погубили все мои победы!" Он решился покинуть свою армию, находившуюся в Сирии, и плыть во Францию, надеясь, что его корабль проскользнет мимо стороживших море англичан.
В Южной Италии, за Апеннинами, произошел ряд восстаний, а к августу вся Италия освободилась от французов. Один Моро еще удерживался в Генуе. В Швейцарии война шла вяло. Австрийцы бездействовали, а русский корпус под командой Римского-Корсакова, посланный Павлом, еще не прибыл туда.
Происки венского гофкригсрата против Суворова продолжались. Австрийские генералы все чаще отказывали главнокомандующему в повиновении. Шателер, который был ранен, оправился от раны, но не вернулся в штаб Суворова: маркиза обвиняли чуть ли не в измене, перехватив его письма, в которых он критиковал распоряжения Тугута. Суворов очень тужил, что потерял Шателера. Утомленный непрерывными трудами, страдая от козней клеветников и недоброжелателей, Суворов решился просить Павла Петровича об увольнении от должности главнокомандующего. Между Веной и Петербургом завязалась переписка, неприятная для обеих сторон.
Военные действия остановились, но нельзя сказать, что время проходило в бездействии. Суворов непрерывно занимался обучением войск. Французы готовились к наступлению.
На место Моро назначили нового главнокомандующего, молодого генерала Жубера. Бонапарт называл его "наследником своей славы". Двадцати лет от роду, в первых войнах республики Жубер, по отзыву Бонапарта, показал себя "гренадером по храбрости и великим генералом по своим военным познаниям".
- Молодой человек приехал учиться, - сказал Суворов. - Дадим ему урок.
Человек пылкий и решительный, Жубер хотел начать наступление немедленно. Для этого имелись основания. Армия Моро усилилась пополнениями из Франции, солдатами Макдональда, избежавшими плена. Память о разгроме на Треббии тускнела. Разлад между союзниками и между Суворовым и Меласом был хорошо известен французам и усиливался стараниями агентов Франции при петербургском и венском дворах.
Французы не знали точно сил и расположения войск Суворова, хотя он стоял по долинам. Тем менее мог знать Суворов распределение сил французов, ибо они находились в горах. Он мог ждать, что Жубер задумает освободить осажденную союзниками Тортону, последнюю значительную крепость, где еще держались французы. Целью Суворова являлось выманить Жубера из гор на равнину, где Суворов мог применить свою конницу с большим успехом, чем в горах.
К 1 августа (по старому стилю) выяснилось, что Жубер идет из Генуи с главными силами по большой дороге на крепость Гави, а одна его дивизия направляется от Акви на Нови. Предположение Суворова оправдывалось: целью французов явилась Тортона. Сообразно с этим Суворов, предполагая, что пылкий Жубер не задумается напасть первым, расположил свои войска уступами на равнине между реками Скривией и Орбой так, что их можно было вводить в бой частями, передвигая согласно с направлением удара противника. По диспозиции, объявленной Суворовым 1 (12) августа, своей главной квартирой Суворов назначил селение Поццоло-Формиджаро на дороге, ведущей прямо на север от горного городка Нови. Расстояние между Поццоло и Нови меньше десяти верст. Городок Нови расположен на крутом скате, почти на обрыве довольно высокого горного хребта. Хребет тянется прямо с востока на запад, слегка уклоняясь к северу от крепостцы Серравале, в верховьях Скривии, до деревни Пастурана, при впадении речки Леммы в Орбу. Долина Леммы тянется с юга от хребта, следуя его общему направлению. Серравале занимал один батальон суворовских войск. Суворов приказал Багратиону занять Нови, что тот и исполнил.
Итак, Жуберу, чтобы напасть на Суворова, предстояло, пройдя по дорогам между Гави и Серравале, следовать дальше тремя путями: средняя дорога шла прямо на Нови с юга на север. Правая, восточная, спускалась на равнину левым берегом Скривии и дальше - от Нови к Тортоне, осажденной союзными войсками под командой генерала Розенберга. Западная дорога вела левее Нови, к Алессандрии, блокированной австрийскими войсками генерала Края.
Диспозиция неизбежно предстоявшего сражения, объявленная Суворовым 1 (12) августа, верно предугадывала движение главных масс противника. Весь тяжелый обоз свой Суворов отправил за Алессандрию. Главная квартира его в тот же день перешла в Поццоло-Формиджаро. Цель своих передвижений и расстановки сил Суворов определил в диспозиции словами: "Мы желаем вызвать неприятеля в открытое поле".
2 (13) августа Жубер занимал своими главными силами фронт протяжением до десяти верст в направлении от Гави к Серравале. Французский главнокомандующий созвал военный совет. Большинство его генералов высказались, что нужно подождать, пока альпийская армия маршала Массена начнет в Швейцарии действия, согласные с действиями французской армии в Италии. Жубер считал, что он не может откладывать свои операции. Директория приказала ему наступать безотлагательно. Сам Жубер, покидая Париж на второй день после своей свадьбы, заявил жене, что он возвратится или победителем, или мертвым. Слухам о падении Мантуи Жубер не придавал значения, считая, что эти слухи распространяет противник. А между тем капитуляция Мантуи освободила значительный корпус суворовских войск. Предшественник Жубера в Италии, генерал Моро, с ним соглашался. Они знали друг друга с кампании 1797 года, когда Жубер после отъезда Бонапарта временно командовал итальянской армией, а Моро занимал должность инспектора кавалерии. Тогда они подружились. Теперь Жубер пожелал, чтобы Моро не покидал армию до решительного сражения и помогал ему своими советами. Моро согласился, не помня обиды.
Французская армия двинулась на север и к 3 (14) августа заняла очень сильную, почти неприступную позицию на горном хребте. Суворов приказал Багратиону покинуть Нови. Багратион отошел с боем. Жубер отважился выйти для сражения на равнину. Моро не решился оспаривать решение юного главнокомандующего.
С высот своей позиции Жубер увидел плотные массы войск союзников - они стояли готовые к бою.
Здесь решимость покинула Жубера. Занимая на редкость сильную позицию, зная, что на равнине противник благодаря своей коннице получит решающий перевес, Жубер не решился наступать сверху вниз, предоставляя Суворову атаку снизу вверх.
Окрестности городка Нови представляли собой множество мелких возделанных участков - виноградников и садов, окруженных каменными оградами. Узкие дороги петляли по холмам меж каменных стен. Крутые бока оврагов и рытвин поросли чапыжником и колючими кустами, что сводили почти к нулю силы кавалерии, если б Суворов захотел пустить ее в дело на высотах, занятых Жубером.
Убедясь, что французы не решаются покинуть свои позиции, Суворов отдал общее приказание атаковать французов по всему фронту утром 4 (15) августа.
Перед сражением у Нови начальником штаба Суворова (вместо Шателера) был назначен бездарный австрийский генерал Цах.
По определению Суворова, он был "академиком", то есть кабинетным ученым, с ничтожным военным опытом. Поэтому Суворов перед сражением не дал подробностей в диспозиции, ограничившись в ней общим распорядком и распределением сил.
Распоряжения Суворова накануне великой битвы и расположение союзных войск перед битвой дают прекрасный образец суворовского мастерства - суворовского "глазомера", то есть быстрой и верной оценки пространства, времени и соотношения боевых масс.
Генерал Край привел свои войска с северо-запада, от Алессандрии. В центре своей позиции Суворов поставил войска Дерфельдена, а на скате от Нови к центру позиции уже находились войска Багратиона и Милорадовича. Они в предыдущие дни занимали Нови, были между Гави и Серравале и успели хорошо ознакомиться с горной местностью. Багратион и Милорадович образовали авангард. К генералу Краю примкнули Бельгард, пришедший из-за Орбы, и генерал Отто. У Суворова образовался очень сильный правый (западный) фланг. В мужестве и даровании генерала-фельдцейхмейстера Края Суворов не сомневался. Край, как старший в чине, принял командование над войсками правого фланга. Центр расположения был силен уже тем, что там находился Суворов, а впереди стояли отважные и опытные русские генералы. Левый фланг Суворова образовали, опираясь на реку Скривию, численно значительные войска Меласа. Но австрийскому фельдмаршалу Суворов давно не доверял и оставил его в резерве. Наконец, за Скривией, правым берегом ее, шел из-под Тортоны Розенберг.
Можно сколько угодно гадать о том, как развернулись бы события у Нови, если бы французы решились выйти на равнину. План Жубера и Моро в точности неизвестен. Ясно одно: Суворов верно угадывал, что цель удара французов - Тортона. И если бы Жубер отважился предпринять движение на Тортону левым берегом Скривии, то, потеснив слабый левый фланг Суворова (Меласа), французы попали бы между двух огней, в мышеловку. Отсюда видно, что позиции, занятые Суворовым, обладали гибкостью: они одинаково годились и для боя на равнине и для атаки горных позиций.
Моро и Жубер верно оценили обстановку. Их решение остаться на своей почти неприступной позиции тоже можно считать "натуральным", или, вернее, обусловленным жестокой необходимостью.
У Суворова остался выбор: или предпринять атаку всем фронтом, или, как при Треббии, нанести первый удар левому флангу французов. Суворов е с т е с т в е н н о избрал второе решение: Край со своими войсками должен был первым на рассвете 4 (15) августа атаковать левый фланг французов.
Силы противника в предстоящей битве можно оценивать как равные. Суворов мог из своих шестидесяти тысяч по условиям места и времени ввести в бой около сорока тысяч. Также и Жубер: ему, обороняясь, приходилось ввести в дело всю свою наличность - тоже около сорока тысяч человек.
Когда-то Суворов говорил, что на такой штурм, как штурм Измаила, можно решиться только раз в жизни. 4 (15) августа 1799 года он штурмовал естественную крепость, более сильную, чем Измаил, защищаемую армией, более сплоченной, храброй, одушевленной и лучше устроенной, чем гарнизон Измаила, с главнокомандующим - молодым, пылким, решительным учеником Бонапарта. Городок Нови, окруженный средневековой прочной каменной стеной в центре позиции Жубера, сам по себе представлял крепость, центральную цитадель.
Суворов не мог и не хотел уклониться от боя: победа над последними силами французов в Италии была необходима, она открывала дорогу русским войскам на Ривьеру и оттуда во Францию.
В распоряжении Суворова времени было в обрез: примерно пятнадцать-шестнадцать часов, так как на широте Нови в начале августа солнце встает около пяти часов утра и закатывается в семь часов вечера, а сумерки на юге и в горах коротки. Одинаково невозможно атаковать противника в горах ночью, до рассвета, и преследовать разбитого неприятеля в темноте, после заката солнца. Край получил приказание поднять войска, чуть забрезжит рассвет.
Все распоряжения Суворов сделал накануне и, как всегда, лег в постель, лишь только смерклось. Он быстро погрузился в сон. "Хорошо!" - успел промолвить он и забылся. Около полуночи Суворов проснулся и предался размышлениям. Взвешивая свои силы и силы Жубера, воображая и прикидывая расстановку его и своих войск, Суворов рассчитывал марши, соображая расстояния, и пришел к заключению, что шестнадцати светлых часов ему хватит для боя. Решив так, он снова погрузился в сон. Еще задолго до восхода солнца на левом фланге французов бухнула пушка. Это означало, что Край пошел в атаку.
Никогда в жизни Суворов не спал так спокойно. И все же при первом пушечном ударе он вскочил и выбежал на двор, где его денщики приготовились к утреннему обливанию. В окрестностях Нови очень много ключей, "живая" вода в изобилии. Когда Суворова окатили из двух ведер разом, он болезненно закряхтел. Едва ли не в первый раз в жизни он не испытывал наслаждения от непременного утреннего купания - наоборот, оно было ему противно. Суворов вдруг почувствовал непобедимое отвращение к холодной воде. Он выскочил из-под ледяных каскадов с криком: "Будет! Будет!" Солдаты, зная, что иногда приказания Суворова надо понимать превратно, окатили его водой из обоих ведер еще раз. Суворов побежал. Солдаты со смехом гнались за ним, плеща ему в спину из ведер.
- Проклятые, отстаньте! - прокричал Суворов.
Он побежал в дом, в дверях ухватился за косяки, не в силах перешагнуть через порог, и вдруг громко заплакал, словно обиженный ребенок. Солдаты в испуге бросили ведра, подхватили старика под руки и бережно посадили на каменную скамью, еще теплую от вчерашнего солнца. У Суворова потемнело в глазах, он чувствовал, что нестерпимый холод разливается по телу от кончиков пальцев к локтям и плечам и от ступней к коленям и бедрам. Тяжело, с хрипом вздыхая, он медленно произнес:
- Вот они, хладные воды Стикса!..*
_______________
* С т и к с - в мифологии древних греков река, уходящая в мрачное подземное царство.
Крепкий и очень сладкий чай взбодрил его. Он оделся и вышел во двор, где казак верхом на коне держал оседланную для полководца лошадь. Суворов, не дожидаясь генерала Цаха с его ординарцами, вышел на дорогу, идущую на изволок в горы чуть левей Нови. Казак ехал за ним, держа за повод коня. Суворов взял с собой старого солдата Никифора, своего соратника и оруженосца. Никифор, с французским ружьем на плече, нес под мышкой палаш Суворова, завернутый в легкий старенький суконный плащ, когда-то синий, а теперь выгоревший на солнце. Солдаты прозвали этот давно им знакомый плащ "родительским": по преданию, его подарил сыну Василий Иванович со своего плеча, когда Александра Васильевича произвели в первый офицерский чин.
Дорога вывела по сенокосу на гребень увала к маленькой часовенке с мраморным изваянием в нише. Несколько потрепанных горным ветром деревьев осеняли часовню; в полдень здесь было тенисто. Стояли прислоненные к часовне два заступа, оставленных виноградарями. Где-то вблизи урлюкал, выбегая из земли, ручеек. Суворов здесь остановился. Румяное солнце вышло слева из-за гор. Дорога дальше шла по косогору на высоты перед Нови. На пламенно-желтых под утренним солнцем откосах и над обрывами гор зелень казалась черной. Среди пятен зелени в горах глаз едва различал другие подвижные пятна. Это перемещались отряды французов. Зато справа, на плато предгорья, черные массы союзных войск выступали вполне четко. Порой оттуда остро поблескивала медь орудий.
Войска Края, двигаясь к высотам, шли сначала густыми колоннами, потом растекались в стороны, оставляя за собой багровое облако пыли.
Суворов сел за часовенкой на камень. Никифор стал рядом с ним, опираясь на ружье. Казак стреножил коней и пустил их на траву, а сам лег на землю, закинув под голову руки, и сразу захрапел.
Суворов смотрел вдаль. На правом русском фланге сражение было уже в разгаре: шла непрерывная трескотня ружейной перестрелки, изредка бухали пушки. Скоро там все заволокло пылью и дымом.
Суворов, сидя на камне, задремал. Никифор потревожил его; глядя из-под руки на дорогу против солнца, он доложил:
- Едет его превосходительство генерал Цах с ординарцами.
Суворов посмотрел туда и усмехнулся. Целая кавалькада ординарцев. Грузный Цах скакал впереди, плюхая в седле, - он был плохой наездник.
Подъехав, Цах спешился и подошел к Суворову, сияя взглядом и только что выбритыми свежими пухлыми щеками.
- Я очень рад. Наконец я отыскал вас, господин фельдмаршал! - сказал Цах, приветствуя Суворова.
- А зачем я вам нужен, мой милый Цах?
Генерал-квартирмейстер не удивился этому странному в начале серьезного сражения вопросу. Цаху приходилось привыкать к странностям своего нового начальника. Перебирая листки полевой книжки, генерал-квартирмейстер начал говорить, что, в сущности, нет диспозиции и потому необходимо сделать такие-то и такие-то распоряжения. Суворов ничего не возражал, только слегка кивал головой, когда генерал делал паузу. Главнокомандующий как будто согласился со всем, что предлагал начальник штаба, и предложил ему разослать листки приказания генералам за его собственной подписью. Предложения Цаха были все пустые, исполнение их было или невозможно потому, что Цах не знал изменчивого хода сражения, или по ничтожности своей не могли повлиять на ход грозных событий. Генералы, к которым Цах обращался, помнили суворовское приказание, что Цаха надо "слушать, но не слушаться". Цах разослал вестовых и ординарцев со своими записками: польза их была та, что командиры узнают от ординарцев, где находится Суворов. Он больше ни о чем не спрашивал Цаха и задремал. Генерал-квартирмейстер не знал, что ему делать.
- Не прикажете ли, господин фельдмаршал, узнать, почему не выступает Багратион? - спросил Цах по-немецки.
- Съезди, голубчик, посмотри, - ответил Суворов по-русски, не открывая глаз.
Цах поскакал к войскам Багратиона. Никифор принес охапку пахучего сена и предложил Суворову прилечь. Тот согласился. Никифор накрыл фельдмаршала "родительским" плащом, а сам сел на камень и тоже задремал, с ружьем, поставленным между колен...
Генерал Край на правом фланге союзников вел энергичное наступление на высоты. Из войск левого фланга Жубера позиции занимала только одна дивизия, прочие левофланговые колонны только что подходили. Под натиском кавалерии Края выдвинутые далеко вперед стрелковые цепи французов отступали. Жубер вздумал их воодушевить личным примером, прискакал к цепи застрельщиков и тут был смертельно ранен шальной пулей из набегавшей цепи австрийцев. Начальство над французской армией снова принял Моро. Смерть Жубера скрыли от солдат, а союзники узнали о ней только на следующий день.
Видя, что главная атака союзников направлена против его левого фланга, Моро ввел в бой все резервы, какими мог располагать. Войска Края уже начали свертываться в колонны, чтобы восходить на высоты. Французы их встретили так жарко, что солдаты Края с трудом удерживали за собой завоеванное пространство. Край убедился, что не может наступать. Моро, заметив, что центр и левый фланг противника бездействуют, перебросил на свой левый фланг часть сил из Нови, надеясь опрокинуть Края и зайти армии Суворова в тыл. Положение для правого фланга союзников создавалось опасное. Край послал к Багратиону спросить, почему он не выступает, и требовал поддержки. Багратион ответил, что не настало еще время. Когда ординарец ускакал с этим ответом, к Багратиону подъехал генерал-квартирмейстер Цах.
- Wie geht's? - спросил он по-немецки и для понятности прибавил по-французски: - Comment ca va?*
- Ca va mal!.. Вы привезли мне приказ о наступлении? Край просит о помощи. Где светлейший?
_______________
* Как дела?
** Плохо!
- Он там, - неопределенно махнув рукой, сказал Цах.
Подъехал новый гонец с запиской Края. Край писал, что он отступит, если Багратион не двинется вперед.
- Положение чрезвычайно опасное, - заметил Цах.
- Что там делает Суворов? - ответил вопросом Багратион.
- Я полагаю, что в настоящее время спит.
- Спит?! - изумился Багратион, хлестнул коня и опрометью поскакал туда, где был Суворов.
С криком: "Не будите! Не будите его!" - Цах пустился вслед за Багратионом.
Прискакав к часовенке, Багратион, не сходя с коня, закричал:
- Ваша светлость! Князь Александр Васильевич, пробудитесь!
Суворов не шевельнулся: он спал или притворялся спящим. Багратион спешился и принялся трясти Суворова за плечо. От толчков Суворов проснулся, открыл глаза и улыбнулся:
- А! Князь Петр? Что нового?
Багратион в нескольких словах объяснил положение и умолк, ожидая приказа: наступать.
Суворов полулежал, опираясь на локоть, и, молча улыбаясь, смотрел на Багратиона снизу вверх мерцающими глазами.
Багратион вспыхнул.
Суворов юркнул под плащ и съежился на сене, как бы пытаясь укрыться от князя Петра.
Багратион пожал плечами, кинулся к своему коню, огрел его нагайкой и вскочил в седло. Конь заплясал на месте.
Суворов высунул голову из-под плаща, но, увидев, что Багратион оглянулся, опять юркнул под плащ.
Багратион покрутил над головой нагайкой и ускакал.
Цах то краснел, то бледнел, наблюдая за этой сценой. Генерал-квартирмейстер ничего не понимал.
- Сколько времени, генерал? - откинув плащ, спросил Суворов.
Цах вынул часы и ответил:
- Точно девять часов утра, ваша светлость.
Суворов взглянул на солнце, изумленно подняв брови.
- Вы уверены, милый Цах, что "утра", а не "вечера"? - лукаво улыбаясь, спросил Суворов.
- Совершенно уверен, ваша светлость.
- Значит, я спал не так уж долго. Почему так тихо? Французы уже разбиты? Их преследуют?
Цах не знал, что ответить, и смущенно спросил:
- Генерал Багратион начнет наступление? Он понял вас, князь?
- Не беспокойтесь, генерал: это способный молодой человек.
- Он будет наступать или нет? - настойчиво и строго переспросил Цах.
- Да. И он и генерал Милорадович также. Вы это сейчас увидите своими глазами. Пошлите Дерфельдену сказать, чтобы он шел ко мне со всяческим поспешением.
Цах послал к Дерфельдену ординарца.
Из чашеобразной, поросшей кустарником долины, на запад от часовенки, появились вдали сначала черные рассыпанные точки; они множились, сгущались, двигаясь и вправо и влево, и складывались в плотные черные квадратики. Квадратики поползли вверх по скату прямо к Нови, расстилая за собой облака пыли. По числу и по величине Суворов определил, что в наступление двинулось не менее десяти батальонов; значит, это были силы Багратиона, подкрепленные войсками Милорадовича. Суворов стоял на гребне увала и неотрывно следил за движением войск. Ординарец подал Цаху зрительную трубу и поставил за кустом раздвижной стул. Генерал уселся на него и, утвердив трубу в развилине сучка, нацелил ее на городок.
- Что вы там видите, любезный друг? - спросил Суворов.
- Французы имели время подготовиться, ваша светлость! - с упреком ответил, отрываясь от трубы, Цах. - Я вижу - Жубер понял наши намерения: он стянул к Нови большие силы.
- Тем лучше, - ответил Суворов, - мы их прихлопнем разом.
Батальоны Багратиона и Милорадовича рассыпались в стрелковые цепи. По более быстрому движению левого фланга Суворов заключил, что Багратион предпринял примерно четырьмя батальонами атаку высот в обход Нови. Дальше за облаками пыли ничего не было видно. Там, где предполагался Край, снова затрещали ружья, и с французской стороны загрохотали пушки.
Французы первые открыли огонь по атакующим Нови колоннам. Войска Багратиона и Милорадовича шли на приступ без выстрела. И Суворов невооруженным глазом и Цах в свою трубу видели, что русские войска втягиваются в сады предместья. Перестрелка усилилась, затем разом оборвалась. Колонна Милорадовича пропала за пылью.
- Багратион подошел к самой стене города, - сказал Суворов. - Они вынудят его отойти.
- Почему вы так полагаете? - недоверчиво спросил Цах.
- Взгляните: вон сверкают медью пушки. Полковая артиллерия Багратиона на рысях идет в гору. Он хочет попробовать пробить стены ядрами. Пустая затея! Напрасно он горячится. Тут нужны осадные пушки. А левей, смотрите, идут в атаку драгуны и казаки. Видите, генерал, как замедлился "марш-марш" на крутизне? Вперед! Вперед! Шибче! - крикнул Суворов, пробежав несколько шагов в гору, как будто казаки и драгуны Багратиона могли его услышать на расстоянии версты.
Пушечные выстрелы со стороны Нови участились, усилилась и ружейная перестрелка. Город заволокло дымом и пылью. Что там происходило, за этой непроницаемой завесой? Цах в свою трубу видел только серое, без проблесков пятно.
Канонада у Нови резко оборвалась.
- Багратион отходит, - спокойно сказал Суворов. - Он вызвал конницу, чтобы прикрыть отход. Противник осмелился на вылазку из города.
Цах недоверчиво улыбнулся. Долгое время спустя, при чтении описания боя под Нови, Цах убедился, что Суворов утром в день боя довольно точно передавал ему то, что происходило на самом деле. Полевые орудия Багратиона оказались бессильны против толстых средневековых стен городка. Французы вышли из Нови и ударили в левый фланг Багратиона. Он приказал отходить, прикрываясь казаками и австрийскими драгунами. Продолжение атаки четырьмя батальонами против превосходящих сил противника было бы безумием. На левом фланге Багратиона, угрожая ему обходом, появилась большая колонна французов.
Все это узналось потом, а теперь Цах, в уверенности, что атака Багратиона успешна - ему атаки удавались всегда! - начал, хотя и учтиво, спорить с главнокомандующим. Суворов не стал с ним препираться и приказал:
- Пошлите Милорадовичу приказание взять левей Нови, сомкнуться с Багратионом и всемерно его поддерживать. Сами извольте скакать навстречу Дерфельдену. Он будет теперь кстати. Скажите ему моим именем: идти сюда бегом!
Цах полагал, что его советы в данную минуту безусловно необходимы Суворову. Генерал-квартирмейстер в смущении протер стекла своей трубы фуляровым платком и протянул ее Суворову, желая хотя бы ее оставить вместо себя, как некий талисман. Суворов не принял трубы:
- Благодарю, генерал. Этот снаряд вам нужнее. Скачите!
Ординарец уехал с приказанием к Милорадовичу. Цах взгромоздился на лошадь, потыкал ее шпорами и поднял в карьер: Суворов приказал ему скакать!
Суворов остался один. Казак богатырски храпел, лежа ничком на самом солнцепеке. Старый Никифор во сне свалился с камня и тоже спал в тени часовенки, крепко обнявшись с своим мушкетом. Кони изнемогали от жары, стояли понурясь, отмахиваясь хвостами от слепней.
Суворов повернулся лицом в долину, откашлялся. Ударил двумя пальцами правой руки по ребру левой, имитируя камертон, поднес пальцы к уху, промурлыкал тон и, воздев обе руки, словно регент хора, попробовал голос, пропев одну строку из "Te deum" Сарти: "Тебе, непобедимое мученическое воинство!"
С севера, приближаясь, катилось огромное облако пыли.
Суворов растолкал казака и разбудил Никифора. Казаку велел распутать коней и напоить их у ручейка. За казаком пошел Никифор; он вернулся с полной манеркой холодной воды. Капрал предложил Суворову умыться и напиться - вода больно хороша! Умыв лицо и руки, Суворов прополоскал рот, но пить не стал.
Из-под горы показалось несколько всадников. Суворов вскочил в седло, приняв из руки Никифора обнаженный палаш.
Всадники приблизились на рысях. Это были генерал Дерфельден со своим штабом и генерал-квартирмейстер Цах. За ним клубилась, подымаясь к небу, пыль: приближалась конница.
Дерфельден остановил коня. Опустив палаш, Суворов приветствовал Дерфельдена первый:
- Ступайте, генерал! Атакуйте правый фланг французов.
Дерфельден дал коню шпоры и помчался дальше.
Вслед ему пустились штаб-офицеры и ординарцы. Суворов стал перед часовней на коне, лицом навстречу прибывающим войскам. Впереди шли тяжелой рысью поэскадронно австрийские драгуны. Командир полка издали увидел Суворова и приказал первому эскадрону принять вправо. Второй эскадрон принял влево. Мимо Суворова прокатилась справа и слева волна разгоряченных всадников, окатив его пылью и запахом конского пота.
У Суворова раздувались ноздри, он жадно вдыхал знойный воздух. Вслед драгунам приблизилась пехота. Впереди бежали, нестерпимо сверкая на солнце передками медных павловских гренадерок, русские солдаты. Они неслись в горы, задыхаясь от зноя, с раскрытыми ртами, в мундирах, серых от пыли. На черных от пота и грязи лицах сверкали белки глаз.
- Здорово, чудо-богатыри! - крикнул Суворов. - Французы бегут. Догоняйте их! Шибче! Шибче! Шибче!
Солдаты ответили нестройным криком и пронеслись мимо.
Рота за ротой, батальон за батальоном, катилась, омывая Суворова, людская река. Ему казалось, что не люди бегут мимо него, а он несется им навстречу. Привычный ко всяким переделкам, донской жеребец стоял как вкопанный.
Ряды солдат редели. Массы взводов делались менее плотными, колонна растягивалась. Суворов тронул коня навстречу отставшим.
Утром дорога, когда ею проходил Суворов, вилась среди полей и лугов в одну колею; теперь она расширилась, словно улица большого города. Пыль слеглась и запорошила следы людей. По всей ширине дороги лишь кое-где торчали тычинки выбитой дотла отавы. Дальше вниз, к месту ночного бивака войск Дерфельдена, сидело и лежало много обессиленных солдат. Один австриец лежал посреди дороги в пыли навзничь, раскинув руки. Около солдата валялось запорошенное пылью ружье. Суворов остановил коня. Солдат, открыв с усилием глаза, прохрипел:
- Um Gottes willen, Wasser! Ich sterbe!*
_______________
* Ради бога, воды! Я умираю!
Суворов завернул коня и поскакал назад, к часовне. Около нее стояла большая группа конных офицеров и ординарцев. В середине группы ораторствовал, размахивая руками, Цах.
Суворов на скаку крикнул:
- Никифор, манерку!
Подскакав к ручью, Суворов увидел, что земля около него истоптана, превратилась в грязь, родник иссякал среди лужицы грязной воды.
К Суворову подъехал Цах и, достав из заднего кармана седла плоскую флягу солидных размеров, протянул ее главнокомандующему:
- Вы хотите пить, ваша светлость? Вино лучше воды утоляет жажду.
Суворов ответил:
- Там посреди дороги упал ваш солдат. Отправляйтесь, генерал, подкрепите его, если он еще жив.
Цах отправился исполнить приказание. Выслушав штабных офицеров, прочитав записки, привезенные ординарцами, Суворов написал и отправил Меласу приказ немедленно начать наступление, не оставляя в резерве ни одного солдата.
Вернулся Цах и, встреченный безмолвным вопросом Суворова, ответил, возводя глаза к небу:
- Он умер, благословляя ваше имя.
У Суворова исказилось лицо:
- Сколько времени, генерал?
- Ровно двенадцать часов дня, ваша светлость, - ответил Цах, взглянув на часы.
- Именно так: дня, а не ночи. Прошу вас, генерал, если вы не очень устали, съездить к фельдмаршалу Меласу...
Цах покосился на стоявших поодаль ординарцев.
- Да, - продолжал Суворов, - я уже послал фельдмаршалу с ординарцем приказ. Но вы - его друг. Он вас любит. Скажите ему: я не приказываю, я прошу.
Цах отсалютовал и поехал трусцой вниз по дороге: его тучная лошадь уже устала не меньше, чем ездок.
Бой гремел по всему фронту. Грохотала канонада. Пушечный гром выманил из-за гор высокое облако со снежно-белой верхушкой. Под облаком реяли орлы. Загремел гром с неба, и туча вся пролилась, без остатка, над полем битвы. Пыль пропала. Дали прояснились.
Войска Дерфельдена первым натиском отбросили французов к высотам, но встретили там сильный отпор. Прячась за гребнями обрывов в густых зарослях, за каменными оградами, французы били атакующих на выбор. Войска Дерфельдена отхлынули, собрались с силами и повторили атаку с тем же результатом. Склоны гор устлались телами павших. Огромные потери русских войск уничтожали их численный перевес над противником.
С каждой неудачной атакой отраженная волна бегущих все дальше простиралась в долину. После второй атаки она докатилась до часовенки, где оставался Суворов. Завидев его, бегущие останавливались, не доходя до часовенки. Бежать дальше мимо Суворова солдаты не решались.
С другой стороны к часовенке по дороге потянулись отставшие на марше; их тоже было много. Около Суворова скопились две нестройные толпы солдат. Одни, выйдя из боя, стояли выше часовни, другие толпились ниже, не зная, что им делать.
Суворов молча ходил между этими группами солдат. Дикифор бессменным часовым стоял поодаль. От Дерфельдена прибыло несколько штаб-офицеров. Дерфельден писал Суворову об огромных потерях не только от штыковых и ружейных ран, но и от солнечного удара. Генерал обещал еще, и в последний раз, атаковать неприятеля, если получит хоть какую-нибудь поддержку. Он прислал офицеров в расчете, что они соберут отставших и приведут их к месту боя.
Суворов отошел на открытое место, поникнув головой, остановился в раздумье и вдруг снопом повалился на землю. К нему кинулись, но он сам вскочил на ноги, раньше чем кто-нибудь успел коснуться его. В толпе солдат и справа и слева затих гомон.
- Ройте здесь мне могилу! - воскликнул Суворов. - Я не могу пережить такой день. Мои чудо-богатыри бегут!.. Легче мне лечь живым в могилу, чем это видеть... Никифор, поди сюда. Бери заступ, рой мне могилу.
Суворов отмерил три шага в длину, шаг в ширину, отмечая носком сапога углы могилы.
Никифор Кукушкин сразу понял, что задумал Суворов для поднятия духа солдат; словно они раньше договорились обо всем с Суворовым, спокойно приставил к часовенке ружье, взял заступ и начал взрезать дерн, намечая очертания могилы. Старый капрал работал проворно. Суворов стоял над ямой, закрыв лицо руками. Гул пробежал по толпе солдат с обеих сторон. Кто сидел или лежал, встали на ноги. Задние начали теснить передних, и вокруг Суворова быстро сомкнулось тесное кольцо людей.
Суворов открыл лицо. К нему тянулся, заглядывая через плечо в глаза, молодой солдат:
- Он этак будет рыть, так до завтрего не выроет.
Суворов повернулся к солдату:
- Где ружье?
- Кинул, ваше сиятельство. Бежать легче... Да я и назад побегу, коли велишь, еще прытче, а ружей там много...
Кукушкин перестал копать и прикрикнул на солдата:
- Ах ты, безобразник! Лодырь! Чем бы мне помочь, он зубы скалит! Ты взял бы лопату... Поди, там у часовни еще заступ стоит...
- Да как же это я буду Суворову могилу копать?!
Но тут солдата столкнули в начатую могилу. Кто-то подал ему заступ. Молодой солдат поплевал на руки и принялся рыть и кидать землю.
Кукушкин вдруг бросил заступ, выругался, плюнул в яму и, подняв голову, оглядел лица солдат.
- Вот до какого сраму мы с тобой дожили, Александр Васильевич! - закричал он. - Да плюнь ты им всем в харю, пойдем от них!
- Коня! - крикнул Суворов, протянув руку.
Перед ним расступились. Невыразимый шум поднялся в толпе солдат.
Со всех сторон закричали:
- Братцы! За Суворовым!
Суворову подали коня. Он, сверкнув палашом, описал им круг над головой, будто отбиваясь от налетающей птицы, и тронул коня в гору. Солдаты повалили за ним.
По бокам дороги скакали офицеры, присланные Дерфельденом, выкрикивали команду, стараясь навести хоть какой-нибудь порядок в стремительной живой лавине.
Лавина в горах катится, нарастая, сверху вниз. Живая лавина суворовских солдат катилась наперекор силе тяготения снизу вверх. Штыки солдат грозно нависли.
Позади, около начатой могилы, еще роились солдаты: всем хотелось убедиться своими глазами, верно ли, что Суворову рыли могилу. Заглянув в яму, солдаты пускались бегом догонять колонну. Скоро здесь не осталось ни одного человека. На дне брошенной ямы праздно валялись два заступа. Поляна около часовни опустела. Родничок, затоптанный солдатами, справился - вдруг вытолкнул сквозь грязь большой пузырь кристальной воды, и ручей снова заурлюкал, пролагая себе дорогу к морю.
Дерфельден готовился играть отбой, когда Суворов привел свою нестройную, охваченную бешеной яростью колонну. Прямо с марша Суворов повел солдат на штурм высот. Началась третья, и последняя, атака. По силе натиска она во много раз превышала первые две и явилась неожиданной и роковой для французов. А Моро уже собирался преследовать бегущих! Бой, приостановленный истощением противников, возобновился по всей линии. Солнце склонялось к закату, а сражение еще казалось нерешенным. Но Суворов знал, что победа совершенная, и думал о том, как обеспечить преследование противника и не дать ему прорваться в долину Скривии. Суворов, отъехав на заднюю линию, остановил коня над обрывом и смотрел не туда, где гремела канонада, а назад, вниз.
- Вот, - воскликнул он, - идет папаша Мелас!
Оставленный в резерве, Мелас с утра испытывал необыкновенное волнение. Понимая всю значительность событий, он боялся, что останется вне боя, а приказания выступать не было. Единственный раз за всю кампанию Мелас решился на самостоятельный шаг и приказал войскам двинуться согласно диспозиции. Цах подтвердил его решение приказом Суворова. Достигнув места боя, правая колонна Меласа примкнула к батальонам Багратиона, а левая колонна за Скривией двинулась в обход правого фланга Моро.
Багратион ворвался в Нови. Французы не могли долее держаться. Путь отступления на Геную был им прегражден. Французам пришлось отступать без дороги. К темноте отступление Моро превратилось в повальное бегство в направлении на Тесарано и Пастурану.
Войска Розенберга из-под Тортоны прибыли поздно вечером и не успели к бою. Только на следующий день Суворов послал Розенберга преследовать бегущих французов. Они остановились, опираясь на Гави. Моро, приведя в порядок остатки своей разбитой армии, расположился для обороны в горных проходах через Апеннины на Ривьеру.
Суворов в подробном донесении Павлу о победе при Нови писал:
"Таким образом продолжалось шестнадцать часов сражение упорнейшее, кровопролитнейшее и в летописях мира, по выгодному расположению неприятеля, единственное. Мрак ночи покрыл позор врагов".
Суворов со своими войсками стал лагерем в Асти. Армия его заслужила отдых. Продолжать поход на Геную было невозможно. Мелас не заготовил ни денег, ни продовольствия, ни мулов для горных перевозок. Суворов решился бы идти в горы и без вьючных животных, но страна, куда он привел бы своих солдат, была разорена войной: там нельзя было путем реквизиций добывать хлеб и фураж.
Предаваясь вынужденному отдыху, Суворов искал других путей во Францию. Моро с остатками своей разбитой и деморализованной армии занял в горах оборонительное положение, никаких покушений от него ждать не приходилось: он не опасен, пока не получит подкреплений. Поэтому нужно прежде всего, чтобы флот союзников блокировал итальянское и французское побережья, тогда Моро не получит помощи ни солдатами, ни продовольствием. А тем временем, приготовив все необходимое для горного похода, войскам союзников следует идти, оставив Геную слева, прямо на Ниццу через Тендский проход. Овладение Ниццей при блокаде побережья флотом поставит Моро в безнадежное положение: ему останется одно - капитулировать. Отдыхая в Ницце, войска союзников вместе с тем готовились бы к походу на Париж через Лион, получая все необходимое не только сухим путем, через горы, но и морем.
Главная опасность при осуществлении этого плана угрожала не со стороны Моро и даже не со стороны Швейцарии, где, пользуясь бездействием австрийцев, французы заняли Сен-Готардский проход, открыв тем самым ворота из Швейцарии в Ломбардию. Не закрывая глаз на эту опасность, Суворов ясно видел основное препятствие для своих замыслов: австрийцы больше не хотели воевать. В четыре месяца Суворов вернул Австрии все, что у нее отнял Бонапарт двухгодичной войной.
Суворов пребывал в мучительном беспокойстве, хотя, казалось бы, чего ему еще желать? Он достиг зенита своей славы. В цепи его побед недосягаемыми вершинами блистали Фокшаны, Рымник, Измаил, Треббия, Нови... Имя Суворова гремело в Европе. Надеясь вырвать Пьемонт из цепких когтей Вены, сардинский король писал Суворову любезные письма, называя его "бессмертным", и осыпал высшими наградами, сделав его великим маршалом пьемонтских войск с потомственным титулом принца и кузена короля. Прохор Дубасов украсился двумя медалями, пожалованными ему сардинским королем и австрийским императором за заботы о здоровье Суворова.
Павел Петрович, чрезвычайно довольный, что Суворов сделался центром внимания всей Европы, позволил ему принять награды сардинского короля и от себя прибавил: "Через сие вы и мне войдете в родство, быв единожды приняты в одну царскую фамилию, потому что владетельные особы между собою все почитаются роднею". От себя Павел наградил нового "родственника" отличием небывалым: он приказал отдавать Суворову, и даже в своем присутствии, воинские почести, присвоенные "единственно особе императора Российского".
Город Турин поднес Суворову золотую шпагу, усыпанную алмазами, с благодарственной за освобождение надписью. Со всех концов Европы получались приветствия. Лагерь в Асти переполнился иностранцами - они искали свидания и беседы с Суворовым. На празднествах и даже в частных домах непременно провозглашались здравицы освободителю Италии. В Англии выбили даже медаль с барельефным портретом Суворова и нарасхват раскупались платки с напечатанным на них его изображением.
Только Вена, двор Франца-Иосифа, и гофкригсрат во главе с ненавистным Суворову Тугутом проявляли к великому полководцу враждебную холодность. В летописи войны, "Австрийском военном журнале", действия Суворова или замалчивались, или изображались в смешном виде. Если бы историк захотел когда-нибудь опираться в своих исследованиях на эту летопись, то он пришел бы к нелепому выводу, что всеми победами в Италии союзники обязаны гофкригсрату, а Суворов только мешал венским стратегам. Австрийский император писал Суворову письма, пересыпанные выговорами и предписаниями. Мелас получил распоряжение не слушать Суворова и отменял его приказы. А Суворов в своей "Науке побеждать" провозгласил правило: "Одним топором не рубят вдвоем".
Разрыв военного союза России и Австрии стал неизбежен. К такой развязке склонялся и Павел. Австрийцы хотели избавиться от строптивого русского полководца, чтоб никто им не мешал хозяйничать в Италии; однако им хотелось выжать из русской армии все, что можно. Так возник проект перевода суворовских войск в Швейцарию: пока оттуда не вытеснены французы, австрийцы не могли считать вполне обеспеченным свое положение в Ломбардии.
25 августа Суворов получил распоряжение из Вены, подтвержденное и Павлом Петровичем: передать главное командование в Италии Меласу и идти с русскими войсками в Швейцарию. Действуя в согласии с австрийским главнокомандующим эрцгерцогом Карлом и русским корпусом Римского-Корсакова, направленным к Рейну, Суворов должен был вытеснить французов из Швейцарии. Обеспечение суворовских войск продовольствием, фуражом и вооружением австрийцы и тут взяли на себя. В ожидании обещанных Меласом мулов, продовольствия, горных пушек Суворов простился с Италией и повел свои войска к подножию Альпийских гор, в Таверну. Здесь он поселился в доме Антонио Гамба, старого - одних лет с Суворовым - итальянца.
Таверна - городок или, вернее, большая деревня, расположенная у подножия горы Монте-Ченере, на речке, впадающей в озеро Лугано, - находится на границе, отделяющей Италию от Швейцарии. К югу простирается Ломбардия с ее великолепной природой и пылким, талантливым населением: страна великого искусства. К северу от Таверны начинаются величественные Альпийские горы. В горах живут простые люди, закаленные в борьбе с суровой природой: горные охотники и пастухи альпийских стад.
Антонио Гамба соединял в себе черты жителя итальянской равнины и швейцарского охотника за козами. Антонио знал Швейцарию вдоль и поперек - с востока на запад и с севера на юг, от глубоких мрачных ущелий до сверкающих снежных вершин.
- Ты, Антонио, будешь моим Хароном*, - сказал Суворов, указывая на гребень Монте-Ченере, за которым мерещились хребты Сен-Готарда и Сен-Бернарда.
_______________
* Х а р о н - по представлению древних греков, старец, переправлявший на челноке через реку Стикс тени умерших в подземное царство.
Гамба потребовал объяснений.
- Время остановилось, Антонио. Стикс застыл. Альпы - гребень замерзшей Стиксовой волны. Я вверяю свою судьбу твоей утлой ладье, старик!..
Зная, что русская армия, разойдясь с австрийцами, направляется в Швейцарию, Антонио понял, что Суворов предлагает ему стать главным проводником армии. Ничего не спрашивая о маршруте из уважения к военной тайне, Антонио сказал:
- Я проведу вас, синьор, куда бы вы ни пожелали.
...Павел готов был разорвать союз с коварной и вероломной Австрией. Он приказал Суворову соединиться в Швейцарии с Римским-Корсаковым и действовать там, как сам найдет нужным. Ему разрешалось даже, если он сочтет это необходимым, вернуться с войсками домой.
В Вене имели основание торопиться. Союз с Россией расстраивался. В Париже можно было ждать монархического переворота. Англичане при петербургском дворе тоже старались достигнуть своекорыстных целей. Павел Петрович согласился на английское предложение послать в Голландию крупный десант русских войск.
Суворов страдал. Силы его угасали. Ныли старые раны. Надорванное сердце просило покоя. Тянуло на родину. Прискучила пышная природа Италии с ее вечноголубым небом. Суворов стосковался по огненно-красной, трепетно-листной осине и по кукушке, грустно кукующей в березняке.
11 сентября сдалась союзникам последняя крепость, где еще держался французский гарнизон, - Тортона, и в тот же день Суворов выступил с главными силами русской армии на соединение с Римским-Корсаковым по самому короткому, зато наиболее трудному пути - через Сен-Готард. Упускать время было опасно. Массена, узнав о походе Суворова, мог напасть на Римского-Корсакова и, разбив его, повернуться лицом к Суворову, даже вторгнуться в Италию. Поэтому Суворов решил все тяжести и полевую артиллерию отправить в Швейцарию кружным путем. Вместо полевых орудий Суворов получил от австрийцев двадцать пять горных легких пушек. Вообще Суворов постарался облегчить армию до последней возможности. С собой он брал только то, что можно было везти во вьюках. Австрийцы обязались поставить необходимое для горного похода число мулов. Но в начале похода Суворов их получил недостаточно. Мелас сообщил, что в Таверне для Суворова приготовлено тысяча пятьсот мулов. Когда армия туда пришла, оказалось, что там нет ни одного мула. Суворов спешил часть казаков, скупил у населения мешки и холст для вьюков. На приготовление вьючного обоза ушло три дня, хотя работали круглые сутки. Суворов приказал ссадить с коней даже офицеров. Им предстояло идти в походе со скатанной шинелью через плечо и котомкой на спине, наравне с солдатами. Офицерские кони пошли под вьюки со снарядами и патронами. Вместо четырнадцатидневного запаса продовольствия ограничились явно недостаточным семидневным.
21 сентября армия Суворова через Белинцону двинулась к Сен-Готарду. Розенберг с отдельным корпусом пошел верховьями реки Тичино, в обход французской позиции на Сен-Готарде.
После благодатного климата долины Лугано, где почти не знают туманов, Альпы встретили Суворова дождями и мглой. Дождь почти не переставал. Горные речки и ручьи вздулись. Ноги солдат то скользили по мокрой гальке, то вязли в глине. Дорога шла то вверх, то вниз, с крутыми спусками и подъемами по скользким косогорам. Речек и ручьев встречалось множество, их переходили вброд по колено, иногда и по пояс. Суворов задал быстрые марши. Солдаты выбивались из сил, срывались с крутизны и разбивались. Несколько вьючных лошадей скатилось в пропасть. Впереди колонны шли пионеры с лопатами, кирками и топорами, чтобы устранять препятствия и чинить мосты. При заданной скорости похода они мало что успевали сделать. Тем не менее солдаты сохраняли бодрость и веселье. Они догадывались, что этот поход - последний. Что Суворов их ведет домой, никто не сомневался. В невзгодах винили не Суворова. Вероломство австрийцев стало всем известно и понятно. Солдаты выражали готовность бить не только "синекафтанников" - французов, но и "белокафтанников" - австрийцев, если бы они вдруг стали на пути.
Суворов ехал среди солдат на казачьей лошади, легко одетый, накрывшись от дождя "родительским" плащом из тонкого, ничем не подбитого сукна. На голове Суворова красовалась, свисая намокшими полями, широкая итальянская шляпа. Рядом с ним шагали два старика: по одну руку долговязый Антонио Гамба с охотничьим ружьем, по другую - старый капрал Никифор.
У се
