Чарская Лидия Алексеевна - Счастливчик

   Калмык говорит дерзко, как не подобает говорить маленькому гимназисту с его воспитателем. Калмык никак не может забыть, как неделю тому назад он шествовал в виде церемониймейстера, благодаря Корнилу Демьянович, на молитву впереди класса, и всячески старается досадить за это старику.

   Но Дедушка сегодня какой-то особенно рассеянный и бледный... Он точно не замечает выходки Калмыка и усталым голосом приказывает выбросить в помойное ведро и гуся, и коробку. Потом в трех словах наскоро поясняет детям, что никаких китайских детей не меняют их родители на всякий мусор и не высылают их в Россию, как товар, и спешит с мальчиками в зал на молитву.

  

   - Франтик не придет. Истории не будет.

   - Дал инспектору телеграмму: "Упал, мол, в ров - лежу нездоров".

   - Нет, просто улетел в небо на воздушном шаре и оттуда прислал записку с посыльным: "Мысленно ставлю Янко, Подгурину и Бурьянова по картошке, ибо чувствую из своего прекрасного далека, что названные оболтусы ни в зуб толкнуть сегодняшнего урока".

   Самые отъявленные шалуны, Янко, Подгурин и Калмык, знают, чем рассмешить класс, острят немилосердно. Мальчики хохочут, прыгают, бесятся, шалят, кто во что горазд, как говорится.

   Последняя фраза Янко заставляет всех хохотать до упаду.

   Сегодня весело. Сегодня счастливый день. Во-первых, учитель истории, строгий и требовательный с учениками, прозванный Франтиком за свой новешенький костюм, пестрые галстуки и белый жилет, не пришел на урок; во-вторых, Корнил Демьянович, озабоченный чем-то, сидит на кафедре в глубокой задумчивости, низко опустив голову к столу, и либо дремлет, либо задумался так глубоко, что точно не видит и не слышит всего того, что делается кругом.

   Что с ним сегодня? Он такой сонный, усталый на вид, точно не спал всю ночь напролет или болен. Да что с ним?

   Калмык, усевшийся на первой скамейке на месте Счастливчика, который играет в перышки с Янко "в раю", то есть на последней парте в углу, не сводит глаз с Дедушки.

   "Вот бы проделать с ним штучку, разыграть бы на славу нашего Корнюшу",- мечтает Калмык, и его, без того маленькие, монгольские глазки суживаются еще больше и превращаются в едва видимые щелочки, которые так и блестят лукавством и задором.

   С минуту Калмык подробно разглядывает Дедушку. Старик, как кажется, борется с дремотой. Его седая голова склоняется к столу все ниже и ниже, длинный тонкий нос со съехавшими на кончике его очками почти касается клеенчатой доски стола...

   Еще минута, и Дедушка уснет на виду у всего класса.

   Быстрая, как молния, шаловливая мысль мелькает в изобретательной голове Миши Бурьянова. Миша встает, машет классу руками, чтобы мальчики стихли, и, когда желанная тишина воцаряется в комнате, отчаянно шепчет:

   - Глядите, братцы, в оба! То-то будет потеха.

   Глаза Калмыка, маленькие, быстрые, горят, как два уголька, в своих щелках. Скуластое лицо пляшет от смеха. Он быстро хватает бутылку с чернилами, находящуюся на чьем-то столе, и крадется бесшумно и ловко к кафедре.

   Дедушка теперь уже не дремлет, а спит. Длинный нос со съехавшими очками и седая голова его склоняются все ниже и ниже...

   В классе тишина. Все мальчики до единого впиваются глазами в Мишу. Калмык на цыпочках подкрадывается к кафедре, вынимает пробку из бутылки и... бесшумно, но быстро и ловко выливает из нее все содержимое на обитый клеенкой стол кафедры, как раз на то место, куда направлен кончик носа уснувшего воспитателя.

   Потом с тою же бесшумной поспешностью возвращается на место и, подавив в себе приступ бешеного смеха, ждет, что будет. Мальчики фыркают сдержанно и тихо то в этом, то в том конце класса.

   Хотя Дедушка и добрый, и милый старик, но кто же откажется от удовольствия посмотреть такую забавную проделку?

   А проделка презабавная - в этом и усомниться даже нельзя. Голова Дедушки все ниже и ниже склоняется к столу, к злополучной чернильной луже. И вот кончик длинного тонкого воспитательского носа безмятежно купается в ней... Получается такое впечатление, точно нос Дедушки пьет чернила.

   Это так нелепо и смешно, что мальчики не выдерживают и прыскают на весь класс.- Ха, ха, ха! - несется по классу бешеный хохот.

   - А, что? Где я? А? - как встрепанный вскакивает со стула воспитатель, сразу пришедший в себя от этого смеха.

   Но прежде, нежели вскочить спросонок, он все еще попадает носом и подбородком в чернильную лужу и...

   Боже, что за лицо!

   Клякса на носу, клякса на бороде, две кляксы на щеках и одна над глазами. Вид самый необычайный и, нужно правду сказать, пресмешной.

   Калмык визжит от восторга и валится на скамейку. Янко не смеется, а просто-напросто ржет, как молодой разыгравшийся жеребенок. Подгурин рыдает от смеха. Даже Ваня Курнышов, благоразумный Помидор Иванович, и тот сдержанно смеется. У Счастливчика глаза так и прыгают, а губы пляшут. По бледному кроткому личику Голубина и то проскальзывает застенчивая улыбка. Всем смешно.

   Корнил Демьянович не может никак понять в первую минуту, почему смеются мальчики, почему так шумно в классе. Его высоко приподнятые брови и удивленный вид, в соединении со всеми этими кляксами на лице, вызывают новый исступленный взрыв смеха.

   Тогда старый воспитатель бросает взгляд на кафедру и замечает лужу. Теперь ему все понятно, все! Лицо его багровеет, жилы вздуваются на лбу, губы трясутся.

   - Это нечестно смеяться над старостью,- говорит он голосом, заставляющим сразу смолкнуть весь этот хохот,- нечестно и грешно! Я виноват, что уснул, задремал в классе. Но если бы вы знали, что пять ночей я, не смыкая глаз, дежурил у больного внука, вам бы и в голову не пришла эта нелепая мысль так подшутить над уставшим, измученным стариком. У меня нет прислуги, нет никого, кто бы мне помог ухаживать за ребенком! И вот день я маюсь здесь с вами, чтобы по возвращении из гимназии весь вечер и всю ночь до утра ходить за больным мальчиком. Стыдитесь, я знаю, кто сделал это...

   Корнил Демьянович хотел прибавить что-то, но тут взгляд его упал внезапно на растворившуюся дверь класса, и он смущенно замолк на полуслове.

   На пороге класса стоял инспектор.

  

   - Что такое, что с вами?

   Голос инспектора, Павла Дмитриевича Огнева, тревожен и неспокоен. Он с испугом и недоумением вглядывается в это, все в красных и черных пятнах, взволнованное старческое лицо Корнила Демьяновича.

   - Ничего... ничего... Это случайность... Внук болен... в тифу... пять ночей не спал у его постельки и вот вздремнул сейчас... забылся настолько, что толкнул чернильницу, разлил и вот...- смущенно лепечет Дедушка, стараясь наугад стереть черные пятна с лица носовым платком, вынутым из кармана.

   Мальчики, бледные, перепуганные насмерть, облегченно вздыхают...

   - Не выдал! Не наябедничал! О, милый, добрый, великодушный Дедушка! О, чуткий, сердечный, чудный Корнил Демьянович!

   Жгучий стыд охватывает мгновенно все эти смущенные, взволнованные маленькие сердца... Ах, зачем они были все такие злые! У него болен внук! Он не спал ночи, а они смеялись!.. Смеялись над его несчастьем!..

   Инспектор тоже смущен не меньше. Ему бесконечно жаль этого доброго старика, который, как солдат на своем посту, не оставляет долга службы даже в такие трудные минуты жизни... И в запятнанном чернилами лице Корнила Демьяновича инспектор не находит ничего смешного.

   - Ступайте домой, друг мой, ступайте к больному внуку скорее,- говорит он, с тем же озабоченным видом пожимая руку воспитателя,- а мы здесь, я и классный наставник, как-нибудь справимся без вас!

   Корнил Демьянович колеблется с минуту, потом решительно встряхивает своей седой, как лунь, головою и смущенно лепечет:

   - Да, да... благодарю вас... Мой Коля один... один на руках квартирной хозяйки... Как она за ним смотрит - бог знает... Уж я, значит, пойду... Спасибо... Спасибо...

   И, крепко пожав руку инспектора, Дедушка вышел из класса, не удостоив растерянных и смущенных мальчиков ни единым взглядом.

   - Господи ты боже мой, какие мы поросята!

   - Нет, хуже поросят! Мы злые, гадкие, скверные людишки!

   - Бессовестные мы!

   - Конечно, бессовестные! Смеялись над бедным Дедушкой, у которого лежит в тифу любимый внучек-сирота!

   - И за которым вдобавок целые ночи напролет приходится ухаживать ему самому.

   - А все Калмык! Все он и его штучки!

   - Неправда! Все мы хороши тоже! Ржали на весь класс и никому в голову не пришло остановить Бурьянова! - послышался голос Янко, и маленький сокол пулей взлетел на кафедру.

   - Братцы! Слушайте! - закричал он громко.- Мы, действительно, изрядные поросята. Сделали непростительную гадость Дедушке, а он... он чем нам отплатил? Что он - пошел ябедничать, что ли? Что он - инспектору сказал? Слышали? Нет, это не такой человек! Он ангел, а не человек, а с этого дня я предлагаю вести себя у него так, чтобы ни одного замечания, ни-ни... И слушаться Дедушку по первому слову, вот что я предлагаю, господа!

   Горячие синие глаза Янко сверкали, как звезды, а милое личико мальчика пылало жарким румянцем.

   - Да, да! - подхватили все остальные, окружая кафедру и во все глаза глядя на красавчика Янко.- Ивась прав... Мы должны искупить нашу вину перед Дедушкой во что бы то ни стало! Искупить! Конечно!

   - А я еще предложу вам кое-что, братцы!

   И с этими словами сильная коренастая фигура маленького богатыря, Вани Курнышова, не без усилий протискивается сквозь толпу и водворяется на кафедре.

   - Я вам еще кое-что предложу, братцы...- слышится его громкий, звучный голосок.

   Если у Янко красные щеки в эту минуту, то у Помидора Ивановича они багровые от волнения, а глаза так и искрятся, так и горят на сто малиновом лице.

   - Я предлагаю следующее,- вопит Помидор Иванович, обводя весь класс своими сверкающими глазами.- Урока пения не будет. Наш Соловей (так прозвали гимназисты учителя пения) сегодня не придет. Я это узнал случайно от старшеклассников. Стало быть, уроки кончатся часом раньше. Времени терять нечего - катим, братцы, к Дедушке на дом в пустой урок. Принесем наше чистосердечное раскаяние: "Так, мол, и так, простите великодушно, Корнил Демьянович; чем мы виноваты, что уродились такие поросята". Это всем классом! Гуртом ведь дешевле... А потом... потом желающие могут остаться у Дедушки и помогать ему ухаживать за его Колей. Пускай сменяются, как на дежурстве, а Дедушка в это время выспится и отдохнет... Ну, а теперь пусть тот, что находит, что я сказал чушь и глупость, пусть попотчует меня "без права дать сдачу"! - неожиданно заключил свою речь веселой шуткой милый мальчик.

   Но ни у кого не поднялась рука даже и шутя "попотчевать" находчивого Ваню. Напротив - двадцать девять пар глаз смотрели теперь с нескрываемым восторгом прямо в рот общему любимцу. Двадцать девять пар ушей жадно ловили каждое его слово.

   Но едва он кончил, как веселый гомон пронесся по классу:

   - Браво! Ловко придумал! - кричали мальчики и хлопали в ладоши.- Молодчинище, Курнышов, башковитый парень! Ай да Ванюша! Ай да Помидор Иванович! Ура! Ура!

   И десятки рук потянулись к нему.

  

   Внизу у швейцара, в гимназической раздевальне, записаны адреса гимназистов, воспитателей, классных наставников и учителей.

   Дедушка, Корнил Демьянович Веришков, живет очень далеко - в Галерной Гавани. От Невского до Галерной Гавани далеко и пешком едва ли дойти. Туда ходит трамвай. Но на трамвай у них, мальчуганов, нет денег. Нельзя же тридцати мальчикам ехать на двадцать копеек, которые нашлись в кармане Счастливчика, да и то случайно. От Невского до Гавани надо за каждого по гривеннику заплатить... Сумма не малая, а всего со всех вместе приходится, значит, три рубля, ни больше ни меньше. А три рубля - это целое богатство. Три рубля на полу не поднимешь, и вот почему после долгого рассуждения Янко предлагает отправиться "по образу пешего хождения" в Галерную Гавань на "собственных рысаках". Помидор Иванович с неунывающим видом поддерживает его.

   - Валяй, братцы, каждый на своей паре! - кричит он весело.- Надежные кони, что и говорить!..

   - Стройся, братцы, в пары и марш маршем вперед, как солдаты, раз, два, раз, два! - перекрикивает его Подгурин.- Итак, решено... И к чему трамвай, когда собственные ноги служат отлично.

   С шумом и смехом мальчики выстраиваются в пары. Теперь уже окончательно решено идти в Галерную Гавань пешком.

   - Час туда, час обратно да час для извинения, всего три часа! Засветло успеем вернуться, кроме тех, кого оставит Корнил Демьянович,- соображает Подгурин с озабоченным деловитым лицом.

   - Я останусь,- решительно заявляет Калмык,- я споросятничал, я и расхлебывать стану, всю ноченьку продежурю у больного. Всю до утра. Это уж решено.

   - И я!

   - И я!

   - И я!

   - И я! - отзываются взволнованные го-лоса его товарищей.

   Сердце Счастливчика екает. Через час приедет за ним в гимназию monsieur Диро и не найдет там своего Киру. Час пройдет - его нет, два - нет, и только лишь через три часа явится домой Счастливчик. Что подумают бабушка, Ляля, няня, monsieur Диро. В доме поднимется переполох... Но не идти нельзя. Отстать от товарищей - разве можно! И потом, разве он, Счастливчик, не чувствует себя виновным перед Дедушкой, как и другие? Разве он не смеялся со всеми над его вымазанным в чернилах лицом? Ну, конечно, смеялся. Значит, надо идти. К тому же, это так весело идти всем классом, выстроившись в две шеренги, растянувшись лентой по тротуару.

   Помидор Иванович за старшего идет впереди и командует: "Левой-правой! Марш! Раз, два, раз, два!"

   Едет какая-то дама с дочерью в санках, Янко выбегает из пар, становится сбоку и, скосив на даму с девочкой глаза, кричит задорно, поблескивая веселым взглядом:

   - Гляди налево! Равняйся! Смирно! - и, сделав паузу, вытягивается во фронт, выпучивает глаза и, сделав под козырек, выпаливает как из пушки:

   - Здравия желаю, ваше благородие!

   Это очень забавно и смешно. Дама с девочкой на извозчике смеются. Хохочут и мальчики. Уж этот Янко!

   Какая-то маленькая сгорбленная старушка при виде веселых гимназистов останавливается,

   смотрит на них. и спрашивает с любопытством :

   - Куда это вас, маленьких, бог несет? Куда идете?

   - На край света, бабушка! На край света! - отзывается Верста.

   - Туда, где небо сходится с землею! - вторит ему Янко.

   - В страну, где молочные реки и кисельные берега! - заканчивает Калмык.

   Старушка тоже смеется.

   - Ишь, какие проказники! - говорит она.

   - Ваша правда, сударыня! - самым искренним тоном соглашается Янко и расшаркивается перед старушкой, точно заправский кавалер на паркете.

   Незаметно между шутками и смехом проходит длинный путь. Но чем ближе к Гавани, тем тише, смущеннее становятся дети... Шуток не слышится больше, смех смолкает.

   - Что-то скажет Дедушка! А вдруг выгонит, не захочет слушать! - тревожно выстукивает каждое детское сердечко...

  

   - Кривая улица, дом N 4. Здесь. Стоп, ребята. Полегонечку входи в калитку.

   Помидор Иванович старается говорить твердо, но лицо у него неспокойное, встревоженное, одним словом, смущенное лицо.

   За ним и у всех двадцати девяти мальчиков лица вытягиваются на четверть аршина. Глаза испуганно бегают по сторонам.

   Перед гимназистами маленький ветхий домик, окруженный садом, похожий на избушку, и покосившееся крылечко. Дверь чуть приоткрыта в сени. В окно, наполовину замерзшее, глядит чье-то незнакомое женское лицо в платочке. Глядит с минуту очень удивленно, потом скрывается и на пороге показывается пожилая женщина в теплом платке.

   - Вам кого? И что это вас так много? - спрашивает женщина, подозрительно поглядывая на гимназистов.

   - Нам Корнила Демьяновича. На минутку. Будьте любезны вызвать его к нам,- самым умильным тоном произносит Янко, выступая вперед.

   Этот умильный тон, васильковые глаза и все красивое личико Ивася делают свое дело. Старушка в платке кивает.

   - Да вы не больного ли Коленьку навестить пришли? - смягчившись, спрашивает она.

   Тридцать голосов хором подтверждают ее предположение.

   - Коленьке лучше сегодня! В первый раз лучше за всю неделю. Я сейчас Корнила Демьяновича кликну,- поспешно говорит она и исчезает за дверью.

   Шестьдесят глаз впиваются по направлению сеней. Тридцать сердечек колотятся в груди шибко, шибко... А что, если...

   Но размышлять о том, что может случиться, поздно.

   На пороге сеней стоит Корнил Демьянович.

   - Войдите в сени, войдите, холодно на дворе. В комнату не зову. У Коли брюшной тиф. Хоть не заразительно, как уверял доктор, а все же... Здесь в сенях печка, обогреетесь по крайней мере.- говорит Корнил Демьянович, ласково похлопывая стоявших ближе к нему мальчиков по плечу.

   Что-то щекочет в горлах маленьких гимназистиков. Что-то, непрошенное, влажное, набегает на глаза.

   - "Господи! Как он может говорить так с нами, злыми, негодными! Как он мог забыть так скоро!" - тревожно то бьется, то замирает каждое взволнованное сердечко...

   Вдруг чье-то громкое рыдание прорывается наружу. Маленький бледный взволнованный Голубин бросается к Дедушке и лепечет, всхлипывая и прижимаясь к его груди:

   - Простите нас всех... всех простите... Мы пришли... все пришли... просить... простить... забыть:., пожалуйста... глупые мы все... дурные... смеялись... а вы добрый... добрый...

   - Ангел вы! - высокими нотками помимо его собственной воли вырывается из груди Калмыка, и Миша Бурьянов в свою очередь бросается к старику.- Вы ангел,- кричит он нервно с рвущимися в голосе слезами,- а я поросенок! Да, поросенок, потому что это ведь я! Нарочно... я... Прибить меня мало за это! Ах, прибейте меня!

   И, неожиданно выпалив эту фразу, Бурьянов с залитым краской смущения лицом приникает губами к руке Дедушки.

   Старый воспитатель смущен, потрясен, взволнован не меньше мальчиков.

   "О, эти мальчики! Золотые у них сердца! Взбалмошные, шаловливые, проказливые головки, а сердечки - чистые росы в сердцевинах цветов",- невольно думает старый воспитатель и кладет на кудлатую головку Калмыка свою старчески-сморщенную руку.

   Мальчики притихли. В сенях тишина. Только дрова весело потрескивают в печке.

   И вот выступает Помидор Иванович и, срываясь от волнения на каждом слове, говорит:- Мы пришли, во-первых, за прощением, а потом... с просьбою: оставьте двух, трех из нас, хоть меня, Янко и Калмыка... Мы самые здоровые и крепкие... Оставьте нас у Коленьки вашего... дежурить на ночь... и сейчас вечером... А вы отоспитесь... отдохните... и, ей-богу же, мы рады послужить вам, Корнил Демьянович...

   Мальчик высказался и умолк. Молчали и другие. И старый воспитатель молчал. По лицу его текли слезы. Слезы радости, счастья, гордости за детей.

   Так вот они зачем пришли, эти милые взбалмошные мальчуганы!

   Сердце Корнила Демьяновича залила какая-то волна, теплая, нежная, мягкая, как бархат.

   Глаза, полные слез, обегали все эти милые взволнованные личики, обращенные к нему с таким светлым выражением раскаяния, преданности, ласки... И сердце Дедушки таяло от нежности и любви.

   - О,- шепчет Дедушка, протягивая вперед руки,- милые вы мои, хорошие вы мои!.. Славные мальчуганы!..

   Но услуг "славных мальчуганов" Корнил Демьянович все же не может принять, Коле теперь лучше: дело идет на поправку. Опасность прошла. К тому же, инспектор позволил Корнилу Демьяновичу не являться на службу, пока болен мальчик. Значит, днем, пока у маленького больного сидит хозяйка (женщина в платке, которой и принадлежит крошечный домик), он может выспаться и отдохнуть на славу.

   Теперь Корнил Демьянович говорит бодро, весело. Старый воспитатель счастлив. Его мальчики - его милые дети обрадовали его, утешили. Он их понял, понял их золотые сердца.

   И он прощается трогательно, ласково с детьми. Ему надо к Коле, который шевелится там, в их единственной комнатке, за плотно запертой дверью. Мальчики высказывают тысячу горячих пожеланий Дедушке и внуку. А затем притихшая ватага осторожно, стараясь не стучать и не беспокоить больного Колю, трогается в обратный путь.

   По дороге - непредвиденный случай с маленьким Голубиным. Аля Голубин так устал, что буквально едва волочит ноги. Решено посадить Алю на трамвай, благо Счастливчик великодушно предлагает свои двадцать копеек.

   Аля, бледный, несмотря на мороз, измученный, слабенький, после долгих отнекиваний соглашается, садится на трамвай и уезжает.

   А все остальные двадцать девять мальчиков, уже далеко не с прежней веселостью, но с удвоенной энергией шагают по пустынным улицам...

   - Дзинь! Дзинь! Дзинь! Дзинь!

   И еще раз, но уже безостановочно одним сплошным звуком поет колокольчик.

   - Дзззззньньнь! Дззззззыннннь!

   - Батюшки мои! Да это наш маленький барин!

   - Господи! Царица небесная! Кирушка вернулся!

   - Счастливчик! Милый! Родной! Ненаглядный! Счастливчик!

   - Где он! Где он! Дайте мне его сюда! Сюда!

   Целый град возгласов испуга, радости, восторга, недоумения. Целый град упреков и поцелуев сыплется на Киру: где он был, Счастливчик, отчего так поздно? Ездили в гимназию - там нет, бегали, искали по всему городу - тоже нет. Даже в полицию заявлять хотели. Право, даже в полицию. Где он был? Где он был до сих пор? Бабушка, няня, monsieur Диро, Ляля" Симочка, Аврора Васильевна, Франц - все толпятся вокруг Счастливчика, глядят на него огромными от радости и испуга глазами, ощупывают его, точно сомневаясь, он ли это, и желая убедиться, что это он сам, собственной персоной, сам маленький Кира Раев, Счастливчик. Да, это, вне всякого сомнения, он сам! У бабушки и Ляли лица белее мела, а веки красные и слезы на глазах.

   Они, должно быть, плакали. И сейчас вот-вот заплачут обе.

   В дверь из гостиной в столовую виден накрытый к обеду стол. Чистые тарелки, нетронутые салфетки. Неужели еще не обедали, но ведь уж скоро шесть.

   Сердце Счастливчика тревожно бьется. Ему жаль бабушку и Лялю, жаль, что они плакали, жаль, что все голодные из-за него. И он тревожно и сбивчиво начинает пояснять причину своего отсутствия: как они "разыграли" Дедушку, как отправились в Галерную Гавань, в домик, где больной Коля в тифу, и прочее, и прочее, словом - все, как было. На лицах окружающих ужас.

   Слово "тиф" производит неописуемое действие.

   - Ребенок в тифу!.. Он был там, где лежит больной тифозный ребенок! - вскрикивает бабушка.- Боже мой! Он заразился! Он наверно заразился! Дитя мое! Как это неосторожно, милое дитя!.. Обтереть его всего одеколоном, дать ему хины, вина, валериановых капель, уложить в постель, укутать хорошенько! Проветрить все платье маленького барина! И доктора надо, непременно доктора надо позвать! - трепещущим голосом приказывает бабушка.

   Несколько секунд длится пауза, точно тиф уже здесь налицо, точно Счастливчик приговорен уже к смерти, точно сейчас решается вопрос - жить ему или умереть.

   И вдруг нежный голосок Ляли звенит:

   - Но как он попал домой из Галерной Гавани! Ведь это где-то чуть ли не на краю света, а денег у него не было с собой! - тревожно вслух рассуждает девочка.

   - Да, да! Как ты попал домой? - подхватывают испуганно бабушка, няня, Аврора Васильевна, Симочка и monsieur Диро.

   Счастливчик точно мгновенно вырастает на целую голову. Он начинает чувствовать себя в положении маленького героя. Его хорошенькая головка приподнимается с заметной гордостью, и он, тоном настоящего маленького мужчины, заявляет во всеуслышанье:

   - Пешком! Я шел туда и обратно пешком!

   - Ах! - не то вздох, не то вопль отчаяния срывается с уст присутствующих.

   Возможно ли! Он, крошка, маленький Счастливчик, человек-куколка, чуть ли не десять верст сделал пешком!

   Бабушке положительно ;едва не делается дурно, голова кружится, в ушах звенит.

   - И один! Он пришел один оттуда! - лепечет бабушка, и слезы градом льются из ее глаз.

   Счастливчик сам готов разрыдаться, так ему жалко бабушку. Он бросается к ней, хватает ее руки, целует их и шепчет:

   - Нет, нет, бабушка, не один, милая, не плачь, не плачь!.. Я со всем классом шел туда и обратно, а потом... потом до дому меня довел вот он, Помидор Иванович,- и он указывает рукой на дальний угол прихожей.

   В углу стоит мальчик, плотный, неуклюжий, с румяными, толстыми щеками и открытым, смелым лицом.

   - Это вы привели нашего Киру? - бросается к нему, насколько ей только позволяют быстро ее костыли, Ляля.

   - Да нешто он слепенький, чтобы его водить? Скажете тоже! Сам пришел!-отвечает Ваня Курнышов, который по усиленным просьбам Счастливчика зашел к нему в гости.

   - Вы, вы привели! Знаю! Знаю! О, какой вы славный, хороший мальчик! - шепчет Ляля и, внезапно наклонившись к Помидору Ивановичу, звонко чмокает его в щеку.

   Ваня Курнышов смущается едва ли не в первый раз в жизни. Он терпеть не может "лизаться", да еще вдобавок с девчонкой. Девчонки, по мнению Вани, нечто среднее между куклой и магазином модных вещей. Терпеть он, Ваня, не может девчонок. Что от них можно ожидать хорошего?.. Ни побороться с ними, ни в лапту, ни в городки поиграть... А между тем, печальные темные глаза, умное, задумчивое личико и костыли (главное, костыли) имеют свое неожиданное действие на Ваню.

   - Бедная девочка! Она калека! - выстукивает с болью сожаления его доброе сердечко.- И он не обтирает свою щеку, как это проделывается им обыкновенно после поцелуев его сестер, и бормочет смущенно:

   - Что ж такого! Ну, пришли... Ну, десять верст отмахали... Ну, и на собственных рысаках... Што ж тут худого, скажите!

   Мик-Мик, неожиданно появившийся в эту минуту из соседней комнаты, откуда он наблюдал все происходившее в прихожей, весело хохочет:

   - Экая прелесть мальчуган! - говорит он тихонько бабушке.- Оставьте его у себя обедать!

   - Но...- заикается бабушка таким же шепотом,- я не знаю, какой он семьи...

   - О, уверяю вас, что он не самоед и не скушает всех нас вместо жаркого,- замечает, смеясь, Мик-Мик,- и притом он ведь спас нашего Киру!

   - Да, да, он спас нашего Киру,- торопливо соглашается бабушка, и Помидора Ивановича решено оставить обедать.

  

   Ровно в половине седьмого садятся за стол. Ваню Курнышова устраивают между Счастливчиком и Мик-Миком.

   За столом Помидора Ивановича приводит в неожиданное удивление все, решительно все: серебряные ножи и вилки, красиво расписанные тарелки из саксонского фарфора, золотые крошечные ложечки для соли, положенные в каждую солонку.

   - Вот так убранство! - говорит Ваня, обращаясь к Счастливчику.

   На первое подали суп потафю и пирожки с мозгами. Щеголеватый Франц подставляет блюдо с пирожками Ване. На блюде лежит серебряный совок, чтобы при его помощи брать пирожки с блюда. Совок так и поблескивает при свете электрической лампы.

   Ваня берет совок в руки, любуется им несколько секунд.- Вот так штука! - шепчет он восхищенно, потом кладет его обратно, протягивает руку к блюду и, взяв пальцами несколько пирожков, кладет их на тарелку.

   - Пирожки больно жирные, - предупредительно поясняет он, как бы извиняясь перед всеми сидящими за столом,- мне жаль пачкать такую красивую штучку,- и он бросает снова восхищенный взгляд на серебряный совочек.

   По лицам всех проползает снисходительная улыбка. Только Мик-Мик смотрит на Ваню так, точно он невесть какую умную вещь сказал. Симочка фыркает. Ее смеющееся личико старается всеми силами скрыться за графином с красным вином, загораживающим девочку от всевидящего ока Авроры Васильевны.

   Пирожки Помидор Иванович ест, посыпая солью и закусывая их хлебом. Суп он не ест, а "хлебает" так громко, как будто в столовой собран целый оркестр музыки, дающий в честь обедающих концерт. Морковь, брюссельскую капусту, стручки и прочую зелень, которую обыкновенно Счастливчик старательно выуживает из супа и раскидывает по краям тарелки, Ваня Курнышов уничтожает с завидным аппетитом. Его тарелка чиста. На дне не осталось ни капельки супа. Судомойке на кухне не будет слишком много забот с его тарелкой.

   На второе подана дичь. Ваня берет рябчика в руки и с громким присвистыванием и причмокиванием обсасывает каждую косточку, причем также не забывает обильно посыпать каждый кусок рябчика солью и заедать несколькими кусками хлеба.

   - Наш папа говорит, что соленый огурец дольше держится, чем пресный,- смеясь, поясняет он, весело поблескивая глазами.- "Ешь, говорит он, Ваня, хлеб с солью: без соли, без хлеба худая беседа".

   - На здоровье! На здоровье! Кушай, голубчик! - говорит Мик-Мик и смотрит восхищенными глазами на маленького гостя. Франц фыркает у буфета. Глаза Симочки и все лицо ее пляшут от через силу сдерживаемого смеха. У бабушки, Авроры Васильевны и monsieur Диро лица перепуганные насмерть, у Счастливчика - смущенное. Только лицо Ляли всегда одинаково печально и сочувственно кротко ко всему миру. Однако Помидору Ивановичу, по-видимому, нет никакого дела до того впечатления, которое он производит сейчас на своих новых знакомых. Он занят серьезным делом. Он озабочен. На его тарелке остается еще целая лужица соуса. Соус из сметаны с маслом кажется таким вкусным Ване. Неужто оставлять такую прелесть?

   И Помидор Иванович без стеснения берет кусок хлеба, макает его в соус и добросовестно отправляет себе в рот. Еще кусок - и опять в рот. Затем он куском хлеба "вытирает" остатки соуса до тех пор, пока тарелка от жаркого принимает такой же чистый вид, как тарелка после супа.

   - Ух! Вкусно! - заявляет весело Ваня и сияет глазами.

   С Францем, почтительно стоящим у буфета в ожидании приказаний, едва-едва не делается дурно от смеха. Симочкино лицо собирается в такую гримасу, точно Симочка и не девочка вовсе, а маленькая обезьяна.

   У Счастливчика, напротив того, грустное лицо. Ему очень неприятно, что его любимый товарищ в таком смешном виде!

   Но вот на стол подано новое кушанье - спаржа.

   Бабушка, Аврора Васильевна и Ляля осторожно берут в пальцы белые круглые стебли, макают их в сладком соусе и сосут. Ваня во все глаза смотрит и на странное, еще никогда невиданное им, блюдо, и на способ его еды. Его рот широко раскрыт, глаза тоже.

   - Ха, ха, ха, ха! Белые червяки! Ну как есть черви! -внезапно разражается он веселым смехом.

   Бабушка делает строгое лицо.

   - Не хотите ли попробовать, дитя мое? - стараясь быть любезной с маленьким гостем, спрашивает бабушка.

   - Да што вы! Нешто я гусь, что червяков есть буду! - испуганным голосом кричит Ваня, да так громко, точно он не в доме богатой и важной барыни, а где-нибудь в огороде или на плацу.

   Новое смущение, новые взгляды, новый испуг. Только лицо Мик-Мика с минуты на минуту делается все веселее и веселее, да глаза его, обращенные к Ване, горят восторгом.

   - Славный мальчуган! - тихонько шепчет он бабушке, и взгляд его смеется.

   На третье подали бланманже. Едва только блюдо с ним очутилось перед Ваней, как он спрашивает тревожно:

   - А это не крахмал? Больно на крахмал похоже! У нас мама каждую стирку наводит много крахмалу. Такой же белый и густой.

   - Нет, нет, это не крахмал, а сладкое бланманже, кушайте без страху! - торопится успокоить Ваню с улыбкой Ляля.

   - Как? Блан-ман... Блан-ман...- тянет Помидор Иванович со смехом.- Вот-то чудное слово!

   - Бланманже! Это по-французски! А вы умеете говорить по-французски? - неожиданно вступает в разговор Симочка.

   - Маленечко,- лукаво сощурившись, отвечает Ваня и смеясь добавляет быстро-быстро:

   - Вот например: мадмазель-фрикадель де бараньи ножки, труляля тон бонжур, де маркиз, абрикос, фу, фу, фу, ну, ну, ну, нон мерси погоди, пардон, ля гронде фортепьяно!

   Все смеются. Даже бабушка на этот раз улыбается.

   Только monsieur Диро не до смеху: его язык, его родной язык! Как можно так коверкать! А Ваня, как ни в чем не бывало, с аппетитом продолжает уписывать бланманже и его тоже заедает хлебом.

   - Вы сыты? - спрашивает бабушка Ваню перед тем как встать из-за стола.

   - Спасибо! Маленечко сыт! - неожиданно откровенно отвечает мальчик.

   Брови бабушки поднимаются высоко.

   - То есть как же это? - изумленно протягивает она.

   - Очень просто. Я к таким воздушным кушаньям не привык дома. У нас щи да каша каждый день. И хлеба сколько влезет... А вон у вас хлеб-то ровно краденый: не понять - ломоть это либо бумажка. Уж больно нарезано тонко!

   - Франц,- обращается бабушка с обиженным видом к лакею, который продолжает корчиться от смеха,- принеси нашему гостю щи, кашу и ломоть хлеба с солью.

   - Нет! Нет! Покамест не надо, спасибо. Пускай на ужин останется... А пока я заморил червячка. До вечера сыт буду,- откровенно сознается Ваня и первый встает из-за стола.

   Все крестятся на образ, мимоходом, незаметно, точно хотят скрыть это друг от друга.

   Помидор Иванович - не то: Помидор Иванович выходит на середину столовой, становится перед самым образом, размашисто крестится широким крестом и кланяется в пояс. Потом отыскивает глазами бабушку, кланяется, протягивает ей руку и громко говорит:

   - Спасибо за угощенье! Премного вами доволен.

   Симочка неистово взвизгивает и, давясь от смеха, пулей вылетает из столовой.

  

   - Это еще что за чучело?

   Глаза Курнышова полны изумления. Перед ним нарядная клетка, в клетке попугай. Попугай смотрит на Ваню, Ваня на попугая, Симочка и Счастливчик то на того, то на другого.

   - Это Коко,- предупредительно говорит Счастливчик,- он ученый, говорящий попугай. Спроси его что-нибудь, он тебе ответит.

   У Вани глаза чуть ли не выкатываются на лоб от изумления.

   - Да ну-у-у? - тянет он, заинтересованный в высшей степени ученым попугаем, и, обращаясь к последнему, говорит громко:

   - Здравствуй, ощипанный хвост!

   Хвост у Коко действительно несколько ощипан. Коко линяет. Но это не мешает Коко считать себя, по всей вероятности, самой красивой птицей в мире, и замечание Вани, должно быть, не особенно-то лестным кажется ему.

   - Фю-фю-фю-фю! - сердито свистит Коко, который терпеть не может, когда торчат чужие около его клетки.

   Ваня еще раз кричит:

   - Здравствуй, ощипанный хвост!

   Громким голосом отвечает Коко из клетки:

   - Здравствуй, миленький!

   - Ха-ха-ха! Вот так молодец! - веселым смехом заливается Ваня.- Ха-ха-ха-ха!

   - Ха-ха-ха-ха! - неожиданно повторяет попугай,- ха-ха-ха-ха!

   - Вот видите, он не сердится больше! Он смеется! Суньте ему палец, он почешет об него головку! - говорит Симочка самым невинным тоном.

   Симочка - коварное существо. Симочка любит иногда подвести других. Симочка - проказница и шалунья.

   Не предвидя злого умысла со стороны Симочки, Помидор Иванович просовывает палец в клетку, прежде нежели Счастливчик успевает остановить его.

   - Ай-ай-ай! - неистово вскрикивает Ваня.- Что за скверная птица!

   - Скверная! Меня зовут Коко! - невозмутимым голосом заявляет попугай.

   Палец Вани в крови. Коко умеет быть злым и клюется не на шутку.

   Симочка хохочет, несколько смущенно, правда, но все-таки хохочет.

   - Как тебе не стыдно! - говорит Симочке Счастливчик и бросает на девочку уничтожающий взгляд.

   Из пальца Вани кровь льется как из фонтана. Симочке не до смеха сейчас. Ей совестно и страшно. Ах, зачем, зачем она сделала это!

   На пороге комнаты неожиданно появляются бабушка и Мик-Мик.

   - Что такое? Кровь на полу? Ты ранен, ты ранен, Счастливчик? - испуганно бросается бабушка к своему любимцу. Но внезапно бабушка замечает прокушенный палец Вани и вмиг соображает, в чем дело, и произносит громко:

   - Сейчас же воды сюда, пластырю, бинтов! Симочка мчится, как на крыльях, за домашней бабушкиной аптечкой.

   Счастливчик очень взволнован. Он боится за Ваню, боится, что негодный Коко совсем откусил палец его другу, и трусит за Симочку: неужели Ваня выдаст Симочку и ее накажут?

   - Как это случилось? - допытывается бабушка и хмурит тонкие брови.

   - Очень просто,- предупредительно поясняет Помидор Иванович,- я сунул палец в клетку, а он меня хвать...

   - А он меня хвать! - точно передразнивая, подтверждает из клетки Коко.

   Это смешно. Все смеются, и Ваня тоже.

   - Занятная птица! - говорит Ваня, протягивая палец бабушке, которая, обмыв его, забинтовывает укушенное место принесенным Симочкой бинтом.

   Ловкие пальцы бабушки сделали свое дело: кровь унялась, не идет больше.

   - Ну, что, как вы себя чувствуете, мой друг? - осведомляется тревожно бабушка.

   - А что мне делается! - беззаботно, тряхнув своей стриженой головою, говорит Ваня.- Вот только жалко, что рука-то правая. Не больно-то попишешь ею в гимназии теперь да и работать дома не скоро придется...

   - А вы что же работаете дома? - живо заинтересовывается Валентина Павловна.

   - Как что? Обыкновенно! Утром дрова колю, печку топлю, самовар ставлю... Из гимназии когда приду, посуду маме мыть пособляю. Ведь отец шьет сапоги. А у матери на руках трое малышей. Вот и выходит, что времени-то у них не больно-то много... А я самый старший. Кому же и пособлять родителям, как не мне! - без малейшей гордости заключает Ваня.

   Бабушка, Мик-Мик, Симочка и Счастливчик переглядываютс