Чарская Лидия Алексеевна - Некрасивая

не впервые за всю мою юную жизнь.

   - Око за око, зуб за зуб! Пусть это не по-христиански; но что делать! Я слишком страдала до сих пор. Бог мне простит это невинное маленькое мщение, которое, к тому же, никому не принесет вреда.

   И я легла в эту ночь удовлетворенная и радостная, но с сильно бьющимся сердцем и с целой массой новых планов в голове.

   А кругом кипела жизнь не смотря на позднюю пору ночи. Сегодня никто не хотел спать. Все решили караулить страшное привидение, доискаться во что бы то ни стало источника, откуда брался белый призрак, разгуливающий по ночам. Чтобы сократить время ожидания, собрались группами на постелях.

   Аннибал завернутая в простыню, соорудив нечто в роде чалмы на голове из полотенца, стояла во весь рост на своей кровати и пела себе что-то под нос, изображая что-то среднее между факиром и индийским жрецом

   Незабудка с фосфорически горящими в темноте глазами, артистически мяукала, подражая кошке. Грибова сбивала гоголь-моголь из сахара и яиц, за которыми с вечера посылала коридорную Дашу. Рыженькая Наташа распустив волосы по плечам, задавала целое эквилибристское представление, стоя на ночном столике в одной рубашке. Она то изображала балерину, кружась на своем оригинальном пьедестале, становясь на носки, то повязав голову платочком копировала чухонку, пришедшую продавать сливки и творог.

   Каждая, словом, проводила время по своему вкусу. Мурка лежала на своей кровати, вперив куда-то в темноту свои милые лучистые глаза.

   - Мурушка, знаешь милая, что я придумала, - не будучи уже в состоянии скрыть созданных, мной планов, проговорила я поворачиваясь лицом к девочке, - ты на Рождество поедешь и Алька тоже... Я вам устрою это... Ведь ты не обидишься на меня, Валя, дорогая моя!

   И перепрыгнув на кровать моей соседки, слово за словом я, рассказала ей все, что пришло мне в голову в эту ночь; разумеется умолчав о том, какое побуждение толкнуло меня на все эти мысли.

   Мурка выслушала серьезно, как она только одна, пожалуй, и умела слушать и долго молчала, лежа не подвижная на своем жестком матрасе. Потом вскинула на меня свои лучистые глаза и я увидела, что в них стояли слезы.

   - О, как ты добра Лиза! Милая! - прошептала она... - Я не заслужила этого... Такой огромный, такой дорогой подарок. Не знаю даже, позволит ли мне принять его мама... Впрочем, Лиза, душка моя, если ты это делаешь из доброго чувства, желая доставить мне радость, то мама позволит принять твой подарок; я знаю, знаю. Я уговорю ее принять. Она так любит нас и не лишит радости ни меня, ни Альку. Но только я с одним условием соглашусь на него, Лиза, - с жаром подхватила она, - с одним условием: чтобы и ты поехала с нами и провела праздники у нас. Слышишь, Лиза? В наших двух комнатках скромно и бедно, но ты должна быть там с нами! Тогда я возьму твой подарок, дорогая моя!

   Я даже смутилась от так неожиданно обрушившегося на меня счастья. Оно было так прекрасно и велико. Радость захватила меня, закружила и понесла в своем вихре.

   - Мурка, - проговорила я тихо, - голубушка... Да ведь я же стесню вас... Ты сама говоришь, прости... Но... Но ты же сама сказала, что семья твоя живет бедно и часто отказывается от всего, даже от самого необходимого... А тут, тут вдруг я, лишняя... чужая... Ты понимаешь?

   - Молчи! Молчи! - вскричала Валя и обвила мою шею своими худенькими ручонками, - один человек ничего не значит в семье, где кормится девять, там десятая уже будет сыта, наверно. Ты мне сделала столько Лиза, столько радости принесла твоим подарком, которого я не могу не принять, зная что даришь мне его от доброго сердца и единственно из желания порадовать меня и сестру, ведь правда, душка? Единственно из-за этого, Лиза? Да?

   - Правда! - прошептала я дрогнувшим голосом, впервые произнося ложь в моей жизни, и все мое лицо залило краской стыда. О, если б только знала Валя, чем руководствовалась я, предоставляя удовольствие ей и ее маленькой сестренке! О, она бы не приняла его тогда, моя чистая, честная, строго корректная Валя, она не приняла бы такого подарка, который делался ей из первого побуждения насолить другим.

   Я уснула со смутным чувством чего-то недоброго, темного на душе в эту ночь. Впервые сказанная мной ложь, казалось, жгла мои губы. А Валя, стоя в одной рубашонке, босая на голом полу, еще долго молилась Тому, Кого так свято чтила ее чистая, прекрасная душа.

  

   - Mesdames, никакого привидения нет. Я не спала всю ночь и ничего не видала! - прозвенел на всю спальню веселый свежий голос Ляли Грибовой, лишь только заливчатый утренний звон колокольчика замер вдали по коридору.

   - И я ничего не видела! А караулила, между тем, очень усердно до трех часов, - отозвалась со своей постели рыженькая Наташа Строева, высовывая из-под одеяла заспанную рожицу и целую копну спутанных огненно-золотистых кудрей.

   - А я, душки, так до пяти часов дежурила, слышала как газовщик ночники тушил и, как Бог свят, ничего не видала! - высунув нос из-под подушки кричала со своей кровати Аннибал.

   - Вы сочиняете, mesdames, вы преблагополучно спали всю, всю ночь до самого утра, а Аннибал, так та храпела так, как целая рота солдат, - неожиданно прозвучал голос Феи и она поднялась с кровати стройная, худенькая, с большими, неестественно сейчас блестящими глазами, окруженными заметной синевой.

   Ее утомленный вид, усталое лицо и эти обычно спокойные, а теперь лихорадочно поблескивающие, вследствие бессонницы глаза, было невозможно не заметить сегодня.

   - Фея! Душка! Ты разве что-нибудь видела? Неужели ты не спала всю ночь? Неужели подкараулила привидение? Да, видела "ее"? Да говори же, душка, говори! Не мучь нас Феенька, милая, - посыпались со всех сторон на Дину Колынцеву нетерпеливые расспросы подруг.

   Последняя нервно повела плечами, точно ей было холодно, откинула за плечо свою тяжелую пепельную косу и проговорила спокойно, обводя пристальным, внимательным взором подруг.

   - Вы все сказали неправду. Вы все прекрасно выспались в эту ночь... Я же решила доискаться истины, во что бы то ни стало, узнать действительно ли появляется привидение в нашем дортуаре и... и...

   - И? Ты его видела? Да? Какое оно? Длинное? Страшное? Как смерть? Да? Или высокое под потолок? Или шарообразное, как мячик? - снова зазвенели вокруг Феи нетерпеливые голоса.

   Она снова повела плечами и улыбнулась с едва заметной усмешкой.

   - И не длинное и не страшное вовсе... - послышался снова ее спокойный голос. - Я видела только как от одной из кроватей, после полуночи, отошла тонкая белая фигура и, едва касаясь ногами земли, пошла, точно поплыла по воздуху легко и плавно, растопырив вперед руки... Она прошла в умывальню, потом, кажется в коридор и вернулась снова в дортуар. Проскользнула к окну, влезла на него и стояла долго с поднятыми кверху руками, точно птица, расправившая крылья и приготовившаяся лететь. Я не видела ее лица, но заметила только, что вся она была точно из мрамора белая, как статуя.

   - Ах, какой ужас! - всплеснув руками, прошептала трусливая Петрова.

   - Петя, молчи! Фея, душка, говори скорее, что же потом было? - дрожащим от нетерпения и любопытства голосом спрашивала Аннибал.

   Фея загадочно улыбнулась и немного сдвинув свои темные брови заговорила снова:

   - "Она" по крайней мере минут десять стояла на окне... Потом, соскользнула с него и снова пошла, точно поплыла по дортуару, прямо к одной из постелей...

   - К чьей? - в один голос слилось около трех десятков голосов.

   Фея опять сделала короткую паузу, окинула окружающую ее толпу девочек тем же внимательным взглядом и произнесла с расстановкой:

   - Привидение остановилось у постели Незабудки и потом исчезло совсем.

   - Ай! - взвизгнула не своим голосом Оля Зверева и ее голубые, как цветы глазки, испуганно запрыгали и заблестели. - Колынцева, противная этакая, как ты смеешь пугать!

   И прежде чем кто-либо ожидал этого, Незабудка прыгнула со всего размаха на постель и подобрала под себя ноги.

   - Я боюсь! Боюсь! Зачем ты говоришь это! Зачем! Зачем! - визжала она, вся сжимаясь в комочек и мгновенно делаясь белее платка. - Колынцева, дрянь этакая, ты нарочно меня пугаешь!

   - Ты сама дрянь - душка, если оскорбляешь мою Диночку! - сверкая черными глазами, грозно подступила к ней Аннибал.

   - Она врет, mesdam'очки! Ей Богу врет, душки, все врет, никакого привидения она не видала! - неистовствовала Незабудка на весь дортуар.

   - Зверева, вы кажется с ума сошли! - металлическими нотками зазвучал негодующий голос Феи, - вы с ума сошли говорить мне, что я лгу! Или ты сейчас извинишься в сказанном тобой, или... Или, Зверева... Я презираю тебя! - раздувая тонкие ноздри и теряя обычное спокойствие, заключила Дина, бросая на Незабудку уничтожающий взгляд.

   - И презирай, сколько влезет, а пугать я не позволю, да!

   - Чем я виновата, что привидение остановилось именно над твоей постелью! - пожала плечами, живо обретая прежнее свое спокойствие, Фея.

   - Ты опять!

   - Mesdam'очки, не ссорьтесь, ради Бога. Madame Роже идет. Bonjour, madame Роже. Comment avez vous dormi cette nuit? (Здравствуйте, мадам Роже, как вы спали эту ночь?).

   - Mersi, mes enfants! (Благодарю вас, дети).

   И madame Роже стала быстро мелькать по дортуару, подгоняя запоздавших воспитанниц, лениво совершавших их утренний туалет.

   В восемь часов все уже были готовы и, выстроившись в пары, ждали нового звонка.

   Первый урок был русский. "Праотец Авраам", благообразный, с наружностью древнего патриарха учитель, принес проверенные им к сегодняшнему дню сочинения, заданные нам вне класса, неделю тому назад. По недовольному лицу "словесника" было видно, что наша письменная работа далеко не доставила ему приятных минут.

   Поздоровавшись с madame Роже и ответив наклонением головы на наше почтительное приветствие, праотец Авраам" неторопливо вошел на кафедру, уселся на приготовленный для него стул и развернул принесенную им с собой пачку тетрадок.

   - Ну, девицы, признаться, я ожидал лучшего, - произнес он с легкой гримасой, - последняя ваша работа, заданная мной на тему "Путь жизни", не говоря дурного слова, просто ужасна! Тема не трудная, как видите, а, между тем, кроме одного сочинения, приведшего меня в полный восторг, я, буквально, сгорел от стыда за моих дорогих барышень.

   Возьмем, например, сочинение госпожи Грибовой. На полутора страницах какой-то белиберды четырнадцать ошибок, грубых и нелепых, не считая знаков препинаний. Я поставил вам двойку, госпожа Грибова, не взыщите-с. При всем желании, больше не мог, - с чуть-чуть насмешливой улыбкой произнес учитель. - Но все это еще не так ужасно, как сочинение или, вернее, чепуха, нацарапанная госпожой Аннибал, - через минутную паузу, продолжал он снова. - Вы послушайте только, девицы, что написала госпожа Аннибал. И взяв несколько брезгливым жестом грязную запятнанную кляксами тетрадку он начал: Путь жизни. Сочинение Риммы Аннибал. Вступление довольно звучно, но Боже мой! Чего только не настрочила ваша подруга в тексте. Слушайте только: "Человек идет по пути... Все идет, идет, идет! Ноги даже заболят, мозоли натрет, а все идет, идет, идет. Ему нельзя остановиться. Путь далекий, конца края ему нет и скамеечек нет, и вот он все идет, идет, идет. Солнце блестит, ветер шумит, трава улыбается". Где вы видели улыбающуюся траву госпожа Аннибал? "И пот с него катит фонтаном". Какое оригинальное выражение, неправда ли mesdames? - "А он все идет, идет, идет... Пока не придет. А когда придет - тогда умрет и ему не надо больше будет ходить. Так и вся наша жизнь!".

   Смелое умозаключение. Однако больше единицы я вам за него поставить не могу. Сохраните эти листки госпожа Аннибал и учитесь по ним, как не надо писать, - не глядя на подошедшую за тетрадкой к кафедре с пылающими щеками воспитанницу, произнес учитель. Потом, помолчав немного он заговорил опять:

   Госпожа Мурина по идее недурно, но... Если бы я был преподавателем Закона Божие, то ваше сочинение, сплошь заполненное текстами из священного писания и молитвами удовлетворило бы меня, но я только, увы! Преподаватель русской словесности и оно не подходит к моему предмету. Запомните, кстати, что Единородный пишется через одно "н", - чуть-чуть скривив губы усмешкой, заключил он.

   Госпожа Колынцева, хочу сказать вам что и вы на этот раз глубоко меня разочаровали. Я ожидал от первой ученицы несколько иного изложения. Что это такое? Что за чушь вы написали тут? Какая высокопарность, что за сравнения! Правда ни одной ошибки, но... Но послушайте только сами, что вышло из под вашего пера:

   "Путь жизни грязен, как бушующие очи страшного деда Океана и страшен, как опасные подземелья в средневековых замках, где умирали в неволе храбрые, как львы в Африканской пустыне, военнопленные. Путь жизни широк, как широкая аллея райского сада, по которой непорочные и прекрасные как ангелы, Адам и Ева гуляли при блеске дня, вместе со зверями, которые как древние чудовища были грозны по виду и как кроткие агнцы тихи и покорны...И так далее и так далее без конца...

   Сравнения, сравнения и сравнения, "которые, которые и которые". Никуда не годится госпожа Колынцева. Но, по крайней мере хоть правописание у вас хорошо и хоть отчасти искупает стиль и идею! - с легкой улыбкой, маскирующей досаду, произнес учитель.

   - А теперь, - после минутной паузы проговорил он снова, - я прочту вам одно сочинение, которое доставило мне огромное удовольствие и привело меня, буквально, в восторг. Я прочту вам его, кстати сказать, написанное самым тщательным образом и без единой ошибки, а вы сами присудите за него отметку, которой достоин автор. И так, слушайте, девицы, я начинаю.

   И красивым, мягко звучащим голосом праотец Авраам стал читать по небольшой синей тетрадке.

   "Я не знала счастья всю мою жизнь. В детстве я рано лишилась отца и матери. Последней я даже не помню, а папа... О мой милой, мой дорогой папа... Зачем ты умер так рано! Родной мой, ненаглядный мой, хороший, добрый прекрасный! Если бы ты видел только, как страдает твоя бедная дочурка. Нет, нет, ты не умер бы тогда папа ненаглядный, ты бы упросил Бога оставить тебя подольше на земле, если бы ты знал как тяжел, как невыносимо тяжел будет жизненный путь твоей девочки! Родной мой папочка... Я хорошо помню как ты говорил мне: "Дитя мое, чтобы ни было, как бы тернисто не складывалась твоя жизненная дорога, будь благородна душой, чиста и честна! О милый мой отец, исполню твое желание и всеми силами буду стараться сдержать твой завет. Мой жизненный путь тернист и узок, острые камни, терновый кустарник и крутой подъем на гору, вот что он представляет из себя... Мне трудно идти по нему, папа. Милый мой папа, поддержи меня! Слушай, дорогой: с той минуты когда тебя положили в гроб и стали петь над тобой печальные мотивы и читать молитвы, с тех пор как я увидела тебя таким красивым, спокойным и важным в твоем гробу я почувствовала, что я одна совсем одна, в большом страшном мире. Мой жизненный путь с этой минуты стал узким, тяжелым и кремнистым, окружающие мучили, ненавидели меня, не понимали и смеялись надо мной. И я плакала горько и неутешно и все так шла по тяжелому колючему кремнистому пути. Я знала одно и знаю. Там далеко и высоко, у предела, у конца моего пути ты ждешь меня, мой ненаглядный протягиваешь ко мне руки, улыбаешься мне и я иду, иду - туда к тебе с легким сердцем и чистой душой...".

   Учитель кончил чтение и показалось мне или нет, но незаметным движением рука его смахнула слезинку.

   Кто-то всхлипывал в углу, кто-то вздыхал судорожными короткими вздохами плачущего человека. По лицам девочек катились слезы. Лиловатые глаза Мурки щурились более чем когда-либо силясь удержать влажные слезинки на длинных темных ресницах. Что же касается до меня, то я была как на горячих угольях. Мое лицо пылало, а руки холодные как лед, машинальным движением пальцев крутили конец белой пелеринки.

   Долгое молчание воцарилось в классе. Слышен был полет мухи, казалось, и биение тридцати детских сердец. Вдруг тишина прервалась.

   - И так, девицы - громко на весь класс прозвучал снова голос учителя, внезапно прерывая царившую в нем тишину, - чего достойно это, поистине прекрасное сочинение одной из ваших подруг?

   Этот призыв не остался без ответа. Невообразимый шум поднялся в классе: Девочки засуетились и заговорили все разом.

   - Поставить за него двенадцать с плюсом и поместить в рамку и повесить на стене в нашем классе, чтобы класс мог гордиться им, - кричали одни, вскакивая с места и окружая кафедру беспорядочной толпой.

   - Выучить его наизусть и прочесть кому-либо из нас на литературном утре после праздников! - вторили им другие.

   - Переписать на красивый лист и поднести начальнице! - кричали третьи.

   - Но кто же автор сочинения? Кто? Кто?! - звенело кругом молодыми нетерпеливыми голосами.

   - Кто? - Праотец Авраам улыбнулся доброй мягкой улыбкой.

   Потом внимательным взором обвел класс и, привстав на кафедре, через головы всей толпы воспитанниц, обратился ко мне, остававшейся сидеть, как пришитая, на своей скамейке.

   Сердце мое дрожало, и билось так, точно готово было выскочить из груди... Я едва сознавала действительность от разом охватившего меня волнения. А ласковые глаза учителя все смотрели, смотрели на меня, и одобрительная улыбка играла на его губах.

   - Госпожа Гродская, возьмите ваше прекрасное сочинение и дай вам Бог всего хорошего за него. Утешили старика. Спасибо вам, дитя мое! - произнес "праотец Авраам".

   - Ах! - дружным изумленным и разочарованным вздохом вырвалось из груди тридцати девочек.

   - Ах! - радостно, восторженно вздохнула Мурка и как безумная бросилась меня целовать.

   Все головы обернулись ко мне. Все лица выражали одно сплошное недоумение и недовольство, недовольство без конца. Наступила снова тишина. Какая-то зловещая, жуткая... Потянулись секунды казавшиеся минутами, часами целой вечностью для меня.

   И вдруг неистовый вой, не плач, а именно, вой пронесся по классу.

   Аннибал упала курчавой головой на свой пюпитр и завывая диким голосом, без слез, но с отчаянными всхлипываниями, сотрясаясь всем телом.

   Воспитанницы, a madame Роже и "праотец Авраам", испуганные и недоумевающие бросились к ней. Последнему показалось, что он понял истинную причину волнения Африканки. И в то время, как девочки с madame Роже закидывали вопросами рыдающую без слез Римму, учитель с добродушной улыбкой положив руку на кудрявую голову Аннибал и сказал мягким задушевным тоном:

   - Успокойтесь, дитя мое, - я вижу какое сильное впечатление произвело на вас сочинение вашей подруги, но не надо же так распускать свои нервы. Каждый человек должен уметь владеть со...

   Ему не пришлось, однако, докончить фразы.

   Как дикая кошка вскочила на ноги Аннибал и сжимая свои маленькие, но сильные кулаки, пронзительно громко закричала:

   - С чего вы взяли, что я растрогана такой дрянью... Сочинение Гродской - дрянь, гадость! Да. Да! Я не оттого плачу... Совсем не оттого, а... А...А своим мерзким сочинением Гродская... Осмелилась попробовать затемнить славу Диночки... Феечки И... И... И... Этого я никогда не прощу, никогда... никогда...

   И с тем же диким взглядом обезумевшей от злости дикарки, Африканка метнулась со своего места, быстро протолкалась ко мне и встретясь лицом к лицу со мной, крикнула мне в самое лицо во весь голос:

   - Противная уродка, что ты воображаешь! Не быть тебе лучше Диночки - никогда, никогда! Уж покажу я тебе сочинение, будешь помнить меня.

   И как сумасшедшая, не внимая приказанию madame Роже и замечаниям учителя, она выскочила из класса.

  

  

   - Mesdam'очки! Душки! Слушайте меня! Новость! Новость! На черной лестнице сломались перила... Два столбика выпали... Синявки строго-настрого запретят нам ходить в "чертов грот"! Я сама слышала, как "началка" нашей Лидии прекрасной говорила в нижнем коридоре: "Пожалуйста не пускайте детей в площадку четвертого этажа Лидия Павловна". Ей Богу не вру, душки!

   И рыженькая Наташа, выпалив одним духом эту животрепещущую новость, остановилась на мгновение перевести дыхание. Она вся так и кипела, эта рыженькая Наташа. Ее щеки разгорелись, глаза блестели, более чем когда-либо отливали золотом рыжие кудри.

   - Врешь! Ты все это наврала, душка! Поклянись! Вчера еще ходили мимо "чертова грота" и все там было на месте, - послышался чей-то недоверчивый голос.

   - Клянусь mesdam'очки, ей Богу, клянусь, - закрестилась и затрясла кудрями рыженькая Наташа. - Ей Богу, клянусь! - повторила она, - пускай мне единиц завтра не обобраться, пускай в прием в воскресенье не придут, пускай зубы будут болеть целую неделю! Всем, всем этим клянусь вам, душки!

   - Полно дурить, Наталья! Mesdam'очки, да мы ее проверить можем. Бежим на черную лестницу, посмотрим сами, ведь из нашего этажа, в "чертов грот" прекрасно видно, - предложил кто-то.

   - Чего там из нашего этажа смотреть, я и в чертов грот слетаю! - вскричала Грибова, уже собираясь бежать.

   - Гриб! Гриб! Ты мне за недоверие свой розанчик отдашь завтра за чаем, - обидчиво произнесла недовольным голосом Строева.

   - Грибова! Грибуша! Грибишок! Стой, остановись, безумная! - посыпались за убегавшей девочкой смущенные возгласы ее подруг, но Грибова была уже далеко...

   - Гриб, синявки накроют, берегись! - громче всех выкрикнула Наташа и, обернувшись к нам проговорила нерешительным тоном:

   - А что, mesdam'очки, не пробежаться ли нам всем, заодно, к "чертову гроту"? Пропадать так уж всему товариществу разом, за милую душу! Ты что скажешь на это, Фея? - живо обернулась она к Дине

   Колынцева пожала плечами.

   - Ты знаешь меня, Строева, я никогда не шла против класса! Только ведь все равно, весь класс (тут она особенно подчеркнула слово весь и насмешливо посмотрела на меня) весь класс не пойдет с нами. M-lle Гродская предпочтет остаться.

   - Гродскую я и не считаю "нашей", - с убийственной резкостью оборвала Наташа, - ну, mesdames, если идти, так идти!

   - Идем! Идем! - послышалось со всех сторон и вся толпа девочек метнулась из класса.

   - Пойдем и мы, Лиза, - шепнула Мурка, - нельзя отставать от них, а то еще снова в отступницы произведут!

   И рука об руку с Валентиной, мы спешно присоединились к остальным.

   "Чертовым гротом" называлась небольшая площадка на черной лестнице между четвертым и чердачным этажом, с окном, сделанным вровень с полом и никогда не завешивающимся шторой. От площадки этой шло несколько ступеней на чердак и добрую треть площадки занимали дрова, сложенные здесь один Бог знает для какой цели. Днем тут не было ничего особенного, но вечером и ночью, когда в открытое оконце сияла луна, и ее причудливые пятна играя на дровах, на камне пола, казались маленькими живыми существами, здесь было уютно, таинственно и жутко красиво. "Чертовым" же гротом называлась площадка по двум причинам. Здесь был самый высокий пункт "чертовой стремнины", как прозвали институтки высокую и крутую черную лестницу в отличие от "райского пути", лестницы парадной. Огромный и глубокий четырехугольный пролет, образуемый многочисленными изгибами лестницы, открывался из "чертова грота", как настоящая бездна. Институтки, склонные к различным фантастическим выдумкам и необычайным происшествиям, передавали из уст в уста, что когда-то в этой "стремнине" или попросту в пролете лестницы погибла, бросившись в него, дортуарная девушка Алена. Говорили, что призрак Алены бродит на чердаке и плачет и поет, а иногда садится у окна в "чертовом гроте" и громко шепчет на кого-то свои страшные заклятия.

   Разумеется, этого было довольно, чтобы трусливые девочки избегали "чертова грота", но самые отчаянные частенько навещали его из одного удальства, желая отличиться в смелости перед подругами. Ходили туда до "спуска газа" и парочки "коридорных союзов", то есть старших воспитанниц вторых первых классов с их "обожательницами" из средних отделений. Обожание все еще было в большом ходу в институтских стенах. Младшие бегали со старшими, кричали им в след: "Душка, ангел, прелесть, божественная" и по двадцати раз в день подбегали пожелать доброго утра.

   Средние же воспитанницы считали для себя позором "обожать" старших. Они "союзничали" с ними, то есть, клялись им в вечной дружбе, писали им стихи в альбомы, выцарапывали булавкой вензеля старших, а старшие средних на руке, повыше кисти, а главное, устраивали с ними свидания, несмотря на строгое запрещение начальства, и в коридорах, и на церковной паперти, а главное, в "чертовом гроте". О, особенно в "чертовом гроте"! Почти каждый вечер можно было видеть несколько пар таких "союзниц" сидящих на чердачных ступеньках и тихо нашептывающих друг другу клятвы дружбы до гроба, обещание "умереть, но не забыть" союзницу-подругу и тому подобную прочую чепуху...

   И вдруг эти сладкие встречи здесь, в "чертовом гроте", где было всегда так таинственно и прекрасно должны были пресечься! Действительно, два столбика перил лестницы были сломаны и уже должно быть вследствие этого вынуты совсем и огромная зловещая дыра с боку у перил зияла над пролетом.

   При виде этого отверстия я невольно вздрогнула, стоя вместе с другими посреди лестницы, соединяющей наш этаж с площадкой "чертова грота". Вздрогнули и остальные девочки, кто был повпечатлительнее и понервнее... Я видела, как побледнела Валентина, и как обычно спокойный голос Феи произнес с чуть заметным трепетом:

   - Александре Антоновне нечего волноваться. Никто из нас не придет сюда больше. Это слишком опасно.

   - Не ручайся за других Фея. Наталья и Гриб уже наверное прибегут сюда, - произнесла Мурка, а Аннибал с Незабудкой непременно. Они такие отчаянные у нас обе.

   - Аннибал! Незабудка! Римма! Зверева! Слышите? Вы не смеете сюда приходить пока не починят перила. Мы всем классом запрещаем вам это! - зазвучали кругом взволнованные голоса.

   Но к удивлению девочек ни Африканки, ни Незабудки не было между ними.

   - Mesdames! Что это значит, где они обе?! Ведь они вышли из класса вместе с нами! - посыпались недоумевающие вопросы здесь и там.

   - Но ведь они же бежали сюда тоже! Куда они скрылись? Что за глупые шалости, наконец! - уже с раздражением в голосе кричали девочки.

   - Mesdames, звонок к обеду. Вставайте сразу в пары и марш-маршем в столовую. Лидия прекрасная еще у "началки" и в класс не придет за нами, а мы чин-чином, как пай девочки и пойдем кушать ням-ням! Прямо из "чертового грота"! - предложила, ломаясь Грибова, и захохотала во весь голос.

   Все охотно приняли это предложение. Быстро, под оглушительное дребезжанье колокольчика девочки сами выстроились в пары и шаг за шагом стали спускаться с лестницы. Длинные шеренги воспитанниц старших и младших степенно подвигались впереди нас, с удивлением поглядывая на "трешниц", спускавшихся с дортуарного этажа в такое неурочное время.

   Поравнявшись с классным коридором я вдруг вспомнила, что забыла запереть мой пюпитр, что делала каждый раз выходя из класса. В ящике моего стола находились дорогие для меня вещи, показывать которые я ни за что в мире не решилась бы никому, кроме Валентины. Там был портрет моего ненаглядного папы с такой прочувственной надписью, которая трогала до слез каждый раз при чтении его сироту-дочку. Было там и письмо моего дорогого, написанное им в то время, когда он чувствовал уже приближение смерти и адресованное мне. Письмо залитое моими слезами и осыпанное тысячами исступленных от любви, горя и нежности поцелуев. Был альбом со стихами пансионерок madame Рабе и их портреты, подаренные мне. Я берегла все это, как святыню, а особенно драгоценное письмо, завещание моего отца, в котором он со свойственной ему одному кротостью и лаской поучал как надо жить его одинокой, тогда еще совсем маленькой сиротке! Этого письма я не прочла бы даже Мурке, несмотря на то, что так горячо и много любила ее!

   И одна мысль о том, что письмо это, мою святыню могли пробежать чужие глаза любопытных, буквально сводила меня с ума. А я еще была так опрометчива, что не заперла пюпитр.

   - Валя, голубушка, - шепотом произнесла я на ухо моей "пары". - Ты иди в столовую прямо, а я сейчас же вернусь к тебе! Мне надо только забежать в класс на минуту...

   И прежде чем девочка успела меня спросить о причине такой поспешности, я с несвойственной мне стремительностью уже мчалась по классному коридору.

  

  

  

   Я неслась стрелой, так быстро, что добежав до двери "нашего класса", должна была приостановиться на минуту, чтобы перевести дыхание... Тяжело дыша я прислонилась к стене неподалеку от двери, оказавшейся полуоткрытой к моему крайнему удивлению. Неясный шорох вдруг поразил мой слух. Кто-то хозяйничал в классе и переговаривался шепотом, но так громко, что слова, хотя и заглушенные пространством, долетали однако до меня. Это меня поразило немало.

   - Подслушивать дурно и нечестно! - вихрем промелькнула мысль в моей голове и я уже хотела отворить дверь и переступить порог класса, как неожиданный резкий выкрик знакомого голоса поразил меня.

   - Граф Гродский! Такой же урод как и его милейшая дочка! И что за надпись глупейшая на портрете! Ты послушай только Незабудка: "Моей деточке ненаглядной, моей крошке дорогой, моему сокровищу единственному. От всей душой горячо ее любящего папы". Ненаглядное сокровище с губами негритянки и с носом до завтрашнего утра! Ха, ха, ха, ха! Вот так сантимент. А вот и письмо: "Крошке Лизе, когда ей стукнет двенадцать лет.. Слу..."

   Но, тут голос дрогнул и оборвался. Аннибал (это был её голос, это была она) остановилась на полуслове с разинутым от изумления и испуга ртом и дико вытаращенными глазами.

   - Гродская! - крикнула Незабудка и я видела, как краска залила её смущенное лицо.

   Я стояла на пороге класса, трепещущая, взволнованная, потрясенная до глубины души. Должно быть, мое лицо было очень бледно, потому что на лицах Зверевой и Аннибал было написано как будто желание броситься мне на помощь и поддержать меня. Обе девочки стояли около моего пюпитра с отброшенной назад крышкой. Предчувствие не обмануло меня. В руках Аннибал была карточка моего незабвенного папы, Незабудка же держала отцовское письмо...

   Прошла добрая минута по крайней мере, пока я обрела в себе силы и возможность действовать и говорить.

   - Как вам не стыдно! - криком отчаяния и гнева вырвалось из моей груди. - Как вам не стыдно забираться в чужой пюпитр, трогать чужие вещи... Оставьте их!

   И в один миг я бросилась к ним, выхватила драгоценное письмо из рук Незабудки и протянула было руку к Аннибал, чтобы вырвать у неё папин портрет, как неожиданно она отскочила от меня и высоко подняв руку с портретом над головой, закричала своим резким, пронзительным голосом мне в самое ухо:

   - Ты не получишь изображение твоего драгоценного папаши до тех пор, пока не отдашь нам знаменитого сочинения "Путь жизни". Мы с Незабудкой никак не могли его найти. Куда ты запихала его?

   - Но вы с ума сошли распоряжаться моей собственностью! - вне себя от охватившего меня гнева крикнула я.

   - Пожалуйста без скандалов! Давай сочинение или... Или я разорву этот портрет!

   И быстрым движением руки, Аннибал уже готовилась привести свой замысел в исполнение, но я схватила ее за руку и молящим голосом зашептала ей:

   - Оставьте... Не рвите... Пожалуйста... Это самое для меня дорогое... Это... Это...

   Слезы брызнули из моих глаз, но я не вытирала их, я почти не замечала их и стремительно бросилась к пюпитру... В один миг перевернула я пачку аккуратно сложенных в его ящике тетрадок и, вытащив из неё мою последнюю работу, так расхваленную учителем и классом, поспешно подала ее Аннибал.

   - Ага! Подействовало! - захохотала она резким смехом, - небось живо нашлась тетрадка! Ну, получай своего папашу и мы квиты. А сочинение...

   - Вот чего заслуживает ваше сочинение, сиятельная госпожа графиня, - услышала я насмешливый голос Незабудки и, прежде нежели я могла произнести хоть одно слово, Зверева подскочила ко мне, вырвала из моих рук тетрадку и в следующую же минуту от моего "Пути жизни" остались одни только жалкие клочки, дождем посыпавшиеся на крышку пюпитра.

   - Ха, ха, ха, ха! - заливалась новым взрывом громкого смеха Аннибал, - вот тебе и премированное сочиненьице! Повесь его теперь на стену в рамке, поднеси начальнице, прочти на вечере. Ха, ха, ха, ха!

   И она в сопровождении Незабудки, с тем же громким хохотом выскочила из класса, предварительно отвесив мне глубокий насмешливый реверанс, Я слышала еще долго не затихавшие голоса их в коридоре, топанье их ног и непрерывный веселый смех... Слышала и едва решалась поверить тому, что все пережитое мной только что, было не сном, не игрой расстроенного воображения, а действительностью, правдой.

   Я так углубилась в острое и мучительное переживание только что происшедшей сцены, что не заметила как чья-то высокая фигура осторожно вошла в класс, тихо, очевидно, на цыпочках приблизилась ко мне и я очнулась только от прикосновения чьей-то руки к моему плечу.

   - Что с вами, Гродская? Зачем вы здесь, когда весь институт обедает в столовой, и что значат эти клочья бумаги перед вами на столе?

   Лидия Павловна Студнева, неожиданно вошедшая в класс, говорила непривычным ей строгим голосом, её выпуклые глаза смотрели мне в лицо пытливо вопрошающим взглядом.

   - Ага! Бот оно когда может быть возмездие! - мысленно произнеслось в моей голове, - вот когда я могу предать моих врагов и примерно наказать их за причиненное мне горе. Стоит только чистосердечно рассказать обо всем только что происшедшем классной даме и строгая кара постигнет виновных.

   У меня даже сердце забилось в груди от несвойственного ему чувства злостного торжества и недоброй радости... - Сейчас! Сейчас, - мысленно твердила я, наступит минута расплаты и берегитесь Зверева и Аннибал!

   - Зачем вы здесь в такой неурочный час, Гродская? Что же вы не отвечаете мне? - снова зазвучал в моих ушах голос Лидии Павловны, - и скажите же что значат эти разорванные клочки бумаги?

   И так как я все еще продолжала стоять и молчать в неописуемом смятении, Студнева взяла один из лоскутков бумаги и близко поднеся его к своим выпуклым глазам, прочла:

   "III-й класс. Сочинение Гродской. Путь жизни".

   Неожиданность была так велика, что Лидия Павловна как бы онемела от изумления в первую минуту. Потом, все более и более недоумевая спросила снова:

   - Что это значит, Гродская?.. Ваше сочинение?.. Ваше прекрасное сочинение разорвано на мелкие куски? Кто осмелился сделать это?

   "Зверева и Аннибал, Зверева и Аннибал," - хотела я выкрикнуть в голос, криком торжествующей злобы, - "Зверева и Аннибал разорвали его, уничтожили так предательски подло и гнусно!"

   И мои губы раскрылись уже, готовясь произнести ненавистные мне имена девочек. Вдруг, неожиданно, милое, доброе и кроткое лицо моего отца, изображенное на портрете, глянуло на меня своими честными, задумчивыми глазами.

   - Лиза, моя Лиза, будь великодушна, моя любимая, моя родная, - казалось, говорило это лицо, эти глаза, ясные, как у ребенка.

   Вся душа моя затрепетала... Заныла одним горячим желанием доставить приятное дорогому усопшему, который я была уверена смотрел на меня с неба в эти минуты. Ответить добром за зло, великодушием за предательство и подлость, вот что необходимо было сделать сейчас во имя моего папы, - и, опустив глаза на пол и багрово краснея, я прошептала чуть слышно в тот же миг:

   - Я сама порвала мое сочинение. Лидия Павловна - я одна во всем виновата.

   И сердце мое забилось усиленным темпом.

   - Вы порвали сами? Но как же вы осмелились сделать это? - тоном скорее глубокого изумления нежели негодования и гнева строго допрашивала меня воспитательница.

   Я молчала. Только все ниже и ниже клонилась моя голова, только ярче и ярче горел на моих щеках предательский румянец...

   Лидия Павловна довольно спокойная в начале, этой сцены, теперь уже стала заметно волноваться.

   - Гродская! Извольте мне отвечать. Зачем вы порвали ваше сочинение, которое по институтским правилам должно оставаться, вы это знаете прекрасно, до самого конца учебного года? - прозвучал совсем уже сурово её дрогнувший голос...

   Я молчала... Молчала, как рыба и только дышала бурно и тяжело.

   - И зачем, для чего, вы пришли сюда не во время, когда это строго запрещается нашими институтскими правилами? - все более и более волнуясь продолжала свой допрос классная дама.

   Я продолжала молчать... Голова моя начинала кружиться. Глаза застилал знакомый туман...

   - Вы будете мне отвечать или нет? - уже со всем гневно задрожало над моей головой.

   Мои губы сомкнулись плотнее, мои глаза упорнее рассматривали квадратики паркета, закапанные чернилами и мой язык, как одеревенелый, не шевелился во рту.

   - Вы упрямы, Гродская! Это новость! - иронически усмехнулась моя наставница. - Такая прекрасная ученица, так хорошо воспитанная девушка и вдруг! Нет я положительно не узнаю вас сегодня! Какой демон поселился в вас? В последний раз обращаюсь к вам с вопросом: зачем вы разорвали вашу письменную работу и как вы осмелились явиться сюда в запрещенный час? Вы будете отвечать или нет? Берегитесь, Гродская, у меня немало терпения, но и оно может иссякнуть! Извольте же принести чистосердечное раскаяние или вы будете строго наказаны, я не остановлюсь не перед чем!

   И так как я все еще молчала, по-прежнему неподвижно стоя у пюпитра, Лидия Павловна схватила меня за руку и гневно крикнула с покрывшимся теперь багровыми пятнами возбуждения лицом.

   - Передник! Снимите передник сейчас же Гродская, как видите, я умею сдерживать свое слово. Вы останетесь весь день без фартука, а теперь ступайте со мной в столовую обедать!..

   И почти сорвав с меня передник, Лидия Павловна небрежно бросив его на скамейку, стремительно вышла из класса, приказав мне следовать за собой. Большего эффекта, нежели тот, которое произвело мое появление в качестве наказанной "без передника", перед всем институтом вряд ли можно было себе представить! Едва я появилась на пороге столовой, как все головы повернулись ко мне, несколько сот глаз устремились на меня, сотни пар губ зашептали громко:

   - Mesdames! Новенькая наказана! Успела "отличиться"! А еще говорили, что она святоша! Такой же очевидно, "сорванец", как и мы все грешные! - переговаривались воспитанницы чужеземки.

   Я взглянула на Аннибал и Незабудку. Обе девочки сидели, как на иголках, с горящими ушами и пылающими лицами, избегая моего взгляда. Очевидно, совесть их подсказывала обеим, каким образом я очутилась в роли наказанной. Зато другие ровно ничего не понимая, хлопали глазами, изумленно глядели на меня. У Валентины Муриной в её лучистых глазках стояли слезы и вот, вот казалось каждую минуту, что она разрыдается навзрыд...

   - Что с тобой случилось Лиза? Почему тебя наказали? - дрожащим голосом обратилась она ко мне.

   Я хотела отвечать ей наскоро выдуманную мной причину, но судьба, очевидно, сжалившись над бедной Ло, избавила ее от новой лжи, такой ненужной и бесполезной.

   Около нашего стола точно из-под земли выросла Лидия Павловна и строгим голосом проговорила так громко, что ее могли с успехом слышать, и два остальные стола "третьих"...

   - Не удивляйтесь, дети! Гродская наказана мной за то, что она осмелилась разорвать свое сочинение по русскому языку и отказалась объяснить мотивы этого поступка. Вы видите, что и к хорошим и к дурным воспитанницам я одинаково бываю справедлива, и наказываю наравне, тех и других, поскольку они заслуживают этого! - торжественно заключила свою речь Студнева и отошла к своему обычному месту за первым столом.

  

  

   Ночь... Тишина... Полная тишина царит в длинном полутемном дортуаре. Коридорный ночник еле мерцает за матовым окном. Впрочем, он едва ли необходим сегодня. Полный месяц бродит по небу и лучи его назойливо пробиваются сквозь темно-синюю штору окна. Белые пятна луны играют на полу дортуара, на чисто, выбеленных, окрашенных клеевой краской стенах, на темных нанковых одеялах и на лицах крепко спящих девочек в этот полуночный час. Что все они спят крепко, в этом я не сомневаюсь. Легкий храп, короткие обрывистые фраз спросонок, неровный вздох, то и дело вылетающие то из одного, то из другого угла спальни, свидетельствуют об этом крепком глубоком сне. Подле меня, заложив, по обыкновению, над головой свои худенькие ручки спит Мурка... Она дышит неровно и глубоко, изредка всхлипывает судорожно, точно плачет...

   Бедная Мурка! Как я измучила ее за весь сегодняшний день, помимо собственной воли! Не смотря на все приставания и вопросы девочки по