Унсет Сигрид - Кристин, дочь Лавранса. Венец

схильд. Она наложила кашу из котла в две большие деревянные чашки и подала одну из них Кристин. Девушка приняла ее. - Неси ее в горницу! А ты, Ульв, возьми другую. Поставьте их на стол; так или иначе, а ужинать надо!

  

  Кристин и Ульв вышли, неся чашки. Фру Осхильд сказала двум оставшимся:

  

  - Идите и вы, нечего вам тут стоять и лаяться!

  

  - Лучше нам с Элиной договориться друг с другом до конца теперь же, - сказал Эрленд.

  

  Фру Осхильд ничего на это не ответила и ушла.

  

  В горнице Кристин накрыла на стол и принесла из погреба пива. Она сидела на внешней скамейке, прямая, как свеча, со спокойным лицом, - но ничего не ела. Ни у Бьёрна, ни у слуг Эрленда тоже не было особенной охоты есть. Ели только работник Бьёрна и тот слуга, что приехал с Элиной. Фру Осхильд села к столу и поела немного каши. Никто не говорил ни слова.

  

  Спустя долгое время вошла Элина - одна. Фру Осхильд указала ей место между собою и Кристин; Элина села и начала есть. Время от времени по лицу ее пробегала затаенная усмешка, и она косилась в сторону Кристин.

  

  Немного спустя фру Осхильд прошла в поварню. Огонь в очаге почти уже догорел. Эрленд сидел около, на табурете, согнувшись и уронив голову на руки.

  

  Фру Осхильд подошла и положила руку ему на плечо. - Господи прости, Эрленд, как ты довел до этого?..

  

  Эрленд поднял голову; лицо его было обезображено страданием.

  

  - Она беременна, - сказал он и закрыл глаза.

  

  Лицо фру Осхильд вспыхнуло, и она крепко стиснула его плечо.

  

  - Которая из двух? - грубо и презрительно спросила она.

  

  - Но это не мой ребенок, - сказал Эрленд по-прежнему угасшим голосом. - Да ты, конечно, не поверишь мне - наверное, никто не поверит... - И он снова поник.

  

  Фру Осхильд присела на край очага перед Эрлендом.

  

  - Постарайся взять себя в руки, Эрленд! Не так-то легко поверить тебе в этом деле! Клянешься ли ты, что это не твой ребенок?

  

  Эрленд поднял к пей свое измученное лицо.

  

  - Как Бог свят, как я нуждаюсь в его милосердии... как я надеюсь... надеюсь, что Бог утешил мою мать на небесах за все ее страдания на земле, - я не трогал Элины с тех пор, как увидел Кристин в первый раз! - Он громко выкрикнул эти слова, так что фру Осхильд зашикала на него.

  

  - Тогда, мне кажется, это не такое уж большое несчастье. Ты должен узнать, кто отец, и заплатить ему за брак с нею.

  

  - Я думаю, что Гиссюр, сын Арифинна, мой управитель в Хюсабю, - устало сказал Эрленд. Мы говорили с ним об этом прошлой осенью - и позже тоже... Ведь смерть Сигюрда ожидалась уже давно. Он соглашался взять ее в жены, когда она овдовеет, если я дам ей приличное приданое...

  

  - Ну и что же? - сказала фру Осхильд.

  

  - Но она отказывается и клянется, что не хочет его в мужья. Она хочет указать на меня, как на отца ребенка. И если даже я поклянусь, что это не правда, то разве, по-твоему, не подумают, что я даю ложную клятву?..

  

  - Ты должен суметь отговорить ее от этого, - сказала фру Осхильд. - Теперь у тебя нет другого выхода, как ехать с ней завтра же в Хюсабю. И там ты должен проявить всю свою твердость и решимость и устроить этот брак твоего управителя с Элиной!

  

  - Да, - сказал Эрленд и, уронив голову на руки, громко зарыдал:

  

  - Разве ты не понимаешь, тетя?.. Что, по-твоему, подумает Кристин?

  

  Эрленд ночевал в поварне вместе со слугами. В горнице спала Кристин в одной постели с фру Осхильд, а Элина на другой кровати. Бьёрн ушел во двор и улегся в конюшне.

  

  На другое утро Кристин пошла вместе с фру Осхильд в хлев. Потом Осхильд отправилась в поварню, чтобы приготовить завтрак, а Кристин принесла молоко в горницу.

  

  На столе горела свеча. Элина была уже одета и сидела на краю своей кровати. Кристин тихо поздоровалась с нею, принесла миску и стала процеживать в нее молоко.

  

  - Не дашь ли ты мне попить молока? - попросила Элина. Кристин взяла деревянный ковшик и протянула его Элине; та жадно начала пить, глядя на Кристин через край ковша.

  

  - Так ты и есть та самая Кристин, дочь Лавранса, которая отняла у меня дружбу Эрленда? - сказала она, отдавая ковшик назад.

  

  - Вы сами знаете, было ли что отнимать, - отвечала молодая женщина.

  

  Элина закусила тубу.

  

  - А что ты сделаешь, если надоешь Эрленду и он в один прекрасный день предложит тебе выйти замуж за своего работника? Ты и тогда исполнишь его желание?

  

  Кристин не ответила, тогда Элина засмеялась и сказала:

  

  - Я думаю, ты теперь исполняешь все его желания. Как ты думаешь, Кристин... Не разыграть ли нам в кости нашего мужа - нам, двум любовницам Эрленда, сына Никулауса? - Не получив ответа, она снова засмеялась и сказала:

  

  - Или ты так проста, что станешь отрицать, что ты любовница?

  

  - Перед тобою мне не пристало лгать, - сказала Кристин.

  

  - Да это тебе не очень, бы и помогло, - отвечала Элина прежним тоном. - Я знаю молодца! Воображаю, каким петухом налетел он на тебя во второе же ваше свидание. Жалко мне тебя, красивое ты дитя!..

  

  Щеки Кристин побелели. Ей стало противно до тошноты, и она сказала:

  

  - Я не хочу говорить с тобою...

  

  - Думаешь, он поступит с тобою лучше, чем со мною? - продолжала Элина. Тогда Кристин резко ответила:

  

  - Уж я не стану жаловаться на Эрленда, как бы он ни поступил. Сама я вступила на опасную тропинку - и не буду сетовать и жаловаться, если она приведет к обрыву.

  

  Элина помолчала немного. Потом сказала неуверенным голосом, с зардевшимся лицом:

  

  - Я тоже была девушкой, Кристин, когда он взял меня, хотя семь лет называлась женою старого мужа. Но едва ли ты можешь понять, что это была за ужасная жизнь!

  

  Кристин задрожала всем телом. Элина глядела на нее. Затем достала из своего дорожного ларца, стоявшего около нее на ступеньке кровати, небольшой рог. Сломав печать на нем, она тихо сказала:

  

  - Ты молода, а я уже старуха, Кристин. Я знаю, что бесполезно бороться с тобою, теперь настало твое время! Не хочешь ли выпить со мною, Кристин?

  

  Кристин не шевельнулась. Тогда Элина поднесла рог к губам. Кристин заметила, что она не пила. Элина сказала:

  

  - Такую-то честь ты можешь оказать мне, чтобы выпить за мое здоровье... и обещать, что не будешь злой мачехой для моих детей?

  

  Кристин взяла рог. В это мгновение Эрленд открыл дверь. Он постоял немного, глядя то на одну, то на другую женщину.

  

  - Что это значит? - спросил он.

  

  И Кристин ответила; голос ее звучал пронзительно и дико:

  

  - Мы пьем за здоровье друг друга - мы, твои любовницы.

  

  Он схватил Кристин за руку и отнял у нее рог.

  

  - Молчи, - грубо сказал он. - Тебе нечего пить с нею!

  

  - Почему бы нет? - сказала Кристин тем же тоном. - Она была такою же чистой, как и я, когда ты соблазнил ее!..

  

  - Это она повторяла так часто, что, пожалуй, и сама тому поверила, - сказал Эрленд. - Помнишь, как ты заставила меня идти к Сигюрду с этой сказкой, а тот призвал свидетелей, подтвердивших, что он еще до того застал тебя с другим мужчиной?

  

  Кристин отвернулась, бледная от отвращения. Элина густо покраснела: потом вызывающе сказала:

  

  - Все же она, полагаю, не станет прокаженной, если выпьет со мною!

  

  Эрленд гневно повернулся к Элине - и вдруг лицо его вытянулось и застыло; он охнул от ужаса.

  

  - Господи Иисусе! - еле слышно произнес он. И схватил Элину за руку.

  

  - Пей же тогда за нее! - сказал он жестоким и дрожащим голосом. - Пей сперва ты, тогда она выпьет с тобой!

  

  Элина со стоном вырвалась от него. Пятясь, стала она отступать в глубь горницы. Эрленд следовал за нею.

  

  - Пей! - сказал Эрленд. Он шел за Элиной, держа в руке кинжал, который выхватил из-за пояса. - Пей же напиток, который ты приготовила для Кристин!.. - схватил Элину за руку, подтащил к столу и насильно нагнул над рогом.

  

  Элина вскрикнула и закрыла лицо рукой.

  

  Эрленд отпустил ее и остановился дрожа.

  

  - Я жила как в аду с Сигюрдом, - закричала она. - Ты, ты обещал... Но ты поступил со мною еще хуже, Эрленд!

  

  Тогда Кристин выступила вперед и схватила рог.

  

  - Одна из нас двоих должна выпить - ты не можешь владеть нами обеими!..

  

  Эрленд отнял у Кристин рог и отшвырнул ее в сторону, так что она свалилась на пол у кровати фру Осхильд. Он силой пытался заставить Элину пить - стал коленом на скамье рядом с нею и, охватив ее голову рукой, старался влить напиток ей в рот.

  

  Она протянула руку над его рукой, схватила со стола кинжал и ударила Эрленда. Удар разодрал на нем одежду и слегка оцарапал кожу. Тогда Элина повернула острие к себе и сейчас же бессильно опустилась, боком на колено Эрленда.

  

  Кристин встала и подошла к ним. Эрленд держал Элину, голова у нее свешивалась назад через его руку. Она почти сейчас же начала хрипеть - захлебываться кровью, которая текла у нее изо рта. Она выплюнула много крови и сказала:

  

  - Для тебя я приготовила... этот напиток... за все твои обманы... когда ты изменял мне...

  

  - Приведи сюда тетку Осхильд, - тихо сказал Эрленд. Кристин стояла неподвижно.

  

  - Она умирает, - сказал Эрленд тем же голосом.

  

  - Тогда ей лучше, чем нам, - проговорила Кристин. Эрленд взглянул на нее, - отчаяние в его глазах смягчило ее. Она вышла из горницы.

  

  - Что случилось? - спросила фру Осхильд, когда Кристин вызвала ее из поварни.

   ~ Мы убили Элину, дочь Орма, - сказала Кристин. - Она умирает...

  

  Фру Осхильд бросилась бежать. Но Элина скончалась, когда она переступала порог.

  

  Фру Осхильд положила мертвую на скамейку, смыла кровь у нее с лица и прикрыла его головным полотняным платком. Эрленд стоял позади тела, прислонясь к стене.

  

  - Знаешь, - сказала фру Осхильд, - хуже этого ничего не могло произойти!

  

  Она подбросила в очаг хвороста и дров; потом сунула туда рог в самую середину и раздула огонь.

  

  - Можешь ты поручиться за своих слуг? - спросила она.

  

  - Думаю, что да - за Ульва и Хафтура... Иона и того, что приехал с Элиной, я мало знаю.

  

  - Ты, конечно, понимаешь, - сказала фру Осхильд, - что если только обнаружится, что вы с Кристин встретились здесь и оставались наедине с Элиной, когда та умерла, то уж лучше бы ты дал Кристин выпить напиток Элины! А если еще заговорят о яде, то люди припомнят и то, в чем меня обвиняли раньше... Есть у нее какие-нибудь родичи или друзья?

  

  - Нет, - глухо сказал Эрленд. - У нее никого не было, кроме меня!

  

  - И все-таки, - продолжала фру Осхильд; - будет трудно скрыть все это и увезти незаметно тело без того, чтобы на тебя не пало самое ужасное подозрение!

  

  - Она должна быть похоронена в освященной земле, - сказал Эрленд, - хотя бы это стоило мне Хюсабю. - Что ты скажешь на это, Кристин?

  

  Кристин кивнула головой.

  

  Фру Осхильд сидела молча. Чем больше она думала, тем невозможнее казалось ей найти какой-нибудь выход. В поварне сидело четверо слуг - если бы даже Эрленду и удалось заплатить им за молчание, если бы все они или хоть кто-нибудь из них, хотя бы слуга Элины, и согласился за деньги уехать из Норвегии, все-таки они никогда не были бы спокойны. А в Йорюндгорде знали, что Кристин была здесь; если Лавранс услышит об этом, то и представить себе нельзя, что он сделает! И потом: как увезти отсюда мертвую? Сейчас нечего было и думать о дороге на запад через горы; оставалась дорога к Рэумсдалу, или через горы в Трондхейм, или же на юг по долине. А если правда выйдет наружу, то все равно никто не поверит, даже если к их словам и отнесутся внешне с доверием.

  

  - Я должна посоветоваться об этом с Бьёрном! - сказала она, поднявшись, и вышла из горницы.

  

  Бьёрн, сын Поннара, выслушал рассказ жены, ни разу не изменившись в лице и не сводя глаз с Эрленда.

  

  - Бьёрн, - в отчаянии сказала Осхильд, - кто-нибудь должен поклясться в том, что видел, как она сама наложила на себя руки!

  

  Глаза Бьёрна стали медленно темнеть, и в них загорелся отблеск какой-то жизни; он взглянул на жену, и губы его скривились в улыбку:

  

  - Ты хочешь сказать, что я должен быть этим человеком?

  

  Фру Осхильд стиснула руки и протянула их к нему:

  

  - Бьёрн, ты сам понимаешь, как это важно для них!

  

  - А ты считаешь, что мое дело все равно уж пропащее? - медленно спросил он. - Или же ты считаешь, что во мне еще сохранилось так много от мужчины, каким я был когда-то, что я посмею принести ложную клятву, чтобы спасти этого юношу от гибели? Я, которого самого медленно топили все эти годы с той поры! Топили, говорю я! - повторил он.

  

  - Ты говоришь это потому, что я состарилась, - прошептала Осхильд.

  

  По горнице резко пронеслось рыдание Кристин. Она забилась было в угол около кровати фру Осхильд и сидела там неподвижная и безмолвная. Но теперь вдруг начала громко плакать. Как будто голос фру Осхильд обнажил ей сердце. Голос этот был полон воспоминаний о сладости любви; казалось, он впервые заставил Кристин полностью осознать, какая любовь была у нее и у Эрленда. Воспоминание о горячем и пылком счастье нахлынуло на нее и смыло все остальное - смыло жестокую ненависть и отчаяние минувшей ночи. Она знала только о своей любви и о воле выдержать все до конца.

  

  Все трое взглянули на нее. Потом господин Бьёрн подошел к ней, взял ее за подбородок и посмотрел ей в глаза:

  

  - Так ты, Кристин, говоришь, что она сделала это сама?

  

  - Все, что вы слышали, правда, до последнего слова, - твердо сказала Кристин. - Мы угрожали ей, пока она это не сделала.

  

  - Она готовила для Кристин более ужасную участь, - сказала Осхильд.

  

  Господин Бьёрн отпустил девушку. Он подошел к телу, поднял его на руки, снес в ту кровать, где Элина спала прошлую ночь и положив лицом к стене, хорошенько покрыл одеялами.

  

  - Иона и того слугу, которого ты мало знаешь, отошли домой в Хюсабю с известием, что Элина едет вместе с тобою на юг. Пусть они едут в обеденное время. Скажи, что женщины спят здесь, пусть они поедят в поварне. А потом переговори с Ульвом и Хафтуром. Грозила она и раньше покончить с собой? Так что ты мог бы представить свидетелей, если об этом будут спрашивать?

  

  - Всякий, кто бывал у меня в усадьбе последние годы, что мы провели там вместе с нею, - устало сказал Эрленд, - может засвидетельствовать, что она грозила лишить себя жизни, а иногда и меня, когда я говорил, что хочу расстаться с нею.

  

  Бьёрн грубо засмеялся:

  

  - Я так и думал. Вечером мы оденем ее в дорожное платье и посадим в сани. Ты сядешь рядом с нею...

  

  Эрленд пошатнулся:

  

  - Я не могу!..

  

  - Бог знает, много ли в тебе останется от мужчины, когда ты еще лет двадцать поживешь своим умом! - сказал Бьёрн. - Ну, а вожжи держать сможешь? Тогда я сяду с ней. Мы будем ехать ночами и по пустынным дорогам, пока не спустимся к Фруну. По такому морозу никто не разберет, как давно она умерла. Мы заедем в странноприимный дом к монахам в Руалстаде. Там мы с тобой засвидетельствуем, что вы поссорились, сидя позади меня в санях. Достоверно известно, что ты не хотел жить с нею после того, как с тебя сняли отлучение, и ты сватался к девушке, равной тебе по происхождению. Ульв и Хафтур должны всю дорогу держаться в стороне, чтобы им в случае надобности можно было поклясться, что Элина была жива, когда они видели ее в последний раз. Ведь на это ты сумеешь их уговорить? У монахов пусть ее положат в гроб, а потом ты сторгуешься со священником о ее погребении и о покаянной епитимье для тебя самого... Да, это не очень красиво! Но ты так все запутал, что лучшего ничего не придумаешь. Не стой же, как беременная баба, .которая того и гляди повалится без чувств! Помоги тебе Бог, парень, ты, верно, никогда еще не испытывал, каково ощущать острие меча под кадыком!

  

  С гор дул ледяной пронзительный ветер - над снежными сугробами взвивался блестящий, как серебро, тонкий дымок в голубом от лунного света воздухе, когда мужчины собрались уезжать.

  

  Две лошади были запряжены гуськом. Эрленд сел в сани вперед. Кристин подошла к нему.

  

  - На этот раз, Эрленд, ты должен постараться послать мне известие, как сошла поездка и что случилось с тобой.

  

  Он сжал ей руку - Кристин показалось, что кровь брызнет из-под ногтей.

  

  - Так ты все еще решаешься держаться меня, Кристин?

  

  - Да, все еще, - сказала она и потом прибавила:

  

  - В этом поступке мы с тобой оба виноваты, я подстрекала тебя, потому что хотела ее смерти.

  

  Фру Осхильд и Кристин долго стояли, глядя им вслед. Сани ныряли вверх и вниз по сугробам. Они скрылись было за ухабом - потом снова показались ниже, на покрытом снегом склоне. Но вот мужчины въехали в тень от высокой скалы и скрылись из виду.

  

  Обе женщины сидели перед очагом, спиной к пустой кровати, из которой фру Осхильд вынесла все одеяла и солому. Они обе чувствовали, что позади них, зияя пустотой, стоит эта кровать.

  

  - Хочешь, переночуем сегодня в поварне? - спросила, между прочим, фру Осхильд.

  

  - Все равно, где бы ни лечь! - сказала Кристин.

  

  Фру Осхильд вышла во двор взглянуть на погоду.

  

  - Да, если ветер разыграется или если настанет оттепель, то им не успеть отъехать далеко, как уже все откроется, - сказала Кристин.

  

  - Здесь, в Хэуге, всегда ветрено, - ответила фру Осхильд. - Нет признаков, что погода переменится.

  

  Они опять уселись, как раньше.

  

  - Ты не должна забывать, - сказала фру Осхильд, - какую участь она готовила вам обоим!

  

  Кристин тихо ответила:

  

  - Я думаю о том, - что, может быть, у меня явилось бы такое же желание, будь я на ее месте!

  

  - Никогда бы ты не захотела, чтобы другой человек стал прокаженным! - с жаром сказала фру Осхильд.

  

  - Помните ли, тетя, вы говорили мне как-то, что хорошо, если человек не решается делать то, что кажется ему некрасивым. Но не так уж хорошо, если он считает что-либо некрасивым потому лишь, что не решается это сделать.

  

  - Ты никогда не решилась бы на это дело, боясь греха, - сказала фру Осхильд.

  

  - Нет, не думаю, - сказала Кристин. - Ведь я уже сделала много такого, о чем раньше думала, что никогда на это не решусь, боясь греха. Но тогда я не понимала, что кто согрешит, должен попирать ногами других.

  

  - Эрленд хотел покончить со своей распутной жизнью еще задолго до того, как повстречал тебя, - с жаром ответила Осхильд. - Уже давно между ними все было кончено.

  

  - Я знаю это, - сказала Кристин. - Но у нее, вероятно, не было причин думать, что намерения Эрленда настолько тверды, что ей не удастся поколебать их.

  

  - Кристин, - просящим и боязливым голосом сказала Осхильд, - ведь ты теперь не бросишь Эрленда? Теперь вам нет иного спасения, как только спасать друг друга!

  

  - Такой совет я вряд ли услышала бы от священника, - сказала Кристин и холодно улыбнулась. - Но я знаю, что не покину Эрленда, даже если бы мне пришлось растоптать ногами родного отца.

  

  Фру Осхильд встала.

  

  - Уж лучше нам чем-нибудь заняться, чем сидеть так, - сказала она. - Вероятно, мы все равно не заснем, если даже и попробуем лечь.

  

  Она достала из клети маслобойку, принесла несколько мисок с молоком, перелила его в маслобойку и приготовилась сбивать масло.

  

  - Дайте лучше мне, - попросила Кристин. - У меня спина помоложе.

  

  Они молча принялись работать; Кристин стояла у двери в клеть и сбивала масло, а Осхильд чесала шерсть у очага. Только уже когда Кристин отцедила воду из маслобойки и начала мять масло, она вдруг спросила старуху:

  

  - Тетя Осхильд, вы никогда не боитесь того дня, когда предстанете перед судом Божьим?

  

  Фру Осхильд поднялась с места, подошла к Кристин и встала перед ней в полосе света:

  

  - Может быть, у меня хватит мужества спросить того, кто создал меня такою, какова я есть, не смилуется ли он надо мной, когда придет час его воли? Потому что я никогда не просила его о милосердии, когда нарушала его заповеди. И никогда не просила я ни Бога, ни человека сбавить мне хотя бы одну полушку с той платы, которая была с меня спрошена в этом мире.

  

  Немного спустя она тихо сказала:

  

  - Мюнану, старшему моему сыну, было в то время двадцать лет. Тогда он был не таким, каким, я знаю, стал теперь. Они, мои дети, не были тогда такими...

  

  Кристин тихо ответила:

  

  - Все-таки господин Бьёрн был с вами каждый день и каждую ночь все эти годы.

  

  - Да, и это у меня было, - сказала Осхильд.

  

  Немного спустя Кристин кончила сбивать масло. Тогда фру Осхильд сказала, что нужно было бы попытаться заснуть.

  

  Лежа в теплой постели, она обняла плечи Кристин одной рукой и прижала молодую голову к своей груди. И вскоре услышала по ровному и тихому дыханию Кристин, что та заснула.

  

  

  

  Мороз все держался. По всему приходу в каждом хлеву жалобно мычала голодная, истощенная недоеданием скотина, страдавшая от холода. Но уже теперь люди сберегали корм, насколько только могли.

  

  В этом году мало кто ездил на Рождество в гости друг к другу; все по большей части сидели дома, каждый в своем углу.

  

  На Рождество мороз стал еще крепче - казалось, каждый новый день был холоднее миновавшего. Жители прихода не могли упомнить такой суровой зимы - и снегу-то больше не выпадало, даже в горах, а тот снег, что выпал ко дню святого Клемента, смерзся и стал твердым, как камень. Солнце сияло с ясного неба, день начал уже прибавляться. По ночам на севере над горными гребнями мерцали сполохи, раскидываясь на полнеба, но они не приносили перемены погоды; иной раз выдавался облачный день, выпадало немного сухого снега, но потом опять наступала ясная погода и с нею жестокий мороз. Логен глухо ворчал н шумел под сковавшими его ледяными сводами.

  

  Кристин каждое утро казалось, что у нее уже больше не хватит сил, что ей не выдержать этого дня до конца. И у нее было такое чувство, что каждый день - поединок между нею и отцом. Как можно им относиться так друг к другу в такое время, когда каждое живое существо по всему приходу, будь то человек или животное, страдает под гнетом единого для всех испытания? Но когда наступал вечер, то оказывалось, что и этот день она выдержала до конца.

  

  Нельзя сказать, чтобы отец был с нею неласков. Они никогда не говорили о том, что разделяло их, но Кристин чувствовала за всем тем, чего Лавранс не говорил, что он непоколебимо твердо решил стоять до конца в своем отказе.

  

  Душа у нее болела, и Кристин страшно не хватало его дружбы. Ей причиняло такую жестокую боль сознание, как много других забот и горестей лежало тяжелым бременем на плечах отца, - а если бы между ними все было по-прежнему, то отец говорил бы с ней об этом. Правда, в Йорюндгорде было лучше, чем в большинстве других мест, но все-таки и у них каждый день и каждый час чувствовался неурожайный год. Прежде, бывало, Лавранс выходил в зимние дни во двор и объезжал своих молодых лошадей, но в этом году он осенью продал их всех на юг Норвегии. И дочери было грустно не слышать звуков его голоса во дворе, не видеть, как отец возится со стройными лохматыми двухлетками в игре, которую он так любил. Конечно, в усадьбе у них не было пусто ни в клетях, ни в амбарах, ни в закромах после прошлогоднего урожая, но зато в Йорюндгорд приходило с просьбами о помощи много народу - купить или просто выпросить - и никто не уходил с пустыми руками.

  

  Однажды поздно вечером к ним пришел на лыжах какой-то рослый старик, одетый в меха. Лавранс беседовал с ним во дворе, а Халвдан вынес ему поесть в старую горницу. Никто из домашних, видевших его, не знал, кто это такой, - пожалуй, это был один из тех, кто скрывается в горах; быть может, Лавранс встречался с ним там. Но отец ничего не рассказывал об этом посещении, молчал и Халвдан.

  

  Но как-то вечером пришел человек, с которым Лавранс, сын Бьёргюльфа, был не в ладах в течение многих лет. Лавранс прошел с ним в амбар. Вернувшись в горницу, он сказал:

  

  - Все то и дело просят у меня помощи. Но здесь, в моем собственном доме, вы все против меня. И ты тоже, жена! - сердито сказал он Рагнфрид.

  

  Тогда мать, вспыхнув, бросила Кристин:

  

  - Слышишь, что твой отец говорит мне? Но я не против тебя, Лавранс. Ведь и ты тоже знаешь, Кристин, что произошло поздней осенью на юге, в Руалстаде, когда он спускался вниз по долине еще с одним блудником, своим родственником из Хэугa, - она лишила себя жизни, несчастная женщина, которую он соблазнил и разлучил со всеми ее родными!

  

  Жестко и сурово ответила Кристин:

  

  - Я вижу, что вы столь же осуждаете его за те годы, когда он старался освободиться от греха, как и за те, когда он жил во грехе!

  

  - Иисус, Мария! - взмолилась Рагнфрид, всплеснув руками. - Что с тобой сталось? Неужели даже это не заставляет тебя переменить свое решение?

  

  - Нет, - сказала Кристин, - я не переменила решения.

  

  Тут Лавранс поднял на нее взгляд со скамьи, на которой он сидел около Ульвхильд.

  

  - Я тоже, Кристин, - глухо сказал он.

  

  Но в глубине души Кристин знала, что до некоторой степени она переменила - если не решение, то взгляд на вещи. Она получила известие о том, как прошла эта страшная поездка. Все сошло легче, чем можно было ожидать. Ножевая рана, полученная Эрлендом в грудь, разболелась, - от того ли, что его прохватило морозом, или от чего другого; но только Эрленду пришлось пролежать некоторое время больным в странноприимном доме в Руалстаде. Бьёрн ухаживал там за ним в эти дни. Но то, что Эрленд был ранен, легче объяснило все остальное, и рассказу о происшедшем поверили. Когда Эрленд смог поехать дальше, он повез мертвую Элину в гробу до самого Осло. Там он с помощью отца Иона получил разрешение купить для тела Элины место на кладбище разрушенной церкви святого Никулауса, а потом исповедался у самого епископа в Осло, который наложил на него епитимью - ехать в Шверин к "святой крови" <"Святая кровь" - якобы капли кропи распятого Христа, хранившиеся и монастыре и Шверине (Северная Германия) и особенно почитавшаяся скандинавскими пилигримами.>. Сейчас Эрленда уже не было в Норвегии.

  

  Кристин же не могла пойти на богомолье ни в какие края, чтобы получить отпущение грехов. На ее долю выпало сидеть дома, ждать и думать, стараясь выдержать в борьбе с родителями. Какой-то странный, по-зимнему холодный свет пролился теперь на все ее воспоминания о встречах с Эрлендом. Она думала о его безудержности в любви и в горе, и у нее родилась мысль, что если бы она тоже могла примешать все события в жизни так же горячо к сердцу и так же очертя голову действовать, то, может быть, впоследствии все это казалось бы ей менее значительным и было бы не так тяжело. Случалось, она думала - быть может, Эрленд откажется от нее! Ей казалось, что у нее всегда был какой-то страх перед тем, что если борьба станет слишком трудной для них, то Эрленд откажется от нее. Но она не хотела отступиться от него, пока он сам не освободит ее от всех клятв и обещаний.

  

  Так проходила зима. И Кристин не могла уже больше обманывать себя и должна была признать, что теперь для них всех надвигается самое жестокое испытание, потому что Ульвхильд недолго уже осталось жить. И, горько скорбя о сестре, она с ужасом видела, что ее собственная душа действительно совращена и источена грехом. Потому что, видя умирающего ребенка и несказанное горе родителей, она все-таки думала об одном: "Если Ульвхильд умрет, то как я смогу тогда по-прежнему глядеть на отца и не броситься перед ним на колени, не признаться ему во всем и не попросить его простить меня и поступить со мною как он хочет?.."

  

  Давно уже наступил пост. Люди резали мелкий скот, который раньше надеялись было спасти. Иначе скотина все равно бы пала. А само население болело от рыбной пищи с редкой добавкой скверной мучной. Отец Эйрик разрешил всему приходу пить молоко во время поста. Но мало у кого нашлась хоть капля молока!

  

  Ульвхильд лежала в постели. Она одна лежала в кровати сестер, и каждую ночь кто-нибудь бодрствовал около нее. Случалось, что отец и Кристин сидели около больной вдвоем. В одну из таких ночей Лавранс сказал дочери:

  

  - Помнишь, что отец Эдвин сказал о судьбе Ульвхильд? Я тогда уже подумал, что, может быть, он подразумевал именно это! Но тогда я отогнал от себя эту мысль.

  

  В такие ночи Лавранс иногда рассказывал то об одном, то о другом. Кристин сидела, бледная от отчаяния, понимая, что за всеми этими словами отца скрывается безмолвная мольба.

  

  Раз как-то Лавранс ушел с Колбейном из дому, чтобы проведать медвежью берлогу в поросших лесом горах к северу от усадьбы. Они вернулись домой с медведицей в санях, а у Лавранса за пазухой сидел живой медвежонок. Он показал его Ульвхильд, и это немного позабавило ее. Но Рагнфрид сказала, что теперь не время заводить такого зверя; что, собственно, Лавранс собирается с ним делать?

  

  - Я хочу выкормить его, а потом привяжу у терема дочерей, - сказал Лавранс с жестким смехом.

  

  Но трудно было доставать для медвежонка цельное молоко, которым его надо было поить, и поэтому Лавранс убил его через несколько дней.

  

  Солнце припекало уже так сильно, что в полдень иногда начинало капать с крыш. Синицы цеплялись за бревенчатые стены, лазили по освещенной солнцем стороне и звонко долбили но дереву клювами, отыскивая спящих в пазах между бревнами мух. На окрестных полях сверкал твердый и блестящий, как серебро, снег.

  

  Наконец однажды вечером тучи стали заволакивать месяц. Утром жители Йорюндгорда проснулись и увидели густой снегопад, сквозь который ничего нельзя было разглядеть.

  

  В этот день все поняли, что Ульвхильд умирает.

  

  Все домочадцы собрались, пришел и отец Эйрик. В горнице горело много свечей. Ранним вечером Ульвхильд тихо и спокойно угасла в объятиях матеря.

  

  Рагнфрид перенесла это легче, чем кто-нибудь мог ожидать. Родители сидели рядом; оба беззвучно плакали. Плакали все, кто был в горнице. Когда Кристин подошла к отцу, тот обнял ее за плечи. Почувствовав, что она вся дрожит и трепещет, он прижал ее к своей груди. Но ей показалось, что у него должно быть такое чувство, будто она отошла от него еще дальше, чем мертвая малютка, лежавшая в постели.

  

  Кристин не понимала, как это случилось, что она выдержала. Она сама едва ли помнила, ради чего она смогла выдержать; но, оцепеневшая, немая от боли, она все же пересилила себя и не упала к ногам отца,

  

  ...И вот подняли несколько досок в церковном полу перед алтарем святого Томаса и под ними, в крепкой, как камень земле, вырубили могилку для Ульвхильд, дочери Лавранса.

  

  Тихо падал снег все те дни, когда ребенок лежал на смертной соломе; снег шел и тогда, когда Ульвхильд хоронили и продолжал идти почти беспрестанно еще целый месяц.

  

  Людям, с нетерпением ждавшим перемен с приходом весны, казалось, что она никогда не придет. Дни стали длинными и светлыми, и долина лежала, окутанная дымкой от тающего снега, пока в небе сияло солнце. Но воздух был холоден, и теплу еще не хватало силы. Ночью жестоко подмораживало - лед на реке трещал, в горах раздавался грохот, а волки выли и лисицы лаяли совсем внизу, у самого жилья, как в середине зимы. Население драло лыко на корм скоту, но скот падал от бескормицы десятками. Никто не мог сказать, чем все это кончится.

  

  Кристин вышла из дому в один из таких дней, когда в колеях дороги хлюпала вода, а снег на полях отблескивал серебром. Снежные сугробы были изъедены до дыр с солнечной стороны, так что тонкое кружево наста ломалось под ее ногою с тихим серебристым звоном. Но всюду, где была хотя бы самая небольшая тень, острый холод наполнял воздух, и снег был совершенно тверд.

  

  Она пошла вверх, к церкви, сама не зная, что ей там нужно, но ее тянуло туда. Там был отец и еще несколько крестьян, гильдейских братьев, у которых, как она знала, была назначена сходка в галерее, шедшей вокруг церкви.

  

  На полпути ей встретились крестьяне, спускавшиеся уже вниз. С ними был и отец Эйрик. Все шли пешком, нестройной угрюмой толпой, насупившись и не разговаривая друг с другом, и неприветливо ответили на поклон Кристин, когда та проходила мимо них.

  

  Кристин подумала: как давно было то время, когда каждый в приходе был ей другом! Теперь, конечно, всем известно, что она дурная дочь. Быть может, они еще и не то знают о ней! Теперь, разумеется, все уверены, что в старой сплетне о ней, об Арне и Бентейне есть доля правды. Быть может, о ней уже идет самая дурная слава. Высоко подняв голову, пошла она по направлению к церкви.

  

  Дверь стояла полуоткрытой. В церкви было холодно, но все же душу Кристин охватил поток какой-то мягкой теплоты, исходившей от этого темного, бревенчатого помещения с убегавшими ввысь деревянными стволами колонн, уносившими мрак кверху, к стропилам кровли. На алтарях свечи не горели, но солнечные лучи скупо пробивались через щель двери, слабо отражаясь на картинах и священных сосудах.

  

  У алтаря святого Томаса Кристин увидела отца, который стоял на коленях, опустив голову на сложенные руки, прижимавшие шапку к груди.

  

  Робко и грустно выскользнула Кристин из церкви и остановилась на галерее. Там она схватилась руками за две колонки, соединяющиеся ввер