Чарская Лидия Алексеевна - Некрасивая

царица, ты мокрая курица, вот ты кто! - совсем неожиданно присовокупила она под дружный веселый хохот подруг и спрыгнула с шумом со своего табурета.

   - Тише! Madame Роже идет! Тише! Расходитесь скорее, а то опять нам влетит... - засуетилась рыженькая Наташа и первая порхнула в дортуар. За ней бросились и остальные. Умывальная опустела разом. Я и Фея остались в ней одни. Смущенно подошла я к моей заступнице и тихо, робко проговорила:

   - Благодарю вас, что постояли за меня. Вы не можете себе представить, как я глубоко признательна вам за это!

   Фея вскинула на меня изумленным взглядом. Ее холодные спокойные глаза слабо блестели при свете газа. Не глядя на меня и продолжая заплетать в косу роскошные пряди своих пепельных волос, она проговорила своим ровным голосом, чуждым всякой насмешки и неприязни:

   - Не стоит благодарности. Каждая точно так же поступила бы на моем месте. Я не могу сочувствовать этой глупой и пошлой привычке "травить" новеньких, достойной одних разве малышей, седьмушек. Но это еще не значит, что я сочувствую вам или вас жалею. Ваш утренний поступок мне также точно глубоко несимпатичен как и другим, - и равнодушно взглянув мне в глаза теми же спокойными глазами, она, не дав мне произнести в мое оправдание ни одного слова, исчезла из комнаты красивая и легкая, как мечта...

  

  

   - Спокоиной ночи.

   - Bonne nuit, enfants! Dormez bien! (Спокойной ночи, дети! Спите спокойно!) - прозвучал в тишине дортуара голос madame Роже, успевшей сменить свое синее форменное платье на просторный капот из мягкой персидской материи и на удобные ночные туфли.

   Она скользила по широким промежуткам дортуара между кроватями воспитанниц и торопила их укладываться спать. Потухли вскоре газовые рожки и дортуар погрузился в приятную для глаз полутьму. Только электрические фонари с улиц, да небольшие лампочки-ночники, горевшие всю ночь в коридоре проникали сюда слабым мерцающим светом: одни, через спущенные шторы, другие, через матовые стекла окон, выходящие в коридор.

   Девочки лежали в своих кроватях, в широких кофтах, с безобразно-длинными рукавами, с остроконечными полотняными чепчиками, на головах. На прощальное приветствие классной дамы они ответили дружным хором: Bonne nuit, madame! (Спокойной ночи, мадам)! После чего абсолютная тишина воцарилась в огромной спальне.

   Я лежала на узкой и жесткой настоящей "казенной" постели, под нанковым одеялом, которое едва ли могло хоть сколько-нибудь придать теплоты и пробегала в памяти только что прошедший для меня день, такой богатый событиями и такой для меня тяжелый и печальный! Около меня лежала незнакомая девочка, лицо которой я не могла разглядеть в темноте. Через несколько постелей, кто-то возился с подушками, ворча себе под нос:

   - Камни... Голову продавить можно... Противная казенщина... Хоть бы тетерьковым пером набили подушки, если пуху жалко, а то вот попробовать подпороть наволочку - песок посыплется и камни. Как Бог свят!

   - Аннибал, несносная! Дай спать пожалуйста, - послышался чей-то недовольный возглас в то время, как кто-то фыркнул на дальнем конце дортуара, всей душой сочувствуя воркотне.

   - Спи, пожалуйста! Разве я тебе мешаю, - невозмутимым голосом отозвалась Африканка, продолжая глухую возню с подушками.

   - Молчи и ложись, Аннибал! - снова крикнул из своего угла задорный голос Незабудки.

   - Не могу я ложиться! По мне блоха прыгает! Ложись сама, если хочешь! - откликается Римма. - Как Бог свят, блоха!

   - Ха, ха, ха! - закатилась смехом рыженькая Наташа. - Аннибал хочет укусить блоху!

   Кто-то рядом с ней фыркнул снова. Кто-то прыснул в подушку. Дверь соседней комнаты отворилась и madame Роже с папильотками на седых кудрях предстала на пороге.

   - Mesdames! спать! Сейчас же спать или я буду записывать за разговоры! - рассерженным голосом проговорила она на своем родном языке.

   - Я сплю! - крикнула Аннибал, мгновенно проваливаясь куда-то кудлатой, курчавой головой.

   - Аннибал! Вы записаны первой! - прозвучала гневная французская фраза.

   - Апчхи! - умышленно громко чихнула Аннибал и выдержав минутную паузу проговорила как ни в чем не бывало:

   - Будьте здоровы, Римма! Сто тысяч на мелкие расходы, желаю вам от души.

   Дружный взрыв хохота приветствовал эту неожиданную выходку шалуньи.

   - Но вы с ума сошли, Аннибал! Вставайте тотчас же и становитесь к печке! Вы будете наказаны до одиннадцати часов, - гневно сыпались из уст madame Роже французские фразы.

   И быстрыми шагами она приблизилась к постели провинившейся девочки.

   На этой постели в самой спокойной позе, подложив руку под голову Римма лежала с плотно сомкнутыми глазами. Изо рта девочки вылетал сладкий храп. Аннибал притворялась так искусно, что невольно привела в заблуждение и саму madame Роже. Классная дама постояла с минуту над ровно и мерно похрапывающей шалуньей, потом пожала в глубоком недоумении плечами и еще раз, приказав шепотом девочкам не шалить и не болтать, снова скрылась в свою комнату, где ее ждал обычный скромный "собственный" ужин. Теперь наступила полная тишина, Аннибал надоело потешать публику и она вскоре, уснула самым благонамеренным образом. Постепенно и все остальные воспитанницы последовали ее примеру. Мне же упорно не спалось в этот вечер. Легкий шелест привлек мое внимание и заставил меня повернуть голову на соседнюю кровать. Девочки, спавшей со мной рядом, на постели не было. Она стояла в промежутке между двух кроватей на голом полу, босая, в одной сорочке и отбивала земные поклоны один за другим. Свет коридорного ночника слабо освещал ее лицо длинное худое и некрасивое с парой темных глаз показавшимися мне такими большими и печальными в полутьме.

   Девочка молилась. Ее губы шептали что-то...

   Это худое длинное лицо и жиденькая косичка, болтавшаяся за спиной с выдающимися острыми лопатками напомнили мне что-то милое, близкое, родное...

   - Валя Мурина! - сорвалось из моих губ помимо воли, и я окончательно узнала кроткую Мурку в моей неожиданной соседке. Она повернула ко мне голову, чуть-чуть кивнула мне и тотчас же снова в земном поклоне склонилась на пол. Не желая мешать ей молиться, я повернулась на другой бок и всеми силами пыталась уснуть. Но увы! Сон бежал моих глаз сегодня. Мое сердце еще билось не будучи в состоянии затихнуть после нанесенной обиды.

   Ну пусть эта Аннибал по своей наивности и дикости обижает меня, пускай шалунья Грибова, хохотушка Строева и насмешница Незабудка, ну, а Фея?.. Эта гордая симпатичная девочка, с таким благо родным лицом зачем же она так презрительно обращалась со мной в умывальной. Ее жесткая фраза: "Ваш глубоко несимпатичный поступок" еще до сих пор звучит в моих ушах. И Боже мой! сколько презрения и холодности было в ней! За что? За что?

   Я зарылась горячим лицом в подушку, я пыталась прогнать навязчивые болезненные воспоминания, но от этого они делались точно нарочно, в двое мучительнее и острее...

   - Лизочка! Ты опять плачешь? - услышала я прерывистый шепот у моего уха, и подняла голову. Вся собравшись в комочек, босая, в одной сорочке, сидела на краю моей постели Мурка. Ее худенькие руки гладили мои плечи и спину, её сияющие и в темноте лучившиеся глаза тревожно и ласково впивались мне в лицо мягким любящим взглядом.

   - Лиза, милая, кто тебя обидел? Не плачь, Лиза, расскажи-ка скорее! Тебя опять "травили", наши? Да? Будь же откровенна со мной! Как досадно, что меня не было здесь. Я бегала в младший дортуар к сестренке. Знаешь, y меня маленькая сестра в "седмушках". Ей всего девять лет. Аллочкой зовут, спешная такая, нос пуговкой, глаза как y куклы, лилового цвета, ее весь институт боготворит. Куклой, так и зовут. Балуют напропалую мою Альку. Совсем избаловалась девчурка! Ну, да не в ней дело, a вот ты... Ты... Говори же, рассказывай! Что случилось с тобой, Лиза? - И низко, низко наклоняясь к моему лицу, милая девочка пытливо всматривалась в него озабоченными глазами.

   Я поспешила уверить ее, что не плачу и тем же взволнованно-прерывистым шепотом рассказала ей и про историю в умывальной, и про дикую выходку Аннибал. Она внимательно слушала меня, кивала своей черной головкой, поглаживала в своих теплых руках, мои захолодевшие от волнения пальцы, потом заговорила тихо-тихо:

   - Ты на Римму не сердись. Она не со зла ведь, Лизочка, - она не злая, только необузданная и дикая какая-то. Ее Фея к тому же усмирить может. Одним взглядом, одним словом. Африканка Фею больше всех в мире любит и бегает за ней по пятам, как собачка. И Грибова и Строева тоже далеко не дурные девочки. На них добрым словом повлиять всегда можно. Они только шалуньи страшные... Незабудка - та хуже. Незабудка так уколоть сумеет... Так больно по самолюбию в другой раз хлестнет, но и ее образумить можно... А вот Фея...

   Тут Валя запнулась и покачала головой.

   - Фея? Разве она, недобрая, Валя? - спросила я.

   - Нет, не то... Может быть и добрая она, Лиза я не знаю, - еще тише и раздельнее, точно что-то соображая заговорила девочка, - но только этой доброты ее не видно в другой раз. И не показывает она ее, такая она вся гордая, холодная, красивая и так распорядиться всегда умеет во время от шалостей остановить других. И слушают все, как взрослую... Ты заметила, да? И никогда ни солжет, не выгородится из беды и великодушная, помогает многим... Только холодная какая-то странная... Весной у нас воспитанница умерла, хорошая такая девочка, дружна была с Феей. Кроткая, ласковая. Жаль было ее всем безумно. Все плакали: и начальница и инспектриса и классные дамы, а о нас всех и говорить нечего. Рекой разливались на отпевании. То и дело то ту, то другую из церкви выводили. А Фея, Дина Колынцева стоит, как ни в чем не бывало. Бледная, но спокойная, как всегда. И недовольно поглядывала на тех, которые ходу богослужения слезами мешали. А на другой день матери покойницы письмо послала, - что так мол и так, хот умерла Люся Марликовская, ваша дочка, но она Дина Колынцева никогда не забудет самой покойной и если, что понадобится когда либо осиротевшей и небогатой госпоже Марликовской, она Дина всегда чем может, пособит ей. Она ведь богатая, важная - Фея, у нее отец придворный генерал, и все родственники аристократы. А Люси покойной семья бедная-разбедная и ребят как и у нас дома куча. Через месяц мальчика, Люсиного братишку, папа Динин в корпус на казенный счет определил Дина упросила, а через полгода еще двух сестер в институты. Вот она какая наша Фея! А о письме ни слова, его сама тогда же Марликовская со слезами начальнице показывала и Дину ангелом Божиим называла.

   - Ты ее любишь Мурочка? - спросила я, невольно пораженная ее рассказами.

   - Я всех люблю, - горячо подхватила девочка, - и тебя и Дину и Аннибал и Незабудку и рыжую Наташу и Грибову. Бог велел любить всех, и за всех молиться, - еще горячее заключила она.

   - Ты и молилась за всех сейчас, Мурочка?

   - За тебя молилась! - проговорила она, - сейчас только за тебя, Лиза! - Просила, чтобы Бог милосердный помог тебе привыкнуть к нам поскорее, к нашей жизни, чтобы ты сблизилась скорее с девочками, чтобы они полюбили тебя!

   - Они не полюбят меня Мура. Никогда! Никогда! - вырвалось у меня стоном горечи из груди.

   - Полюбят, - если Бог захочет - то полюбят, Лиза. Ведь я же люблю тебя!

   - Любишь, а подругой моей не хочешь быть! - невольным упреком сорвалось с моих губ.

   Валя вся встрепенулась, заволновалась. Схватила меня за руку и заговорила спешно, спешно; - Лиза, Лизочка! Пойми меня, пойми, пойми! Голубонька, душка, милая! Пожалуйста, Лиза! Слушай, сейчас ты несчастна - и я буду около, тебя, утешать тебя и успокаивать пока ты не почувствуешь себя счастливой, а потом подойду к другой девочке, тоже печальной, огорченной или одинокой и ее утешать и ласкать буду, пока и ей на душе не станет лучше, светлее. С веселыми и счастливыми мне, нечего делать. С несчастными мне легче как-то! Их успокоить, добиться от них улыбки, доверия - ведь это так хорошо! Ведь и Христос так учил: "Придите ко мне все труждающиеся и обремененные и я успокою вас". Так и мы...Мы все должны поступать по Его примеру. Он наш учитель и Бог. Вот почему я не могу примкнуть к одной подруге, утешать и радовать ее, когда в других уголках нашего здания есть еще более несчастные, нуждающиеся в утешении девочки, нежели она. Понимаешь ли ты меня теперь, Лиза?

   О, да, я поняла тебя, милая, милая худенькая девочка с таким всегда некрасивым лицом, а теперь ставшая почти прекрасной вследствие выражения святого восторга, заигравшего в нем!

   Ее кроткие глаза казались теперь еще более кроткими и чудесными и лучились, как звезды. Такими глазами должны смотреть небесные ангелы в Пречистое лицо своего Творца. И меня потянуло к этим глазам, к этому лицу, и на душе стало вдруг легко и радостно как в светлый праздник.

   - Мура, дорогая, добрая Мура! - прошептала я, и обняв девочку за ее худенькие плечи, крепко поцеловала ее.

   - Грибова, дрянь этакая, отдай мне мою тетрадку, я madame Роже пожалуюсь! - закричал кто-то во сне на дальнем конце спальни. С ближайшей постели поднялась всклокоченная рыжая голова Строевой, казавшаяся червонно-золотой в обманчивом свете ночника.

   - Mesdames! Кто это шепчется по ночам! Спать не дает! - ворчливо буркнул сонный голос и повозившись немного всклокоченная головка снова повалилась на подушку с очевидным намерением продолжать снова прерванный сон.

   - Спокойной ночи, Лиза! Спи хорошенько. И не тоскуй больше, - наскоро целуя меня, произнесла Мурка и ловко прыгнула прямо с моей постели в свою, не ступая босыми ногами на пол.

   - Спокойной ночи, милая, милая Валя! - отвечала я и стала плотно кутаться в холодное, неуклюжее нанковое одеяло.

   - Слушай Лиза, а ты не молишься разве перед сном? - через минутное молчание услышала я снова знакомый голос.

   Я густо покраснела в темноте, точно уличенная на самом месте преступлении. Я имела привычку молиться утром и вечером, но сегодня, взволнованная десятком новых впечатлений, я совершенно упустила из памяти сделать это. Ни слова не говоря, я поднялась на своей постели и завернувшись в нанковое одеяло, стоя на коленях, прочла все молитвы, которые только знала, перед крошечной "собственной" иконой Божией Матери, привезенной мной из дома и повешенной к изголовью кровати. По окончании молитвы, я перекрестила подушку, поцеловала образок и, перегнувшись через промежуток, разделявший мою постель от постели Муриной, взглянула на девочку. Она еще не спала. Подложив под голову худенькие ручонки, Валентина лежала вглядываясь в полумрак дортуара и ее лучистый взгляд улыбался кротко и светло.

   - Ну видишь, теперь тебе еще легче на душе станет! - проговорила она и протянула мне руку. - Я решила, Лиза, быть с тобой как можно больше, пока ты еще чужая здесь, - услышала я ее милый голосок и поцеловав добрую девочку улеглась в постель с облегченной и успокоенной душой. Молитва и Валя подкрепили меня...

  

  

   - Графиня Гродская! Пожалуйте в залу! К вам пришли родные!

   Я услышала эту фразу через три дня моего поступления в институт. Было воскресенье.

   Воспитанницы с утра одетые в чистые более нарядные нежели в будни, с многочисленными складочками передники, в батистовые рукавчики и пелеринки ходили в церковь, находившуюся в третьем этаже институтского здания. После чаю в столовой был подан праздничный завтрак с горячей кулебякой, добавочным блюдом и кофе. Теперь вернувшись из столовой они все чинно расселись группами и парами в классе. Одни приготовляли уроки на понедельник, другие читали книги, третьи переговаривались с подругами, в ожидании счастливой минуты, когда прибежит маленькая "шестушка", (шестые дежурили в приеме в назначенные часы) и позовет на свидание к родным.

   Я сидела над тетрадкой французских переводов, когда неожиданный незнакомый и звонкий детский голосок позвал меня.

   - Графиня Гродская, в прием! - И маленькая шустрая девчурка с бойким ребяческим личиком, наскоро отвесила мне книксен и помчалась дальше.

   С шибко забившимся сердцем поднялась я с парты, спрятала тетрадь в пюпитр или тируар, как назывались ящики учебных столов на языке институток и поспешила в зал.

   - Должно быть, бабушка, приехала проститься! - вихрем пронеслось в моих мыслях и не без обычного трепета в ожидании свидания с ней, я вошла в "прием".

   Огромную институтскую залу было трудно узнать в этот час, так ее преобразила присутствовавшая в ней пестрая толпа посетителей.

   По четвергам и воскресеньям здесь были и нарядные светские дамы в светлых и темных визитных пышных туалетах, были и скромно одетые женщины были и дети, пришедшие вместе с родителями и родственниками навестить своих сестер институток. Здесь и там мелькали сюртуки и мундиры военных, отцов, братьев, дедушек и дядей, навещавших маленьких затворниц. Генеральские эполеты, красивые расшитые формы молодежи, скромная одежда братьев кадет и других учеников столичных учебных заведений, все это запестрило и замелькало в моих глазах, непривычных к подобному зрелищу. В зале стоял гул от нескольких десятков, если не сотней голосов, и от этого гула уши и голова моя наполнились звоном, а глаза застлались туманом, сквозь который я едва-едва могла бы отыскать знакомое лицо бабушки, приехавшей ко мне.

   - Ло, дитя мое, я едва вас узнала! - услышала я знакомый голос и сразу увидела ее. Она стояла на самом видном месте посреди залы, в своем обычном сером шелковом платье, с ослепительным воротничком вокруг шеи и с высоко, искусно приглаженными снежно-белыми волосами. Из-за бабушки желтело высохшее и желтое как лимон лицо Зи, из-под руки которой торчала умная мордочка Ни. Ее черные, как живые коринки бегающие глазки и белые ушки были очаровательны. При виде меня, Зи, закивала головой и высунула свои огромные как клыки зубы, очевидно желая приветствовать меня одной из самых любезных ее улыбок. Что же касается до Ни... то...

   Силы небесные! Что сделалось с маленькой собачонкой. Начать с того, что она залилась радостным лаем, задвигала ушами, завертела хвостом и стала рваться, как угорелая из цепко державших ее рук бабушкиной приживалки всем своим собачьим существом, порываясь ко мне.

   Милая маленькая Ни! А я и не знала, что ты меня так любишь! Я и не подозревала что ты признаешь в этой безобразной неуклюжей институтке свою прежнюю знакомку Ло! Милая, маленькая Ни, спасибо тебе за твое доброе, преданное собачье сердце. И я стремительно бросилась навстречу приветствовавшей меня громким лаем болонке. Едва только я приблизилась к ней, как Ни, сделала отчаянное движение, кубарем скатилась с рук компаньонки и с тем же заливистым лаем, перешедшим в тихий, радостный и пронзительный визг, бросилась ко мне. Я невольно наклонилась к собаке и в тот же миг розовый язычок Ни прошелся по моим рукам, щекам, лбу и шее.

   Я подхватила ее все еще тихо подвизгивающую от радости встречи на руки и прижимая к груди, подошла к бабушке.

   - Добрый день! - произнесла я и целуя руку графини. Потом пожала всегда холодные и влажные даже сквозь перчатку пальцы Зи. Бабушка поцеловала меня в лоб и опустилась в кресло, обитое зеленым репсом и стоявшее под портретом одного из покойных царей. Зи поместилась на стуле рядом, я, не выпуская Ни из рук, на другом.

   - Милая Ло, - начала бабушка, - лишь только счастливый визг Ни прекратился и все мы притихли, в ожидании ее первого слова на своих местах.

   - Милая Ло, повторила бабушка, - я завтра уезжаю на всю зиму до весны за границу. Зи, поедет со мной. Вы проведете все время до мая одна, в институте. А первого мая или несколько позднее Зи приедет за вами и отвезет вас в Швейцарию, где я буду ждать вас обеих, а сейчас вы позовете вашу классную даму, я хочу вручить ей сумму денег, необходимую для молодой девушки ваших лет, когда ее родные уезжают далеко. Кроме того, я желала бы спросить ее, кстати, о ваших успехах и о впечатлении полученном ею от вас. Которая из ваших дам дежурит сегодня? - Закончив свою плавную, как журчащий ручей текущую речь, обратилась ко мне бабушка с вопросом.

   - Лидия Павловна Студнева, дама немецкого дежурства, - отвечала я и голос мой почему-то предательски дрогнул.

   "Вот-вот, показалось мне" - сейчас Лидия Павловна подойдет и скажет бабушке, что не смотря на то, что я учусь хорошо и выдержала экзамены прекрасно, класс не выносит меня, не терпит и мне станет от ее слов так мучительно-стыдно на душе, хоть сквозь землю провалиться. И едва чувствуя ноги под собой я передала Ни, бабушкиной спутнице и поторопилась подойти к высокой, стройной лет тридцати пяти даме, в синем платье с сухими как у цыганки черными волосами и серыми немного выпуклыми, глазами на худощавом энергичном и красивом лице.

   - Лидия Павловна, моя бабушка, просит вас пойти к ней переговорить по делу! - делая по правилу институтского устава реверанс фрейлейн Студневой - произнесла я. Она тотчас же отложила вязанье, которым занималась дежуря в зале и, слегка обняв меня за плечи, пошла со мной по приемной.

   - Ваша внучка, графиня - прекрасная девочка, - заговорила Студнева через две минуты, почтительно склоняясь перед бабушкой, - экзамены она выдержала блестяще и манеры ее не оставляют желать ничего лучшего. Вообще все начальство с Александрой Платоновной во главе и мы скромные служащие очень-очень довольны вашей девочкой! - заключила она, ласково улыбнувшись мне подбодряющей улыбкой. Бабушка положила мне руку на плечо и произнесла со своим обычным спокойствием в голосе:

   - Очень рада Ло, что вы заслужили такой лестный отзыв в короткое время. Надеюсь что мнение о вас начальства не изменится и дальнейшее время вашего пребывания здесь, а теперь я попрошу вас, cherХ mademoiselle, принять на себя труд взять деньги назначенные мной Ло на ее маленькие потребности и распоряжаться ими, так как, вероятно, крупных сумм девочкам не полагается иметь на руках, - обратилась бабушка к Лидии Павловне и вручила ей небольшой конверт.

   Затем она подала руку классной даме, и когда та отошла от нас, стала собираться домой. Отыскивая бабушкину муфту, на которой успела улечься Ни, я вдруг почувствовала чей-то пристальный взгляд, устремленный на меня.

   Взглянула и вспыхнула от смущения и обиды. Большие лукавые и насмешливые глаза Незабудки, очутившейся с нами совсем неожиданно по соседству, впились мне пристальным, взглядом в лицо. Другая пара глаз таких же голубых и красивых, как две капли воды похожие на глаза Оли Зверевой также беззастенчиво и насмешливо, в свою очередь, рассматривали меня. Около Незабудки сидел розовый упитанный пятнадцатилетней кадетик, очевидно её родной брат и оба они, глядя на меня бойко и оживленно о чем-то шептались. Но вот поднялась бабушка, собираясь уходить. За ней Зи и мы все направились к двери. Проходя мимо скамейки занимаемой Незабудкой и её братом, я услышала относившиеся бесспорно по моему адресу произнесенные маленькой насмешницей стишки:

   Умница разумница,

   Об этом знает вся улица

   Петух да курица

   Поп Ермошка,

   Да я немножко...

   И тот же насмешливый голос прибавил еще тише, но так чтобы я могла услышать однако, обращаясь к соседу-кадетику.

   - Послушай, Мишук, разгадай ты мне загадку: когда ум бывает глупым, как пробка?

   И давящийся от смеха звонкий шепот мальчика, отвечал не медля ни минуты сестре:

   - Когда он бывает в графине!

   И оба и кадетик и Незабудка так и залились при этом торжествующим смехом.

   Шутка была плоска и неостроумна, совсем ребяческая шутка, в сущности, но она почему-то уколола меня, залила мое лицо румянцем, а сердце обидой. Я не могла однако не понять тут же что злою выходкой Незабудки руководила, исключительно, зависть. Девочка не могла не услышать похвал, расточаемых на мой счет Лидией Павловной и расплачивалась за них теперь по-своему. Но... Мне все-таки было очень больно выносить все эти незаслуженные обиды, так нестерпимо больно, что моя маленькая душа разрывалась на тысячи кусков.

   И краску волнения и затуманенные слезами глаза, бабушка приписала моему волнению вследствие предстоящей разлуки с ней.

   - У вас доброе сердце, Ло и вы заслуживаете всяческой похвалы и поощрения! - говорила она, стоя на верхней площадке лестницы, вся высокая, красивая, величественная, как королева. - Я буду спокойна за вас, - положив мне опять свою стянутую лайковой перчаткой руку на плечо, - знаю, что оставляю порядочную, хорошо воспитанную девочку, которая не уронит никаким предосудительным поступком высокочтимое имя своего отца. Ло, дитя мое, вы хорошо поняли меня. Неправда ли?

   Я молча наклонила голову вместо ответа, не находя в себе силы отвечать и думала в эти минуты, свою скорбную думу: "Сейчас бабушка поцелует меня в лоб, перекрестит и начнет спускаться с лестницы с тем, чтобы уехать от меня надолго, очень надолго, а я останусь здесь, одна, непонятая, одинокая среди толпы чужих девочек, враждебно настроенных ко мне, насмешливых, злых... Как не холодна была всегда со мной бабушка, но все же она мне близкая, родная, единственный "свой" человек, оставшийся у меня на земле. И вот она уезжает... Оставляет меня одну с моей тоской, с моим страданьем...

   И эта разлука с последним близким мне в мире существом показалась мне до того чудовищной и невозможной, что не отдавая себе хорошенько отчета в моем поступке, я бросилась к бабушке, вся дрожащая исступленная и, схватив её руки и покрывая их бурными поцелуями, роняла, как в полусне:

   - Бабушка! Милая! Дорогая! Не оставляйте меня здесь! Возьмите с собой! Я буду прилежной и послушной... И там с вами... Мне тяжело... Мне больно... Мне грустно... О, возьмите, возьмите меня!

   Я сама, не узнавала себя. Обычно сдержанная, умеющая владеть собой я вся трепетала сейчас как птица... Мое сердце билось... В эти минуты я чувствовала, что люблю мою бабушку, холодную, важную, строгую бабушку, которая называет меня странным именем Ло, говорит мне "вы" и никогда не ласкает меня и которую я до сих пор только беспричинно, странно, боялась... Но сейчас, сейчас эта бабушка дороже мне жизни и если она не приласкает и не поймет меня, мое бедное детское сердчишко разорвется от горя и тоски.

   - Ло, дитя мое, что с вами? - услышала я тот же всегда ровный спокойный голос над моим ухом и рука бабушки ласково провела по моим волосам.

   Этот ровный голос, эта обидная сдержанная ласка подействовали на меня, как ушат воды, вылитый на голову и тотчас же вернули меня к прежнему спокойствию. Я как-то сразу затихла, замерла... Бабушка меня любит, заботится обо мне, но бабушка не понимает и никогда не поймет меня в своей жизни! Бедная Ло, тебе суждено остаться одинокой! Эта мысль вихрем проносилась в моей голове, пока бабушка говорила мне о том, как необходимо для молодой девушки уметь сдерживать свои порывы.

   - Подумайте же Ло, если все мы вдруг стали бы причитать, говорить необдуманные глупости и высказывать нелепые желания, чтобы было тогда? И чем бы мы отличались тогда от дикарей? Будьте же умницей, Ло, и помните, что человеку необходимо постоянно работать над собой и совершенствоваться, чтобы не быть в тягость своим ближним.

   О, конечно, она была права бабушка, я не хотела быть никому в тягость и поэтому решила тут же научить сдерживать себя.

   И странное дело! Острая боль в сердце прошла настолько, что она совершенно спокойно простилась с бабушкой, с Зи, и только две случайные слезинки упали на шелковистое ушко Ни, лизнувшей в последний раз мою похолодевшую руку.

   Все кончилось с этой минуты. Шелест шуршащего бабушкиного платья затих вдалеке и теперь дурнушка Ло, вступила самостоятельно на новую ступень своей жизни.

  

  

   - Meadames, к завтрашнему дню "Спичке" урока не готовить! Бог знает, до чего он дошел - по двадцати страниц задает! Статочное ли это дело! Мы не в старшем классе, чтобы полкниги долбить! - И Ляля Грибова самая предприимчивая и отчаянная девица изо всех "трешниц", если не считать дикарку Аннибал, высоко подбросив кверху учебник истории, испустила воинственный крик, каким должно быть, вопили когда-то краснокожие в девственных прериях.

   - Ведь толком же говорили, что у нас на пятницу уроков кучи, а он все-таки задал целую массу из истории, противный. Подло это! - хорохорилась рыженькая Наташа, сверкая глазами и заметно сердясь.

   - И откуда прыти понабрался, - вскакивая на кафедру и усаживаясь на её столе как на стуле, спустив ноги через края и болтая ими, кричала Аннибал.

   - Раньше был тише воды, ниже травы, задавал мало, спрашивал по-божески, отметки ставил добро, а тут взял да и начал ехидничать. Из спички превратился в змею, - хорохорилась Римма.

   - Не в змею, а в тигра лютого, - поправил кто-то.

   - Много чести. Слишком благородно для него! Просто, в шакала!

   - В гиену полосатую!

   - В волка!

   - В крысу!

   - В злого филина - посыпались со всех сторон сердитые наименования рассердившихся институток.

   - А я знаю отчего Спичка испортился! - снова вынырнула из толпы рыженькая Строева.

   - Ну!

   - Он, душки, с Монаховым, сдружился с "Теоремой" нашим и потом, с физикантом "Мужиком". Разговаривает с ними в учительской, каждую переменку, ей Богу, сама видала! - И. Наташа тряхнув рыженькой головкой закрестилась на икону, висевшую в углу

   - Не ври, пожалуйста, рыжонок, он и с Марсом дружит, - поправила девочку Незабудка.

   - А разве это хорошо? Инспекторская дружба все равно, если бы я с "началкой" нашей по коридорам ходить стала! Подлизывание одно!

   - Или с Федором истопником!

   - Фи, что за сравнения? Бр-р-р! Какая проза!

   Девочки фыркнули, и расхохотались. Сконфуженная Наташа сошла с кафедры и только Аннибал, по-прежнему сидела на столе и болтала ногами, одетыми в грубые казенные нитяные чулки и стоптанные прюнелевые ботинки с дыркой у носка на одной, и свернутым каблуком на другой.

   - Ну так и решим разом, - кричала она размахивая руками: урока истории завтра не учить. Спичка - спросит: молчок. Пусть хоть взбесится, заорет - ни слова. Так и так, трудно, мол, не выучили, не успели. Одна за всех, и все за одну. Пусть "колы" и "пары" летят, не сдаваться! Идет?

   - Идет! Идет! отозвалось кругом как эхо.

   - Ну смотрите же, кто против класса - тот отступник. Слышали все?

   - Все! Все! - снова подхватило эхо.

   Я стояла в углу у окна только что вернувшись из приема и не пропустила ни одного слова, ни одной фразы из всего сказанного. Воспитанницы волновались. Я видела их разгоряченные лица, их сверкающие глаза. Среди них, однако, не было ни Феи, ни Мурки.

   Я еще не успела подумать, где могли находиться они, интересовавшие меня, девочки, как неожиданно растворилась дверь и в класс вошла Дина, своей красивой необычайно легкой походкой.

   - В чем дело? Что за сборище? - высоко подняв темные брови, спросила она.

   - Диночка, душка, божество ты мое! - подойди ко мне на минутку. Слушай, что мы решили - и Аннибал тянула свои сильные смуглые руки на встречу подруге.

   - Спичке бенефис завтра. На все вопросы ни слова. Молчок. Начнет спрашивать - отречься, - торопливо в свою очередь роняла Ляля Грибова схватывая Фею за руку и втаскивая ее в общую толпу.

   - Грибова, отстань! Что за манеры, - нахмурясь и досадливо краснея, произнесла Фея, - у меня есть ноги, сама подойду. Аннибал у тебя дыра на ботинке, - брезгливо повела она взглядом на далеко не изящные ноги Аннибал.

   - Дыра! Где дыра? Ах, да! Правда дыра! Наплевать на дыру, - небрежно роняла африканка, - не удостоив даже взглядом своей обуви, - а ты Диночка скажи лучше какого ты мнения обо всем этом?

   - Самого нелестного, разумеется! - усмехнулась красавица Дина, - Бертеньев задал много, правда, но все это очень легко запомнить, при желании, и я решительно сейчас не понимаю вас... Такие большие и такие глупые девочки, - вздумали ни с того ни с сего отказываться от урока.

   - Колынцева! Не смейте браниться. Вы с ума сошли! - послышался чей-то обиженный голос.

   - Умна видно очень! - вторил ему другой.

   - Первая ученица и воображает! - звенел третий.

   - Зазналась! Царица какая!

   - Сами виноваты. Произвели в Феи! - дрожали волнением и гневом молодые голоса.

   Дина стояла спокойная, прямая как стрелочка и чуть-чуть улыбалась тонкими розовыми губами. Мне показалось что улыбка эта была и насмешлива и не детски серьезна. Аннибал вьюном вилась на столе кафедры, била неистово в ее края руками и ногами и вопила во все горло на весь институт:

   - Не сметь обижать Диночку, или я выцарапаю вам всем за нее глаза!

   На весь этот шум бежала Лидия Павловна из приема с испуганным лицом.

   - Still Kinder! Still! (Тише, дети, тише!) Что за шум, что с вами? Зачем вы собрались опять толпой, и кричите как на пожаре? - волнуясь и краснея, возвысила она голос, оглядывая с порога класс!

   - Аннибал! Какой ужас! Опять ведете себя как уличный мальчишка. Сейчас слезть с кафедры! Что за манеры! Боже мой и это барышня! Конюх какой-то! - вдруг увидя восседавшую на столе девочку с искренним отчаянием, всплеснула она руками.

   - Совсем не конюх, а папина дочка, а папа действительный тайный советник. А прапрапрапрапрадедушка был арапом Великого Петра. Вот что! - прищелкнув языком закончила свою бравурную речь Аннибал

   Но Лидия Павловна уже не слушала ее, и махнула рукой и взяв девочку за плечи хотела уже свести насильно со стола, как неожиданно изумленные глаза классной дамы встретили огромную дырку на башмаке Риммы.

   - Что это? - почти с ужасом вскричала Лидия Павловна, указывая на злополучное место пальцем.

   - Что? Дыра! Разве вы не видите, что самая обыкновенная, самая простая дыра на башмаке, - спокойно отвечала Африканка, тяжело спрыгивая со стола.

   - Но ведь башмаки совсем новые. В прошлом месяце дали, на вас все горит, Аннибал, - продолжала возмущаться Студнева.

   - Ну если бы горело, огонь был бы виден. А видите все благополучно пока! - придавая глуповатый вид своему подвижному личику, произнесла невозмутимым тоном "Африканка".Кругом фыркнули. Лидия Павловна, как говорится, "зашлась" от гнева. И неизвестно, чем бы кончилась эта сцена, если бы в дверь класса не просунулась голова "первой" и старшая воспитанница пригласила фрейлейн Студневу к начальнице вниз.

   Лишь только дежурная дама скрылась за порогом, девочки отхлынувшие было от кафедры, прихлынули к ней снова. Теперь уже не Аннибал, а Незабудка стояла на ее возвышении среди класса.

   - Mesdam'очки, в последний раз решаем это, - кричала она изо всех сил стуча линейкой по столу. Спичке урока не готовить и завтра "отречься" в его час!

   - Отречься! Отречься! И друг за друга стоять горой. Или всем единица или никому! - послышались снова взволнованные голоса.

   - А Фея? Она не согласна? Что говорит Фея? - выкрикнул задорный голосок Ляли Грибовой из толпы.

   - Кто смел сказать это? - послышались звонкие металлические звуки и стройная, красивая девочка в тот же миг очутилась на кафедре. Или ты Грибова, не знаешь меня? Не знаешь, что Надежда Колынцева никогда не предавала своего класса? И даже все ваши нелепые "девчоночьи" выходки покрывала всегда и всюду? И всегда и теперь и завтра будет то же самое. Не смотря на то, что мне глубоко противна ваша лень, слабость, нежелание приготовить несколько лишних страниц я пойду заодно с классом и отрекусь от урока, хотя я и первая ученица у вас и знаю его наизусть.

   И закончив с гордым достоинством свою фразу, Фея негодующая тем сдержанным негодованием, которому она была только способна, сошла с кафедры под оглушительное "браво" и аплодисменты подруг.

   И вдруг она почти что столкнулась лицом к лицу со мной. Что-то мелькнуло в ее взоре, быстрое как зарница. Усмешка тронула губы и она произнесла, глядя мне прямо в глаза, тоном не допускающим возражений:

   - Гродская. Вы конечно последуете общему примеру, и хотя не успели еще войти в жизнь класса, но пойдете с ним заодно и не станете учить заданного историком урока.

   Ее голос звучал повелительными нотками, а холодные, серые глаза смотрели, казалось, мне прямо в душу.

   - Увы! Урок я этот уже знаю, - с сожалением в голосе вырвалось у меня, но отвечать его я не стану, разумеется, как и весь класс.

   Легкая краска заиграла на бледных щеках Феи.

   - Когда же вы успели выучить все двадцать страниц? - спросила она небрежно, все еще впиваясь в мое лицо пристальным взором.

   - Я учила их раньше в пансионе. Мы проходили это в прошлом году, - отвечала я просто, но сердце мое почему-то сильно билось в груди.

   - А! - не то разочарованно, не то завистливо проронила Фея и потом чуть прищурив глаза, проговорила с насмешливой по моему адресу улыбкой: - Знаете ли Гродская вы или действительно какой-то феномен по знаниям и подготовке или же... Или ужасная хвастунья... Право! - уже с чуть слышным смехом заключила она и отошла от меня.

  

  

   Он казался очень нервным и встревоженным в это утро. Уже потому как стремительно вбежала в класс его тщедушная миниатюрная, худая до невозможного фигурка в стареньком вицмундире с затертыми локтями, потому как он нервно пощипывал свою сивую клинышком бородку и по сероватой бледности его лица, можно было угадать что учитель истории был не в духе.

   Размашистым жестом Бертеньев раскрыл журнал и расписался в нем на скорую руку. Потом скорчившись на кафедре и сделавшись еще меньше и невзрачнее, произнес, мельком окидывая класс.

   - У нас сегодня, кажется задано великое переселение народов. Готы, остготы, вестготы, гуны и Атилла? Правильно я говорю, барышни? Ась?

   Но "барышни" отвечали дружным молчанием на вопрос учителя, точно воды в рот набрали.

   Спичка подождал минуту. Потом недоумевающе покачал головой, еще раз обвел класс удивленным взглядом перевел его на страницу журнала, где значились фамилии воспитанниц и снова спросил:

   - Вы записаны дежурная по классу госпожа Иглова. Пожалуйте, барышня не угодно ли отвечать, что задано к сегодняшнему дню!

   Иглова, высокая, рябая девочка с сильно развитыми скулами, за что и получила прозвище "киргизки" в кругу подруг, с маленькими, застенчиво бегающими глазами, неловко поднялась со своей парты и тихим нерешительным шагом поплелась на середину класса. Она остановилась в трех шагах от учителя, присела и стояла неподвижная и красная, как вареный рак.

   - Великое переселение народов, готы и гуны нам заданы на сегодня, Иван Федорович, заикаясь от волнения, залепетала киргизка, - но... но... мы не приготовили на сегодня урока, никто! - обливаясь девятым потом заключила она и судорожно стиснув похолодевшие от волнения пальцы, уставилась в лицо учителя испуганными глазами.

   Спичка в свою очередь внимательно взглянул на нее.

   - Что это значит, барышня? Ась? С какой это поры вы берете смелость отвечать за других? Ась? - произнес он с заметным раздражением в голосе. - Если поленились выучить урок вы сами, то это еще не значит что вашему дурному примеру, последовал весь класс. Садитесь, барышня! Я ставлю вам единицу. - Ась? Заключил он свою речь любимым словечком.

   - Ась! - громко откликнулся чей-то голос с того места, где сидела Аннибал.

   - Госпожа Аннибал! Прошу молчать, - строго проговорил учитель, бросив в сторону африканки сердитый взгляд.

   - Это не я, Иван Федорович, это эхо! - отозвалась опять Римма, не вставая с места.

   - Прошу без эхо. Здесь не пустыня и не лес.

   - Не лес! - покорно согласилась Африканка, опустив свою курчавую голову, в то время как остальные девочки сдержанно хихикали в пюпитры.

   - Госпожа Аннибал! Пожалуйте к кафедре и извольте отвечать ваш урок! - произнес совсем уже рассерженным голосом учитель.

   Аннибал стремительно вскочила со своего места, почти бегом, отчаянно стуча каблуками выбежала на середину класса и оскалив зубы в самой приятной и любезной улыбке, проговорила:

   - Как Бог свят, Иван Федорович, мы не учили урока. Никто! Никто! Ни самые ленивые, ни самые прилежные. Как Бог свят, и я, конечно, также ничего не знаю. Мы не могли... Двадцать страниц... - лепетала она улыбаясь своими толстыми губами, сверкая черными глазами и перламутровыми зубками снежной белизны, как будто то, о чем она говорила было удивительно весело и приятно.

   - Как и вы не знаете! Впрочем, это не мудрено. Вы ленивы, барышня, очень ленивы, - все заметнее