Чарская Лидия Алексеевна - Заслуженное счастье

вот, постепенно, с удивительной точностью стала замечать Ия какой-то странный процесс, происходящий в её организме. Точно кто-то беспощадно и настойчиво тянул ей жилу из той руки, в которой находился наконечник каучуковой трубки... И соответственно с этим, какая-то чудовищная слабость охватывала все тело молодой девушки... Мутилась мысль в голове, все слабее и тише выстукивало сердце и зеленые сосны в окне казались сейчас какими-то чудовищными, страшными мохнатыми великанами... И золотое солнце почудилось усталому мозгу каким-то жутко-волшебным, сказочно-страшным чародеем. Вихрем пронзила последняя сознательная мысль мозг Ии и, собрав все силы, она прошептала слабо, чуть слышно:

   - Я умираю!.. Я, кажется, умираю! Что же, тем лучше... Славушка спасен... Алексей Алексеевич, не оставьте моей матери...

   И полумертвая от слабости Ия, потеряв сознание, точно провалилась в какую-то глубокую темную пропасть...

  

   - Все y тебя готово, Катюша?

   - Все, мамочка!.. Решительно все...

   - И холодных цыплят поставила? И пирожки тоже?

   - И цыплят, и пирожки, и коржики, и лепешки с вареньем... Ах да, варенец еще надо сказать Ульяне принести с ледника...

   - Сама скажи, Катюша... Меня ноги не слушаются что-то... Ведь подумать только, Катенька!.. Едет она, едет радость наша, солнышко наше... Ведь год не видались, Катюша. целый год. Шутка ли сказать.

   - A вы все-таки не плачьте, мамочка... Не волнуйтесь вы ради Бога... Лучше пойдем еще раз и посмотрим, как Ульяна комнату для гостей наших приготовила, понравится ли им она... Если и не особенно с комфортом, пусть не взыщут... Здесь не город, a глушь... Да и сам профессор не избалованный такой, простой, и важности в нем ни чуточки, Ия писала, помните.

   - Да, да... Катюша... Мальчуганчика его мне посмотреть ужасно хочется. Веришь ли, Катя, во сне его видела не раз. Ведь Июшкой нашей спасен этот мальчик - поневоле стал он мне дорог, как родной.

   - Ну, мамочка, вы не очень, a то я ревновать буду. Довольно Ии и меня y вас. Вы лучше подумайте, как сообщить Ии о тех десяти тысячах, которые презентованы нам профессором. Ведь она и не подозревает даже о них. Я знаю нашу гордую Ию. Воображаю, как она возмутится, начнет протестовать, сердиться, отказываться. Уж увидите...

   - A если я скажу ей, Катюша, что грех отказываться от посильного дара тех людей, которым сама она принесла такую огромную, такую неоценимую жертву... Что из-за ложного самолюбия нельзя обижать тех, кто ей предан всей душой... Что, наконец, как писал в своем письме ко мне профессор, она бы не отказалась от этих денег, если бы их завещал ей после своей смерти Славушка, так почему же не принять их от спасенного, благодаря ей, малютки и его отца. А! Что ты на это скажешь, Катюша?

   - Уж я не знаю, мамочка, поступайте, как знаете. Уговаривайте, как сумеете, нашу милую гордячку, a я так просто-напросто сказала бы ей: - вот что, Июшка, намыкалась ты по чужим людям, пора тебе и отдохнуть. Я, то есть это вы, мамочка, устаю одна хозяйничать, молодая моя помощница, (а это уже я, как видите, мамочка), должна снова в свой пансион ехать запасаться книжной премудростью... A одна я скучаю и хочу быть с тобой, Июшка. Вот и все, мамочка. Так я скажите... Она же безумно любит вас, наша благоразумная Иечка, растает и останется непременно.

   - Останется, ты говоришь, Катюша? Да?

   - Всенепременно, мамочка. Это так же верно, как зовут меня Екатериной Аркадьевной Баслановой. A сейчас простите, бегу взглянуть, положила ли Ульяна малину в вазочку...

   - Иди, иди, моя стрекоза! Милая! - С любовной улыбкой бросила дочери Юлия Николаевна.

   И Катя, удивительно возмужавшая и еще более поздоровевшая за это лето, выпорхнула за дверь на балкон, где был приготовлен исключительно парадный в этот вечер чай и ужин. Тихие, короткие августовские сумерки сгущались над Яблоньками. Солнце давно уже село за деревьями старого чародея леса. И в уютном фруктовом саду Яблонек затихали постепенно последние дневные шорохи и шумы.

   Юлия Николаевна подошла к раскрытому окну своего крошечного деревенского домика, да так и замерла подле него, не отрывая жадных глаз с дороги, по которой должна была приехать её старшая дочь вместе с отцом и сыном Сориными, пожелавшими доставить сюда Ию, и кстати нанести еще визит.

   Около двух месяцев прошло с того знаменательного дня, когда бесчувственную от потери крови и слабости Ию приводил в себя знаменитый профессор Франк. И в продолжение этих двух месяцев из далекой суровой Финляндии в тихий уголок степного берега Волги то и дело летели депеши и письма о состоянии здоровья обоих больных.

   Неожиданная сильная слабость овладела после операции молодой девушкой... Нечего и говорить, что профессор Франк, совместно с доктором Магнецовым приложили все свои старания, применяли все, что было нового в медицине, чтобы восстановить утерянные силы ослабевшей Ии.

   И достигли самых лучших результатов, a уход и заботы окружающих дополнили остальное.

   В какие-нибудь две-три недели щеки Ии покрылись легким налетом румянца, глаза приобрели прежний яркий блеск. Профессор Франк уехал лишь только тогда, когда убедился окончательно в безвредности операции, произведенной им над Ией, поручив дальнейший уход за девушкой домашнему врачу Сориных.

   Что же касается самого виновника всех этих хлопот и волнений - Славушки, то произведенная над ним операция вливания чужой крови в его вены отразилась самым блестящим образом на здоровье малютки.

   Меньше чем через неделю ребенка нельзя было узнать. Куда девалась его слабость, анемия, его прозрачная худоба и бледность и периодичная лихорадка с неизбежным спутником её, жаром. Правда, порозовел и окреп Славушка не сразу... Но каждый день можно было наблюдать все улучшавшиеся симптомы возвращающегося к нему здоровья, лихорадки и жар покинули его, a слабость исчезла. Появился желанный аппетит и не позже как через месяц малютка уже ходил по дому и саду, чего не делал за последний год, a еще через некоторое время на диво окрепший и порозовевший Славушка с веселым смехом бегал наперегонки с работницей Идой.

   Теперь доктору Магнецову уже нечего было делать в семье Сориных. Признаки чахотки не грозили его маленькому клиенту, и зловещий недуг, так ошибочно принятый за нее, острое малокровие, от которого должен был неминуемо погибнуть малютка, казался теперь давно развеявшимся темным кошмаром. За уехавшим на новое место доктором Магнецовым стали собираться в дальнюю дорогу и Сорины. Алексей Алексеевич вез теперь сына учиться за границу, где давно уже мечтал дать образование Славушке. Он трогательно упрашивал Ию отправиться туда же вместе с ними, чтобы занять место постоянной наставницы мальчика, но молодая девушка отказалась наотрез. Она предпочла искать себе другое место, отлично сознавая, что её роль воспитательницы при больном ребенке уже пришла к концу. Теперь Славушка был здоров и силен и нуждался больше в обществе учителей и товарищей, нежели в заботах наставницы и сиделки. Ия предпочла искать себе другую службу, о которой и решила переговорить с матерью. Все это знала Юлия Николаевна Басланова из писем дочери. Нынче же она увидит и саму, саму Ию и её друзей, решившихся перед заграничной поездкой посетить их медвежий уголок.

   Сердце матери начинало биться сильнее от одной мысли о предстоящем свидании со старшей дочерью. Старушка взглянула на часы. Теперь её волнение достигло крайних пределов. По расчету времени они несколько часов назад отъехали от пароходной пристани и должны были быть с минуты на минуту здесь... Чу? Не топот ли лошадей послышался там вдали.

   - Так и есть... Они, кажется... Катя! Катюша, никак едут? - взволнованно крикнула по направлению двери Юлия Николаевна.

   - Едут, мамочка, едут! - не своим голосом завизжала Катя и опрометью, как пуля, кинулась с крылечка в сад.

  

   - Июшка!

   Все помутилось, все заволоклось туманом в глазах старушки Баслановой, когда неожиданно быстро выросла перед Ней тонкая высокая фигура её старшей дочери. Ия, похудевшая, слегка осунувшаяся за этот год её трудовой самостоятельной жизни, в дорожном костюме, с сумкой через плечо, бросилась в объятия матери.

   - Мамочка! Мамулечка! Старушка ненаглядная моя!

   И тесные объятия сжимали теперь небольшую по-старчески согнувшуюся фигуру Юлии Николаевны и град поцелуев сыпался на её лицо. Ия вся преобразилась в эти мгновения. Трудно было бы узнать в этой взволнованной, потрясенной радостью встречи, плачущей девушке прежнюю уравновешенную, спокойно сдержанную молодую особу. Радость свиданья преобразила ее.

   - Мамочка, мамулечка моя, - лепетала новая Ия, целуя и обнимая мать и смешивая свои слезы со слезами старушки. - Наконец-то я вас вижу, наконец-то, роднуля моя!

   Пока длилась первая радость встречи матери с дочерью, Катя успела поздороваться с Сориными, терпеливо дожидавшимися на пороге своей очереди быть представленными старшей Баслановой.

   - Здравствуйте, здравствуйте, добро пожаловать! - тоном настоящей хозяйки приветствовала она гостей. - A и прелесть же какая этот ваш Славушка! Можно мне поцеловать тебя, маленький человек? - Непроизвольно вырвалось y неё, при виде очаровательного крошечного мужчины с его золотистыми локонами и черными звездами вместо глаз, неузнаваемо переменившимися за последнее время.

   Слава вскинул на девочку свои лучезарные глазки.

   - Разумеется можно, - тоном взрослого человека произнес он, - разумеется можно, так как я - маленький братишка большой сестры Ии, a ведь, вы также её сестра? - И приподнявшись на цыпочки он подставил Кате свой свежую, загорелую, розовую щечку.

   A получасом позже хозяева и гости уютно устроились за чайным столом, оживленно и задушевно беседуя.

   Алексей Алексеевич Сорин и его маленький Славушка чувствовали себя так просто и хорошо среди этой крошечной, дружной семьи. С завтрашним ранним поездом они должны были пуститься в дальнейший путь ж сейчас оживленный и довольный, как никогда, профессор спешил передать Юлии Николаевне все подробности операции, на которую так самоотверженно решилась её дочь.

   Потом Катя, после ужина, подхватила Славушку и помчалась с ним показывать мальчику все несложное крошечное хозяйство их родного гнездышка. Они обошли двор, сад, заглянули в Катин шалашик и понеслись было на опушку, осматривать княжеский дом, пришедший теперь в полное запустение, но Ия решительно запротестовала, указывая на необходимость покоя Славушке перед дальнейшим долгим путем. И веселые оживленные дети снова вернулись к чайному столу.

  

  

   Ночь... Тихая чуть прохладная августовская ночь тихо водворилась над Яблоньками. Черным флером затянулись степи и лес... Жуткими призраками зачернели дальние степные курганы... Месяц выплыл из-за причудливо разорванных облаков и робко скользнул по небу... Еще причудливее стали небесные дворцы, храмы и памятники там высоко-высоко, среди горных холмов и долин, эффектно освещенные лунным сиянием.

   В самой лучшей комнате маленького домика, уступленной гостям, уже давно спал профессор Сорин с сыном, уставши с дороги до полусмерти. Спала и Катя, утомившаяся хлопотами по приему дорогих гостей. Единственный огонек светился теперь в окне спальни самой хозяйки.

   Юлия Николаевна не спала. Она тихо беседовала с Ией. Девушка подробно и обстоятельно передавала матери все случившееся с ней за этот долгий, богатый событиями год её жизни, проведенной вдали от родного гнезда.

   Все эти случаи и события знала из писем дочери старая мать; но теперь, держа в объятиях Ию, Юлия Николаевна все-таки жадно вслушивалась в подробности и детали, передаваемые ей Ией. Когда девушка закончила свою исповедь и прильнула к плечу матери белокурой головкой, тогда заговорила её старая мать.

   Нежно-нежно, чутко-чутко коснулась Юлия Николаевна вопроса о подарке Сориных Ии... Вся осторожность, вся деликатность материнского сердца вылилась в немногих словах.

   Да, она, Юлия Николаевна Басланова, хочет, чтобы Ия приняла эти деньги. Она хочет, чтобы её дочь, её ненаглядная Июшка победила свой гордость и дала возможность хорошим честным людям дать ей некоторое удовольствие, крошечную радость, которая, конечно же, не сможет покрыть и сотой части той жертвы, которую принесла им в свой очередь Ия...

   Деньги... Ни на какие деньги нельзя перевести человеческую жизнь!.. И она, её разумная славная Ия поймет это... Но и в радости даяния нельзя отказывать людям... Это - гордость и ложный стыд. A потом... Она должна знать, Ия, что если примет она этот подарок, сделанный ей, нм не придется уже расставаться... Не придется больше покидать родного гнезда, и лишать старую мать последней радости видеть подле себя свою большую, благоразумную девочку под конец её старой жизни. Ии не надо будет уезжать снова отсюда, чтобы служить. Зарабатывать хлеб...

   И еще долго, долго говорила старушка Басланова и слезы текли y неё из глаз, смачивая прильнувшую к её щеке нежную щечку дочери.

   Так застал их рассвет, обнявшихся и тихо плачущих в объятиях друг друга...

   Эти благодарные слезы решили дело. Что-то дрогнуло и растаяло в гордом благородном сердечке Ин... Огромная любовь к матери, счастливая перспектива не разлучаться с ней, возможность счастья поселиться снова под крылышком её обожаемой старушки, все это показалось таким бесконечно радостным, таким желанным Ии, что молодая девушка уже не могла протестовать.

   Быстро соскользнула она с низенького диванчика, на котором просидела ночь, к ногам старой матери, обняла эти милые ноги и с лицом, освещенным сейчас бесконечно детской любовью, прошептала чуть слышно, закрепляя поцелуями свои слова:

   - Да... Да... Моя родная... Да, я согласна, я принимаю этот подарок... Потому что он даст мне возможность остаться жить с вами долго-долго... Всегда...

  

  

   Сканирование, распознавание, вычитка: Telwen, 2010.