--------------------------------
Умирал важный, старый сановник, большой барин, любивший жизнь. Умирать
ему было трудно: в Бога он не верил, зачем умирает - не понимал, и ужасался
ужасом безумным. Было страшно смотреть на него, как он мучился.
Позади умирающего сановника была большая, богатая, интересная жизнь, в
которой не оставались праздными сердце и мысль и получали свое
удовлетворение. И устали сердце и мысль, устало все пожившее, тихо
холодеющее тело. Глаза устали смотреть даже на прекрасное - насытилось
зрение; и ухо стало слышать, и сама радость сделалась тяжелою для
утомленного сердца. И пока был сановник на ногах, о смерти он помышлял даже
с некоторым удовольствием: отдохну, по крайней мере, - думал он; перестанут
целовать, уважать и ходить с докладами, - думал он с удовольствием. Да,
думал... а вот когда свалился он на смертный одр, то стало невыносимо
больно и ужасно до последнего ужаса.
Хотелось пожить еще, - хоть немного, хоть до будущего понедельника
или, еще лучше, до среды или до четверга. Однако настоящего дня, в который
он умер, он так и не узнал, хотя их всего только семь в неделе:
понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота и воскресенье.
Тут-то, в этот самый неизвестный день, и пришел к сановнику черт,
обыкновенный черт, каких много. В дом он вошел под видом священника, ладана
и свечей, но умершему предстал во всей своей святой правде. Сановник сразу
догадался, что черт пришел неспроста, и обрадовался: раз существует черт,
то смерти настоящей нет, а есть какое-то бессмертие. В крайнем же случае,
если нет бессмертия, то можно продлить и эту жизнь, продав душу на выгодных
условиях. Это было очевидно, а от испуга совсем ясно.
Но черт имел вид усталый и недовольный, долго не начинал разговора и
оглядывался брезгливо и кисло, как будто не туда попал. Это обеспокоило
сановника, и он поскорее предложил черту сесть; но, и усевшись, черт
продолжал глядеть все так же кисло и молчал.
"Вот они какие, - думал сановник, потихоньку разглядывая чуждое, более
чем иностранное лицо посетителя. - Ну и противная же харя, Господи! Я
думаю, что и там он не считается красивым".
А вслух сказал:
- А я вас не таким представлял.
- Что? - недовольно спросил черт и кисло сморщился.
- Не таким вас представлял.
- Пустяки.
Ему все это говорили при первом знакомстве, и надоело слышать одно и
то же. А сановник думал: "Не предлагать же ему чаю или вина, - у него и
пасть такая, что пить он не может".
- Вот вы и умерли... - начал черт лениво и скучно.
- Ну что вы! - возмутился и испугался сановник. - Я вовсе еще не
умирал.
- Другому скажите, - равнодушно огрызнулся черт и продолжал: - Вот вы
и умерли... так что же нам теперь делать? Дело серьезное, и вообще надо же
этот вопрос решить.
- Но неужели это - правда: я уже умер? - ужасался сановник. - Ведь мы
же... разговариваем.
- Ну, а когда вы едете на ревизию, вы сразу попадаете в вагон? Вы еще
сидите на станции.
- Так, значит, это - станция.
- Ну да. А то что же?
- Понимаю, понимаю. Значит, вот это уже не я. А где же я, то есть мое
тело?
Черт неопределенно мотнул головой:
- Недалеко. Вас сейчас обмывают теплой водой.
Чиновнику стало стыдно; вспомнил некрасивые, жирные складки на
пояснице, и стало еще стыднее. Он знал, что покойников обмывают женщины.
- Глупый обычай, - сказал сановник сердито.
- Ну, уж это - ваше дело, а я тут ни при чем. Но, однако, я попросил
бы вас перейти к вопросу, а то времени мало. Вы очень быстро портитесь.
- В каком смысле? - похолодел сановник. - В... в обыкновенном?
- Ну да. А то в каком же? - с горькой иронией передразнил его черт. -
Мне, извините, ваши вопросы надоели. Извольте выслушать внимательно, что я
вам изложу, - повторять не стану.
И в очень скучных выражениях, тягучим голосом повторяя то, что,
видимо, самому ему надоело до последней степени, черт изложил следующее.
Для старого, важного, уже скончавшегося сановника есть две возможности: или
пойти в окончательную смерть, или же в особенную, несколько странную и даже
подозрительную жизнь, - как он хочет, как он выберет. Если он выберет
первое, - смерть, - то для него наступит вечное небытие, молчание,
пустота...
"Господи, это и есть то самое ужасное, чего я так боялся", - думал
сановник.
- Ненарушимый покой... - продолжал черт, с некоторым любопытством
разглядывая незнакомый потолок. - Вы исчезнете бесследно, ваше
существование прекратится абсолютно, вы никогда не будете говорить, думать,
желать, испытывать боль или радость, никогда больше не произнесете "я", -
вы исчезнете, погаснете, прекратитесь, понимаете, станете ничто...
- Нет, нет, не хочу! - крикнул сановник.
- Но зато покой, - наставительно сказал черт. - Это, знаете, тоже
чего-нибудь стоит. Уж такой покой, что лучше придумать нельзя, сколько ни
думайте.
- Не хочу покоя, - решительно сказал сановник, а усталость отозвалась
в мертвом сердце мертвою мольбою: "Дайте покоя, покоя, покоя".
Черт пожал волосатыми плечами и утомленно продолжал, как приказчик в
модном магазине к концу бойкого торгового дня:
- Но, с другой стороны, я имею вам предложить вечную жизнь...
- Вечную?
- Ну да. В аду. Ну, конечно, это не совсем то, чего бы вам хотелось,
но тоже жизнь. У вас будут кое-какие развлечения, интересные знакомства,
разговоры... а главное, вы сохраните навеки ваше "я". Вы будете жить вечно.
- И страдать? - пугливо спросил человек.
- Но что такое страдание? - брезгливо сморщился черт. - Это страшно,
пока не привыкнешь. И я должен вам заметить, что если у нас и жалуются на
что-нибудь, так именно на привычку.
- А у вас много народу?
Черт покосился:
- Есть-таки. Да, на привычку. На этой почве, знаете ли у нас недавно
вышли крупные беспорядки: требовали новых мучений. А где их взять? Кричат:
шаблон, рутина...
- Ужасно глупо! - сказал сановник.
- Да, докажите-ка им. По счастью, наш...
Черт почтительно привстал и сделал подлое лицо; такое же лицо, на
всякий случай, сделал и сановник.
- Наш маэстро предложил грешникам: пожалуйста, мучайте себя сами.
Пожалуйста!
- Самоуправление, так сказать, - отозвался сановник с иронией.
Черт сел и засмеялся:
- Теперь они придумывают. Ну так как же, дорогой мой? Надо решать.
Сановник задумался и, уже веря черту как родному брату, несмотря на
его гнусную рожу, нерешительно спросил:
- А как бы вы посоветовали?
Черт нахмурился:
- Нет, это вы оставьте. Я тут ни при чем.
- Ну так я не хочу в ад!
- Ну и не надо. Распишитесь.
Черт положил перед сановником бумажку, довольно грязную, больше
похожую на носовой платок, чем на такой важный документ.
- Вот тут, - показал он когтем. - Нет, нет, не там, это - если хотите
в ад. А смерть вот здесь.
Сановник подержал перо и со вздохом положил.
- Вам легко, - сказал он укоризненно. - А каково мне? Скажите,
пожалуйста, у вас чем мучат главным образом? Огнем?
- Да, и огнем, - равнодушно ответил черт. - У нас есть праздники.
- Да что вы! - обрадовался сановник.
- Да. По воскресеньям и табельным дням полный отдых; в субботу, - черт
продолжительно зевнул, - занятия только от десяти до двенадцати.
- Так, так. Ну, а Рождество и вообще?..
- На Рождество и на Пасху по три дня свободных, да вот еще летом
каникулы на месяц.
- Фу-ты! - радовался сановник. - Это даже гуманно. Вот не ожидал! Ну,
а если... в крайнем, конечно, случае... подать рапорт о болезни?
Черт пристально посмотрел на сановника и сказал:
- Пустяки.
Сановнику сделалось стыдно; застыдился слегка и черт. Вздохнул и
заволок глаза. Вообще видно было, что либо он не доспал сегодня, либо все
это смертельно ему надоело: умирающие сановники, небытие, вечная жизнь. На
правой ноге к шерсти пристал кусочек сухой грязи.
"Откуда это? - подумал сановник. - И почиститься лень".
- Так. Значит, небытие, - задумчиво сказал человек.
- Небытие, - как эхо, не открывая глаз, отозвался черт.
- Или вечная жизнь.
- Или вечная жизнь.
Долго думал умерший. Там уже и панихиду отслужили, а он все думал. И
те, кто видели на подушке его необыкновенно строгое, серьезное лицо, никак
не предполагали, что за странные сны развеваются под холодным черепом. И
черта не видели. Курился, растворяясь, последний ладан, пахло притушенными
восковыми свечами и еще чем-то как будто пахло.
- Вечная жизнь, - не открывая глаз, задумчиво повторил черт. - Объясни
ему получше, что значит вечная жизнь; ты плохо, говорит, объясняешь, - а
разве он, дурак, когда-нибудь поймет...
- Это вы про меня? - с надеждой спросил сановник.
- Так, вообще. Мое дело маленькое, но как посмотришь на все на это...
Черт уныло замотал головой. Сановник также в знак сочувствия покачал
головой и сказал:
- Вы, видимо, не удовлетворены, и если я, с своей стороны...
- Прошу вас не касаться моей личной жизни, - вспылил черт, - и вообще,
скажите, пожалуйста, кто из нас черт: вы или я? Вас спрашивают, вы и
отвечайте: жизнь или смерть?
И опять думал сановник. И все не знал, на что ему решиться. И оттого
ли, что мозг его портился с каждой секундой, или от природной слабости,
стал он склоняться на сторону вечной жизни. "Что такое страдание? - думал
он. - Разве не страданием была вся его жизнь, а как хорошо было жить. Не
страдания страшны, а страшно то, пожалуй, что сердце их не вмещает. Не
вмещает их сердце и просит покоя, покоя, покоя..."
...В это время его уже везли на кладбище. И как раз около
департамента, где он начальствовал, служили панихиду. Шел дождь, и все были
под зонтиками, стекала с зонтиков вода и поливала мостовую. Блестела
мостовая, а по лужам молчаливо топорщилась рябь, - был ветер при дожде.
"Но не вмещает сердце и радости, - думал сановник, уже склоняясь на
сторону небытия, - устает оно от радости и просит покоя, покоя, покоя. У
меня ли одного такое тесное сердце, или же так и всем на роду написано, но
только устал я, ах, как я устал". И вспомнил он недавний случай. Это было
еще до болезни. И собрались у него гости, и было почетно, весело и
дружелюбно. Очень много смеялись, а особенно он, - раз даже до слез
рассмеялся. И не успел он тогда про себя подумать: "Какой я счастливый", -
как вдруг потянуло его в одиночество. И не в кабинет и не в спальню, а в
самое одинокое место, - вот и спрятался он в то место, куда ходят только по
нужде, спрятался как мальчик, избегающий наказания. И провел он в одиноком
месте несколько минут, почти не дыша от усталости, предавая смерти дух и
тело, общаясь с нею в молчании таком угрюмом, каким молчат только в гробу.
- А ведь надо поторопиться, - сказал черт угрюмо. - Скоро и конец.
Лучше бы он и не говорил этого слова: конец. Совсем было отдался
сановник смерти, а при этом слове воспрянула жизнь и завопила, требуя
продолжения. И так все стало непонятно, так трудно для решения, что
положился сановник на судьбу.
- Можно подписать с закрытыми глазами? - боязливо спросил он черта.
Черт искоса поглядел на него, качнул головой и сказал:
- Пустяки.
Но, должно быть, надоело ему возиться, - подумал, повздыхал и снова
разложил перед сановником смятую бумажку, больше похожую на носовой платок,
чем на такой важный документ. Сановник взял перо, стряхнул чернила раз,
другой, закрыл глаза, нащупал пальцем место и... Но в последний момент,
когда уже делал росчерк, не вытерпел и взглянул одним глазом. И крикнул,
отшвырнув перо:
- Ах, что же я наделал!
Как эхо, ответил ему черт:
- Ах!
И заахали стены и потолок, стали сдвигаться, ахая. И захохотал черт,
уходя. И, чем дальше он уходил, тем шире становился его хохот, терял
раздельность, раскатывался страшно.
...В это время сановника уже зарывали. Мокрые, слипшиеся комья тяжело
грохались о крышку, и казалось, что гроб совсем пуст, и в нем нет никого,
даже и покойника, - так широки и гулки были звуки.
23 апреля 1911 г.