Чарская Лидия Алексеевна - Газават

януло ко сну. А между тем хотелось уйти как можно дальше от Ведени, пока там еще не хватились его. И он все шел, шел, придерживаясь востока, как приказывал ему Джемалэддин.

   Но вот его силы стали падать с каждой минутой, и он начал сильнее чувствовать усталость и голод. Ноги стали подкашиваться... Хорошо еще, что горцы не сняли с него сапог, как они имеют обыкновение делать это. А то бы ноги его были изодраны вконец о колючие пни и кочки..,

   Нет, больше он не в силах идти... Миша останавливается на минуту... Прислушивается... Слава Богу, все тихо кругом, только какая-то крошечная птичка чирикает ему что-то с куста, любопытно поглядывая на него своими круглыми глазками... Не рассуждая ни о чем больше, весь раздавленный своей страшной усталостью, он бессильно валится на зеленый мох и в тот же миг засыпает мертвым сном измученного физически и нравственно человека...

  

   Солнце медленно погружалось в море зелени, делая совсем золотой красивую листву чинары, и, купаясь в позлащенном мареве леса, угасало, нехотя, как бы лениво расставаясь с притихшей природой.

   Миша разом проснулся и открыл глаза. Сон подкрепил его; усталость пропала... И к этому прибавилось радостное сознание - он на свободе!.. Нет этой черной, гадкой гудыни с ее скользкими стенами и дном, кишащими отвратительными пресмыкающимися. Если ему суждена смерть, то пусть это будет смерть на воле, на просторе, а не в мрачной подземной тюрьме... А между тем голод сильнее дает себя чувствовать с каждой минутой... Ужасный голод! Точно что-то острое проникло ему вовнутрь и колет, и жалит своим тонким жалом. Он сорвал листик какого-то дерева и стал жевать его, но тут же выплюнул с отвращением. Во рту осталась какая-то едкая, вяжущая горечь... А надо было во что бы то ни стало утолить голод!

   Хотя бы доплестись до мирного аула и попросить пристанища! Да, но кто поручится, что аул, который ему попадется на дороге, окажется мирным? Ведь в этих Андийских трущобах еще свято чтится имя Шамиля, и только ближайшие к русским аулы уже отложились от него...

   Кто поручится, что первый же попавшийся чеченец, у которого он попросит пристанища, не отправит его связанного назад в Дарго-Ведени...

   Чувство облегчения, навеянное сном, вдруг исчезло... Он готов уже был впасть в самое безысходное отчаяние, как внезапно печальные мысли беглеца были прерваны раздавшимся поблизости шорохом.

   Миша выхватил револьвер из кармана и взвел курок, готовый встретить выстрелом каждого, кто попадется на его дороге... Вот все ближе, ближе странный шорох... Точно кто-то с усилием пробирается сквозь кусты... "Или медведь, или просто лесной джайрон идет к водопою..." - решил Зарубин и, не выпуская оружия из руки, пристально вглядывается в чащу.

   А что, если это погоня со всех сторон оцепляет кустарник, чтобы взять его живьем, как затравленного зверя?.. Вот слышнее шорох... Еще слышнее и внятнее... Это не тяжелые шаги медведя и не быстрые и легкие оленя, короля лесистых гор... Нет сомнений, не зверь, а человек или несколько человек пробираются к нему в чащу. Он сильнее сжимает свой револьвер, готовый каждую минуту спустить курок. Шорох уже близко, рядом... Уже вполне ясно, что за теми кустами крадется человек. Вот они раздвигаются, вот...

   Крик неожиданности срывается с уст Зарубина.

   Ему вторит такой же крик, только более испуганный, более дикий. И перед ним появляется маленькая, худенькая, вся в рваных рубищах девочка с растрепанной белокурой косой. Ее тело все исцарапано об острые колючки терновника... Из босых ножонок течет кровь. Большие темные глаза испуганным взором впиваются в револьвер, застывший в конвульсивно сжатой руке потерявшегося от неожиданности Миши.

   - Ради Господа Бога, не убивай меня, господин!..- лепечет девочка на не совсем ясном, но понятном, однако, русском языке.

   Револьвер падает из рук Зарубина... Не сон ли это? Как могла попасть эта крошка в самую глубь Андийских трущоб? Или его расстроенное воображение рисует ему подобную картину?

   Но нет, это не сон... Белокурая девочка, видя, что он не враг, не разбойник, за которого она приняла его сначала, быстро подбегает к нему.

   - О господин! Как я рада, что встретила тебя: я сбилась с дороги! Всюду этот ужасный кустарник... И ни тропинки нигде!

   - Ты русская? - спросил девочку Зарубин.

   - Я грузинка, грузинка Тэкла... Мне удалось убежать из плена, где было так тяжело, так тяжело! Ты тоже беглый пленник, я вижу это, господин! Ты русский! О, какое счастье, что я нашла тебя... Мне было так страшно идти одной по черному-черному лесу... Я все боялась, что Зайдет пошлет погоню за мной...

   - Кто?

   - Зайдет, старшая жена Шамиля! Она очень дурная женщина... она била меня за то, что я не хотела принять их веры, чтобы стать впоследствии женой Магомета-Шеффи. О, как я страдала в плену, господин! Как я страдала! У меня все тело исполосовано нагайкой Зайдет. И Нажабат, ее дочь, такая же злая. Только когда она поет, тогда все забывают про ее дурной характер и слушают ее... А что, если они поймают нас, господин? Нас убьют обоих? - вдруг так и встрепенулся несчастный ребенок, и долго сдерживаемые слезы разом хлынули из ее глаз.

   - Успокойся, бедное дитя,- проговорил растроганный ее участью Зарубин,- я не дам тебя в обиду! Расскажи лучше, как ты убежала из плена, бедняжка!

   - О! - девочка разом оживилась, и глубоко запавшие глазки ярко загорелись счастливым огоньком.- Зайдет прибила меня во время свадьбы Джемалэддина.

   - Какого Джемалэддина? - прервал девочку Миша.

   - Старшего сына Шамиля, что был у русских. Или ты не знаешь его?

   - Так Джемал женился? Да?

   - На дочери наиба Талгика. Отец приказал ему.

   - Бедный Джемал!

   - О, он чудесный, Джемалэддин! - восторженно отозвалась Тэкла.- Сколько раз выручал меня из беды. Так вот на его свадьбе мне и удалось бежать. Зайдет оставила дверь открытой, и я ушла. Когда я очутилась на улице, шум пирующих на гудекане совсем оглушил меня. Везде горели костры и жарилась баранина. Горцы занялись едою и не обратили внимания, как я прошмыгнула мимо них и скрылась в лесу. Теперь я уже более суток брожу здесь как потерянная. Слава Богу, что встретила тебя, господин! А то бы, кажется, сошла с ума со страха.

   - Но ведь еще долго придется проплутать здесь, Тэкла, прежде чем мы доберемся до первых русских постов,- осторожно предупредил девочку Зарубин.

   - О, с тобой мне не страшно, господин! - радостным возгласом вырвалось из груди ребенка, и, прежде чем Миша мог ожидать этого, она быстро поднесла его руку к губам и крепко ее поцеловала.

   - Только не оставляй меня здесь одну, добрый, ласковый господин! - добавила она тихо, чуть слышно.

   - Бедная малютка,- ласково произнес растроганный Зарубин, погладив с нежностью белокурую головку ребенка,- если нам суждено умереть - умрем вместе. Судьба недаром свела нас. Значит, Господь предназначил нам поддерживать друг друга в тяжелые минуты опасности. Но... но... вероятно, ты голодна, Тэкла, а мне нечего дать тебе есть.

   - Нет, господин, я не голодна. Да здесь поблизости растет много диких орехов и красных, как кровь, хартута (ягоды вроде малины, но сочнее и слаще), которые отлично утоляют голод и жажду. Постой, я принесу тебе их!

   И она скрылась куда-то, а минуты через три появилась снова с полной горстью орехов и ягод.

   Измученные беглецы принялись за еду.

   Потом они пустились в путь - путь, которому трудно было предвидеть конец когда-либо...

  

  

   - Ты очень устала, Тэкла?

   - Очень, господин... И ноги болят ужасно.

   - Дай я понесу тебя, моя девочка!

   - Нет, нет, господин, тебе самому трудно идти, а я такая тяжелая и большая.

   - Вздор. Ты легка, как перышко, Тэкла.- И, подхватив девочку на руки, Миша понес ее.

   Хотя действительно Тэкла была не тяжелее пятилетнего ребенка, так она была худа и миниатюрна, но измученному, усталому Мише она едва ли была теперь под силу.

   Скоро он измучился вконец. Едва передвигая ноги и поминутно спотыкаясь на каждом шагу, он медленно подвигался вперед, не оставляя, однако, своей ноши.

   Солнце близилось уже к закату, а пройденное расстояние было так незначительно и мало! Ужасно мало! К довершению всего позади них вдруг послышался какой-то смутный гул. Точно целая кавалькада всадников гналась за беглецами. Миша с тревогой взглянул на свою маленькую спутницу. Тэкла инстинктивно поняла этот взгляд и в смертельном ужасе заметалась на руках своего взрослого друга.

   - Это погоня! - беззвучно прошептали помертвевшие губки девочки.

   - Не бойся, Тэкла! Ничего не бойся! Я не дам тебя в обиду, бедное дитя!

   Но она продолжала дрожать всем телом как пойманная птичка и твердила только одно:

   - О, оставь меня! Брось в лесу, господин. Неужели тебе погибать из-за меня! Со мною ты не в состоянии укрыться от погони. Беги один, добрый господин, потому что они убьют тебя, если поймают. А моя смерть им не нужна. Мне взрежут только пятки, положат саманы (рубленой соломы) в рану и снова зашьют, чтобы я не могла бежать от них больше. Нет, нет, тебе нельзя погибать из-за бедной маленькой грузинки-сироты! - И она, обняв его за шею, залилась слезами.

   - Молчи, Тэкла! Ты рвешь мне сердце! - вырвалось с тоскою из груди Зарубина.- Повторяю тебе: если судьба свела нас, значит, милосердный Господь желает, чтобы я позаботился о твоем спасении. Или мы спасемся оба, или погибнем вместе. Слышишь, Тэкла!

   И, говоря это, Миша крепче прижал к груди девочку и быстрее зашагал по лесу.

   Топот копыт не одного, а многих коней приближался к ним с каждой минутой.

   Теперь уже можно было различить, что если это и была погоня, то очень сильная погоня, из двух-трех десятков всадников.

   - Мы пропали! - снова прошептала охваченная смертельным испугом Тэкла, когда вся чаща точно ожила от шума ворвавшейся в нее кавалькады.- О, убей меня, господин! Убей меня! Лучше смерть, нежели снова вернуться во дворец Шамиля.

   - Успокойся, крошка, в моем револьвере хватит зарядов для обоих,- мрачно произнес Миша,- только надо попробовать как бы спастись сначала, а умереть мы всегда успеем!

   Между тем погоня как бы разветлилась, по крайней мере, топот ее послышался уже не в одном, а в нескольких местах. Очевидно, всадники разделились и рыскали по лесу, выглядывая беглецов.

   "Они травят нас, как зверей!" - пронеслось вихрем в голове Миши. И, разом опустив Тэклу на землю, он схватил ее за руку и бросился с нею к густо разросшемуся кусту орешника.

   - Лежи так тихо, как только можешь! - приказал он почти обезумевшей от ужаса девочке и сам пригнулся к земле, почти сравнявшись с нею.

   Это было как раз самое время, потому что в ту же минуту несколько всадников показались на тропинке у самой чащи, где притаились беглецы.

   - Святая Нина, просветительница Грузии! Это Гассан! Я видела его не раз во дворце Шамиля. Не кто иной, как он, во главе отряда,- послышался трепещущий шепот Тэклы.

   Миша приподнял голову и замер от неожиданности... Прямо перед их засадой на своем красивом, рослом коне действительно стоял Гассан.

   Он говорил что-то сопутствующим ему горцам, указывая на чащу орешника.

   - Боже мой! Они отыскали наши следы и теперь поймают нас, господин! - прошептала, замирая от страха, Тэкла.

   По мертвенно-бледному лицу девочки катились обильные слезы.

   - Не бойся, дитя,- успел шепнуть ей Зарубин,- в моем револьвере достаточно пуль, по крайней мере, для этих первых разбойников. Положись на милость Божию, Тэкла, и...

   Он разом умолк, потому что чья-то рука раздвинула кусты над их головами... и лицо Гассана, успевшего спешиться и проникнуть в их засаду, появилось в двух-трех шагах от них.

   Тэкла вся сжалась в комочек и так тесно приткнулась к земле, точно хотела врасти в нее всем своим худеньким тельцем.

   Она приготовилась к смерти... Она ожидала ее... А перед мысленным взором девочки, точно дразня ее, проносились близкие ее сердцу картины: родимые Ци-нандалы... добрая княгиня... дети...

   Вдруг загрубелая сухая рука коснулась облитой слезами щеки ребенка.

   Это шарящий в кусту Гассан нечаянно коснулся лица девочки.

   Скорее инстинктом, нежели соображением Тэкла удержала безумный вопль испуга, готовый уж было сорваться с ее губ...

   И тотчас же кусты снова сомкнулись над ее головою.

   Гассан не заметил притаившихся там беглецов, быстро вскочил на коня, крикнув что-то своим спутникам, продолжавшим рыскать в других ближайших кустах... Еще минута, другая, и топот трех десятков коней разбудил мертвую тишину дремучего леса.

   - Они ускакали, господин! Они ускакали! Мы спасены! О, какое счастье! Святая Нина! Благодарю тебя! - вне себя от восторга кричала Тэкла.

   Недавнего страха и отчаяния как не бывало...

   Слезы радости блестели на длинных ресницах девочки... Лицо дышало счастьем... Бедный ребенок, находясь на волос от смерти, только теперь понял, как светла, как хороша жизнь! И, повинуясь непреодолимому порыву, девочка упала на колени, и горячая молитва вырвалась из ее груди...

  

  

   - Я хочу есть, господин... Хотя бы найти немного, немного хартуты... или хотя бы горсточку диких орехов- шептала Тэкла, и черные глаза ее, ставшие огромными, странно горели на исхудалом лице.

   Она только что с трудом сползла с сука большого дуба, где они провели ночь из опасения попасться в добычу диким зверям, наполнявшим эту лесную чащу.

   Миша зорко оглядывался по сторонам, выискивая знакомые кусты орешника или красноватый глазок хартуты. Но увы! Ни того ни другого не попадалось ему на глаза.

   Со вчерашнего дня они уже не находили ягод.

   Местность как-то сразу видоизменилась. Чаще и чаще попадались теперь чинары и лавры, реже дубы, а о диком орешнике и каштане не было и помину. Дикая чаща как бы редела, и теперь постоянно на пути их встречались зеленые лужайки, словно опоясанные или перерезанные серебристыми ручьями. Дикие азалии и мальвы испещряли их, то собираясь прихотливыми группами, то в одиночку выглядывая из травы своими разноцветными головками.

   - Я не могу больше идти, господин! Я умираю от голода! - едва внятно прошептала Тэкла, в изнеможении падая на траву.- О, я готова теперь сама идти к Гассану, лишь бы он дал мне есть, прежде нежели убьет меня...

   Ее глаза горели нестерпимо... Губы потрескались... Что-то дикое было в ее до неузнаваемости исхудалом лице...

   - Тэкла! Тэкла! Моя несчастная девочка! Собери свои силенки! Подтянись немного! Скоро уже конец леса, и, может быть, сразу за ним будет русское укрепление или мирный аул,- утешал Миша несчастного ребенка, силясь подбодрить ее, как только мог.

   Но Тэкла была глуха к его словам. Она тяжело дышала, и воспаленные глаза ее устремились вдаль дико горящим взглядом.

   - Она умирает! - с ужасом вскричал Зарубин.- Что мне делать! Она умирает!

   Смерть ребенка казалась ему хуже всяких ужасов погони, даже его собственной смерти. Несчастье и горе сближают людей. Она, эта маленькая Тэкла, сумела горячо привязать его к себе, и он полюбил ее, как дорогую младшую сестренку.

   И теперь Миша с мрачным отчаянием смотрел, как конвульсивно вздрагивало исхудалое тельце девочки, как судорожно двигались ее запекшиеся губы.

   Собственный невыносимый голод был, казалось, забыт им. Он только думал об одном: как бы спасти Тэклу, как бы облегчить ее страдания.

   Если бы Гассан снова погнался за ними, он смело вышел бы к нему на встречу и ценою собственной жизни достал бы пропитание умирающей девочке... Он теперь молил Бога об этом... Он желал всей душой, чтобы судьба снова послала Гассана спасти от голода его умирающего маленького друга...

   И молитва Зарубина, казалось, была услышана... Где-то совсем поблизости послышались мерные негромкие звуки, похожие на топот коней... Очевидно, кто-нибудь из преследователей решил вернуться... Вот сейчас они покажутся из чащи, и она, Тэкла, будет спасена.

   Миша спокойно опустился на траву подле девочки и стал ждать. Вот ближе и ближе слышится топот... К нему присоединяются голоса... людские голоса...

   Не голос Гассана! Нет!

   Какое-то дребезжанье и поскрипывание примешивается к неторопливому топоту копыт.

   Нет, это не погоня! Это дребезжанье и писк - характерные звуки горской арбы.

   Они спасены! Слава Всевышнему, молитва его услышана Богом.

   - Тэкла, очнись! Очнись, Тэкла! Мы спасены! Здесь люди! - стал трясти он полубесчувственную девочку, весь закипая новым приливом надежды.

   Та медленно открыла глаза.

   - Люди, говоришь ты? Люди, а с ними и хлеб, значит? - слабым голосом произнесла она.

   - О моя бедняжка! - мог только проговорить Миша.

   Из-за кустов показались две небольшие арбы.

   Два вола тянули их, осторожно ступая по неровной дороге. На передней арбе, под навесом из парусины, сидел старый горец в темном бешмете и курил трубку; другой, молодой, почти юноша, шел впереди. Вся арба была доверху наполнена чем-то, чего нельзя было разглядеть благодаря плотно затягивающей ее парусине.

   - Это лаки,- слабо произнесла Тэкла,- они развозят товары по горским аулам, и в Ведени приезжали такие; Зайдет их звала в сераль,- они, во всяком случае, не враги. Я попрошу у них хлеба, господин!

   Собрав последние усилия, она крикнула по-чеченски:

   - Да благословит Бог нашу встречу, друзья! Ради всего святого, дайте нам есть. Мы умираем с голоду!

   Старик и юноша, давно уже заметившие странную пару, тотчас же перекинулись несколькими фразами между собой.

   Потом старый лак порылся в кармане чохи и, вынув оттуда огромный кусок чурека, подал его девочке. Тэкла испустила радостный крик и стала поспешно убирать за обе щеки лепешку. Вдруг взгляд ее упал на Зарубина... Слабая краска залила щеки девочки...

   - О господин,- прошептала она, вся красная от смущения,- я забыла о тебе,- и, разломив чурек пополам, подала ему половину.

   - Спроси их, нет ли поблизости аула, Тэкла, только не проговорись, что мы беглецы,- сказал Зарубин девочке, когда первый голод был утолен ими.

   Тэкла тотчас же исполнила его приказание.

   Старый лак ответил ей что-то, после чего она оживилась разом и даже захлопала в ладоши. Бледное личико ее зарумянилось, глаза заблестели.

   - О господин! Какая радость! - кричала она.- Старик говорит, что одна из русских крепостей расположена неподалеку отсюда и что к вечеру они будут там. Он говорит еще, что может подвезти нас туда, если мы желаем. Какое счастье, господин! Какое счастье!

   Действительно счастье!

   Миша медленно поднял руку и незаметно перекрестился .

   Старик-лак спрыгнул с передка арбы и помог обоим путникам влезть во внутренность ее, где были свалены в кучу куски персидских тканей и ковров и лежали целые груды всевозможных безделушек ввиде металлических дешевых бус, монист, браслетов и побрякушек.

   Тэкла оживилась, повеселела. Она тотчас же вступила в разговор со стариком, который назвал себя Амедом. Лицо старика, особенно его пронырливые маленькие глазки и лукавая усмешка тонких губ, с первой же минуты не понравились Зарубину. Младший лак, которого старик называл Идиль, больше молчал и только поглядывал по сторонам, словно выискивая что-то. И этот не внушал доверия Мише.

   Но выбора не было: приходилось или умирать с голоду и усталости в чаще Андийских лесов, или принять гостеприимство подозрительных и вороватых на взгляд лаков.

   - Откуда вы держите путь? - обратился между тем старый Амед с вопросом к Тэкле.

   Девочка замялась на мгновение, потом отвечала с деланной развязностью:

   - Мы жители мирного аула Ситэ. Мы заблудились в лесу на пути к русской крепости,- пояснила она, краснея за свою ложь,- это,- прибавила она, указывая на Зарубина,- мой брат.

   - Разве это брат твой?.. Но почему же он не говорит по-чеченски? - с показным равнодушием спросил старый Амед.

   Тэкла вспыхнула. Потом снова начала, запинаясь:

   - Мой брат был долго в плену у урусов и почти разучился говорить на родном языке...

   - Да и ты сама говоришь не как природная чеченка,- перебил ее старик,- надо полагать, что и ты побывала в плену у гяуров, а, девочка? - с тонкой усмешкой, заставившей вздрогнуть всем телом Тэклу, произнес старик.

   - Ну да это пустое,- добавил он тут же, как-то странно прищуривая левый глаз,- а вот что вам понадобилось в русской крепости и почему твой брат не носит папахи и чохи, вот что хотел бы узнать старый Амед?..

   На последний вопрос Тэкла не знала, что ответить.

   Она предпочла сделать вид, что не расслышала его и, свернувшись в комочек, приготовилась заснуть подле уже задремавшего на груде ковров Зарубина.

   Вскоре усталость взяла свое, и девочка погрузилась в сладкий сон под мерное и монотонное покачивание арбы.

  

  

   - Господин, проснись! Проснись, господин! - вне себя шептала испуганным голосом Тэкла, изо всех сил тряся за плечи разоспавшегося Мишу.

   Тот открыл глаза и с изумлением вскинул ими на девочку.

   - Что случилось такое? Что с тобою, Тэкла?

   Она вся дрожала, не будучи в состоянии вымолвить ни слова. Миша быстро выглянул из-под навеса, и радостный крик вырвался из его груди.

   - Мы дома, Тэкла! Мы дома! Я узнаю место. Тут близко укрепление... Наше укрепление, наша маленькая крепость!.. О Господи, наконец-то!

   - Не радуйся раньше времени, господин! - вне себя прошептала девочка.- Знаешь, что говорят они? - кивнула она в сторону лаков.- Они хотят предать нас, господин... Предать чеченцам: здесь, очевидно, неподалеку расположен чеченский отряд... Они видели его и догадались, в чем дело... Мы пропали, господин! Мы пропали!

   И она в смертельном страхе закрыла лицо руками.

   - Но что же говорят они?.. Что говорят? Ради Создателя, говори скорее, Тэкла!

   - О господин... Амед сказал, что богатый наиб Шамиля будет щедрее, нежели комендант маленькой крепости, и даст хороший пешкеш (награда, деньги, подачка) за пленных... Мы погибли, говорю я тебе, потому что этот наиб не кто иной, как Гассан, наверное, который заехал вперед, чтобы на опушке, в виду крепости, накрыть тебя, господин!

   И она залилась тихими, беззвучными слезами отчаяния.

   - Перестань, Тэкла! - строго остановил ее Зарубин.- Не надо прежде времени предаваться тоске. Неужели Господь милосердный спас нас для того только и от голода, и погони, чтобы дать нам погибнуть почти в виду крепости, у самой цели?.. Слушай меня и во всем беспрекословно повинуйся мне. Обещаешь ли ты мне это, Тэкла?

   - Обещаю, господин! - чуть слышно отозвалась девочка.

   - Прежде всего надо выпрыгнуть из арбы незаметно для них,- кивнул он в сторону Амеда и Идиля.- А потом, минуя опушку, кустами пробраться на поляну и со всех ног бежать к крепости... Я возьму тебя на руки... а ты... ты положишься на милость Божию... и будешь молиться... Господь слушает молитвы детей.

   И, говоря это, Зарубин тихо подполз к заднему отверстию арбы и легко спрыгнул на землю. Затем протянул руки и подхватил на них прыгнувшую следом за ним девочку.

   Очутившись на земле, они в одну минуту кинулись в сторону и скрылись в кустах.

   Острые колючки рвали им тело, гибкие ветки безжалостно хлестали по лицу, поминутно попадающиеся на пути кочки и сучья резали ноги. Но медлить и останавливаться не было времени. Скоро, скоро окончатся кустарники, и останется только пробежать поляну, отделяющую крепость от опушки леса... Тут где-то поблизости должно лежать срубленное дерево... Миша знает это место. Сколько раз он со своей полуротой проходил этим путем на "рубку"... Где-то и тропинка здесь должна быть неподалеку... Так и есть... Вот она... Теперь уже рукой подать до поляны...

   - Тэкла, милая! Мы спасены! - срывается у него с уст вместе с облегченным вздохом.

   Но тут же внезапное обстоятельство разом прерывает его радостный возглас.

   Лаки, очевидно, открыли их исчезновение и подняли крик. Им отозвались другие крики, донесшиеся с опушки, и вдруг лес точно ожил как по волшебству.

   Топот коней, лязг оружия и характерное гортанное гиканье чеченцев заполнили, казалось, все его сокровенные уголки.

   "Надо бежать! Бежать во что бы то ни стало!" - вихрем пронеслось в мозгу Миши, и он, подхватив на руки Тэклу, стал еще усиленнее работать ногами, с трудом пробираясь сквозь непроходимую чащу. Слава Богу, конец ей!.. Враги не успеют понять, где они, когда он уже будет у ворот крепости...

   И он, с быстротою зайца выскочив из кустарника, кинулся со всех ног по поляне.

   В ту же минуту несколько всадников, неожиданно появившихся из-за деревьев, испустив короткий радостный крик, кинулись за ним на своих быстрых конях.

   Миша не догадался, что кустарник был оцеплен врагами.

   Теперь от быстроты его ног зависело спасение. Крепко прижимая к груди потерявшую сознание Тэклу, он несся с быстротою стрелы по мягкой, покрытой пушистым ковром зелени поляне... Вот уже ближе, ближе крепость... Вот уже видно часового, выглянувшего из-за башни... Вот прогремел выстрел оттуда... Его заметили, слава Богу! Дают тревогу там... Только бы скорее... Только бы скорее достичь ворот... Перебежать это бесконечно долгое пространство... Но нет, это немыслимо, он сам видит теперь... Ближайший всадник почти настигает его... Дыхание его коня уже чувствует беглец за собою... Не надо оглядываться, чтобы знать, кто этот всадник, который гонится за ним - Мишей... Страшный враг он, этот всадник, непримиримый! Сам Гассан преследует Зарубина... Он, Миша, узнал это по голосу, посылающему ему тысячу проклятий, да по характерному гиканью, которым он горячит коня...

   Теперь уже Миша не бежит, а мчится, точно летит по воздуху, точно какая непостижимая сила влечет его на своих могучих крыльях... И все-таки не уйти ему... И все-таки нет спасения!

   Пот градом течет по его лицу... Дыхание спирает грудь... Минута еще, и он задохнется от этого страшного напора, давившего его внутренности...

   - Урус... Гяур... Собака!..- ясно звучит в его ушах знакомый ненавистный голос.

   Бежать дальше немыслимо... Всадник уже протягивает руку, чтоб схватить беглецов.

   "Конец!" - проносится в отуманенной голове Миши... Вдруг, разом вспомнив о револьвере, он выхватывает его и, обернувшись лицом к Гассану, стреляет в него...

   Но дрожащая рука не может быть верна юноше... затуманенный взор лишен верности прицела...

   Выстрел прогремел, не причинив ни малейшего вреда его врагу.

   В ту же минуту Гассан быстро соскочил с коня и с поднятым кинжалом кинулся на Мишу.

   - Алла! Алла! Урусы! - раздался в тот же миг смутный гул многих голосов.

   Гассан испустил дикое проклятие, быстро взмахнул кинжалом и ударил им изо всей силы молодого офицера...

   Потом быстро вскочил на коня и помчался к лесу, преследуемый ротой гарнизона, марш-маршем бегущей по поляне от крепостных ворот...

  

   - Кушайте, мамзель пучеглазенькая, не сумлевайтесь... Шашлык вкусный, свежий... Чего вытаращила глазенки, ешь, говорю!.. Небось какую пакость у Шамилки в ауле лопала, хинкал, как его, эта, да лепешку, а еще артачится... Тьфу, ты, омерзение, прости Господи!

   И старый Потапыч энергично сплюнул в сторону.

   Но Тэкла не прикасалась к еде. Она только во все глаза смотрела на этого странного бородатого человека, заставляющего ее непременно есть горячую баранью котлету, поставленную перед нею.

   Около часу тому назад она пришла в чувство и увидела вокруг себя чужих, незнакомых людей. Первым ощущением ее была острая, жгучая, почти безумная радость, поглотившая ее с головою: эти люди говорили по-русски.

   Она у русских! Она уже не в плену!

   Но тут же острое ощущение счастья исчезло, исчезло так же внезапно, как и явилось к ней.

   Где же господин? Добрый, ласковый господин, которого она успела полюбить, как брата?

   Среди грубых, загорелых солдатских лиц не было ни его милого, доброго, молодого лица, ни мягких синеватых глаз, смотревших на нее с такой бесконечной лаской.

   - Ишь ты, ведь татарка, а белехонькая! - произнес один из окруживших ее солдатиков.

   - Всяко бывает и у них, у гололобых, и белобрысеньки, и шантретки, разно,- философски заметил другой.

   - Покормить ее надо! Исхудала-то как, бедняжка! - послышался чей-то звучный повелительный голос, и появившийся в эту минуту незнакомый офицер с отеческим участием погладил ее по головке.

   - Потапыч, тебе ее поручаю,- сказал он бородатому старику, и потом все куда-то исчезли, и он, и солдаты. Остался один бородатый старик, мигом притащивший ей огромный кусок жаркого...

   - Ешь, мамзель пучеглазенькая! Ешь! - проговорил он, поглаживая ее своей закорузлой рукой по головке.- Ишь ты сердешная, и то, исхудала как! Кожа да кости, индо жалко тебя, дарма что ты бусурманка... Все же дите малое!.. И где это Мишенька достал такое-то...

   При знакомом имени Тэкла разом оживилась. Одичалая, затравленная в плену девочка, как дикий зверек глядевшая на окружающих, вдруг встрепенулась:

   - Миша! Миша! Где Миша? - повторяла она, странно произнося незнакомое имя.

   - Батюшки! Отцы родные! Святители-угодники! По-русски она говорит,- весь так и затрясся старый Потапыч,- стало быть, не бусурманка ты? Не бусурманка, не? А я-то, старый дурень, и не различил сослепу. Ах ты девонька ты моя болезная! Как же ты оттоле-то пришла! И то впрямь крещеная! И крестик на шейке... Ах ты ягодка горемычная! Своя! Так и есть своя! Христианская душа! Так и есть!

   И старик крепко обнял девочку, в то время как слезы умиленья целым потоком хлынули по его щекам.

   Нервы Потапыча, крепкие солдатские нервы, не вытерпели в конце концов...

   Час тому назад солдаты гарнизона принесли в крепость его раненого любимца вместе с этой белокурой девчуркой. Старик, отчаявшийся было увидеть когда-либо своего ненаглядного Мишеньку, просто обезумел от восторга. К тому же рана Миши, хотя и серьезная, не была опасна... Второпях нанесенный Гассаном удар не был смертелен. Доктор уже перевязал рану, дал успокоительного питья больному, и обморок Миши перешел в крепкий живительный сон.

   За своего любимца-воспитанника дядька был теперь спокоен.

   И его доброе любвеобильное сердце стремилось как-нибудь облегчить участь "пучеглазенькой" девочки.

   Он не задавал даже вопроса, как попала эта "пучеглазенькая" к его Мишеньке, но раз их нашли вместе, без признака чувств лежащих на поляне в виду крепости, значит, Мишенька привел ее с собой и она имела право на гостеприимство и ласку его - Потапыча, будь она даже гололобая бусурманка.

   И вдруг оказывается, что она вовсе не гололобая, вовсе не бусурманка!

   Золотой крестик на груди малютки без слов говорит за нее... И по-русски она умеет говорить не хуже его, Потапыча, и за его любимца тревожится как видно...

   Старик окончательно растаял.

   - Ах ты сердешная,- умилялся он,- жив, жив наш Миша, живехонек. Оградил его Господь. Слава Тебе, Господи!

   - Жив! Жив! О, будь счастлив за эти речи, добрый господин! - горячо вырвалось из груди Тэклы, и глаза ее благодарно и мягко блеснули старику.

   - Вот тебе на... в господа попал,- недоумевающе протянул Потапыч,- не, моя лапушка, не господин я и звание у меня денщицкое. Только и всего. А вот вы из каких будете? - неожиданно перешел он на "вы", желая не отставать от "пучеглазенькой" в искусстве вежливого обращения.

   Тэкла недоумевающе подняла на него глаза...

   - Ну да, из каких?.. Значит, как звать-величать тебя по батюшке надоть? - пояснил старик, как мог.

   - Тэклой зовут меня,- отвечала девочка.

   - Тэклой? - переспросил тот.- Как же это будет у нас теперича? Сама вот христианка, а имя, слышь, бусурманское... И где такое имя нашлось? Как же так? Не годится Тэкла! Тэ-к-ла-а! - протянул он еще раз, недоумевающе покачивая головой, и вдруг, ударив себя по лбу, радостно вскричал: - Может, Феклой звать-то тебя. А тебе с перепугу не выговорить, стало быть, бедняжке. И то верно... И имя стоящее, и в святцах значится... У меня тетка троюродная Фекла была - женщина была хорошая... Фекла! Как это я не догадался раньше. Фекла и есть! Ну а теперь, голубушка Феклу-ша, кушай барашка, да и на боковую... А как Мишенька проснется, к нему, значит, пойдем. Да ты не бойся! Комендант у нас хороший и ребята ласковые, не обидят. Кушай, Феклуша, пока горяченькое... Ишь отощала-то как! - заключил он, сокрушенно покачивая головою.

   Тэкла не заставила себя упрашивать и жадно принялась за еду.

  

  

   Миша очнулся не скоро... Когда он открыл глаза, то первое лицо, представшее его взорам, был Полянов. Острая, но не глубокая боль в плече заставила его поморщиться в первую минуту.

   - Лучше тебе, Зарубин? - заботливо склонившись над ним, спросил комендант.

   - Ах, Алексей Яковлевич! Как я рад, что снова тебя вижу! - произнес, счастливо улыбнувшись, Миша.- А я уже думал...- И он вздрогнул всем телом, не докончив своей фразы, при одном воспоминании, что его ожидало.

   - Да, не подоспей наши, искромсал бы тебя этот разбойник и кусков не собрали бы,- сурово произнес Полянов.- К счастью, второпях нанес удар... Не опасно...

   - Убили его? - поинтересовался Миша.

   - Какое! Удрал со своей оравой. Только и видели... Ну да рано или поздно поймаем, не минует своей судьбы...

   - Ах, Алексей Яковлевич! Если бы ты знал, какую роль сыграл в моей судьбе этот человек... А в плену...

   - Ну ладно, ладно! После расскажешь, а пока смирно лежи и поправляйся хорошенько. Да вот еще: способен ты выслушать без волнения радостную весть - тогда слушай.

   Тут Полянов быстро встал со стула, на котором сидел у постели больного, и произнес официальным тоном, со странно изменившимся лицом:

   - Подпоручик Зарубин! По приказанию государя императора главнокомандующий и наместник края приказал вручить вам орден Св. Георгия за храброе и успешное отбитие штурма Н-ского укрепления в деле 10 июня 1856 года.

   И с этими словами он приколол к забинтованной груди Миши маленький белый крестик на пестрой полосатой ленточке.

   Сладкий туман разом застлал глаза молодого офицера... Теплая волна подняла его на своем мягком гребне и снова осторожно опустила в какую-то пенящуюся розовую пучину... Сквозь этот туман он только видел официальное строгое лицо Полянова и такой же беленький крестик, как и у него, Миши, прицепленный к груди коменданта,- крестик, которого он не разглядел вначале.

   Безумная радость охватила молодого человека... Он - Миша Зарубин - георгиевский кавалер! Признанный всеми и отличенный герой! О Господи! Если бы ему суждено было вынести не неделю, а целые годы плена и скитаний, какие он вынес только что, он бы безропотно покорился им, лишь бы достичь этой высокой чести!

   Да полно! Не сон ли это? Может быть, сон только, а проснувшись, он снова увидит над собой искаженное лицо Гассана и занесенный над ним чеченский кинжал...

   И Миша инстинктивно схватился за грудь дрожащими руками...

   Нет, не сон! У самого сердца висит он, дорогой, желанный беленький крестик! И по лицу Полянова, преобразившемуся снова из официального начальнического лица в дружеское, умиленное и родное, видно, что не сон это, а правда.

   - Молодец! Заслужил! Я видел, как дрался при штурме! Не мог не донести по начальству. Поздравляю!- отрывисто говорит добряк-комендант, незаметно смахивая непрошеную слезу с ресницы, и горячо, по-братски обнимает рыдающего от счастья Мишу. Потом, быстро нахмурившись, точно вспомнив что-то, добавляет прежним строго официальным тоном:

   - А за самовольную вылазку и ослушание начальства я подвергаю вас, господин подпоручик, трехдневному аресту на крепостной гауптвахте...

  

  

   На кровле одной из саклей небольшого горного аула Карата среди груды подушек, бурок и одеял, на нескольких циновках, сложенных одна на другую, лежит больной.

   Тихий душистый вечер ласково веет над ним... Золотые лучи солнца, уже готовые угаснуть, освещают исхудалое лицо больного... Один из них проник в черные, слипшиеся от пота кудри и серебрит их, играя ими... Нежный, едва уловимый горный ветерок дохнул в лицо больного, скользнув по его исхудалым щекам и резко выдавшимся скулам.

   Солнце заходило... На верхушку мечети вышел мулла и прокричал свой обычный призыв к вечернему намазу.

   Больной тяжело вздохнул и открыл глаза. О, какие это были глаза! Целое море страданий, безысходных и мучительных, как смерть, таилось в них!..

   По этим глазам только и можно было узнать прежнего Джемалэддина,- так сильно изменили его горе и болезнь.

   Около года тому назад он еще не терял смутной надежды, что отец уступит его советам и помирится с русским царем.

   Но в тот памятный день, когда он освободил Мишу из когтей Гассана, у него была продолжительная и тяжелая беседа с отцом.

   Роковая беседа!

   О, он никогда ее не забудет! Никогда!

   Шамиль, узнав о спасении и бегстве пленного, стал упрекать Джемала за его приверженность к русским и за измену родине.

   - Нет! Нет! Я не изменник, отец! - вскричал он тогда.- Я люблю и тебя, и мой жалкий, дикий народ... Но я не могу, отец, оставаться слепым, как все вы, чтобы не понять, как необходимо нам пустить в наши горы русских.,. Они откроют нам путь к просвещению, научат нас цивилизации, сделают из нас культурный народ... Гляди, отец, ты устроил литейные заводы; но твои пушки разлетаются в щепки от их ядер, в то время как их орудия несут нам гибель и смерть... А твое войско?.. Твой низам, эти конные и пешие воины, разбегающиеся в минуту опасности и не слушающие начальства?.. Разве можно воевать при таких условиях!.. Полно, отец! Помирись с русскими... Вышли белый флаг русскому царю, благо уполномоченный являлся с переговорами из Бурунтая от князя (князь Орбелиани, посылавший предложение сдаться). Помирись с белым падишахом, отец, пока есть время и не вся еще Чечня отложилась от тебя. Ведь русский царь ничего от горцев не требует: ни перемены их веры, ни их аулов и саклей, желает только, чт