Бутков Яков Петрович - Невский проспект, или Путешествия Нестора Залетаева

у ростовщику, служившему поблизости, в Коломне. По этому случаю господин Махаев начал приводить в порядок бывшую комнату Залетаева; передвигал он комод, стол, диван, все чистил и поправлял; в ящике комодов все нижние доски провалились - он вынул их и принялся сколачивать и прилаживать. Во время этих занятий он заметил какую-то вещь в углу комода между разломанными досками, повидимому заронившуюся из ящиков: то была свернутая газетная бумага; он вынул ее, развернул и нашел в ней еще одну вещь - старый, грубой работы бумажник, какие водятся у артельщиков и менял: в бумажнике ничего не нашлось, но его присутствие здесь, в комоде Отвагина, и то, что он никогда не видал этой вещи в руках своего жильца, - возбудило в его мозгу сильную деятельность. Обозрев со всех сторон найденный бумажник и не видя в нем ничего замечательного, он вздумал найти какую-нибудь связь между им и газетного бумагою, в которую он был завернут. Взглянув в напечатанный лист, он скоро заметил одну статью, отмеченную и как будто вырезанную острым ногтем: видно было, что кто-нибудь недаром сделал такую резкую заметку. Господин Махаев, заинтересованный странною находкою, решился прочитать несколько строк и, сделав сильное напряжение над своим мозгом, прочитал, наконец, следующее объявление:

   "В четверг (такого-то месяца и числа), в двенадцать часов вечера, проездом от Гостиного двора к Покрову на Козье болото утрачено ассигнациями и билетами десять тысяч рублей серебром. Деньги эти находились в бумажнике (таких-то примет). Кто доставит..." и проч.

   Всплеснул руками господин Махаев и совершенно понял, в чем дело: бумажник был тот самый, который описан в объявлении, а время потери каким-то ростовщиком почти у самой квартиры его десяти тысяч рублей серебром - совершенно совпадало с достопамятным для него вечером, когда он произвел самосудную расправу над виноватым жильцом, выставив окна в его комнате.

   После долгих размышлений, как ему быть с своим важным открытием, он решился объясниться и полюбовно кончить дело с самим Отвагиным. С этой целью отправился в его новую квартиру, по дороге придумал все как следует, что просить, чем грозить и, придя на квартиру, - узнал к глубокому своему огорчению, что он - совершенно одурачен и его счастливый жилец - уехал на пароходе за тридевять земель в какую-то весьма отдаленную страну, называемую таким именем, что господин Махаев ни выговорить, ни записать его, так сказать, для памяти не умел. Махнув рукою, господин Махаев пожалел-пожалел, даже несколько раз назвал себя старым дураком, да уж дела поправить не мог. Только с той поры стал он снисходительнее к своим жильцам, не выставляет окон в их комнатах и все ждет не дождется, сердечный, не найдет ли кто из них десяти тысяч, а не то хоть и ста тысяч рублей серебром - тогда и с ним поделится за его доброту душевную... да нет!

  

  

   "Оно, может быть, еще и все уладится благополучно, - думал Залетаев, прислушиваясь к истории своего собрата по счастию: - они, как видно, вовсе не знают, кто это ездит по городу с визитами. Ну, если так, зачем же Борис Семенович пожаловали давеча... если не ко мне?"

   Задав себе этот вопрос, Залетаев не мог разрешить его к своему удовольствию. Робость не допустила его решиться на отважную меру ехать в свою оставленную квартиру - и сонливость одолевала его такая, что мысли путались в голове его; он беспрерывно выходил из своей роли Монте-Кристо и даже готов был растянуться и спать в кондитерской. Рассчитавшись торопливо, он кинулся к своей карете и приказал кучеру, уже нормально пьяному, ехать поскорее.

   - А куда милости вашей угодно?

   - Ну что ж - направо - или хоть налево, - вези по прежнему тракту, - отвечал Залетаев.

   И вслед за тем, приняв удобное положение, Залетаев вытянулся, закутался в свою шинелишку, голова его склонилась в угол кареты, и он, забыв все на свете и свою славную роль, уснул крепким, продолжительным сном.

   С кучером не случилось такой приятной неожиданности; он только дремал и качался на козлах - и, очнувшись, забывался совершенно и гнал лошадей, точно на пожар. Изнуренный и поглупевший от долгого бодрствования, которое поддерживалось только могущественными гривенниками Залетаева, он, наконец, тоже выбился из своей роли и бредил одинаково, в дремоте или наяву. Достигнув по Невскому проспекту Большой Мещанской улицы, он смело, как будто так нужно было, повернул в Мещанскую. Тут лошади, не ожидая никакого с его стороны распеканья, сами пустились во всю мочь, что крепко приходилось по сердцу кучеру: мотая головою и качаясь на своем седалище, он и в бреду чувствовал наслаждение заповедной пожарной езды в тесной улице, где все меньшего ранга экипажи и всякого рода звания пешеходы и животные стремительно и пугливо мечутся в сторону; он чуть даже не отрезвел и не очнулся совершенно от свиста и щекотанья ветра, в который врезывался он с своими быстроногими клячами; но действительно отрезвился он и очнулся не от сурового дуновения Борея, разметавшего его нищую бороду, а от нежного, отеческого прикосновения к его терпеливой спине одного почтенного инструмента, употребляемого извозчиками в их ремесле под именем кнута... Почувствовав отеческое действие этого инструмента, кучер мигом встрепенулся и, как ни в чем не бывал, очутился у знакомых, так сказать, родных конюшен, куда привезли его нетерпеливые клячи, перед грозным лицом своего хозяина, Григорья Якимова сына, по прозванью тоже Якимова, окруженного товарищами, соседями и работниками.

   - Вишь, нарезался, бесов сын! - произнес Якимов с неукротимою строгостью.

   - Ей же-то ей, хозяин - ну вот как хошь - не нарезывался и не думал нарезываться, - объяснял обвиняемый, сняв шапку и вставая с козел.

   - А где пропадал двое суток, колпак ты этакий, мужик - право, мужик необразованный, деревенщина... что?

   - Ей же-то... - начал обвиненный.

   - Ну, где пропадал, я тебя спрашиваю?

   - Не пропадал, хозяин! Ей же-то ей, не пропадал. Сами спросите!

   - Да где же ты был?

   - Ездил, хозяин, ей же-то богу, ездил с тем барином.

   - А ночью где был?

   - И ночью ездил, сударь! Не погубите, не виноват! Такой барин страшной, что и боже упаси: не напусти господи ни на кого такого страшного барина - так и кричит, все кричит. Изъездил я с ним свою душеньку... и не спал.

   - И не спал?

   - Ей же-то... сударь, и не спал; все ездил; такой барин страшной - как закричит - боже упаси! Ты, говорит, не рассуждай - где ты, говорит, такой родился? А я, сударь, стоял за хозяйское: сами спросите - стоял!

   - А деньги получил?

   - Ничего не получил, сударь. Такой страшной барин...

   - Ну так завтра не езди, слышь? Он, чай, приказывал приезжать?

   - Как же, сударь, приказывал и наказывал! - подтвердил кучер в страхе всего на свете, и страшного барина, и отца, и хозяина.

   - Гей, Митяй!.. Кирюха! - воскликнул извозчик-хозяин к извозчикам-работникам.-Карету поставить в сарай. Срок прошел - деньги за лошадей не заплачены - пусть разочтется, а не то пусть тягается, найдем на него управу... Поставьте ее в сарай!

   Отложили измученных лошадей и свели их в конюшню. Карету обошли кругом, похвалили; потом, дружно ухватившись за дышло, - вкатили ее в отдельный сарай и заперли замком, как вещь конфискованную, которая должна быть сохраняема некоторое время, так сказать, впрок, а потом продана в пользу извозчика Якимова на пополнение справедливой его претензии к бывшему господину Залетаеву.

   Ключ от сарая отдали хозяину, и так как было уже довольно поздно, то все, и хозяин и работники, разошлись провести остальное свободное от дневных трудов время в приличных каждому состоянию публичных учреждениях...

   Двор опустел. Пали непроницаемые сумерки, и в глубине темного сарая в Большой Мещанской улице - увы! сокрылись от глаз блистательного света необыкновенный человек и его великолепная карета, которые еще недавно смущали воображение разных петербургских людей, путешествуя с таинственною целью от одного до другого конца Невского проспекта.

  

  

   В кухмистерскую у Знаменья, где был отличный обед по двадцати копеек с так называемой персоны, хаживал между прочими один человек, по прозванью господин Витушкин. Когда он приходил - это случалось в урочные четыре часа пополудни - за столом уже сидели некоторые постоянные лица - отставной штабс-ротмистр Ноготков, служащий по гражданской части господин Гвоздев и старик неизвестного звания, одетый в синем фраке, прозванный, по одному, впрочем, предположению, учителем. Придя в общую столовую залу, господин Витушкин кланялся постоянным посетителям и, заняв свободное местечко за столом, скромно потуплял глаза и кушал себе на здоровье, не обращая внимания на выходки отставного штабс-ротмистра, который любил потешиться и подтрунить над кем-нибудь из отсутствующих или над присутствующим стариком, иногда и над ним самим, господином Витушкиным. Он, однако, заметил, что другой постоянный посетитель, господин Гвоздев, не позволял себе никаких вольностей или невежливостей в отношении к своим соседям, даже, напротив, был услужлив и вежлив перед всеми, особливо пред стариком, который по своим почтенным летам и кротости обращения действительно заслуживал полной внимательности от благонравного молодого человека: Гвоздев был еще очень молод и, судя по его наружности, видно было, что он, как говорится, тер лямку на белом свете. Господин Витушкин был всегда рассеян, занят чем-то, молча обедал и потом убегал и рыскал по городу, а Гвоздев, может быть тоже занятый, не развлекался, однако, ничем посторонним во время обеда и не забывал подать старику солонку или налить воды в стакан. Таким образом он заслужил особенное внимание старика, который, не будучи, по летам своим, расположен к сердечным излияниям, сказал ему однажды после обеда лаконическое приветствие такого содержания:

   - Молодой человек, вы мне нравитесь!

   - Очень рад, - отвечал Гвоздев.

   Старик, помолчав немного и как будто соображая что-то, продолжал:

   - Я одинок и стар... Если вы расположены ко мне, посетите меня через день после того, в который я не приду сюда обедать.

   Гвоздев изъявил совершенную готовность посетить и посещал его во всякое время. Старик поблагодарил Гвоздева и после того еще с неделю встречался с ним в этой кухмистерской за столом; потом как-то и не пришел. Гвоздев, осведомись об этом у кухмистера, выждал урочное время и отправился в квартиру старика по адресу, который тот ему сообщил. Вот приходит он в первый раз в квартиру старика - лестница чистая, самая квартира была чуть ли не в пятом этаже, над карнизом дома, - у дверей прибита дощечка с именем хозяина. Гвоздев позвонил и, когда ему отворили дверь, спросил старика:

   - Что, у себя господин такой-то?

   - Нет-с, - отвечал неизвестный человек, повидимому слуга.

   - А где он и что с ним - здоров?

   - Нет, умер третьего дня, а нынче утром его похоронили.

   - Очень жаль, - заметил Гвоздев: - покойник был мне приятель и просил меня именно в этот день и в эту пору прийти к нему в квартиру.

   - А вы кто такой, позвольте спросить: как ваша фамилия?

   - Такой-то, Гвоздев, - и проч.

   - Пожалуйте же. Покойник вас помнил, называл своим другом, сказывал, что вы придете в его квартиру, и оставил мне письмо для передачи вам.

   Гвоздев отправился в кабинет покойного. Человек, который ввел его, отпер комод и, вынув толстый конверт с надписью на его имя, вручил ему. Гвоздев поспешил вскрыть конверт и, к величайшему своему изумлению и счастию, - нашел в нем банковых и всяких билетов на баснословные суммы, письмо и форменное завещание покойника, в которых он отказывал все свое имущество скромному, благонравному и благороднейшему молодому человеку, такому-то господину Гвоздеву.

   После этой радостной неожиданности Гвоздев, как и следовало, перестал ходить в кухмистерскую и встречаться с господами Ноготковым и Витушкиным. Он выучился обедать в ресторанах Невского проспекта и женился на столетней, но не менее того настоящей графине с бесчисленными обоего пола душами.

   Этот случай сильно подействовал на бывших застольных товарищей Гвоздева. Отставной штабс-ротмистр Ноготков перестал злословить отсутствующих и остриться над присутствующими. Даже, восчувствовав во всей полноте свою ошибку и потерю, он закутил, а может быть, и решительно запил с горя, да так и обнищал и поселился где-то на Песках, в углу, за два с полтиною в месяц.

   Господин Витушкин, постоянно рассеянный, робкий и дикий, с изумлением узнал об этой истории. Долго он рассуждал о ней, старался взять ее в толк и, наконец, понял, а понял он ее таким образом, что если бывает людям счастие, так должно быть и ему, и что его ждет тоже где-нибудь свое счастие, такого же, впрочем, рода, только надобно уметь поймать это счастие, надобно поставить себя в виду у него, тогда оно и заметит и обратит должное внимание.

   Приключение Гвоздева только оправдало и усилило тайные его надежды... Он еще задолго до этой поры всеми случаями своей жизни был приведен к такому заключению, что должно же быть и для него где-нибудь и какое-нибудь счастие и что оно должно прийти к нему именно путем чрезвычайным, необыкновенным.

   Вот он и стал еще с большею энергиею рыскать по городу, всматриваться во всякие физиономии, участвовать во всяких лотереях, по мере своего скудного состояния, даже отыскивать деньги на улице... Однажды он чуть не поймал свое счастие: в лотерее-аллегри он уж и высмотрел лицо, такое снисходительное и многообещающее, что хотел предложить ему разделить с ним пополам билетец, который был уже взят многообещающим лицом... вдруг билетец был развернут, и перед глазами его засиял маленький нумерочек, на который выпала карета! Он заметил, что выигрыш кареты сильно подействовал на счастливца, и тут новая мысль пришла ему в голову: а что, если поставить себя в виду счастливого обладателя кареты, обратить на себя внимание его маленькими услугами и совершенною преданностью - тогда не выйдет ли такой случай, что признательный человек откажет ему свою карету?

   И стал следить всюду господин Витушкин будущего признательного человека, бегал за ним в театр - там приказал подать ему карету, чем и обратил на себя особое внимание. Потом несколько дней, с любовью и заботливостью акулы, следил за нею во всех ее путешествиях по Невскому и по другим улицам Петербурга. Из-за угла он наблюдал зорким взглядом все ее движения, и, наконец, при последнем возвращении ее в сарай, он сопутствовал спящему Залетаеву, поместившись на запятки.

   За несколько шагов от извозчичьей биржи, где останавливалась карета, господин Витушкин вскочил с своего места и, пробежав несколько шагов в сторону, был свидетелем допроса, учиненного хозяином работнику относительно долгих его путешествий.

   Пока господин Витушкин придумывал, как бы при этом случае обратить на себя решительное внимание Залетаева, его озадачило и ужаснуло приказание извозчика запереть карету с несомненно находящимся в ней господином Залетаевым. Страшные подозрения мелькнули в его уме, когда приказание было исполнено и будущий признательный человек был изъят от его попечительных преследований.

   "Что ж это они думают с ним делать? - спрашивал сам себя господин Витушкин, поглядывая в калитку опустелого двора. - Не хотят ли они его решительно - ограбить?"

   Тут представилась ему трогательная картина спасения человека из рук грабителей, и другая картина - признательности человека, спасенного великодушным избавителем.

   Он кинулся прямо к Борису Семенычу и рассказал ему свои страшные предчувствия, умоляя поспешить сию же минуту, пока еще можно спасти неповинную душу, пока известные душегубцы не совершили своего ужасного намерения. Борис Семеныч решительно не поверил ничему, объявив, что он знает извозчика Якимова, - не такой человек, хотя действительно мошенник и вор, а у него самого спросил чин, имя и фамилию и где живет.

   Господин Витушкин, удовлетворив административной любознательности Бориса Семеныча, доносил ему и требовал от него всякого содействия так настоятельно, что тот решился, наконец, послать Рыловоротова, чтоб он узнал обо всем и учинил расправу.

   Торжествующий в добродетели господин Витушкин появился в сопровождении Рыловоротова и произвел страшную суматоху между извозчиками, объявив ему об открытии злодейского их умысла. Извозчики решительно ничего не понимали, но присутствие Рыловоротова внушало им темные опасения; кучер, возивший Залетаева, спрятался на сеновал, предчувствуя беду неминучую. Рыловоротов сделал распоряжение, чтоб отперли сарай, и когда это было исполнено, все вошли с фонарями.

   Между тем Залетаев после долгого сна очнулся от тумана и суматохи, происходившей вокруг него. Он чувствовал, что карета стоит неподвижно в темном пространстве. С ужасом прижался он в угол кареты, не понимая, не в состоянии понять ничего, кроме одной истины, что он в своей карете ездил-ездил и приехал к совершенной погибели. Вдруг слышит стук и звон ключей - тяжелые двери заскрипели на петлях, и пустое темное пространство наполнилось людьми и осветилось странными тусклыми фонарями.

   Две фигуры остановились у обеих дверец кареты и отворили их. Залетаев обмер и, чувствуя, что уже никоим образом нельзя ему скользнуть ни туда, ни сюда, скорчил гримасу - что-то вроде улыбки, которая усиливалась выразить, что все это - ничего, только пришли в гости некоторые люди, что все это понимается за обыкновенную административную меру и, конечно, почему ж не дать надлежащих объяснений?

   Взглянув в ту и другую сторону, Залетаев с ужасом подался в уголок кареты. Два странные, таинственные лица смотрели на него пронзительными глазами: одно лицо - грозный, неумолимый Рыловоротов, другое - человечек на пружинах, услужливый, кланяющийся человечек.

   - Г-м! Так и есть! Здесь! - произнес Рыловоротов, глядя в карету с строжайшею проницательностью.

   - Здесь, здесь! - произнес господин Витушкин, глядя укоризненно на изумленного извозчика Якимова.

   - Здесь! - повторили извозчики с недоумением.

   - Не беспокойтесь, господа, я, точно, здесь... я сию минуту... что ж, я на все... - проговорил Залетаев тихим голосом, в котором выражалась безответная покорность своему жребию.

   - Да как же вы сюда попали? - спросил один из извозчиков.

   - Спал - уснул! - отвечал Залетаев с отчаянным вздохом.

   - А, вы уснули - только-то и есть? - заметил Рыловоротов. - Ну, так сами ведайтесь, ваше благородие, с извозчиками. Прощения просим.

   Залетаев робко вышел из кареты и изумился, что его все еще "не хватают".

   - Осмелюсь вам доложить, - объяснил человечек на пружинах, сгибаясь перед Залетаевым в глубочайшее почтение: - я думал, что вас злонамеренно заперли здесь, и потому принял меры...

   - Так что ж... неужели - и ничего? И только всего? - робко спросил Залетаев, начиная догадываться, в чем дело.

   - Больше ничего! - подтвердил человечек.

   Залетаев ожил и вдруг переродился. Точно гора у него с плеч свалилась, так ему легко стало, когда он вышел из кареты.

   - Якимов, приятель! - обратился он к извозчику-хозяину.

   - Что вашей милости угодно?

   - Я больше не езжу в карете!

   - Доброе дело. Уж и счетец знатный составился у меня.

   - Продай карету и получи свое. Еще прибавлю - только продай, будь она проклята - карета.

   - А что-с? - спросил извозчик.

   - Да ничего, неудобна! Продай, пожалуйста, скорее, уж я в нее ни за что!

   Господин Витушкин, прислушавшись к этому разговору, тихонько скользнул из толпы и потом побежал по Большой Мещанской. Дрожь его пробивала, и скука взяла его смертельная.

   "И не откажет! - думал он. - Вот уж другой случай, что мне не отказывают. Да что ж бы это значило такое? Разве я хуже Гвоздева, что Гвоздеву отказывают, а мне не отказывают?.. Да... и не откажет!.."

  

  

  

  

   Яков Петрович Бутков - писатель-самоучка, один из типичных представителей разночинской интеллигенции 40-50-х годов, с огромными трудностями завоевывавшей возможность работы в области литературы. Бутков - выходец из мещан Саратовской губернии (год его рождения неизвестен). Никакого систематического образования он получить не мог. Бутков является одним из представителей плеяды русских писателей-самородков. С большими трудностями, отчасти пешком, он перебрался в Петербург, где вел полунищую жизнь. Литературное дарование Буткова вскоре было замечено, и он получил работу в "Отечественных записках" Краевского. Белинский в своих письмах с негодованием писал о тех притеснениях и жестокой эксплоатации, которой подвергал Буткова его "благодетель" Краевский. "Краевский оказал ему (Буткову. - Я. М.) великую услугу, - иронически писал Белинский в письме к В. П. Боткину в ноябре 1847 г.: - на деньги общества посетителей бедных он выкупил его от мещанского общества и тем избавил от рекрутства. Таким образом, помогши ему чужими деньгами, он решил заставить его расплатиться с собой с лихвою, завалил его работою, а бедняк уже не раз приходил к Некрасову жаловаться на желтого паука, высасывающего из него кровь" (Белинский, Письма, т. III, 1914, стр. 282).

   Наибольшей известностью пользовались повести и рассказы Буткова, объединенные в книге "Петербургские вершины" (две части, 1845 и 1846 гг.) и вызвавшие сочувственные отзывы Белинского. Вслед за этими повестями Бутков напечатал ряд других - "Горюн" (1847), "Кредиторы, любовь и заглавия. Очерки петербургской жизни" (1847), "Новый год. Вчерашняя история" (1848), "Темный человек" (1848), "Невский проспект или Путешествия Нестора Залетаева" (1848) и др. В своих произведениях Бутков с огромным сочувствием рисует отчаянное положение и быт "маленьких людей", чиновников и разночинцев, иногда поднимаясь до острого обличения социальных противоречий между "верхами" и "низами".

   Тягчайшие условия, в которых жил и работал Бутков, заваленный работой ради куска хлеба (даже в период своего наибольшего успеха он ютился то в углу, то в нищей каморке и не мог снять себе квартиры), не позволили в достаточной мере развиться его дарованию. К этому прибавлялись и преследования цензуры, неоднократно запрещавшей его повести за "либерализм". Творческая активность писателя с годами ослабевала. Бутков умер в 1856 г.

  

  

  

   Печатается по тексту "Отечественных записок", 1848, т. LX. Стр. 592.

   Маркер - служитель при бильярде, на обязанности которого лежало ведение счета очкам во время игры.

   Повытчик - столоначальник.

   Беллона - богиня войны у древних римлян.

   Меркурий - в греческой мифологии - бог торговли и дорог.

   Мемфис - древняя столица Нижнего Египта. Рамзес - египетский фараон.

   ...роль нового известного графа Монте-Кристо...- Граф Монте-Кристо - герой одноименного романа Александра Дюма (1803-1870), наполненного множеством невероятных приключений.

   Бруни, Ф. А. (1799-1875) - русский живописец, академик. Брюллов, К. П. (1799-1852) - знаменитый русский художник.

   Орфей - греческий мифический поэт и музыкант, покорявший своей игрой не только диких зверей, но и неодушевленную природу.

   Северная Пальмира - так иносказательно называли Петербург. Пальмира - древний город (город пальм) в оазисе Сирийской пустыни, был столицей обширного царства, вступившего в соперничество с Римом, славился роскошью и богатством.

   Борей - северо-восточный ветер у древних греков.