Тургенев Иван Сергеевич - Призраки

арые щеголи, блузники, женщины в пышных платьях теснились ио панелям; раззолоченные рестораны и кофейные горели огнями; омнибусы, кареты всех родов и видов сновали вдоль бульвара; всё так и кипело, так и сияло, всё, куда ни падал взор... Но, странное дело! мне не захотелось покинуть мою чистую, темную, воздушную высь, не захотелось приблизиться к этому человеческому муравейнику. Казалось, горячий, тяжелый, рдяный пар поднимался оттуда, не то пахучий, не то смрадный: уж очень много жизней сбилось там в одну кучу. Я колебался... Но вот резкий, как лязг железных полос, голос уличной лоретки внезапно долетел до меня; как наглый язык, высунулся он наружу, этот голос; он кольнул меня, как жало гадины. Я тотчас представил себе каменное, скулистое, жадное, плоское парижское лицо, ростовщичьи глаза, белила, румяны, взбитые волосы и букет ярких поддельных цветов под остроконечной шляпой, выскребленные ногти вроде когтей, безобразный кринолин... Я представил себе также и нашего брата степняка, бегущего дрянной припрыжкой за продажной куклой... Я представил себе, как он, конфузясь до грубости и насильственно картавя, старается подражать в манерах гарсонам Вефура, пищит, подслуживается, юлит,- и чувство омерзения охватило меня... "Нет,- подумал я,- здесь Эллис ревновать не придется..."

   Между тем я заметил, что мы понемногу начали понижаться... Париж вздымался к нам навстречу со всем своим гамом и чадом...

   - Остановись! - обратился я к Эллис.- Неужели тебе не душно здесь, не тяжело?

   - Ты сам просил меня перенести тебя сюда.

   - Я виноват, я беру назад свое слово. Неси меня прочь, Эллис, прошу тебя. Так и есть: вот и князь Кульмаметов ковыляет по бульвару, и друг его, Серж Вараксин, машет ему ручкой и кричит: "Иван Степаныч, аллон супэ {пойдем ужинать (франц.).}, скорей, же ангаже {я пригласил (франц.).} самое Ригольбош!" Неси меня прочь от этих мабилей и мезон-доре, от ганденов и бишей, от Жокей-клуба и Фигаро, от выбритых солдатских лбов и вылощенных казарм, от сержандевилей с эспаньолками и стаканов мутного абсенту, от игроков в домино по кофейным и игроков на бирже, от красных ленточек в петлице сюртука и в петлице пальто, от господина де Фуа, изобретателя "специальности браков" и даровых консультаций д-ра Шарля Альбера, от либеральных лекций и правительственных брошюр, от парижских комедий и парижских опер, от парижских острот и парижского невежества... Прочь! прочь! прочь!

   - Взгляни вниз,- отвечала мне Эллис,- ты уже не над Парижем.

   Я опустил глаза... Точно. Темная равнина, кой-где пересеченная беловатыми чертами дорог, быстро бежала под нами, и только назади, на небосклоне, как зарево огромного пожара, било кверху широкое отражение бесчисленных огней мировой столицы.

  

  

   Опять упала пелена на глаза мои... Опять я забылся. Она рассеялась наконец.

   Что это там внизу? Какой это парк с аллеями стриженых лип, с отдельными елками в виде зонтиков, с портиками и храмами во вкусе помпадур, с изваяниями сатиров и нимф берниниевской школы, с тритонами рококо на средине изогнутых прудов, окаймленных низкими перилами из почерневшего мрамора? Не Версаль ли это? Нет, это не Версаль. Небольшой дворец, тоже рококо, выглядывает из-за купы кудрявых дубов. Луна неясно светит, окутанная паром, и по земле как будто разостлался тончайший дым. Глаз не может разобрать, что это такое: лунный свет или туман? Вон на одном из прудов спит лебедь: его длинная спина белеет, как снег степей, прохваченных морозом,- а вон светляки горят алмазами в голубоватой тени у подножья статуй.

   - Мы возле Мангейма,- промолвила Эллис,- это Швецингенский сад.

   "Так мы в Германии!" - подумал я и начал прислушиваться. Всё было безмолвно; только где-то уединенно и незримо плескалась и болтала струйка падавшей воды. Казалось, она твердила всё одни и те же слова: "Да, да, да, всегда, да". И вдруг мне почудилось, как будто по самой середине одной из аллей, между стенами стриженой зелени, жеманно подавая руку даме в напудренной прическе и пестром роброне, выступал на красных каблуках кавалер, в золоченом кафтане и кружевных манжетках, с легкой стальной шпагой на бедре... Странные, бледные лица... Я хочу вглядеться в них... Но уже всё исчезло, и только по-прежнему болтает вода.

   - Это сны бродят,- шепнула Эллис,- вчера можно было увидеть много... много. Сегодня и сны бегут человеческого глаза. Вперед! Вперед!

   Мы поднялись кверху и полетели дальше. Так плавен и ровен был наш полет, что казалось: не мы двигались, а всё, напротив, к нам двигалось навстречу. Появились горы, темные, волнистые, покрытые лесом; они выросли и поплыли на нас... Вот уже они протекают под нами со всеми своими извилинами, ложбинами, узкими лугами, с огненными точками в заснувших деревушках у быстрых ручьев на дне долин; а впереди опять вырастают и плывут другие горы... Мы в недрах Шварцвальда.

   Горы, всё горы... и лес, прекрасный, старый, могучий лес. Ночное небо ясно: я могу признать каждую породу деревьев; особенно великолепны пихты с их белыми прямыми стволами. Кое-где на опушках виднеются дикие козы; стройно и чутко стоят они на своих тонких ножках и прислушиваются, красиво повернув головы и насторожив большие трубчатые уши. Развалина башни печально и слепо выставляет с вершины голого утеса свои полуобрушенные зубцы; над старыми, забытыми камнями мирно теплится золотая звездочка. Из небольшого, почти черного озера поднимается, как таинственная жалоба, стенящее укание маленьких жаб. Мне чудятся другие звуки, длинные, томные, подобные звукам эоловой арфы... Вот она, страна легенд! Тот же самый тонкий лунный дым, который поразил меня в Швецингене, разлит здесь повсюду, и чем дальше расходятся горы., тем гуще этот дым. Я насчитываю пять, шесть, десять различных тонов, различных пластов тени по уступам гор, и над всем этим безмолвным разнообразием задумчиво царит луна. Воздух струится мягко и легко.Мне самому легко и как-то возвышенно спокойно и грустно...

   - Эллис, ты должна любить этот край!

   - Я ничего не люблю.

   - Как же это? А меня?

   - Да... тебя! - отвечает она равнодушно.

   Мне сдается, что ее рука теснее прежнего обвивала мой стан.

   - Вперед! Вперед! - говорит Эллис с каким-то холодным увлеченьем.

   - Вперед! - повторяю я.

  

  

   Сильный, переливчатый, звонкий крик раздался внезапно над нами и тотчас же повторился уже немного впереди.

   - Это запоздалые журавли летят к вам. па север,- сказала Эллис,- хочешь к ним присоединиться?

   - Да, да! подними меня к ним...

   Мы взвились и в один миг очутились рядом с пролетавшей станицей.

   Крупные красивые птицы (их всего было тринадцать) летели трехугольником, резко и редко махая выпуклыми крыльями. Туго вытянув голову и ноги, круто выставив грудь, они стремились неудержимо и до того быстро, что воздух свистал вокруг. Чудно было видеть на такой вышние, в таком удалении от всего живого такую горячую, сильную жизнь, такую неуклонную волю. Не переставая победоносно рассекать пространство, журавли изредка перекликались с передовым товарищем, с вожаком, и было что-то гордое, важное, что-то несокрушимо-самоуверенное в этих громких возгласах, в этом подоблачном разговоре. "Мы долетим небось, хоть и трудно".- казалось, говорили они, ободряя друг друга. И тут мне пришло в голову, что таких людей, каковы были эти птицы, в России - где в России! в целом свете немного.

   - Мы теперь летим в Россию.- промолвила Эллис. Я уже не в первый раз мог заметить, что она почти всегда знала, о чем я думаю.- Хочешь вернуться?

   - Вернемся... или нет! Я был в Париже; неси меня в Петербург.

   - Теперь?

   - Сейчас... Только закрой мне голову твоей пеленой. а то мне дурно делается.

   Эллис подняла руку... но прежде чем туман охватил меня, я успел почувствовать на губах моих прикосновение того мягкого, тупого жала...

  

  

   "Слуша-а-а-а-ай!" - раздался в ушах моих протяжный крик. "Слуша-а-а-а-ай!" - словно с отчаянием отозвалось в отдалении. "Слуша-а-а-а-ай!" - замерло где-то на конце света. Я встрепенулся. Высокий золотой шпиль бросился мне в глаза: я узнал Петропавловскую крепость.

   Северная, бледная ночь! Да и ночь ли это? Не бледный, не больной ли это день? Я никогда не любил петербургских ночей; но на этот раз мне даже страшно стало: облик Эллис исчезал совершенно, таял, как утренний туман на июльском солнце, и я ясно видел всё свое тело, как оно грузно и одиноко висело в уровень Александровской колонны. Так вот Петербург! Да, это он, точно. Эти пустые, широкие, серые улицы; эти серо-беловатые, желто-серые, серо-лиловые, оштукатуренные и облупленные дома, с их впалыми окнами, яркими вывесками, железными навесами над крыльцами и дрянными овощными лавчонками; эти фронтоны, надписи, будки, колоды; золотая шапка Исаакия; ненужная пестрая биржа; гранитные стены крепости и взломанная деревянная мостовая; эти барки с сеном и дровами; этот запах пыли, капусты, рогожи и конюшни, эти окаменелые дворники в тулупах у ворот, эти скорченные мертвенным сном извозчики на продавленных дрожках,- да, это она, наша Северная Пальмира. Всё видно кругом; всё ясно, до жуткости четко и ясно, и всё печально спит, странно громоздясь и рисуясь в тускло-прозрачном воздухе. Румянец вечерней зари - чахоточный румянец - не сошел еще, и не сойдет до утра с белого, беззвездного неба; он ложится полосами по шелковистой глади Невы, а она чуть журчит и чуть колышется, торопя вперед свои холодные синие воды...

   - Улетим,- взмолилась Эллис.

   И, не дожидаясь моего ответа, она понесла меня через Неву, через Дворцовую площадь, к Литейной. Шаги и голоса послышались внизу: по улице шла кучка молодых людей с испитыми лицами и толковала о танцклассах. "Подпоручик Столпаков седьмый!" - крикнул вдруг спросонку солдат, стоявший на часах у пирамидки ржавых ядер, а несколько подальше, у раскрытого окна высокого дома, я увидел девицу в измятом шелковом платье, без рукавчиков, с жемчужной сеткой на волосах и с папироской во рту. Она благоговейно читала книгу: это был том сочинений одного из новейших Ювеналов.

   - Улетим! - сказал я Эллис.

   Минута, и уже мелькали под нами гнилые еловые лесишки и моховые болота, окружающие Петербург. Мы направлялись прямо к югу: небо и земля, всё становилось понемногу темней и темней. Больная ночь, больной день, больной город - всё осталось назади.

  

  

   Мы летели тише обыкновенного, и я имел возможность уследить глазами, как постепенно развертывалось передо мною, подобно свитку нескончаемой панорамы, обширное пространство родной земли. Леса, кусты, поля, овраги, реки - изредка деревни, церкви - и опять поля, и леса, и кусты, и овраги... Грустно стало мне и как-то равнодушно скучно. И не потому стало мне грустно и скучно, что пролетал я именно над Россией. Нет! Сама земля, эта плоская поверхность, которая расстилалась подо мною; весь земной шар с его населением, мгновенным, немощным, подавленным нуждою, горем, болезнями, прикованным к глыбе презренного праха; эта хрупкая, шероховатая кора, этот нарост на огненной песчинке нашей планеты, по которому проступила плесень, величаемая нами органическим, растительным царством; эти люди-мухи, в тысячу раз ничтожнее мух; их слепленные из грязи жилища, крохотные следы их мелкой, однообразной возни, их забавной борьбы с неизменяемым и неизбежным,- как это мне вдруг всё опротивело! Сердце во мне медленно перевернулось, и не захотелось мне более глазеть на эти незначительные картины, на эту пошлую выставку... Да, мне стало скучно - хуже чем скучно. Даже жалости я не ощущал к своим собратьям: все чувства во мне потонули в одном, которое я назвать едва дерзаю: в чувстве отвращения, и сильнее всего, и более всего во мне было отвращение - к самому себе.

   - Перестань,- шепнула Эллис,- перестань, а то я тебя не снесу. Ты тяжел становишься.

   - Ступай домой,- отвечал я ей тем же голосом, каким я говаривал эти слова моему кучеру, выходя в четвертом часу ночи от московских приятелей, с которыми с самого обеда толковал о будущности России и значении общины.- Ступай домой,- повторил я и закрыл глаза.

  

  

   Но я скоро раскрыл их. Эллис как-то странно ко мне прижималась; она почти толкала меня. Я посмотрел на нее - и кровь во мне застыла. Кому случалось увидать на лице другого внезапное выражение глубокого ужаса, причину которого он не подозревает,- тот меня поймет. Ужас, томительный ужас кривил, искажал бледные, почти стертые черты Эллис. Я не видал ничего подобного даже на живом человеческом лице. Безжизненный, туманный призрак, тень... и этот замирающий страх...

   - Эллис, что с тобой? - проговорил я наконец.

   - Она... она...- отвечала она с усилием,- она!

   - Она? Кто она?

   - Не называй ее, не называй,- торопливо пролепетала Эллис.- Надо спасаться, а то всему конец - и навсегда... Посмотри: вон там!

   Я обернул голову в сторону, куда указывала мне трепещущая рука,- и увидал нечто... нечто действительно страшное.

   Это нечто было тем страшнее, что не имело определенного образа. Что-то тяжелое, мрачное, изжелта-черное, пестрое, как брюхо ящерицы,- не туча и не дым, медленно, змеиным движением, двигалось над землей. Мерное, широкое колебание сверху вниз и снизу вверх, колебание, напоминающее зловещий размах крыльев хищной птицы, когда она ищет свою добычу; по временам неизъяснимо противное приникание к земле,- паук так приникает к пойманной мухе... Кто ты, что ты, грозная масса? Под ее веянием - я это видел, я это чувствовал - всё уничтожалось, всё немело... Гнилым, тлетворным холодком несло от нее - от этого холодка тошнило на сердце и в глазах темнело и волосы вставали дыбом. Это сила шла; та сила, которой нет сопротивления, которой всё подвластно, которая без зрения, без образа, без смысла - всё видит, всё знает, и как хищная птица выбирает свои жертвы, как змея их давит и лижет своим мерзлым жалом...

   - Эллис! Эллис! - закричал я как исступленный.- Это смерть! сама смерть!

   Жалобный звук, уже прежде слышанный мною, вырвался из уст Эллис - на этот раз он скорее походил на человеческий отчаянный вопль - и мы понеслись. Но наш полет был странно и страшно неровен; Эллис кувыркалась на воздухе, падала, бросалась из стороны в сторону, как куропатка, смертельно раненная или желающая отвлечь собаку от своих детей. А между тем, вслед за нами, отделившись от неизъяснимо-ужасной массы, покатились какие-то длинные, волнистые отпрыски, словно протянутые руки, словно когти... Громадный образ закутанной фигуры на бледном коне мгновенно встал и взвился под самое небо... Еще тревожнее, еще отчаяннее заметалась Эллис. "Она увидела! Всё кончено! Я пропала!..- слышался ее прерывистый шёпот.- О, я несчастная! Я могла бы воспользоваться, набраться жизни... а теперь... Ничтожество, ничтожество!"

   Это было слишком невыносимо... Я лишился чувств.

  

  

   Когда я опомнился - я лежал навзничь в траве и чувствовал во всем теле глухую боль, как от сильного ушиба. На небе брезжило утро: я мог ясно различать предметы. Невдалеке, вдоль березовой рощицы, шла дорога, усаженная ракитами: места мне казались знакомые. Я начал припоминать, что произошло со мною,- и содрогнулся весь, как только пришло мне на ум то последнее безобразное видение...

   "Но чего же испугалась Эллис? - подумал я.- Ужели и она подлежит ее власти? Разве она не бессмертна? Разве и она обречена ничтожеству, разрушению? как это возможно?"

   Тихий стон раздался вблизи. Я повернул голову. В двух шагах от меня недвижно лежала распростертая молодая женщина в белом платье, с разбросанными густыми волосами, с обнаженным плечом. Одна рука закинулась за голову, другая упала на грудь. Глаза были закрыты, и на стиснутых губах выступила легкая алая пена. Неужели это Эллис? Но Эллис - призрак, а я видел перед собою живую женщину. Я подполз к ней. наклонился...

   - Эллис? ты ли это? - воскликнул я. Вдруг, медленно затрепетав, приподнялись широкие веки; темные пронзительные глаза впились в меня - и в то же мгновенье в меня впились и губы, теплые, влажные, с кровяным запахом... мягкие руки крепко обвились вокруг моей шеи, горячая полная грудь судорожно прижалась к моей.

   - Прощай! прощай навек! - явственно произнес замиравший голос - и всё исчезло.

   Я приподнялся, шатаясь на ногах словно пьяный - и проведя несколько раз руками по лицу, огляделся внимательно. Я находился возле большой ...ой дороги, в двух верстах от своей усадьбы. Солнце уже встало, когда я добрался домой.

   Все следующие ночи я ждал - и, признаюсь, не без страха - появления моего призрака; но он не посещал меня более. Я даже отправился однажды в сумерки к старому дубу, но и там не произошло ничего необыкновенного. Впрочем, я не слишком жалел о прекращении такого странного знакомства. Я много и долго размышлял об этом непонятном, почти бестолковом казусе - и я убедился, что не только наука его не объясняет, но что даже в сказках, в легендах не встречается ничего подобного. Что такое Эллис в самом деле? Привидение, скитающаяся душа, злой дух, сильфида, вампир, наконец? Иногда мне опять казалось, что Эллис - женщина, которую я когда-то знал,- и я делал страшные усилия, чтобы припомнить, где я ее видел... Вот-вот - казалось иногда,- сейчас, сию минуту вспомню... Куда! всё опять расплывалось как сон. Да, я думал много и, как водится, ни до чего не додумался. Спросить совета или мнения других людей я не решался, боясь прослыть за сумасшедшего. Я, наконец, бросил все свои размышления: правду сказать, мне было не до того. С одной стороны, подвернулась эманципация с разверстанием угодий и пр. и пр.; а с другой, собственное здоровье расстроилось: грудь заболела, бессонница, кашель. Всё тело сохнет. Лицо желтое, как у мертвеца. Доктор уверяет, что у меня крови мало, называет мою болезнь греческим именем "анемией" - и посылает меня в Гастейн. А посредник божится, что без меня с крестьянами "не сообразишь"...

   Вот тут и соображай!

   Но что значат те пронзительно чистые и острые звуки, звуки гармоники, которые я слышу, как только заговорят при мне о чьей-нибудь смерти? Они становятся всё громче, всё пронзительней... И зачем я так мучительно содрогаюсь при одной мысли о ничтожестве?

  

  

   Гутьяр - Гутьяр H. M. И. С. Тургенев. Юрьев, 1907.

   Достоевский, Письма - Достоевский Ф. М. Письма, тт. I-IV. / Под ред. и с примеч. А. С. Долинина. М.; Л.: ГИЗ - Academia- Гослитиздат, 1928-1959.

   Никитенко - Никитенко А. В. Дневник в 3-х т. Л.: Гослитиздат, 1955-1956.

   Писемский - Писемский А. Ф. Письма. Подготовка текста и комментарии М. К. Клемана и А. П. Могилянского. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936 (Литературный архив).

   Т, Дым, 1868 - "Дым", соч. Ив. Тургенева. М.: Изд. 1-е и 2-е бр. Салаевых, 1868.

   Т, Отцы и дети, 1862 - "Отцы и дети". Сочинение Ив. Тургенева.

  

  

  

   Черновой автограф первоначального варианта главы I и начала главы II (в пагинации окончательного текста); датируется концом 1855 г. (поправки и дополнения сделаны в 1861 г.), 2 с. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 74; описание см.: Mazon, p. 97; фотокопия - ИРЛИ, Р. I, он. 29, No 294.

   Наброски плана датируются 1861 годом. 2 с. в рукописи чернового автографа первоначального варианта первой и начала второй главы (см. выше).

   Призраки. Фантазия. Черновой автограф; датируется 1861-1863 гг. На первом листе: "Задумана весьма давно, в 50-х годах, начата тоже давно. Кончена в Бадене, в субботу 1/13-го июня 1863 г.", 46 с. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 88; описание см.: Mazon, p. 61; фотокопия - ИРЛИ, P. I, on. 29, No 202.

   Призраки. Фантазия. Беловой автограф, с поправками, 1863 г. 50 с. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 74; описание см.: Mazon, p. 65; фотокопия - ИРЛИ, Р. I, он. 29, No 293.

   Беловой автограф предисловия. 1863 г. 1 с. Хранится в ЦГАЛИ, ф. 212, оп. 1, ед. хр. 97.

   Журнал "Эпоха", 1864, No 1-2, январь-февраль, с. 1-31.

   Вырезка из журнала "Эпоха" с поправками Тургенева. 32 с. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 74; описание см.: Mazon, p. 65; микрофильм - ИРЛИ.

   Т, Соч, 1865, ч. 5, с. 297-333.

   Т, Соч, 1868-1871, ч. 5, с. 293-329.

   Т, Соч, 1874, ч. 5, с. 287-323.

   Т, Соч, 1880, т. 8, с. 5-41.

   Т, ПСС, 1883, т. 8, с. 1-40.

  

   Впервые опубликовано: Эпоха, 1864, No 1-2, с подписью: Ив. Тургенев (вышли из печати 24 марта 1864 г.).

   Печатается по тексту Т, ПСС, 1883 с учетом списка опечаток, приложенного к изданию 1880 г., с устранением явных опечаток, не замеченных Тургеневым, а также со следующими исправлениями по другим источникам:

   Стр. 194, строка 8: "увлекала" вместо "увлекла" (по черновому и беловому автографам).

   Стр. 194, строка 24: "но глянул в сторону" вместо "но взглянул в сторону" (по всем источникам до Т, Соч, 1880).

   Стр. 199, строка 25: "кипит на нем" вместо "кипит в нем" (по всем источникам до Т, Соч, 1880).

   Стр. 199, строки 37-38: "Блакганг" вместо "Блакгант" (по всем источникам до Т, Соч, 1880).

   Стр. 215, строка 25: "он ложится полосами" вместо "он ложится" (по всем источникам до Т, Соч, 1880).

   Стр. 217, строки 21-22: "Под ее веянием" вместо "Под ее влиянием" (по беловому автографу).

   Стр. 218, строки 22-23: "закинулась за голову" вместо "закинулась на голову" (по всем источникам до Т, Соч, 1880).

  

   Замысел "Призраков", как свидетельствуют письма Тургенева и его же отметка на титульном листе чернового автографа, возник не позже 1855 года. Самая форма объединения "душевных отрывочных впечатлений" в художественное целое была найдена не сразу {Работа Тургенева над "Призраками" впервые была освещена - по печатным источникам - в статье Н. К. Пиксанова "История "Призраков"" (Т и его время, с. 164-192). В тургеневедении высказывалось мнение, что "Призраки" на протяжении своей продолжительной творческой истории имели три редакции, оформившиеся в самостоятельные произведения ("Фауст", "Призраки" и "Довольно") (см.: Азадовский М. К. Три редакции "Призраков".- Уч. зап. Ленингр. гос. ун-та, серия филолог, наук, 1939, No 20, вып. 1, с. 123-154). Гипотеза эта оказалась несостоятельной, так как она не подтверждается рукописями "Призраков", которые впервые были изучены в ходе подготовки издания Т, ПСС и П, Сочинения.}. А. В. Половцев в своих воспоминаниях передает следующий рассказ Тургенева о создании "Призраков": ""Призраки" произошли случайно. У меня набрался ряд картин, эскизов, пейзажей. Сперва я хотел сделать картинную галерею, по которой проходит художник, рассматривая отдельные картины, но выходило сухо. Поэтому я выбрал ту форму, в которой и появились "Призраки"" (Новое время, 1883, No 2731, 5 (17) октября).

   Первое упоминание в переписке Тургенева о работе над "Призраками" относится к 1855 г. "Любезный Катков,- писал Тургенев 28 ноября (10 декабря) 1855 г.- <...> Вы желаете знать заглавие моего рассказа, предназначенного в Ваш журнал,- вот оно: "Призраки", рассказ И. Т. Готов он будет к 15-му и непременно уже к 20-му декабря". Очевидно, в это время Тургенев написал первоначальный вариант первой главы "Призраков". Характер этого автографа (текст его см.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. 9, с. 377-378) свидетельствует о том, что к ноябрю 1855 г. композиция задуманного ранее произведения уже определилась. В качестве сюжетной нити, объединяющей разрозненные картины в единое целое, писатель избрал не прогулку героя с художником по картинной галерее, а его фантастические ночные полеты с призраком белой женщины.

   Однако, едва начав в ноябре 1855 г. работу над "Призраками", Тургенев оставил ее, увлекшись замыслом повести "Фауст". Заверив M. H. Каткова в письме к нему от 13 (25) декабря 1855 г., что "Призраки" будут представлены для опубликования в "Русском вестнике" не позднее 1 (13) января 185ß г., Тургенев и на этот раз обещание свое не сдержал.

   В конце 1856 г. между Тургеневым и редактором "Русского вестника" возникла полемическая переписка, продолжавшаяся и в начале 1857 г. M. H. Катков, приняв повесть "Фауст", опубликованную в сентябрьской книжке "Современника", за "переодетые "Призраки"", публично обвинил Тургенева в том, что он не выполнил взятые на себя обязательства и напечатал в "Современнике" рассказ, обещанный "Русскому вестнику", о чем было заранее объявлено читателям (об этом см. письмо Тургенева к М. Н. Лонгинову от 4 (16) декабря 1856 г.). Прежде эту "прескверную повесть", как назвал Тургенев "Призраки" в письме к П. В. Анненкову от 3 (15) января 1857 г., он собирался сжечь, теперь же решил непременно закончить и поместить в "Современнике", "хотя бы для того, чтобы доказать г-ну Каткову, что "Призраки" - не "Фауст"" (см. письмо Тургенева И. И. Панаеву от 16 (28) декабря 1856 г.).

   Однако в течение нескольких лет Тургенев не возвращался к работе над "Призраками". Лишь в 1861 г., завершив роман "Отцы и дети", Тургенев дал обещание Ф. М. Достоевскому написать для его нового журнала "Время" повесть, известив его в письме от 16 (28) октября 1861 г., что он уже на днях принялся за работу и что повесть эта будет закончена к новому, 1862 году. Тургенев имел в виду "Призраки".

   Таким образом, следующий этап работы Тургенева над "Призраками" начался в октябре 1861 г. Видимо, в это время писатель пересмотрел набросок, сделанный им в 1855 г., и внес в него некоторые изменения. В первоначальном варианте повествование велось от третьего лица, теперь, начиная от слов "Молодой человек хочет вглядеться" (Т, ПСС и П, Сочинения, т. 9, с. 378) - от первого. К записи 1855 г. Тургенев прибавил также два неполных абзаца, составивших в окончательном тексте начало второй главы до слов: "Я быстро оглянулся" (см. с. 192).

   Внеся эти изменения и дополнения, Тургенев прервал работу и записал на одном из листов чернового автографа первоначального варианта план всего произведения, в котором зафиксировал только самое важное: "картины". Общий замысел произведения к этому времени определился настолько, что Тургенев перечислил в плане эпизоды, составившие содержание "Призраков", в той же последовательности, в какой они вошли в окончательный текст:

  

   1. Высоко наверху.

   2. Над лесом.

   3. Над рекой.

   4. Уездный город.

   5. Остр<ов> Уайт.

   6. Пруд. Дома.

   7. Понтийские болота.

   8. Окрес<тности> Рима.

   9. Лаго Маджиоре.

   10. Волга.

   11. Париж.

   12. Швецинген.

   13. Шварцвальд.

   14. Петербург.

   15. Общий вид России.

  

   Между перечисленными в плане под арабскими цифрами "картинами" и главами, обозначенными в окончательном тексте римскими цифрами, устанавливаются следующие соответствия: 1-V, 2-VI, 3-VI, 4-VIII, 5-IX, 6-X, 7-XII, 8-XII, 9-XIV, 10-XV, 11-XIX, 12-XX, 13-XX, 14-XXII, 15-XXIII.

   Помимо общего плана "Призраков", Тургенев на том же листе набросал несколько отрывочных фраз (см.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. 9, с. 378-379), большая часть которых была реализована в окончательном тексте. Например: "Смерть, крик и стон Эллис" - описаны в XXIV главе; "Швецинген (светлые мгновения, появление напудренных модников)" - конспективная запись содержания XX главы; "Журавли" - полет журавлей описан в XXI главе. Запись "О будущем - судьбу" передает содержание разговора героя и Эллис, исключенного из окончательного текста (см. ниже, с. 475-476). Фраза: "Я уже не удивляюсь, я вошел в очарованный круг" - в несколько измененном виде вошла в главу III (см. с. 192). Заметки - "лунный дым", "звук Waldhom'a" определили характер описания Шварцвальда (см. с. 213). В рукописях "Призраков" и в окончательном тексте не нашла отражения только одна заметка плана - "Тишина полудня в Англии с Гарсией", смысл которой неясен и которая, вероятно, не имеет отношения к "Призракам".

   Записав в октябре 1861 г. план "Призраков", Тургенев опять прервал работу над этим произведением. В письме к Ф. М. Достоевскому от 30 октября (11 ноября) 1861 г. он сообщал: "Повесть, назначенная для "Времени", не подвинулась в эти последние дни, много других мыслей (не литературных) вертелось у меня в голове... Но я либо ничего не буду писать, или напишу эту вещь для Вас. А писать ее хочется". В начале декабря 1861 г. положение всё еще не изменилось. В письме от 4 (16) декабря 1861 г. Тургенев писал M. H. Каткову, перепутавшему на этот раз "Отцы и дети" с "Призраками": ""Отцы и дети" назначены для "Русского вестника" и появятся только в нем <...> Редакции "Времени" я действительно обещал небольшую повесть, которая вся будет состоять из 40 страниц - из которых написано 2 или 3; между ею и Вашей повестью нет ничего общего".

   Вновь к работе над "Призраками" Тургенев приступил, вероятно, во второй половине декабря 1861 г., так как 26 декабря 1861 (7 января 1862 г.) он писал Ф. М. Достоевскому: "Повесть, назначенная для "Времени", подвинулась в последнее время - и я имею твердую надежду, что она будет готова ко 2-му Noмеру; но ведь Вы сами знаете - дело это прихотливое".

   Работа Тургенева над черновым автографом началась с того, что он переписал текст сделанного им ранее наброска первой и начала второй глав "Призраков", сократив начальный абзац (описание неудавшегося спиритического сеанса) и введя форму рассказа от первого лица и в ту часть текста, которая осталась неисправленной в октябре 1861 г. (см. выше).

   Несмотря на обещание закончить "Призраки" в ближайшее время, Тургенев писал их с большими перерывами. Так, 2 (14) марта 1862 г. он признался Ф. М. Достоевскому, что в последние два месяца "почти ничего не работал" и что повесть "едва-едва подвигается". Некоторый перелом в работе наступил в середине марта 1862 г., когда Тургенев оставил, как он сообщил Достоевскому 18 (30) марта 1862 г., начатую им "другую вещь" (т. е. "Довольно") и писал "несколько дней с увлечением" повесть, предназначенную для "Времени".

   Полемика вокруг "Отцов и детей" (1862) опять почти на год отвлекла Тургенева от работы над "Призраками". Хотя писатель и утверждал в письме к П. В. Анненкову около 6 (18) мая 1862 г., что в течение года он сможет писать только "сказки", "лирические штуки", к которым он относил и "Призраки", интенсивная работа над ними началась только весною 1863 г. и была закончена 1 (13) июня того же года. Параллельно, еще до завершения произведения в целом, Тургенев начал переписывать "Призраки", о чем он сообщал Достоевскому 13 (25) мая 1863 г.: "Теперь могу Вас уведомить, что я начал переписывать вещь - право, не знаю, как назвать ее - во всяком случае не повесть, скорее фантазию, под заглавием: "Призраки"! <...> В ней с лишком два листа печатных, по моему расчету".

   Черновой автограф содержит большое количество вариантов, что свидетельствует о напряженности творческих поисков писателя. Особенно это относится к центральным главам произведения, посвященным описаниям Рима, Парижа и Петербурга. Большая часть поправок, внесенных в текст чернового автографа, носила стилистический характер {Наиболее существенные варианты чернового автографа см.: Т сб, вып. 5, с. 112-146.}.

   Переписывая "Призраки", Тургенев, очевидно, делал исправления и в рукописи, которую он копировал, так как окончательный текст чернового автографа мало отличается от текста беловой рукописи. Однако в последней имеется несколько существенных элементов текста, которых нет в черновом автографе. Так, заключительный абзац последней главы, в которой герой рассказывает о звуковых ассоциациях, возникающих у него при упоминании о чьей-либо" смерти (см. с. 219), появился только в беловом автографе. В черновом автографе нет также развернутого сравнения света в окне комнаты с человеческим глазом, который как бы караулит героя (см. с. 209).

   К аналогичным добавлениям, сделанным Тургеневым в беловом автографе и усиливающим трагическую напряженность повествования, относится и образ фигуры на "бледном коне" (см. с. 217), отделившийся от "неизъяснимо ужасной массы" - символа смерти. В главе, посвященной Степану Разину, Тургенев добавил в беловом: автографе два штриха, подчеркивающих непримиримость интересов дворян и восставших мужиков. Слов: "да в топоры их, белоручек" (с. 207) и "В качестве дворянина и землевладельца..." (с. 208) - в черновом автографе нет {Свод вариантов белового автографа см.: Т, ПСС и Л, Сочинения, т. 9, с. 377-388.}.

   26 июня (8 июля) 1863 г. Тургенев сообщил Н. В. Щербаню, что он закончил работу над беловым автографом, а затем начал еще раз переписывать "Призраки" - для того, чтобы отправить рукопись в Петербург в качестве наборной. Н. В. Щербань хотел помочь Тургеневу выполнить эту работу, но писатель отказался. "Ваше предложение переписать "Призраки" очень любезно,-отвечал Тургенев Щербаню 1 (13) июля 1863 г.,- но, переписывая, я исправляю, что несколько облегчает эту противную работу или по" крайней мере дает ей смысл".

   15 (27) сентября 1863 г. наборная рукопись "Призраков" вместе с сопроводительным письмом была отправлена Тургеневым П. В. Анненкову.

   Посылая "Призраки" П. В. Анненкову, Тургенев просил его ознакомить с рукописью литературных друзей. Одновременно Тургенев давал читать оставшийся у него экземпляр "Призраков" (беловой автограф) своим знакомым в Баден-Бадене и в Париже. Так, при личном свидании в Париже Тургенев вручил 17 (29) ноября 1863 г. "Призраки" Н. В. Щербаню с просьбой прочитать и высказать о них свое мнение (см. воспоминания Н. В. Щербаня о Тургеневе - Рус Вестн, 1890, No 8, с. 11). Возвращая рукопись "Призраков" Тургеневу, Н. В. Щербань подчеркнул в тексте неудачные, с его точки зрения, выражения и обозначил эти места крестиками на полях {См.: Кийко Е. И. "Призраки". Пометы Н. В. Щербаня на беловом автографе.- Т сб, вып. 2, с. 167-170.}.

   Ознакомившись с пометами Н. В. Щербаня, Тургенев писал ему 24 ноября (6 декабря) 1863 г.: "Приношу вам <...> искреннее спасибо за ваши замечания на мои "Призраки". Это спасибо не одно пустое слово, в чем вы будете в состоянии убедиться, когда прочтете "Призраки" в печати. За исключением двух-трех, я согласен со всеми вашими замечаниями; некоторые - очень верны и тонки {В действительности из 31-й пометы Щербаня Тургенев принял во внимание только 16 (см. там же, с. 169).}. Но, например, "широкий шорох" мне именно нужен как звукоподражательность {Ср.: "Чудно было видеть лес сверху, его щетинистую спину, освещенную луной. Он казался каким-то огромным, заснувшим зверем и сопровождал нас широким непрестанным шорохом, похожим на невнятное ворчанье" (с. 196-197).}; Тюльерийский сад отделен от частного Наполеонского сада - чисто крепостным рвом; и сам г. Базанкур сравнивает зуавов с титрами" {Ср.: "Это был Тюльерийский сад, с его старыми каштановыми деревьями, железными решетками, крепостным рвом и звероподобными зуавами на часах" (с. 210).}. Отчасти под влиянием отзывов друзей, а отчасти потому, что многое в "Призраках" не удовлетворяло самого автора, он еще раз пересмотрел текст и внес в него изменения. "Что касается "Призраков",- писал 13 (25) декабря 1863 г. Тургенев П. В. Анненкову,- то я получаю отовсюду столько увещаний их не печатать, что я сам начинаю думать, что появление сего продукта моей музы было бы крайне неуместно; а потому, если возможно, уговорите Достоевского повременить и, во всяком случае, не печатать до моего приезда, потому что я намерен (и уже сделал) делать некоторые поправки".

   Поправки, сделанные в тексте "Призраков" на этом этапе, не отражены в беловом автографе, так как Тургенев записал их на отдельных листах, чтобы иметь возможность послать П. В. Анненкову для перенесения в наборную рукопись. 20 декабря 1863 г. (1 января 1864 т.) Тургенев писал П. В. Анненкову: "Завтра я вам вышлю небольшой списочек поправок (в случае, если вы скажете: печатать) и прошу вас с низким поклоном продержать корректуру".

   Помимо значительного числа исправлений стилистического характера, которые были сделаны главным образом в местах текста, отмеченных Н. В. Щербанем, основной текст "Призраков" отличается от белового автографа некоторыми сокращениями. Так, образ Эллис, благодаря сокращениям, приобрел в основном тексте еще более фантастический характер.

   Возможно, что изменение некоторых черт образа Эллис было сделано Тургеневым под впечатлением отзыва Ф. М. Достоевского, который писал ему 23 декабря ст. ст. 1863 г.: "Если что в "Призраках" и можно бы покритиковать, так это то, что они не совсем вполне фантастичны. Еще бы больше надо. Тогда бы смелости больше было. У Вас являющееся существо объяснено как упырь. По-моему бы не надо этого объяснения" (Достоевский, Письма, т. 1, с. 344).

   Достоевский, очевидно, имел в виду исключенный Тургеневым текст, который следовал в беловом автографе за фразой: "Но всё лицо тотчас же вновь оцепенело" (с. 206):

   "- Ревность! - воскликнули.- Но что значит твоя любовь? - И притом ты меня обманула: ты хотела предсказать мне мою судьбу.

   - Я сказала: может быть.

   - Разве это не от тебя зависит? Ты мне не отвечаешь? Это несносно! И я опять-таки повторяю: как можешь ты, без тела, без крови, любить меня?

   - У тебя есть кровь,- промолвила моя спутница, и мне показалось, что она улыбнулась.

   Сердце во мне ёкнуло. Рассказы об упырях, о вампирах пришли мне на ум. "Неужели я во власти подобного существа?.."" (Т, ПСС и П, Сочинения, т. 9, с. 383-384).

   В основном тексте Тургенев убрал еще несколько публицистических, злободневных намеков. Так, исключены строки о том, что время Цезаря "только теперь наступает", и вместо упоминания о томе "сочинений г-на Вс. Крестовского" сказано: "том сочинений одного из новейших Ювеналов" (с. 215).

   Получив от Тургенева список поправок, которые нужно было внести в наборную рукопись "Призраков", П. В. Анненков в ответном письме от 1 (13) января 1864 г. посоветовал автору сделать еще одну поправку в тексте: " ...я прошу позволенья к Вашим поправкам присовокупить одну мою,- писал он,- именно уничтожить то место, где Эллис указывает на дорогу, по которой гуляют треугольные люди. Меня постоянно спрашивали - что это значит, а так как я решительно не мог отвечать на вопросы, то и прошу об исключении места. Вы лучше моего знаете, что фантастическое никак не должно быть бессмысленным, впрочем - власть Ваша!.." {Цитата приведена по изданию: Достоевский и Т, с. 86, где письмо П. В. Анненкова к Тургеневу от 1 (13) января 1864 г. напечатано в отрывках (автограф - в ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 8).} Тургенев с замечанием П. В. Анненкова согласился (см. с. 207).

   "Призраки" были опубликованы в конце марта 1864 г. в сдвоенном (1 и 2) номере журнала братьев Достоевских "Эпоха", который был разрешен 27 января ст. ст. взамен закрытого "Времени" (см.: Нечаева B. C. Журнал М. М. и Ф. М. Достоевских "Эпоха". 1864-1865. М., 1975, с. 12). Первой публикации "Призраков" предпослано было небольшое вступление: "Вместо предисловия. Всякое настоящее произведение искусства должно говорить само за себя, стоять на своих ногах - а потому не нуждается в предварительных объяснениях и толкованиях. Не имея убеждения, что "Призраки" принадлежат к подобного рода произведениям, я решаюсь просить читателя, который, быть может, в праве ожидать от меня что-нибудь посерьезнее, не искать в предлагаемой фантазии никакой аллегории или скрытого значенья, а просто видеть в ней ряд картин, связанных между собою довольно поверхностно" (Эпоха, 1864, NoNo 1 и 2, с. 1). В дальнейшем текст "Призраков" перепечатывался без каких-либо существенных исправлений. "Вместо предисловия" в собраниях сочинений Тургенева не воспроизводилось.

   Исследователи неоднократно отмечали, что многие главы "Призраков", несмотря на их фантастический колорит, написаны либо по личным впечатлениям Тургенева (описание Лаго-Маджоре, Понтийских болот, острова Уайта, окрестностей Рима), либо являются переработкой семейных преданий (глава о Степане Разине). "Призраки" отличаются точностью пейзажных зарисовок различных мест Европы, сделанных как бы с натуры, но особенная достоверность соблюдена Тургеневым при описании усадьбы героя, воспроизводящем Спасское-Лутовиново (пруд, плотина, усаженная ракитами дорога, березовая рощица). Оценки империи Наполеона III и самодержавного Петербурга также очень близки к суждениям самого Тургенева и зачастую являются почти дословными цитатами из его писем {См.: Гутьяр; а также: Пиксанов Н. К. История "Призраков" (Т и его время, с. 164-192); Андреева А. "Призраки" как исповедь Ив. С. Тургенева. - BE, 1904, т. 5, с. 17-22. Винникова И. И. С. Тургенев в шестидесятые годы. Саратов, 1965, с. 55- 65; Муратов А. Б. И.С. Тургенев после "Отцов и детей". Л., 1972, с. 17-26 и др.}.

   "Призраки" Тургенева имели не только реальные, но и литературные источники. Избрав сюжетным стержнем своей "фантазии" полеты героя с таинственным существом, писатель воспользовался давней литературной традицией. В ряду непосредственных предшественников Тургенева по разработке этого мотива в русской литературе А. С. Орлов называл В. Ф. Одоевского - автора "Сильфиды" (1837) и Гоголя - автора "Страшной мести" и "Вия" {Орлов А. "Призраки" Тургенева. (Одоевский - Гоголь - Тургенев).- В кн.: Родной язык в школе. М., 1927. Кн. I, с. 46-75.}. К названным произведениям можно было бы прибавить еще "Странника" (1832) А. Ф. Вельтмана, "Тарантас" (1845) В. А. Соллогуба (заключительная глава), "Сон" (1844) Ш