Чарская Лидия Алексеевна - Лизочкино счастье

ыкший к подобным волнениям, опрометью бросился из комнаты, при чем налетел на входящего в эту минуту толстенького, розовенького, как свежая булочка, мальчика - Мишука или Медвежонка, как его называли дети за его неповоротливость и неуклюжесть, сбил того с ног и, запнувшись за стул, попавшийся ему на дороге, сам тоже упал, и оба мальчика забарахтались в одной общей куче.

   Павлик, услыша необычайный шум и грохот, происшедший от падения двух пансионеров, отнял платок от глаз и любопытно покосился одним глазком на то, что происходило. Увидя барахтавшихся на полу мальчуганов, он не выдержал и громко рассмеялся. Рассмеялись за ним и остальные дети, потому что нельзя было не смеяться, когда смеялся Павлик, общий любимец, в сущности очень добрый ребенок, но донельзя избалованный слишком нежными родителями. Рассмеялся и Павел Иванович, и строгая Анна Петровна, и даже смущенная, робкая Лиза невольно улыбнулась.

   Не смеялась только одна Мэри. Ей было не до смеха. Дрожа от волнения и злости, стояла она перед Павлом Ивановичем и спрашивала прерывающимся от гнева голосом:

   - Что же это такое? Неужели это правда? Неужели вы хотите взять первую попавшуюся девчонку на мое место? А мне что прикажете делать? Я три года играла у вас одни только главные роли. Не могу же я играть после этого чуть ли не служанок...

   - Нет, ты будешь изображать колдуний и злых волшебниц, а вовсе не служанок, -пропищал Павлик.-Ты мне сделала больно... Она мне сделала больно, - объявил он матери.- Она разозлилась и трясла меня так сильно, что я думал - у меня оторвется голова.

   - Что? что такое? - вскричали в один голос и директор, и его жена. - Ты смела обижать Павлика? Нашего Павлика, который так слаб, что не может прожить дня без леченья...

   - И без пастилы, - прибавил тихонько маленький лакомка, заранее облизываясь при мысли о том, что Костя Корелин давно уже на пути за вкусным лекарством.

   Но на этот раз ни отец, ни мать не обратили внимание на его замечание. Возмущенные до глубины души поступком Мэри, они с минуту смотрели на нее такими глазами, точно собирались ее съесть. Наконец, Анна Петровна взяла девочку за руку и повела ее к дверям, говоря ей гневно и сердито:

   - Скверная, злая девчонка! До сих пор я была слишком снисходительна к тебе, старалась не замечать многих твоих дурных поступков, но теперь, когда я знаю, что, помимо всего остального, ты еще обижаешь бедного беззащитного малютку, я не хочу больше потакать твоим выходкам. Все твои роли я с сегодняшнего же дня передаю новенькой пансионерке, а ты ступай тот час же в "темную" и сиди там до тех пор, пока я тебя не выпущу оттуда. - И, слегка дотронувшись рукой до спины Мэри, Анна Петровна Сатина вытолкнула девочку из классной.

   Тотчас по уходе Мэри, Павел Иванович подошел к шкапу, где лежала целая груда книг и тетрадей за стеклянной дверью, и, отобрав в нем несколько тетрадок, вручил их Лизе.

   - Вот тебе работа, девочка, - сказал он.- Будь прилежной и толковой. Марианна покажет тебе, как надо учить роли. С этого дня прежняя принцесса Мэри развенчана за её злое сердце и дурной характер, и ты будешь на её месте. По твоему умному лобику я уже решаю, что ты отлично все поймешь и пожалуй уже в скором времени ты в состояния будешь заменить Мэри. С таким кротким личиком, тебе не трудно будет изображать добрых и хороших людей... Так ли я говорю, друзья мои?- обратился он к остальным детям.

   - Так, Павел Иванович, - весело подхватили дети, которым сразу понравилась их новая маленькая подруга.

   - Ну, вот и отлично. Да здравствует Лиза! - вскричал г-н Сатин,- или нет, - поправился он, - ведь у неё должно быть другое имя для театра. Лиза-это звучит слишком просто. Пусть она у нас в кружке впредь называется Эльзой. Мы так и будем знать, что у нас теперь новая артистка Эльза. И так, да здравствует златокудрая Эльза, наша будущая принцесса, Золушка и Красная шапочка!

   - Да здравствует златокудрая Эльза! - подхватили мальчики и девочки, сидевшие за столом, ласково поглядывая на сконфуженную Лизу.

   Даже Павлик, занявшийся было принесенной ему Костей Корелиным пастилой, и тот забыл о ней на минуту и, с набитым ртом, потянулся целовать Лизу.

  

   Учинив расправу над провинившейся Мэри, Павел Иванович и его супруга уехали по делам, приказав высокой, бледной барышне - помощнице Анны Петровны Сатиной, приставленной к труппе в качестве гувернантки, - распорядиться обедом. М-lle Люси (так звали барышню) пошла хлопотать по хозяйству, оставив детей в той же классной, где они обыкновенно готовили роли и занимались в часы уроков. Лишь только наставница вышла, дети с шумом повскакали со своих мест.

   - Я рада, что Мэри наказали, - произнесла маленькая, рыженькая девочка, похожая на лисичку, которую звали Марусей Виркиной - в жизни и Мими - по сцене.

   - Да, да, и я тоже, - подхватили в один голос Пика и Ника.

   - Понятное дело, и я, - улыбаясь добродушной улыбкой, произнес Мишук, - она такая сердитая, все злится, ругается и даже щиплется. Ты знаешь, Эльза, - обратился он к Лизе,-мне постоянно приходится играть её пажей, потому что я не гожусь ни на что остальное, а моей королевой всегда бывает Мэри, и когда я запутаю по нечаянности её шлейф,-пажи ведь должны носить шлейфы своих королев, - она так больно щиплет меня, потихоньку от публики, что я чуть не плачу в то время, когда мне приходится делать радостное лицо и улыбаться, потому что Павел Иванович говорит нам, что никому не весело видеть сердитое и недовольное лицо на сцене.

   - А это очень трудно, должно быть, играть на сцене? - робко осведомилась Лиза, решившаяся, наконец, задать первый вопрос своим новым знакомым.

   - О, нет, - поспешила ее успокоить Марианна,- совсем нет. Надо только хорошенько сперва подготовиться и выучить свою роль по тетрадке, то есть те слова, которые говорит лицо, изображаемое тобою, и конец фразы того лица, которое говорит с тобою по ходу пьесы, чтобы ты знала, когда тебе надо самой вступить в разговор. Впрочем, ты не беспокойся, все это тебе объяснит режиссер.

   - Кто? - переспросила Лиза.

   - Режиссер - это наш учитель, - вмешался в разговор брат Марианны Витя, или Виталий, как его называли по театру. - Режиссер показывает нам, как играть и что делать на сцене. Иными словами он "ставит пьесы", как говорится по театральному.

   - А режиссер очень строгий? - робко осведомилась Лиза.

   - Очень, - подхватили в один голос Пика и Ника и еще кто-то из детей.

   - Он кричит на нас всех ужасно, когда мы бываем ленивы и бестолковы. Иногда сажает в темную, где теперь сидит наказанная Мэри, - поясняла Марианна своей новой подруге. - Не кричит он только на Павлика да на Валю, потому что они с Павликом считаются малышами и играют самые крохотные роли или просто без слов изображают ангелов на сцене. Ты не знаешь малютки Вали? Вот она.

   И Марианна поманила к себе крошечную девочку одного роста с Павликом, такую же прелестную, румяненькую и белокурую, как и он.

   - Вот наша Валя, или, как ее называют, m-lle Валерия, - сказала она, целуя малютку. Не правда ли, как она мила?

   Валя улыбнулась Лизе и потом, отойдя в сторонку, стала самым серьезным образом помогать Павлику уплетать пастилу. Дети были очень дружны и не разлучались друг с другом ни на минуту.

   В какой нибудь час времени Лиза познакомилась со всею труппою. Все дети понравились ей, кроме Мэри, сидевшей в темной комнате, да еще одной девочки, которую звали Катя, - а в кружке Кэт,- державшейся в стороне от других и показавшейся ей очень важной и гордой. За то один высокий, почти взрослый мальчик лет 15-16 сразу привлек к себе её сердечко своим грустным и добрым видом. Мальчика этого звали Володей. Остальные дети говорили ему "вы", потому что он был много старше их всех. Бедный Володя был калека и упирался согнутым коленом одной ноги на деревяшку. У него было кроткое, болезненное личико, и он казался удивительно привлекательным.

   - Как же он может играть без ноги? - с сочувствием глядя на убогого юношу, спросила Лиза у кого-то из своих новых друзей.

   - Он не играет. Ведь нельзя же играть на сцене, опираясь на деревяшку, - пояснил ей Витя. - Он сидит в будке впереди сцены и подсказывает нам шепотом то, что надо говорить каждому из нас в пьесе. Он у нас суфлер, т.е. подсказчик. Когда он сидит в будке, то уж никогда никто из нас не может ошибиться.

   - А если вы ошибаетесь, - спросила Лиза, - вас наказывают?

   - О, да, если зазеваешься и позабудешь, что наступила твоя очередь говорить, или просто не твердо выучишь роль и спутаешься, - с увлечением объяснял мальчик,- г. Томин, наш режиссер, нам этого не прощает. Нас сажают за это в темную и оставляют без обеда. Это очень неприятно.

   - А Мэри выпустят сегодня? - робко спросила Лиза.

   - Конечно, потому что она должна вечером играть. Тебя наверное наш директор возьмет сегодня в театр, чтобы ты видела, как мы играем.

   - Интересно, узнаешь ли ты меня, каким я буду вечером на сцене,-засмеялся Витя, лукаво подмигивая своим друзьям.

   - А каким же вы будете? - полюбопытствовала Лиза.

   - Я буду волшебником, - важно сказал Витя.

   - Волшебником? - спросила с удивлением Лиза.

   - Вот смешная девочка, - захохотал Витя, - не думаешь ли ты, что мы играем в театре в наших домашних костюмах? Слушай, я тебе расскажу...

   Но Вите не суждено было рассказать то, что он хотел. Раздался звонок, призывающий детей к обеду, и появившаяся с колокольчиком в руках m-llе Люси повела их всех в большую, просторную столовую, находившуюся по соседству с классной.

  

   - Суп с пирожками, суп с пирожками! - весело вскричал Павлик и захлопал в ладоши, как только дети вошли в столовую с большим, уже накрытым столом, помещавшимся по средине комнаты.

   - И пирожки-то с мясом, Мэрины любимые, - заметила Марианна.

   - Ах, бедная Мэри, не знала она, что сегодня будет за обедом, а то бы уж наверное повела себя иначе, - сокрушенно произнесла малютка Валя, во всех видевшая все только хорошее и приятное.

   - Ну, есть кого жалеть - Мэри! - сердито произнесла высокая девочка, которую звали Алей Большою, - вам ли не попадало от неё? А вы еще жалеете несносную девчонку. Очень нужно! Я вот очень рада, что ее наказали: будет, по крайней мере, долго помнить и вести себя прилично.

   - Какая ты недобрая, Аля, - с укором произнесла красивая голубоглазая девочка с белокурой косой, которую Лиза не заметила раньше. - Ты знаешь, что Мэри сидит голодная в темной и до завтрашнего утра ничего не получит. И ты можешь так спокойно отнестись к несчастью твоей подруги?

   - Мэри - не моя подруга. Она - злючка, и мы все её терпеть не можем, - оправдывалась Аля Большая.

   - Да и я не люблю её, - подтвердила Роза, - а все-таки нельзя её не пожалеть. И я уверена, что все вы жалеете ее и только из скромности не хотите в этом признаться. Поэтому я предлагаю всем: кто хочет дать один из своих двух пирожков для Мэри? Мы соберем их и снесем ей в темную, чтобы она могла поесть.

   - Но нам попадет от Анны Петровны, - опасливо проговорила Валя. - Ведь нам строго-настрого запрещено туда ходить.

   - Мы и не пойдем, а пошлем Павлика, ему уж никогда не попадет от матери, -нашлась находчивая Роза. - Павлик, Павлик, - обратилась она к мальчику, - ты снесешь пирожки Мэри? Не правда ли, дружок?

   - Конечно, снесу,-согласился без малейшего колебания мальчик, - только скажите ей, чтобы она не вздумала трясти меня снова, а то у меня наверное уж оторвется от этого голова.

   - Хорошо, хорошо, она не посмеет тебя тронуть, - вскричала Марианна,-с тобой пойдет кто-нибудь из больших мальчиков, хоть Костя Корелин... Ведь ты пойдешь проводить Павлика в темную к Мэри, Костя?

   - Удивительные эти девочки! - произнес, пожимая плечами, смугленький Корелин, - как они распоряжаются чужой жизнью.- Ну, представьте вы себе, я послушаюсь вас и пойду с пирогами к Мэри. А Мэри-то злющая-презлющая, а теперь от голода стала, конечно, еще злее. Ну, съест она пироги, съест Павлика, потому что он толстый и вкусный, как сдобная булочка, ну, а потом и меня проглотит, как проглотил волк Красную шапочку, а мне ведь вечером королевича играть надо. И заменить меня некому, потому что Мэри такая большая, что ей другого королевича под рост не подберешь. Нет, уж лучше пусть Медвежонок идет к Мэри с пирогами. Ему, по крайней мере, играть не надо сегодня.

   Костя говорил все это самым спокойным тоном, с аппетитом уничтожая кусок жареного мяса. Дети поминутно фыркали от смеха, слушая его, и закрывались салфетками, так как им строго запрещалось смеяться за обедом. M-lle Люси сидела за отдельным столом и издали наблюдала за вверенным ей маленьким стадом. Она, казалось, и не подозревала о новой затее своих шалунов.

   - Ах, вот что, - без малейшей улыбки продолжал между тем, как бы спохватившись, Костя (он умел говорить самые смешные вещи, оставаясь все время серьезным),-пожалуй, извольте, я отнесу пирожки Мэри: если она съест меня, то найдется лицо, которое может сыграть за меня сегодня прекрасного королевича.

   - Кто же? - вырвалось разом из уст нескольких человек детей.

   - Кто? Костенька, миленький, скажи кто? - приставала к нему малютка Валя.

   - Как же, - поддразнивал их Костя, - так я вам и скажу! Ишь какие ловкие!

   - Ну, Костенька, ну, Корелинька, ну, милый, скажи, - не унималась детвора, заглядывая в глаза мальчику.

   - Нет, отгадайте сами, - продолжал поддразнивать Костя, все больше и больше разжигая общее любопытство.

   - Мы не можем, мы не знаем, - раздавалось со всех сторон.

   - Ну, а как вы думаете?

   - Мы ничего не думаем! Ах, скажите, пожалуйста, поскорее. Не мучь нас!

   Но Костя и не подумал торопиться. Он обвел торжествующими глазами весь стол и, с минуту помолчав для пущей важности, громко пропищал тоненьким голоском:

   - Наша кухарка Матрена. Прекрасного королевича изобразит сегодня она, а я, так и быть, пойду вместе с пирожками на жаркое Мэри.

   Не успел еще Костя докончить своей фразы, как все дети дружно прыснули со смеха.

   Дело в том, что Матрена, кухарка г. Сатина, вечно грязная, засаленная, в подоткнутом платье, с глупым, постоянно добродушно ухмыляющимся лицом, должна была очень мало подходить к роли прекрасного королевича, предназначаемой ей Костей. Дети очень живо представили себе толстую, грязную Матрену в бархатном камзоле и шапке с пером, в кружевном жабо, со щегольскими туфельками на громадных ногах, всегда обутых в высокие козловые башмаки, и залились неудержимым громким смехом.

   - Ишь, бесстыдник, что выдумал-то, - ухмыляясь необыкновенно добродушной и глуповатой улыбкой, говорила, грозя пальцем Косте, прислуживавшая детям у стола Матрена.

   - Ничего, Матрена, ты не волнуйся только, - не унимался маленький шалун, - я с тобою живо всю роль пройду после обеда. Ты только выучись становиться на одно колено, прижимать руку к сердцу и говорить: "Наконец-то, прекрасная принцесса, я нашел вас! Этот башмачок принадлежит вам". И одень башмачок на ногу Мэри, только осторожно, потому что у неё мозоли, и если ты ей сделаешь больно, то она ущипнет тебя так, что ты закричишь караул" на весь театр

   - Ишь ты, выдумщик какой, - продолжала добродушно негодовать Матрена, не переставая, однако, улыбаться во весь рот. - Вот погоди ты у меня! Директорше пожалюсь, живо усмиришься,

   - Ах, Матрена, ты не годишься, я вижу, для роли королевича, - с притворной грустью произнес Костя, в то время как остальные дети, пользуясь уходом из столовой M-lle Люси, так и покатывались со cмеху. - Ну, сама только посуди, какой же королевич будет говорить: "ишь ты" и "пожалюсь".

   - Да ну тебя совсем, насмешник! - рассердилась, наконец, по-настоящему Матрена и, гремя тарелками, ножами и вилками, понеслась к себе в кухню.

   Во все время обеда Лиза не принимала участия в общем оживлении. Она, наголодавшаяся и натерпевшаяся за последнее время нужды, с удовольствием ела все, что ей предназначалось. Простой суп с лапшой и жареное мясо ей, не видавшей ничего, кроме корок черствого хлеба за эти дни, показались необыкновенными, чуть не царскими яствами.

  

   После обеда Павлик с грудой пирожков, завернутых в салфетку, сопровождаемый Костей Корелиным, направился в "темную" к Мэри.

   - Костя, голубчик, дай мне проститься с тобою. Ты уже больше не вернешься обратно, чует мое сердце, - с притворным плачем воскликнул Витя. - Корелинька, мой чумазенький, обнимемся и поцелуемся в последний раз!

   - Корелин, милушка, - подхватила веселая хохотунья Мими, - изволь тебя хоть сахарком посыпать, а то ты далеко не вкусное блюдо для бедной Мэри

   - Ничего: она не заметит вкуса, а проглотит целиком, - отшутился Костя, направляясь в "темную".

   Дверь темной, куда сажали детей за их провинности, запиралась снаружи и потому Косте и Павлику не стоило никакого труда попасть туда. Лишь только они вошли, Павлик приблизился к Мэри и сказал, насколько мог ласково и добродушно:

   - Все наши посылают тебе пирожков, Мэри, зная, что ты сидишь голодная... кушай на здоровье.

   Но девочка с сердцем оттолкнула от себя мальчика и крикнула сердито:

   - Убирайся от меня! Из-за тебя я наказана и сижу без обеда, и нечего тебе теперь угощать меня твоими гадкими пирожками!

   - Ах, Мэри, - жалобно протянул мальчик, - ты попробуй только хоть один пирожок и увидишь, что они вовсе не гадкие, а очень вкусные.

   Павлику и не надо было расхваливать пирожки: Мэри знала это и без него. На её голодный желудок они представлялись ей чудесным лакомством, но она не могла побороть своего гнева на мальчика, считая его виновником своего несчастья, и продолжала сидеть, не двигаясь с места, глядя на обоих мальчиков взглядом затравленного волчонка.

   Павлику стало бесконечно жаль Мэри. Он, казалось, совсем позабыл о том, что она обидела его так сильно, ему только ужасно хотелось в настоящую минуту, чтобы голодная Мэри отведала его пирожков и хотя бы чуточку утолила ими свой голод. Поэтому он еще ближе подвинулся к ней и сказал еще ласковее прежнего:

   - Мэричка, не сердись на меня, пожалуйста, покушай, а то я сейчас заплачу.

   - Нет, уж не плачь пожалуйста, - злобно разсмеялась Мэри, - а то опять всех разошлют по аптекам и лавкам, а меня еще вдвое дольше продержат в "темной", - и, окончательно выйдя из себя, она закричала в гневе:-Зачем вы пришли ко мне сюда? Разве я звала вас с вашими непрошенными утешениями? Очень нужны мне ваши гадкие пироги! Не надо мне их! Оставьте меня в покое! Убирайтесь! Я вас ненавижу всех, слышите ли - всех вас ненавижу!

   - Слышим, не глухие, можешь не кричать и не надсаживать горла, тебе оно еще понадобится для сегодняшнего спектакля, - спокойно и строго проговорил Костя.

   - Ну, Павлик, - обратился он к своему маленькому товарищу, - нам с тобой здесь нечего делать. Оставим пирожки развенчанной принцессе и пойдем, брат, восвояси. - И с этими словами оба мальчика вышли из "темной", закрыли дверь, щелкнув задвижкой, и оставили Мэри в прежней темноте и одиночестве.

   - А, так-то, - задыхаясь от злости, прошептала она. - Я развенчанная принцесса? хорошо же! И все эти насмешки мне приходится выносить из-за скверной пришлой девчонки, которую я знать не знаю и не хочу. И что в ней особенного нашел Павел Иванович? Рваная, жалкая нищенка с дырявыми сапогами! Разве она может быть принцессой или царевной?И какая она принцесса? Она просто жалкий, ощипанный цыпленок. Даже Золушку и ту она не сумеет изобразить. Я в этом уверена. И куда ей тягаться со мною, все равно не дотянется никогда.- И Мэри злорадно рассмеялась.

   Но скоро смех её сменился слезами. Какой-то внутренний голос говорил ей, что Лиза умна, прилежна, кротка и послушна и уж, конечно, все ее полюбят.

   - А, если так, - вскричала Мэри в новом приступе гнева, - то я припомню тебе все, что ты мне причинила невольно, дурная, скверная девчонка!

   И, бросившись на пол "темной", Мэри заколотила ногами об его доски и заревела на весь дом громкими, злыми, отчаянными слезами.

  

   Ровно в 7 часов за детьми приехали три наемные шестиместные кареты, чтобы везти их в театр. К этому времени вернулись и Павел Иванович со своей супругой и выпустили Мэри, отсидевшую свой срок наказания в "темной".

   В то время как все дети в обществе Люси, хозяев и хромого суфлера вышли на подъезд, к ним присоединился еще один член труппы - Григорий Григорьевич Томин, режиссер детского кружка г-на Сатина.

   - Ну-ну, торопитесь, нечего зевать по сторонам, - строго покрикивал он на замешкавшихся на подъезде детей. - Мэри Ведрина, - обратился он к девочке, пристально всматриваясь в её лицо, - что это у вас за подушки вместо глаз? Опять, очевидно, изволили капризничать да плакать? И когда-то вы переменитесь?.. А-а, новенькая, - остановился он глазами на Лизе. - Как тебя зовут, дитя мое?

   - Лиза, - произнесла та, робко взглядывая на его бритое, смуглое лицо и живые, быстро бегающие черные глаза.

   - Этого не может быть, - резко оборвал он девочку, - ты не можешь называться Лизой, по крайней мере в театре. Это имя слишком просто для того, чтобы помещать его в афишах и программах.

   - Ах, простите, пожалуйста, - вдруг неожиданно спохватилась Лиза, вспомнив, что ей дано другое имя, - простите, пожалуйста, я позабыла, что меня здесь назвали Эльзой.

   - Ну, это другое дело. Эльза звучит много красивее, - смягчился господин Томин. -Пожалуйста, не забывай его в другой раз; дома и у родных тебя могут называть как хочешь, хоть Февроньей и Агашкой, но на сцене ты Эльза. Слышишь? Эльза - и прошу этого не забывать.

   - Нет, не забуду, - прошептала Лиза покорно, сконфуженная за свою беспамятность.

   Кареты, наполненные детьми, ехали около получаса по ярко освещенным улицам города и, наконец, остановились у большого здания с колоннами и высокими электрическими фонарями у входа.

   - Это и есть театр, - произнес Витя, сидевший подле Лизы в карете. - Выходи.

   Вместе с остальными детьми Лиза вошла в прихожую театра, поднялась по какой-то узкой лестнице наверх и очутилась на сцене между искусственыыми кустами и деревьями, перед картонным дворцом, мастерски сделанным, как настоящий.

   - Ну, марш одеваться! Живо! - командовал неутомимый Григорий Григорьевич, и мигом все пятнадцать человек детей куда-то разбежались и исчезли.

   Потом уже Лиза поняла, что они разошлись по тем уютным маленьким комнатам, которые назывались уборными и где дети одевались, приготовляясь к выходу на сцену.

   - А ты что тут делаешь одна? - послышался за спиной Лизы знакомый голос.

   Девочка живо обернулась и увидела добродушно улыбающееся лицо директора.

   - Пойдем-ка за мною, - сказал он, - только постой немного, тебе надо чуточку переодеться, - и, подняв голову кверху, он стал кричать, приложив руку в виде трубочки к губам: - Мальвина Петровна, Мальвина Петровна, сойдите на сцену, возьмите девочку, переоденьте ее во что-нибудь светлое и приведите ко мне в директорскую ложу.

   - Слушаюсь, Павел Иванович, - послышалось в ответ откуда-то сверху, и через минуту седая, низенького роста старушка спустилась по витой лестнице с висячего прямо над головою Лизы балкончика.

   Старушка кивнула головою девочке и велела ей идти за собою.

   В маленькой, уютной комнатке второго этажа, куда Лиза попала по той же лестнице и через тот же висячий балкончик, стояло большое зеркало перед туалетным столиком, диван и рукомойник. Старушка велела Лизе сбросить свое старенькое, заплатанное во многих местах, платье и сапоги и, порывшись в большой корзине, помещавшейся в углу уборной, вынула оттуда прехорошенькое белое тюлевое платьице с голубыми бантами на плечах и широкой лентой вместо пояса.

   - Вот надень, девочка, это тебе впору, и вот эти туфельки, - продолжала она, подавая Лизе маленькие, голубые с блестящими пряжками нарядные полусапожки.

   Девочка, одевавшаяся более чем скромно у матери, тихо ахнула при виде этого нарядного костюма. А когда, при помощи старушки, Лиза, одетая в новое платье, подошла к зеркалу, то показалась себе такой блестящей и красивой, что даже усомнилась, она ли эта хорошенькая и нарядная, как бабочка, девочка.

   - Ну, теперь остается только привести в порядок твою головку, - сказала старушка и принялась расчесывать и расплетать пышные золотистые локоны Лизы. - Ну, и волосы же у тебя, девочка, настоящее золото! - говорила она. - С такими волосами тебе не надо и парика. Это целое богатство. Впрочем, и вся ты прехорошенькая и можешь назваться лучшим украшением труппы, - невольно любуясь новенькой, расхваливала ее старушка.

   Лизе было очень неловко от этих похвал. Мама никогда не говорила ей о её внешности, да и вообще не придавала никакого значения красоте.

   - Была бы добрая и умная, а красота - Бог с ней. Гордиться ею не следует, - учила постоянно Мария Дмитриевна дочь. - Бог дал красоту, а не люди приобрели ее своими трудами, значит - можно ли гордиться ею?

   Когда туалет девочки был вполне закончен, Мальвина Петровна, оказавшаяся портнихой, заведующей гардеробом труппы, повела ее тем же путем вниз по лестнице на сцену, в самом дальнем углу которой находилась маленькая дверка, ведущая, как Лиза потом узнала, в директорскую ложу. Впустив туда девочку, она закрыла за нею дверь и поспешила обратно в уборную.

   Лишь только Лиза переступила порог двери, яркий свет нескольких сотен огней ослепил ее на мгновенье. Целая толпа, отделенная от неё барьером ложи, ходила, сидела и стояла в театральном зале, в ожидании поднятия занавеса. Тут среди взрослых зрителей, была целая масса детей, приехавших посмотреть на игру своих сверстников-актеров.

   - А, наконец-то ты нарядилась, - увидев Лизу, произнес Павел Иванович, сидевший позади своей супруги, у барьера ложи.

   Оглядев девочку с головы до ног, он наклонился к уху Анны Петровны и сказал тихо, чтобы не быть услышанным Лизой:

   - Взгляни, Анюта, что за красоточка-девочка!

   Анна Петровна Сатина, нарядная и довольная тем, что театр полон, и что, следовательно, они выручат с мужем крупную сумму денег за сегодняшний вечер, также оглядела Лизу не менее внимательным взглядом. Должно быть, Лиза, в своем новом платье, и ей очень понравилась: она милостиво указала ей на свободный стул подле себя и сказала: - Сегодня ты присмотришься ко всему тому, что должна будешь в скорости делать сама. Будь же как можно внимательнее и постарайся понять твою новую работу: гляди, как играют и говорят твои товарищи.

   Лиза обещала быть внимательной и понятливой насколько сумеет. Кроткий ответ девочки понравился начальнице: она кивнула ей очень ласково и угостила конфетами, которые лежали перед нею в нарядной коробке на барьере ложи.

   В ту же минуту первые звуки музыки заставили зрителей прекратить разговоры и поспешить занимать места.

  

  

   Тяжелый занавес, отделяющий сцену от зрительного зала, медленно поднялся кверху, и Лиза увидела внутренность бедной комнатки с лежанкой в углу и скамейками, стоящими вдоль стен. На одной из скамеек сидела Золушка или, вернее, Мэри Ведрина, с золотистыми волосами, вместо своих черных, и в рваном платье. Золушка горько плакала о том, что злая мачеха надавала ей много работы, между тем сама со своими родными дочерьми поехала на бал к королю.

   Лизе стало очень жаль бедную Золушку. Она совсем позабыла о том, что ее играла злая, капризная Мэри; ей просто было больно за бедную девочку, притесняемую мачехой, и когда перед Золушкою предстала добрая волшебница, в которой Лиза не без труда узнала Марианну, совершенно преобразившуюся от белокурого парика, надетого у неё на голове, Лиза страшно обрадовалась за бедняжку. Она тихо ахнула от неожиданности, увидя, как волшебница-Марианна, дотронувшись жезлом до плеча Мэри-Золушки, в одну минуту превратила ту в нарядную, блестящую принцессу.

   - Что, нравится, Лизочка? - наклонился к девочке Павел Иванович, как только занавес опустили, по окончании первого действия.

   - О, да! - искренно вырвалось из уст Лизы.

   - А играть самой вдвое веселее, - улыбнулся директор, видя неподдельный восторг в лице Лизы.

   Все второе, третье и четвертое действие Лиза просидела, не отрываясь глазами от сцены, искренно восторгаясь прекрасной пьесой. В то же время она старалась узнать на сцене своих новых друзей, спрятавших свои юные личики под искусственными бородами и усами и седыми париками, которые совершенно преобразили их. Она почти всех их отыскала в конце концов, кроме Вити. Но когда появился добрый волшебник на свадьбе Королевича и Золушки, - Лиза сразу поняла, что под неуклюжей темной мантией и седой бородой скрывается веселый, живой брат Марианны.

   Не даром быстрые, темные глаза мальчика, особенно ярко горевшие из-под нависших приклеенных седых бровей, поминутно устремлялись по направлению директорской ложи, где сидела Лиза. Раз даже девочке показалось, что добрый волшебник незаметно кивнул ей со сцены как раз в ту минуту, когда соединял руки Золушки-Мэри и Королевича-Кости Корелина.

   - Сегодня Мэри в последний раз играла Золушку: следующий раз будешь играть ее ты, - сказала Анна Петровна Сатина, выходя с Лизой из ложи по окончании представления.

   Тем же путем, в трех громыхающих, тяжелых каретах, детей повезли из театра домой. Перед выходом из театра, Лиза забежала было в маленькую уборную, где ее одевала Мальвина Петровна, с тем чтобы сменить белый нарядный туалет на свое старое заплатанное платье. Но ее новая знакомая, занятая в эту минуту складыванием в большие корзины театральных костюмов, остановила ее словами:

   - Зачем тебе снимать это платье, малютка? Или оно не нравится тебе?

   - О, напротив, сударыня, - воскликнула девочка, - но это прелестное платье не принадлежит мне, и поэтому я бы желала получить мое собственное.

   - Прежде всего не называй меня сударыней, дитя мое. Прервала ее старушка. - Я простая портниха и господского во мне ровно ничего нет. А только платья своего ты не получишь. Сегодня ты поедешь домой в этом белом наряде, а завтра тебе дадут еще другое, серое платьице, которое ты будешь носить ежедневно.

   По возвращении домой, детей накормили ужином и отослали спать. Мальчики помещались в одной комнате под присмотром хромого Володи, которого оставляли с ними за старшего. Девочки спали в обществе m-lle Люси. Дети очень уставали, проводя весь вечер в театре, и лишь только добирались до постелей, засыпали как убитые.

   Одной только Лизе плохо спалось в эту ночь. Она долго ворочалась с боку на бок, не переставая ни на минуту думать о матери. "Что она теперь? Легче ли ей в больнице? Думает ли она в эту длинную зимнюю ночь о своей маленькой Лизе?" - Вот какие вопросы поминутно навертывались в голове девочки.

   Наконец, не выдержав более, она порывисто вскочила на пол и, как была, в одной рубашонке, упала на колени с горячей молитвой.

   - Господи, - шептала девочка, - сделай так, чтобы мне хоть одним глазком увидеть маму! Ты Милосердный и Всемогущий, помоги мне в этом, Господи, и пошли маме счастья, покоя и здоровья.

  

  

   Лиза очень скоро привыкла к новой жизни. Она сблизилась со своими новыми друзьями, особенно жё с Марианной и её братом Витей. Кроткая, вежливая и добрая Лиза не могла в свою очередь не понравиться детям. Все, за исключением Мэри, искренно привязались к ней в самом скором времени. А Павлик и Валя так полюбили ее, как будто прожили с нею уже много-много времени.

   Павлик был в сущности милый и добрый мальчик, только родители избаловали его напропалую, постоянно считая его слабеньким, нуждающимся в попечениях и заботах, больным ребенком. Если бы Павлик не обладал от природы добрым, хорошим сердечком, то наверное бы он окончательно испортился от такого воспитания.

   Пика и Ника - весельчаки детского кружка - никогда не пропускали случая посмеяться над преувеличенными заботами родителей Павлика. Чихнет ли Павлик-Пика и Ника уже тут как тут и кричат ему насмешливо:

   - Павлик, ты простудился, ты болен! Ты очень болен, Павлик. Ложись скорее сам в постель, пока твои папа и мама не уложат тебя насильно.

   - А я сбегаю в аптеку и куплю тебе целый фунт хинина. Кушай на здоровье, милый Павлик, - вставлял свое словечко постоянно подвертывавшийся в такие минуты Костя Корелин, самый большой насмешник и шалун из всего кружка.

   Но Павлик и не думал обижаться на эти шутки. Он был премилый мальчик и ревел только в тех случаях, когда Мэри проделывала над ним или Валей, - его закадычной подругой - свои злые, бессердечные шутки.

   С самого первого дня Мэри возненавидела Лизу, а по мере того, как Григорий Григорьевич и Павел Иванович, занимавшиеся с девочкой подготовлением её к первому выходу на сцену, хвалили ее за понятливость и прилежание, Мэри злилась все больше и больше и ненавидела все сильнее ни в чем неповинную Лизу.

   Действительно, Лиза оказалась очень понятливой и толковой ученицей. После двух-трех репетиций (так назывались подготовительные уроки к спектаклям, происходившие, как и самые спектакли, на сцене, но только в пустом зале, без публики) она не хуже любой из своих подруг по кружку умела говорить и двигаться по сцене. К тому же у Лизы был трогательный, нежный голосок и такое милое личико, что одним уже этим она могла понравиться публике.

   Лиза радовалась тому, что ее хвалит не только Павел Иванович, но и его строгая супруга, а главным образом - сам Григорий Григорьевич, который был в глазах детей совершенством и угодить которому было крайне трудно.

   Пока кружок г. Сатина находился в Петербурге, Лизу не выпускали играть перед публикою. Она должна была начать играть в небольшом городе В., куда детскую труппу думали перевезти на зимнее время вплоть до великого поста. Пока же девочка усиленно занималась и готовила свои роли.

   Однажды утром, когда дети репетировали вполголоса кой-какие сценки из пьес под наблюдением m-lle Люси и хромого Володи, следивших за ними по тетрадкам, дверь с шумом распахнулась, и Павел Иванович, в шубе и шапке, запушенных снегом, весело крикнул с порога:

   - Ну, команда, пора собираться! Завтра выезжаем в В.

   Необыкновенный шум и гам тотчас же поднялся в классе. Дети суетились и кричали в один голос, задавая вопросы своему любимцу-директору, на которые тот едва успевал отвечать: "Долго ли ехать? Далеко ли В.? Большой ли там театр? С каким поездом они выедут из Петербурга?" - Никто из детей yе стеснялся доброго, ласкового директора, который обращался с вверенными ему ребятишками скорее как отец или близкий родственник, нежели как начальник.

   - В. очень, очень далеко, - добродушно смеялся Он, подшучивая над детыми. - На самом краю света. Там лишь леса и болота. По комнатам бродят волки, и лисицы под полом норы роют и в чехарду играют.

   - Неправда, неправда, - снова зашумели дети,- для кого же мы играть будем, если там одни волки да лисицы, как вы говорите?

   - Кто вам сказал, что мы для людей играть будем? - совершенно серьезно спросил детей Павел Иванович.

   - А то для кого же? - недоумевали те.

   - Для лисиц, волков и медведей, - еще серьезнее прежнего проговорил директор.

   - Ай! - вскрикнула Валя, испугавшись самым искренним образом при одной мысли о такой публике, - Ай! я боюсь медведей.

   - Не бойся. Я буду там с тобою и смогу защитить тебя каждую минуту, - важно произнес Павлик.

   - Ну, уж ты, защитник! - насмешливо произнесла Мэри, молчавшая все время, -знаем мы тебя. От медведей Валю спасать собираешься, а кто давеча заревел от страху на сцене, когда тебя сажали на лошадь?

   - Да, но лошадь-то была настоящая, - протянул в свое оправдание сконфуженный Павлик.

   -А медведи будут игрушечные, по-твоему, что ли? - не унималась та.

   - Перестань дразнить Павлика, Мэри, - строго прикрикнул Павел Иванович на девочку. - Ну-с,- снова принимая свой добродушный вид, обратился он к детям, -теперь надо готовиться в путь, а не сердиться и вздорить. В В. мы будем ровно через три дня и, отдохнув немного, снова примемся за дело. Эльза теперь вполне готова для своего выхода на сцену. Она у нас молодец. С неё мы и начнем. - И Павел Иванович ласково погладил золотистую головку Лизы.

   - Посмотрим еще, какой молодец она будет на сцене, - прошептала Мэри.

   - Что ты там ворчишь? - услышав её шепот, обратился к ней с нахмуренным лицом директор.

   - Ничего, Павел Иванович, - сразу переменив тон, ответила хитрая девочка, - я только сказала, что если в В. вместо публики нас будут смотреть волки и медведи, то для них такая актриса, как наша Эльза, будет вполне хороша.

   - О, какая ты злая девочка, - окончательно вышел из себя обыкновенно снисходительный и добрый Павел Иванович. - Сколько в тебе злобы и насмешки! Так послушай же, что я тебе скажу на это: Эльза вдвое толковее и понятливее тебя. Что бы ты ни делала, как бы ты ни злилась и ни выходила из себя, а тебе придется уступить ей свое место.

   - Да я и уступаю, Павел Иванович, - с деланным смирением проговорила Мэри,-я сама вижу, что Лиза Окольцева прекрасная девочка, и я сама за это полюбила ее.

   И с этими словами Мэри, в доказательство своих слов, потянулась поцеловать Лизу.

   - Берегись, Эльза, она тебе нос откусит, - предупредительно шепнул Костя Корелин Лизе, но так громко, что все дети услышали его слова и дружно рассмеялись.

   Действительно, черные глаза Мэри не предвещали ничего доброго, и если б Лиза не была занята своими мыслями, то наверное испугалась бы злого выражения этих, горевших ненавистью, глаз. Но Лиза мысленно была очень далеко в данную минуту. Как только она услышала, что отъезд в В. решен на завтра, сердечко её болезненно сжалось.

   "Как? Она уедет, не повидавшись с мамой, не поцеловав ее на прощанье, не зная даже в каком состоянии находится здоровье дорогой болной? О нет, это было бы слишком тяжело! Она не может уехать отсюда, не повидавшись с ней".

   И, собрав всю свою храбрость, Лиза обратилась к Павлу Ивановичу тихим, взволнованным голоском:

   - Г-н директор, прошу вас... очень вас прошу, отпустите меня к маме... проститься... Я скоро вернусь... только поцелую ее... Отпустите, пожалуйста!

   - Проститься с мамой? Что же! Я ничего не имею против, - отвечал Павел Иванович. - Ступай, но у нас правило, по которому мы строго запрещаем детям выходить одним на улицу. M-lle Люси проводит тебя... M-lle Люси, - обратился он к девушке, занимавшейся в это время с Марианной повторением роли, - вы потрудитесь проводить Эльзу в больницу к её матери.

   - Хорошо, - отвечала всегда на все готовая m-lle Люси. - Когда прикажете?

   Павел Иванович взглянул на часы, потер себе лоб и сказал, что если идти в больницу, то уж сейчас, конечно, потому что теперь как раз там час приема и их пропустят без всяких затруднений.

   Лиза чуть не прыгала от радости. Такого огромного счастья она и не смела ожидать. Через какие-нибудь полчаса она увидит маму, будет говорить с ней.

   Мигом оделась девочка и от души благодарила директора.

  

  

   Время по пути в больницу показалось Лизе коротким, счастливым сном. Добрая, кроткая m-lle очень любила детей. Лиза же понравилась ей с первого дня её поступления в труппу, и она всю дорогу проговорила с нею, расспрашивая ее о матери и её прежней жизни дома. Лиза, обрадованная ласковым обращением и сочувствием наставницы, рассказала ей подробно обо всем: как они жили с мамой, хотя и бедно сначала, но без особых лишений, и как потом болезнь подточила мамины силы, и они узнали голод и нужду.

   M-lle Люси, сама видевшая много горя в жизни и прожив