Чарская Лидия Алексеевна - Некрасивая

на кровати... Мы бросились сюда и видим, вы без чувств. Что с вами?

   - Как что? Разве Аннибал не рассказала вам, что она побежала из класса, и потащила меня с собой так скоро, что у меня закружилась голова? - с удивлением обратилась я с вопросом к девочке.

   - Как, так значит она... - И лиловато-синие лучистые глаза сощурились снова и легкий румянец залил бледное лицо Муриной, - так значит, она солгала, говоря, что нашла уже вас лежащей без чувств? Ах, как это нехорошо с ее стороны! - прошептала чуть слышно Валентина, и лицо ее точно померкло и осунулось в этот миг.

   - Villiane petite mentense! Il faut la punier bien sХ vХrement cette petite sauvage! (Гадкая маленькая лгунья, надо строго наказать ее, эту маленькую дикарку!) - послышался строгий голос над моей головой и, повернув голову, я встретилась с вспыхнувшим от негодования и гнева лицом madame Роже.

   Я сама густо покраснела в эту минуту. Мое сердце сжалось, потом забилось, сильно, сильно... Я поняла, что, помимо воли, выдала Аннибал, совершенно позабыв о присутствии здесь в спальне классной дамы. Крайне смущенная, взволнованная и испуганная, я тотчас же принялась уверять madame Роже, что Аннибал не виновата, что я сама побежала за ней, что я, наконец, уже ранее чувствовала и головокружение и упадок сил, и что... что... - Тут я уже окончательно замялась, смутилась и принуждена была сконфуженно смолкнуть, так как мне никогда еще в жизни не приходилось лгать. Madame Роже ласково взглянула на меня прояснившимися глазами и проговорила, погладив меня по голове:

   - Вы доброе и великодушное, дитя и хотите выгородить из беды вашу подругу. Но Аннибал виновна и заслуживает наказания. Она виновна уже в том что побежала днем в дортуары и потащила вас за собой. А это у нас строго запрещено, а во вторых между уроками воспитанницы должны быть все в коридоре и отлучаться без моего разрешения не смеет оттуда никто. Аннибал будет наказана, но вы не виноваты в этом. Вам же, дитя мое следует побыть здесь в дортуаре до обеда, Мурина останется с вами, а я должна идти в класс. Ведь вы чувствуете себя легче, теперь, моя милая? - закончила madame Роже вопросом свою блестящую французскую речь.

   - О, да, мне лучше! - поспешила я ответить, вся красная от волнения за участь бедной дикарки Аннибал.

   Madame Роже, ласково кивнула мне головой похлопала меня по плечу и улыбнувшись Муриной, вышла из дортуара. Я и Валентина остались одни.

  

  

  

   - Боже мой, что я наделала! - прошептала я, в ужасе хватая себя за голову - ей, попадет теперь, неправда ли бедняжечке Аннибал!

   - Да, вы невольно причинили ей неприятность - согласилась моя новая знакомая, - но ведь вы не хотели сделать зла бедной африканке.

   - Разве вы можете сомневаться в этом! - горячо вырвалось из моей груди и слезы обожгли мне глаза.

   - Успокойтесь. Не надо плакать, голубушка, - мягко, мягко зазвучал голос Вали Муриной у моего уха - я верю вам... И потом... Такие наказания для Риммы, - ровно ничего не значат. Она уже привыкла к ним. Ее наказывают так часто, почти ежедневно... Думают ее исправить, но ничего не помогает, - наша африканка продолжает быть такой же дикой, необузданной дикаркой, какой она поступила сюда год тому назад. Вы знаете, ведь она совсем особенная Римма! Она - потомок арапского племени, прапраправнучка того знаменитого арапа Ибрагима, который, был денщиком и верным слугой царя Великого Петра. Горячая, необузданная и шальная какая-то эта Римма. Мы не даром прозвали ее африканкой. Ее предки - были дети далекой дикой и знойной Африки и до сих пор их особенная живая южная кровь отражается и на их дальнем потомстве. К тому же, Римма всю свою жизнь провела в глухом захолустье, где у её отца есть огромное имение и где девочка до тринадцати лет росла на свободе, не слушаясь гувернанток, приставленных к ней, лишенная нежной заботы матери, умершей очень давно. Римма единственная дочь и любимица отца, который кстати сказать, постоянно занят делами по имению и не может так строго следить за воспитанием Риммы... Понимаете теперь почему она такая необузданная и буйная? И разумеется не осудите ее!

   - О, разумеется! - горячо воскликнула я, - и мне теперь еще тяжелее, что я невольно выдала ее классной даме и подвела под наказание.

   - Это пустое, - утешала меня моя милая собеседница, - Римма к сожалению, смеется надо всем этим, и наказание для нее не имеет ровно никакого значения, а вот только как взглянут на ваш невольный проступок остальные девочки. У нас выдача кого-либо из подруг, хотя бы и нечаянно, считается большой виной. Нарушать "правило товарищества" у нас - позор. Я боюсь, что девочки не поймут вас и...

   - Но их можно уверить! - произнесла я, робко, - что все это произошло не по моей вине. И потом моя соседка девочка с пепельными волосами, красавица, которую подруги называют Феей, должна помочь в этом деле. Она кажется пользуется таким влиянием на класс - припомнив прелестную девочку с тонким личиком, проговорила я.

   - Вы говорите о Дине Колынцевой? - живо переспросила Мурка, - не полагайтесь на Дину... Дина - очень порядочная, честная девочка, но она уж слишком холодная, слишком особенная какая-то, точно настоящая фея. Держит себя в стороне и только и занята сама собой. Учится она великолепно и считается первой ученицей класса.

   - А вы? - неожиданно для самой себя сорвалось из моих губ.

   Валя взглянула на меня внимательно и кротко потом сощурила свои лучистые, милые, близорукие глаза и проговорила тихо и печально;

   - Я не могу дурно учиться. У меня нет отца, он недавно умер, а мама перебивается на небольшую пенсию и дает уроки музыки. Нас семеро детей, и я самая старшая. Я должна хорошо учиться, чтобы окончив курс помогать маме содержать семью. Вы понимаете, что я так должна! - её милый голосок зазвенел таким убеждением, а лучистые глаза широко раскрывшись наполнились таким дивным выражением готовности всю жизнь положить на пользу близких, что я не могла удержаться, обняла ее за шею и крепко поцеловала в бледную щечку.

   - Какая вы милая Валя! Какая хорошая! - проговорила я и вся душа моя потянулась на встречу этой чистой, кроткой прекрасной девочке.

   Ах, если бы эта девочка согласилась бы сблизиться со мной, стать моей подругой, помочь мне переносить мое одиночество в этих холодных, серых стенах. Эта мысль пришла мне в голову внезапно, быстро и помимо ожидания, я с несвойственной мне смелостью высказала ее.

   - Милая Валя, хотите подружиться со мной? У меня никогда еще не было настоящей подруги, хотя и была дружна со всем классом, в пансионе madame Рабе. Согласитесь же быть моим другом. Да? - проговорила я смущенно, ловя взгляд лучистых глаз моей собеседницы.

   Валя Мурина чуть-чуть смутилась в свою очередь и слегка краснея, проговорила положив мне на плечи свои худенькие руки:

   - Милочка, спасибо вам, душка, за ваше предложение но, простите меня! Я им воспользоваться не могу, проговорила она своим мягким бархатным голосом.

   - Не можете! - уныло отозвалась я. - У вас уже есть подруга.

   - Душка моя, не сердитесь и поймите меня, ради Бога, - с жаром и воодушевлением подхватила снова Валя, - у меня нет подруг, клянусь вам и я не могу быть особенно дружной с одной, какой-либо девочкой потому что должна дружить со всеми тридцатью. Я их общая "Мурка", как вы и узнаете скоро, я всем своим существом принадлежу всему классу и никому в особенности. Каждая из девочек во всякую минуту приходит ко мне поверять мне свои радости и горести, каждой из них я должна объяснить урок, который ей трудно дается, каждой обязана помочь советом. Так учила меня моя мамочка, когда отдавала меня сюда и так я и должна поступать. Не сердитесь же на меня, душка, и будьте моим другом как и все мои одноклассницы и перейдем на "ты" это сближает скорее!.. Хочешь?

   Ее милое личико приблизилось к моему, ее лучистые глазки сияли мне на встречу, ее рука протянутая мне ждала моей... Я пожала худенькие пальцы Мурки, поцеловала ее бледное личико и с легким вздохом проговорила:

   - Спасибо вам... Тебе, то есть, хотела я сказать и... Спасибо большое... Ты...

   Но мне не пришлось закончить моей фразы. Где-то зазвенел рассыпчато и звонко серебристым звуком колокольчик. Сначала далеко, потом ближе, еще ближе... Совсем рядом в коридоре... Около нас.

   - Звонок к обеду, надо идти. Ты не сердишься на меня? - живо произнесла моя собеседница машинальным жестом поправляя волосы и без того гладко причесанные на ее головке.

   - Конечно, нет! - с усилием, стараясь казаться совсем спокойной, проговорила я, в то время как сердце мое наполнялось какой-то мне самой непонятной грустью, точно я чувствовала, что эта милая, так крепко полюбившаяся мне девочка, не может никогда тесно и дружно сойтись со мной. И с тем же тяжелым чувством я вышла из спальни, и направилась в столовую об руку с Муркой.

  

   - Шпионка! Доносчица! Mesdames! Смотрите душки, шпионка пришла! - услышала я смутный шепот трех десятков голосов, едва успев переступить порог огромной сводчатой комнаты с двумя рядами белых колонн, между которыми стояло несколько десятков столов, накрытых для обеда. За столами сидели воспитанницы, целые три сотни воспитанниц, распределенные по классам. У каждого класса было по три, по четыре "своих" стола, за которыми девочки рассаживали по личному усмотрению классной дамы. Старшие классы помещались ближе к входным дверям столовой, младшие классы сидели почти что у самой буфетной и кухни, отделенной помимо стены от столовой еще высокой ясеневого дерева перегородкой, посреди которой находилась икона Спасителя, благословляющего детей, с теплящейся перед ней день и ночь лампадой.

   - Вот видишь, я не ошиблась! - шепнула мне Мурка, и лучистые глазки ее с беспомощным выражением растерянности устремились к тому столу, откуда слышался зловещий шепот, - вот видишь, история с Аннибал вооружила класс! Не отчаивайся, однако, я постараюсь выгородить тебя как умею.

   Моя рука, лежавшая в руке Вали, дрогнула. Я боялась понять значение тех слов, которые только что посылались мне на встречу. Как, неужели слова: доносчица, шпионка, относились ко мне?

   Что-то сжало мне как тисками горло. Губы мои дрогнули. Но я сделала усилие над собой и внимательно посмотрела вперед. Теперь я стояла у крайнего стола третьего класса. Madame Роже подвела меня к нему. Я увидела красивое матовое личико Феи, насмешливо улыбающуюся Незабудку, и еще с десяток девочек, смотревших на меня с вызовом и враждебно.

   - VoilЮ votre place, ma cherХ! (Вот ваше место, дорогая), - произнесла madame Роже, заботливо усаживая меня на край стола, где имелось еще одно незанятое место.

   Я очутилась как раз около Незабудки. Она быстрым и резким движением отодвинулась от меня, лишь только я опустилась на скамью по соседству с ней.

   Как раз в эту минуту одна из дежурных по столовой девушек-прислуг поставила на стол дымящуюся миску с супом и Фея, Дина Колынцева, принялась разливать его по тарелкам, передаваемым ей от одной девочки к другой.

   - Госпожа шпионка! - услышала я над своим ухом резкий голос моей соседки и сверкающие глаза Незабудки с откровенной ненавистью впились в меня, - если не хотите умереть голодной смертью, встаньте со своего места и потрудитесь идти за супом, вашей тарелки я не намерена передавать.

   Я покраснела от неожиданности и обиды, и сделав над собой усилие, дрожащим голосом начала говорить о том, что, очевидно, здесь кроется какое-то недоразумение, что меня не поняли и что я никому не причинила никакого зла...

   - Донесла, а потом еще оправдывается! Противная! - услышала я возмущенный голос с конца стола, и взглянув по тому направлению, увидела девочку, миловидную, темноволосую, с серыми глазами и немного вздернутым изящным носиком, которая с явной ненавистью смотрела мне прямо в лицо бойкими и злыми глазами.

   - Грибова, перестань! - прозвучал спокойный голос Феи, - а вы, Гродская, передайте вашу тарелку Зверевой. Что за глупости выдумываешь ты, Незабудка! - тем же не допускающим возражения, спокойным тоном проговорила она.

   - Ваше сиятельство, высокочтимая графиня, соблаговолите протянуть мне вашу тарелку! - паясничая и насмешничая, роняла Незабудка, а черненькая Лиля Грибова хохотала, дерзко глядя мне прямо в глаза.

   Дымящийся суп мгновенно очутился передо мной, но я не могла к нему прикоснуться, увы! Судорожно сжималось мое горло тисками от незаслуженной обиды. Незабудка и Грибова не переставали прохаживаться на мой счет, то и дело отпуская колкие замечания и насмешки. Остальные поддерживали их замечаниями о том, что в их чистый товарищеский кружок, где до сих пор не было предателей, затесалась шпионка и доносчица, достойная всякого презрения и справедливого гнева.

   Мои уши разгорались все ярче и ярче, слушая все это, мои щеки начинали пылать, руки дрожали и кусок не шел в горло...

   Вдруг, неожиданно после второго блюда, - жаренных кусочков мяса с картофелем, раздался голос Незабудки, выкрикнувший громко, чуть ли не на всю столовую, с выражением соболезнования и горя:

   - Смотрите, смотрите на бедняжечку Аннибал, она ничего не ест. Бедная, бедная наша африканка!

   Девочки, сидевшие за столом, повернули головы. Я машинально сделала то же. Посреди столовой, красная, растрепанная, с беспокойно бегающими глазами, злая и растерянная стояла Аннибал, свирепо хмуря свои густые черные брови. Странным показалось мне и то, что африканка стоит одиноко посреди столовой с тарелкой в руках, и то, что на ней нет обычного форменного белого передника. Это обстоятельство настолько удивило меня, что я, позабыв незаслуженно грубое отношение ко мне моих новых товарок, спросила с живостью красавицу-Фею:

   - Что с ней? Зачем она стоит там одна посреди столовой?

   - Вам это лучше знать! - взвизгнула мне почти в самое ухо Незабудка и ее голубые, как два лесные цветка глаза расширились от гнева - из-за вас с Аннибал "командирша" стащила передник, из-за вас же поставила ее среди столовой, - подвергла двум самым позорным наказаниям нашу подругу из-за вас, сиятельная графиня! Отвращение вы этакое, шпионка, доносчица, урод!

   - Доносчица! Урод! - эхом отозвалась со своего конца стола Лиля Грибова и прыснула в тарелку.

   Но я слышала теперь как сквозь сон весь этот рой нелестных для меня замечаний. Мои глаза помимо воли приковались к разгневанному личику Африканки, ловя ее взор. Мое расстроенное лицо повернутое в ее сторону, должно быть, смущенно выражало очень красноречиво всю мою невольную вину перед ней. Я хотела, если не словами, то всем своим видом убедить злосчастную дикарку, что я без вины виновата в ее несчастье. Но угрюмые глаза Риммы точно умышленно избегали встречи с моими. Девочка стояла неподвижная, как истукан, не обращая внимания на сыпавшиеся на нее сочувственные фразы со своих столов и столов "чужестранок", то есть воспитанниц. других классов маленьких и больших. Тогда мгновенно счастливая мысль промелькнула в моем уме. Если я сделала неприятность Аннибал, я же должна и поправить дело. Надо только пойти к madame Роже, сейчас же не медля ни минуты и уверить ее в невинности наказанной ею Аннибал. И, не отдавая себе отчета в том, насколько уместен мой поступок я поспешно встала со своего места и, не обращая внимания на раздавшиеся за моей спиной насмешливые возгласы, стремительно подошла к первому столу третьего класса, за которым сидела на председательском месте madame Роже.

   В следующую же минуту я говорила прерывистым, срывающимся от волнения голосом: - Madame Роже... Простите Аннибал, она не виновата... Ради Бога простите... Она не хотела причинить мне зла! Ради Бога... Умоляю вас!.. Я во всем сама виновата одна... Пожалуйста, madame Роже!

   Сама того, не замечая я прижимала руки к груди и лицо мое красное от смущения должно быть выражало самую красноречивую просьбу. Madame Роже внимательным взглядом посмотрела мне в глаза и помедля минуту, проговорила по-французски:

   - Дитя мое, у нас строго запрещается вставать из за стола до окончания обеда. Садитесь на свое место. А что, касается, Аннибал, то она наказана достаточно, и может идти к своему столу.

   Тут madame Роже величественно поднялась со своего стула и подойдя к Римме, строго проговорила:

   - Вы прощены, Аннибал! Благодарите новенькую. Ради ее великодушной просьбы, - вы прощены. Allez! (Ступайте!)

   Каково же было изумление классной дамы, когда Аннибал все еще продолжая угрюмо супиться со взглядом волчонка, глядевшего исподлобья пробурчала себе под нос, угловатым жестом поводя рукой:

   - Не пойду, отвяжитесь! Оставьте меня в покое! Мне и здесь хорошо!

   - Que-ce-que-c'est-que-ca, отвяжитесь? - переспросила высоко вскидывая брови, плохо понимавшая по-русски француженка и тут же, очевидно догадавшись о воинственном настроении Африканки, произнесла уже значительно строже:

   - Prenez votre place, vous dis - je! (Садитесь на ваше место, говорю я вам!).

   - Не сяду! - тем же угрюмо строптивым голосом буркнула Аннибал. - Не пойду! - Слышите! Никуда не пойду хоть тащите меня насильно! - самым неожиданным образом на всю столовую завопила Римма.

   - Villainne crИature, (гадкое создание) - вся вспыхнув произнесла madame Роже, и схватив за руку девочку, она почти насильно потащила ее к столу. Но тут произошло нечто совсем неожиданное как для madame Роже, так для воспитанниц всех классов, для всех, словом, находившихся в столовой в этот час. Быстро и стремительно молоденькая дикарка скользнула на пол, уселась на нем по-турецки поджав под себя ноги и завыла, тем исключительно нудным невыносимым воем, каким провожают деревенские бабы своих покойников на кладбище.

   - И... и... за... за... что... меня... мучают... и ко-му, ка-кое до меня... де-е-е-ло!.. И нет со мной... родимого ба-а-тюшки... И не ко-му за ме-ня за сту-у-пи-ть-ся!.. Го-ре-мы-чная я си-и-роти-нушка... Пожа-лей-те меня, лю-ди до-обрые!

   Аннибал сидела, скорчившись на полу как турок посреди столовой. Madame Роже растерянная и недоумевающая стояла над ней, как статуя безысходного отчаяния. Классные дамы других классов спешили к ней на выручку, воспитанницы старших отделений хохотали и блестя глазами от удовольствия обменивались впечатлениями по поводу выходки Аннибал. С дальнего конца столовой высовывались любопытные рожицы младших. На самом отдаленном столе кто-то испуганно кричал диким детским голосом. С какой то маленькой седьмушкой с перепугу сделалось дурно.

   А Аннибал по-прежнему сидела на полу как турок и выла причитывая и раскачиваясь из стороны В сторону:

   - Да на кого ты меня по-о-ки-и-нул, роди-и-мый, мой ба-тюш-ка!

   - Молчать! Сейчас молчать! - невероятно коверкая слова, прикрикнула переходя на русский язык madame Роже. - Негодный девошка перестать певать! Сейшас перестать певать!

   Аннибал смолкла на минуту и дико вращая глазами, переводила взгляд с одной классной дамы на другую.

   И вдруг пронзительно взвизгнула так, что все они как ошпаренные отскочили от нее. Римма же стремительно вскочила с пола и также стремительно бросилась из столовой, точно легион злых духов гнался за ней.

   - О негодная девочка! Ее необходимо свести к начальнице. Madame Роже вы не оставите этого так. Какой пример подает она своим отвратительным поведением младшим! - говорила худая, чахоточного вида, одетая в синее форменное платье дама "пятого" класса сердито блестя негодующими глазами.

   Лицо madame Роже сплошь покрылось яркими пятнами волнения. Ее щеки багровели. Ее седая голова тряслась. Мне стало жаль ее. Я быстрыми шагами подошла к своему столу, налила воды в стакан из графина и подала воду классной даме.

   - Благодарю вас, дитя мое! - произнесла она по-французски дрожащей рукой принимая стакан, - и отпивая из него большими глотками.

   Когда я возвращалась на свое место, я встретила несколько пар глаз с явным недоброжелательством устремленных на меня.

   - А вы, оказывается, не только шпионка, сплетница и кисляйка, но и изменница класса! - услышала я знакомый сердитый голос у моего уха и насмешливый взгляд Незабудки, казалось, пронзил меня насквозь.

   Это новое обвинение обдало меня, как варом. При этом новом обвинении таком незаслуженном и обидном затрепетала вся моя оскорбленная душа. Я могла нечаянно, помимо воли предать африканку, но сознательно "изменять" классу - нет, никогда! Что-то гордое выросло в моей душе, подняло меня всю, заставило точно встать выше значительно в эту минуту. Мое лицо загорелось, руки задрожали и вся затрепетала как подстреленная птица от этих слов незаслуженной клеветы.

   - Послушайте, - прозвучал надтреснуто и глухо мой дрожащий голос - послушайте, вы не смеете говорить так. Я не виновата в том что Аннибал позволяет себе нарушать институтские правила и несет наказание за это... Где тут измена классу, прошу мне объяснить, - и я всячески стараясь овладеть разгоравшимся во мне пожаром гнева и неловкости обвела глазами всех сидевших за столом.

   - Душки! Вы слышите? Новенькая заговорила? Кисляйка заговорила! Ее высокосиятельное уродство изволило раскрыть свои очаровательные уста, - вскакивая как кукла на пружинах со своего места, кричала Ляля Грибова, сверкая глазами,

   - Нет тон то каков! "Не смейте"! А, какова, что еще выдумала приказывать нам! ей Незабудка, - и вы можете терпеть все это mesdam'очки от сиятельного урода!

   - Молчи, Ольга. И ты, Ляля, молчите обе! - послышался невозмутимый голос Дины Колынцевой и серые глаза Феи повелительно обратились в сторону расхорохорившихся девочек. Те притихли мгновенно и тогда Фея снова обратилась ко мне:

   - Вы поступили дурно, - прозвучал ее красивый бесстрастный голос, - вы поступили очень дурно, вы выдали Африканку Роже, и когда Роже набросилась на нее, вы открыто приняли сторону классной дамы. Этим вы окончательно вооружили против себя класс и мы вам этого не простим уже никогда, никогда.

   - Не простим никогда! - подхватили сидевшие за столом девочки хором.

   - Противная, гадкая, уродка! - покрыл звонкий голос Ляли Грибовой все остальные голоса.

   Что-то ударило мне в самое сердце. "Зачем они мучат меня, зачем, зачем!" - вихрем завертелось в моей голове. "Я знаю, что я безобразна, гадка и уродлива, но разве я в этом виновата! И зачем Вали Муриной нет здесь со мной. Милая девочка наверное бы поддержала меня."

   - Разве я в этом виновата? - помимо собственной воли вырвалось из моей груди и я впилась в свою очередь в лицо Грибовой настойчиво-вопрошающими глазами.

   Она вспыхнула и смутилась. За ней смутились и все остальные. Одна Фея сидела спокойная, величаво-красивая, как и прежде.

   - Что вы некрасивы - в этом действительно вина не ваша, но что вы сделали подлость, выдали вашу подругу и приняли сторону "командирши", когда наше правило товарищества велит стоять друг за друга горой - в этом виноваты вы с головы до ног, - произнесла она сухо и хотела добавить еще что-то, но неожиданно раздавшийся звонок прервал ее речь.

   Воспитанницы поднялись со своих мест, с шумом отодвигая скамейки. Одна из девиц старшего класса прочла молитву, ее однокашницы первые, пропели ту же молитву хором и триста девочек больших и маленьких стали быстро строиться в пары, чтобы подняться в классы, во второй этаж.

  

  

   - Ну-с, барышня, а что вы знаете из времен царствования Петра Великого. Ась? Чем отличалось внутреннее правление сего великого монарха? - и небольшого роста, худенький пожилой учитель выжидательно обратил ко мне вооруженные проницательные под дымчатыми стеклами, маленькие глаза.

   Я стояла посреди просторной светлой комнаты, большую часть которой занимал большой стол покрытый зеленым сукном и высокие шкафы со стеклянными дверцами, доверху наполненные бесчисленными рядами книг. Около маленького человечка сидел господин в форменном синем вицмундире со светлыми пуговицами и синим же бархатным воротником. Он был невысок, но плотен, его тщательно выбритое лицо носило в себе сосредоточенно-строгое выражение. Полный господин, как я успела узнать был инспектор Ананий Виталиевич Марков, маленький же учитель истории Иван Федорович Бертеньев, прозванный институтками Спичкой за свою миниатюрность и худобу, как я узнала обо всем этом впоследствии. На дальнем конце стола сидел учитель немецкого языка Август Августович Франц, еще довольно молодой розовый и белокурый немец и учитель русской словесности совершенно седой старик, высокий стройный, Никанор Никанорович Артамонов, похожий на древнего патриарха фигурой и лицом, неугомонные институтки прозвали его "праотцом Авраамом", а тщедушного немца Гоголь-Моголем за его сладкую внешность розового юноши. Учитель географии болезненно-нервный и некрасивый, раздражительный не в меру, ходил из угла в угол по комнате крупными нетерпеливыми шагами.

   Все эти господа собрались сюда в "инспекторскую", чтобы проэкзаменовать новенькую, то есть меня Елизавету Гродскую и убедиться на деле: окажусь ли я достойной по своим знаниям поступить в третий класс. За отсутствием учителя физики естественных наук и математики меня должен бы экзаменовать сам инспектор или Марс, как его окрестили щедрые на давания прозвищ институтки. С минуты на минуту ожидался приход священника. Ему надлежало проверить мои знания по Закону Божию.

   Волнения, только что пережитые мной за обедом еще не успели улечься в моей душе, а новые беспокойства и страх за исход предстоящего экзамена уже кружили мою голову и наполняли мою душу смутной тревогой.

   - А вдруг не выдержу, вдруг осрамлюсь! Вот-то будут торжествовать мои новые враги! - замирало мое беспокойное маленькое сердце. Но нет! Тут же успокаивала я себя - этого не может быть. Училась же я хорошо в пансионе, значит должна выдержать предстоящие экзамены как говорится, на "ура" - и уверив себя в этом, я смело начала рассказывать все, что у нас проходилось о Петре.

   Я говорила плавно, толково и ясно и маленький учитель по-видимому остался совершенно доволен мной.

   - Очень хорошо, барышня, разодолжили старика, поставлю вам за ваш ответ двенадцать баллов. Довольно? Ась? - пошутил он и его болезненное лицо улыбнулось снисходительно и добро.

   Я сделала ему реверанс и поспешила подойти к противоположному концу стола, где сидел инспектор. Последний усадил меня подле, вручил мне лист бумаги и карандаш и задал арифметическую задачу. Задача оказалась легкой и я живо справилась с ней. Потом пришлось доказывать геометрическую теорему и второй экзамен сошел также гладко, как и первый.

   Таким образом я переходила с одного предмета на другой, вызывая всячески знаки одобрения со стороны учителей. Даже чахоточный желчный учитель географии вечно недовольный всем и всеми пришел в искренний восторг, после того, как я сделала ему подробный перечень всех озер и рек великой Российской империи, а праотец Авраам остался вполне доволен, когда я продекламировала ему оду Державина "Бог".

   - Великолепно, девица! Продолжайте также как начали и институт будет справедливо гордиться вами! - произнес он с чувством и как равный равной подал мне руку.

   - Действительно вы прекрасно подготовлены m-llе Гродская! И это делает честь вашей бабушке - графине и вашим учителям и наставницам! - сдержанно похвалил меня и инспектор. - Я дам лучший отзыв о вас госпоже начальнице. Теперь остается вам только ответить по Закону Божию. Батюшка сейчас придет! - добавил он и кивнув мне головой вышел из инспекторской в сопровождении учителей.

   Комната опустела. Я осталась одна. Странное чувство наполняло мою душу: с одной стороны радостная гордость поднимала все мое существо, мне было сладко и приятно, что учителя остались довольны моими знаниями, осыпали меня одобрениями и похвалами, с другой стороны я страдала, от тяжелого мучительного одиночества, от непосильной обиды, которую мне только что нанесли мои новые товарки по классу.

   - Бедная Ло! Бедная Ло! - выстукивало мне мое уязвленное сердце. - Тебя не поняли и не поймут здесь никогда, никогда! - И мои глаза, застланные слезами, глянули в окно, откуда смотрел сумрачный и ненастный день осени... Старый сад с обнажившимися деревьями печально притаился за окном. Серое небо раскинулось над ним унылым куполом; дорожки, усыпанные опавшей засохшей листвой убегали во все стороны от широкой площадки для крокета, где стояли высокие столбы качелей, уже снятых на зимнее время, сейчас. По широкой площадке и по длинным аллеям одетые в смешные "клоки" (клока или салоп - верхняя женская одежда, широкая длинная накидка с прорезами для рук или с небольшими рукавами, часто на подкладке, вате или меху), с вязанными шарфами на головах гуляли институтки.

   Передо мною среди массы незнакомых лиц промелькнули Фея, Мурка, Незабудка, Ляля Грибова и другие воспитанницы третьего "моего класса", фамилии которых я еще не успела узнать. Вот черноокое, смуглое, чернобровое лицо Аннибал. Она мчалась прямо к окну, около которого я стояла подбежала, остановилась как вкопанная закинула назад кудрявую голову и показала мне язык. Потом, подпрыгнула на месте, как дикая козочка и затерялась в толпе гуляющих подруг...

   Я невольно улыбнулась ее наивно-злой выходке, но на душе у меня скребли кошки. Вихрь неприятных горьких мыслей пронесся в голове:

   "Да, тяжело тебе будет завоевать любовь класса, бедная Ло!" - заговорил снова внутренний голос, - "не поняли и никогда не поймут тебя твои сверстницы. Твою застенчивость они принимают за гордость, твою неловкость за вражду. Бедная, одинокая девочка не легка твоя жизнь! Был один человек на свете, любивший тебя без памяти, для которого твое безобразное лицо казалось прекрасным и который так нежно, так горячо ласкал свою маленькую дочурку, но увы! Судьба отняла его от тебя." Что-то больно и остро защипнуло меня за сердце. Что-то подкатилось к самому горлу и сжало его как тисками.

   - Папа мой! Дорогой мой покойный папа! Видишь ли ты как тяжело бывает подчас твоей бедняжке Лизе! - прошептала я и опустившись в большое мягкое кресло, стоявшее тут же у окна горько, горько заплакала.

   Передо мной вырос образ моего отца, которого я прекрасно помнила, несмотря на то, что он умер когда мне едва лишь исполнилось четыре года. Бедный дорогой папа! Какое у него было всегда печальное лицо! Какая благородная осанка! А сердце его! Боже мой, какая масса бедняков уходили осчастливленные из нашего дома, щедро оделенные "молодым графом", которого боготворили за великодушие и доброту! Во все тяжелые минуты жизни отец точно живой представился моим внутренним духовным взорам. И сейчас, обиженная, огорченная, несчастная, я чувствовала его перед собой, видела его ласковое, милое, чудное лицо, его любящие глаза сияли мне, его голос шептал мне тихо, тихо:

   - Успокойся, моя Лизочка, успокойся, моя родная! Я буду около тебя, я поддержу тебя в тяжелые минуты, ведь я неустанно молюсь за тебя Небесному Отцу, родное мое дитя!

   Слезы по-прежнему текли по моим щекам, но это были уже не прежние слезы отчаяния, а тихой грусти. Я так ясно чувствовала присутствие подле себя моего дорогого отца, что ощущала даже прикосновение его руки на моем плече. Радостный трепет пробежал по всему моему существу, точно весенний вихрь подхватил и понес меня куда-то.

   - Ты здесь, мой папочка, ты со мной! О, не оставляй меня тут, возьми к себе. Упроси Господа Бога, послать мне смерть, я так хочу быть с тобой и с мамой! Мне так тяжело жить на земле! - прошептала я замирающим голосом и новые слезы хлынули из моих глаз.

   И вот другая рука милого призрака легла на мою голову.

   - Успокойтесь, дитя мое, о чем вы плачете? - услышала я нежный, ласковый голос над своим ухом. Я живо поднялась с кресла, взглянула на говорившего и... смутилась.

   Передо мной в скромной темно синей рясе, с наперсным золотым крестом на груди стоял незнакомый священник. У него было доброе, доброе лицо, и кроткие глаза, глядевшие на меня с сочувствием и лаской. Длинные с проседью волосы и такая же борода обрамляли его тонкие черты, дышащие той же кроткой лаской. Одну руку он положил мне на плечо, другой гладил мои густые длинные волосы.

   - О чем вы плачете, дитя мое? Поведайте вашему будущему духовнику ваше горе, и может статься, я сумею своим участием или советом помочь вам, - произнес он тем мягким ласковым голосом, который вливался прямо в душу. Я посмотрела на незнакомого батюшку, готовая чистосердечно признаться ему во всем, но клокотавшие в груди моей рыдания мешали мне говорить. А хотелось сказать так много! Хотелось поведать этому доброму старику, как плохо отнеслись ко мне мои новые подруги, как несправедливо возненавидели меня. Но слова не шли мне на язык, и я молчала.

   Батюшка пристально взглянул мне в лицо и, казалось, сам понял все в одну минуту!

   - Вы сирота, деточка? - спросил он.

   - Да! - смогли только проронить и дрожащим голос.

   - Ни папы, ни мамы нет у вас? - еще более ласково задал мне новый вопрос священник.

   - Нет! - так же односложно вырвалось из моей груди.

   - Давно ли они умерли, деточка?

   - Папа, когда мне всего четыре года было, а мамы я и не помню совсем. Я была двух месяцев от роду, когда она скончалась, - нашла в себе силы ответить я.

   - Так-так. Сиротинка значит, - как бы про себя произнес батюшка, и наклонившись ко мне ласково поцеловал меня в голову отеческим добрым поцелуем.

   - Господь с тобой, деточка, - произнес он, помедля минуту, - не кручинься так. Знаю, тяжело поступать в чуждую среду, трудно привыкать к новой жизни, к новым людям, ну да не без милости Господь. Он нам, милосердный, поможет, Он милостивый и любит сирот. А теперь, если успокоились, деточка, потихонечку, да полегонечку расскажите мне все, что знаете о нашем великопостном богослужении в страстную пятницу утром. Надо проэкзаменовать вас, сегодня. Я с этим и пришел сюда! - закончил свою речь батюшка и, отойдя от меня, сел за стол. Его доброе, ласковое отношение ко мне, ею полные глубокого выражения слова о том, что Господь любит сирот, влили новую бодрость и силы в мою измученную душу. Я ожила, повеселела. Бодро и спокойно отвечала я теперь на задаваемые мне вопросы и чем дольше длился мой ответ, тем одобрительнее кивала полуседая голова батюшки, тем ласковее сияли мне его добрые, кроткие глаза.

   - Отлично, деточка, порадовали старика, - похвалил меня священник, - прекрасно подготовлены по Закону Божию, как и подобает истинной христианке. Ступайте с Богом в класс и не горюйте больше. Помните, отчаиваться грешно. Отец наш Небесный не оставляет сирот! Идите же, дитя мое, с миром! - И осенив мою голову широким крестом, он отпустил меня, облегчив мне мое детское горе.

  

  

   Десять часов вечера. Всюду горят газовые рожки. В дортуаре, куда мы поднялись после ужина и вечерней молитвы, очень светло. Висячая лампа под матовым колпаком роняет мягкий приятный свет на ряды постелей, на огромные окна, завешанные синими шторами, на белые фигурки институток, успевших снять свои форменные зеленые платья и преобразиться в обыкновенных девочек в белых холщевых юбках и уродливых ночных кофтах с широченными рукавами и грубыми завязками у горла. Я стою около указанной мне madame Роже постели и не знаю, что делать. Сразу после экзамена меня повели в гардеробную, где мне дали грубое темно-зеленое камлотовое платье, шнурующееся сзади на спине, белый передник, рукавчики в виде трубочек, привязывающиеся к зеленым коротким рукавам платья, немного выше локтей, и белую пелеринку с бантом у воротника.

   Теперь одетая в непривычную для меня форму, с неудобной застежкой назади, я совсем не имела возможности раздеться без посторонней помощи и беспомощно стояла у моей постели. Обратиться же к кому-либо из девочек, я решительно, не имела смелости. Весь последок дня они продолжали издеваться надо мной, как и во время обеда. За ужином никто не удостаивал меня разговором, только Незабудка Грибова да еще Наташа Строева, миловидная рыженькая девочка, отпускали то и дело разные колкости и насмешки на мой счет. Правда после "дневного" чая, который пили в пять часов, ко мне подошла милая Мурка, желая успокоить меня и утешить в моем одиночестве, но девочки сумели отвлечь внимание Вали от меня и Фея усадив ее рядом с собой незаметно увлекала ее разговором, умышленно не давая нам ни одним словом обмолвиться с ней.

   Я видела однако, что лучистые глаза Валентины сияли мне с противоположного конца стола с нежной душу ободряющей лаской. И сейчас вспомнив эти добрые взгляды милой девочки, я решила позвать Мурину на помощь и попросить ее расшнуровать меня.

   Но увы! Ее не было в дортуаре. Я не могла нигде найти ее маленькой подвижной фигурки с жиденькой косичкой, болтающейся за спиной.

   Делать нечего, я попробовала раздеться без посторонней помощи. Неестественно перегнувшись назад я заломила руки и всячески пыталась растянуть несносную шнуровку. Моя поза, красное от усилий лицо и неестественно вывернутые руки, вызвали новый ряд насмешек со стороны моих врагов.

   - Mesdam'очки! Смотрите! Сиятельная графиня, корчится, как карась на сковороде! - крикнула рыженькая Наташа Строева и залилась веселым смехом.

   - Нет просто, как минога в уксусе! - подхватила Грибова.

   - Живых миног не маринуют, - ввернула свое слово Незабудка, разве вы не знали этого? - и потом обративши ко мне свое хорошенькое лицо с голубыми глазами, напоминающими лесные цветы, добавила отвешивая по моему адресу насмешливый реверанс.

   - Их сиятельство, прекрасная графиня не может обойтись без помощи камеристки! Зовите же горничную к графине! Пусть разденет ее светлость! Сию же минуту горничную к графине.

   - Горничную к графине! Горничную к графине! - зазвенело вокруг на десятки различных голосов и девочки окружили меня с веселым смехом.

   - Позвольте я расшнурую вас, ваше сиятельство! - подскочила ко мне рыженькая Строева.

   - Позвольте протянуть мне вашу прелестную ножку я сниму обувь с неё, - вторила ей Незабудка, склоняя передо мной колени и вперив мне в лицо свои дерзки усмехающиеся глаза.

   - Я расчешу вам ваши дивные волосы графиня, соблаговолите, удостоить меня приблизиться к вам! - пищала неестественно высоким голосом Ляля Грибова, забавно морща свой вздернутый носик.

   - А мне позвольте вымыть очаровательное личико вашего сиятельства! - покрыл всех голос Аннибал и она стремительно выскочив из-за спин подруг кинулась ко мне, ухватила меня за руку и потащила в соседнюю умывальную комнату, где ярко начищенные жарко горели при свете лампы большие медные краны. Я упиралась всеми силами, цеплялась руками за стены и косяки двери стараясь не поддаваться моей мучительнице, но это, увы, не удавалось мне. Африканка была слишком сильной девочкой для ее тринадцати лет. Она держала меня так крепко своими цепкими руками и так быстро тащила меня, что я не могла, при всем желании, помешать новой выходке необузданной и дикой шалуньи. А кругом смеялись и шумели другие... Грибова забежала вперед и каркала вороной, прыгая на одной ножке, Строева подталкивала меня легонько в спину, когда я чересчур уже энергично оказывала сопротивление...

   Таким образом, красные, взволнованные и напряженные, мы очутились в умывальной. Широкий желоб для грязной воды, и медные краны находились теперь лишь в двух шагах расстояния от меня. Сильная рука Аннибал подтащила меня к этому злополучному желобу, другой рукой маленькая дикарка ухватилась за кран... Вода брызнула мне в лицо фонтаном. Я вскрикнула от неожиданности... И в тот же миг между мной и неистовавшей Аннибал выросла как из под земли изящная фигура Феи... Дина Колынцева только что успела распустить волосы, чтобы сделать прическу на ночь, и они падали ниже колен, окутав тонкий стан девочки красивым нежным покрывалом. Ее серые глаза смотрели холодно и строго, в них горел теперь какой-то несвойственный им горячий огонек. Тонкие красивые брови хмурились... Она была очень хороша в эту минуту, вся окутанная мягким и густым покровом своих пепельных волос.

   - Стыдитесь вы... Большие девочки! - произнес громко и резко ее металлический голос. - Аннибал! Я приказываю тебе прекратить эту травлю! Сию же минуту оставь новенькую в покое, а вы все, сейчас же прекратите свои насмешки над ней! Гродская, - обратилась она ко мне тем же повелительным тоном, - поворачивайтесь спиной, я расшнурую вас!

   Я не замедлила исполнить ее приказание и в тот же миг ловкие, проворные пальцы Феи помогли мне раздеться. Между тем, девочки, притихшие было на минуту от неожиданного заступничества подруги, снова зашумели и засуетились вокруг нас.

   - Колынцева! Командир этакий! Генеральша! Как ты смеешь приказывать! - закричали громче всех Грибова и рыженькая Наташа, очевидно задетые за живое более других.

   - Душки, что она воображает, в самом деле.

   - Командовать вздумала! Ваше превосходительство какое. И в самом деле вообразила себе, что она Фея и красавица, и что ей все можно, - горячилась Незабудка и ее небесного цвета глазки загорелись теперь далеко не небесным огнем.

   - Да, да, противная этакая! Против класса идет! - послышался чей-то нерешительный голос.

   - А? Что такое? Кто посмел это сказать? Фея идет против класса! Фея! Да как вы осмелились произнести такое слово!

   И Аннибал со сверкающими глазами прыгнула на высокий табурет.

   - Не сметь клеветать на Дину! Не сметь врать на Колынцеву! Ни одного слова дурного не дам сказать про Феечку мою! Или... Или все разнесу в дребезги! Вы ведь знаете меня, - кричала она неистово оттуда, исступленно тряся своей курчавой головой и размахивая неуклюжими смуглыми руками.

   - Молчите, душки, смиритесь и трепещите от благоговения, - насмешливо протянула Незабудка, - или вы не знаете, что Колынцева царица души Аннибал!

   - Да, и царица и была и будет царицей! - продолжала тем исступленным голосом кричать Африканка, - а ты не