Чарская Лидия Алексеевна - Джаваховское гнездо

го вида Селтонет, вбежала в комнату и закрыла за собою дверь.

  

  

  

   - Селим! Селим!

   Мальчик, кравшийся по уступу утеса, вздрагивает от неожиданности. Селим узнает голос Селтонет.

   - Где ты?

   - Гляди наверх. Там меня увидишь.

   Над крутым обрывом у Куры стоит чинара. В густых ветвях ее сквозят яркие пятна алого с голубым. Это пестрые одежды кабардинки.

   - Селтонет!

   - Тссс! Молчи! Ни звука! Молчи, алмаз души моей. Если "друг" или этот глупый Сандро увидят нас здесь, мы пропали. Влезай ко мне. Ветви дерева крепки, как клыки дикого кабана. Лезь смело на верхушку, не бойся ничего.

   От этого "не бойся" Селим вздрагивает.

   - Если бы я родился трусом, земля поглотила бы меня, - роняет он, кладя руку на рукоятку маленького кинжала.

   - Полно, полно! Селтонет не хотела тебя оскорбить, горный орленок. У нас в Кабарде только и родятся такие. Недаром ты сын Али-Ахверды. Да!

   Девушка протянула свою тоненькую, смуглую руку и похлопала Селима по плечу.

   Селим нахмурился. Он признает в себе настоящего джигита, и одобрение девчонки, женщины, далеко не лестно ему. Но Селтонет не девочка, не женщина. Селтонет, по мнению Селима, такой же абрек, наездник и умница, как самый ученый алим!

   Он улыбается от ее похвалы и самодовольно покусывает губы. Селтонет смотрит пристально на него.

   - Селим, ты истинный друг Селтонет? Скажи без утайки одну правду, - помолчав минуту, спрашивает она.

   - Как перед лицом Всевышнего, Селто. Слушай, мы оба из Кабарды. "Друг" взял нас оттуда обоих. Обоих вместе приручала нас княжна Нина. И оба мы рвались на родину, назад. Селто, научился Селим любить тебя за эти два года как сестру, да, как сестру, потому что, Селто, ты точно принесла кусочек нашего неба, леса и гор в твоих черных очах. В тебе любит свою удалую родину Селим. Разве ты мне чужая? Нет, нет, ты мне сестра, настоящая сестра, Селто...

   - О, как ты говоришь мудро и сладко. Но слушай. У джигита-абрека слово вяжется с делом. Наши отцы учили так своих сыновей. Ты должен доказать мне свою дружбу и преданность, Селим, брат мой!

   Черные глаза девушки стали вдруг непроницаемыми и глубокими. Зеленая листва чинары бросает мелкую тень на побледневшее лицо Селтонет.

   Она придвигается ближе к своему товарищу и шепчет:

   - Еще так недавно Селтонет была счастлива, как птичка в мае, Селим. Селтонет была богата. Ее обокрали. Она узнала горе...

   - Кто? Кто тебя посмел обидеть, сестра сердца моего? Скажи, и кинжал Селима заступится за тебя!

   Мальчик вспыхивает. Смуглая рука его хватается за кинжал. Он готов сейчас броситься на обидчика той, с кем пролетело его недолгое детство.

   Лицо Селтонет принимает лукавое выражение. В глазах ее вспыхивает недобрая усмешка, вспыхивает и гаснет. Губы складываются в трогательную кроткую улыбку обиженного ребенка.

   - Синеглазая девчонка обижает Селтонет! - говорит она.

   - Как? Эта белоголовая Даня! Тебя, тебя, сильную орлицу Кабардинских гор!

   Девчонка Даня и черноокая Селтонет! Да как же она осмеливается тягаться с нею?!

   А Селтонет уже шепчет снова.

   - Ты подумай только, радость и пламя моего взора, подумай только, златоокий Орион души моей. Когда не было девчонки с ее золотой игрушкой, когда не было ее глупой, кукольной рожицы и этой арфы, все восторгались Селтонет, все любовались Селтонет. И пела и плясала Селтонет и на чиангури играла. И все слушать приезжали. И все хвалили. А нынче только и разговору, что о синих глазах да о золотых струнах. Сама слыхала... У-у, ненавистная! Пришла и унесла всю радость у Селтонет! Обокрала Селтонет уруска, обокрала!

   И злые редкие слезы брызнули из черных глаз и потекли по лицу юной кабардинки.

   Селим весь встревожен. Душа его в смятении. Он не может видеть грустной свою подругу. Он берет ее руки, сжимает в своих и лепечет, полный жалости, сочувствия и тоски.

   - Сердце мое! Скажи, скажи Селиму, что надо, чтобы он сделал? Все, все по-твоему будет, что ни прикажешь, Селтонет. Хочешь, выкраду из-под носу у них арфу и сброшу ее с утеса в Куру, хочешь?

   - Что пользы! Бросишь одну, купят другую. Разве не слыхал - учителя пригласил "друг", чтобы занимался музыкой с белоголовой. А ты вот что, радость очей моих. Ты вот что...

   И, прильнув к уху мальчика, Селтонет шепчет ему, волнуясь и сверкая глазами:

   - Ты и я, мы двое знаем только тайну зеленой сакли. И "ее" тоже знаем. И "ее" не боимся. "Она" опять вчера звала меня на восходе и опять просила высвободить. С собой сулила взять. Богатства, золота много обещала за это. И еще обещала мужа, первого бея во всей Лезгинии, во всем Дагестане. Да полно. Не так проста Селтонет. Не хочет она быть рабой-женой лезгина или простого кабардинца. Хочет Селтонет важной госпожой сделаться. Блистать при дворе русского царя, хочет всех затмить своей красотой, а потом в Кабарду вернуться знатной, важной. Глядите, мол, все, что из нищей девочки стало. Так не польстится на такие посулы Селтонет. А "та" польстится. Той, белоголовой, только бы отсюда выбраться, я знаю. Здесь ей все едино, что птице в клетке. Ну, так вот и надо помочь ей свести знакомство с зеленой саклей. Понял меня, мой яхонт? - заключает свою речь Селтонет.

   Селим молчит. Только грудь его вздымается высоко под серым сукном бешмета. Вспоминается ему зеленая сакля, белоголовая девчонка - враг Селтонет и строгое запрещение "друга" проникать в тайну сакли.

   Он вздрагивает.

   Селтонет улавливает его колебание.

   Ядом полны ее слова, когда она говорит:

   - Ты боишься. Ха-ха! Джигит!

   - Я!

   Гордо выпрямляется тоненькая фигурка. Сверкают черные глаза.

   - Ты, верно, забыла, что я, как и ты, из Кабарды! - звучит надменный ответ Селима.

   Помолчав же, прибавляет:

   - Сделаю все для твоего счастья, Селто, сестра моя по племени, клянусь тебе Аллахом, клянусь.

  

   Щелк! Щелк! Щелк!

   Заряд за зарядом. Белая с черными кружками цель вся уже пестреет от пуль.

   Князь Андрей обучает стрельбе питомцев Нины. Сандро, с нахмуренными бровями и с закушенной губой, метко, почти без промахов попадает в цель. Он немного волнуется, как и Селим. Что же касается Валя, то он представляет из себя чудо спокойствия. И по обыкновению "мажет", по словам князя Андрея.

   - Нет, мальчуган, ты куда героичнее с циркулем и масштабом, нежели с винтовкой или револьвером, - смеясь, замечает он.

   - Ну, конечно, - соглашается Валентин, - и я утешаю себя мыслью принести пользу человечеству, сидя за письменным столом в кабинете.

   - Браво, Валь, браво!

   Под развесистыми ветвями старого каштана Люда дает девочкам урок французского языка и рассказывает о Викторе Гюго, какой это был великий гений.

   - Он бессмертен. И будет таковым до скончания мира! - звучит голос Люды.

   Даня, задумавшаяся, унесшаяся куда-то помыслами вдаль, мечтает:

   "Бессмертие! Слава! Это так прекрасно и редко! Может быть, то и другое ждет и меня. А "друг" и Люда, и Маруся, Гема, все они такие плоские. Они не понимают меня, не ценят. Не могут понять, что Даня - не как все они, что она особенная, талантливая. Да! Она умрет и зачахнет в этом ужасном, глухом, тихом гнезде".

   - Даня! - будит девочку неожиданный вопрос Люды, - в котором году умер Виктор Гюго?

   - В котором?

   - Ну да, повтори! Я только что сказала. Ты опять мечтаешь, Даня. О чем?

   Щеки девочки вспыхивают. Сказать? Сказать им всем громко, в голос, о том, как далека она, Даня, от них, какая она особенная, талантливая, избранная душа?

   Но разве они поймут?!

   И Даня молчит упрямо.

   Ах, эти уроки, эти нотации. Нет, она должна вырваться на волю, к прежней праздной, счастливой, довольной жизни, полной бури, красивой бури, успеха, славы и грез.

  

   Ночь. В спальне девочек тихо, совсем тихо. Луна-красавица заглядывает в комнату. А кругом такая томительная духота.

   Дане не спится. Весь вечер она играла нынче. Ее арфа стонала и плакала, как никогда. Все гнездо слушало ее, завороженное игрою. И только "друг"-княжна подошла и сказала:

   - Довольно!

   Так сухо, коротко, точно отрезала.

   - Довольно! Нужно прежде хорошенько выучить ноты, теорию, чтобы быть настоящей артисткой. По слуху играть нельзя!

   Даня оскорбилась. Потом думала сердито и долго опять о том же, все об одном.

   "Ну, да, она завидует мне. Завидует, как и Селтонет".

   Весь вечер черные глаза татарки не покидали ее лица. И всякий раз, как встречалась с ними взором Даня, угодливо, ласково, затаив что-то темное в своей глубине, они улыбались ей.

   Княжна Нина говорила в тот же вечер с тетей Людой, и Дане удалось подслушать эти слова.

   - Даня тщеславна и с большим самомнением вдобавок. Упаси Боже захваливать ее и льстить... Мы ее только погубим этим.

   Ага, вот оно что!

   Досадно им, что она, Даня, такая талантливая, юная. Она, Даня, а не "друг", не эта требовательная, строгая и суровая княжна!

   Мысли вихрем закружились в голове девочки, недобрые, мучающие, трепетные мысли. А тут еще эта ночь, душная, знойная, вся насыщенная ароматом роз.

   Неожиданно чья-то белая фигура обрисовывается в лунном свете.

   - Ты не спишь, розан души моей?

   И черные глаза Селтонет впиваются, не мигая, в лицо Дани.

   - Можно посидеть около тебя?

   - Сидите, если вам не скучно.

   - Скучно? С тобой! Нет, видно, ты не знаешь моего сердца! Это ничего, что сердита подчас бывает Селтонет. Душа у нее, как у горной голубки. А мысли насквозь она читает в сердце твоем.

   - В моем сердце?

   Даня поднимается на локте и насмешливо улыбается. При бледном свете ночника ее хорошенькое личико кажется таким поэтичным, нежным. Селтонет смотрит на товарку, невольно любуясь ею, потом говорит шепотом, наклоняясь к самому лицу Дани:

   - Душно полевой гвоздике среди тюльпанов и роз! Хочется на волю бирюзовым глазкам. Хочется жить свободно, как жилось до сих пор. О, Селтонет это знает. Все знает. Знает, что красоточка-джаным тоскует по шумной веселой жизни, что душеньке синеокой иначе бы следовало пожить. Нельзя запирать соловья в клетку. Нельзя рыбу вынуть из воды. О, Селтонет понимает, отлично понимает и помочь хочет, и может помочь красавице.

   Сначала Даня слушает одним ухом, небрежно, тупо. Можно ли довериться словам льстивой татарки, словам завистливого врага? Но мало-помалу шепот Селтонет захватывает ее. Она, эта Селтонет, действительно точно читает в мыслях и душе.

   Что-то похожее на надежду просыпается в уме девочки.

   Может и хочет помочь?

   - Чем же вы можете мне помочь, Селтонет? - Теперь уже нет насмешки в голосе Дани. Надежда окрыляет ее.

   Вместо ответа татарка кладет на плечи Дане свои тонкие смуглые руки.

   - Ты веришь княжне? Любишь ее? - спрашивает она так тихо, что ее едва-едва можно понять.

   Даня покачивает головою.

   - Нет. По-моему, она собрала здесь всех вас для того, чтобы люди говорили: "Как добра княжна Нина Бек-Израил!" Но она не добрая, нет, если губит, душит таланты, мешает другим жить и пользоваться радостью и успехом.

   - Да, да! В одной твоей мысли больше мудрости, нежели во всем существе Селтонет. Кто наградил тебя ею, певчая птичка?

   Глаза Селтонет принимают льстивое выражение. Потом она шепчет еще тише. Едва-едва слышно, таинственно:

   - Нина Бек-Израил не только злая, но и жестокая. Она мучит людей.

   - Мучит? - слово срывается так громко с губ изумленной Дани, что Селтонет испуганно зажимает ей рот.

   - Молчи. Разбудишь девочек. Молчи и слушай. Ты слышала вой в день праздника?

   - Да! - упавшим голосом срывается с губ Дани. - Это из зеленой сакли, что у обрыва, в кустах дикого виноградника. Об этой сакле и о той, что в ней томится, нельзя говорить. Но я и Селим - мы знаем, мы видели все. Открыли тайну княжны. Знаешь ли, кто заперт там?

   В глазах Дани страх, смешанный с любопытством.

   - Там томится взаперти одинокая узница. Понимаешь? Одна великая, славная, отмеченная самим Творцом душа. И ее, могучую, сильную орлицу, умеющую читать в сердцах людей и в их мыслях, навеки схоронила от них в зеленой сакле княжна Бек-Израил.

   Голос Селтонет звучит торжественно. Тонкая рука протянута вперед. Глаза ярко горят в полутьме.

   - Хочешь убедиться в истине, душенька? Хочешь увидеть ту несчастную? Хочешь? Селтонет сведет тебя к ней.

   Нестерпимая жуть наполняет сердце Дани, жуть и любопытство. Первое сильно, второе еще сильнее. Она борется со своими мыслями, со своим желанием. Таинственным, странным, сказочным кажется ей окружающий мир. Приоткрыть хоть немного его таинственную завесу - вот к чему нестерпимо влечет теперь Даню. И колебание недолго царит в ее душе. Страх побежден.

   - Великая душа? Значит, талантливая? Да? Говори же, Селтонет!

   - Как ты! Как ты! Ты умеешь заставлять петь золотые струны, ангел, избранный Всевышним. Но ты должна увидеть ее сама и узнать все, все до капли.

   - Но почему же она стонет и кричит?

   - Дикий джейран, и тот будет кричать, если его посадить на цепь, в неволю, - таинственно отвечает Селтонет.

   - Тогда веди меня к ней!

   - Одна не могу, надо позвать Селима.

   - Беги же за ним!

   - Сейчас, солнце мое, звездочка изумрудная, ароматный ландыш долин. Сейчас. А ты накинь скорее платье, пока Селтонет даст знать Селиму.

  

   Ночь длится, полная сказок и грез. Тихо плещет под обрывом Кура. Она как будто на что-то жалуется, как будто на что-то ропщет. Замерли в гордом покое отдаленные горы. Тишина.

   Три невысокие фигуры скользят вдоль галереи, спускаются в сад. Впереди Селим. Потайной фонарик спрятан у него под полой бешмета. За ним девочки - Даня и Селтонет.

   - Если "друг" узнает - все пропало! - шепчет Селим. - Нас разъединят с Селтонет. Ее запрут в тифлисский институт, меня отдадут в пансион и не пустят в полк в наказание. Знаю. А тебя...

   - Молчи! Кто ты, трусливая старуха или джигит? - грозным шепотом роняет его старшая спутница. Потом, помолчав с минуту, обращается к Дане:

   - Здесь должен быть розовый куст. От него начинается спуск к Куре в подземелье. Ты никогда не бывала под землею, горлинка северных лесов?

   - Нет.

   - По ту сторону реки стоят развалины замка, ты видишь? От них расходится много таких ходов. Одна ветка его ведет в сад нашего гнезда, к зеленой сакле. Мы случайно с Селимом набрели на него. "Друг" ходит туда по другой дороге, по чинаровой аллее, и прямо через дверь. Тише, не оступись, бери меня за полу бешмета. Теперь мы у входа...

   Чем-то затхлым обдает Даню. Она точно проваливается в какую-то яму.

   - Здесь подземная галерейка. Не бойся, голубка, азалия моя. Селим и я укроем тебя от страха.

   О, как сладок голос Селтонет. Неужели это она, та же лукавая девушка, что, полная ненависти, зависти и вражды, следила за нею, Даней?

   Ручной фонарь скупо освещает узкий, темный проход под землю. Надо идти согнувшись, чтобы не стукнуться о земляной потолок головой.

   "Точно в сказке или в средневековых романах Вальтера Скотта", - проносится в голове Дани.

   И она осторожно ступает за своими спутниками по узкому, длинному коридорчику.

   Минута. Еще минута. Целая вечность в этих минутах, и кажется, нет им конца и счета. Вдруг остановка. Дверь.

   Селим с трудом поворачивает ржавую ручку. Со скрипом растворяется она на старых петлях.

   Сноп яркого света ослепляет Даню. Невольно зажмуриваются глаза.

   Она делает усилие, широко раскрывает их. Небольшая комната, убранная с комфортом, почти роскошью, в восточном вкусе. Огромная висячая лампа спускается с потолка. Яркий свет ее падает на ту, что стоит посреди сакли. Сухая фигура, бронзовое морщинистое лицо, клочья седых волос из-под съехавшего с головы покрывала. Взгляд горящий, пытливый, мрачный. Какие-то искры безумия вспыхивают в нем, вспыхивают и гаснут. По седой голове и морщинам она, эта жуткая, безобразная на вид женщина, почти старуха. Но в глазах сосредоточена таинственная, ушедшая внутрь себя жизнь. Эти глаза молоды на диво и горят ярким огнем. Отталкивающая внешность, страшные глаза.

   Даня с трудом делает над собою усилие, чтобы поднять взгляд на женщину.

   Какой необыкновенный наряд у старухи. Смесь пестрых цветов, ярких, как у цыганки. И монеты, ожерелья без счета на сухой жилистой шее.

   Селтонет первая выступает вперед.

   - Привет и дружбу несу к тебе, милостью Аллаха, тетка Леила-Фатьма!

   - И от Селима тоже! - почтительно вставляет мальчик, прикладывая, по восточному обычаю, руку к сердцу, устам и лбу.

   Женщина не отвечает ни одним словом. Глаза ее впиваются в Даню, как два клинка, как две острые, колкие иглы.

   - Кто эта прекрасная незнакомка с синими небесами в очах? - глухим голосом, на татарском наречии спрашивает она Селтонет.

   Селтонет что-то быстро-быстро объясняет по-татарски. Даня не понимает ни слова, хотя чувствует, что говорится про нее.

   Глаза той, кого зовут Леилой-Фатьмой, жгут ее своим черным пламенем, и ей снова делается невыносимо жутко.

   Селим стоит как вкопанный у порога, скрестив руки на груди. Селтонет смолкает.

   Женщина еще с минуту пристально глядит на Даню, потом протягивает к ней костлявую, высохшую руку.

   - Это ты, девушка, беседуешь каждый вечер с ангелами? - говорит она ломаным русским языком.

   - Как? - растерянно переспрашивает, недоумевая, Даня.

   - Ты заставляешь петь золотую штучку? Я видела тебя не раз из окна моей сакли. Хорошо поет она у тебя. Никто из наших девушек в ауле не сумел бы играть так сладко. Сам Творец вкладывает звуки в персты твои.

   Костлявая рука женщины ложится на белокурую головку. Черные глаза старухи впиваются в синие звезды Даниных глаз.

   - Мудрая головка. Светлый взгляд благоухающего цветка. Клянусь, девушка, твоя судьба великая и славная.

   Румянец обжигает щеки Дани, заливает ей лицо. Сердце сладко и больно замирает у нее в груди. Знакомый огонь тщеславия разливается по жилам. Теперь уже страшная, безобразная женщина не кажется ей больше ни страшной, ни безобразной. Она глядит так ласково в синие глаза девочки и шепчет на своем ломаном, но все же понятном для Дани языке.

   - Леила-Фатьма видит за гранями прошедшего и будущего. Леила-Фатьма все знает. Твои глаза плакали недавно. Ты потеряла близкое существо. Ты и себя потеряла, белая горлинка. Белая горлинка очутилась в гнезде сизых голубей. Тесно в нем, жутко. А золотая штучка, что поет так сладко, и людские похвалы, и богатство, и слава манят, манят. Уходи же, гурия, уходи, белый цветок северных садов. Уходи отсюда. Не жить тебе в нашей глуши, в тени чинаровых и каштановых садов. Тебя зовет слава, далеко, высоко зовет. Верное тебе сказала Леила-Фатьма, верное, юная роза горийской долины.

   Женщина смолкла. Молчит, глядит на Даню. Теперь искорок безумия и помину нет в ее глазах. Взор ее пронзителен, глубок и как-то колок.

   Селтонет и Селим тоже замерли в молчании и не сводят с нее глаз.

   Даня вся трепещет, вся дрожит.

   Кто она, эта старуха? Колдунья? Или, быть может, пророчица?

   Кто бы ни была она, но как верно определила она ее, Данину, судьбу!

   Да, не ей, Дане, отмеченной талантом, прозябать здесь, в этом тоскливом, скучном гнезде!

   И, не помня себя, с охваченной снова тщеславием душой, она бросается к прорицательнице, хватает ее за руки и шепчет горячо, страстно:

   - О, верните меня к прежней счастливой жизни, Леила-Фатьма! Верните мне славу, шум и успех! Я чувствую, вы сможете сделать это, можете, знаю! О, сделайте это, сделайте это!

   Молчание.

   Только слышно, как трепетно дышит грудь Селима да шумно вздыхает Селтонет.

   Леила-Фатьма молчит и смотрит, смотрит.

   О, эти глаза!

   Какая в них жуткая, таинственная глубина.

   Потом Леила-Фатьма говорит, сначала глухо, затем все явственнее, слышнее:

   - У старой орлицы срезаны крылья. Но они скоро снова подрастут. Взмахнет ими старая орлица и улетит далеко. И белую, юную позовет за собой. Скажет юной: "Пойдем, девушка, научу тебя тому, что дано только избранным". И поднимет старая юную высоко на крыльях над землей и даст ей славу у людей и бессмертие, и могучую силу. А имя ее прославит от Тифлиса до Гуниба, от Карталины до Чеченской и Дагестанской страны! И будет она знатна, велика и богата. Будет! Будет! Будет!

   Непонятный порыв охватывает Леилу-Фатьму. Ее глаза мечут пламя, ее голос, хриплый до этого, теперь звонок и высок. Костлявые руки подняты над головою Дани. Уверенностью и мощью веет от невзрачной фигуры. Словно вся преобразилась она. И Даня преобразилась также. Прежнего страха в ней уже нет. Бесспорно: ясновидящая перед нею. И если все то, что говорит она, правда, то...

   Шаги у стены сакли прерывают мысли Дани.

   - Это "друг". Я узнаю ее походку! - восклицает Селим.

   Селтонет хватает Даню за руку, увлекает ее за собой.

   - Скорее! Скорее! Прочь отсюда! Прочь!

   - Сюда, сюда! - шепчет Леила-Фатьма, распахивая низко расположенное над полом оконце.

   Под окном темнеют розовые кусты. Первая прыгает Селтонет, за нею Даня и Селим.

   Вихрем проносятся все трое по чинаровой аллее, кидаются в дом.

   Через пять минут девочки лежат, каждая в своей постели.

   - Ты слышала, что говорила она? Ты слышала, что ждет тебя, белая роза? - спрашивает Селтонет, льстиво улыбаясь, и глядит на Даню.

   С минуту длится молчание. Потом Селтонет приподнимает голову от подушки и говорит снова:

   - И верь мне, бирюзовая, Леила-Фатьма сумеет тебя сделать счастливой, верь!

  

   - Нина Бек-Израил, ты опять пришла мучить меня!

   - Тетя Леила-Фатьма, опомнись. Разве дочь твоего брата желала тебе когда-нибудь зла? - говорит спокойно Нина.

   Обе они стоят друг против друга.

   Лицо старшей вызывающе и мрачно, глаза горят нездоровым огнем. Черты молодой полны жалости и снисхождения.

   Месяца три тому назад Нина ездила в аул Бестуди. Ее вызвали туда соседи ее покойного дяди наиба, брата ее отца и тетки Леилы-Фатьмы. В предместьях аула, среди роскошной горной долины лежит усадьба последней. Леила-Фатьма осталась одна в ней хозяйкой над всем. Леила-Фатьма всегда отличалась странностями с детства, отказалась от замужества, вела замкнутую жизнь. Ее считали чародейкой в Дагестане. К ней ездили богатые уздени и беки гадать свою судьбу. Она им показывала их прошлое, предвещала будущее. Она была богата, унаследовав от отца табуны коней и овец после смерти брата и выхода замуж младшей сестры Гуль-Гуль, но жадность к еще большей наживе не давала ей никогда покоя. Эта жадность была ее болезнью, мукой, бременем и постоянным бредом.

   В последнее время стали замечаться странность Леилы-Фатьмы. Она не спала ночей, закапывала деньги и драгоценности в землю; ей все казалось, что слуги и приезжие гости хотят ее обокрасть. Часто слышался ее плач по ночам, похожий на вой горной чекалки. Соседи написали княжне Нине о состоянии дочери наиба. Та немедленно приехала в Бестуди и увезла тетку к себе, лечить ее в своем Джаваховском гнезде. Небольшой домик в углу сада, похожий на хорошенькую лезгинскую саклю, со всеми удобствами, был предоставлен Леиле-Фатьме, дочери покойного наиба Мешедзе. Домик весь утопал в зелени дикого винограда и выходил окнами в сад. Леила-Фатьма пользовалась относительной свободой. Нина заходила за нею утром и вечером, когда все было тихо в гнезде, и они гуляли по окрестностям Гори. Нина сама носила обеды и ужины тетке, заботилась о том, чтобы у нее не было ни в чем недостатка и лечила ее душевный недуг. И строго-настрого запретила всем в гнезде беспокоить больную, ходить к ней, даже близко подходить к ее домику? Припадки старой татарки, благодаря бдительному уходу племянницы, ее терпению и ласке, делались все реже и реже. Страшный вой полубезумной женщины уже не повторялся так часто, как прежде. Нина торжествовала. Восстановившееся душевное спокойствие Леилы-Фатьмы радовало ее. И вдруг сегодня Нине пришлось увидать снова горящие глаза и возбужденное лицо несчастной, свидетельствующие о новом припадке безумия.

   - Зачем ты мучишь меня, негодная девчонка? - шипящим голосом, сжимая свои костлявые узловатые руки в кулаки, говорит она.

   - О, тетя! Зачем ты так подозрительна! Верь мне.

   - Молчи! Заперла Леилу-Фатьму, как узницу, лукавая уруска, заперла и думает - сладкая жизнь в тюрьме.

   - Но ты свободна, тетя Леила. Уезжай отсюда, если хочешь.

   - И уеду! Вот пройдет джума [10], и уеду. Горы давно тоскуют по Леиле. В горы уеду. К ним. Душно у тебя, душно. На волю просится душа. Была свободной и умру свободной! - вспыхивая, как девушка, затрещала старуха.

  

   [10] - Пятница - праздник у татар.

  

   - А лечиться, тетя, лечиться?

   - Лечиться, ласточка, вели другим. Аллах меня вылечит, а не люди. Да, так-то, так-то!

   Голос Леилы-Фатьмы срывается, растет и грозит перейти в вой, в ее обычный ужасный вой.

   Нина колеблется. Ее душа в смятении. Она борется. Ей жаль оставить тетку на произвол судьбы и еще более жаль пугать детей гнезда этими страшными припадками, особенно ночью. К тому же теперь Леила-Фатьма настолько здорова, что не нуждается совсем в ее уходе. Может быть, горы и воздух родного аула довершат остальное и вылечат несчастную вполне.

   И, долго, мучительно продумав свою думу, Нина Бек-Израил своим твердым голосом говорит.

   - Поезжай с Богом, куда хочешь, тетя. Я больше не задерживаю тебя.

  

  

  

   Каждый вечер Даня идет с арфой в чинаровую аллею, в тот конец ее, откуда виднеется зеленая сакля, и играет. Иногда ей кажется, что в маленьком оконце появляется бронзовое от загара, морщинистое лицо.

   Играет Даня захватывающие импровизированные мелодии о чем-то неясном, далеком и возможном.

   Каждый вечер, когда все спят, Селтонет приходит к ней, и девочки шепчутся долго, до полуночи. Селтонет говорит без умолку. Даня слушает жадно. Селтонет шепчет:

   - Леила-Фатьма велела передать тебе, что ангелы поют не лучше. И еще велела сказать, что ты и твоя арфа в ее руках будут царицами всего нагорного Дагестана. И если бы ты пожелала умчаться с ней отсюда, она увезла бы тебя в аул Бестуди, в свою усадьбу и сумела бы окружить тебя таким величием, луч сердца моего, какое тебе и во сне не снится.

   - Да? - с каким-то оттенком сомнения вырывается из самых глубин Даниной души.

   - Верно, как то, что меня зовут Селтонет, птичка рая. Ах, если бы знала ты, как хорошо у них там. Аул богатый, знатный. Торгуют с персами, с самим султаном. Гостей наезжает пропасть. Девушки целыми днями лезгинку пляшут на кровлях. Но никто ни петь, ни играть так не сможет, как ты. Ты царицей у них будешь с твоей красотою. В роскоши и богатстве будешь жить. Сама Леила-Фатьма служить тебе будет, как раба. Самой важной в ауле будешь. Правду тебе говорю. А там она повезет тебя в Тифлис, а может, и дальше в Персию. А то и в Константинополь. При дворе султана играть станешь. Весь мир о тебе услышит. А наши-то здесь все лопнут от зависти, солнце моей жизни, все...

   Селтонет смолкает, захлебнувшись. Даня полна грез.

   А что если правда? Рискнуть? Хуже не будет. Будет лучше, веселее, привольнее, постоянно на народе, в толпе, в центре похвал, лести, восторга. И весь мир и столько нового покажет ей Леила-Фатьма.

   В долгие, душные ночи, в тиши их решает свою судьбу Даня. Решает и шлет к Леиле-Фатьме Селтонет.

   Да. Она согласна ехать с нею. Она едет.

   В пятницу утром зеленая сакля опустела. За Леилой-Фатьмой приехали ее односельчане из аула, те, что привозили горные продукты на горийский базар, и старая лезгинка уехала вместе с ними. Никто, кроме Нины, не провожал ее. Никто ее не видел.

   Никто не знает также, что накануне вечером три фигурки снова пробирались неслышно к зеленой сакле. Уже не потайным полуразрушенным ходом, а кустами орешника и дикого жасмина прошли они.

   И никто не слышал, как в тот же вечер наказывали лезгинки Дане ровно через сутки быть у армянского духана за Курой.

   - Селим тебя проводит, - говорили они, - Селим знает дорогу.

   И гордый возложенным на него поручением, Селим поклялся Леиле-Фатьме исполнить все в точности.

   Целый день в пятницу Даня ходила, как полуживая. Бледная, возбужденная, с лихорадочно горевшими глазами, она то принималась нежно ласкать льнувшую к ней Гему, шутить с Марусей, дразнить Валентина, то вдруг хватала арфу и играла на ней шумные, как буря в грозовую ночь, бравурные мелодии. За обедом она почти не ела. За ужином тоже.

   - Девочка, тебе нездоровится? Скажи, родная, - и заботливая, всегда нежная тетя Люда глубоко заглядывает ей в глаза.

   Дане только и жаль здесь тетю Люду и Гему. Жаль еще могилу матери на горийском кладбище. Но она старается не думать об этом теперь. Ее манит новая, полная захватывающего интереса, жизнь.

   Мир ее давней волшебной сказки теперь только начинает разворачиваться перед ней. Она, зачарованная злой колдуньей-судьбой царевна, теперь только сбрасывает свои чары.

   Наступил вечер. Конец томительным ожиданиям. И, как на зло, после ужина в гнезде еще не думают ложиться. Приехал князь Андрей из лагерей и занимался с мальчиками. Теперь все сидят за чайным столом, болтают, смеются. Одна Даня прильнула к парапету галерейки, притулилась в уголке. Никто ее не видит оттуда, никто, никто. Ей же видны они все, все эти порядком-таки надоевшие ей лица. И "друг" тут же...

   Ни капли раскаяния не чувствует сейчас Даня. Ее нельзя упрекнуть в черной неблагодарности. Нельзя. Разве она просила, чтобы ее приютили здесь? Просила? Нет! Ее оставили почти насильно. Значит, ее совесть чиста.

   А все же что-то щекочет горло, что-то подступает к глазам. Понятное чувство: здесь умерла ее мать, здесь испытала она самое жгучее горе. Поневоле сроднились с нею эти места. А все же нельзя поддаваться минутной слабости. Она не простая смертная, Даня, она избранная натура. Такие должны, как ей кажется, без сожаления рушить преграды и уметь устраивать пышно, гордо и красиво свою жизнь.

   Какой-то шелест в кустах внезапно прерывает ее мысли. Чья-то стройная фигура рельефно выделяется на фоне ночи. Рядом другая, широкая.

   Только бы не Сандро! Только бы не он!

   - Даня! Готова?

   - Селим!

   - Я. Пора. Я принес твою арфу, шляпу и накидку. Никто не видал. И лодка припрятана в кустах. На пароме нельзя переправиться, потому что Аршак донесет "другу". Селим все предусмотрел. И пусть теперь скажет этот колченогий Валь, что у сына Али-Ахверды не голова, а тыква. Идем! Ты видишь, Селтонет может гордиться своим другом из Кабарды.

   - Спасибо, Селим. Сейчас. Я только взгляну, - дрогнувшим голосом отвечает Даня.

   Неслышно подкрадывается она к окошку террасы. Глядит. Глядит на всех, но видит одну только Гему, да еще, пожалуй, тетю Люду. Бедняжечка Гема! Как она ревновала ее все последнее время к Селтонет. Не знала, не подозревала, какие узы дружбы связывают ее, Даню, с Селтой. "Милая, кроткая, тихая Гема! Тебя мне жаль, только тебя!" Вот она сидит, ничего не подозревая, болтает, что-то вперегонки с Марусей рассказывает князю Андрею. Подле нее "друг" - странная, непонятно, по-мужски, сильная девушка, спасшая дважды Дане жизнь. Спасла два раза, чтобы дать зачахнуть в безвестности и тоске. И зачем было спасать?

   Тонкие брови девочки хмурятся. Недобро улыбаются губы. Прощайте, "друг", не поминайте лихом. Благодарю за все. И тетя Люда, и милая Гема, Господь с вами. Иная жизнь суждена вашей Дане и зовет ее. Прощайте все.

   - Идем, Селим, пора!

   - Пора!

   Селим первый скрывается в кустах. За ним следует Даня. Они уже миновали зеленую саклю и бегут прямо на обрыв. Оттуда вниз проложены к самой Куре мелкие ступени.

   Селим, опередив Даню, стоит на последней ступени и хочет прыгнуть в привязанную у берега лодку, как вдруг неожиданно появляется перед ним Сандро. Его широкие плечи, его юношеская грудь в двух шагах от татарина. Не замечая Дани, он видит только Селима, заграждает ему дорогу и спрашивает вторично.

   - Куда ты? Стой, Кабарда!

   Сандро в хорошем настроении. Смеется. Белые зубы сверкают в темноте:

   - Куда ты тащишь арфу, а?

   - Даня просила. Даня хочет сделать радость, хочет играть в честь князя Андрея. Пойдет в зеленую саклю. Теперь ведь можно туда ходить. Будет играть там Даня, а вы станете слушать.

   - А где же сама Даня?

   - Я здесь.

   - А!

   Впотьмах Сандро почти касается девочки, не видя ее.

   - Смотрите же, играйте хорошенько. Князь Андрей любит хорошую игру. Пока, до свидания. Я иду вас слушать туда, из дома.

   - Прощайте, Сандро.

   Это "прощайте" срывается у Дани невольно, ненароком. При этом "прощайте" в груди Селима замирает сердце. Он взбешен, испуган и смущен. О, эти женщины! Недаром говорят, что волос их длинен, а ум короток. Двух только и знает он мудрых: Леилу-Фатьму и Селтонет. Безумная девчонка, этим "прощайте" она может погубить все!

   Но Сандро ничего не понял. Идет, весело посвистывая, к дому, как ни в чем не бывало.

   Вот и конец обрыва. Теперь остается только прыгнуть в лодку. Высоко подняв над головою арфу, Селим спускается впереди.

   - В лодку, живее!

   Даня повинуется. Он, этот мальчик-кабардинец, сейчас много сильнее и энергичнее ее. У нее мысль путается и кипит, как пена.

   Вот они в лодке. С обеих сторон за кормою плещет Кура. Не так, как в тот роковой вечер, нет. Не так. А все же больно, грустно и хочется плакать.

   Селим работает веслами, как взрослый. Подплыли. Идут по берегу. Вот развалины старой крепости. Вот начало утесов. Вот духан. Силуэт всадника вырисовывается на фоне ночи.

   - Кто идет? Отвечай! - слышится низкий гортанный голос.

   - Селим-Али, сын Али-Ахверды из нижней Кабарды и с ним женщина, - важно, недетским тоном отвечает Селим.

   - Белокурая гурия, ты?

   Знакомый голос. Во тьме ночи трудно во всаднике, одетом по-мужски, узнать Леилу-Фатьму.

   Даня смущенно откликается на призыв.

   В тот же миг чьи-то сильные руки подхватывают ее на воздух, сажают в седло. Другие осторожно принимают арфу из рук Селима.

   - Прощайте, Селим! Спасибо! Кланяйтесь Селтонет.

   Мальчик кивает головой, срывает папаху.

   - Будь счастлива! Прощай!

   Взмах нагайки, удар по крутым бокам коня, и Даня мчится, как вихрь, вперед в чьих-то невидимых руках туда, вдаль, в неведомые горы.

  

  

   Чай давно уже отпили в кунацкой.

   - Дети, ложитесь спать. Завтра суббота, день классных сочинений. Надо встать со свежими головами, друзья мои.

   Голос Нины звучит обычной повелительной ноткой, но какая-то заботливость слышна в каждом звуке его. Мальчики встают первые.

   - А мы так и не послушали Даниной арфы, - говорит Сандро сокрушенно.

   - Ты услышишь ее завтра. Успокойся, пожалуйста, - вставляет Селтонет.

   Она заметно возбуждена, и глаза у нее бегают. Валь торжественно отводит князя Андрея в сторону.

   - На два слова, - говорит он, хмуря свой высокий белый лоб.

   - В чем дело, мой мальчик?

   Обычная мягкая улыбка играет на симпатичном лице князя. "Своих мальчиков" он любит, как родных. В каждом из них видит добрые, крупные зачатки. Недаром с такого юного возраста они у него на глазах.

   - Ну, что ты желаешь, мальчуган?

   - Я бы хотел получить астролябию из Тифлиса. Меня очень интересует, как ею измеряют пространство, князь.

   - Но недавно еще тебя интересовало другое. Я давал тебе "Жизнь животных" Брема, и ты был очень доволен.

   - Я прочел ее уже.

   - Берегись, мальчуган, так проглатывать все сразу. Спутается, смотри. Хватаешься за все слишком жадно. Надумай себе что-нибудь одно и иди твердо к намеченной цели.

   - Да я уже надумал.

   - Именно?

   - Хочу быть доктором, астрологом, зоологом, химиком, математиком, инженером, археологом, миссионером, моряком и...

   - Довольно! Довольно! - со смехом обрывают окружающие Валентина.

   - Учителем, профессором, изобретателем, - ничуть не смущаясь, продолжает Валь, - только не хочу быть...