Чарская Лидия Алексеевна - Большая душа

ь завалится. Не всю же ночь она будет здесь сидеть?! А как уснет, мы и зададим тягу. А знаешь, мне нисколько вот не страшно, горбунок! А совсем напротив даже; точно мы с тобой, как те двое детей из сказки, заблудились в лесу и попали в избушку на курьих ножках, к злой бабе-яге людоедке и прячемся у нее в печке. Помнишь, мы вместе читали про них с тобою? Занятно, не правда ли? По крайней мере, приключение все же. А я страсть как люблю их, горбунок!

   Но Веня, по-видимому, не находил ничего занятного в "приключении", и одна мысль о том, что Велизариха может открыть их убежище, приводила его в ужас.

   Вдруг он задрожал сильнее и так крепко схватил за руку Досю, что та едва не вскрикнула, и проговорил:

   - Старуха... она вошла... она здесь... уже. Ты слышишь, Дося?

   Звонок смолк. Теперь было слышно, как с грохотом опустился тяжелый крюк у входной двери, и старуха вошла в прихожую.

  

   - Так я и знала. Так и чувствовала. Лентяйкой была, лентяйкой и осталась. Говори, не говори тебе, - все едино... Что тебе приказывать, что воду в решете носить - одно и то же. Опять ковры не вытряхала нынче? Ишь, пыли накопилось сколько. И керосином воняет. Верно, опять у тебя керосинка коптела? Небось, зажгла ее, а сама играть во двор с ребятами побежала? Куда как хорошо! Распрекрасное дело! И потом, сколько тебе раз говорили, Елизавета, чтобы ты диван с дороги к стенке отодвинула. Каждый раз я натыкаюсь на него и коленкой стукаюсь.

   - Да мне одной не сдвинуть его, Аграфена Степановна, тяжел больно.

   - Тяжелый больно! Больно тяжелый! - передразнила девочку хозяйка. - Удивительно, какая "принцесса на горошине", подумаешь. Тяжело ей, видите ли, диван с места сдвинуть. А, небось, забыла, как у себя в деревне не такую еще тяжесть на себе таскала. Разленилась ты, мать моя, да и ветренна больно стала, вот что. Ветер-то у тебя в голове бродит, и заботы нет никакой о том, чтобы хозяйке угодить получше. Вот сейчас опять: стою у двери, звоню-звоню, а она и ухом не ведет. Ей и дела нет, что хозяйка с дачи вернулась усталая, что хозяйка покоя желает.

   - А может быть, Лиза и сама уснула, Аграфена Степановна? Мудрено ли? Девочка встает с петухами и целый день на ногах за работой. Мы и то не раз удивлялись с Юрой, как много она работает, - послышался чей-то нежный голос.

   Дося и Веня переглянулись в своем уголке за ширмой.

   Этот незнакомый голос Лизиной заступницы сразу расположил их в свою пользу.

   - Кто это? - шепотом обратилась к горбуну Дося.

   Но Веня только отчаянно замахал руками в ответ на ее вопрос.

   - Что ты! Что ты! Господь с тобой! Молчи уж, молчи, ради Бога... Еще услышит Велизариха, - зашикал он.

   Но Велизариха была далека сейчас от того, чтобы услышать что-либо. Ее скрипучий голос снова задребезжал.

   - Напрасно, совсем напрасно вы так думаете, милая барышня: работы у моей Елизаветы не больше, чем у другой прислуги, только копается она с делами много и кажется, что она с утра до ночи занята. Так-то! А совать носик туда, где вас не спрашивают, не следует. Я бы, на вашем месте, озаботилась лучше, как бы денежки внести вовремя, к сроку. И мне хлопот меньше, да и вам меньше неприятностей, - еще сердитее сказала старуха.

   И вот нежный голос снова зазвучал в ответ на ее слова:

   - Аграфена Степановна, милая, да где нам взять денег, когда их нет у нас? Или вы думаете, что мы с братом Юрой притворяемся только, что мы не богаты? Так ведь имей Юра возможность заплатить в срок - он бы заплатил, и я бы отвезла вам деньги даже на дачу, а не караулила бы вашего возвращения у окна для того только, чтобы умолить вас не продавать наших вещей до взноса. Ведь подумайте только: если вы продадите Юрино теплое пальто, которое мы у вас заложили в марте, в чем он будет ходить в консерваторию и на уроки зимой? Или сервиз наш! Пропадет сервиз - единственная оставшаяся нам фамильная вещь. Ах, Господи, я и представить себе не могу, как это будет больно и обидно Юре!

   Тут голос девочки дрогнул и оборвался. Кажется, она заплакала.

   Но на Велизариху не подействовало ее горе:

   - Пальто, говорите, надо? Сервиз фамильный жалко? Не в чем ходить по урокам и в консерваторию братцу будет, хи-хи... А кто велит ему, вашему брату Юрочке распрекрасному, кто велит ему в консерватории прохлаждаться да по грошовым урокам бегать, когда он мог бы поступить на место куда-нибудь в банк или контору? Слава Богу, с образованием достать работу завсегда и повсюду можно.

   - А как же его ученье? Его игра на скрипке? Ведь брат Юра - талант! Ведь у него впереди широкая дорога. Сам профессор сказал, что из него выйдет со временем прекрасный скрипач, - снова взволнованно зазвучал дрожащий голос девочки.

   Но тут старуха уже громко расхохоталась в ответ на слова своей гостьи:

   - Эх, милая барышня, милая барышня, когда-то еще что будет! А пока ваш братец музыкантом сделается, вы с ним с голоду помрете. Много ли эти уроки его вам дают? Небось, и сейчас он на уроке, а вас ко мне прислал.

   - Нисколько не прислал меня сюда Юра. Я сама пришла, зная, что подошло время выкупа наших вещей, а денег на это нет, и скорой получки ниоткуда не предвидится. Вот я и пришла просить вас подождать... отсрочить продажу вещей наших. Аграфена Степановна! Будьте добры, пожалуйста, ну, хоть месяц еще подождите, хорошая, милая!

   Тут нежный голос задрожал сильнее. Трогательные, молящие нотки зазвучали в нем, нотки, способные растопить сердце самого жестокого человека.

   Однако они не тронули души Велизаровой. Напротив, как будто еще больше ожесточили ее.

   - Чем тут зря время терять да плакаться, шли бы вы домой лучше, милая барышня, - заскрипела старуха. - Братца бы дождались, да уговорили бы его достать-раздобыть деньжонок да принести мне их в срок. Ведь только на два месяца вещи закладывали, клялись, божились, что внесете в мае - с тем и ссужала вас деньгами. Небось, сама рисковала, выдавая такую уйму. Ведь у меня не ломбард какой, деньжищами не ворочаю. Я - бедная вдова, сирота одинокая, и все те грошики, что имею, потом и кровью в работе добыла. Так мне рисковать ими и вовсе не след. Вы, чай, не маленькая, барышня, - пятнадцать годков никак, и ученая вдобавок, в пансионе воспитываетесь, - так можете понять, что довольно стыдно вам с братом обманывать меня, бедную, одинокую старуху. Сказано раз, чтобы в срок деньги внести, так и должны внести. И вот вам мое последнее слово: ежели через три дня не отдадите денег - прощайтесь и с пальто, и с сервизом вашим, так-то, голубчики!

   Последние слова старуха злобно выкрикнула на всю квартиру.

   И тут произошло то, чего совсем не ожидали растерянные Дося и Веня. Голос юной гостьи затих на мгновение. Потом послышался легкий шум, как будто что-то упало на пол, и внезапно громкое рыдание огласило небольшую квартирку Велизарихи.

   - Господи! Господи! - рыдал, обрываясь ежесекундно, детский голос, - что же мне делать, что делать? Юра! Юрочка! Бедняжка ты мой! Как он без теплого останется на зиму? Он, такой хрупкий, нежный, так легко простужается. А любимые его прабабушкины чашки! Все пропадет, все погибнет, погибнет последняя память покойных родителей! Аграфена Степановна, сжальтесь же над нами, милая, добрая! Подождите хоть три недели, хоть две! Умоляю вас, на коленях прошу, вы же видите, голубушка, золотенькая, милая. - Новый взрыв слез покрыл этот жалобный лепет.

   И снова закричала вышедшая из себя старуха:

   - Да что ж это такое! Люди добрые, поглядите-ка-сь! У себя дома покоя найти не можешь! И что вы это за комедию играете, барышня? На коленках ползаете, руки мне целуете, постыдитесь хоть Елизаветы моей. Ведь вы - барышня образованная и так унижаете себя.

   - Умоляю вас, Аграфена Степановна, ради Бога, - снова прорыдала в ответ гостья.

   - Ну, довольно. Будет с вас. Пора и честь знать. Надоело мне все это хуже горькой редьки. Ступайте вон, барышня, довольно меня расстраивать. Хватит! Пора и честь знать. Достаточно я наслушалась. И вот вам мое последнее слово: либо через три дня деньги сюда несите, либо прощайтесь со своим добром. А теперь вон ступайте. Не выталкивать же вас силой. Эй, Елизавета, проводи барышню!

   - Нет, я не уйду. Ни за что не уйду, пока вы не пообещаете мне подождать уплаты, хоть неделю.

   На этот раз плачущий голос окреп и зазвучал неожиданно сильно.

   - Ах, так вы этак-то со мною, миленькая! - зашипела старуха. - Ну, когда на то пошло, - на себя пеняйте. Не хотели добром убираться, уж не взыщите, помимо вашего желания выпровожу.

   Снова зашумело и застучало что-то. Не то стул упал, не то кресло свалилось на пол. Детский крик нарушил наступившую на мгновенье тишину в квартире.

  

   С самого начала Дося и Веня волновались за незнакомую девочку. С первых же слов они поняли, что девочка эта - сестра "их музыканта".

   И в то время как Дося награждала самыми нелестными прозвищами старуху, Веня ломал себе голову, чем помочь девочке. Но, увы, помочь было нечем. Когда же девочка зарыдала, слезы сочувствия обожгли и грудь Вени.

   А разговор старухи и девочки, между тем, все обострялся с каждым мгновением.

   И вот прозвучали угрозы старухи и крик ее юной гости. Этот крик окончательно затуманил сознание Вени.

   - Она выталкивает ее. Может быть, бьет. Я не могу, не могу этого слышать больше! - вырвалось у маленького горбуна, и, прежде чем Дося успела удержать своего друга, Веня выскочил из-за ширмы и бросился в соседнюю комнату.

   Старуха стояла посреди комнаты, красная, задыхающаяся от злобы, со съехавшей набок шляпой, и толкала к дверям плачущую девочку - ту самую девочку, которую они с Досей видели не раз в окне квартиры скрипача-музыканта.

   При виде этого Веня не смог сдерживаться больше.

   Мальчик бросился к старухе Велизаровой, вцепился обеими руками в ее костлявую руку и закричал:

   - Вы не смеете! Вы не смеете! Я не позволю обижать. Не позволю!

   Его появление было так неожиданно для старухи, что в первое мгновение та растерялась и смотрела на Веню, не зная, что подумать.

   Она и раньше встречала маленького горбуна. И появление знакомой ей невзрачной фигурки скорее удивило и ошеломило, нежели испугало старуху. И, тем не менее, она отпрянула от Вени и бросилась к окну.

   - Воры! Воры! Караул! Спасите! - завопила во весь голос Велизарова, высовываясь за окошко.

   В тот же миг Лиза подскочила к горбуну и, схватив его за руку, потащила к выходу.

   - Беги скорее, беги, что есть духу, слышишь! - зашептала она ему, до боли сжимая руку мальчика.

   Но он только упрямо тряхнул головой в ответ.

   - Никуда я не побегу! Вот что! Зачем мне бежать? Я не вор и не разбойник. Только воры должны бежать, спасаться, если их открыли... А ни я, ни Дося, мы ни за что не побежим, как воры, - произнес он, высвобождая руку от Лизы.

   Между тем Велизариха все еще продолжала кричать истошным голосом:

   - Люди добрые, спасите! Помогите! Караул! Грабят, режут! Воры! Караул!

   И вот так же неожиданно, как за минуту до этого, появился перед нею маленький горбун, появилась высокая белокурая девочка.

   Она вышла из-за ширмы, подошла к Велизаровой и осторожно притронулась к ее плечу:

   - Ну, стоит ли так волноваться из-за пустяков, сударыня? - произнесла спокойным голосом Дося. - Вы поглядите на нас только! Ну, какие же мы с Веней воры, подумайте сами? Правда, мы пришли сюда к вам, в чужую квартиру, но ведь не для того, чтобы обокрасть вас, конечно; мы только хотели навестить нашу приятельницу Лизу. А когда услышали ваш звонок, испугались и спрятались, зная, что вы всегда сердитесь и кричите понапрасну, как баба-яга, мачеха Белоснежки из сказки. Вы ее читали, надеюсь?

   Последних слов, разумеется, не следовало говорить, и Дося в следующее же мгновение почувствовала это. Но слово, как говорится, не воробей - вылетит, не поймаешь, и поправить дело было поздно. Старуха по-своему поняла это выступление девочки.

   - А, и ты тоже здесь, миленькая барышня?! - зашипела она. - Вот уж кого не ожидала, признаться. А еще благородная девица называетесь!

   - Я вашу крестную довольно хорошо знаю. Она благовоспитанная барышня, от хороших родителей, даром, что в театре служит, а крестница ихняя, оказывается, вроде воришки, в чужую квартиру залезает. По чужим углам шарит да высматривает.

   Никогда еще за всю свою, правда, короткую жизнь, Дося не получала такого оскорбления. Кровь бросилась в лицо девочки. Она подскочила к старухе, готовая наговорить ей всевозможных дерзостей, и тут же оборвалась на первой фразе, почувствовав чью-то маленькую руку на своем плече.

   - Успокойтесь, пожалуйста, не надо так волноваться, - произнесла Ася, - тут, очевидно, кроется одно сплошное и досадное недоразумение. Аграфена Степановна не узнала вас, по-видимому, и приняла за...

   - За маленьких воришек, забравшихся в ее квартиру, - подхватила обиженно Дося.

   - А нешто не воришки, скажете? А это что?

   И Велизариха, успевшая уже вполне прийти в себя от испуга, вдруг схватила одною рукой Веню и, подтащив его к окошку, указала другой на странно оттопыренный карман его куртки.

   - Что ты там спрятал, показывай, скверный мальчишка? - прошипела она, склоняясь к самому лицу мальчика.

   Тот машинально опустил в карман руку и извлек из него какой-то небольшой блестящий предмет.

   И при первом же взгляде, брошенном на этот предмет, старуха совсем зашлась от обуявшей ее торжествующей злобы.

   - Ага, что? Не вор разве? Что я говорила! Да нешто будет честный человек чужие вещи по карманам прятать? - снова завопила она.

   А Веня, растерянный и бледный, смотрел на малахитовое с серебряною лошадью пресс-папье, вытащенное им самим из собственного же кармана, и старался сообразить, каким образом эта чужая вещь очутилась у него в кармане.

  

   Однако факт был налицо. Чужая вещь очутилась в его кармане, и старуха имела полное основание уличить его в воровстве.

   Теперь на бледном лице маленького горбуна отразился такой ужас, такое безысходное отчаяние, что Дося не выдержала и заговорила быстрой скороговоркой, обращаясь то к старухе, то к Асе, то к Лизе.

   - Как вы можете обвинять Веню?! Ужас какой! Что ж тут особенного, что ваша вещь у него оказалась? Ну, да, у него! Так что же такого? Когда вы позвонили, я сама видела, что он держал в руках и рассматривал вещицу. А испугавшись вашего прихода, нечаянно сунул ее в карман. Вот и Лиза тоже видела. Скажи же, Лиза. И вы тоже скажите, Ася, подтвердите Аграфене Степановне, что здесь ни о каком воровстве и речи быть не может!

   И она еще долго лепетала на эту тему, стараясь во что бы то ни стало убедить и успокоить старуху.

   Между тем крики и призывы последней не прошли даром. Испуганные обитатели маленьких квартир большого дома спешили к ней на помощь. Топот многих пар ног уже слышался на лестнице. И вот раздался дребезжащий звон колокольчика.

   Этот звонок заставил сильнее задрожать Веню. Еще бы! Ведь он не ждал ничего хорошего от рассвирепевшей старухи. Она не постесняется, конечно, и в присутствии всех этих людей будет настаивать на своем обвинении, - на обвинении в чудовищном проступке его, Вени. И его мачеха узнает завтра же обо всем этом. Может быть, напишет отцу, его честному, благородному папе, который трудился всю свою жизнь за скромное жалованье и с детства внушал своему сыну такие же мысли.

   И он, его сын, его маленький Веня, из-за своей глупой опрометчивости попал в положение вора!

   Не помня себя, мальчик бросился к старухе и зашептал, хватая ее за руки, вне себя от волнения:

   - Ради Бога, никому ничего не говорите только! Я же не виноват! Вы видите! Ведь я не хотел взять у вас этого, я не хотел!

   Но Велизарова с ехидной улыбкой оборвала маленького горбуна, грубо вырвав у него свои руки:

   - Что? Попался с поличным, миленький, так и завертелся, как лещ на сковородке. Ну да ладно, что уж там, полиция разберет: брал или не брал. Открой пойди двери, Елизавета.

  

   Небольшая квартира ростовщицы наполнилась людьми.

   - Что такое? Где воры? Что случилось? - посыпались тревожные расспросы.

   Впереди толпы вошла высокая, красивая, лет двадцати восьми особа, в нарядном летнем костюме, сшитом по последней моде. Она первая вбежала сюда. Каково же было удивление Ирины Иосифовны Подгорской, когда вместо ожидаемых воров, первое лицо, попавшееся ей на глаза, оказалось ее крестницей Досей.

   - Евдокия! Это еще что такое? Как ты сюда попала? - удивленно вырвалось у Подгорской, и румянец гнева выступил на ее лице. Вспыльчивая, измученная тяжелой профессией провинциальной артистки, Ирина Иосифовна принимала слишком близко к сердцу малейшие неприятности. Особенно волновали молодую артистку вопросы, тесно связанные с ее крестницей Досей. Будучи еще четырнадцатилетней девочкой-гимназисткой, Ирина, тогда еще не Подгорская, а Стеблева (Подгорской она стала со дня первого своего выступления на сцене, к которой с детства питала какое-то болезненное влечение), она крестила малютку-дочь своей старшей сестры, Досю. А когда сестра Маша скончалась, не вынеся смерти мужа, убитого в турецкую кампанию, Ирина Иосифовна, тогда уже подвизавшаяся на провинциальных сценах, приехала в родной город, взяла осиротевшую шестилетнюю Досю и увезла ее к себе.

   Странная жизнь началась с этого же дня у Доси.

   Жили они с крестной все время как бы на бивуаке, ютились по гостиницам, в меблированных комнатах, с каждым зимним и летним сезоном меняя города и театры.

   Ирина Иосифовна целыми днями отсутствовала, проводя все свое время на репетициях и спектаклях. Дося же оставалась целыми днями на попечении прислуги и соседей по комнатам. Какая-то сердобольная соседка выучила девочку читать. Ирина Иосифовна урывками между репетицией и спектаклем научила девочку письму, арифметике и начальным предметам. Потом отдала ее на одну зиму в гимназию и взяла ее оттуда весной, получив место в другом городе. Но, тем не менее, уроки и короткое пребывание в гимназии сделали свое дело. Дося пристрастилась к чтению, благо книг у нее было достаточно, как достаточно было и сластей, и игрушек, которыми баловали товарки и товарищи ее крестной по театру хорошенькую девочку.

   Особенно полюбила Дося сказки. Они развивали ее фантазию и уносили девочку в царство мечты. И бойкая, шаловливая Дося стала большой мечтательницей.

   Ирина Иосифовна, добрая по существу девушка, однако, совсем не подходила к роли воспитательницы. Она то баловала Досю: задаривала ее подарками, закармливала конфетами; то наказывала за малейшую провинность, а иной раз, под сердитую руку, и бивала ее.

   Сейчас же, вбежав в квартиру Велизаровой и увидя там Досю, Подгорская зашлась от гнева.

   - Ты это что же наделала, дрянная девчонка? Осрамить меня захотела? Ведь госпожа Велизарова звала только что на помощь от воров, забравшихся к ней? Значит... Значит... Ужас какой! Да как ты тут очутилась в чужой квартире? Подумать даже боюсь, что...

   Тут Ирина Иосифовна, не договорив, всплеснула руками и закрыла ими лицо в страшном волнении.

   - Крестная! Не волнуйтесь! Не волнуйтесь, ради Бога! Я вам все расскажу, сейчас все расскажу по порядку. И не слушайте Велизариху. Умоляю ее не слушать. Здесь же нет никаких воров. Ей-Богу! Она все наврала. Сама все выдумала, - захлебываясь от волнения, лепетала Дося.

   Но тут выступила на сцену сама Велизарова, что-то оживленно до этой минуты рассказывавшая увеличивающейся с каждой минутой толпе в ее квартире.

   - Как это "наврала"? Ну и выдумала! - неожиданно упирая руки в бока и подступая к Досе, спросила она гневно.

   Но тут высокая смуглая девочка незаметно приблизилась к Ирине Иосифовне и обратилась к ней тихим голосом:

   - Послушайте, не волнуйтесь и не сердитесь на вашу крестницу, сударыня. Она столько же виновата, сколько и я. И она, и этот мальчик! - кивнула Ася в сторону Вени и стала быстро рассказывать обо всем случившемся.

   Ирина Иосифовна внимательно выслушала девочку, а вместе с нею выслушала ее и набравшаяся в жилище Велизарихи многочисленная публика.

   Эта худенькая, с умным и честным лицом девочка невольно внушала доверие к себе.

   Без утайки, насколько могла спокойно рассказывала все Подгорской Ася. А когда Ася дошла в своем рассказе до момента неожиданного появления своего маленького заступника и о том, как старуха намеревалась выставить его вором, среди присутствовавших пронесся гул порицания.

   - Так вот оно что! Так чего же шум-то зря поднимать было? - раздались недовольные голоса. - Видно, осталась верна себе Велизариха. Всюду ей воры да грабители мерещатся. Разжилась на чужом добре, так, небось, теперь над ним и трясется.

   - Да и кого она обвиняет-то, поглядите, люди добрые, детей несмышленых, - вторили им другие.

   - И убогого не пощадила. Бессовестная. Небось, горбунка Венюшку все мы, с его отцом да мачехой, знаем. Редкой честности люди. Хоть сейчас за них присягну, - раздраженно вскрикнула прачка Авдотья, одна на старейших обывательниц большого дома.

   - И то правда истинная. Да что это придумала Велизариха! Да долго ли фокусы ейные выносить станем? - вторила прачке другая женщина.

   Понемногу толпа расходилась, возмущенная и недовольная поведением ростовщицы.

   Последняя еще пробовала возражать что-то, продолжая обвинять детей, невесть зачем забравшихся в чужую квартиру. Но ее слова звучали уже менее уверенно. Теперь сама она казалась сконфуженной и невольно призадумалась. В самом деле, не перехватила ли она, Велизарова, через край? И то сказать, что общего с ворами и жуликами было у этого жалкого горбатого мальчугана или у его приятельницы, актрисиной крестницы. Теперь Велизарова в душе уже раскаивалась за поднятый ею не вовремя и не к месту переполох, а к довершению всего новая тревога вошла в ее сердце.

   Она даже заметно изменилась в лице от этой тревоги и испуганными глазами окинула всех этих людей, чужих и враждебных, еще не успевших оставить ее квартиры.

   "Батюшки мои! Да что же это такое? Да это я допустила к себе всю эту ораву? - пронеслось в голове старухи. - Не приведи Господи, еще стянут что-нибудь. Разве углядишь тут за ними".

   - Елизавета! - вдруг закричала она не по годам звонким голосом. - Чего стоишь, рот разиня? Проводи всех да дверь запри на цепочку. Что у нас здесь: ярмарка, а то рынок, что ли?

   - И то, ярмарка. Ишь добра-то сколько понавалено, выбирай что любо, да и только! - пошутил какой-то бойкий паренек из мастеровых.

   - А вы, сударыня, напрасно только народ беспокоили. То от воров спасти звали, а то и честью выпроваживаете. Не дело это, - вторила ему недовольным голосом какая-то бедно одетая женщина.

   - Пойдем отсюда, Дося, зови своего приятеля, и идемте, дети! - тоном, не допускающим возражений, проговорила Подгорская, беря за руку крестницу и энергично направляясь с нею к дверям.

   - Идем, Веня, - шепнула товарищу Дося.

  

   У подъезда они расстались. Подгорская с крестницей направилась к себе, а Веня стал подниматься по лестнице в свою крошечную квартирку.

   Сердце обиженного горбуна то колотилось, то замирало в груди. В душе еще жила только что перенесенная им обида. Ужасное обвинение, брошенное им старухой, не давало покоя мальчику.

   Положим, он сам виноват во всем случившемся. Не следовало идти в чужой дом, да еще крадучись, потихоньку, и чужие вещи брать в руки. Поделом ему за это.

   А все-таки горько, так горько, до слез, переживать такие минуты!

   И чем выше поднимался по лестнице к себе Веня, тем теснее сжималось его сердце, тем больнее становилось в душе.

   Ведь, как-никак, ему придется во всем чистосердечно сознаться мачехе, признаться и в сегодняшнем обмане, и в не очень-то красивом поступке. А все же пускай от него она лучше узнает, нежели от других! Мамаша добрая. Она простит и забудет его оплошность. Да, кстати, надо переговорить серьезно с Велизарихой. Как никак, а ведь неприятно и обидно оставаться под подозрением даже у такой несправедливой и злой старухи.

   Веня так увлекся своими мыслями, что не заметил, как позади него кто-то неслышно поднимался по лестнице, и только когда неожиданно знакомый уже голос окликнул его на последней площадке, мальчик обернулся. Перед ним стояла сестренка скрипача - Ася.

   - Подождите открывать дверь, я должна вам сказать то, что хотела раньше там еще, в квартире Велизаровой. Во-первых, спасибо вам за ваше заступничество. Я вам этого никогда не забуду. Эта злая, гадкая старуха, действительно, была несправедлива и груба со мною. А между тем, ведь я ни в чем, ни в чем не виновата! Правда, мы с братом Юрой запоздали немного заплатить ей деньги. Вы знаете моего брата Юру? Не правда ли? Вы слышали его игру? По крайней мере, он вас уже давно знает, и давно говорил мне, что двое детей-подростков слушают его у окна напротив. И я сама не раз видела вас обоих. И мне казалось, что вам тоже нравится игра моего брата. Так вот, если вы хотите, приходите к нам с тою белокурой девочкой, кажется, ее зовут Досей, в гости. Юра сыграет вам на скрипке, а я угощу вас чаем и бисквитами, которые сама стряпаю для Юры. А теперь прощайте, уже поздно, и Юра может вернуться каждую минуту домой. С тех пор, как разъехались все его ученики на летнее время, он поступил на место в оркестре в одном из летних театров и приходит теперь позднее. А я его жду с чаем до одиннадцати часов; ведь я почти взрослая, перешла в старшее отделение пансиона; мне уже минуло пятнадцать лет. Так помните же, мы с братом ждем вас и вашу подругу. - И, кивнув темной головкой, с длинной, до талии, косой, Ася стала спускаться с лестницы, прежде чем Веня успел поблагодарить девочку за приглашение.

   "Неужели же это правда? - думалось Вене. - Неужели он и Дося могут теперь беспрепятственно слушать вблизи игру их "чудного музыканта", того самого талантливого скрипача, который так пленил их своею скрипкой? Стоило перенести ради этого даже такую мучительную неприятность, которая случилась с ним нынче". И совсем уже счастливый, мальчик вошел к себе.

   А в это самое время в занимаемой от жильцов комнате артистки Подгорской происходила беседа совсем иного рода.

   - По-настоящему, тебя следовало бы примерно наказать за то, что ты осрамила меня на весь дом, гадкая девчонка, - строго обратилась Подгорская к смущенно молчавшей Досе. - Но то, что ты чистосердечно рассказала всю правду, отчасти смягчает твою вину, и я ограничусь тем, что запрещу тебе три дня подряд выходить из дома. Слышишь? Целые три дня ты просидишь дома. А чтобы ты не удрала, когда меня не будет, я возьму твои ботинки и спрячу их в шкап под замок, так будет вернее. Давай же мне их сюда, живо!

   - Крестная...

   - Что, крестная? Стыдись! Ты большая четырнадцатилетняя девочка и не можешь понять, насколько некрасиво твое поведение. И нечего теперь делать жалостное лицо. Этим не разжалобишь меня. Так-то, моя милая. Снимай же ботинки. Слышишь?

   Увы! Досе не оставалось ничего другого, как повиноваться. Она расстегнула ботинки, сняла их со своих маленьких ног и вручила крестной, которая поставила их на пол подле себя.

   - Прекрасно, теперь хоть за эти три дня ты не выкинешь снова какой-нибудь штучки. А теперь подай мне "Чтец-декламатор", я задам тебе выучить стихи на это время - не сидеть же тебе три дня сложа руки.

   Дося вздохнула так громко, что ее крестная едва могла удержать улыбку, несмотря на все свое недовольство девочкой. И эта улыбка решила дело. С быстротой молнии Дося кинулась на грудь Ирине Иосифовне, обвила руками ее шею и покрыла в одно мгновение все лицо ее градом бешеных поцелуев.

   - Да! Да! И без ботинок сидеть буду, и стихи вызубрю, - лепетала между поцелуями и смехом девочка, - только вы-то, крестненькая, не сердитесь на меня. Ради Бога, не сердитесь на глупую Доську, она вас так любит, золотенькая моя, бесценная!

   - Ну-ну, довольно! - всячески отбивалась от этого бурного доказательства любви Ирина Иосифовна, стараясь вырваться из цепких объятий шалуньи, в то время как предательская улыбка все еще морщила ее губы.

   - Ну, будет, Дося, довольно. Видишь - всю прическу измяла. Лучше позвони Луше, попроси ее самовар поставить и подать закуску.

   - Сейчас. Сию минуту, крестненькая! - И Дося стремительно ринулась к звонку.

   А через полчаса она, как ни в чем не бывало, уже сидела за приставленным к стенке ломберным столом, заменявшим им с крестной обеденный, и, уплетая бутерброд, с набитым ртом говорила Подгорской:

   - Если бы вы знали, как мне жаль этих Зариных, крестненькая. А особенно - самого скрипача-бедняжку. Вы подумайте только: ведь не вечно же будет продолжаться лето. Придет осень, зима, а теплого пальто и не будет у бедняги. Между тем, девочка говорила, что ее брат слабого здоровья. И единственную дорогую по фамильным воспоминаниям вещь они потеряют тоже. Старуха продаст и теплое пальто, и сервиз без всякого колебания. Вы только подумайте, как это неприятно, крестненькая!

   - Да, это очень неприятно, - согласилась Ирина Иосифовна с крестницей.

   - А как вы думаете: можно этому помочь, крестненькая?

   - Помочь?

   Подгорская взглянула на девочку, в то время как в красивой головке артистки уже заработала новая мысль. Неожиданный толчок внезапно оборвал ее, и Подгорская вскрикнула не то испуганно, не то сердито:

   - Ты опять болтаешь ногами, Дося, и ушибла меня. И что у тебя за разбойничьи манеры, право! Пора бы, наконец, научиться держать себя, как подобает взрослой барышне.

   - Простите, крестненькая, я думала, что без ботинок не больно. Я нечаянно, не буду больше. Эго произошло потому только, что я серьезно думаю. А когда я серьезно думаю, я всегда болтаю ногами. Увы, это так! Что уж тут будешь делать? Должно быть, я такой уже родилась, - печально закончила девочка.

   Наступила короткая пауза, и вот Дося неожиданно и весело вскрикнула на всю комнату:

   - Ах, постойте, крестненькая, подождите! Я придумала, ура! Вещи Асина брата спасены! Да, да, спасены, конечно! Я вот что придумала, слушайте.

   Тут она вскочила с места и, топая ногами от нетерпения, быстро заговорила:

   - Во-первых, мы сделаем лотерею, крестненькая. Понимаете? Вещи для лотереи мы уж соберем как-нибудь, раздобудем и у знакомых. Старуха же сказала, что через три дня надо ей принести деньги. И они у нее через три дня будут, потому что через три дня уж, наверное, вы успеете распродать билеты, крестненькая? И вещи собрать тоже. Во-первых, у нас есть много лишнего, чего вовсе и не надо.

   - А именно? - чуть-чуть насмешливо прищурилась на крестницу Ирина Иосифовна.

   - Господи, да неужели нет? Во-первых, мое белое платье, что вы сделали мне к причастию. Это раз. Потом серебряный венок, который вам поднесла публика в Туле, - это два; потом мой альбом с коллекцией открыток и, наконец, книга "Чтец-декламатор", ведь она толстая и дорогая, и у нее такой чудесный переплет!

   В первой половине Досиной речи Ирина Иосифовна невольно умилилась готовностью Доси пожертвовать ее сокровищем - открытками, которые она собирала последние три года, и своим единственным нарядным платьем. В этом наряде она была прелестна. Но когда Дося упомянула о "Чтеце-декламаторе", своем злейшем враге, сплавить который куда-нибудь подальше было едва ли не первой мечтой девочки, Подгорская не могла не расхохотаться.

   - Ну, и хитрая же ты девчонка, нечего сказать! А вот насчет лотереи ты не дурно придумала, пожалуй. Только надо это сделать, как можно тактичнее, лучше. А главное, чтобы сам скрипач не догадался, откуда появились деньги. По всей вероятности, ему была бы неприятна наша помощь. Ведь он не нищий, а только случайно, по-видимому, попал в беду. Всего же лучше действовать через девочку, Асю. Она показалась мне довольно умной и развитой девочкой. Что же касается меня, то я, конечно, охотно пожертвую и моим венком, и еще кое-чем из моего гардероба и безделушек, а к ним присоединим и твое платье, и коллекции. А вот "Декламатора" для лотереи я, разумеется, не отдам ни за что. Он и тебе самой пригодится.

   - Увы! - с комическим отчаянием вздохнула Дося и тут же с новым приливом восторга бросилась на шею Подгорской.

   - Вы прелесть, крестненькая! Вы умница! Вы сама добрая фея. Господи, какая вы добрая у меня! - ликовала Дося. - А я завтра же побегу к Вене и под величайшим секретом переговорю с ним. Может быть, и у него или у его мачехи найдется что-нибудь тоже для лотереи.

   - Нет, ты к Вене не пойдешь завтра, - внезапно прекратила восторженный лепет крестницы Подгорская.

   - Но почему же? - растерялась Дося.

   - Да потому, прежде всего, хотя бы, что без башмаков этого сделать будет никак нельзя.

   - Ах да, и то правда! А я совсем забыла о том, что башмаки в плену. Ну, ладно! Веня придет сюда, и мы, сообща, решим это дело. А может быть, вы отложите ваше наказание до более удобного времени, крестненькая? - робко заикнулась Дося.

   Ирина Иосифовна подумала немного и согласилась.

   - Хорошо, но помни: когда лотерея будет устроена, ты отсидишь положенные тебе три дня. Слышишь, Дося? - И Подгорская подкрепила свои слова строгим взглядом.

   Но Досю этот взгляд, по-видимому, не смутил нисколько. Она взвизгнула от восторга и волчком завертелась по комнате.

  

   Теперь у наших юных друзей Доси и Вени началась работа. К белому платью и к альбому с коллекцией открыток присоединилось немало вещей, пожертвованных и ее крестной, и ее знакомыми.

   Ирина Иосифовна приняла самое деятельное участие в этом деле и охотно отдала кое-что из поднесенных ей публикой подарков, дорогих по воспоминаниям, и несколько носильных вещей из своего гардероба, что являлось уже значительной жертвой для артистки, которой приходится дорожить каждой тряпкой, каждой ленточкой или кружевом.

   Многие из товарищей Подгорской по театру дали каждый что мог для "талантливого артиста", который попал в "тяжелое положение". Давали, как говорится, с закрытыми глазами, не стараясь даже узнать, кто этот талантливый артист, и какого рода несчастье с ним случилось.

   Они же раскупили и большую часть билетов. Эти билеты Дося и Веня изготовили сами, аккуратно нарезав их из чистой бумаги и скатав тщательным образом, написали на одних из них цифры, на других - название вещей. Так же аккуратно был сделан и список подписчиков на лотерею. Этим делом заведывал Веня, обладавший красивым, четким, как у взрослого, почерком. И сам Веня участвовал в лотерее.

   Когда на следующее утро после происшествия в квартире Велизаровой Дося прибежала сообщить маленькому горбуну о своей затее, Веня так растерялся, что на него жалко было смотреть.

   - И у меня, и у мамаши ничего нет, что бы мы могли пожертвовать, - произнес мальчик грустно. - Все, что папа присылает нам из своего жалованья да что мамаша зарабатывает, все целиком идет на квартиру с едой. И сбережений у нас нет, и вещей красивых, как у тебя и у твоей крестной. А если бы что и было, с радостью бы отдал, сама знаешь.

   Дося знала это. Знала, что Веня и его мачеха готовы были последним куском поделиться с другими. Сколько раз ее кормила здесь Дарья Васильевна с Веней, когда у них с крестненькой не хватало денег на обед. И ей было бесконечно жаль мальчика, который казался таким несчастным, не будучи в состоянии хоть что-нибудь пожертвовать на доброе дело.

   Но вот Досиной руки коснулись худенькие пальцы Вени.

   - Вот что, Досенька, - смущенно проговорил маленький горбун, - единственно, что я могу сделать, так это купить побольше билетов на лотерею. Ты ведь знаешь, что мамаша после каждой получки откладывает несколько рублей мне на сладкое.

   - Знаю отлично, потому что сама по большей части съедаю все твое сладкое, ты всегда делишься им со мною, - расхохоталась Дося.

   - Ну, не все, положим, Досенька. Ведь и я лакомлюсь им тоже. Так вот, я и попрошу мамашу, чтобы она мне отдала эти деньги, и на это куплю столько билетов, сколько выйдет. Ах! - неожиданно прервал себя Веня, указывая рукой на что-то. - Смотри! Ведь об этом я и позабыл вовсе.

   - Что такое? - удивилась Дося.

   - "Трувор". Мой милый "Трувор"! Ведь папа подарил мне его, уезжая, с тем только, чтобы я помнил о нем. О папочке, то есть. А разве так, без этого напоминания, я могу забыть его - моего дорогого папу? Так зачем мне это?

   Голос Вени сильно дрожал, пока он говорил все это, не спуская глаз со стены. Здесь над кожаным диваном, посреди стены, у которой спал мальчик, висела заключенная в красивую раму небольшая фотография в красках. На ней было изображено судно - то самое судно, на котором служил уже много лет кочегаром отец Вени. Мальчик, не видевший самого оригинала судна, всею душой привязался к его копии. И каждый вечер, лежа на своем диване, Веня, прежде чем заснуть, долго любовался красавцем "Трувором". Снимок больше походил на картину. Он был сделан с берега в ту минуту, когда судно, мерно разрезая волны, входило в торговый порт. Этот снимок-картина был единственной вещью, которой дорожил маленький Веня. И вот он с готовностью расставался с нею.

   Дося внимательно взглянула на мальчика, потом на снимок, и снова она перевела с него глаза на Веню. Она знала, что значило для маленького горбуна расстаться со своим сокровищем. Потом, повинуясь мгновенному порыву, девочка быстро наклонилась к горбуну и чмокнула его в бледную худенькую щеку.

   - Вот тебе, горбунок, за то, что ты такой хороший.

  

   Никаких задержек с покупкой билетов не было, и на третий день, рано утром Ася Зарина уже стояла перед дверью квартиры ростовщицы, держа руку в кармане и нащупывая ею конверт с деньгами, врученными ей накануне красной и сияющей от счастья Досей.

   Ничего не подозревавшая девочка совсем обомлела от изумления, видя деньги перед собою. Она была в таком отчаянии от предстоявшей потери необходимых вещей. Ведь достать нужную сумму было негде. И Юрий Львович Зарин уже приучил себя к мысли лишиться теплого пальто и любимого фамильного сервиза.

   И вот эти деньги у нее! Ася так обрадовалась, что забыла даже подумать о том, как замаскировать помощь добрых людей от брата. Но за нее подумали другие. Было решено обратиться к Досиной крестной за советом. И Ирина Иосифовна придумала выход из этого затруднительного положения.

   Решили, что Ася расскажет брату, что эти деньги дала ей она сама, артистка Подгорская, с крестницей которой успела подружиться Ася. Предложила она их ей сама, узнав совсем случайно о том тяжелом положении, в которое попал ее сотоварищ по профессии, скрипач Зарин. А по поводу выплаты пусть он будет покоен. Они уже устроятся с Асей. Девочка будет вносить ей в счет долга частями ежемесячно каждое первое число из денег, даваемых ей Юрой на хозяйство. Такая выплата ее, Подгорскую, устроит вполне, так как эти деньги она все равно не может тронуть, так как они - про "черный день", и тратить их ей не приходится. В таком роде было написано и письмо Подгорской для большей убедительности к Асе. От этого плана Ирины Иосифовны маленькая компания, собравшаяся у артистки, пришла в восторг.

   - Ну, что я говорила! Моя крестненькая самая умная из всех крестненьких в мире! Ведь вот как все хорошо придумано! И Юрий Львович ни за что не догадается о лотерее и о прочем, а будет думать, что Ася выплачивает ежемесячно из его денег моей крестненькой. Ну, не чудесно ли это, в самом деле! - радовалась Дося.

   - Я и буду выплачивать, - серьезно проговорила Ася, - потому что Юра никогда не простит мне, если узнает, что я даром воспользовалась оказанной нам денежной услугой. А так как дело уже сделано, и вещи, пожертвованные на лотерею вернуть их хозяевам нельзя, как нельзя отказаться и от денег, полученных за билеты, - так, по крайней мере, я буду отделять от наших хозяйственных денег по небольшой сумме ежемесячно и передавать их вам, Ирина Иосифовна, а вы уже будете раздавать тем беднякам, которых знаете, и которые нуждаются в людской помощи. Ведь, наверно, вы знаете таких? - заключила вопросом, обращенным к Подгорской, свою речь Ася.

   Что-то неуловимое промелькнуло в глазах артистки.

   - Да, милая моя девочка, я знаю многих бедняков, - проговорила она и неожиданно обняла и поцеловала Асю.

   - О, Ирина Иосифовна, я никогда не забуду того, что сделали вы для меня и моего брата!

   - Да ведь это не я. Это Дося. А я тут при чем же? - усмехнулась Подгорская.

   - Ну, уж нет. Очень при чем даже. Если кто и устроил все, так это только моя крестнень