Главная » Книги

Чарская Лидия Алексеевна - Смелая жизнь, Страница 3

Чарская Лидия Алексеевна - Смелая жизнь


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

у минуту тревожно, болезненно сжимается под грубым сукном казачьего чекменя бедное маленькое девичье сердечко.
   Наконец он пристально взглянул в глаза Нади своим острым, прозорливым взглядом и спросил:
   - Но почему же, юноша, ваши родители не отвезли вас в полк лично, а пустили скитаться одного по лесным трущобам, такого юного, почти ребенка?
   При этих словах смуглое личико Нади вспыхнуло ярким румянцем. Между всеми достоинствами девушки было одно, чуть ли не самое крупное из всех, которое в настоящую минуту значительно затрудняло ее положение: она не умела лгать. И теперь взгляд ее, помимо воли, потупился в землю под пристальным взором полковника, и она нервно теребила бахрому своего алого форменного пояса.
   Это смущение снова неприятно подействовало на присутствующих здесь офицеров. Полковник переглянулся с есаулом. Офицеры с нескрываемой подозрительностью смотрели на странного мальчика со смущенным лицом,очевидно скрывающего какую-то тайну. И снова прежняя догадка мелькнула в голове Борисова:
   "И в самом деле, не беглый ли казак перед ними? Или, еще хуже того, какой-нибудь юный преступник, ушедший из тюрьмы?"
   И, не колеблясь больше, старый служака произнес вслух:
   - Но послушайте, мальчуган, чем докажете вы искренность своих слов?
   - О! Вы все еще не верите мне, полковник! - с искренним порывом вскричала Надя. - Но, клянусь вам, я не то, что вы думаете. Моя совесть чиста. Я ничего не сделал дурного людям, ничего дурного или бесчестного!.. Ну... да... конечно, ничего дурного, - в смущении замялась она, - если не считать бесчестным то, что я тайком ушел из родительского дома, так как отец и мать слышать не хотели о том, чтобы я поступил в полк. О, господин полковник! Умоляю вас, помогите мне! Возьмите меня с собою! Я не долго буду докучать вам своим обществом! Мне бы только добраться до регулярных войск. Прошу вас, господин полковник!
   Голос Нади дрожал и обрывался от волнения. Ее смуглое лицо дышало такой неподдельной искренностью, а глаза, полные слез, с такой мольбой впились взглядом в мужественное лицо старого служаки, что не поверить ей уже было невозможно.
   И полковник поверил. Поверили и офицеры.
   - А мальчик-то, клянусь честью, говорит правду! - с суровой ласковостью произнес седовласый есаул, окидывая ободряющим взглядом юного казачка.
   - Ты думаешь, Ермолай Селифонтыч? - живо обратился к нему Борисов.
   - Ах, конечно, правду! - неожиданно сорвался с места молоденький хорунжий.
   Он все это время сидел как на горячих угольях. Этот смугленький мальчик в казачьем чекмене сразу победил его своим открытым, честным лицом. Этот смугленький мальчик, по мнению Миши Матвейко (так звали семнадцатилетнего хорунжего), не мог лгать. Так чист был темный взгляд его красивых глаз, так искренен и убедителен звук его голоса, что молоденький хорунжий, помимо воли, заговорил, обращаясь к полковнику, своим молодым звонким голосом, полным мольбы и волнения:
   - О, господин полковник, возьмите его! Ради бога, возьмите! Ведь одному ему не добраться до войск... И наконец, если вы не верите ему, господин полковник, то дайте мне его на поруки. Я вам головой ручаюсь, что это один из честнейших малых, какого я когда-либо встречал!
   - Ого! - весело расхохотался полковник. - Нет, наш Миша-то каков, а? - подмигивая на расходившегося офицерика его старшим товарищам, говорил он. - Ну, будь по-твоему, Миша.
   - Вы слышали? - обратился уже серьезно полковник к Наде. - Вы слышали вашего ходатая? Оправдайте же его и наше доверие, молодой человек! А я... я беру вас с собою.
   - О, вы останетесь мною довольны, господин полковник! - поспешила ответить Надя, с благодарностью взглянув в сторону юного хорунжего, в котором разом почувствовала будущего приятеля и друга.
   - Ну, а теперь сообщите нам ваше имя, молодой человек! - произнес уже много ласковее, очевидно не колебавшийся более в ее искренности полковник.
   Надя вздрогнула. Сказать имя - значило бы открыться во всем. Ведь легко могло случиться, что кто-либо из окружающих ее офицеров мог знать ее семью. Тогда надо было бы сказать "прости" всему: и смелому замыслу, и новой доле, и вольной жизни, которая открывалась перед нею во всей ее привлекательной свободе... Ведь узнай кто-нибудь из них, что она девушка, ее без всяких разговоров вернут домой, и тогда снова прежняя ненавистная жизнь с плетением кружев с утра до вечера, с мелкими хозяйственными заботами и со всем прочим, что так глубоко претит ее пылкой и вольной натуре, поглотит ее, затянет в свою невылазную тину... И потому голос ее заметно дрожал, когда, смущенно окинув глазами все общество, она произнесла робко, чуть слышно:
   - Моя фамилия - Дуров.
   Слава богу!.. Ни на одном лице здесь сидящих офицеров не выразилось удивление. Никому из них, очевидно, не знакомо имя сарапульского городничего.
   - А ваше имя? - продолжал спрашивать полковник, уже с явным доверием и лаской поглядывавший на отважного мальчика, стоявшего перед ним.
   "Надя"... - хотела было по привычке ответить Надя, но мигом опомнилась и прикусила язык.
   В одну секунду почему-то перед ее мысленным взором промелькнул ясный, жаркий полдень в Малороссии...
   Узкий извилистый Удай... Толпа босоногих девчат, улепетывающих от нее, панночки, или, вернее, от страшной гадюки, извивающейся в ее руках, и в раздвинувшихся прибрежных кустах осоки - высокий, статный черноглазый Саша Кириак.
   Где он теперь, этот необычайный, совсем особенный мальчик, который так пришелся по душе ей, Наде? Чувствует ли он, гадкий, милый насмешник, что его маленькая приятельница добилась-таки своего? И, задумавшись на минуту над милым воспоминанием, Надя твердо произнесла, глядя своими черными честными глазами в острые глаза полковника:
   - Мое имя Александр, а по батюшке - Васильевич.
   - Ого! - вскричал, окончательно развеселившись, Борисов. - Да вы родились под счастливой звездой, Александр Васильевич, нося имя бессмертного своего тезки!(4) От души желаю, чтобы хотя отчасти вы были похожи на него. Ну, а теперь, пожалуйте-ка к нам да закусите хорошенько. Вы, чай, устали с дороги?.. Щегров! - приказал Борисов своему молодцеватому вестовому, - подыщи-ка конька между нашими запасными лошадьми для нового казака.
   - Ах, нет! Пожалуйста, позвольте мне остаться с моим Алкидом, - живо воскликнула Надя, успевшая уже было усесться за стол между седым есаулом и молоденьким хорунжим. - Я не могу с ним расстаться ни за что на свете!
   - И то правда, - произнес Степан Иванович, - у вас ведь есть конь, юноша, и не конь даже, а восьмое чудо мира, если верить Вакуле. - Махнул он в сторону Щегрова, все время стоявшего навытяжку у дверей.
   - Конь знатный, что и говорить, ваше высокородие! - отозвался старый казак.
   - О, да, мой Алкид - прелесть! - блеснув глазами, воскликнула пылко Надя.
   - Браво, молодой человек, браво! - одобрил старый есаул, с явным сочувствием оглядывавший Надю из-под своих нависших бровей во все время ее допроса. - Сильная привязанность к лошади есть лучшая рекомендация кавалериста!
   Он и не подозревал, старый воин, каким ярким отзвуком прозвучала его похвала в трепетном сердце казака-ребенка.
   - Ну, познакомьте нас со своим сокровищем, - чуть усмехаясь под своими сивыми усами, добродушно произнес полковник. - Нет, нет, не теперь только, - проговорил он поспешно, видя, что Надя вскочила уже из-за стола, готовя бежать по его желанию. - Закусите как следует, чем бог послал, а в это время и вашему коньку зададут корму. Не правда ли, Щегров? - снова обратился он к старому казаку.
   - Так точно, ваше высокородие! - отрапортовал тот и мигом скрылся за дверью, с целью исполнить приказание начальника.
   Надя еще раз благодарно взглянула на полковника и принялась за еду.
  
   1. Знаменитый в то время атаман всех казачьих войск Платов.
   2. Атаман
   3. Товарищами называли юнкеров.
   4. Суворова
  

ГЛАВА VI

Новый друг

   Сентябрьские дни коротки и недолговечны... А первый день, проведенный Надей среди казаков, показался ей одним сплошным коротким мигом... Офицеры как-то особенно задушевно и просто отнеслись к новому товарищу. Они расхваливали ее Алкида и долго любовались молоденьким всадником, с легкостью птички впорхнувшим в седло... И во весь день не нашлось минуты у девушки, чтобы как следует сосредоточиться на своем новом положении и вникнуть в него. Зато, когда незаметно подкравшаяся ночь снова окутала окрестность, когда во всех избушках замелькали огни и послышалась громкая команда "На конь!", сердце Нади впервые сжалось в груди.
   С этим роковым "На конь!" все старое, прежнее, худое и хорошее, все, наполнявшее до сих пор ее жизнь, как бы разом отпадало от нее и уходило куда-то далеко, далеко...
   "Еще не поздно, - говорил девушке какой-то внутренний голос, - одумайся, вернись! Подумай, что ждет тебя в будущем! Сможешь ли ты совладать со своей женской слабостью в трудных походах и на ратном поле? Ты, привыкшая спать на мягкой постели, есть с серебра, ты, нуждающаяся в родной заботе и ласке... Дитя! Дитя! Брось свои тщеславные мечты, вернись в отцовский дом, пока еще не поздно! Не для тебя, слабой, юной девочки, почти ребенка, суровая доля солдата!"
   - Что это, боже мой! Я, кажется, колеблюсь? - с ужасом спрашивала сама себя Надя. - Какой позор! Какое малодушие! Боже мой, помоги мне, укрепи меня! Господи, поддержи хоть ты меня, ты, могучая, сильная, мужественная Жанна!
   Тут ее мысли были прерваны звуком сигнального рожка, выигрывавшего поход. К ним присоединились трубы, послышалась мелкая, частая дробь барабана. И все это покрылось могучим и сильным, уже знакомым Наде голосом, выкрикивающим мощным басом слова команды: "Справа по три заезжай!" Сотни выстроились в одну минуту, и весь полк стройным шагом двинулся вперед.
   И в ту же минуту в первых рядах, где ехали песенники и музыканты, послышались звуки заунывной казачьей песни.
   "Душа добрый конь"... - выводили сильные молодые голоса, и каждый звук, каждая строфа этой несложной, но глубокой по своему смыслу песни невольно западала в чуткую душу Нади. Что-то сладостно-печальное и в то же время бесконечно-удалое чуялось в ней. Она говорила, эта песня, и о синем, тихо плещущем Доне, и о ярких пышных станицах, тонувших в зелени виноградников, и о чернооких казачках, поджидающих своих мужей, отцов и братьев в вольных южных степях, поросших золотистой пшеницей и кукурузой... Но больше всего звучала эта песня любовью к коню, этому верному товарищу-другу каждого казака. Ему-то и посвящалась она, этому бессловесному четвероногому товарищу по брани и походу, по ратному полю и мирной станичной жизни, делившему со своим всадником и голод, и жажду, и труд, и усталость, и сладкий непродолжительный отдых.
   И Надя заслушалась песни, ласково трепля рукою стройную шею своего ненаглядного Алкида. Ей невольно пришло в голову, что эта песня касается и ее не менее, нежели других. Единственное, что осталось ей ото всего родного и близкого, - это он, ее красавец Алкид. К тому же Алкид - последний подарок отца.
   "Бедный, дорогой отец! Как-то перенесет он тяжелый удар, нанесенный ему его Надей?" - с тоскою думалось девушке, и горячие слезы жгли ее глаза и, скатываясь одна за другою по бледным щекам, падали редкими каплями на шелковую гриву Алкида.
   Темный осенний вечер мешает окружающим казакам разглядеть эти тяжелые непрошеные слезы их молодого спутника. И Надя отдалась всецело во власть этих захвативших ее так внезапно тяжелых слез.
   "Что-то делается теперь дома? - продолжает думать с невыразимой тоской бедная девочка. - Что отец, Вася, Клена? Как отнеслись они к ее поступку? Простят ли они когда-нибудь ее, бедную, злую Надю?.. Что мать? О, должно быть, она сильно разгневана на нее! А папа?.. Родной мой! - мысленно обращается к отцу смугленькая девочка. - Не кори меня, ненаглядный, милый папа! Прости меня и пойми, если можешь! О, папа! Ты поймешь, я знаю, ты должен меня понять, потому что ты так крепко любишь свою Надю... Папа... папочка мой... не горюй, не плачь, ненаглядный... Каждая твоя слезинка камнем упадет на душу твоей девочки... А ей предстоит еще так много испытаний впереди! Милый мой! Верь, что никогда твоя Надя не сделает ничего дурного! О, папа мой! Папочка ненаглядный, ты жалел, что не имеешь первенца сына, который мог бы покрыть славой наш честный род! Клянусь тебе, папа, я буду им! Ты с гордостью произнесешь когда-нибудь имя твоей беглянки-Нади... Я добьюсь этого, папа, ради тебя, Васи, ради безумной моей любви к дорогой родине... И бог поможет мне!"
   Тут уже Надя не могла сдерживаться больше. Низко опустилась она в стременах и, обвив руками гибкую шею красавца Алкида, залилась целым потоком неслышных, горячих слез.
   - Что это, вы, никак, дремлете, Дуров? - послышался за нею звонкий, молодой голос, по которому она разом узнала своего недавнего ходатая - хорунжего Матвейко.
   Надя проворно смахнула слезы и взглянула на говорившего. Выплывшая в эту минуту из-за облаков луна освещала юное лицо офицерика, полное горячего участия к ней.
   - Не грустите, Дуров, - произнес Матвейко, понижая голос до шепота, чтобы не быть услышанным ближними рядами казаков. - Оно, конечно, сразу тяжеленько бывает... Ведь я то же пережил... А потом зато, как привыкнешь, чудо как хорошо!.. Просто в отчаяние приходишь, что через 3 - 4 недели надо возвращаться домой и остаться на зиму до следующего похода... (1) А как матушка убивалась, если бы вы знали, Дуров, когда меня снаряжала в военщину!.. Ведь мой батька - природный казак, и я также должен служить в казаках... Это наш старинный закон в Земле Войска Донского. И сестренка у меня есть, Дуров, красавица...
   - И у меня есть... И брат есть, - сразу оживилась Надя, почуяв искреннее участие в словах юноши-хорунжего. - Славный он мальчуган! Вот если бы вы увидали его, Михаил... Михаил... - И Надя в нерешительности замолкла, не зная отчества своего нового товарища.
   - Эх, что там за церемонии, - рассмеялся тот, - знаете что, Дуров, как придем на следующую дневку, выпьем запеканки на брудершафт, а пока зовите меня Мишей, попросту, без затей. Вам сколько лет?
   - Шестнадцать.
   - Ну, а мне семнадцать. Мы, значит, почти погодки с вами и между нами церемонии быть не должно. Я вас просто Сашей звать буду... Можно?
   - Ах, пожалуйста! - поспешила произнести Надя.
   - И отлично! - обрадовался Матвейко. - А знаете, что у нас в станицах делают казаки, чтобы не скучать по родине и дому? Берут горсть родной земли, зашивают в ладанку и носят на груди с крестом вместе. И мне Даня-сестра такую ладанку сшила.
   "А у меня ее нет! - мысленно произнесла с сокрушением Надя. - Нет родной вятской земли с собою... А кто знает, может быть, судьба занесет далеко от нее и где-нибудь на чужбине придется сложить буйную головушку..."
   - А вы желали бы войны, Миша? - внезапно обратилась она к своему новому приятелю, стараясь прогнать от себя печальные мысли.
   - Знаете, Саша, - произнес тот, и Надя поразилась выражением глубокой тоски, зазвучавшей вдруг в звуках его молодого голоса. - Я и хочу ее и нет - в одно и то же время. Я боготворю родину, царя... Но мне жаль причинить горе матери и Дане... Если меня убьют... ведь я их единственный покровитель, Саша... А меня убьют, наверное, я это знаю... На войне меня ждет могила... Мне бродячая цыганка нагадала: "Погибнешь от вражеской пули". Как вы думаете, может ли это быть правдой, Дуров?
   - Вздор! - уверенно произнесла Надя.
   Этот молоденький жизнерадостный мальчик все больше и больше привязывал ее к себе. Его заботы о матери и сестре трогали ее и располагали в его пользу.
   - Ну вот, ну вот, и я думаю то же, - обрадовался, как бы встрепенулся тот. - Меня все дома зовут счастливчиком, и я впрямь счастливчик. Все меня любят, и всюду мне хорошо - ив полку, и в станице. Уж и сам не знаю, почему так...
   "Да потому, что ты сам славный, чуткий, хороший и другим так тепло и хорошо с тобою!" - хотелось крикнуть Наде, но она только ласково кивнула юноше и произнесла потом, помолчав немного:
   - Жаль мне, что нам не долго придется побыть с вами, Миша. Наши пути расходятся. Вы вернетесь в станицу, а я поеду дальше. Не знаю, куда пошлет меня судьба... Но только я никогда не забуду вас. Вы подошли ко мне в тяжелую минуту, когда меня грызла тоска, и своим участием утешили и успокоили меня так хорошо, так добро. Спасибо вам, Миша! - И она крепко пожала небольшую, но сильную руку юноши.
   - Ах, Дуров! - искренним порывом вырвалось из уст Матвейки. - Вы непременно должны поехать к нам, погостить у нас в станице. Всегда успеете дойти до регулярных войск. Теперь не война - мирное время, торопиться некуда. А как матушка-то будет рада, Даня! Вы их полюбите сразу, Саша, я в этом уверен! А они-то в вас души не будут чаять, я уж заранее знаю! Они в восторге от храбрых, а вы - сама храбрость, Дуров! Ну, кто из нашей молодежи решится тайком удрать из-под родительского крова и пробираться бог знает куда, в неведомые места, к неведомым людям? Я видел, как вам было тяжело при Допросе полковника и как вы стойко перебороли и смущение и тревогу... А между тем не сердитесь, но мне кажется, вы не все сказали Степану Ивановичу, у вас на сердце лежит какая-то тайна... Не правда ли, Дуров?
   Надя ничего не ответила, только кивнула головой.
   Тайна... О, да, он не ошибся, этот прозорливый юный офицерик. У нее есть тайна, постоянная тайна, которая будет всю жизнь тяжелым ярмом лежать на ее душе. Зачем, тысячу раз зачем она родилась не мальчиком?! Как легко и хорошо сложилась бы тогда ее жизнь! А теперь, бог знает, что ждет ее впереди. Но что бы ни было, она, Надя, добьется своей цели, хотя бы самой тяжелой, дорогой ценой. Ценой труда, терпения, муки - все равно, но добьется!.. И она вся горела от волнения в то время, как сердце ее наполнялось неясной тревогой и сладким торжеством.
   А полк все идет да идет вперед...
   В ушах по-прежнему звучит та же за душу хватающая мелодия торжественной и печальной казацкой песни... по-прежнему черная ночь осеняет природу своими властными крыльями, по-прежнему, тихо побрякивая стременами, взвод за взводом, сотня за сотней, идут казаки, унося все дальше и дальше за своим потоком смугленькую девочку в неведомую, темную, непроглядную даль...
  
  
   1. Казаки не составляли в те времена постоянных регулярных войск, и их распускали в мирное время.
  

Конец первой части

  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА I

Вербунок. - Красавчик Юзек

   Маленький, обычно грязный город Гродно стал почти неузнаваем. По узким извилистым улицам бродят целые толпы улан, утопая по колено в весенней грязи, в разноцветных мундирах всевозможных полков. Апрельское солнце весело играет на оправах их сабель, на глянцевитой поверхности кожаных кобур, привешенных к поясам, на высоких киверах с серебряными значками. Уланы с трудом передвигают ноги, слегка пошатываясь и задевая прохожих. Впереди них идут песенники, приплясывая и выкрикивая веселые, удалые припевы. Им вторят трубы, неистово гудя своим оглушительным басом. Перед каждой такой толпой выступают бравые молодцы в расстегнутых колетах, с потными, красными от вина и возбуждения лицами. Они едва держатся на ногах и выкрикивают на разные голоса, надорванные и охрипшие от натуги:
   - Эй, бравые люди! Кто желает записаться? Торопитесь! Времени мало! А жизнь солдата-кавалериста сущее наслаждение. Сюда, к нам, господа! Времени мало - желающих много... Что может быть лучше кавалерийского житья!
   Это - вербовщики из разных полков нескольких уланских дивизий, присланные сюда для новобранцев. Они, по обычаю того времени, вызывают тех, кто желает добро-
   вольно идти в солдаты. На них мундиры самых разнообразных цветов. Это старые солдаты - видно по всему. На их нетрезвых лицах написана уверенность и отчаянная удаль.
   Окна нижнего этажа шинка (1), помещавшегося на одной из главных городских улиц, открыты настежь. Мимо них поминутно снуют эти беспорядочные толпы старых и новых вербовщиков и завербованных. И все это пляшет, поет и беснуется в каком-то безумном веселье.
   У одного из окон стоит Надя. Она по-прежнему в синем казачьем чекмене и донской папахе. Она смотрит на беснующуюся толпу безучастным взором, в то время как мысли ее носятся далеко-далеко и от горланящей оравы, и от грязного Гродно, и его кривых улиц. Они витают там, вокруг Раздарской станицы и тихого Дона, где она провела последнюю зиму.
   Добрый полковник дал ей приют у себя в доме: она проживала частью у него, частью у своего нового друга - Миши Матвейко, где испытала настоящее мирное семейное счастье. Мать молодого Матвейки и его красавица сестра действительно души не чаяли в Наде. Миша не ошибся. Его товарищ сумел завоевать себе общее расположение и любовь. И никто в доме не подозревал, что под казачьим чекменем скрывается девушка, и уже одно это несказанно радовало Надю, так трепетавшую за целость ее роковой тайны.
   Живя в станице, она целые дни проводила в степях на берегу Дона, охотясь за всевозможной дичью или просто катаясь на своем Алкиде. Потом, когда выпал снег и река застыла, девушка проводила большую часть времени дома, среди гостеприимной и милой семьи Матвейко. И когда вернувшийся из Черкасска, от наказного атамана Платова, Борисов объявил ей, что он получил под команду Атаманский полк, который не сегодня завтра должен выступить в Царство Польское, - Надя как будто даже опечалилась немного при мысли о расставании с милой, так гостеприимно принявшей ее донской землей. Трогательно было ее прощание с Матвейко, в особенности с красивой, мечтательной, серьезной красавицей Даней, которая успела горячо привязаться к юному казаку и полюбить его за кротость и какую-то, словно девичью, чуткость.
   Целую зиму провел Атаманский полк в походе на беспрестанном марше за редкими остановками, и только весною Надя, вместе с остальными, попала в Гродно. О это Гродно! Девушка почувствовала себя разом печальной и одинокой среди чужого, грязного местечка, перенесенная сюда прямо из вольных степей придонской станицы.
   Борисов, окончив свое дело, ласково распростился с вверенным его попечениям юным казачком и повел свой полк далее, вглубь Польши на летние квартиры. И Надя осталась теперь одна, без друзей и поддержки, совершенно одна в целом большом и страшном мире.
   Ее новые друзья - милый, добродушный Миша Матвейко, которого она успела полюбить ничуть не менее своего брата Васи, его красавица сестра, подарившая таким искренним участием ее, Надю, - все это осталось там, далеко от нее, у зеленых берегов тихо плещущего Дона. И бог знает, увидит ли она их когда-нибудь снова.
   Перед ее глазами кривые грязные улицы Гродно, ревущая, пляшущая, орущая толпа - этот дикий "вербунок", возмущающий своей пьяной удалью всю душу смугленькой девушки...
   Она готова уже отойти от окна, чтобы не видеть этой расходившейся разношерстной крикливой толпы, как вдруг резкий, громкий голос коснулся ее слуха:
   - Эй, пригожий паренек, не хочешь ли завербоваться в наш полк? Ей-ей, славное у нас житье!.. Не житье, а масленица, прямо могу сказать. Удаль и забубенщина наша славятся на все другие полки... По рукам, что ли, да и дело в шляпе!
   Надя с невольным ужасом отшатнулась от окна: перед нею была всклокоченная голова и багрово-красное лицо какого-то пьяного улана в расстегнутом колете. За ним стояло несколько других таких же молодцов, очевидно уже завербованных гулякой, и все они выводили нестройными голосами какую-то удалую солдатскую песню.
   "Если нельзя иным путем поступить в полк, как только через эту безобразную вербовку, так бог с ним, - подумала с невольной брезгливостью Надя, - придется подождать, не пройдет ли какой-нибудь другой полк через местечко..."
   Хорошо было так думать - только думать, но каково было ей ждать одной в неизвестном чужом городе, почти без денег, так как взятая ею сумма, подарок отца, приходила к концу.
   В ту минуту, как она намеревалась закрыть окно, на улице в собравшейся вокруг харчевни толпе послышались крики: "Наместник (2) идет, наместник! Дорогу господину наместнику, эй вы, крикуны!" Вся толпа разом притихла.
   К группе подгулявших улан подходило двое мужчин, один в полной уланской форме, с мужественным лицом нерусского типа и с аршинными усами, уже тронутыми сединой, другой - юноша, почти мальчик, лет шестнадцати на вид, с растерянным, как бы обиженным выражением поразительной красоты лица.
   - Как дела? - обратился старший из двух спутников к подгулявшему главарю группы.
   - Идет, слава богу. Есть, понятно, разные упрямые молодчики, которые предпочитают сидеть на печи и есть кашу, - произнес тот, насмешливо взглядывая на Надю, стоявшую у окна, - но их, благодарение богу, гораздо меньше, нежели желающих.
   - А вы разве не желаете завербоваться, сударь? - вежливым тоном обратился вновь прибывший усач к Наде.
   Молодая девушка, не ожидавшая этого вопроса, смутилась и покраснела.
   - Если нет иного пути попасть в полк, как этот, - произнесла она смущенно, указывая на волнующуюся на улице толпу, - то, признаюсь, у меня нет к тому особенной охоты.
   - Да кто же вам говорит про этот путь! - расхохотался самым искренним смехом офицер. - Вы можете записаться в полк и без того, чтобы умащивать дурацкой пляской наши гродненские трущобы. Для этого стоит только сходить к ротмистру Казимирскому, который командует одним из эскадронов коннопольского полка. Да вот, не угодно ли присоединиться к нам? Мы с моим юным другом идем туда и с этою же целью. Желаете?
   Надя не заставила повторять приглашение. Через минуту она была уже на улице и вместе с обоими спутниками храбро зашагала по грязной кривой улице Гродно.
   Путь их оказался недолгим. Не больше как через какие-нибудь четверть часа бравый усач, отрекомендовавший себя корнетом Линдорским, и оба его юные спутника подошли к большой корчме, стоявшей на самой середине городской площади.
   Еще на пороге вновь прибывшие были оглушены звуками самой отчаянной и безобразной музыки. Тут пищала волынка, пилила скрипка, бренчала гитара, трубил рожок, похожий по звуку на рог горниста, и все это покрывалось отчаянным гулом турецкого барабана.
   Громадные клубы табачного дыма мешали видеть, что делалось в корчме. Вскоре, однако, глаза Нади немного привыкли к этому серому туману, стоявшему сплошным столбом в горнице, и она могла рассмотреть целую толпу снующих, прыгающих и пляшущих под эту безобразную музыку людей.
   Они, со своими разгоряченными от вина и пляски лицами, окруженные облаками дыма, скорее походили на чудовищ или исчадий ада, нежели на обыкновенных смертных.
   Один из них, великан по сложению, быстро подскочил к Наде и, прежде чем девушка могла опомниться, схватил ее за руки и вовлек в круг танцующих.
   Но корнет Линдорский, зорко следивший за обоими юношами, взятыми им под свою защиту, бросился на выручку Нади и не без усилий вытащил ее обратно из круга.
   А толпа, глядя на эту сцену, ревела от хохота, как безумная.
   С трудом корнет Линдорский и его юные спутники пробили себе дорогу и очутились наконец на пороге крошечной комнатки, которую занимал ротмистр Казимирский.
   Это был еще не старый мужчина с румяным лицом и живым взглядом острых серых глаз. Холеные с проседью усы его были молодецки завиты в колечки. Полные губы улыбались приветливо и мягко. Как он, так и корнет были поляки, которых среди офицеров полков, стоявших на западной границе, в особенности, однако, в коннопольском полку, было тогда много.
   - Чем могу служить пану наместнику? - обратился ротмистр с изысканной вежливостью к Линдорскому на польском языке.
   - Вот, господин ротмистр, - отвечал тот, - я привел к вам моего юного друга, пана Юзефа Вышмирского. Его дядя, известный вам пан Канут, во что бы то ни стало добивается чести видеть юношу под вашей командой, на службе в славном коннопольском эскадроне.
   - Добже (хорошо), - произнес Казимирский с ласковой улыбкой и кивнул молодому Вышмирскому.
   - Чем могу служить пану? - снова обратился он к Наде, приняв и ее за молодого поляка.
   - Я тоже добиваюсь чести поступить в ваш полк, - отвечала храбро по-русски молодая девушка.
   - Но ведь вы уже казак, если меня не обманывает зрение, - произнес ротмистр тоже по-русски, бросая на Надю один из своих пронизывающих взглядов.
   - О, нет, я казак только по одежде, господин ротмистр, - поторопилась ответить та. - Моя фамилия Дуров, я русский дворянин и еще нигде не числюсь.
   - Прекрасно! - произнес, покручивая свои выхоленные усы, Казимирский. - Отныне вы оба будете у места. - И, переведя взгляд с Нади на Вышмирского, добавил: - Вы оба будете служить во вверенном мне эскадроне уланского коннопольского полка. Мы далеко не прочь приобрести таких славных рекрутиков, не правда ли, пан наместник?
   - Совершенно верно, господин ротмистр, - ответил тот.
   Судьба Нади была решена.
   Она горячо поблагодарила Казимирского и вышла из адской корчмы, где все еще бесновалась, шумела и плясала обезумевшая в своем диком веселье толпа.
   - Не знаю, как благодарить вас, господин корнет, - очутившись снова на улице, обратилась Надя к своему старшему спутнику.
   - Не стоит, молодой человек, - произнес ласково Линдорский. - Служите только хорошенько, чтобы вполне оправдать доверие начальства. Ротмистр Казимирский отличный служака, и вступить под его начальство - большая честь. Я рад за вас и за пана Юзефа.
   Но юный пан Юзеф, казалось, нимало не разделял этой радости. Его тонкое, прекрасное лицо было полно не то задумчивости, не то грусти. Синие глаза смотрели спокойно и равнодушно. Алые губы были плотно сжаты. Он оставался, очевидно, совершенно безучастным и к словам корнета, и к своей новой участи - этот красавец мальчик.
   - А знаете, юноша! - неожиданно произнес Линдорский, обращаясь к Наде. - Ведь нам с вами надо бы чем-нибудь ознаменовать столь блестящее и скорое устройство дела. Можно сказать, что вы по щучьему велению попали в лучший из наших конных полков. За это следовало бы сорвать с вас порядочный куш...
   - О, что касается этого, - поспешила ответить Надя и неожиданно смутилась, - то... я... я... увы! Смею только бесконечно благодарить вас, господин корнет... так как... - И она окончательно замолкла, растерянная и красная как рак.
   И было от чего смущаться бедной Наде. Она поняла слова наместника буквально. Следовало отблагодарить его так или иначе: распить с ним, по тогдашнему обычаю новобранцев, бутылку-другую старого, хорошего вина, а между тем в кармане ее слабо позвякивали лишь два оставшиеся червонца - последняя капля прежнего богатства. Их вряд ли бы хватило на самый скромный ужин с наместником.
   Последний искренно расхохотался при виде смущенного и испуганного лица Нади. Улыбнулся, очень вяло впрочем, и юный красавчик Юзек.
   Надя окончательно смутилась и растерялась от этого смеха.
   - Ха-ха-ха! Нет, слышите ли? Это бесподобно! - хохотал Линдорский. - Юзеф, мой мальчик, нет, каков! Он принял мои слова за чистую монету!.. Но успокойтесь, дитя! Вы не так меня поняли. Ей-богу! Пан Линдорский не берет взяток... Это было бы не по-солдатски, черт побери! Я жду от вас вознаграждения несколько иного рода. Видите ли, - разом делаясь серьезным, заговорил он, - я - большой приятель пана Канута, дяди этого молодчика. - И он скосил глаза в сторону Вышмирского. - И пан Канут просил меня поберечь его племянника. Он, в сущности, такой же ребенок, как и вы, не во гнев вам будь сказано, господин казак. А поэтому не согласитесь ли вы в походе да и на стоянках составить общество моему юному другу? Все же вдвоем ему будет не так скучно. Он, собственно говоря, прекрасный малый. Сердце у него золотое. Только ужасно не по нутру пришлось ему походное житье. А что поделаешь, когда у дядюшки Канута свой собственный взгляд на это дело? Видеть племянника кавалеристом - мечта его жизни. Вы, Дуров, молодчина хоть куда, это видно по всему, и выглядите много отважнее нашего неженки. - Тут корнет ласково подергал нежное ушко Юзефа. - Послужите же ему примером в стойкости и отваге. И то, и другое необходимо как в мирное, так и в военное время. Помогите ему, Дуров, и я буду вам признателен за это. У вас такое мужественное, энергичное, несмотря на юность, лицо; вы, вероятно, храбры и выносливы, как спартанец. Сделайте из Юзьки такого же спартанца, и вы отплатите мне сторицей за мою ничтожную услугу, оказанную вам. Поняли ли вы меня, мой мальчик?
   - Понял, господин корнет, и не замедлю исполнить ваше желание, - бойко отвечала Надя, с самым веселым видом глядя в лицо корнета.
   Вся грусть девушки разом куда-то исчезла: ей было и весело, и смешно в эту минуту. И в самом деле, не забавную ли шутку сыграла с ней проказница-судьба? Ей - слабенькой, юной девушке - доверяли на попечение большого мальчика, почти юношу, вверяли его ее охране и защите... О, если бы он знал, тот же корнет Линдорский, какого покровителя приобретал в ее лице красавчик Юзек!
   И это пустяшное обстоятельство вдохнуло, казалось, новый запас энергии и бодрости в юное и смелое существо Нади.
   - Ну-с, пан Юзеф, - весело обратилась она к юноше, - вы слышали, что говорил господин корнет, а потому извольте отныне повиноваться мне беспрекословно. Я стою на квартире в Мовшиной харчевне, не угодно ли вам перекочевать ко мне с сегодняшнего же дня, новый товарищ?
   - Хорошо, будь по-вашему, - тем же безучастным тоном отвечал Юзеф, и лицо его по-прежнему выражало не то апатию, не то грусть.
   - Ну и отлично! Молодец вы, Дуров! По всему видно! - похвалил Надю Линдорский. - А теперь вам надо идти в швальню, где вас оденут в полную уланскую форму. Не хотите ли, чтобы я последовал за вами?
   - Разумеется! - весело воскликнула Надя.
   Пан Линдорский ей нравился все больше и больше своей живостью и неподдельным весельем, так и бившим ключом.
   И все трое снова замесили жидкую весеннюю грязь, бодро шагая по кривой узкой улице, ведущей к кварталу, занятому под стоянку коннопольским уланским полком.
  
  
   1 Питейный дом, корчма.
   2. Наместниками назывались главари вербунка.
  
  
  

ГЛАВА II

Первые тернии. - Письмо на родину

   - Нет, это невозможно, какая пытка! Ну, не нелепость ли со стороны дяди Канута запрягать меня в ярмо, как ленивого вола!
   И бледный, измученный Юзек Вышмирский выпустил тяжелую пику из рук и в изнеможении опустился на мягкую весеннюю траву, обильно покрывающую широкий плац, где производились военные упражнения новобранцев.
   Полковой дядька, взводный Спиридонов, обучавший строю и военной выправке всех завербованных коннопольским отрядом и в том числе наших героев, Надю и Вышмирского, с нескрываемой жалостью взглянул на статного, беленького, как сахар, уланчика, которому было не под силу выполнение трудных солдатских приемов.
   - Эх, сердешный, сидеть бы тебе у маменькиной юбки, а то нет, полез в солдатчину, туда же! Уж какая тебе, сударь, служба! В чем душа держится, а он, на тебе, солдат тоже!
   И бравый взводный даже решительно сплюнул в сторону, что означало у него крайнее негодование.
   Но если холеный польский паныч не оправдал его ожиданий, то другой новобранец, уже более часа размахивающий тяжелой дубовой пикой, вполне заслуживал одобрение Дядьки Спиридонова. И то сказать, это какой-то бесенок в Уланской одеже. Сам - тоненький, статный, с узким перехватом в талии, как тебе у черкеса али у заправской девицы, а силища-то и терпение так и брызжут из него!.. На нем, поверх мундира с малиновыми отворотами и белыми эполетами, надета кожаная перевязь с подсумком, наполненным патронами. На голове высокая малиновая шапка с узким волосяным султаном, на ногах, поверх рейтуз, тяжелые солдатские сапоги.
   Наряд этот вовсе преобразил Надю. В нем она стала как-то еще выше, стройнее. Она словно выросла за последнее время, словно преобразилась. За эти три недели, проведенные в постоянном ученье на плацу или в манеже под надзором того же неутомимого дядьки, смуглое лицо ее обветрилось и загрубело; покрытое густым слоем весеннего загара, оно окончательно потеряло последние следы женственности.
   Но, несмотря на свой бодрый, сильный вид, Надя переживала в глубине души невообразимые муки. Новая жизнь с ее трудными требованиями нелегко давалась бедной девушке. Женская, хотя бы и выносливая, натура в конце концов дает себя знать. Эти военные упражнения, трудные и для солдата, измучили до полусмерти все ее юное, почти детское существо. Тяжелая дубовая пика оттягивает руки и давит плечо до ломоты в костях, до нестерпимой боли. Рукоятка громадной бряцающей сабли едва помещается в маленькой девичьей руке. Но что хуже всего - так это сапоги.
   О, эти ужасные сапоги! Они, как орудия пытки, тисками сжимают узкие девичьи ножки. Надя с трудом волочит их по земле. Ее пальцы вспухли и посинели. Тяжелые, как кандалы, сшитые на любую солдатскую ногу, эти ужасные сапоги похожи скорее на громадные ялики и тяжелы, как пудовые гири.
   Сегодня проклятые сапоги особенно досаждают Наде. И пика как-то особенно дервенит руку и вовсе не повинуется ей. А тут еще этот Юзек довершает мучение своими жалобами. Ах этот Юзек! И без того ей приходится не легко!
   Надя с досадой отшвыривает пику и подходит к юноше.
   - Слушай, Вышмирский, это несносно! - говорит она раздраженно. - Ты мне вытягиваешь душу своими стонами. Не ной, пожалуйста, по крайней мере, или ступай к Казимирскому просить отставки.
   - Хорошо тебе говорить это! - произносит измученным голосом несчастный мальчик. - Ты вольная птица; хочешь служить - служишь, не хочешь - уйдешь. А каково мне?! Мой опекун-дядя хочет во что бы то ни стало, чтобы я дослужился в кавалерии до офицерского чина. А какой я солдат-кавалерист, Саша, посуди сам! Взгляни на эти руки! Разве им под силу этот собачий труд?
   Вышмирский протянул к самому лицу Нади свои изнеженные руки, с ровно отточенными розовыми ногтями и с нежными розовыми ладонями, сплошь покрытыми шрамами и мозолями.
   - Да, изрядные руки! - согласился подошедший к ним дядька Спиридонов, с явным сочувствием поглядывая на обезображенные ладони Вышмирского.
   - То-то и есть! - покачал тот своей красивой головою. - А дядя Канут говорит постоянно, что я создан для малинового уланского колета и для шпор... Шпоры, понятное дело, годны для мазурки... Ах, и отплясываю же я ее на славу! - с неожиданным оживлением произнес юноша, и лицо его мигом преобразилось. Равнодушие и апатия в один миг исчезли. Это был совсем новый Вышмирский, веселый, точно оживший и чудо похорошевший. - Знаешь, Дуров, - с тем же необычайным блеском во взоре продолжал он, - что, если попросить ротмистра отпустить нас на завтра в имение дяди Канута?.. А?.. Оно очень неподалеку отсюда. Кстати, завтра Зоськино рождение. Ты познакомишься с сестренкой. Чудо что за девочка, живая, бойкая, настоящий огонь... Вот обрадуется нашему приезду! Едем, Саша! А?
   - Да, я не прочь! - согласилась Надя. - А только теперь, сделай милость, подтянись и проделай ты все свои упражнения с негодной пикой. Ей-богу же, совестно Спиридонова! Скажет еще кому-нибудь! - добавила она по-французски, чтобы не быть понятой бравым дядькой.
   Юзек тяжело вздохнул и, с трудом поднявшись с мягкой травы, снова принялся за прерванные было экзерсиции.
   Но ни ему, ни Наде не суждено было их докончить сегодня. По учебному плацу прямо на них бежал, размахивая кивером, уланский офицер, поручик Бошняков, взводный их эскадрона. Он что-то кричал им издали, чего ни Юзек, ни Надя не могли, однако, разобрать.
   Наконец поручик, запыхавшийся и весь красный от бега, приблизился к ним.
   - Поздравляю, господа, с походом! - произнес он, задыхаясь. - Война с Францией! С Пруссией заключен союз, и мы идем бить Наполеона! - И, передохнув немного, продолжал скороговоркой: - Сейчас получена бумага от военного министра и циркуляр государя. Через полчаса объявят полку... Ну-с, мои славные мальчуганы, довольно намозолили вы себе руки сегодня. Ступайте-ка за мною. Рады походу?
   И, обняв обоих за талии, Бошняков повел их к большому флигелю, где было устроено офицерское собрание коннопольского уланского и других полков.
   Надя подняла на Бошнякова широко раскрытый, недоверчивый, вопрошающий взор.
   Война? Великий боже! Не шутка ли это? Но глаза взводного влажны от счастья. Лицо пылает. В голосе слышатся молодые, радостные нотки. Как его преобразило, однако, это известие!
   "Война!.. Вот оно, странное, светлое, желанное слово!" - думалось Наде, в то время как она шагала в обществе Бошнякова и Вышмирского

Другие авторы
  • Полевой Николай Алексеевич
  • Бедье Жозеф
  • Лихтенберг Георг Кристоф
  • Писарев Александр Александрович
  • Маркевич Болеслав Михайлович
  • Тенишева Мария Клавдиевна
  • Кроль Николай Иванович
  • Ровинский Павел Аполлонович
  • Мирбо Октав
  • Шидловский Сергей Илиодорович
  • Другие произведения
  • Толстой Лев Николаевич - Записки маркёра
  • Потапенко Игнатий Николаевич - Переписка А. П. Чехова и И. Н. Потапенко
  • Чужак Николай Федорович - Пыль
  • Тынянов Юрий Николаевич - Достоевский и Гоголь (К теории пародии)
  • Гримм Вильгельм Карл, Якоб - Сова
  • Щепкина-Куперник Татьяна Львовна - Дама в белом
  • Грибоедов Александр Сергеевич - Вл. Орлов. Грибоедов
  • Никитин Иван Саввич - Ф. Е. Савицкий. Иван Никитин
  • Хвостов Дмитрий Иванович - О. Л. Довгий. Тритон всплывает: Хвостов у Пушкина
  • Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович - Записки о современных вопросах России Георгия Палеолога
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (21.11.2012)
    Просмотров: 372 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа