым мопсом и книжкой о пчеловодстве.

   Расходясь из парка, граждане натыкаются на человека, ораторствующего среди урн для окурков.

   - Глисты имеются нескольких видов. Глисты, так называемые долговязые, лимитро...

   Это доктор Стульян проводит пятую занятную беседу.

  

   1929

  

  

   В довоенное время, если судить по газетным и журнальным объявлениям, самым распространенным бедствием была лысина.

   С лысиной боролись. Против лысины восставали герои - изобретатели средств для ращения волос.

   Средства эти рекламировались в извещениях самого трогательного свойства.

  

   Я БЫЛ ЛЫСЫМ!

   Моя мать была страдалицей. Мой отец был лысым от природы. Я сам уже в детстве потерял всякую растительность. Но в прошлом году, в горах Швейцарии, я встретился с профессором X., который снабдил меня баночкой чудодейственного бальзама "Киска-Волосатин". И с тех пор я отличаюсь завидной пышной шевелюрой.

  

   Все это вранье подкреплялось штриховым портретом господина, чья мать была страдалицей, чей отец был лысым от природы и который сам был лысым до употребления бальзама "Киска-Волосатин".

   И хотя лысина не побеждена, но граждане уже не так болезненно относятся к своему облысению. Может быть, это происходит оттого, что теперь труднее, чем в мирное время, попасть в Швейцарию, а может быть, и потому, что беда более важная, чем плешь, постигла человечество.

   Если бы нашлось средство борьбы с новым бедствием, то о нем нужно было бы дать объявление такого свойства:

  

   Я ХОДИЛ НА ЗАСЕДАНИЯ!

   Моя мать была активной страдалицей. Мой отец начинал заседать в 6 часов утра. Он кончил тем, что сошел с ума и съел председательский колокольчик. Я сам из цветущего юноши превратился в развалину. Виной всему были бесконечные заседания, на которых мне приходилась бывать. И внезапно в горах Кавказа я встретился с молодым человеком, который снабдил меня чудоде...

  

   Пора уже дать такое объявление, потому что чудодейственный бальзам найден. Найдено средство борьбы с самой могучей ветвью бюрократизма, - бесконечными, многочасовыми заседаниями.

   Конечно, это не налог на никелированные колокольчики и не высылка портфеледержателей за пределы административных центров.

   Наше средство является несравненно более могучим.

   Для борьбы с заседаниями нужно построить огромный дворец заседаний. Во дворце должно быть множество зал, и в каждой зале длинный стол, и на каждом столе суконная скатерть, и на каждой скатерти - колокольчик с хрустальным звоном и кувшин с водой для освежения гортани докладчика и гортани содокладчика, и выступающих в прениях, и высказывающихся по вопросам порядка дня, и вносящих внеочередные предложения, и высказывающихся по мотивам голосования, и кричащих с места "правильно", и зачитывающих резолюции, и прочих, и прочих.

   Новому дворцу можно присвоить красивое наименование:

   "Слушали и Постановили".

   В разговоре это получается весьма импозантно:

   - Вы куда?

   - Я - в филиал Центрального дома секции печати работников просвещения! А вы?

   - Я - во Дворец "Слушали и Постановили"! Но главное, конечно, не в полнозвучности названия нового заседательского комбината, а в том, что он нанесет смертельный удар всем любителям многочасового потребления чаю и бутербродов с собачиной, всем приверженцам двухсуточных заседаний с докладами, содокладами, контрдокладами и докладищами по мотивам голосования.

   Дворец "Слушали и Постановили" будет широко открыт для всех бюрократов. Все двери его будут открыты настежь:

   - Приходите! Володейте нами! Заседайте!

   Вообще заседания всякого рода разрешается устраивать только во Дворце "Слушали и Постановили".

   Главарям любого учреждения предоставляется право заседать в любой из дворцовых зал на таких условиях:

   а) первые 30 минут - совершенно бесплатно;

   б) еще 2 минуты - с платой за счет учреждения по карательному тарифу из расчета 20 рублей за минуту;

   в) неограниченное количество времени - с взысканием платы по 500 рублей в час из личных средств участников заседания. Плата может быть заменена тюремным заключением из расчета за каждые лишние полчаса - два месяца заключения.

   И можно считать верным делом, что больше тридцати двух минут ни одно заседание продолжаться не будет.

   Конечно, из нудного стана бюрократов послышится ужасный визг.

   Они будут протестовать. Они начнут кричать о гибели страны. Они потребуют, чтобы разрешили проработать вопрос о Дворце "Слушали и Постановили" на заседаниях по старой норме времени.

   Но этого позволять не надо!

   Кто вообще установил, что заседания не ограничиваются временем?

   Ограничены известным, заранее установленным временем, и рабочий день, и пароходный рейс, и сеанс в кино, и солнечная ванна.

   В театре за один вечер спектакля Гамлет решает важнейшие вопросы, а восемнадцати надутым чиновникам из конторы "Торглоханка" нужно шесть часов, чтобы решить вопрос о закупке одного кило гвоздей для нужд своего лоханочного производства.

   Если они уже иначе не могут, то пусть заседают за свой счет! По карательному тарифу! "Чудак" за постройку Дворца "Слушали и Постановили".

  

   1929

  

  

   Петровка всем своим видом хочет доказать, что революции не было. Что если она даже была, то ее больше не будет. Оттого эта улица так пыжится. Оттого так перемараны там пудрой дамские лица. Оттого эта улица пахнет, как будто ее облили духами из целой пожарной бочки. Оттого магазинные витрины доверху напичканы шелком всех карамельных цветов и шелком всех возможных на земле фасонов кальсон.

   Петровка отчаянно отрицает семь прошедших революционных лет, отрицает Красную Пресню, взятие Перекопа и власть рабочих мускулов.

   На этой улице я увидел своего старого знакомого, Принцметалла. Он был на своем месте. Петровка была ему по плечу. Он плавал по ней, как рыба плавает во вкусной воде, и сверкал поддельным котиком своей вызывающей шубы.

   Он свалился на мое плечо и даже поплакал от удовольствия.

   - Когда вы сюда приехали?

   - Когда? - протянул он. - Когда? Когда все сюда приехали, тогда и я сюда приехал.

   Для меня так и осталось неясным, когда он приехал. Впрочем, не раньше двадцать первого года. Потому что в двадцатом году он жил в Одессе, и я даже знаю, что он там делал.

   Одной рукой он перетаскивал ведром спирт к себе на кухню, а другой звонил в только что образовавшийся ревком, сообщая о малосознательном населении, которое грабит, оставленный в этом доме добровольцами, спирт.

   Сухопарые студенты уволокли остатки спирта, а Принцметалл в воздаяние своей революционной заслуги (спасение спирта) сам назначил себя председателем домкома с диктаторскими полномочиями.

   Остальное сделалось как-то само собой. У Принцметалла появилась груда продовольственных карточек и столько подсолнечного масла, что сам опродкомгуб подыхал от зависти.

   Принцметалл не дал моим воспоминаниям развиться. Он схватил меня за руку и увлек в маленькое кафе с полосатыми стенками. Он накачивал меня кофе, давился от смеха и говорил очень громко. Он стучал языком по моему лицу, как нагайкой.

   - Христофоров! - говорил он, втаскивая мою голову под столик, чтобы я мог лучше рассмотреть его ботинки. - Лучший сапожник в Москве. Могли ли вы подумать, что Принцметалл...

   - Нет, не мог!

   - Калош я не ношу! Дешевое удовольствие! Калоши носит в Москве только один человек - Михаил Булгаков.

   Принцметалл явно врал. Я пробовал возразить. Но он не допустил меня до этого. Он расстегнул пальто, отогнул ривьеры своего пиджака и блеснул присосавшейся там, почему-то дамской и совершенно уже нелепой по величине, пылающей бриллиантовой брошью.

   - Маленькие сбережения Принцметалла... Почему она вколота именно здесь? Маленькая хитрость Принцметалла... Опасно дома держать! А носить эту штуку "на улицу", чтобы все видели?.. Это неудобно. Еще подумают, что у меня на груди пожар.

   Потом он размахивал руками и голосил о своих успехах. Цифры вылетали из его рта, огромные, как птичьи стаи, и во рту же колесом вертелось слово - "червонец".

   - Могли ли вы подумать...

   - Нет, не мог! Но откуда все это?

   Принцметалл развел глаза по сторонам, положил подбородок на самый мрамор столика, заскромничал, поломался и, наконец, вывалил секрет своего богатства.

   - Я гений! - сказал он просто.

   Это была просто наглость. А по лицу Принцметалла катились счастливые волны.

   - Тише! - шепнул он. - Я гений борьбы с детской беспризорностью.

   Я отвалился на спинку стула. Я был совершенно сбит с толку. К тому же лучи, которые тянулись ко мне от брошки Принцметалла, резали глаза.

   - Спрячьте вашу драгоценную подкову, - сказал я, - и рассказывайте.

   Принцметалл говорил час.

   - Посмотрите в окно! Что, по-вашему, думает эта дуреха в обезьяньем меху. Она ни о чем не думает. Она живет с того, что ее муж грабит какое-то учреждение. Как это грубо! Через месяц ее муж получит свой кусок "строгой изоляции", а она сама станет такая же обезьяна, как ее мех. Зачем красть, когда можно заработать. Ну, до свиданья. Не забудьте посмотреть на мою работу.

   Принцметалл радостно ухнул и пошел откаблучивать по Петровке, а я, последовав его совету, очутился в ГУМе.

   - Пять тысяч билет! - орала женщина, стоя за маленькой стоечкой в стеклянных переходах ГУМа. - Пять тысяч! Остался один билет! Берите, граждане! На борьбу с детской...

   Граждане пихали деньги и получали билетики с номерками. Загудело электричество и на стоечке завертелись крохотные, номерованные паровозики. Электричество смолкло. Паровозики стали как вкопанные.

   - Выиграл номер два.

   Номер два нервно хохотнул и взял свой выигрыш. Это и было изобретение Принцметалла. Маленькая вариация рулетки на помощь беспризорным детям и довольно большие деньги, полученные Принцметаллом в соответствующем учреждении за остроумную выдумку.

   Уже никого больше нельзя соблазнить обыкновенной лотереей.

   Принцметалл волновался:

   - Ну, кому нужна гипсовая мадам Венера или открытка с мордой композитора Сметаны? Сметана это бедствие. Что с этого имеют дети? Никто там не играет. Другое дело деньги. Пять поставил - двадцать берешь. Еще пять беспризорники имеют. Мое изобретение! Знаменито, а? И поверьте мне, за гений я тоже что-то получил. Правда, есть какие-то олухи! Говорят, что нельзя устраивать для помощи детям азартную игру. Ду-раки!

   - Билет пять тысяч! - хрипела лиловая девица. - Граждане... детям...

   Граждане пихали. Жадный глаз ловил пролетающие номерки Над всем гудело электричество. Гений Принцметалла торжествовал - паровозная рулетка очищала карманы вовсю.

   Оторвавшись наконец от стойки, гражданин, балдея, начинал понимать, что он пожертвовал свой дневной заработок и, кажется, вовсе не детям.

   Когда я в последний раз встретил Принцметалла, то вместо лица у него было какое-то зарево.

   - Гениально! - рычал он. - Гени-ально! Совершенно новое дело! Каждая беспризорная дешевка станет миллионером в золотом исчислении.

   Я слушал.

   - Небесный олух! - кричал Принцметалл. - Знаменитый проект. Продажа титулов в пользу детям! Патент мой! Мне десять процентов! За двадцать рублей золотом каждый гражданин может стать граф Шереметьев или князь Юсупов. На выбор! Всюду Судки и всюду продажа. Всего двадцать рублей золотом. Мне два рубля, содержание будок и печатание графских мандатов два рубля, остальное кушают дети.

   Накричавшись и наоравшись на моей груди, Принцметалл оборвался с моего рукава и устремился хлопотать о своем гениальном проекте.

   Борьба с детской беспризорностью принимала потрясающие размеры.

  

  

   Братьев Капли, представителей провинциального кооператива "Красный бублик", приняли в бумазейном тресте очень ласково.

   Зам в лунном, осыпанном серебряными звездочками жилете был загадочно добродушен.

   Он заинтересовался лишь - зачем нужна "Красному бублику" бумазея. Узнав, что и пекаря не согласны ходить нагишом, зам быстро согласился выдать тысячу метров, с тем чтобы мануфактура продавалась братьями по божеской, иначе трестовской, цене.

   Взволнованные этим феерическим успехом, Капли быстро помчались в склад.

   Там все было уже приготовлено.

   Поближе к выходу лежала столь популярная среди пекарей бумазея (по белому полю зеленые цветы, казенная цена шесть гривен за метр), а рядом с ней пять штук тонкомундирного сукна и семь дюжин прекрасных касторовых шляп.

   И сейчас же братья с ужасом заметили, что на все это добро написан один счет.

   Братья слабо пикнули, но были сейчас же оборваны.

   - Бумазея без сукна не продается, а шляпы из неликвидного фонда. Впрочем, можете не брать!

   Капли не поняли, что такое неликвидный фонд и почему пекаря должны этот фонд на своих головах носить, однако не стали вдумываться. Сзади набегали еще какие-то кооператоры. Они страстно глядели на бумазею, и было ясно, что они возьмут ее с чем попало, даже если к бумазее будет придано неисчислимое количество библий в кожаных переплетах.

   Братья уплатили за бумазею шестьсот рублей, а за приложения еще четыреста.

   Валясь на койку уносившего их из Москвы поезда, старший брат ясно представил себе пекаря в костюме из тонкомундирного сукна, в неликвидной шляпе на засыпанных мукой волосах, и закатился горьким смехом.

   Младший брат промолчал. Он думал. И оба не спали всю ночь.

   К утру младший вздрогнул и вымолвил:

   - А знаешь, брат, в этом принудительном ассортименте есть что-то удобное.

   - Мне тоже кажется это! - ответил старший. - У нас, например, давно лежат гипсовые Венеры. Эти Венеры какие-то совершенно неликвидные.

   Как видно, старший из династии Каплей тоже думал.

   Думали они об одном, потому что младший отпрыск засмеялся и сказал:

   - Ничего, мы их сделаем ликвидными!

   А потом оба они стали действовать.

   Густейшая толпа, приведенная в восторг прибытием белой с зелеными цветками по полю бумазеи, ворочалась в кооперативе "Красный бублик".

   Торг шел прекрасно.

   Приказчики ежеминутно справлялись с таинственными записями в своих книжечках и бойко орудовали.

   - Вам пять метров бумазеи? Саша, - кричал приказчик в кассу, - получи с них за пять метров, одну шляпу мужскую и манометр к паровому котлу системы "Рустон Проктор".

   - Кому четырнадцать? Вам четырнадцать? Платите в кассу! За четырнадцать метров по шестьдесят - восемь сорок, две Венеры по рублю, пару шелковых подвязок неликвидных - три пятьдесят и картину "Заседание Государственного совета" - четыре двадцать. Итого - восемнадцать рублей десять копеечек-с! Следующий!

   Сначала покупатель фордыбачил.

   Он ревел. Он ругался уму непостижимыми словами. И даже топал ногами.

   Но потом смирялся. Уйти было некуда - во всем городке один только "Бублик" имел мануфактуру.

   И пока покупатель со злостью кидал свои деньги в кассу, братья сидели за перегородкой и радовались друг на друга.

   К вечеру кипучие операции в "Красном бублике" затихли. "Бублик" расторговался вдребезги.

   Бумазея, а с ней вся заваль, собравшаяся в кооперативе за два года, исчезла. Распродали всю гадость, которая лежала еще с того времени, когда "Красный бублик" не был "Бубликом", а назывался "Булкой Востока", то есть со времен доисторических.

   Кислый одеколон, зацветшие конфеты, остаток календарей за 1923 год и поломанные готовальни, калоши неходовых номеров и вонючие спички - все было продано, все шло приложением к бумазее.

   Братья оглядели очищенный магазин, прислушались к шелесту денег в кассе и с наслаждением забормотали скороговоркой:

   - Принудительный ассортимент!

   С улицы неслась божба и зловредная ругань.

   Эта история имеет свое окончание.

   Через два дня у старшего Капли порвались сапоги, и он пошел к сапожнику.

   - Здрасте! - сказал брат.

   И сразу осекся.

   Сапожник сидел во фраке. Из-под фрака выглядывала новая рубашка из знакомой брату Капли бумазеи - по белому полю зеленые цветы.

   Оправившись, дивный кооператор сделал вид, что ничего не заметил.

   - Можно на мой сапог заплаточку наложить?

   - Можно! - любезно ответил сапожник. - Двенадцать рублей.

   - Да что...

   Но сапожник пресек дивного брата. Он ткнул себя пальцем в лацкан и строго спросил:

   - Это что?

   - Фрак! - сказал непонятливый Капля.

   - Сортамент это, а не фрак! У вас куплен. С бумазейкой. Бери фрак назад, починю за два рубля. А иначе двенадцать.

   - Зачем же мне фрак? - возопил кооперативный гений.

   - А мне зачем? - с ехидством спросил сапожник. - Однако я взял!

   Уйти Капле было некуда. У него была прекрасная память, и он хорошо помнил, что в эти дни успел одарить всех сапожников небольшого городка ненужными вещами.

   И сапожник, пользуясь принципом принудительного ассортимента, одержал над гениальным Каплей страшную победу и взял с него сколько хотел - взял око за око.

  

  

   Какие смешные вещи происходят в Москве.

   Удивительный город! На его перерожденных окраинах выстроены пепельные здания научных институтов с именами ЦАГИ, НАМИ, НИТИ. Окраины перешли в лагерь науки. Там говорят:

   - Энерговооружение. Магистраль. Куб.

   А в центре города расположился бродячий базар. Здесь на горячих асфальтовых тротуарах торгуют шершавыми нитяными носками и слышен протяжный крик:

   - Вечная игла для примуса!

   Зачем мне вечная игла? Я не собираюсь жить вечно. А если бы даже и собирался, то неужели человечество никогда не избавится от примуса! Какая безрадостная перспектива.

   Но граждане в сереньких толстовках жадно окружают продавца. Им нужна такая игла. Они собираются жить вечно, согреваясь огнем примуса-единоличника.

   Почти обеспечив себе бессмертие покупкой удивительной иглы, граждане опускают глаза вниз. Давно уже нравятся им клетчатые носки "Скетч", которые соблазнительно раскинуты уличными торговцами на тротуарных обочинах.

   Носки называются как попало. "Клетч" или "Скетч", все равно, лишь бы название по звуку напоминало что-то иностранное, заграничное, волнующее душу. Персия, Персия, настоящая Персия.

   На окраинах по косым берегам реки спускаются водные станции, с деревянных башен ласточками слетают пловцы, а в центре города Персия - нищий целует поданную ему медную монету.

   Может быть, надо объяснять это путем научным или с точки зрения исторической, а может быть, и не надо - ясно видно, что Москва отстает от своих окраин.

   На лучшей улице города у подъезда большого дома с лифтом и газом висит белая эмалированная табличка:

  

   Что еще за киноэтика такая? Вся киноэтика заключается в том, чтобы режиссер не понуждал актрис к половому сожительству. Этому его может научить любой экземпляр уголовного кодекса. Что