Гайдар Аркадий Петрович - Бумбараш

Глаза-то у тебя опухли, заплаканные...

   - А ты не опухлые рисуй! - забеспокоилась Валька. - Ты рисуй, чтобы было красиво.

   - Я и так, чтобы красиво... Ты кончик языка убери. А то так с языком и нарисую! Ну вот волосы - раз... раз, и готово! Смотри, пожалуйста, разве не похожа? - И он протянул ей портрет красавицы с тонкими губами, с длинными ресницами и гибкими бровями.

   - Похоже, - прошептала Валька. - Эх, как ты здорово! Только вот нос... Он как-то немного кривой... Разве же у меня кривой? Ты посмотри поближе... Подвинь лампу.

   - Что нос? Нос - дело пустяковое. Дай-ка резинку... Нос я тебе какой хочешь нарисую. Хочешь - прямой, хочешь - как у цыганки с горбинкой... Вот такой нравится?

   - Такой лучше, - согласилась Валька. - Ой, да ты же мне и сережки в ушах нарисовал!

   - Золотые! - важно подтвердил Иртыш. - Постой, я в них сейчас бриллианты вставлю! Один бриллиант - раз... другой - два... Эх, ты! Засверкали! Ты в городе бываешь, Валька?

   - Бываю, - не отрываясь от портрета, тихо ответила Валька. - С отцом на базаре.

   - Тогда найду!.. А вон и ворота скрипят. Беги, встречай батьку!

   - Ты колдун, что ли? Ой! А ведь правда, кто-то подъехал.

   В избу вошел отец. Он был зол.

   Вчера в лесу его встретили четверо из долгунцовской банды, вскочили на телегу и заставили свернуть на Семикрутово...

  

  

  

   Против двухсот пехотинцев, полусотни казаков и двух орудий у города Россошанска было только восемьдесят два человека и три пулемета.

   Однако отбивался Россошанск пока не унывая. Стоял он на крутых зеленых холмах. С трех сторон его охватывали поросшие камышом речки Синявка и Ульва. А с четвертой - от поля - на самой окраине торчала каменная тюрьма с четырьмя облупленными башенками.

   День и ночь тут дежурила сторожевая застава. Пули за каменными бойницами были ей не страшны, а тургачевские орудия по тюрьме не били, потому что сидели в ней заложниками жена Тургачева и ее сын Степка.

   Было еще совсем рано, когда Иртыш подбежал к ограде и застучал в окованные рваным железом ворота.

   - Что гремишь? - спросил его через окошечко надзиратель. - Кого надо?

   - Трубников Павел в карауле? Отворите, Семен Петрович. Беда как повидать надо!

   - Эх, какой ты, молодец, быстрый! А пропуск? Это тебе, милый, тюрьма, а не церква.

   - Так мне же нужно по самому спешному и важному! Вы там откиньте слева крючок, а засов ногою отпихните. Я быстренько. Мне только к Пашке Трубникову... к брату...

   - К брату? - высовывая бородатое лицо, удивился надзиратель. - А я тебя, молодец, спросонок и не признал. Так это, говорят, ваша компания у меня в саду две яблони-скороспелки наголо подчистила?

   - Бог с вами, Семен Петрович! - хлопнув рукой об руку, возмутился Иртыш. - С какой компанией? Какие яблоки? Ах, вот что! Это вы, наверно, приходили недавно в сад. Где яблоки? Нет яблок. А все очень просто! Когда в прошлую пятницу стреляли белые из орудий, он - снаряд - как рванет... В воздухе гром, сотрясение!.. У Каблуковых все стекла полопались, трубу набок свернуло. Где же тут яблоку удержаться? Яблоки у вас сочные, спелые, их как тряханет - они, поди, и посыпались...

   - То-то, посыпались! А куда же они с земли пропали? Сгорели?

   - Зачем сгорели? Иные червь сточил, иные ёж закатал. А там, глядишь, малые ребятишки растащили. "Дай, думают, подберем, все равно на земле сопреет". А чтобы мы... чтобы я?.. Господи, добро бы хоть яблоко какое - анисовка или ранет, а то... фють, скороспелка!

   - Мне яблок не жалко, - отпирая тяжелую калитку, пробурчал старик. - А я в нонешное время жуликов не уважаю. Люди за добрую жизнь головы наземь ложут, а вы вон что, шелапутники!.. Ты лесом бежал, белых не встретил?

   - У Донцова лога трех казаков видел, - проскальзывая за ограду и не глядя на старика, скороговоркой ответил Иртыш. - Ничего, Семен Петрович... мы отобьемся!

   - Вы-то отобьетесь! - закидывая тяжелый крюк, передразнил Иртыша старик. - Ваше дело ясное... Направо иди, мимо караулки. Там возле бани, где солома, спит Пашка.

   В проходе меж двумя заплесневелыми корпусами дымила походная кухня. Тут же, среди дров, валялись изрубленные на растопку золоченые рамы от царских портретов, мотки колючей проволоки и пустые цинки из-под патронов. На заднем дворике сушились возле церковной решетки холщовые мешки и поповская ряса.

   В стороне, возле уборной, разметав железные крылья, лежал кверху лапами двуглавый орел.

   Кто-то из окошка, должно быть нарочно, выкинул Иртышу на голову горсть шелухи от вареной картошки. Иртыш погрозил кулаком и повернул к бане.

   Раскидавшись на соломенных снопах, ночная смена еще спала. Иртыш разыскал брата и бесцеремонно дернул его за полу шинели.

   Брат лягнул Иртыша сапогом и выругался.

   - Давай потише, - посоветовал отскочивший Иртыш. - Ты человек, а не лошадь?

   - Откуда? - уставив на Иртыша сонные глаза, строго спросил брат. - Дома был? Где тебя трое суток носило?

   - Всё дела, - вздохнул Иртыш. - Был в Катремушках. Ты начальнику скажи - совсем близко, у Донцова лога, трех я казаков видел.

   - Эка невидаль! Трех! Кабы триста...

   - Трехсот не видал, а ты скажи все же. Дома что? Мать, поди, ругается?

   - Бить будет! Вчера перед иконой божилась. "Возьму, сказала, рогаль и буду паршивца колотить по чем попало!"

   - Ой ли? - поежился Иртыш. - Это при советской-то?

   - Вот она тебе покажет "при советской"! Ты зачем у Саблуковых на парадном зайца нарисовал? Всё шарлатанишь?

   Иртыш рассмеялся:

   - А что же он, Саблуков, как на митинге: "Мы да мы!" - а когда в пятницу стрельба началась, смотрю - скачет он через плетень да через огород, через грядки, метнулся в сарай из сарая - в погреб. Ну чисто заяц! А еще винтовку получил! Лучше бы мне дали...

   - Про то и без тебя разберут, а тебе нет дела.

   - Есть, - ответил Иртыш.

   - А я говорю - нет!

   - Есть, - упрямо повторил Иртыш. - А ты побежишь, я и тебя нарисую.

   - И кто тебя, такого дурака, сюда пропустил? - рассердился брат. - В другой раз накажу, чтобы гнали в шею. Постой! Матери скажи, пусть табаку пришлет. За шкапом, на полке. Да вот котелок захвати. Скажи, чтобы еды не носила. Вчера мужики воз картошки да барана прислали - пока хватит.

   Иртыш забрал котелок и пошел. По пути он толкнул ногой железного орла, заглянул в пустую бочку, поднял пустую обойму, и вдруг из того же самого окна, откуда на голову ему свалилась картофельная шкурка, с треском вылетела консервная жестянка и ударила по ноге, забрызгав какою-то жидкой дрянью.

   Сквозь решетку Иртыш увидел вытиравшего о тряпку руки рыжего горбоносого мальчишку лет пятнадцати.

   - Барчук! Тургачев Степка! - злобно крикнул Иртыш, хватая с земли обломок кирпича. - Где твое ружье? Где собака? Сидишь, филин!

   Камень ударился о решетку и рассыпался.

   - Стой! Проходи мимо! - закричал Иртышу, выбегая из-под навеса, часовой. - Не тронь камень, а то двину прикладом... Уйди прочь от решетки, белая гвардия! - погрозил он кулаком на окошко. - Ты смотри, дождешься!

   Из глубины камеры выскочила такая же рыжая горбоносая женщина и рванула мальчишку за руку.

   - Врет, он не выстрелит, - отдергивая руку, огрызнулся мальчишка. - Нет ему стрелять приказа!

   Он плюнул через решетку, показал Иртышу фигу и нехотя отошел.

   - Ишь, белая порода! Ломается! - выругался часовой. - То-то, что нет приказа. А то бы ты у меня сунулся!.. Беги, малый, - сердито сказал он Иртышу. - Видел господ? Мы вчера всухомятку кашу ели. А он, пес, фунт мяса да полдесятка яиц слопал. Не хватает только пирожного да какава!

   - За что почет? - спросил Иртыш. - Жрали бы хлеба.

   - Боится комиссар - не сдохли бы с горя. Разобьет тогда Тургачев тюрьму пушками. Она, тюрьма, только с виду грозна. А копнуть - одна труха. В церкви на стене писано - еще при Пугачеве строили. Сорви-ка лопух да штанину сзади вытри. Эк он тебя, пес, дрянью избрызгал.

   - Я его убью! - пообещался Иртыш. - Мне бы только винтовку достать. У вас тут нет лишней?

   Часовой усмехнулся:

   - Лишних винтовок нынче на всем свете нет. Все при деле. Беги, герой! Вон разводящий идет, смена караула будет.

   Отбежав на бугорок в сторону, Иртыш видел, как сменялись часовые. Старый сказал что-то новому и показал на Иртыша, потом на окошко.

   Новый злобно выругался и вскинул винтовку к плечу. Разводящий погрозил новому пальцем и кивнул на караулку - должно быть, обещал пожаловаться начальнику. Новый скривил рот, вероятно показывая, что начальника он не испугался. Однако, когда разводящий поднес к губам свисток, новый сердито ударил прикладом о землю, скинул шинель, повесил ее на гвоздь под деревянный навес, молча стал на пост.

   Старого часового Иртыш не знал. Новый, Мотька Звонарев, истопник и кухонный мужик с тургачевской усадьбы, был Иртышу немного знаком. Когда Мотька хоронил дочку Саньку, которая утонула в пруду, испугавшись тургачевских собак, Иртыш был на похоронах и даже нес перед гробом крест.

   С пригорка Иртышу был виден подкравшийся к решетке Степка Тургачев. Иртыш постоял, любопытствуя - высунется теперь Степка из окна или нет. Степка постоял, посмотрел, но когда Мотька поднял голову, то он быстро отошел прочь.

   Иртыша выпустили за ворота. Он решил выйти на свою улицу напрямик, через луг и огороды, и быстро шагал по мокрой, росистой траве.

   "Давно ли? - думал он. - Нет, совсем еще недавно, всего только прошлым летом, его поймали в Тургачевском парке, где он ловил в пруду на удочку карасей. По чистым песчаным дорожкам, меж высоких пахучих цветов, его провели на площадку, и там перед стеклянной террасой, сидя в плетеной качалке, вот эта самая важная горбоносая женщина кормила из рук булкой пушистого козленка. Она объяснила Иртышу, что он потерял веру в бога, честь и совесть и что, конечно, уже недалеко то время, когда он попадет в тюрьму..."

   Иртыш обернулся и посмотрел на грозные тюремные башенки.

   - А как повернулось дело? - задумчиво пробормотал он. - Трах-та-бабах! Революция!

   Ему стало весело. Он глотал пахнувший росой и яблоками воздух и думал: "Столб, хлеб, дом, рожь, больница, базар - слова всё знакомые, а то вдруг - Революция! Бейте, барабаны!" Он поднял щепку и громко забарабанил в закопченное днище солдатского котелка:

  

   Бейте, барабаны,

   Трам-та-та-та!

   Смотри, не сдавайся

   Никому никогда!

  

   Получалось складно

  

   Бейте, барабаны.

   Военный поход!

   В тысяча девятьсот

   Восемнадцатый год!

  

   Одинокая пуля жалобно прозвенела высоко над его головой. Иртыш съежился и скатился в канаву.

   Высунувшись, он увидел, что это стреляют свои. С тюремной башенки часовой-наблюдатель показывал рукой, чтобы Иртыш не бродил полем, а шел дорогой.

   Иртыш запрыгал и замахал шапкой, объясняя, что ему нужно пройти огородами. Часовой посмотрел - увидал, что мальчишка, и махнул рукой. Иртыш свистнул и уже без песен помчался через грядки.

   Высоко над землею сияло солнце. Звенели над пустыми полями жаворонки.

   Прятались в логах злобные казаки. Приготовились к удару тургачевские пушки. И все на свете веселому Иртышу было ясно и понятно.

  

  

  

   Это был июль 1918 года. Сады, заборы, загородки для выпаса скота были оплетены ржавой колючей проволокой. Лучину на растопку утюгов, самоваров щепали военными тесаками. Крупу, пшено, махорку скупо отмеряли на базарах походным котелком. А гремучие капсюли, головки от снарядов, латунные гильзы, обоймы, шомпола, а то и целую бомбу - на страх матерям - упрямо тащили ребятишки домой, возвращаясь с походов по грибы, по ягоду, по орехи.

   Спасаясь от собаки и разорвав штанину о проволоку, Иртыш выбрался через чужой огород на улицу и на стене каменной часовенки увидел рыжее, еще сырое от клейстера объявление, возле которого стояло несколько человек. Это был, кажется, уже четвертый по счету приказ ревкома населению - сдать под страхом расстрела в 24 часа все боевое, ручное и охотничье огнестрельное оружие.

   Иртыш, не задерживаясь, пробежал мимо. Он уже знал заранее, что все равно никто ничего не сдаст.

   Было еще рано, но осажденный городок давно проснулся. Неуклюже ворочая метлами, под присмотром конвоира буржуи подметали мостовую. Неподалеку от пожарной каланчи, наполовину разбитой снарядами, городская рабочая дружина - человек двадцать пять - наспех обучалась военному делу.

   По команде они вскидывали винтовки "на плечо", "на руку", "на изготовку", падали на булыжник и, распугивая прохожих, с криком "ура" скакали от забора к забору.

   Мимо разрушенных и погоревших домов, сданных к брошенных купцами лавок Иртыш подошел к розовому двухэтажному дому купца Пенькова, где стоял теперь военный комиссариат.

   У крыльца уже толкались люди; из окна, выбитого вместе с рамой, торчал пулемет. Пулеметчик, сидя на широком каменном подоконнике, грыз семечки и бросал шелуху в пузатую, как бочка, золоченую урну.

   У главного входа, возле каменного льва, в разинутую пасть которого был засунут запасной патронташ, стоял знакомый часовой. И он пропустил Иртыша, когда узнал, что Иртышу надо.

   Иртыш прошел по шумным коридорам и наконец очутился в комнате, где уже несколько человек ожидали комиссара. Какой-то бойкий военный молодец, а вероятно всего-навсего вестовой, потянулся к Иртышу за пакетом.

   - Нет! - отказался Иртыш. - Отдам только самолично.

   - "Отлично самолично"! - передразнил его молодец. - Да что же ты, дурак, прячешь за спину? Дай хоть подержать в руках.

   - Вон умный - возьми да подержись, - указывая на дверную медную ручку, ответил Иртыш. - А это тебе не держалка!

   Зашуршала и приоткрылась тяжелая резная дверь - кто-то выходил и у порога задержался.

   По голосу Иртыш узнал комиссара - товарища Гринвальда. Другой голос, хрипловатый и резкий, тоже был знаком, но чей - Иртыш не вспомнил.

   - Как наставлял наш дорогой учитель Карл Маркс, - говорил кто-то, - то знайте, товарищ комиссар, что я готов всегда за его идеи...

   - Карл Маркс - это дело особое, а бомбы зря бросать нечего, - говорил комиссар. - То разоружили бы мы Гаврилу Полувалова втихую, а теперь подхватил он свою охрану - да марш в банду. Иди, Бабушкин, зачисляю тебя командиром взвода караульной роты. Постой! Я что-то позабыл: семья у Гаврилы большая?

   - Сам да жена. Жена у него, надо думать, товарищ комиссар, его злобному делу не сочувствует.

   - Это мы разберем - сочувствует или не сочувствует.

   Дверь отворилась, вышел комиссар Гринвальд, а за ним - коренастый, большеголовый человек в старенькой шинели, с винтовкой, у которой вместо ружейного ремня позвякивал огрызок собачьей цепи.

   Иртыш сразу узнал михеевского мужика Капитона Бабушкина, которого в прошлом году за грубые слова драгуны сбросили вниз головой с моста в Ульву.

   - Посадить дуру, конечно, следовает, - согласился Капитон Бабушкин. - Как завещал наш дорогой вождь Карл Маркс, трудящийся - он и есть труженик, а капитал - это явление совсем обратное. И раз родилась она бедного происхождения, то и должна, значит, держаться своего класса. Я эти его книги три месяца подряд читал. Цифры и таблицы пропускал, не скрою, но смысл дела понял.

   Капитон вышел. Комиссар оглянулся.

   - Эти двое не к вам, - объяснил вестовой. - В канцелярии сидят по вызову, а к вам коммерсант с жалобой да вон - мальчишка...

   - Что за коммерсант? А-а... - нахмурился комиссар, увидев бородатого старика, который, опираясь на палку, стоял не шелохнувшись. - Садись, купец Ляпунов. Я тебя слушаю.

   - Ничего, я постою, - не двигаясь, ответил старик. - Совесть, говорю я, в нашем городе уже давно не ночевала. Контрибуцию мы вам дали. Лошадей дали. Хлеба двести пудов для пекарни дали. Дом мой один под приют забрали - хотя и беззаконие, ну, думаю, ладно - приют дело божье.

   А сегодня, смотрю, в другом доме на откосе рамы выставили, в стенах ломом бьют дыры, антоновку яблоню да две липы вырубили. Говорят, якобы для кругозора обороны. "Что же, - кричу им, - или вы слепые? Вон гора рядом. Бери заступы, рой окопы, как честные солдаты, строй фортификацию. А почто же в стенах бить дырья?"

   Мы с вами по-хорошему. В других городах народ за ружье хватается, бунт вскипает. Мы же сидим мирно, и как оно будет, того и дожидаемся. Вы же разор чините, злобу. Заложников десять человек почти взяли. У людей от такой невидали со страху язык отнялся. Семьи сирые плачут. Вдова Петра Тиунова на чердаке удавилась. Это ли есть правое дело?

   - Врет он, Яков Семенович! - ляпнул из своего угла Иртыш. - Вдову Тиунову они сами удавили. Она была... как бы оказать... блаженная, ей петлю подсунули, а теперь по всем базарам звонят!

   Старик Ляпунов опешил и замахнулся на Иртыша палкой.

   Иртыш отпрыгнул.

   Комиссар вырвал и бросил палку.

   - Ты кто? - строго спросил комиссар у Иртыша.

   - Иртыш Трубников. Гонец с пакетом от командира Лужникова.

   - Сиди, гонец, пока не спросят... Вот что, папаша, - обернулся комиссар к Ляпунову, - тебя слушали, не били. Теперь ты послушай. Хлеба дали, контрибуцию дали - подумаешь, благодетели!.. Врете! Ничего вы нам не давали. Хлеб мы у вас взяли, контрибуцию взяли, лошадей взяли.

   Где нам рыть окопы, где бить бойницы - тут вы нам советчики плохие. Заложников посадили, надо будет - еще посадим. Сорок винтовок офицер Тиунов из ружейных мастерских ограбил. Сам убит, а куда винтовки сгинули - неизвестно! Отчего вдова Тиунова на другой день на чердаке оказалась - неизвестно. Однако догадаться можно...

   А чью ночью через Ульву лодку захватили? А кто спустил воду у мельницы, чтобы дать белым брод через Ульву?.. Я?! Он?! (Комиссар ткнул пальцем на Иртыша.) Может быть, ты?.. Нет?.. Николай-угодник!..

   Иди сам, сам запомни и другим расскажи. Да, забыл! Что это у вас в монастыре за святой старец объявился? Пост, как ангел... сияет... проповедует. Я не бандит Долгунец. Монастыри громить не буду. Но старцу посоветуй лучше убраться подальше.

   Прочти ему что-нибудь из священного писания, иже, мол, который глаголет всуе* разные словесы насчет того, какая власть от бога, а какая от черта, то пусть лучше отыдет подальше, дондеже** не выгнали его в шею или еще чего похуже. Ступай!..

   ______________

   * Глаголет всуе (церк.-слав.) - говорит без надобности.

   ** Дондеже (церк.-слав.) - доколе, покуда.

  

   Там тебе я утром сегодня повестку послал. Сорок пар старых сапог починить надо. Достаньте кожи, набойки, щетины, дратвы.

   - Где? Откуда?

   - Поищите у себя сначала сами, а если уж не найдете, то я своих пошлю к вам на подмогу.

   - Бог! - поднимая палец к небу и останавливаясь у порога, хрипло и скорбно пригрозил Ляпунов. - Он все видит! И он нас рассудит!

   - Хорошо, - ответил комиссар, - я согласен. Пусть судит. Буду отвечать. Буду кипеть в смоле и лизать сковородки. Но кожу смотрите не подсуньте мне гнилую! Заверну обратно.

   Старик вышел.

   Комиссар плюнул и взял у Иртыша пакет и сердито повернулся к дверям своего кабинета.

   Иртыш побледнел.

   Отворяя дверь, комиссар уже, вероятно, случайно увидел точно окаменевшего, вытянувшегося мальчугана.

   - Что же ты стоишь? Иди! - сказал он и вдруг грубовато добавил: - Иди за мной в кабинет.

   Иртыш вошел и сел на краешек ободранного мягкого стула. Комиссар прочел донесение.

   - Хорошо, - сказал он. - Спасибо! Что по дороге видел?

   - Трех казаков видал у Донцова лога. Два - на серых, один - на вороном. Возле Булатовки два телеграфных столба спилены... Да, забыл: из Катремушек шпион убежал. По нем из винтовок - трах-ба-бах, а он, как волк, закрутился, да в лес, да ходу... Дали бы и мне, товарищ комиссар, винтовку, я бы с вами!

   - Нет у нас лишних винтовок, мальчик. Самим нехватка. Дело наше серьезное.

   - Ну, в отряд запишите. Я пока так... А там как-нибудь раздобуду.

   - Так нельзя! Хочешь, я тебя при комиссариате рассыльным оставлю? Ты, я вижу, парень проворный.

   - Нет! - отказался Иртыш. - Пустое это дело.

   - Ну, не хочешь - как хочешь. Ты где учился?

   - В ремесленном учился на столяра. Никчемная это затея - комоды делать, разные там барыням этажерки... - Иртыш помолчал. - Я рисовать умею. Хотите, я с вас портрет нарисую, вам хорошую вывеску нарисую? А то у вас какая-то мутная, корявая, и слово "комиссар" через одно "с" написано. Я знаю - это вам маляр Васька Сорокин рисовал. Он только старое писать и умеет: "Трактир", "Лабаз", "Пивная с подачей", "Чайная". А новых-то слов он совсем и не знает. Я вам хорошую напишу! И звезду нарисую. Как огонь будет!

   - Хорошо, - согласился комиссар. - Попробуй... У тебя отец есть?

   - Отца нет, от вина помер. А мать - прачка, раньше на купцов стирала, теперь у вас, при комиссариате. Ваши галифе недавно гладила. Смотрю я, а у вас на подтяжках ни одной пуговицы. Я от своих штанов отпороть велел ей, она и пришила. Мне вас жалко было...

   - Постой... почему же это жалко? - смутился и покраснел комиссар. - Ты, парень, что-то не то городишь.

   - Так. Когда при Керенском вам драгуны зубы вышибли, другие орут, воют, а вы стоите да только губы языком лижете. Я из-за забора в драгун камнем свистнул да ходу.

   - Хорошо, мальчик, иди! Зубы я себе новые вставил. Иным было и хуже. Сделаешь вывеску - мне самому покажешь. Тебя как зовут? Иртыш?

   - Иртыш!

   - Ну, до свиданья, Иртыш! Бей, не робей, наше дело верное!

   - Я и так не робею, - ответил Иртыш. - Кто робеет, тот лезет за печку, а я винтовку спрашиваю.

  

  

  

   Иртыш побежал домой в Воробьеву слободку. С высокого берега Синявки пыльные ухабистые улички круто падали к реке и разбегались кривыми тупиками и проулками.

   Все здесь было шиворот-навыворот. Убогая колокольня Спасской церкви торчала внизу почти у самого камыша, и казалось, что из сарая бочара Федотова, что стоял рядом на горке, можно было по колокольне бить палкой.

   С крыши домика, где жил Иртыш, легко было пробраться к крыльцу козьей барабанщицы, старухи Говорухи, и оттуда частенько летела на головы всякая шелуха и дрянь.

   Но зато когда Иртыш растоплял самовар еловыми шишками, дым черным столбом валил кверху. Говорухины козы метались по двору, поднимая жалобный вой. Высовывалась Говоруха и разгоняла дым тряпкой, плевалась и ругала Иртыша злодеем и мучителем.

   Жил на слободке народ мелкий, ремесленный: бондари, кузнецы, жестянщики, колесники, дугари, корытники. И еще издалека Иртыш услыхал знакомые стуки, звоны и скрипы: динь-дон!.. дзик-дзак!.. тиу-тиу!..

   Вон бочар Федотов выкатил здоровенную кадку и колотит по ее белому пузу деревянным молотком... Бум!.. Бум!..

   А вон косой Павел шаркает фуганком туда-сюда, туда-сюда, и серый котенок балуется и скачет за длинной кудрявой стружкой.

   "Эй, люди, - подумал Иртыш, - шли бы лучше в Красную Армию".

   Он отворил калитку и столкнулся с матерью.

   - А-а! Пришел, бродяга! - злым голосом закричала обрадованная мать и схватила лежавшую под рукой деревянную скалку для белья.

   - Мама, - сурово ответил Иртыш. - Вы не деритесь. Вы сначала послушайте.

   - Я вот тебе послушаю! Я уже слушала, слушала, все уши прослушала! - завопила мать и кинулась к нему навстречу.

   "Плохо дело!" - понял Иртыш и неожиданно сел посреди двора на землю.

   Этот неожиданный поступок испугал и озадачил мать Иртыша до крайности. Разинув рот, она остановилась, потрясая скалкой в воздухе, тем более что бить по голове скалкой было нельзя, а по всем прочим местам неудобно.

   - Ты что же сел? - со страхом закричала она, уронив скалку, беспокойно оглядывая сына и безуспешно пытаясь ухватить его за короткие и жесткие, как щетина, волосы. - Что ты сел, губитель моего покоя. У тебя что - бомба в ноге? Пуля?

   - Мама, - торжественно и печально ответил Иртыш. - Нет у меня в ноге ни бомбы, ни пули. А сел я просто, чтобы вам на старости лет не пришлось за мной по двору гоняться. Бейте своего сына скалкой или кирпичом. Вот и кирпич лежит рядом... вон и железные грабли. Мне жизни не жалко, потому что скоро все равно уже всем нам приблизится смерть и погибель.

   - Что ты городишь, Христос с тобой! - жалобно спросила мать. - Откуда погибель? Да встань же, дурак. Говори толком!

   - У меня горло пересохло! - поднимаясь с земли и направляясь к столу, что стоял во дворе под деревьями, ответил Иртыш. - Был я в деревне Катремушки. И было там людям видение... Это что у вас в кастрюле, картошка?.. И было там людям видение, подвиньте-ка, мама, соли!.. За соль в Катремушках пшено меняют... Пять фунтов на пуд... Ничего не вру... сам видал. Да, значит, и было там людям видение - вдруг все как бы воссияло...

   - Не ври! - сказала мать. - Когда воссияло?

   - Вот провалиться - воссияло!.. Воссияло!.. Ну, сверху, конечно. Не из погреба... Вот вы всегда перебиваете... А я чуть не подавился... Вам Пашка котелок прислал - возьмите. Табаку спрашивает. Как нету?.. Он говорит: "Есть на полке за шкапом. Без табаку, - говорит, - впору хоть удавиться". Говорили вы ему, мама: "Не кури - брось погань!", а он отца-матери не слушался, вот и страдает. А я вас слушался - вот и не страдаю...

   - Постой молоть! - оборвала его мать... - Ну, и что же - видение было?.. Глас, что ли?

   - Конечно, - протягивая руку за хлебом, ответил Иртыш. - Раз видение, значит, и глас был. Я, мама, к вам домой бежал, торопился - за проволоку задел, штанина дрызг... Вон какой кусок... Вы бы мне зашили, а то насквозь сверкает, прямо совестно... Хотел было вам по дороге малины нарвать... да не во что!..

   Помните, как мы с отцом вам однажды целое решето малины нарвали. А вы нам тогда чаю с ситным... А жалко, мам, что отец помер. Он хоть и пьяница был, но ведь бывал же и трезвый... А песни он знал какие... "Ты не стой, не стой на горе крутой!" Спасибо, мама, я наелся.

   - Постой! - вытирая слезы, остановила его мама. - А что же видение - было?.. Глас был?.. Или все, поди, врешь, паршивец?..

   - Зачем врать?.. Был какой-то там... Только что-то неразборчиво... Одни так говорят, другие этак... А иной, поди, сам не слыхал, так только вря брешет. Дайте-ка ведра, я вам из колодца воды принесу, а то у вас речная, как пойло.

   И, схватив ведра, Иртыш быстро выскользнул за калитку.

   Мать махнула рукой.

   - Господи, - пробормотала она. - Отец был чурбан чурбаном. Сама я как была пень, так и осталась колода. И в кого же это он, негодный, таким умником уродился? Ишь ты... видение... сияние...

   Она вытерла слезы, улыбнулась и начала среди барахла искать крепкую ткань своему непутевому сыну...

  

   1936-1937

  

  

  

   В марте 1936 года Аркадий Гайдар ответил на письмо юных читателей из Орла:

   "...Осенью вы уже, вероятно, будете читать мою новую повесть "Талисман", над которой я сейчас крепко работаю".

   Какое название дать своей новой повести, Аркадий Гайдар тогда еще окончательно не решил. В разговорах с друзьями все же чаще называл ее "Бумбараш". Очень ему нравилось это звонкое, с рокотом барабана, имя. В газете, сообщая о своих творческих планах, писал, что работает над повестью "Талисман".

   Но дело не в названии. Он начал писать эту повесть вскоре после выхода в свет "Голубой чашки". Был окрылен успехом, и работа шла споро.

   "Повесть я тебе сдам хорошую, - сообщал Аркадий Гайдар в письме редактору журнала "Пионер" Б. А. Ивантеру, - доволен будешь. Написал вчера такую фразу - что два часа ходил и улыбался... Да здравствует веселый Бумбараш, да здравствует юный человек - Иртыш - веселая голова".

   Почему повесть осталась незавершенной, рассказывает Р.И.Фраерман:

   "Гайдар был чрезвычайно доволен, как шла работа над "Бумбарашем". Он писал эту повесть с вдохновением.

   И вдруг в свет выходит повесть Валентина Катаева "Шел солдат с фронта", или, как она потом стала называться, "Я - сын трудового народа".

   Это было почти то же самое, о чем думал Гайдар и о чем ему хотелось написать в "Бумбараше".

   Гайдар оставляет работу".

   Вскоре он начал писать повесть "Судьба барабанщика".

   Впервые главы из повести "Бумбараш" были опубликованы в сборнике "Жизнь и творчество А.П.Гайдара" (Москва, Детгиз, 1951).