высшему начальству и поддерживать строй суровой дисциплиной даже во время боя, когда успех часто зависит от инициативы и находчивости отдельных солдат.
Саксония, стремясь тоже к первенству в Германии, видела в Пруссии соперника. Поляки имели основание ждать, что Пруссия, недавно еще покорный вассал Польши, не остановится перед захватом западных польских областей. Швеция с тревогой следила за Фридрихом, который мечтал получить естественные богатства Скандинавии. Французы опасались появления пруссаков на Рейне близ своих восточных границ. Эти опасения объединили против Пруссии почти всю Европу.
В 1756 году против Пруссии объединились Австрия, Франция, Польша, Саксония и Швеция. Россия вступила в этот союз.
Русская армия собиралась и обучалась в Лифляндии и Курляндии. В 1757 году военные приготовления закончились. Главнокомандующим русской армии Елизавета Петровна назначила командира Семеновского полка Степана Федоровича Апраксина, возведенного в фельдмаршалы. Это назначение сильно огорчило Суворовых: они надеялись, что главнокомандующим будет Фермор.
Апраксин отправился к армии. Она сосредоточилась под Ригой. Все поля вокруг города белели палатками полков. Прибывали артиллерия и обозы. Скакали по всем направлениям казаки и ординарцы. Играли трубы, били барабаны. Армии предстояло переправиться за Двину, чтобы через союзную Польшу вторгнуться в Пруссию.
Переправа совершалась в конце апреля. Перед мостом на берегу Двины поставили два великолепных шатра, расписанных и раззолоченных. Под одним шатром находился фельдмаршал Апраксин, окруженный блестящей свитой и генералами. Другой шатер назначался для дам и знатных гостей, которые во множестве съехались в ставку главнокомандующего: одни - чтобы проводить мужей и сыновей в поход, другие - просто полюбоваться пышной церемонией. Городские валы близ моста, дома, обочины дороги - все было усеяно народом.
По церемониалу шествие войск открылось маршем бригадных фурьеров, которым предстояло за рекой разбить для армии первый походный лагерь. Фурьеры шли с распущенными цветными значками.
За фурьерами следовали полковые штапы на выхоленных скакунах. В шляпах офицеров с новыми цветными кокардами зеленели листья лавровых ветвей, добытых в оранжереях Риги.
Далее конюхи вели сменных коней бригадного генерала, прикрытых попонами, размалеванными под парчу. На попонах красовались золотые вензеля и гербы генерала.
За генеральскими конями везли пушки с зарядными ящиками. За артиллерией ехал на боевом коне бригадный командир, открывая шествие своих полков. С развернутыми знаменами, с барабанным боем, под музыку полковых оркестров старательно маршировали солдаты. У каждого из них за лентой на шляпе были воткнуты зеленые ветви: знак побед, которые еще предстояло совершить.
Фельдмаршал Апраксин стоял у своего шатра, пропуская войска. Перед ним склонялись знамена, опускались шпаги командиров. Войска переходили по мосту Двины и становились лагерем за рекой.
На следующий день фельдмаршал Апраксин в золотой карете, запряженной восьмеркой белых коней с султанами из страусовых перьев, отправился к армии, предшествуемый конными гренадерами в лаврах. По бокам кареты скакали ординарцы. Эскорт из генералов, полковников и штабных офицеров следовал за каретой фельдмаршала во всем блеске парадных мундиров, в орденах и лентах. Пышный выезд фельдмаршала напоминал не отправление в поход, а возвращение и встречу триумфатора после победной войны...
Затерянный в толпе зевак, наблюдал пышное шествие фельдмаршала обер-провиантмейстер полевых войск премьер-майор Александр Суворов, прибывший накануне в Ригу с транспортом продовольствия.
В запыленном, порыжелом мундире, в измятой шляпе, грязных сапогах, усталый от ночи, проведенной на коне, осипший от руготни с извозчиками, Суворов оставил коня на заезжем дворе и прямо с дороги явился к генералу Фермору.
Фермор был уже на выходе, в парадной форме, готовый присоединиться к шествию Апраксина, когда ему доложили о прибытии Суворова. Суворов остановился у двери и отчеканил кратко и сухо, что транспорт продовольствия для корпуса, назначенного идти на Мемель, прибыл благополучно.
Фермор протянул руки к Суворову, не сгибая стана:
- Помилуй бог, Александр Васильевич, зачем так сурово? Дай мне тебя обнять.
- Боюсь, сударь, замарать ваш мундир.
- Полно шутить. Подойди, я тебя расцелую...
Александр кинулся к Фермору, они обнялись и расцеловались.
- Вижу, ты, Александр Васильевич, едва на ногах стоишь, - сказал Фермор, - но усаживать в кресла не стану: мне пора. Я говорил Апраксину, что Суворов просится в армию. "Который Суворов - старик или молодой?" - "Александр". - "У места был бы больше Василий", - ответил он мне.
- Он отказал? Я не ждал иного...
- Не совсем. "Так молодой Суворов хочет в армию? Добро! - сказал он. - Я прикажу записать его в армию. Ну, хоть для начала пускай он будет при запасных батальонах в Курляндии. Чем успешнее он их приведет в должный вид, тем скорее попадет в Пруссию". Больше ничего я не мог от него добиться. Надо выждать время.
- Василий Васильевич, вы мне второй отец! Возьмите меня к себе...
- Не могу, сударь, ты знаешь Апраксина: он упрям. Мне пора. Не унывай. Не вешай головы.
Суворов встрепенулся.
- Вот так-то лучше. Ручаюсь тебе, друг мой, что при первом случае ты будешь в армии... Прощай. Назначаю тебе рандеву* в Мемеле...
_______________
* Р а н д е в у (франц.) - свидание.
Он еще раз обнял Александра, и они расстались. Посмотрев на триумфальный выезд фельдмаршала, Суворов вернулся на постоялый двор, оседлал Шермака и выехал обратно на ту мызу, где оставил Прохора Дубасова с повозкой и поклажей.
Ехать пришлось глубоко вспаханной целиной, так как дорогу занимали бесконечной вереницей армейские обозы. Шермак то и дело спотыкался на глыбах земли, поднятой тяжелыми немецкими плугами...
- Состарились мы с тобой, дружище, - трепля по шее Шермака, сказал Суворов и повернул коня от большой дороги на боковую, к мызе.
Шермак тяжко водил тощими боками, кашлял, задыхаясь. Он давно страдал астмой от необузданных скачек в молодости.
Суворов не "посылал" коня, но Шермак вдруг сам пошел крупной рысью, а затем вскачь, храпя и потряхивая головой на скаку.
Напрасно уговаривал его седок - Шермак скакал все быстрей. Суворов дал ему волю. Внезапно Шермак свернул с дороги, перемахнул через дорожную канаву и упал на колени.
Суворов перелетел через голову коня, вскочил на ноги и повернулся к Шермаку. Конь повалился на бок. Из оскаленного рта коня клубилась розовая пена. Он бил и передними и задними ногами. Подойти к нему, чтобы расстегнуть подпругу, было опасно. Суворов видел, что Шермак издыхает... Конь опрокинулся на спину, перевалился на другой бок и вытянул ноги. Окруженные седыми волосами губы Шермака перестали вздрагивать. Суворов снял шляпу и, склонив голову, стоял над конем, с грустью наблюдая, как постепенно тускнеют его большие добрые глаза.
Армия выступила в поход с некомплектными полками. Медлить с пополнением не приходилось и часа. Суворов отправился в Смоленск и там сразу с головой окунулся в дело формирования третьих батальонов, не думая более ни о чем.
На это ушло все лето. Суворов скакал между Ригой и Смоленском, между Смоленском и Новгородом. Пополнения приходили пестрые, частью из плохо обученных солдат, частью из рекрутов. Офицерами назначали недорослей из гвардии. Большинство из них ничего не смыслило в военной службе. Они не только не могли учить солдат, но сами не умели стрелять, а многие даже боялись взять в руки ружье, а от холостого выстрела из пушки приходили в трепет. Суворов требовал присылки старых солдат, чтобы их поставить в батальон учителями. Военная коллегия отказала, ссылаясь на то, что старые солдаты нужнее в действующей армии. К отзыву этому член Военной коллегии генерал Василий Иванович Суворов присоединил в письме к сыну свой совет: "Сделай из них хоть видимость войска. А там понюхают пороха - неволей станут солдаты". Но немало забот требовалось и на то, чтобы придать запасным батальонам хоть видимость войска: для этого надлежало по крайней мере обуть солдат в сапоги и одеть в мундиры, а сапог и солдатского сукна не хватало и для действующей армии.
С театра войны шли дурные вести. Русские войска под командой Апраксина двигались медленно, к выгоде прусского короля, который, обороняясь, наносил короткие удары каждой из союзных армий в отдельности. Русская армия вступила в пределы Прусского королевства. Фермор взял Мемель, оставил там гарнизон и присоединился к главным силам русской армии. Первая большая битва с пруссаками произошла на Гросс-Егерсдорфском поле, куда вывел свою армию Апраксин, встревоженный налетом гусарского разъезда пруссаков. Поле было обширно. Армия русская выстроилась, словно на большой парад. Сам Апраксин выехал перед войсками почти с той же пышностью, с какой покидал Ригу. Впрочем, на этот раз он был не в карете, а на боевом коне; за ним вели еще несколько запасных коней в расписных попонах, ибо предполагалось, что под фельдмаршалом может быть в сражении убит не один, а два или три коня...
Позиция, выбранная по совету Фермора при Гросс-Егерсдорфе, была удобна для боя.
Казаки выскочили вперед и завязали с пруссаками перестрелку. Те отвечали из леса редкими выстрелами. День склонялся к вечеру. Неприятель не показывался. Наконец Апраксин убедился, что противник не хочет принять бой, и приказал армии отступить в лагерь.
- Мы кое-чего достигли, Василий Васильевич: враг нас боится, - сказал Апраксин Фермору.
- Да, - согласился тот, - но и они тоже кое-чего добились: они нас сосчитали точно до одного. А знаем ли мы, кто перед нами и сколько их? И где они очутятся утром?
В сумерках русские войска уже находились в палатках. Из-за леса грохнула пушка и послышались барабаны: в прусском лагере били зорю. Очевидно, король расположился на ночь, находя, что место для него удобно.
К темну неожиданно отдали приказ: вывести солдат на фронт, снабдить провиантом на три дня, полками ночевать в ружье.
Намерение фельдмаршала знали и понимали не многие. Наутро оказалось, что он решил обойти пруссаков, укрытых за лесом, и принудить их к бою. Движение началось по узкой дороге и частью прямо лесом. Предполагали, что немцы остаются в своем вчерашнем положении, но, к удивлению, выйдя в поле, убедились, что пруссаки, покинув лагерь, заняли те самые удобные позиции, на которых русская армия стояла вчера. Немцы провели Апраксина. Завязался бой и продолжался до вечера. Русский фельдмаршал не мог ввести в сражение и половину своих сил. Победа склонялась на сторону пруссаков. Потери русской стороны возрастали от меткого огня прусской пехоты и атак кавалерии. Солдаты русские гибли, но не пятились. Бой решили два русских пехотных полка. Они шли по задуманному Апраксиным плану - в обход леса. Фермор вернул их и повел прямо густым лесом к полю битвы. Выйдя из леса, полки построились и без выстрелов ударили в штыки. Внезапная атака с фланга смешала ряды пруссаков. Первая их линия отступила поспешно. За дымом и пылью во второй линии пруссаки своих приняли за русских и открыли огонь. Все смешалось. Пруссаки отступали, бросая пушки и зарядные ящики.
Апраксину советовали продолжать преследование врага, что было возможно сделать, введя в бой свежие войска. Фельдмаршал приказал остановиться. Прусский главнокомандующий Левальд отошел с остатками разбитого своего корпуса к Велаве, в укрепленный лагерь.
После победы при Гросс-Егерсдорфе русской армии открылась дорога к главному и богатейшему городу Восточной Пруссии - Кенигсбергу. Идти туда настаивал на военном совете Фермор, но Апраксин на это не решился.
В Петербург поскакал курьер с донесением о победе. Похоронив убитых, русская армия через несколько дней услыхала на заре, что бьют не зорю, а генерал-марш. И солдаты и офицерская молодежь обрадовались: они рвались вперед. Но, пройдя не более пяти верст, Апраксин приказал остановиться. Такими черепашьими переходами русская армия достигла реки Лань, за которой открылся прусский лагерь при Велаве. И лагерь и город пруссаки успели защитить редутами и батареями.
Прошло несколько дней в поисках переправ. 29 августа Апраксин внезапно отдал приказ отступать. Известие это всех поразило. Солдаты и офицерская молодежь открыто роптали. Говорили об измене генералов. Началось отступление. Оно велось с поспешностью, всех изумлявшей. Дисциплина в армии пошатнулась. Войска расстроились. Артиллерия и конница не вмещались на дорогах, топтали и уничтожали посевы. Армию останавливали лишь для служения по разным поводам торжественных молебнов, после чего производили пальбу из пушек и ружей, не жалея пороха.
Наступила осенняя распутица, а затем первые холода. Армия остановилась на зимние квартиры в Курляндии. Из Петербурга прискакал курьер с повелением Апраксину сдать команду генерал-аншефу Фермору и самому со всем поспешением ехать в Петербург, чтобы лично дать объяснения своим поступкам.
От курьера разгласилась в армии причина столь разительной перемены в судьбе надменного фельдмаршала, и поспешное отступление русской армии из Прусского королевства сделалось понятным.
После сражения при Гросс-Егерсдорфе Апраксин получил тайное известие о том, что Елизавета Петровна опасно заболела. Полагали, что она не выживет. После нее русским царем должен был стать Петр Федорович, принц Гольштейн-Готторпский. Наследник русского трона и его жена Екатерина были против войны с Пруссией. Поэтому-то Апраксин и поспешил загладить гросс-егерсдорфскую победу отступлением.
Петербургские политики ошиблись, Елизавета Петровна выздоровела.
От Апраксина в армии все отшатнулись. Фельдмаршал сдал командование Фермору. Провожаемый молчаливой кучкой штабных офицеров, Апраксин сел в простую ямскую кибитку, запряженную тройкой почтовых: его венская золоченая карета не могла бы выдержать далекого и скверного пути.
Прощаясь со своим штабом, Апраксин невнятно лепетал:
- Простите, судари, простите!
В кибитку с фельдмаршалом сел его адъютант Сергей Юсупов. На второй тройке вслед Апраксину поскакали его медик-итальянец и денщик.
Ехал Апраксин, почти скрываясь, избегая дорожных разговоров. Навстречу ему из столицы катилась волна новых тревожных слухов.
Апраксин от этих слухов занемог, понимая, что едет навстречу гибели.
В Нарву фельдмаршал прибыл больным. Здесь Апраксину объявили повеление не допускать его до Петербурга и, арестовав, судить в Нарве. Следственная комиссия столицы находилась тут же. Она не могла приступить к следствию - Апраксин впал в беспамятство.
Суд не успел вынести никакого приговора - через несколько дней Апраксин умер.
Война продолжалась. Фермор, выждав, когда замерзнет Куриш-гаф, по льду перешел залив и подступил к столице Восточной Пруссии - Кенигсбергу. Гарнизон крепости мог сопротивляться, и кенигсбергское купечество, предвидя близкий конец царствования Елизаветы Петровны, а с тем и конец войны, согласилось с прусскими помещиками, и кенигсбергское правительство изъявило полную покорность русскому командованию, боясь в противном случае разгрома столицы. Русские войска торжественно вступили в Кенигсберг. Во всех немецких кирках звонили колокола, на башнях города играли оркестры трубачей. Главнокомандующий занял королевский замок. Население присягнуло Елизавете Петровне. В Кенигсберг назначили русского генерал-губернатора, однако же немца, барона Корфа. Пруссия была присоединена к России.
Фридрих ничего не предпринимал для освобождения Кенигсберга. Прусского короля более заботила судьба Бранденбурга, и особенно главного города - Берлина, где находились военные промышленные заведения, пороховые заводы, фабрика солдатского сукна и большие склады амуниции. Сюда союзники могли направить решительные, сосредоточенные удары.
Фермор вынес ставку русской армии из стен Кенигсберга, чтобы скрыть от пруссаков свои намерения: Кенигсберг наполняли шпионы. Сам барон Корф, сторонник великого князя Петра Федоровича, взял на себя обязанности почтальона между наследником царицы и прусским королем, пересылая с доверенными лицами письма в обоих направлениях: из Петербурга - прусскому королю и от Фридриха - великому князю. Большой охотник весело пожить, к тому же человек богатый, Корф пленился женой одного из прусских магнатов, графиней Кайзерлинг, и стал игрушкой в ее руках. Корф задавал балы, устраивал маскарады, спектакли, гулянья. Помещики с семьями съезжались со всей Пруссии веселиться. Около пышного двора русского генерал-губернатора кишели шпионы. Графиня Кайзерлинг искусно выпытывала у Корфа военные секреты.
Если к этому прибавить, что вся переписка между Военной коллегией в Петербурге и штабом главнокомандующего Фермора шла через канцелярию барона Корфа, то неудивительно, что не только общие замыслы русских, но и все подробности о русской армии делались достоянием штаба прусского короля. Фридрих имел достаточно оснований не считать Россию главным своим противником. И вдруг, находясь при армии в Богемии и намереваясь идти на Прагу, он получил известие, что русские у крепости Кюстрин готовятся перейти главными силами через реку Одер, чтобы вторгнуться в Бранденбург. С четырнадцатью отборными батальонами пехоты и тридцатью тремя эскадронами конницы Фридрих бросился на выручку крепости.
За четырнадцать дней отряд Фридриха сделал невероятно быстрый марш, около ста двадцати миль*, но во Франкфурте король услышал пушечные выстрелы - русская артиллерия громила Кюстрин. При каждом выстреле Фридрих нюхал табак и отчаянно бранился. Кто бы мог подумать, что русские задумают переправу под тяжелыми пушками этой крепости! В несокрушимости Кюстрина никто не сомневался: со всей округи в крепость съехались со своими ценностями богатые люди.
_______________
* Около 880 километров.
Фридрих узнал, что Кюстрин, зажженный снарядами, пылает и покинут жителями и гарнизоном. Тогда король предпринял шаг отчаяния. Присоединив к своим войскам отряд фельдмаршала Дана, король ниже Кюстрина поставил мосты, перешел реку, думая застать русских на переправе и ударом в спину опрокинуть и реку.
Фермор угадал намерения Фридриха, отошел от города и занял боевой порядок при Цорндорфе. Русские построились в "ордер баталии" - четырехугольником, с обозами и конницами внутри. Фридрих считал такое построение самым неудобным для обороны и выгодным для нападающей стороны: он радовался, предвкушая легкую победу. Прусская артиллерия начала бить в середину четырехугольника, что вызвало в строе русских войск смятение и беспорядок; обозные кони бесились, нарушая построение пехоты, переброска бойцов с одного места на другое сделалась затруднительной.
Приказав уничтожить мосты и гати, чтобы отрезать русским обозам отступление, Фридрих послал свою пехоту в атаку на правый фланг русских - он знал, что тут находились молодые солдаты, еще не бывшие в боях. Правое крыло русских подалось под натиском пруссаков. В это время Фермор приказал открыть дорогу коннице из середины каре - русская кавалерия напала на прусских гренадеров. Тогда старые полки, бывшие на левом русском крыле, обрушились на пруссаков.
Завязался ближний бой. Порох кончился у обеих сторон. Бились штыками, саблями и шпагами. Фридрих до начала боя приказал не щадить русских. "Их надо не побеждать, а уничтожать, иначе они снова и снова возвращаются", - сказал он. Но это-то как раз оказалось не по силам пруссакам. Бой разбился на множество отдельных боев и даже поединков. Обе стороны очутились в равных условиях. Русские кучками и в одиночку отчаянно бились с врагом.
Наступила ночь. Обе армии остались под ружьем на поле битвы. Утром Фридрих отошел к Кюстрину.
Цорндорфская битва решила судьбу всей кампании. Фридрих отошел со своей армией. Он выигрывал время, чтобы вновь собраться с силами. Русские его не преследовали.
В армии роптали, обвиняли Фермора в неумении. Австрийцы жаловались на него в Петербург.
Военная коллегия назначила главнокомандующим Салтыкова. Фермора у него оставили начальником штаба. Все дивились назначению Салтыкова: он командовал до того на Украине полками ланд-милиции, то есть ополчением. Новый главнокомандующий ничем не был знаменит, но Фермор знал его, и Салтыков знал Фермора.
Путь Салтыкову из Петербурга в армию лежал через Мемель, где пребывал в должности русского коменданта премьер-майор Александр Суворов.
Прибыв в Мемель, новый главнокомандующий смотрел утром вахт-парад гарнизона, а затем внимательно обследовал его хозяйство. Перед отъездом Салтыков приказал построить гарнизон во взводные колонны и подозвал к себе офицеров.
- Так, сударь мой, - заговорил он, обращаясь к Суворову, - вижу, что ты не чураешься новизны. В атаку твои солдаты ходят браво. Примера сквозной атаки я доселе еще не видывал... Что же тут сидишь?
- Хочу в чисто поле, да лестница крута...
- Вот что, сдавай-ка сегодня же должность кому посмышленей. Едем со мной в Кенигсберг!
Суворов просиял.
- Барабаны! - крикнул он звучно. - К кашам!..
Заиграли горнисты, зарокотали барабаны. Салтыков подошел к группе офицеров и сказал:
- Господа! Огорчу вас несколько - я забираю у вас командира...
Лица у офицеров прояснились. Один из них не мог сдержать легкое восклицание радости.
Салтыков угадал: офицеры не любили взыскательного командира.
- А теперь спросим солдат, - сказал Салтыков. - Солдаты! Довольны вы вашим комендантом? - крикнул он, подходя к фронту.
По рядам пробежал ропот.
- Ага! - Салтыков повернулся к Суворову: - Слышишь, как они тебя хвалят? Видно, ты им в шашки не давал играть. Хороший у вас командир, братцы, - продолжал Салтыков, - бережет вас, но я у вас его беру себе. Он в армии будет нужнее...
Глухой ропот, который можно было принять за выражение недовольства Суворовым, сменился общим криком солдат. В смысле того нельзя было сомневаться: солдаты не хотели расставаться со своим командиром.
Салтыков махнул палкой. Крики смолкли. Не слышно было и ропота.
В наступившей тишине Салтыков сказал:
- Ну уж нет, братцы. От слова не отступлюсь. Вините тех лодырей, что ворчать вздумали. А теперь покормите меня обедом у артельного котла.
- Ура! - крикнул Суворов.
- Ура! Ура! - отозвалось в рядах.
Суворов ликовал - в его жизни совершился перелом.
Корф приготовил Салтыкову пышную встречу. Главнокомандующий отклонил все торжества, отказался от большого, пышного парадного обеда и бала в замке. В три дня, в сопровождении Дубасова, Суворова и своего адъютанта, Салтыков обошел город и всему дивился:
- Ай-ай! Такой город - и ни одной церкви!
- Вот же кирка, - указывал Суворов.
- Да что это за церковь? Наверху петух вместо креста! А богато живут!..
Никем не замеченный, Салтыков покинул Кенигсберг и направился к армии.
Место сбора всех русских сил назначалось в Познани. Здесь Салтыков произвел смотр, и в тот же день пробили генерал-марш. Армия в составе шестидесяти тысяч человек направилась к границам Бранденбурга. На соединение с русскими шел Лаудон с двадцатитысячным австрийским корпусом, в котором преобладала конница.
Фридрих послал молодого генерала, своего любимца Веделя, помешать соединению русских с австрийцами. Пылкий и решительный Ведель не задумался со своими небольшими силами кинуться на русскую армию при Пальците, разбился о массу русских войск и отступил в беспорядке, оставив в руках победителей знамена, штандарты, пушки, пленных. Соединение русских и австрийцев произошло после этого беспрепятственно.
Заняв Франкфурт-на-Одере, армия Салтыкова готовилась к переправе. Можно было ждать, что король сам явится с войском, чтобы остановить угрожающее Берлину движение русских.
Суворов и Фермор встретились во Франкфурте, как старые знакомые.
- Я возьму его к себе дежурным майором, если только он согласен, - сказал в присутствии Салтыкова Фермор.
Суворов молча поклонился.
Ожидание, что король явится сам во главе сильной армии, чтобы помериться силами с русской армией, оправдалось. Разведка определила силы, с которыми идет король, в пятьдесят - шестьдесят тысяч.
Фермор и Суворов объехали на конях окрестности Франкфурта и предложили главнокомандующему Салтыкову встретить Фридриха на высоком берегу Одера, у деревни Куннерсдорф.
По диспозиции, русские войска располагались в две линии в таком порядке: на правом фланге высоты над обрывом занимал испытанный в боях корпус Фермора; ниже, посредине, предполагали поставить обстрелянные полки Румянцева, а на левом фланге, под обрывом глубокого оврага, - новый корпус Голицына, образованный из тех самых батальонов, которые формировал и обучал по-своему в Курляндии Суворов, чтобы придать им хотя бы "видимость" солдат.
Здесь, над гребнем буерака, Фермор показал место ретраншемента: рва и вала для батареи из восьмидесяти орудий и окопов для пехоты.
Начерченное на бумаге расположение русской армии, усиленной австрийской конницей под командой Лаудона, очень походило на большую косую букву "Т". В старинной русской азбуке букву "Т" называли словом "твердо".
- Мы стоим твердо, - говорил Суворов. - Пусть король попробует атаковать нашу позицию.
Буква "твердо" на чертеже пересекала своей вертикальной чертой селение Куннерсдорф. Плечи буквы лежали на прибрежных высотах. Стрела острием вправо указывала течение реки. Слева от "Т" простиралась большая топь с болотистой речонкой посредине, сбегающей к Одеру. Через топь шла гатью дорога с переброшенным через нее мостом. Справа от буквы "Т" находились труднопроходимые, пересеченные места, высоты и лесистые холмы перемежались долами. Нижним своим концом буква "Т" опиралась на гребень обрывистого оврага, укрепленный 80-пушечной батареей. Противоположный берег оврага, покатый, исчезал в густом лесу.
Приготовление поля сражения к бою закончилось. К ночи на 1 августа русская армия стала в боевом порядке по намеченной диспозиции.
Суворова волновали неизъяснимые чувства. До сих пор он читал описания или слушал рассказы о сражениях, некогда бывших, теперь он воображал себе битву предстоящую, и то, что совершалось на его глазах, мало походило на все описания. Ни на одной картине прошлых боев армии не стояли так, как русская армия стояла тут, но выбранное им с Фермором место предписывало ставить войска так, а не иначе.
Наступила ночь. Загорелись костры. Русская армия стояла открытым биваком, не маскируя своего расположения. С вершины холма Шпицбергена, увенчанной короной звездообразного редута, где посредине поставили шатер Салтыкову, ясно вырисовывалась линиями огней кривая буква "твердо". Здесь стояли новые, так называемые шуваловские, гаубицы.
Ночь прошла спокойно.
На рассвете казаки донесли, что прусская армия, совершив обход по левому берегу Одера, переправилась на правый берег, не выше Куннерсдорфа, как ждал Фермор, а значительно ниже Франкфурта - у Кюстрина, и без отдыха двинулась усиленным маршем вверх по реке. Фридрих шел, по обыкновению, без обозов. Пруссакам пришлось идти то в гору, то под гору, обходя встречаемые на пути озера.
- Так он потеряет половину людей в пути, - сказал Салтыков. - Задумается.
- Он будет атаковать нас с чем пришел, - ответил Суворов.
День настал безветренный и жаркий. Солдаты короля шли в облаке пыли, изнемогая от жары и жажды. Только к полудню армия прусского короля достигла окрестностей Куннерсдорфа.
Фридрих с вершины холма увидел открытый бивак русской армии и не мог скрыть смущения и гнева.
- Это как шахматная доска, - сказал он любимцу своему Веделю.
- Но фигуры стоят неправильно. Я вижу в их построении новизну. Это совсем не то, что при Цорндорфе.
Фридрих убедился, что первоначальный план его, простой и ясный, невыполним. Он предполагал атаковать русскую армию с трех сторон разом, чтобы прижать ее к реке и уничтожить. Но по самой численности своей соединенные силы русских и австрийцев (их вместе было более восьмидесяти тысяч) занимали настолько обширную площадь, что для охвата и трехсторонней атаки не могло быть достаточно сорока тысяч солдат, которыми располагал бы король, если бы он мог ждать отставших.
Оставалось найти в позиции русской армии слабое место, чтобы, ударив по нему, проникнуть на пространство, занятое русскими.
Боевой порядок русских показывал, что они согласны принять сражение. Фридрих пришел, чтобы дать битву. Ретироваться без боя - значило подвергать прусскую армию, утомленную длинным маршем в знойный день, опасности разгрома, потому что русская и австрийская конницы превосходили прусскую числом.
Решение требовалось быстрое. Фридрих заметил, что левый фланг русских прикрыт со стороны оврага батареей; но этот овраг позволял пруссакам накопить силы для атаки.
Тяжелые пушки пруссаков, взятые Фридрихом из Кюстрина, начали бить по ретраншементу над гребнем оврага, на левом фланге русского расположения. Намерение Фридриха стало ясно. Под прикрытием артиллерийского огня прусские гренадеры вышли из леса и двинулись через пологий скат оврага в атаку...
Прусские гренадеры под картечным огнем русской батареи перебегали овраг. Многие из них пали мертвыми. Но за первым рядом последовал второй и третий. Из леса выбегали всё новые солдаты, и в полчаса под защитой крутого яра, где их не могла достичь картечь, накопилась большая сила. Фридрих, находясь в лесу за оврагом с конницей, послал гренадерам приказ идти в атаку. Яростно кинулись пруссаки вверх по крутому склону. Их встретили в упор картечью, а потом из окопов - ружейным огнем. Но пруссаки овладели ретраншементом и отбросили в поле два голицынских полка.
Голицын находился в первых линиях и с хладнокровием, которого от него не ожидали, отдавал приказания, развертывая первую линию своих полков вправо, вторую - влево.
В этот решающий момент к нему подскакал Суворов. Именем главнокомандующего Суворов приказал увозить полковую артиллерию и ставить ее по холмам.
Буква "твердо" опрокидывалась. Там, где был раньше ее слабый нижний конец, вырастали могучие плечи.
Пруссаки теснили голицынские полки. Вскоре корпус Голицына был оттеснен почти до деревни Куннерсдорф, и у короля явилась возможность вывести на поле битвы всю наличную свою пехоту и часть конницы. Но высоты над рекой и Шпицберген оставались в руках русских. Румянцевский корпус только вступил в бой. Корпус Фермора еще не двинулся.
Фридрих тем не менее считал битву решенной. Прижатой к реке русской армии оставалось, по мнению короля, отступать через болото, где единственный мост уничтожили сами русские. Тесный понтонный мост, наведенный ими на левом берегу Одера, не мог серьезно помочь переправе. Отступление в сторону Франкфурта тоже представлялось невозможным. Отступать к Франкфурту - значило подвергнуть армию губительному удару во фланг...
День клонился к вечеру. Фридрих появился на поле битвы в сопровождении своих генералов. Среди дня в штаб короля явился курьер от Фердинанда, герцога Брауншвейгского, с известием о том, что им разбиты французы при Миндене.
- Оставайтесь здесь, чтобы отвезти герцогу в ответный комплимент известие о нашей нынешней победе, - сказал король посланцу герцога.
В нетерпеливом ожидании, что вскоре с русской стороны явится трубач с парламентером для переговоров о сдаче, Фридрих поторопился отослать герцогу Брауншвейгскому его курьера с известием о полном разгроме русской армии.
Трубач не явился. Бой затихал. И понятно: первыми Фридрих ввел в битву гренадеров, которые раньше пришли к месту боя, сделав пятнадцатичасовой марш. То были самые выносливые люди. Они овладели левофланговым русским укреплением. Но лучшая часть их пала, исколотая штыками молодых суворовских учеников. К Фридриху подходили отставшие, менее стойкие части пехоты. Он их немедля, без передышки, посылал в атаку. Конница в боях Фридриха обычно следовала за первой атакой пехоты. Сегодня пришлось изменить этому тактическому приему: большую часть кавалерии, из-за усталости коней неспособную к бою, Фридрих послал вправо и влево в охват русского расположения, думая этим убедить русских, что им нет отступления вдоль реки. При себе король оставил только лучшие гусарские эскадроны. Между тем у русских легкие войска Тотлебена и Лаудона сохранили свежими коней. А на высотах стояли вне огня прусских орудий несокрушимые, хотя и стесненные силы Румянцева и Фермора.
Король не хотел и не мог удовлетвориться полупобедой.
- Русские сжимаются пружиной, - сказал Фридрих. - Если эта пружина сорвется, то ударит больно. Что вы думаете, Зейдлиц? - обратился Фридрих к своему старому генералу.
- Ваше величество, ваши солдаты истощены маршем, зноем и боем. Продолжать сражение опасно.
- Что ж, я должен отойти? Одержав победу? А что ты скажешь, Ведель?
- Атаковать, государь! Мы их всех загоним в реку и в болото! - ответил Ведель, видя, что Фридрих желает продолжать битву.
- Итак, марш вперед! - воскликнул Фридрих.
Он сам повел полки в атаку. Первой целью он назначил покинутую русскими батарею на еврейском кладбище. Овладев этой высотой, можно было снова начать артиллерийский обстрел противника. Но здесь на пруссаков обрушилась конница Тотлебена и Лаудона. Русская пехота двинулась за ней.
Заговорили шуваловские гаубицы, поражая пруссаков навесным огнем. Огонь тяжелой русской артиллерии явился для Фридриха полной неожиданностью. Пруссаки дрогнули и смешались.
Под Фридрихом снарядом убило лошадь. Ружейная пуля ударила в грудь короля, и только готовальня в золотом футляре спасла его от смерти: пуля расплющилась о футляр.
Фридрих в бессильной ярости воткнул шпагу в землю. Он в первый раз за всю свою боевую жизнь видел, что его войска постыдно бегут. Да, не отступают, а бегут.
- Неужели для меня не найдется ядра? - воскликнул Фридрих.
Ему подали нового коня. Он медлил садиться. Налетели австрийские гусары. Королю грозил плен. Встречная атака эскадрона прусских гусар спасла короля от постыдного плена. Австрийцы целиком изрубили гусар, но схватка эта все же дала королю время ускакать с поля битвы. Ему осталось одно: спасаться в потоке перемешанных, бегущих прусских полков, преследуемых конницей противника.
Смеркалось, когда Салтыков со своими генералами направился верхом обозревать поле битвы. Барабаны и горны звали рассыпанные русские полки под знамена. Местами солдаты кидали вверх шапки и кричали генералам "ура". Множество солдат бродило по боевому полю, опознавая убитых, поднимая раненых. Казаки сгоняли пленных в одно место.
Объехав поле битвы, Салтыков вернулся в свой шатер на Шпицбергене. Его поздравляли с блестящей победой.
- Да, да, победа! - отмахивался Салтыков. - Вы скажите лучше, что нам теперь делать?
- Я пошел бы тотчас на Берлин, - пылко воскликнул Суворов, - и войне конец!
- "На Берлин, на Берлин"! - передразнил Суворова Салтыков. - Тебя, молодой человек, не спрашивают. Поеду-ка я лучше в Питер да спрошу самое царицу.
В то время, когда шел этот разговор в ставке Салтыкова, в Берлин уже скакал курьер с письмом от короля.
"Уезжайте из Берлина с семейством, - писал Фридрих своей жене. - Архивы следует перевести в Потсдам: возможно, что столица будет занята врагом".
Своему брату в Берлин Фридрих написал:
"Из сорокавосьмитысячной армии я в настоящее время не имею и трех тысяч. Все бегут, а я теряю мужество. Стряслось ужасное несчастье. Я не вижу выхода из положения и, чтобы не солгать, считаю все потерянным. Прощай навеки!"
Ночь прекратила преследование пруссаков русской конницей. Сделав распоряжение, чтобы утром обломки разбитой армии переправились обратно за Одер, Фридрих устроился на ночь в пустой, разоренной халупе с выбитыми окнами. Он заснул не раздеваясь, закрыв лицо шляпой, с обнаженной шпагой под рукой. В ногах его на голой земле устроились на ночлег два королевских адъютанта.
В следующем, 1760 году в конце кампании, ознаменованной несколькими победами русской армии, Салтыков заболел и сдал командование Фермору. Предложение Суворова о походе на Берлин теперь могло осуществиться: на его стороне были Фермор, Румянцев, Чернышев и Тотлебен. Фермор собрал военный совет в Каролате. Совет решил предпринять поход на Берлин, пользуясь тем, что французы отвлекли Фридриха на западную границу Пруссии. Корпус генерала Чернышева двинулся на Берлин. Впереди шел авангард из русских легких войск под командой Тотлебена, который раньше жил в Берлине и хорошо знал тамошние порядки. В авангарде Тотлебена находился подполковник Суворов.
В полдень 22 сентября (3 октября) Суворов во главе драгунского эскадрона появился на высотах перед Галльскими воротами прусской столицы. На склоне дня пришел и весь отряд Тотлебена.
Трубач с требованием о добровольной сдаче столицы поскакал к городским воротам. Пруссаки ответили отказом. Хотя берлинский гарнизон насчитывал едва тысячу человек, но ему на помощь спешил принц Евгений с пятью тысячами человек померанских войск и восьмитысячный отряд генерала Гильзена. Тотлебен начал бомбардировать Берлин и послал гренадеров штурмовать окопы перед воротами столицы. Бой продолжался до ночи. Принц Евгений подоспел к Берлину и на следующее утро оттеснил гренадеров Тотлебена. К русским войскам подошел корпус Чернышева. Пруссаки усилились отрядом генерала Гильзена. Мог завязаться большой бой.
Берлинские бюргеры уговорили своих генералов, во избежание гибели столицы, прекратить сопротивление и сдать город русским. Королевские войска покинули столицу. Магистрат Берлина принял условия сдачи, продиктованные русскими, ворота города растворились, и глава магистрата коленопреклоненно поднес на блюде ключи Берлина русскому генералу.
Русская конница с развернутыми знаменами появилась на улицах немецкой столицы.
Наложив на Берлин дань в полтора миллиона талеров, уничтожив пороховые мельницы, королевские амуничные фабрики и военные запасы, союзники покинули Берлин.
Салтыкова на посту главнокомандующего сменил Бутурлин, один из последних денщиков Петра I. Назначение Бутурлина приписывали жене Петра Федоровича, великой княгине Екатерине Алексеевне. Оно удивило армию еще больше, чем назначение Салтыкова. Прусские отряды старались затруднить снабжение неприятеля: нападали на русские обозы, делали налеты на места, где находились склады продовольствия и амуниции. Австрийцы и русские отвечали тем же: налетами и набегами.
В эту пору войны Суворов покинул штаб армии, перешел в кавалерию, получил драгунский полк и вскоре сделался в войсках более известен, чем многие генералы. Бутурлин хорошо знал Суворова-отца, благоволил и к сыну. Не раз Бутурлин писал Василию Ивановичу, хваля подполковника Суворова. С небольшими силами конницы и пехоты Суворов совершал отчаянно смелые набеги, не задумываясь нападать внезапно на более сильного противника. "Удивить - победить", - говорил он. Удача неизменно сопутствовала Суворову в его отважных предприятиях.
Василий Иванович в конце войны тоже находился в действующей армии. Сначала он заведовал продовольствием, а затем получил назначение на место Корфа - генерал-губернатором Пруссии в Кенигсберг. Но умерла давно хворавшая Елизавета Петровна, русским царем сделался Петр Федорович, принц Гольштейн-Готторпский. Новый царь преклонялся перед Фридрихом Прусским, видя в нем и великого полководца и образец государя. Петр III не только отказался продолжать войну, но даже заключил с Фридрихом военный союз. Армия русская еще оставалась в пределах Пруссии, и русским генералам и солдатам было трудно усвоить такой крутой поворот.
Старика Суворова вызвали в Петербург. Он получил назначение в Сибирь тобольским губернатором, что равнялось ссылке. Гвардейцы роптали: Петр III круто принялся вводить в гвардии строевые прусские порядки. Против нового царя образовался военный заговор. В нем участвовал и Василий Иванович Суворов, задержавшийся в столице и не уехавший в ссылку. В июле 1762 года произошел переворот. Василию Ивановичу поручили обезоружить голштинцев, личную охрану Петра.
Василий Иванович явился в Ораниенбаум с отрядом гусар, арестовал голштинских генералов и офицеров и отправил их в Петропавловскую крепость, а рядовых перевез в Кронштадт. Лишенный своей единственной защиты, Петр хотел бежать, но был схвачен и убит. Гвардия посадила на престол его жену, Екатерину: она участвовала в заговоре против мужа. Чтобы не раздражать армию, Екатерина отказалась от союза с Фридрихом, но не захотела продолжать войну. Без России союзники не могли бороться с прусским королем. Семилетняя война кончилась.
Екатерина отменила почетную ссылку Василия Ивановича Суворова. Он остался в Петербурге членом Военной коллегии. Александр Суворов находился в это время при армии в Пруссии. После переворота его послали курьером с депешами в Петербург, где его ласково приняла новая царица. Собственноручным приказом Екатерины 26 августа 1762 года Суворов, произведенный в полковники, назначался временно командиром Астраханского полка. А весной следующего года полковник Суворов получил в командование Суздальский пехотный полк, стоявший в Новой Ладоге.
Приближались светлые майские ночи. В Суздальском полку ожидали приезда нового полковника, молва о котором далеко обогнала его самого. Старый военный устав еще не отменили, и Суздальскому полку предстояло первому испытать преимущества нового, еще не введенного устава. Новый полковник уже слыл за человека скорого и твердого в своих решениях, смелого и отважного командира, пылкого и основательного критика старых армейских порядков; штапы Суздальского полка и прочие офицеры, привыкнув жить и служить по старинке, надеялись, что новый полковник тем скорее свернет себе шею, чем горячей примется вводить новизну. Так всегда бывает при крупных общественных переменах - люди, враждебные новизне, говорят: "Это ненадолго". Старый полковник готовился к сдаче команды и был озабочен не тем, чтобы показать своему преемнику в блестящем виде людей и хозяйство своей части, - он возложил приготовление к смотру всецело на ротных командиров, сам же с казначеем поспешно приводил в порядок полковую отчетность, стараясь свести концы с концами: не хватало денег и документов, запасов и вещей.
Солдаты, готовясь к смотру, штопали дыры мундиров, чинили сапоги, чистили до блеска амуницию, чтобы ее сиянием на смотру прикрыть убогое состояние, в каком пребывал полк.
В день, когда ожидался приезд в Новую Ладогу Суворова, погода испортилась. Новый полковник утром в назначенный час не приехал. Суздальцы стояли на полковом плацу, выстроенные для смотра. Шквалистый ветер с моря гнал по небу густые облака. Они опускались все ниже. Среди дня сделалось сумрачно. С озера доносился шум прибоя, как гул далекой канонады. Хлынул секущий холодный дождь.
Суворова ждали с часу на час, с минуты на минуту. Он все не приезжал. Офицеры спрятались от непогоды в полковой избе. Солдаты мокли под дождем и роптали. Они просили позволения зажечь костры, чтобы согреться. Старый полковник не разрешал. Приближался вечер. Решили, что с Суворовым на Шлиссельбургском тракте стряслась какая-либо беда: лопнула ось или сломалось колесо. Полковник приказал бить вечернюю зорю. Барабанщики и горнисты вышли перед фронт. Пробили зорю. Унылая окрестность под вой ветра и шум дождя огласилась пением "Отче наш", и роты разошлись по светлицам, чтобы обсушиться, обогреться и поесть.
Настала ночь. В полку перекликались часовые. Угомон погрузил людей в тяжелую дрему, но не успели люди в светлицах и первый сон увидеть, как на полковом дворе снова грянули барабаны - они били генерал-марш, что означало поход. Обер-офицеры с ружьями и фонарями в руках бегали по светлицам и будили сержантов, сержанты - капралов, капралы поднимали унтер-офицеров, унтер-офицеры - рядовых. Поднялась суматоха. Солдаты поспешно одевались, разбирали из стоек мушкеты и выбегали на волю. На полковом дворе сновали с факелами фурьеры. Ветер срывал и уносил с факелов клочья пламени.
Дождь барабанил по крышам. С озера ясней, чем днем, доносилась канонада шторма.
У распахнутых растворов магазинов извозчики грузили, укрывали и увязывали возы. Фыркали кони.
Раздалась команда, полковой обоз пошел и скрылся в темноте.
Полк строился в походные колонны; унтер-офицеры скликали свои отделения... Скомандовали "направо", и солдаты, повернувшись, увидели перед фронтом группу всадников, освещенных беспокойным и смутным мерцанием багровых факельных огней. Тут были штаб-офицеры полка. Впереди них на рослом коне, в офицерской шляпе и плаще виднелся огромного роста человек. Привстав на стременах, великан скомандовал полку громовым голосом:
- Ступай!
Великан поскакал вперед, офицеры за ним. Факелы погасли. Барабаны ударили фельдмарш. Полк вышел за город, провожаемый лаем всполошенных дворовых псов, и вступил дорогою в лес.
Никто из суздальцев не знал, зачем их подняли ночью так экстренно. Переговариваясь, солдаты гадали: что же такое случилось? Уж не новое ли происшествие в столице, вроде летошнего, когда гвардия поставила на место царя Петра его жену Екатерину? Никто не сомневался, что великан на рослом коне и есть новый полковник. Если он приказал обозу идти вперед, значит, поход дальний - наверное, в Петербург. Кому-то из солдат взбрело на мысль, и он сказал товарищам в ряду, что новой царице недолго царствовать: новый полковник ведет суздальцев ставить в цари вместо нее младенца Павла, сына Петра III. Товарищи посмеялись. Однако догадка понравилась солдатам: они передавали ее по рядам из своего взвода в другой, из роты в роту, из батальона в батальон.
- Зря на такие дела не пускаются! Не шутка - полк в поход поднять...
- Так это как бы, братцы, у нас с гвардией сурьез не вышел: ведь гвардия вся за царицу!
- Пожалуй!
Говор в рядах стих. Не оттого, что солдаты призадумались над неизвестной целью внезапного похода, а потому, что дорога лесная была очень трудна: по мокрой глине разъезжались ноги, под сапогами все время хлюпала вода, сверху, с елей, порывы ветра стряхивали целые ушаты воды. Безмолвие в рядах сменилось ропотом. Солдаты бранили и старого полковника, и нового, и царицу Екатерину, и ее сына Павла, и все начальство сверху донизу. Никакой команды больше не подавалось. Обер-офицеры шли молча впереди взводов с мушкетами на плече, не останавливая ни ругани, ни говора солдат. Подняв воротники плащей и нахлобучив шляпы, ехали на конях ротные командиры.
В разрывы облаков глянули бледные звезды. Дождь перестал. Сделалось светлее. Полк на марше растянулся. Солдаты шли вразброд, с подоткнутыми полами плащей, обрызганные по пояс грязью; с плащей струилась вода. В одном месте на полянке суздальцы встретили на коне, обрызганном по пах грязью, солдата в синем намокшем плаще; голова солдата обвязана платком - видно, шляпу у него сбило веткой в лесу или снесло ветром. Солдат был чужой.
- Эй, служба! - крикнули ему из рядов. - Не знаешь, куда нас ведут?
- Знаю! - ответил солдат. - Прибавь шагу... Скоро! Скоро! Скоро!
Солдат, оглядывая угрюмые лица суздальцев, пропустил несколько взводов, хлестнул коня нагайкой и ускакал вперед.
Дорога расширилась. Полк вышел на открытое место, подтянулся. Скомандовали:
- Стой!
Солдаты увидели перед собой большую поляну. Вдали, у края леса, - старинный монастырь, окруженный белой каменной стеной. На колокольне били в малый колокол к заутрене. Ворота под колокольней заперты.
Перед полком на бугорке стояли кружком на конях штаб-офицеры, сняв шляпы, и старый полковник, сердитый, в шляпе, нахлобученной на глаза; все они смотрели мокрыми курицами. А среди них - встреченный полком в лесу на рассвете солдат в синем плаще, с обвязанной платком головой. Он что-то говорил, рубя левой рукой, а в п
