Чарская Лидия Алексеевна - Лизочкино счастье

погружена в свое занятие, стала бесшумно красться к постели Павлика, подле которой на ночном столике находилась тарелка с тортом. Преспокойно взяв торт с тарелки, Мэри так же бесшумно удалилась из спальни, как и вошла.

   Съесть торт до последней крошки в самом дальнем углу коридора, тщательно обтереть рот и руки и как ни в чем не бывало присоединиться к играющим детям-было для Мэри делом нескольких минут. Никакое раскаяние не мучило ее, казалось. Напротив того, в этот вечер она была гораздо веселее и добрее обыкновенного. Ни разу не раздразнила Вали, не повздорила с Витей, с которым они постоянно ссорились из-за всякого пустяка, и даже выучила Павлика делать петушков из бумаги, чем сразу подкупила не помнящего зла мальчика.

   - Что это с Мэри? - удивлялись дети, - точно кто подменил ее нам.

   - Она стала премилая. И знаешь, даже не щиплется больше, - радостно проговорила малютка Валя на ушко своему другу Павлику.

   И, глядя на Мэри, они даже раскаивались в том, что считали ее такой злой, а иной раз и обижали ее несправедливо, подозревая одно только дурное во всех её поступках.

  

   - Кто взял мой торт? У меня был торт на ночном столике! - завопил не своим голосом Павлик, входя вместе с девочками в спальню после ужина и вечерней молитвы.

   - Что ты кричишь, Павлик? - благоразумно остановила его Роза, - ты верно съел торт и позабыл об этом.

   - Съел торт! - вскричал еще громче возмущенный Павлик, - съел торт! Да если бы я съел его хоть кусочек, то мог бы рассказать тебе, какой он на вкус. Но я не ел торта, уверяю тебя!

   - Ну, значит его съели крысы, - рассудила спокойная Мими и как ни в чем не бывало стала укладываться в свою постельку.

   - Съели крысы! Ты говоришь, что съели крысы? - не унимался Павлик, заливаясь потоком слез.-О, бессовестные!

   - Не вини понапрасну бедных крыс, Павлик, - самым сладеньким голоском произнесла, внезапно откуда-то вынырнувшая, Мэри, - настоящие крысы, то есть те, у которых четыре ноги и серый хвост, не при чем. Твой торт скушала совсем особенная крыса, очень хорошенькая, но которая живет не под полом, а здесь между нами.

   - Между нами? - и Павлик раскрыл рот от недоумения и разом перестал плакать.

   - Ну да, или ты находишь, что Лиза Окольцева не похожа на такую крысу?

   - Лиза Окольцева? - переспросил изумленный Павлик.

   - Кто зовет меня? Я здесь, - послышался нежный голосок Лизы, откликнувшейся на свою фамилию.

   - А! ты здесь, тем лучше! - вскричала Мэри, вся красная от волнения. -Слушайте же, господа,- крикнула она громко, обращаясь к детям, обступившим ее в ожидании разъяснения этих странных слов, - слушайте: я видела своими собственными глазами, как Эльза ела торт Павлика.

   Если бы стены расступились в эту минуту, Лиза была бы не более поражена, нежели услышав обвинение Мэри. Она даже не испугалась нисколько - до того неожиданно и нелепо было оно.

   Но если сама Лиза сознавала свою правоту, то другие дети не знали истины и ждали объяснения со стороны Лизы.

   - Ну, что ж ты молчишь? - вскричала Кэт, приятельница Мэри, также не любившая Лизу. - Говори: ты съела торт Павлика?

   - Да, да, говори же! Говори скорее! - послышалось со всех сторон.

   Но Лиза молчала, изумленная еще более этим странным и неожиданным вопросом со стороны её друзей.

   Тогда Марианна выдвинулась вперед и, обводя сердитыми глазами своих подруг, проговорила:

   - Как вам не стыдно слушать Мэри! Или вы не знаете эту злую девочку? И как вы могли поверить ей на секунду, что Лиза могла съесть чужой торт?

   - А тогда зачем же она целый вечер провела в спальне, пока мы играли? Что она делала там? И ведь в спальню за целый день никто не входил, кроме Павлика, который принес торт, и Окольцевой, - продолжала Мэри злорадно.-Ну-ка, Эльза,- обратилась она к Лизе,-Скажи: что ты делала целый вечер в спальне?

   - Я читала письмо, - тихо отвечала Лиза.

   - Как! Целый вечер? - насмешливо произнесла Кэт, явно державшая сторону Мэри.

   - Да, я его перечла несколько раз, - смущенно произнесла Лиза.

   - И выучила наизусть, конечно, - продолжала тем же тоном Мэри. - Но прекрасно, если даже и так, то на это понадобилось бы самое большое час времени, а остальные часы что вы изволили там делать? Мы ждем ответа.

   Лиза молчала. Ей не хотелось рассказывать злой девочке о том, что она замечталась о маме и их будущем, когда они сами будут жить вместе, не разлучаясь никогда в жизни. Да вряд ли кто бы и поверил в эту минуту такому объяснению.

   - Ну, хорошо, пусть Окольцева уверяет, что она "продумала" целый вечер, -упорствовала Мэри,- но пусть она скажет также, что никто не входил в комнату, пока она была там, и что торт был на ночном столике, когда она туда вошла. Ведь был? -обратилась Мэри к Лизе, пытливо уставляясь на нее глазами.

   - Да, был, - тихо отвечала Лиза, припомнив, что действительно видела торт на тарелке, когда вбежала в спальню прочесть письмо.

   - И при тебе туда никто не входил? - продолжала допрашивать ее Мэри.

   - Не входил, - еще тише прошептала Лиза.

   - Ну, значит, торт съела она, - громко заявила девочка, обводя все юное собрание торжествующим взглядом.

   - Да, она!Она! Кому же больше? - подтвердила за нею и Кэт.

   Дети молчали. Лиза, смущенная и бледная, стояла между ними, делая усилия над собою, чтобы не разрыдаться от незаслуженной обиды.

   Но когда Павлик подошел к ней со словами:

   - Ах, Лиза, зачем ты его съела! Если он так нравился тебе, ты бы сказала мне, и я отдал бы тебе половину.

   Лиза не выдержала и разрыдалась навзрыд.

   - Что такое? Что случилось? - спросила прибежавшая на шум Анна Петровна.

   - Ничего особенного, - спокойно отвечала Мэри,- если не считать особенным то, что в нашем кружке появилась воровка.

   - Что? Что такое? Воровка? Что ты говоришь? - взволновалась директорша. - Я хочу все узнать толком, говори же, в чем дело.

   Но Мэри и без просьбы начальницы рассказала бы ей все. Она подробно пояснила в чем дело, снабжая свой рассказ новыми прикрасами и подробностями.

   Когда она кончила, Анна Петровна Сатина взглянула на Лизу пристальным, недобрым взглядом и проговорила сурово:

   - Такъто ты отблагодарила твоего благодетеля Павла Ивановича за все его добро, сделанное тебе? Так вот ты какая! Притворялась тихоней, а на самом деле оказываешься хуже и вреднее самой последней шалуньи... Тебе не место быть в обществе детей. С сегодняшнего же вечера ты будешь спать, есть и учиться в отдельной комнате. А вам,- строго закончила начальница, обращаясь к детям,- я раз навсегда запрещаю разговаривать и играть с нею.

   И с этими словами она схватила Лизу за руку и вывела ее из спальни.

   - Вот твое новое помещение, - тем же суровым голосом произнесла Анна Петровна, вводя Лизу в маленькую комнатку подле кухни, где спала Матрена, приехавшая вместе с пансионом г-на Сатина в В. - И с этого вечера ты будешь жить здесь.

   И, оставив ее одну в обществе сладко храпевшей на своей постели кухарки, Анна Петровна величественно вышла из комнаты.

   Тяжелое чувство охватило Лизу по уходе директорши.

   - Господи, чем я виновата! - воскликнула бедная девочка и, бросившись на стул, горько зарыдала.

   Матрена, проснувшаяся от её слез, долго не могла понять, что случилось. Но догадавшись по-своему, что Лиза, очевидно, провинилась в чем-нибудь, она стала утешать ее, как умела.

   - Не плачьте, барышня, не плачьте, золотая, дай-кось я вам постельку сделаю. Вот тут на моем сундуке я положу вам матрасик и такую вам кроватку смастерю, что любо-дорого. А плакать не надо. Видно, за дело попало-то. А то и без дела если, все же стерпите.

   Ласковое, участливое обращение Матрены немного утешило Лизу. Она послушалась доброй женщины, разделась и легла в приготовленную ею постель.

   В этот вечер Лиза долго молилась Богу, чтобы Господь укрепил ее и помог ей нести тяжелую невзгоду, посланную ей судьбою.

   Печальное время наступило для девочки. Целый день она проводила у себя в каморке и только вечером, когда надо было ехать в театр, выходила оттуда. Дети, помня запрещение Анны Петровны Сатиной, не разговаривали с Лизой и даже как будто не замечали её. И девочка, к ужасу своему, убедилась, что они на самом деле поверили в клевету Мэри и считают ее воровкой.

   Даже Марианна, вызвавшаяся быть её названной сестрою, и её брат Витя - и те разом изменили свое обращение с Лизой. При детях они держались с нею так же, как и остальные, но когда однажды Лиза, похудевшая и побледневшая за последнее время, попалась как-то навстречу Марианне за кулисами театра, последняя, робко оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто их не слышит, быстро наклонилась к уху Лизы и прошептала:

   - Мне очень, очень жаль тебя. Не думай, что я тебя разлюбила. Что делать! Это могло с каждым из нас случиться, ведь торт был так вкусен! А только, раз это случилось - было бы гораздо лучше с твоей стороны пойти и повиниться перед начальницей.

   - Как! - вскричала изумленная и огорченная Лиза, - как? И ты, Марианна, ты также можешь верить тому, что я съела этот несчастный торт? О, как это жестоко, как жестоко в самом деле!

   И Лиза залилась горькими слезами, забыв о том, что ей надо было сейчас с веселым лицом выходить на сцену.

   Играла Лиза все так же хорошо, как и в первый выход, и скоро стала общей любимицей. Редкий спектакль проходил без того, чтобы на сцену не подавалось коробки конфет, букета цветов или какой-нибудь изящной игрушки от кого-нибудь из маленьких посетителей и посетительниц театра. Многие дети приставали к своим родным с просьбами познакомить их со златокудрой девочкой Эльзой, так очаровавшей их своею игрой.

   Но все эти радости Лиза охотно променяла бы на одну: чтобы начальство и товарищи поверили бы в то, что она не брала торта. А между тем это было почти невозможно, так как и Анна Петровна Сатина, и Григорий Григорьевич, и Люси, и дети, и даже заведующая гардеробом Мальвина Петровна, искренно полюбившая девочку, - все они не сомневались в том, что злополучный торт был съеден Лизой.

   Один только человек, казалось, не верил в проступок девочки. Часто он подолгу останавливался на ней глазами и внимательно рассматривал, как будто видел Лизу в первый раз в жизни. "Нет, нет, - думалось ему,-не может она-с этим правдивым, честным личиком, с этими кроткими, ясными глазками, быть тем, чем ее считают".

   Этот единственный, думающий хорошо о Лизе, человек был Павел Иванович Сатин. Но Па­вел Иванович молчал почему-то и не решался выступить на защиту девочки.

   Ко всем горестям Лизы прибавилось еще и опасение, чтобы добрый старик-губернатор не узнал как-нибудь о происшествии с тортом и не изменился к ней так же, как уже изменились все остальные. Но судьба как бы смиловалась в этот раз над нею. В первый же спектакль после истории с тортом Лиза увидела губернатора в его ложе с обоими сыновьями, и все трое они незаметно кивнули ей, лишь только она появилась на сцене.

   Потом губернатор прислал за девочкой одного из сыновей, и Лиза снова услышала похвалу своей игре и получила громадную коробку конфет в губернаторской ложе.

   Было еще одно лицо, сильно заинтересовавшее Лизу, несмотря на тяжелые дни, которые она переживала.

   Это был смуглый, высокий, сухой и прямой как палка, господин в поношенном сюртуке, напоминающий своей внешностью не то цыгана, не то турка. Господин этот всегда сидел где-нибудь в последнем ряду кресел, но по падении занавеса пробирался к самой сцене и тщательно разглядывал Лизу в то время, как она выходила раскланиваться на аплодисменты публики.

   У этого господина были черные, как уголь, глаза, и Лизе, встречавшей на себе взгляды этих страшных глаз, невольно делалось жутко. Но господин так усердно аплодировал ей, стоя у са­мой сцены, и старался улыбаться ей так ласково, что Лиза вскоре перестала его бояться.

   Когда же однажды "черномазый", как его прозвали дети, подал Лизе громадную коробку конфет по окончании спектакля, последний страх исчез из сердца девочки, и она с улыбкой благодарила незнакомца.

   Однако, несмотря на все знаки внимания, оказываемые публикой, Лиза положительно не находила себе места от тоски.

   Ей было бесконечно жаль к тому же, помимо всех остальных невзгод, терять дружбу Марианны, которую она успела горячо полюбить за это короткое время.

   Маме она решила ничего не писать о своем несчастном житье-бытье.

   "К чему огорчать ее, дорогую? - думалось Лизе. - Пусть верит, что я счастлива, что мне хорошо живется, и будет. по крайней мере, спокойна за меня".

   И она храбро и стойко переносила свою невзгоду, стараясь скрывать ее от всех, насколько могла.

   Она, казалось, даже несколько привыкла и к своей маленькой каморке подле кухни, и к холодному обращению детей, и к насмешкам Мэри, не оставлявшей ее теперь ни на минуту в покое.

   Только вечером, ложась в постельку, она с каждым разом молилась Богу все жарче и жарче и просила Его все усерднее и усерднее избавить ее от непосильной для неё тяжести и муки.

  

   На сцене давали "Красную Шапочку". Тотчас после первого действия Лиза направилась бегом в свою уборную, где ее ждала Мальвина Петровна, чтобы помочь ей переодеться.

   - Эльза, - остановила ее на полдороге Мэри, - мне надо тебе сказать два слова.

   Лиза, привыкшая уже к насмешкам злой девочки, заподозрила и на этот раз какую-нибудь выходку со стороны своего врага и хотела было пройти мимо, делая вид, что не слышит Мэри, но последняя с силою схватила ее за руку и зашептала:

   - Постой, не беги же. Один добрый человек хочет поговорить с тобой.

   - Добрый человек? - переспросила удивленная Лиза.-Кто же это? Я никого не знаю, кто бы мог теперь быть добрым ко мне.

   - "Я никого не знаю", - передразнила ее с гримасой Мэри. - Переодевайся скорее, я тебя сведу к нему, и тогда ты все узнаешь.

   - Хорошо, - покорно произнесла Лиза и, поспешив переодеться, снова вышла через минуту к ожидавшей ее у дверей Мэри.

   Та, не говоря ни слова, схватила ее за руку и повлекла в самый дальний уголок театра.

   - Ты, кажется, дуешься на меня? - говорила она ей по дороге, - дуешься за то, что я открыла твой поступок перед всеми. Но кто же виноват, посуди сама, что ты сластена и польстилась на чужой пирог.

   - Ах, Мэри, - с тоской проговорила Лиза,- зачем ты мучаешь меня напрасно! Ты ведь знаешь отлично, что я не ела этого торта.

   - А если не ела, то почему же не сказала, что я налгала на тебя?

   - Мне бы не поверили. Ведь я была одна в спальне...

   - Ну, ладно, довольно об этом! - резко оборвала Мэри, - все равно-ни я и никто другой не поверят тебе. Я еще, видишь ли, говорю с тобою из желания тебе добра, а другие-то, в том числе и твоя хваленая Марианна, и знать тебя не хотят!.. Ну, вот мы и пришли, - заключила она, толкнув какую-то маленькую дверку.

   Дверка поддалась сразу, и девочки очутились в комнате, до верха наполненной разными вещами, нужными для сцены. Тут лежали сложенные в кучу рыцарские латы и знамена, ружья и шпаги, стояли красивые лампы, искусственные пальмы и сделанные из папки фигуры животных и, наконец, зеркала и мебель разных фасонов, начиная с королевского трона, обернутого в красный кумач, и кончая простой садовой скамьей.

   Но ничто из всей массы вещей не заняло Лизы: войдя, она сейчас же обратила внимание на высокого господина, стоявшего при входе девочек спиной к дверям. Что-то знакомое показалось Лизе и в этой высокой, прямой фигуре и в потертом, лоснящёмся сюртуке незнакомца. Когда же он живо обернулся на голос Мэри, Лиза с удивлением узнала в нем "черномазого", аплодировавшего ей так усердно у барьера сцены.

   - Ну, вот вам и Эльза. Говорите с нею, пока длится антракт, - весело произнесла Мэри.-Только поскорее, а то и мне и ей попадет от начальства, если опоздаем на сцену.

   С этими словами она выбежала из комнаты, оставив Лизу одну в обществе "черномазого".

   - Здравствуйте, - произнес тот, протягивая девочке большую мохнатую руку с нечистыми ногтями. - Конечно, маленькая барышня, вы и не догадываетесь, зачем я попросил вашу подругу привести вас сюда? Времени у нас мало и потому постараюсь быть кратким и толковым, а вы, хотя и маленькая барышня, но, должно быть, очень умненькая, судя по тому, как превосходно играете на сцене. А если вы настолько умны, как кажетесь, то мигом поймете свою пользу. И так, слушайте. Мое имя Энрико Томазо. Я итальянец и у меня есть такой же театр, как и у вас здесь, то есть, иными сло­вами, я такой же директор детской труппы, как и ваш Павел Иванович. Но в моей труппе недостает нескольких маленьких актеров и, чтобы набрать их, я путешествую по разным городам. Я видел вас, когда вы играли "Золушку" и "Спящую красавицу", вижу и сегодня в "Красной Шапочке" и нахожу, что вы мне были бы очень полезны в моей труппе. А у меня вам будет куда лучше, нежели у Сатина. Поэтому я предлагаю вам сегодня же пойти к Сатину и сказать ему, что вы переходите служить в труппу директора Энрико Томазо.

   Все услышанное Лизой от её неожиданного знакомого было так странно и внезапно, что девочка в первую минуту окончательно растерялась и не знала, что отвечать.

   Черные глаза г-на Томазо между тем так и впились в нее, ожидая ответа. Лизе снова стало жутко и неприятно от этого взгляда. И в первый раз, кажется, она пожалела об отсутствии Мэри, оставившей ее одну в обществе "черномазого"

   - Вы, может быть, думаете, Эльза, что я не буду платить вам такого жалованья, какое вам назначил г-н Сатин?- продолжал между тем г-н Томазо, видя её волнение.- Но, дитя мое, я вам дам гораздо больше и обещаю сам исполнять все ваши прихоти и капризы. К тому же вам не трудно расстаться с людьми, где вас так дурно приняли. Мне говорила Мэри об этой истории с пропавшим тортом. Ну, даже если бы вы и взяли кусочек, то что ж из этого? - хитро улыбаясь и прищуриваясь лукаво произнес г-н Томазо,-дети любят сладкое... Я отлично вас понимаю... Будь я на месте Павла Ивановича, я бы купил вам десять таких тортов вдвое лучше и вдвое вкуснее.

   - О, - прервала его, внезапно пришедшая в себя при одном воспоминании о торте, Лиза,- о, я его не брала, уверяю вас, что не брала, г-н Томазо,

   - Ну, вот видите ли, тем хуже для них, они оклеветали вас! Стало быть, они дурные люди и вам надо их оставить и перейти в мой театр.

   - О, нет! - с жаром вскричала Лиза, - это какая-то ошибка: Павел Иванович и Григорий Григорьевич не злые, нет, нет! Павел Иванович так добр и ласков ко мне! И даже теперь... Он точно не верит тому, что про меня говорят другие. Он сделал мне столько хорошего, что я никогда не променяю его ни на кого другого.

   - Значит, вы не согласны поступить ко мне? - внезапно меняя тон и сверкнув загоревшимися глазами, вскричал незнакомец.

   - О, нет, я желаю остаться у Павла Ивановича,-вся задрожав от этого взгляда, прошептала Лиза и попятилась к двери.

   - Куда вы! Стойте! - прогремел над нею грубый голос г-на Томазо, и его тяжелая рука опустилась на плечо девочки. -Я в последний раз спрашиваю тебя, хочешь ли ты поступить добровольно ко мне в театр или нет?

   - Нет, - еще испуганнее прошептала девочка, трепеща перед высоким человеком.

   - А, так-то,-скорее сердито прошипел, нежели произнес г-н Томазо, -так знай же, так иили иначе, а ты будешь у меня. Я заставлю тебя силою уйти от Сатина. Увидим, что ты запоешь тогда, моя милая.

   - Увидим, - раздался знакомый голос за ними и, разом обернувшись к двери, Лиза увидела знакомую плотную фигуру Павла Ивановича на пороге комнаты.

   Лицо его было бледно от гнева, губы дрожали; он смело подошел к незнакомому гостю, с силой сбросил его руку с плеча Лизы и, указав ему на дверь, прокричал громовым голосом, какого Лиза никогда еще не слышала у него:

   - Вон отсюда, бездельник! И если когда-нибудь еще раз твоя нога переступит порог моего театра, тебя упрячут в такое место, где ты живо забудешь все свои проделки!

   Г-н Томазо весь как-то сжался и, боком проскочив мимо разгневанного директора, как пуля вылетел из комнаты.

   - Дитя, мое, бедное дитя, что мы с тобой сделали! - прошептал Павел Иванович, лишь только остался наедине с Лизой, и, широко открыв объятия, принял в них дрожащую и плачущую девочку.

   Он дал ей успокоиться немного, посадил ее на колени, гладил по головке и ласково, ласково говорил ей своим нежным голосом:

   - Милая... добрая... благородная девочка... Не хотела оставить своего старого директора, а он-то, он-то как виноват перед тобою! Простишь ли ты его когда-нибудь, крошка? Ведь я давно знал, моя Лизочка, что ты не можешь быть воровкой, но молчал, выжидая, когда сама судьба докажет твою невинность. А ты столько времени мучилась и терпела, бедняжка! Прости ты меня, Эльза, деточка моя!

   - О, Павел Иванович, дорогой, милый...- могла только проговорить взволнованная до глубины души Лиза, - как вы вовремя пришли сюда!

   - Я стоял за дверью и все слышал, - продолжал добрый старик, - и то, что предлагал тебе этот бездельник, и то, что ты ему отвечала. И сегодня же я расскажу всей труппе о твоем благородном сердечке и докажу им всем твою невинность в истории с этим глупым тортом.

   - А он не может повредить вам, Павел Иванович? - робко осведомилась Лиза, невольно припоминая горящий злобою взгляд незнакомца, брошенным в последнюю минуту на её защитника.

   - О, милая девочка! Она еще беспокоится обо мне, - проговорил растроганный Павел Иванович - Только тебе нечего беспокоиться ни за себя, ни за меня. Этот человек, назвавший себя директором театра, не кто иной, как простой странствующий акробат. Он ходит по дворам с двумя детьми - мальчиком и девочкой. Мальчик проделывает всякие акробатические фокусы, а девочка поет разные песенки. Он очень плохо с ними обращается, часто их бьет, плохо кормит, и все, что заработает - сам тратит потом в трактирах. Последнее время его девочка занемогла, и с ним ходит один мальчик. Я знаю его, потому что он приходил уже несколько раз ко мне, прося у меня денежной помощи. Теперь он пробрался к тебе с целью уговорить тебя заменить ему заболевшую девочку и заставить тебя петь за нее по дворам. Но никогда, никогда ни за что на свете не допущу я ничего подобного! И если он еще раз явится сюда, - я сумею разделаться с ним так, что он долго будет меня помнить.

   Звонок, раздавшийся со сцены, прервал речь Павла Ивановича. Он взял Лизу за руку и повел ее на сцену.

   Счастливая, сияющая Лиза играла особенно хорошо в этот вечер. Она чувствовала, что все её невзгоды и печали разом миновали, и прежняя счастливая жизнь улыбалась ей.

   Перед ужином Павел Иванович не пустил Лизу в её каморку и посадил ее рядом с собою за стол.

   - Дети, - обратился он к своей маленькой труппе, недоумевающе смотревшей на него и Лизу,- любители вы меня?

   Страшный шум от смешанных криков и восклицаний, в которых, однако, ровно ничего нельзя было разобрать, был ему ответом.

   - Тс-тс-тс! - зашикал совсем оглушенный директор, - Бога ради, пожалейте мои уши, они еще пригодятся мне, хотя бы для того, чтобы слушать, какую вы чушь несете со сцены. Отвечайте только: любители вы меня?

   - Любим, любим, ужасно любим, больше всех! - раздалось со всех концов стола.

   - Ну, а если любите, то и верите, конечно, каждому моему слову?

   - Верим, верим, конечно, верим!- подхватили снова дети так громко, что бедному директору снова пришлось зажать уши из боязни быть оглушенным.

   - Ну, а если верите, - продолжал он снова, когда шум и крики несколько стихли,-то знайте, что Лиза Окольцева не может быть воровкой и никакого торта она не брала и не ела. Слышите ли - не брала... Торт Павлика съели крысы или у Мэри Ведриной очень странное зрение, и она видит то, чего никто другой никогда не увидит. Поняли ли вы меня все?

   - Поняли, поняли! - подхватили дети и, как по команде, к Лизе потянулись через стол более десятка ручонок, и несколько пар детских глаз остановились на ней с виноватым, молящим выражением.

   Одна только Мэри сидела надутая и красная, как пион, с самым скверным и смутным чувством на душе, не смея оторвать взгляда от тарелки. Ей было и досадно, и горько, что её злая проделка с Лизой не удалась ей, как она того хотела, и послужила только новым доказательством кротости и доброты Лизы.

   - Прости меня, ради Бога прости, что я пове­рила злой девчонке, - шентала между тем на ушко Лизе её друг Марианна .- Больше никогда, никогда не буду... что бы она ни говорила. Уверяю тебя!

   Но Лиза и не думала сердиться. Она давно забыла все дурное и, счастливая и радостная, готова была даже бежать к Мэри с ласковым объятием и крепким поцелуем.

   В этот вечер Лиза после долгого промежутка времени снова удостоилась приветливого кивка директорши и уснула мирным сном в своей настоящей постели по соседству с Марианной.

  

   Прежняя жизнь снова началась для Лизы. Она сразу позабыла незаслуженную обиду, нанесенную ей невольно, и охотно простила всем. В свою очередь дети старались, кто как мог, загладить перед ней свою вину. Костя Корелин на свой скромный заработок купил Лизе коробку карамели, до которой та была большая охотница. Пика и Ника отвели как-то Лизу в сторонку и проделали перед нею все свои уморительные штуки, ловко представляя ей клоунов из цирка и заставляя девочку хохотать до слез. Хромой суфлер Володя особенно старательно подсказывал ей её роли во время спектаклей, не давая ей запнуться ни на минуту. Витя, брат Марианны, особенно хорошо рисовавший лошадиные головы, нарисовал ей их целую коллекцию и карандашом, и пером, и даже простым углем, вынутым из печки. Даже маленький Павлик, из своих собственных карманных денег, данных ему матерью на лакомства (жалованья ни он, ни Валя маленькая не получали, за молодостью лет), и тот умудрился купить торт, совсем такой же, как прежний, как он уверял своих товарищей, и поднес его Лизе.

   Девочки не менее мальчиков старались угодить ей. Даже гордая Кэт, сознавая свою вину перед нею, подарила ей прехорошенькую коралловую брошку, которую сама носила только по праздникам.

   И сама Мэри круто переменилась к Лизе. Нарочно или искренно, но она несколько раз похвалила девочку за её игру и вообще относилась к ней много лучше. Правда, когда они оставались случайно вдвоем, Мэри от времени до времени так сердито взглядывала на Лизу, что бедной девочке становилось жутко на сердце от этих взглядов её невольного врага. Но это длилось только мгновение, после которого глаза Мэри по-прежнему становились приветливыми, и Лиза скоро забывала дурные поступки злой девочки и готова была думать, что Мэри, если и не исправилась вполне, то уже наверное исправится в самом непродолжительном времени.

   Между тем наступало Рождество-самое трудное время для маленьких актеров, так как по большим праздникам детские спектакли давались ежедневно.

   На Лизину долю выпадало особенно много работы, так как она готовила под руководством Григория Григорьевича новую роль из пьесы "Сиротка Маша", написанной самим Павлом Ивановичем. Это была уже не сказка, переделанная в феерию, какие обыкновенно игрались детьми, а настоящая трогательная комедия, героиней которой была маленькая девочка Маша.

   - Ты должна отлично сыграть эту роль, - сказал как-то Григорий Григорьевич во время одной из репетиций Лизе, - в тебе много общего с этой маленькой Машей, героиней пьесы.

   Действительно, судьба выведенной в пьесе сиротки во многом походила на судьбу самой Лизы.

   И Лиза сама сознавала это и, благодаря, должно быть, этому, отлично читала роль на репетициях, приводя в восторг своих учителей.

   - Я говорю, что из этой девочки со временем выйдет очень хорошая актриса,-как-то раз сказал Григорий Григорьевич г-ну Сатпну,

   Последний сочувственно покачал головой.

   - Жаль только, что ей будет очень трудно пробивать себе дорогу,-отвечал он.

   - О, я надеюсь, что мне поможет Господь! - хотелось крикнуть Лизе, которая была особенно счастлива в это предпраздничное время, так как она получила письмо от мамы из Петербурга, где та писала, что готовит Лизе радостный сюрприз, о котором её девочка вряд ли может догадаться.

   Лиза долго ломала себе голову, что бы это могло быть, но, наконец, решила терпеливо ждать, не задаваясь никакими предположениями.

   Сочельник наступил незаметно. Губернатор, желая побаловать маленьких актеров, сумевших доставить столько удовольствия всему юному населению города, пригласил детей и их начальство провести канун Рождества у него на елке.

   Маленькие актеры знали, что добрый губернатор устраивает эту елку собственно для них, и заранее радовались тем подаркам, которые их ожидали. Особенно довольна была Лиза. Во время последнего спектакля, губернатор позвал ее в ложу, еще раз расхвалил ее и непременно велел ей быть у него на елке, так как ее ждала там такая приятная новость, какой она, должно быть, и не подозревала.

   Лиза очень изумилась словам губернатора. Она едва-едва только успела успокоиться от радостного волнения, узнав из письма матери об ожидавшем ее сюрпризе, а тут ей обещают еще вторую неожиданную радость!

   Придя за кулисы, она долго совещалась с Марианной, что бы это могло быть.

   - Вероятно, какая-нибудь золотая вещь,-решила её маленькая подруга, ужасно любившая всякие золотые украшения и безделушки.

   - Ну вот, что ты! Разве маленьким дарят золотые вещи? - заметил, услыша их разговор, Витя.

   - Ну, тогда он ей подарит конфет, - решил сластена-Павлик, для которого важнее всего в жизни были лакомства, - так много конфет, что она их будет есть день и ночь целый год, не переставая.

   - И тебе не даст ни одной штучки, - добавил Костя Корелин.

   Но, видя, что Павлик скроил плаксивую гримасу, собираясь зареветь, поспешил его успокоить словами:

   - Даст, даст, и ты будешь их есть, не переставая, круглый год, два года, три, четыре,- только не реви, пожалуйста, не реви, а то на дворе такая стужа, что у тебя слезы замерзнут и на ресницах образуются ледяные сосульки.

   - Неправда, никаких сосулек у меня не будет, - сердито произнес Павлик и, лукаво подмигнув девочкам на Костю, как бы желая поддразнить его, добавил: - А про сюрприз, который губернатор сделает нашей Эльзе ты все-таки ничего не знаешь!

   - Что тут отгадывать и мучить себя понапрасну, - решила красивая Роза,-вот придет вечер и все узнаете в свое время.

   Но детям не суждено было узнать губернаторского сюрприза, приготовленного их общей любимице.

   Павлик, объевшийся сладким пирогом за обедом, почувствовал сильную боль в желудке.

   Анна Петровна Сатина, уехавшая на неделю праздников в Москву к родным, что она делала ежегодно, оставила Павлика на попечение отца. Павел Иванович, баловавший Павлика без меры, не мог ему отказать ни в чем, и Павлик до того объелся, что заболел. Видя мученья мальчика, Павел Иванович совсем было потерял голову. Пригласили доктора, который, после тщательного осмотра, сказал, что хотя у Павлика нет ничего серьезного, но что он должен полежать остаток дня в постели и принимать микстуру.

   Услышав эту печальную новость, Павлик горько заплакал.

   - Как! Все вы поедете на елку к губернатору, будете, наверное, веселиться, слушать музыку, танцевать и есть такие вкусные вещи, какие только можно видеть во сне, а я буду лежать в постели и глотать противную микстуру?О, это слишком жестоко!

   - Что делать, Павлик, ты сам виноват, - произнес Павел Иванович, гладя сына по головке.

   - Хоть бы мама была дома, все-таки мне было бы веселее, - прошептал бедный Павлик, собираясь плакать.

   - Павлик, не плачь, - вмешалась в разговор малютка Валя, - тебе не будет скучно: я останусь с тобою.

   Как ни улыбалось Павлику пробыть целый вечер со своей маленькой подружкой, но он, вспомнив, как радовалась малютка поездке на губернаторскую елку, не решился лишить ее такого громадного удовольствия.

   - Нет, нет, поезжай, пожалуйста, - поспешил он отказаться от её жертвы,-а то кто же мне расскажет обо всем, что было на елке? И потом ведь папа остается со мною.

   - О, нет, дитя мое, - произнес Павел Иванович, - я не могу на этот раз остаться у твоей постели: я должен быть на губернаторском празднике, как директор и представитель труппы.

   - Ну, хорошо, - храбро произнес мальчик, хотя две непрошенные слезинки при этом выкатились из его глаз. - Я останусь тогда с Матреной, потому что уж Матрену губернатор, наверно, не пригласил на свой праздник.

   - Конечно, не пригласил, дитя мое, ты можешь остаться с Матреной.

   - Ах, нет, - внезапно вмешалась в разговор Лиза, - не оставляйте Павлика с Матреной. Она очень добрая, хорошая женщина, но она так страшно храпит ночью, что наверное не даст ему уснуть. И потом она не сумеет давать ему лекарство по часам. Нет, нет, пусть Матрена ложится спать у себя на кухне, а я побуду с Павликом.

   - Как, - вскричало несколько человек детей,- ты не поедешь к губернатору?

   - Конечно, нет, раз я остаюсь с Павликом.

   - Но это невозможно, Лиза. Он обидится. Ведь для тебя он готовит какой-то сюрприз-и вдруг тебя не будет,-взволнованно говорил Павел Иванович.

   - Но ведь сюрприз не уйдет до следующего раза, - настаивала на своем девочка,-а губернатору можно сказать, что я нездорова. Да у меня и сейчас немного болит голова, уверяю вас. Скажите г. губернатору, что я очень жалею, что так случилось, но что я больна и быть у него не могу.

   - Как хочешь, дорогое дитя, так и поступай, - проговорил Павел Иванович, растроганный до глубины души поступком Лизы. - Спасибо тебе за твою доброту. Я принимаю твою жертву только по необходимости и буду всегда помнить твой великодушный поступок.

   С этими словами Павел Иванович наклонился к Лизе и крепко поцеловал ее.

   Лизе очень хотелось ехать на праздник, но ей было бесконечно жаль оставлять бедного, одинокого Павлика. Она знала также, что для m-lle Люси и для Мальвины Петровны, не бывавших никогда на таких елках в больших, богатых домах, было бы очень досадно не попасть на губернаторский праздник, поэтому она предпочла лучше лишить себя удовольствия, нежели других, и, ссылаясь на мнимую головную боль, осталась подле больного ребенка.

   Дети шумно и весело собирались на праздник. Девочки завивали и причесывали друг другу волосы, вплетали в них ленточки и искусственные цветы, мальчики чистили бензином перчатки, встряхивали костюмы и до того усердно натирали ваксой сапоги, что они у них готовы были распороться по швам.

   Матрену совсем загоняли то с тем, то с другим. Наконец к 9-ти часам все маленькие актеры и их начальство собрались в гостиной, где у ярко пылавшего камина находился Павлик в обществе Лизы.

   Девочки были в праздничных белых платьях, мальчики-в новых костюмах, Павел Иванович и Григорий Григорьевич-во фраках, а m-lle Люси- в нежно-голубом платье, которое она сшила к при­частию в прошлогодний пост. Даже старушка Мальвина Петровна надела старомодное шумящее платье и такой чепец, который должен был без сомнения обратить на себя внимание самого губернатора. И притом ото всех так пахло духами, что у Лизы разболелась голова на этот раз уже самым настоящим образом. Марианна, прощаясь с Лизой, тихо шепнула:

   - Не скучай, сестренка, я отломлю тебе от каждого лакомства, какое там будут подавать, по кусочку, чтобы ты имела понятие о том, чем нас угощали на елке.

   Но малютка Валя отличились больше всех.

   - Ты, Павлик, не горюй, - сказала она своему любимцу, - я попрошу губернатора прислать тебе завтра все, что у него останется после нас от угощения.

   - Нет, уж лучше не надо, - благоразумно заметил больной,-а то у меня еще больше заболит живот. А лучше вот что: когда ты будешь есть очень вкусные вещи, то подумай обо мне. Может быть, тогда я увижу во сне, что кушаю их вместе с тобою. Папа говорит, что часто видишь то, что думают про тебя другие.

   В самую последнюю минуту отъезда хватились Мэри. Её не было среди детей. Бросились ее искать по всем комнатам и, наконец, нашли спокойно спавшей на своей постели.

   - Что ты делаешь, Мэри? - вскричали Роза и Аля в один голос, - что с тобою?

   - Как что делаю? Сплю! - спокойно отвечала Мэри, поворачиваясь на другой бок,

   - Так ты разве не едешь к губернатору?- удивились те.

   - Ах, отстаньте от меня, пожалуйста! - рассердилась Мэри. - Ни днем, ни ночью нет покоя от них! У меня болят зубы, и в таком виде не могу же я ехать на елку.

   И Мэри, чтобы окончательно убедить девочек в том, что у неё болят зубы, громко застонала.

   Роза и Валя вернулись к остальным и объявили директору, что Мэри нездорова.

   - Тем хуже для неё, - сердито заметил Григорий Григорьевич, ни чуточки не жалевший злую девочку, - тем хуже для этой капризницы. Я думаю, что его превосходительство г-н губернатор не очень-то огорчится отсутствием Мэри.

   И маленькая труппа уехала без неё.

   Как только шум колес экипажей, отвозивших детей, замолк на улице, Лиза ближе пододвинула кресло Павлика к камину, поправила огонь и, усевшись рядом, предложила мальчику почитать немного.

   Но Павлик был не охотник до чтения.

   - Нет, нет, не хочу слушать чтения, поболтаем лучше немножко, - попросил он.

   - Сегодня сочельник, почти в каждом доме елка, - грустно произнесла Лиза, - и в доме доктора, должно быть, устраивается елка для больной Зои, ее украшает мама и верно думает все время обо мне.

   - Ты скоро ее увидишь, Лиза, - утешал ее Павлик, - через три, четыре месяца мы вернемся в Петербург, и ты будешь ходить к ней в гости.

   - Ах, как это было бы хорошо, - произнесла Лиза, - мне кажется, эта радость так велика, что уж лучше неё ничего не может быть на свете!

   Они долго еще болтали таким образом, пока, наконец, сонные глазки Павлика не слиплись, и он не уснул тут же у камина в большом просторном кресле своего отца. Лиза продолжала сидеть тут же, смотрела на тлеющие уголья и мечтала о том, как теперь зажигают елку у губернатора, как Борис и Лева - губернаторские дети - обносят подарками и сюрпризами своих маленьких гостей, как губернатор передает три пакета Павлу Ивановичу: для Павлика, Мэри и для неё, Лизы, оставшихся дома. Что это за сюрприз, который готовит ей губернатор? Что может он подарить ей, Лизе? - невольно сверлила её головку докучная мысль.

   Потом она стала думать о другом. Ей представилась иная елка-в далеком Петербурге, в докторском доме; и ей виделась больная Зоя, которую катают вокруг неё в кресле, и наконец мама - добрая, ласковая, милая, только немного грустная от разлуки с ней, Лизой, в этот великий праздник.

   Потом все её мысли как-то разом смешались в голове, и она неожиданно крепко уснула, положив головку на спинку кресла. И во сне Лизе все представлялась елка, вся залитая огнями, и её ненаглядная мама, протягивающая руки своей девочке.

   Прикосновение к плечу чьей-то руки разом разбудило Лизу. Она быстро протерла глаза и вскочила с кресла.

   Перед нею стояла Мэри.

   - Вот глупая-то девочка! - вскричала она,- спит, как медведь в своей берлоге, и нимало не думает о сюрпризе.

   - О каком