Чарская Лидия Алексеевна - Джаваховское гнездо

;   Неслышно проходят часы. Луна то прячется, то опять выходит из-за облака.

   В круглую комнатку входит женщина в белом ночном капоте.

   Другая, молодая, черноволосая, поднимается ей навстречу.

   - Что, Люда, ей хуже?

   - Нет! Девочка в том же положении. Но я пришла поговорить с тобою о другом. Амед-перевозчик приходил благодарить тебя, душа моя, за твою щедрость.

   - Ах! Стоит ли об этом говорить? Пустое!

   - Не пустое, Нина, золотая душа. Ты дала ему денег на постройку нового парома больше, нежели следует. Он призывает на твою голову благословение Аллаха и всех его ангелов. Если б ты видела его лицо! Оно сияло, как солнце.

   - Да. Но девочка... Она должна жить, Люда. Было бы ужасной бессмыслицей погибнуть ей теперь.

   - С твоим терпением и умением ты спасешь ее, Нина.

   - О, люди бывают часто бессильны помочь себе подобным, голубка моя. Но клянусь родным моим Востоком, я приложу для этого все мои силы, все мое старание, весь мой разум, что даровал мне Господь. Прикажи Маро позаботиться о покойной. Мы похороним ее, пока девочка без памяти. Так будет лучше.

   - Ты устала, моя Нина?

   И худенькая рука старшей подруги ложится на чернокудрую голову младшей.

   - Разве я устаю когда-нибудь, Люда? Имею ли я право уставать?

   Черные, чуть-чуть суровые глаза улыбнулись.

   - Я приду сменить тебя перед полуночью, Люда, а теперь с Богом, к больной. Если будет ухудшение, пришли за мною. Мне надо приготовить лекарство.

  

   Неслышно уходит Людмила Александровна Влассовская, помощница Нины. Снова остается одна молодая княжна. Одна со своими мыслями, с ночью, с ревом Куры за окнами и дальними звездами на бархатном небе. Руки, привычные к движениям, смешивают лекарственные снадобья в расставленных перед нею графинах и пузырьках, а мысли кружатся в голове.

   Она - Нина Бек-Израил, названная княжна Джаваха, приемная дочь всеми уважаемого князя Георгия Джаваха; он умер давно, да будет ему пухом родимая грузинская земля. Она, Нина, не грузинка. Ее родители, крещеные лезгины, погибли в бурю, задавленные обвалом в горах. Они родом из далекого дагестанского аула Бестуди. Ее мать, Бэла, или Елена, была дочь старого Хаджи-Магомета и родная сестра покойной жены князя Георгия Джаваха. Отец ее, Израил, или Арсений по крещению, сын наиба того же аула Бестуди. Они крестились, убежав из гор. Потом погибли.

   Нина помнит себя уже сиротою в доме князя Георгия Джаваха. У того умерла лет за шесть до ее рождения любимая и единственная дочь, красавица Нина, ее тезка, подруга Люды по институту.

   И вместо погибшей дочери, в память ее, князь Георгий двух других взял к себе: чужую ему Людмилу Александровну Влассовскую и свою крошку-племянницу Нину Бек-Израил [9].

  

   [9] - Более подробно история всех этих лиц рассказана в повестях Л. А. Чарской: "Павловские затворницы", "Княжна Джаваха", "Выпускница" и "Горянка".

  

   Детство свое Нина помнит прекрасно. Скачки по горам, уроки с Людой, поездки к дедушкам Мешедзе и любимому Хаджи-Магомету в горный аул Бестуди, в глубь Дагестана.

   По натуре она скорее юноша, нежели девочка. Она лихо управляет конем, скачет по горам, как горец прыгает через трещины и бездны и джигитует не хуже горного наездника-абрека. Ее детство - восточная сказка, сотканная из солнца, горного воздуха, журчания ручьев и дыхания роз в долинах и ущельях.

   И вдруг первое огромное горе, как пропасть, раскрывшееся перед нею: ее названный отец и дядя умирает внезапно.

   Она одинока. Она - богатая наследница всех джаваховских богатств. Дальняя родственница и опекунша, бабушка, не может ужиться с нею, с ее дикой душой, вольной и трепетной, и выживает ее из дому.

   И вот она в учебном заведении, в институте.

   Друг Люда не оставляет ее и здесь, берет место классной дамы в том же институте, пока Нина не кончает курса ученья.

   Наконец-то закончен он. Манит жизнь, манят розовые мечты о воле, о далеком дагестанском ауле, где ждет ее суровый с виду, но добрый, добрый дедушка Хаджи-Магомет.

   Другого дедушки, наиба Мешедзе, уже нет в живых и жены его тоже: умерли оба, заочно именем Аллаха благословив ее, Нину.

   Она и Люда едут обе туда, в Бестуди, повидать старого деда Магомета, отца матери, обожавшего свою внучку Нину. Счастливая, радостная летит Нина в родимый аул. Вся ее горячая кровь, кровь прирожденной татарки-лезгинки закипает в ней. Родина! Родина!

   Но - какой ужас! - в далекой сакле далекого аула она находит полумертвым любимого старика: дедушку Хаджи-Магомета насмерть ранили в горах барантачи-разбойники, прельстившись его богатым вооружением и одеждой. Он еще дышал, когда приехали они с Людой к нему.

   Весь в страшных ранах, умирающий старик - и она бессильна помочь ему чем-либо! Если бы она умела лечить! Если бы умела проникнуть во все тайны врачебной науки!

   Он умер у нее на руках, истекая кровью, а она тут же над теплым трупом, проклиная свое детское бессилие, поклялась посвятить себя всю на пользу ближних.

   Она решила учиться. Учиться, читать, работать, изучать дома врачебные книги и в то же время помогать всем тем, у кого нет опоры, у кого умерли или убиты родители, кто беспомощен и слаб.

   Под рев Куры, в знойной ласке восточной ночи она вспоминает картины прошлого.

   Хаджи-Магомет любил детей. И в память его она, Нина, решает устроить у себя детский сиротский дом-питомник.

   Она объезжает свою милую, прекрасную родину, выискивая несчастных сирот, нуждающихся в помощи и покровительстве. В Петербурге узнает она горькую новость: ее институтский любимый друг, уроженка холодной Финляндии, Лидия Рамзай, потеряла родителей и разорена. Но Лидия не унывает. Лидия хочет учиться, усиленными занятиями заглушить тоску. У Лидии есть брат, двенадцатилетний мальчик. Его берет Нина в свой питомник, чтобы дать возможность подруге свободно уехать за границу, посещать лекции в университете, сделаться врачом.

   Берет, обещает заботиться о нем, как о родном сыне. Потом летит назад домой, в Грузию.

   В Алазани убивают бедную грузинку какие-то грабители, напав на усадьбу одинокой беззащитной вдовы. Ее дети, тринадцатилетний Сандро и десятилетняя Гема, переходят к Нине. Сын кабардинского абрека Селим лишается отца, остается сиротою. И его берет Нина к себе, не глядя на то, что Али - абрек, известный всей Кабарде и Грузии разбойник. С черноокой Селтонет та же история. Ее, сироту, спасает Нина в то время, как девочку везут в Турцию продавать в неволю какие-то темные люди, не то персы, не то татары. И, наконец, Маруся. На Кубани встречает Нина осиротевшую девчурку, русскую казачку.

   В "гнезде" старой Джаваховской усадьбы нет различия наций и племен. Тут русские, грузины, татары - все, кто нуждается в помощи благородной княжны. Она дала слово у могилы дедушки Магомета быть "другом" всего несчастного человечества и свято сдержит его.

   Она богата. Денег хватит на ее питомник. И сил должно хватить тоже.

   Ей помогают ее верная Люда, князь Андро Кашидзе, ее родственник, мулла из соседней мечети, русский священник и старый Михако, дядька детей. Но больше всего ей помогает ее разум, ее смелое сердце. Она уже не прежняя институточка Нина. Она выросла за эти дни горя, тревог и забот. Уже два года идет эта полная нравственного удовлетворения в труде и заботах о близких молодая жизнь. И Нина доведет до конца свою миссию. Дедушка Хаджи-Магомет, ее названный отец князь Георгий Джаваха, ее родители могут спать спокойно в своих могилах.

   Теперь ее мысли полны новой питомицей Джаваховского гнезда - этой молоденькой арфисткой, попавшейся ей на пути так неожиданно и странно. И она должна вернуть ей здоровье, должна дать возможность прожить светло и прекрасно на радость и пользу людям, как живет теперь она сама - Нина Бек-Израил.

  

   - Вот еще азалии, Сандро. Вот розы. Смотрите, какая она красивая стала теперь!

   - Покойники не могут быть красивыми, Гема.

   - О, я не знаю, но, мне кажется, она так хороша.

   - Скоро придет мама. Будут петь печальные напевы и понесут на Горийское кладбище гроб.

   - Перестань, Гема! И без тебя тошно. Девочка третьи сутки не приходит в себя. Но она должна жить. Должна! "Друг" сказала, что она не умрет. Так и будет. Клянусь вам, так и будет! Да, вот увидите.

   Русая головка трясет убедительно двумя пышными до колен косами, а румяное задорное личико полно милой настойчивости. Марусе Хоменко, при всем нежелании, нельзя не поверить.

   - Ну, конечно. Выживет, что и говорить. Раз "друг" сама взялась за лечение, так иначе и быть не может.

   Сандро пожимает плечами. Он верит в "друга". Так верит этот Сандро. Только личико Гемы, поэтичное, худенькое, все в голубых жилках, с большими карими печальными глазами, с темными локонами, выбившимися из-под мингрельской шапочки, полно сомнения.

   Она лишь на мгновение увидела тогда, в тот роковой вечер, белокурую голову и синие, остановившиеся в горе глаза юной незнакомки и уже успела полюбить ее.

   Юная гостья, точно сказочная фея, прилетела к ним из бури и ночи, в роковой час. Так неужели же она улетит опять? Неужели же умрет, как и ее мать? Невозможно!

   - Девочки! Вот вам еще розы.

   В маленькую часовню, куда члены гнезда собираются молиться по утрам и где теперь в глазетовом гробу лежит Анна Михайловна Ларина, украшенная цветами, входит еще кто-то.

   Он меньше Сандро и уже его в плечах. Его руки белы и красивы. У него ноги аристократа по своему изяществу и миниатюрности. Скромный фасон ботинок не может скрыть их форму.

   Ему лет около четырнадцати, но он кажется старше. У него чуть сощуренные, слишком усталые для юношеского возраста глаза. Надменное и серьезное лицо с тонкими, но некрасивыми чертами. Изящное, полное достоинства лицо. Он похож на переодетого принца в своем сером с красными газырями, как и у Сандро, бешмете, перетянутом таким же чеканным кушаком.

   - А, Валентин! Наконец-то! Как хорошо, что ты пришел. Мы успеем украсить покойницу до панихиды. Но где ты взял столько красивых роз? - спросил Сандро.

   - Мне их дал Павле из оранжереи тети Люды.

   - Ты не видел Селима и Селтонет?

   - Они оба над обрывом. Я видел торчащую бритую голову Селишки между скал. Баранья голова, что и говорить. Разбойник!

   - Ха-ха-ха! Правда, что разбойник! Правда, Валь?!

   И Маруся Хоменко заливается смехом, по-детски хлопая в ладоши.

   - Но ты с ума сошла. Здесь покойник! - произносит Сандро, и черные глаза его вспыхивают гневом.

   - Пожалуйста, без замечаний. Я тебе не Гема. Ты мне не брат.

   - Ты и Гема - Кура и Рион. Две реки по нраву. Ты вечно беснуешься и хохочешь, она полна печали и тоски. С обеими, как с женщинами, возни немало.

   Сандро говорит это сердито, передергивая плечами. Это его привычка - привычка маленького мужчины, помощника "друга".

   Гема улыбается, Маруся конфузится и краснеет до ушей.

   В четырнадцать лет не уметь себя сдерживать нисколько, да еще здесь, в присутствии смерти...

   Она косится на глазетовый гроб, засыпанный цветами. В нем лежит незнакомая женщина с суровым, скорбным лицом. Или от игры зажженных свечей лицо ее кажется таким суровым?

   Покойница, умершая в чужом доме, на чужих незнакомых руках, не успевшая проститься с дочерью, могла ли она отойти спокойно?

   Жалость прокрадывается в веселое сердечко Маруси, вольной казачки с Кубани, умеющей звонко петь и звонко, заливчато смеяться.

   Она берет розы, принесенные Валентином, и сыплет их на мертвую грудь.

  

   Как сквозь сон слышит Даня странные, полные тоски напевы. Или это на самом деле сон?

   Иногда, открывая глаза, видит она чистую, светлую комнату, выкрашенные голубой масляной краской стены и клочок синего неба. У окна - старую чинару. Она, точно сторож, караулит окно. Под нею цветут розы.

   И опять слышатся напевы, тягучие, больные, напоминающие что-то горькое, мучительное из далекого детства.

   Но что, припомнить нельзя. Нет сил на это.

   У своей постели она часто видит ту, к которой так повлекло ее недавно.

   Но когда именно - она тоже не может этого постичь. Печальные глаза, седеющие волосы, нежное лицо.

   Раз она спросила:

   - Кто вы?

   Та отвечала кротко, чуть слышно:

   - Та, кто любит вас.

   С этим ответом снова впала в забытье Даня.

   А в это время отпевали и хоронили на соседнем Горийском кладбище ее мать.

   Но она этого не сознавала.

   В эти ужасные дни у нее была горячка.

  

   - Ну, что, как дела, сердце мое Люда?

   - Нина-джан, ей лучше, она приходит в себя.

   - Наконец-то. Мои снадобья помогли телу. Теперь попробуем помочь ее мыслям и душе.

   Нина Бек-Израил, названная княжна Джаваха, девушка лет восемнадцати, кажущаяся много старше своих лет, с черными, туго заплетенными косами, с почти суровым лицом, с проницательным, властным взглядом, подходит к постели больной.

   Ее сильная, скорее мужская, нежели девичья рука осторожно опускается на белокурую головку.

   На исхудалом лице Дани нет ни одной мысли. Это маска. Красивая маска. Скульптурное в своей неподвижности лицо.

   Ее душа спит. Спит сном безумия.

   Это видно. Мысль улетела из этой прелестной головки.

   - Люда, - говорит Нина, и ее гортанный голос приобретает несвойственную ему мягкость и доброту, - Бог посылает в наше гнездо новое живое существо. Мы берем его на свою ответственность. Люда, слышишь, сестра души моей?

   - Да, Нина. Иначе не может быть. Она - сирота. Мы обе поклялись ее матери не оставлять Дани.

   - Я поклялась ей, кроме того, сохранить ее. И я должна исполнить свою клятву, Люда. Эта девочка на пороге безумия. Она умерла для здравой мысли, для разума. Но мы должны вернуть ей снова способность жить здоровой, мыслящей, ясной, разумной жизнью или...

   - Или?

   - Или она выздоровеет совсем, или нервная горячка вернется снова, и она погибнет.

   - Нина!

   - Да, Люда. Разве ты не знаешь, что первым условием спасения является риск? Риск на грани смерти или победы. Слушай меня, моя Люда.

   Я должна испробовать одно опасное средство, чтобы вернуть ей разум. Я знаю, это очень рискованное средство, но...

   - О, делай все, что знаешь, Нина! Я верю в твою мудрость и силу!

   Слезы загораются в печальных глазах Людмилы Александровны, "тети Люды", как зовут ее воспитанники Джаваховского гнезда. Загораются и пропадают снова.

   Бек-Израил говорит:

   - Люда, там в соседней комнате арфа. Вели Марусе Хоменко взять несколько аккордов на ней. Маруся обладает слухом и сумеет справиться с этой задачей. Какие-нибудь импровизированные аккорды. Это не трудно. Потом пошли ко мне Селтонет.

   Люда уходит, чтобы исполнить поручение своей юной подруги-воспитанницы.

   Нина стоит у постели больной, глядя пристальным взором в бледное, безжизненное лицо Дани, в ее синие глаза, такие красивые, но лишенные мысли.

   - Даня, - тихо, но повелительно говорит Нина.

   - Что?

   Слабо и беззвучно падает это "что" с побелевших, слипшихся губок.

   - Даня, тебе лучше? Не болит голова?

   - Нет.

   - Ничего не болит?

   - Нет.

   - Ты тоскуешь по маме?

   - Нет.

   - Ты знаешь, где она?

   - Она рядом со мною!

   - А ты?

   - Во дворце из яшмы и гранита.

   - Кто ты?

   - Я - заколдованная царевна из волшебной сказки. Я сама сказка о таланте и красоте.

   - Бедная Даня! Бедное дитя!

   Легкие, чуть слышные аккорды звучат за стеной.

   В лице Дани появляется тревога. Напряжение застывает в лице, в бровях, губах и глазах.

   - Это арфа. Твоя арфа, Даня, - говорит Нина, понизив до шепота свой гортанный кавказский говор. - Ты помнишь, как играла на ней?

   По лицу больной пробегает судорога, первый проблеск мучительного старания припомнить что-то.

   Потом лицо это делается опять безучастным, как маска. Тогда Нина оборачивается назад. За нею стоит Селтонет, позвякивая своими монистами, с горящим, как у кошки, любопытным взором.

   - Подойди сюда, - приказывает ей Нина.

   Не без робости молоденькая татарка приближается к ней. У нее гибкая, извилистая походка и хищное, выжидательное лицо.

   - Что прикажет "друг" бедненькой Селтонет? Что желает от несчастной бедняжки Селтонет звезда души ее, Нина! - льстивым голосом осведомляется она.

   Лицо Бек-Израил хмурится сильнее.

   - Слушай меня, Селтонет. Брось свои выходки, хитрая девочка! Из-за твоего упрямства чуть не погибло это дитя. Если бы ты послушалась нас и не выбежала из кунацкой тогда и не сообщила бы этой несчастной так грубо и неумело ужасную весть о смерти ее матери, она бы не переживала того, что переживает теперь. Слышишь меня, Селтонет?

   - Но что же может сделать теперь Селтонет, сладкий луч солнечного восхода, моя джаным-радость, черноокая царица моей души?

   Черные брови Нины сходятся снова.

   - Молчи, не кривляйся. Ты должна исправить свою вину. Слушай! Собери все свои силы и вспомни хорошенько тот вечер, как было все тогда, и повтори все, что ты сказала ей тогда, все, как было. Словом, сумей испугать эту девочку вторично точно так же, как испугала ее тогда, в первый раз! Поняла? Это нужно для того, чтобы привести в чувство, спасти эту несчастную, вырвать ее из того состояния, в котором она находится теперь.

   - Поняла, радость моего сердца! Поняла тебя Селтонет.

   - Ну, начинай! Я буду тут же, около вас.

   Нина поднимает руку, повелительным жестом указывая на дверь.

   Молоденькая кабардинка скрывается за нею, мелькнув пестрым нарядом и черными змеями кос. В следующий же момент она врывается в комнату. Ее лицо бледно. Нервно раздуваются тонкие ноздри. Пламенно горят глаза.

   - Русская! - кричит она, заражая своим волнением больную. - Русская, слышишь? Твоя мать умерла! У нее остановилось сердце. Селтонет клала ей руку на бок и слушала. Сердце молчало. Она умерла, твоя мать!

   Сначала глаза Дани так же тихи и прозрачны, как прежде. Потом вдруг, сразу затемнели они. Что-то зажглось в глубине их...

   - Мама? - скорее угадала, нежели услышала на губах Дани Нина.

   - Твоя мама умерла от разрыва сердца, моя девочка! Моя бедная девочка! Нет твоей мамы на свете! Мы уже схоронили ее! Плачь, милая, плачь!

   За стеною Маруся Хоменко неопытными пальчиками перебирает струны, берет аккорды, наигрывая по слуху красивую, тоскливую песнь своей родины, песнь Кубанских станиц.

   Под эти звуки рождается сознание Дани, светлеет ее разум. Доступны теперь ей слова: "Умерла твоя мама! Схоронили мы ее. Одна ты! Одна бедная, бедная сиротка!"

   Нина чувствует, как дрожит у нее под руками худенькое тело, как трепещут плечики Дани. И вдруг стон горя и муки потрясает низкие своды Джаваховского гнезда:

   - Где ты, моя мама? Мама! Мама!

   И судорожно, мучительно рыдает Даня в объятиях княжны.

   - Девочки, Люда! Идите сюда! Скорее! - кричит Нина.

   Комната наполняется. Постель Дани окружают взволнованные лица.

   - Она спасена! - говорит Нина, по-прежнему сжимая в объятиях плачущую Даню.

   - В этом не могло быть сомнения, раз ты, "друг", взялась за это, - раздается за ее плечами.

   - Кто это? Сандро?

   Ну, конечно, он! Его глаза, полные обожания и преданности, подняты на Нину. Сандро любит больше жизни свою воспитательницу и вторую мать. Селим выходит вперед.

   - Друг, - говорит он тихо, - она тоже будет наша? Дитя нашего гнезда, да?

   Нина молча кивает головою.

   - Нашей сестрою она будет! - вырывается у кроткой Гемы.

   Нина улыбается ей.

   - Добрая малютка! Такая чуткая в ее двенадцать лет!

   Маруся Хоменко осторожно приближается к постели.

   Тихонько кладет руку на белокурую головку, наклоняется губами к уху Дани и шепчет:

   - Бедняжка, милая! Не плачь! Не плачь! Ты будешь с нами. Ты будешь нашей! Мы все сироты. И все счастливы с "другом" и тетей Людой. И все мы будем любить тебя! Да! Будем любить тебя, наша Даня!

  

   В семь часов старый, но крепкий, как дуб, Михако в военном расстегнутом казакине подходит к столетней чинаре с подвешенным к ней гонгом и ударяет в него семь раз. Это значит: "Уже утро. Пробуждайтесь все в старом гнезде Джаваха!"

   На половине девочек начинается суетня.

   Они все спят в просторной комнате, все четверо: Селтонет, Маруся, Гема и Даня. Подле них комната тети Люды. Немного дальше - круглая, несколько мрачная, с выступом на кровлю, горница "друга".

   На противоположном конце дома находится спальня мальчиков: Сандро, Селима и Валентина. Они спят здесь под надзором старого дядьки Михако. В доме есть еще кунацкая, столовая, рабочая горница и кухня, есть две комнаты для прислуги: одна для стряпухи Маро, а брат Маро, Аршак, молодой конюх, кучер и садовник Павле помещаются в другой.

   Вокруг дома - крытая галерея. Кровля горской сакли, плоская терраса, обнесенная парапетом со всех сторон. Здесь на солнце сушатся дыни, персики, виноградные лозы и розовые лепестки для щербета. А вечером, когда багровое солнце прячется за горами, здесь собираются все обитатели гнезда полюбоваться закатом и горами.

   Отсюда виден весь Гори, и его церкви, и мечети, его здания европейского и азиатского образца, с базаром, кривыми улицами и торговым кварталом армян.

   Отсюда видна и широкая панорама гор. Синие, туманные, они кажутся полными веянья какой-то далекой могучей сказки, сказки о скованном богатыре Эльбрусе, который, потрясая цепями, приводит в движение моря и сушу.

   Сад дает прохладу. В нем растут столетние каштаны, чинары и тополя. Ореховые кусты и розы сплетаются, как братья. О, этот запах медвяный восточных, мистических цветов! Какое сильное впечатление производит он на всех, попадающих сюда!

   Даже бывший денщик старого князя, Михако, щуря от ярких лучей свои старые, но еще зоркие глаза, не может не улыбнуться ароматной цветочной ласке. Он улыбается, крестится, сняв древнюю свою казачью папаху, видавшую не один кавказский поход, и еще раз ударяет в гонг:

   - Пора, милые, просыпайтесь!

   С виду сонная, но очень деятельная Маро подает ключевую воду для мытья - огромный глиняный кувшин, полный студеной влаги.

   Первой встает Гема. Пока Маруся еще нежится в постели, она пробирается к Дане, карабкается к ней на кровать и будит ее легким поцелуем.

   - Вставай, моя роза, вставай.

   Глаза Дани раскрываются.

   - Вставай, нынче особый день!

   - Почему?

   - Разве ты не знаешь?

   - Вот дурочка! Болтает с утра. Не дает спать, - ворчит Маруся Хоменко.

   Она выглядит презабавной: растрепанная, румяная, с заспанным лицом. Гема улыбается.

   - Завтра, цветик, праздник "друга" нашего - день рождения - и все мы кое-что приготовили для нее. Будет парадный обед, а ночью бал. Нынче после занятий, пока "друг" поедет за покупками в город, мы украсим гирляндами весь дом! Ах, как будет весело завтра, солнышко мое, мое счастье! Мальчики станут джигитовать и гости тоже. Потом будут плясать до утра, палить из ружей и жечь цветные огни.

   - Бенгальские, - поправляет Маруся, снова высунув из-под одеяла кончик вздернутого носа.

   - Все равно, - соглашается Гема. - Я хуже знаю по-русски, чем вы. Не все ли равно, как их называют? Приедут из гор Гуль-Гуль и Керим, а из полка князь Андро.

   - Князь Андро? Кто это?

   - Ты увидишь, узнаешь потом. Пока скажу тебе: князь Андрей, Андро-орел. Керим еще больший орел, только у него срезаны крылья.

   - Ты говоришь загадками, Гема.

   - Полно, цветочек. Я говорю, как умею. И как умею люблю тебя, Данечка-джан!

   Глаза Гемы, темные, карие, с пушистыми ресницами, загнутыми кверху, - поэма. Что для ее брата Сандро "друг", то для нее, сестры его Гемы, - Даня. Бледная, синеглазая, талантливая Даня, три недели назад потерявшая мать, как бы приросла к сердечку Гемы.

   Новый удар гонга прерывает болтовню восторженной девочки. Появляется тетя Люда в своем обычном темном платье, с ниточкой ровного пробора в черных, с проседью, волосах.

   - Как? Девочки, вы еще не готовы? А где Селтонет? - спрашивает она, заметив, что постель Селтонет пуста. - Где Селтонет, Маро?

   - Не знаю, госпожа. Должно быть, побежала за дикими азалиями в горы. Наверное, выпрыгнула в окно. Дверь заперта.

   - Безумная девочка! Нет сладу с ней. Она опоздает на урок. Сейчас приходит мулла. Это его часы.

   - Он займется пока с Селимом, тетя Люда. А Селтонет подоспеет как раз. Только бы не узнала "друг": "другу" нельзя сердиться в такие дни. Не правда ли, тетя?

   И личико Гемы принимает молящее выражение.

   В восемь часов христианские члены гнезда собираются в часовне. Она построена в углу сада усадьбы в память князя Георгия Джаваха, названного отца тети Люды и "друга". С мусульманами, Селимом и Селтонет, молится приходящий для занятий из соседней мечети мулла.

   В часовне сама Люда читает молитвы, хор детей поет, и затем все идут в кунацкую на ранний завтрак. В девять - уроки. Тетя Люда и Нина занимаются с детьми всем, что проходят в средне-учебных заведениях. Нина сама преподает мальчикам математику и латынь. Специально ради этого она прошла то и другое в последние два года. Все дети приблизительно одного возраста, от двенадцати до пятнадцати лет.

   Мальчики готовятся в гимназию. Только Селим хочет быть военным. С ним отдельно занимается казачий есаул, князь Андрей Кашидзе. Он же учит одинаково мальчиков и девочек стрельбе и верховой езде. Нина готовит Тему и Марусю в средние классы тифлисского института. Судьба дальнейших занятий Селтонет еще не решена. Трудно запереть в четырех стенах вольную кабардинку.

   После двух часов едут в горы верхом. Иногда состязаются в скачках в красивых карталинских низинах.

   Кроме Вороного, красавца кабардинского коня, еще дюжина других коней стоит на конюшне.

   Нина требует от своих питомцев, мальчиков и девочек - безразлично, сидеть в седле, как в кресле, стрелять без промаха, править и грести на лодке во всякую погоду. Она сама с помощью князя Андрея, Михако и Аршака выучила их этому. Когда Кура бушует и ропщет, она берет свой катер, надежный, как библейский Ноев ковчег, и едет туда, где нужна ее помощь. Случится где пожар - она немедля спешит с помощью. Ее мальчики, Селим, Сандро и Валентин, она сама, Аршак и Павле всегда первые там, где опасность грозит людям.

   Дане трудно свыкнуться с новой для нее обстановкой.

   Когда первые приступы горя стихли, Нина указала Дане, что надо делать, как учиться и чем заниматься в Джаваховском гнезде.

   Даня стала отдельно от других брать уроки у Людмилы Александровны Влассовской. Ей это было тяжело, непривычно. Разве она думала когда-нибудь о систематических уроках в пятнадцать лет? Успех, слава, бродячая жизнь артистки, - вот что наполняло до сих пор ее всю, а теперь... Иногда, забывшись, Даня вспыхивала, бросала перо, книгу.

   - Я не хочу и не могу учиться! Я не могу быть как все! Оставьте меня! Я не создана для жизни трудовой пчелы, - срывается с ее губ. - Я не хочу такой жизни. Да мне ее и не надо. Я талантливая и не пропаду и без этого вашего ученья. Я буду артисткой!

   - Увы! Бродячей арфисткой ты будешь, дитя мое, но не артисткой, нет, - улыбаясь, отвечает тетя Люда. - Пока ты еще дитя, твои импровизированные песенки дадут тебе успех и удовлетворение. Но когда станешь постарше - они уже не будут интересовать людей. Толпа требует школы от артистки. А школы у тебя нет. И чтобы поступить в консерваторию, даже в музыкальные классы, необходимо образование. Только грамотный человек может войти в этот храм.

   Голос тети Люды кроткий и тихий. Веет от него искренностью и участием. Но Даня волнуется, едва слушая его. Нет! Нет! Она не понимает ее. Она не может ее понять. Ах, Боже мой! Никто ее здесь не понимает. Она не как все. Спадут чары! И она покажет, покажет им! И зачем умерла мама? Зачем? Зачем? Из синих глаз падают скупые слезы.

  

   - Где ты была утром, Селтонет?

   Сандро спрашивает это таким же тоном, каким спрашивал бы сам "друг" провинившуюся дикарку.

   И черные глаза его строги, почти суровы.

   Селим, с туго перетянутой талией, со съехавшей на бритой голове папахой, выступает вперед.

   - Какое тебе дело, где она была?! Хотя бы в подземной сакле у самого шайтана. Не смей обижать девушку! - отвечает ему Селим.

   Сандро пожимает плечами.

   - Ты с ума сошел, Селим. "Друг" приказал мне, как старшему, заботиться о всех вас. Тетя Люда беспокоилась все утро. Селтонет опоздала на Урок муллы.

   - Ха-ха-ха! Пусть Сандро наденет черную юбку "друга". Пусть заплетет свои кудри в две косы. Пусть сорвет кинжал, пояс и газыри со своего бешмета. Пусть девчонкой сделается Сандро, чтобы каждая баба-осетинка могла тыкать в него пальцем и кричать: вот так джигит!

   Селтонет, говоря это, хохочет. Даже Маро, приготовляя у себя в кухне на завтрак любимый детьми бараний шашлык, вздрагивает и говорит сварливо:

   - Ну вот, разошлась снова, дикая коза. Опять вселились в девчонку злые духи. И чего это княжна-джан не ушлет куда-нибудь подальше эту дикарку Селтонет. Всех ребят испортит. В одной только разбойничьей Кабарде рождаются такие дети.

   Маро права.

   Глаза у Селтонет - злые, как у рассерженной кошки, ноздри раздуты. Несмотря на тонкость линий, лицо ее не симпатично, хотя и красиво настоящей восточной красотой.

   Она все еще злобно смеется, глядя в самые зрачки Сандро.

   - Снимай бешмет, надевай юбку, и хорошая баба будешь! Верно тебе говорю.

   Сандро вспыхивает. Горячая кровь его родины бьет в виски.

   - Но-но, потише, Селтонет! Полегче!

   - Что? Ты никак грозишь? Нет у нас такого адата в Кабарде, чтобы обижать женщин, - вступается Селим, сдвинув на лоб папаху.

   - Ты хочешь ссориться, Селим? - спокойно осведомляется Сандро. - Ты забыл, что велит нам постоянно "друг" - жить в мире и согласии между собой?

   - Ссору кабардинца с грузином может решить только кинжал, и никакой "друг" не будет тому помехой! - вызывающе бросает мальчик-татарин.

   - Эге, приятель! Да у тебя на плечах, я вижу, вместо головы пустая тыква, если ты хочешь драться, когда это строго запрещает "друг".

   Это говорит Валентин. Лицо его серьезно, почти строго.

   В этих спокойных, смышленых чертах навеки застыло что-то ясное, раз и навсегда понятное. Но глаза Валентина полны затаенного смеха.

   - Тебя никто не спрашивает, убирайся к шайтану! - сердито выкрикивает Селим.

   - Охотно, если ты пойдешь туда со мною, чтобы показать мне дорогу.

   Лицо Валентина невозмутимо-спокойное.

   - Ой, молчи, баранья голова! - говорит Селим.

   И в одну минуту весь загорается, как порох.

   - Не боишься, что забодаю тебя. Ведь бараньи головы украшены рогами, миленький. Правду тебе говорю, - смеясь, роняет Валентин.

   - Ах, ты! Не будь я Селим-Али, сын Ахверды-Али из нижней Кабарды, если я...

   Селим подскакивает к Валентину.

   - Мальчики! Не деритесь! Во имя "друга"! Вы помните завет и ее, и тети Люды: мы должны быть, как братья и сестры - все!

   Гема, с полными слез глазами, с мольбою протягивает руки вперед.

   - Женщина, молчи! Твое место не там, где сражаются джигиты!

   Красный, как пион, Селим, оттолкнув девочку, с поднятыми кулаками кидается на Валентина. Но между ними уже Сандро.

   - Ни с места!

   Сильными руками обхватывает он молоденького татарина поперек тонкого стана и откидывает назад.

   - И ты тоже, Валь! И тебе не стыдно? Так-то вы любите "друга"? Драчуны!

   Сандро - весь гроза. Густой румянец кроет его смуглые щеки.

   Валентин пожимает плечами.

   - Я-то при чем? Чем я виноват, что у татарина пустая тыква вместо башки!

   - Опять!

   Сандро делает угрожающий жест по направлению Селима, который готов драться до потери сил. В четырнадцать лет он еще совершенный ребенок, непосредственный, не умеющий владеть собою ни на йоту, хотя и мечтает днем и ночью быть джигитом-саибом (офицером).

   Селтонет стоит в стороне. Она больше всего любит ссоры и драки, бурю и суету.

   "И чего мешается Сандро! Кто его просит! Аллах ведает, как бывает сладко, когда подерутся мальчики, - проносятся мысли в ее голове. - Подерутся из-за нее. Селим - ее верный пес и настоящий джигит по натуре. Удалой, не боится ничего, ее слушает во всем, как ребенок. Немудрено: она старше и умнее его и это верно, как луна всходит ночью, а солнце утром! Он бы и сейчас лихо отдул долговязого Вальку, выколотил бы пыль из его бешмета, а этот Сандро всегда помехой всему".

   Внезапно обрывается мысль.

   Сандро стоит перед нею.

   - Селтонет! - говорит он. - Селтонет, еще раз спрашиваю тебя, где ты была сегодня утром, где? Ты должна мне это сказать, понимаешь, должна!

   Селтонет вырывается.

   Но черные глаза точно впиваются ей прямо в душу. А сильная рука Сандро сжимает ее пальцы.

   Селим не может прийти к ней на помощь. Селим много слабее Сандро, который силен, как молодой барс.

   И зачем только "друг" поручил ему приглядывать за ними! Или они дети, что ли? Слава Аллаху, выросла она, Селтонет!

   Бессильная злость закипает в груди девочки. Ненавистен ей Сандро и все они, особенно насмешник Валька и та синеглазая кукла, из-за которой ей влетело от "друга" и других в первый же день приезда!

   И чтобы удивить их всех, испугать и озадачить, Селтонет швыряет в самое лицо Сандро злые, но правдивые слова:

   - Была у зеленой сакли. Слушала под дверьми, как "она" там царапалась и выла. Слушала, да! Час битый ждала. И еще пойду! И еще увижу! И шайтан вас всех возьми! Нет цепей для рук и ног Селтонет. Нет цепей! Да!

   - Как?! У зеленой сакли?! - восклицает Сандро. Ужасом полно это восклицание.

   Бледнеют молодые лица.

   Даже Валентину изменяет его обычное спокойствие, и он отступает назад.

   Гема судорожно вздрагивает, повалившись на дерн.

   У Маруси Хоменко лицо - сплошной ужас.

   Селим широко раскрыл глаза и рот.

   Только Даня спокойно смотрит на всех.

   - Что это за зеленая сакля? - спрашивает она. - Скажите мне!

   И в тот же миг чувствует, как маленькая ручонка ложится ей на губы. В двух вершках от нее личико Гемы. Она шепчет чуть слышно:

   - Молчи, цветик, молчи. О зеленой сакле "друг" не позволяет говорить.

  

   - Пора выходить!

   Даня стоит в сторонке. Ее черное платье, с нашитыми на нем креповыми полосами, так мало подходит к сегодняшней праздничной обстановке.

   Гема и Маруся в белых легких вечерних костюмах, смесь воздушного тюля и лент, у Селтонет белый суконный бешмет и широкие канаусовые голубые шальвары; красивые звенящие ожерелья на ее смуглой шее; у тети Люды парадное серое шелковое платье. А она, Даня, олицетворение сиротства в этот день!

   Чуткая Гема лучше всех понимает подругу. Она ластится к ней, как кошечка, и шепчет то и дело:

   - Не печалься, моя роза, улыбнись. За столом ты сядешь между мною и Марусей, и мы не позволим тебе скучать. Правду, Маруся, говорит Гема?

   Молоденькая казачка вскидывает свой задорный носик.

   - А то как же! Неужто позволим! Ха-ха...

   - Что у тебя за манеры, Марусенок? Ну, кто же так дергает носом? - говорит подошедшая Люда.

   - Ах, тетя, милая! Ну, чем же я виновата, если мой нос не сводит глаз с Горийской колокольни? Мой нос - тяжелое бремя для меня! Но ничего не поделаешь - переменить нельзя! Тетя Люда! Это выше моих сил!

   - Глупенькая! Конечно!

   Маруся всегда такая с тех пор, как здесь поселилась. Всегда веселая, резвая хохотушка. Живет, как птичка, беспечная и радостная.

   Удар гонга прерывает эту сцену.

   - Идем, дети, идем! Даня, бедняжка моя! Тебе очень тяжко?