Тургенев Иван Сергеевич - Андрей Колосов

губ ненавистное имя Андрея. Я не помню, что я сказал ей тогда; сперва я, должно быть, выражался довольно неясно, потому что она долго меня не понимала; наконец, я не вытерпел и почти закричал: "Я вас люблю, я хочу на вас жениться".- "Вы меня любите?" - с изумлением проговорила Варя. Мне показалось, что она хочет встать, уйти, отказать мне. "Ради бога,- прошептал я задыхаясь,- не отвечайте мне, не говорите мне ни да, ни нет: подумайте; завтра я вернусь за решительным ответом... Я давно вас люблю. Я не требую от вас любви, я хочу быть вашим защитником, вашим другом, не отвечайте мне теперь, не отвечайте... До завтра". С этими словами я бросился вон из комнаты. В передней встретил меня Иван Семеныч и не только не удивился моему посещению, но даже с приятной улыбкой предложил мне яблоко. Такая неожиданная любезность до того поразила меня, что я просто остолбенел. "Возьмите ж яблочко, хорошее яблочко, право!" - твердил Иван Семеныч. Я машинально взял, наконец, яблоко и доехал с ним до дома.

   Вы легко себе можете представить, как я провел весь этот день и следующее утро. Эту ночь я спал довольно плохо. "Боже мой! боже мой! - думал я,- если она мне откажет!.. Я погибну... я погибну!..- повторял я уныло.- Да, она непременно мне откажет... И к чему я так торопился!!." Желая чем-нибудь развлечь себя, я начал писать письмо к отцу - отчаянное, решительное. Говоря о себе, я употреблял слова: "ваш сын". Бобов ко мне зашел. Я стал плакать на его груди, чему бедный Бобов, вероятно, удивился немало... Я потом узнал, что он приходил ко мне занять денег (хозяин грозился выгнать его из дому); он принужден был - говоря студентским языком - удалиться вспять и обратно... Наконец, настал великий миг. Выходя из комнаты, я остановился в дверях. "С какими чувствами,- подумал я,- перешагну я сегодня этот порог!.." Волнение мое при виде домика Ивана Семеныча было до того сильно, что я слез, достал пригоршню снега и жадно приник к нему лицом, "О господи! - думал я,- если я застану Варю одну,- я пропал!" Ноги мои подкашивались; я едва взобрался на крыльцо. Желанья мои сбылись. Я нашел Варю в гостиной с Матреной Семеновной. Я неловко раскланялся и присел к старухе. Лицо Вари было несколько бледнее обыкновенного... мне показалось, что она старалась избегать моих взоров... Но что сталось со мной, когда Матрена Семеновна вдруг поднялась и пошла в другую комнату!.. Я начал глядеть в окно - я весь внутренно трепетал, как осиновый лист. Варя молчала... Наконец, я преодолел свою робость, подошел к ней, нагнул голову... "Что ж вы мне скажете?" - произнес я замирающим голосом. Варя отвернулась - слезы сверкнули у ней на ресницах. "Я вижу,- продолжал я,- мне нечего надеяться..." Варя стыдливо взглянула кругом и молча подала мне руку. "Варя!" - невольно проговорил я, и остановился, как будто испугавшись собственных надежд. "Поговорите с папенькой",- промолвила она, наконец. "Вы мне позволяете поговорить с Иваном Семенычем?.." - "Да-с". Я осыпал ее руки поцелуями. "Полноте-с, полноте-с",- шептала Варя - и вдруг залилась слезами. Я подсел к ней, уговаривал ее, утирал ее слезы... К счастью, Ивана Семеныча не было дома, а Матрена Семеновна ушла в свою светелку. Я клялся Варе в любви, в верности... "Да,- сказала она, удерживая последние рыдания и беспрестанно утирая слезы,- я знаю, вы хороший человек; вы честный человек; вы не то, что Колосов..." - "Опять это имя!.." - подумал я. Но с каким наслажденьем целовал я эти теплые, сырые ручки! с какой тихой радостью глядел я в это милое лицо!.. Я говорил ей о будущем, ходил по комнате, садился перед ней на полу, закрывал глаза рукой и вздрагивал... Тяжелая походка Ивана Семеныча прервала наш разговор. Варя торопливо встала и ушла к себе - не пожав, однако ж, мне руки, не взглянув на меня. Г-н Сидоренко был еще любезнее вчерашнего: смеялся, потирал себе живот, острил насчет Матрены Семеновны и т. д. Я было хотел тотчас попросить его "благословения", но подумал и отложил до завтра. Его тяжелые шутки мне надоели; притом я чувствовал усталость... Я простился с ним и уехал.

   Я принадлежу к числу людей, которые любят размышлять о собственных ощущениях, хотя сам терпеть не могу таких людей. И потому, после первого взрыва сердечной радости, я тотчас начал предаваться различным соображениям. Отъехав с полверсты от дома отставного поручика, я в избытке восторга кинул шляпу на воздух и закричал: "Ура!" Но пока я тащился по длинным и кривым улицам Москвы, мысли мои понемногу приняли другой оборот. Разные довольно грязные сомнения завозились в моей душе. Я вспомнил свой разговор с Иваном Семенычем о свадьбах вообще... и невольно проговорил вполголоса: "Вишь, как прикидывался, старый плут!.." Правда, я беспрестанно твердил: "Но зато Варя моя! моя!.." Но, во-первых, это "но" - ох, это но!.. а во-вторых, слова: "Варя моя!" возбуждали во мне не глубокую, сокрушающую радость, а какой-то дюжинный, самолюбивый восторг... Если б Варя отказала мне наотрез, я бы запылал неистовою страстью; но, получив ее согласие, я походил на человека, который сказал гостю: "Будьте как дома",- и гость действительно начинает распоряжаться в его комнате, как у себя. "Если она любила Колосова,- думал я,- как же это она так скоро согласилась? Видно, она рада за кого-нибудь выйти замуж... Ну, что ж? тем лучше для меня..." Вот с какими смутными и странными чувствами я перешагнул порог своего дома. Вы, может быть, господа, находите мой рассказ неправдоподобным? Не знаю, похож ли он на истину, но знаю, что всё, что я вам сказал, совершенная и сущая правда. Впрочем, я весь этот день предавался лихорадочной веселости, говорил самому себе, что я просто не заслуживаю такого счастья; но на другое утро...

   Удивительное дело - сон! Он не только возобновляет тело, он некоторым образом возобновляет душу, приводит ее к первобытной простоте и естественности. В течение дня вам удалось настроить себя, проникнуться ложью, ложными мыслями... Сон своей холодной волной смывает все эти мизерные дрязги, и, проснувшись, вы, по крайней мере на несколько мгновений, способны понимать и любить истину. Я пробудился и, размышляя о вчерашнем дне, чувствовал какую-то неловкость... мне как будто стало стыдно всех своих проделок. Я с невольным беспокойством думал о сегодняшнем посещении, об объяснении с Иваном Семенычем... Это беспокойство было мучительно и тоскливо; оно походило на беспокойство зайца, который слышит лай гончих и должен выйти, наконец, из родимого леса в поле... а в поле ждут его зубастые борзые... "К чему я торопился!" - повторил я так же, как и вчера, но уже совсем в другом смысле. Помню - эта страшная разница между вчерашним и сегодняшним днем меня самого поразила; в первый раз пришло мне в голову тогда, что в жизни человеческой скрываются тайны - странные тайны.., С детским недоумением глядел я в этот новый, не фантастический, действительный мир. Под словом "действительность" многие понимают слово "пошлость". Может быть, оно иногда и так; но я должен сознаться, что первое появление действительности передо мною потрясло меня глубоко, испугало, поразило меня...

   Какие громкие речи по поводу невытанцевавшейся любви, говоря словами Гоголя!.. Возвращаюсь к своему рассказу, В течение того же утра я опять уверил себя, что я блаженнейший из смертных. Я поехал за город, к Ивану Семенычу. Он меня принял весьма радостно; хотел было пойти к соседу, но я сам его остановил. Я боялся остаться наедине с Варей. Этот вечер прошел весело, но не отрадно. Варя была ни то ни се, ни любезна, ни грустна... ни хороша собой, ни дурна. Я взирал на нее, как говорят философы, объективным оком, то есть как сытый человек смотрит на кушанья. Я нашел, что у ней руки немного красны. Впрочем, кровь иногда во мне разгоралась, и я, глядя на нее, предавался другим мечтам и замыслам. Давно ли я сделал так называемое предложение, и вот уже я чувствовал, что мы с ней живем супружеской жизнью... что наши души уже составляют одно прекрасное целое, принадлежат друг другу и, следовательно, стараются каждая сыскать для себя особую дорожку...

   "Что ж? вы говорили с папенькой?" - сказала мне Варя, когда мы с ней остались наедине. Этот вопрос мне ужасно не понравился... я подумал про себя: "Больно изволите торопиться, Варвара Ивановна". "Нет еще-с,- отвечал я довольно сухо,- но поговорю". Вообще я обходился с ней несколько небрежно. Несмотря на свое обещание, я Ивану Семенычу ничего не сказал положительного. Уезжая, я значительно пожал его руку н объявил ему, что мне нужно с ним поговорить... вот и все... "Прощайте!" - сказал я Варе. "До свидания",- сказала она.

   Я вас не стану долго томить, господа; боюсь истощить ваше терпение... Этого свидания не было. Я не вернулся более к Ивану Семенычу. Правда, первые дни моей добровольной разлуки с Варей не прошли без слез, упреков и волнений; я сам был испуган быстрым увяданием моей любви; я двадцать раз собирался ехать к ней, живо представлял себе ее изумление, горе, оскорбление, но - не вернулся к Ивану Семенычу. Я заочно просил у ней прощения, заочно становился перед ней на колени, уверял ее в своем глубоком раскаянии - и как-то раз, встретив на улице девушку, слегка похожую на нее, пустился бежать без оглядки и отдохнул только в кондитерской, за пятым слоеным пирожком. Слово "завтра" придумано для людей нерешительных и для детей; я, как ребенок, успокоивал себя этим волшебным словом. "Завтра я пойду к ней непременно",- говорил я самому себе - и отлично ел и спал сегодня. Я начал гораздо более думать о Колосове, чем о Варе... везде и беспрестанно видел я перед собой его открытое, смелое, беспечное лицо. Я стал снова ходить к нему. Он меня принял по-прежнему. Но как глубоко я чувствовал его превосходство надо мною! Как смешны показались мне все мои затеи: моя грустная задумчивость во время связи Колосова с Варей, моя великодушная решимость сблизить их снова, мои ожидания, мои восторги, мое раскаяние!.. Я разыграл плохую, крикливую и растянутую комедию, а он так просто, так хорошо прожил это время... Вы мне скажете: "Что ж тут удивительного? ваш Колосов полюбил девушку, потом разлюбил и бросил ее... Да это случалось со всеми..." Согласен; но кто из нас умел вовремя расстаться с своим прошедшим? Кто, скажите, кто не боится упреков, не говорю упреков женщины... упреков первого глупца? Кто из нас не поддавался желанию то щегольнуть великодушием, то себялюбиво поиграть с другим, преданным сердцем? Наконец, кто из нас в силах противиться мелкому самолюбию - мелким хорошим чувствам: сожалению и раскаянию?.. О, господа! человек, который расстается с женщиною, некогда любимой, в тот горький и великий миг, когда он невольно сознает, что его сердце не всё, не вполне проникнуто ею, этот человек, поверьте мне, лучше и глубже понимает святость любви, чем те малодушные люди, которые от скуки, от слабости продолжают играть на полупорванных струнах своих вялых и чувствительных сердец! В начале рассказа я вам сказывал, что мы все прозвали Андрея Колосова человеком необыкновенным. И если ясный, простой взгляд на жизнь, если отсутствие всякой фразы в молодом человеке может назваться вещью необыкновенной, Колосов заслужил данное ему имя. В известные лета быть естественным - значит быть необыкновенным... Однако пора кончить. Благодарю вас за внимание... Да! я забыл вам сказать, что месяца три после моего последнего посещения встретился я со старым плутом, Иваном Семенычем. Я, разумеется, постарался незаметно и скоро проскользнуть мимо его, но все-таки не мог не услышать следующих, с досадой произнесенных слов: "Ведь вот бывают же такие широмыжники!"

   - А что сталось с Варей? - спросил кто-то.

   - Не знаю,- отвечал рассказчик.

   Мы все встали и разошлись.

  

  

  

   Григорьев - Григорьев Ап. Сочинения. СПб.: Издание Н. Страхова, 1876. Т. I.

   Добролюбов - Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч. / Под общей редакцией П. И. Лебедева-Полянского. Т. I-VI. М.; Л.: Гослитиздат, 1934-1941 (1945).

   Дружинин - Дружинин А. В. Собр. соч. СПб., 1865. Т. VII.

   Иванов - Проф. Иванов Ив. Иван Сергеевич Тургенев. Жизнь. Личность. Творчество. Нежин, 1914.

   Истомин - Истомин К. К. "Старая манера" Тургенева (1834-1855 гг.) СПб., 1913.

   Клеман, Летопись - Клеман М. К. Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева Под. ред. Н. К. Пиксанова. М.; Л.: Academie, 1934.

   Назарова - Назарова Л. Н. К вопросу об оценке литературно-критической деятельности И. С. Тургенева его современниками (1851-1853).- Вопросы изучения русской литературы XI-XX веков. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958, с. 162-167.

   Писарев - Писарев Д. И. Сочинения: В 4-х т. М.: Гослитиздат, 1955-1956.

   Рус арх - "Русский архив" (журнал).

   Рус беседа - "Русская беседа" (журнал).

   Рус Обозр - "Русское обозрение" (журнал).

   Со ГБЛ - "И. С. Тургенев", сборник / Под ред. Н. Л. Бродского. М., 1940 (Гос. библиотека СССР им. В. И. Ленина).

   Сб ПД 1923 - "Сборник Пушкинского Дома на 1923 год". Пгр., 1922.

   Т. Соч. 1860-1801 - Сочинения И. С. Тургенева. Исправленные и дополненные. М.: Изд. Н. А. Основского. 1861. Т. II, III.

   Т. Соч, 1865 - Сочинения И. С. Тургенева (1844-1864). Карлсруэ: Изд. бр. Салаевых. 1865. Ч. II, III.

   Т, Соч. 1868-1871 - Сочинения И. С. Тургенева (1844-1868). М.: Изд. бр. Салаевых. 1868. Ч. 2, 3.

   Т, Соч, 1874 - Сочинения И. С. Тургенева (1844-1868). М.: Изд. бр. Салаевых. 1874. Ч. 2. 3.

   Фет - Фет А. А. Мои воспоминания (1848-1889). М.. 1890. Ч. I и II.

   1858. Scènes, I - Scènes de la vie russe, par M. J. Tourguéneff. Nouvelles russes, traduites avec l'autorisation de l'auteur par M. X. Marmier. Paris. 1858.

   1858. Scènrs, II - Scènes de la vie russe, par M. J. Tourguéneff. Deuxième série, traduite avec la collaboration de l'auteur par Louis Viardot. Paris, 1858.

  

  

  

   Отеч Зап, 1844, No 11, отд. I, с. 109-134.

   Т, 1856, ч. 1, с. 1-48.

   Т, Соч, 1860-1861, т. 2, с. 1-28.

   Т, Соч, 1865, ч. 2, с. 1-34.

   Т, Соч, 1868-1871, ч. 2, с. 1-34.

   Т, Соч, 1874. ч. 2. с, 1-33.

   Т, Соч, 1880, т. 6, с, 5-38.

  

   Автограф повести не сохранился.

   Впервые опубликовано: Отеч Зап, 1844, No 11, отд. I, с. 109-134, с подписью: Т. Л. (ценз. разр. 30 октября 1844 г.).

   Печатается по тексту Т, Соч, 1880 с учетом списка опечаток, приложенного к 1-му тому того же издания, с устранением явных опечаток, не замеченных Тургеневым, а также со следующими исправлениями по другим источникам текста:

   Стр. 11, строка 17: "Профессора" вместо "Профессоры" (по всем другим источникам). Форма "Профессора" употреблена также в "Гамлете Щигровского уезда", во всех изданиях "Записок охотника" до первого стереотипного (30 1880) включительно. Замену этой формы на "Профессоры" в "Андрее Колосове", как и в "Гамлете Щигровского уезда" (Т, Соч, 1880), следует считать исправлением корректора-архаиста.

   Стр. 14, строка 9: "навстречу" вместо "на стречу" (по всем другим источникам).

   Стр. 14, строка 24: "Умер? вот те на!" вместо "Умер! вот те на!" (по Отеч Зап и Т, 1856). Источником ошибки явилась опечатка в Т, Соч, 1860-1861: "Умер" вот те на!"

   Стр. 14, строка 37: "перед диваном" вместо "пред диваном" (по всем другим источникам).

   Стр. 19, строка 21: "к Ивану Семенычу" вместо "к Ивану Семеновичу" (по всем другим источникам).

   Стр. 22, строки 32-33: "умолкала" вместо "умолкла" (по всем другим источникам).

   Стр. 23, строки 37-38: "с удвоенной" вместо "с усвоенной" (по всем источникам до Т, Соч, 1874).

   Стр. 24, строка 9: "А!.." вместо "А?.." (по всем источникам до Т, Соч, 1874).

   Стр. 24, строка 26: "бросился в кресла" вместо "бросился в кресло" (по всем другим источникам).

   Стр. 26-27, строки 43-1: "перед Андреем, перед самим собою" вместо "пред Андреем, пред самим собой" (по всем другим источникам).

   Стр. 27, строки 40-41: "товарищей, Колосова" вместо "товарищей Колосова" (по всем другим источникам).

   Стр. 31, строка 41: "уверил" вместо "уверял" (по Отеч Зап, Т, 1856, Т, Соч, 1860-1861, Т, Соч, 1865).

   Стр. 33, строки 34-35: "Да! я забыл" вместо "Да я забыл" (по всем источникам до Т, Соч, 1874).

  

   Повесть была написана в 1844 г.- так датировал ее сам Тургенев во всех изданиях, начиная с Т, 1856. Никаких более точных сведений о времени и обстоятельствах создания "Андрея Колосова" в переписке Тургенева и в других источниках не сохранилось.

   16 ноября 1845 г. Ф. М. Достоевский, только что познакомившийся с Тургеневым, писал брату Михаилу: "Прочти его повесть в "Отечественных записках" "Андрей Колосов".- Это он сам, хотя и не думал тут себя выставлять" (Достоевский Ф. М. Письма. М.; Л., 1928. Т. 1, с. 84). Если Достоевский имея ввиду героя повести Колосова, то он ошибся в своем предположении: этот образ не был автобиографичным. Однако в сюжете повести, в личности рассказчика и в некоторых эпизодических персонажах отравились черты жизни самого Тургенева и его друзей из кружка Станкевича. М. О. Гершензон увидел в образе Колосова отражение личности Станкевича и истории его любви к Л. А. Бакуниной ("Образы прошлого", М., 1916, с. 162), однако последующие исследователи внесли в вывод Гершензона существенные ограничения (Бродский Н. Л. "Премухинский роман" в жизни и творчестве Тургенева.- Цептрархив, Документы, с. 118-119; см. также комментарий Ю. Г. Оксмана к "Записке о Н. В. Станкевиче" - Т, Сочинения, т. XII, с. 567). В названной статье Н. Л. Бродского, а также в статье Л. В. Крестовой "Татьяна Бакунина и Тургенев" (Т и его время, с. 31-50) представлен обширный материал, убедительно доказывающий, что в личность рассказчика и в историю его любви к Варе Тургенев привнес много своего, личного, связанного с пережитым им в 1842-1843 гг. увлечением Т. А. Бакуниной. Автобиографичен также в повести ряд бытовых деталей из жизни рассказчика: поступление его в Московский университет, пребывание в доме немецкого профессора, упоминание о собаке Армишке (ср. с записями в автобиографическом конспекте "Мемориал" - наст. изд., Сочинения, т. 11).

   Основной замысел повести - осуждение прекраснодушной мечтательности, натянутых, ложных чувств, восторженно-романтической фразеологии и утверждение простоты, естественности, разумного такта действительности - вырос не только из личных воспоминания Тургенева о его собственных романтических увлечениях недавних лет. Через такие же увлечения прошли в тридцатые годы многие из его друзей и сверстников, в том числе, например, Белинский, который еще в октябре 1838 г. в письме к М. А. Бакунину, разбирая подробно свои с ним взаимоотношения и причины, приведшие к серьезным осложнениям между ними, обвинял во многом самого себя: "Тут вмешалась и моя собственная пошлость, грубая, дикая и чисто животная непосредственность, фразерство, ходули, хлестаковство, словом, натянутая идеальность, вследствие внутренней пустоты и стремления заменить ее мишурною внешности", отсутствие нормальности, естественности и простоты" (Белинский, т. 11. с. 333).

   Вместе с тем замысел повести был порожден общественно-литературной обстановкой 1842-1844 гг.. когда в передовой журналистике разгорелась страстная борьба против романтизма и идеализма, в которой главную роль играли статьи Белинского, открывавшие перед Тургеневым мир реальной действительности ц привлекавшие его внимание к новым задачам литературы. Белинский язвительно высмеивал "людей-недоносков", "у которых есть чувство, но похожее на нервическую раздражительность, есть ум, по похожий на мечтательность <...> У них всё слова столько же громкие и отборные, сколько и неопределенные, но дела никогда не бывает" ("Русская литература в 1842 году".- Белинский, т. 6, с. 524). В обзоре за 1843 г. Белинский нападал на "нашпигованные высшими взглядами" повести Н. Полевого - "повести, невинные в каком бы то ни было такте действительности и способности хотя приблизительно понимать действительность, но очень и очень виновные в мечтательности и натянутом, приторном абстрактном идеализме, который презирает землю и материю, питается воздухом и высокопарными фразами и стремится всё "туда" (danin!)..." (там же, т. 8, с. 51-52).

   Повестью "Андрей Колосов" Тургенев не только сводил счеты с собственным юношеским романтизмом и восторженной мечтательностью; он включался и в общую борьбу с обветшалыми, но еще живучими романтическими традициями. Естественно, что новая, хотя во многом еще и незрелая, повесть Тургенева вызвала одобрение Белинского: ""Андрей Колосов" г. Т. Л.- рассказ чрезвычайно замечательный по прекрасной мысли: автор обнаружил в нем много ума и таланта, а вместе с тем и показал, что он не хотел сделать и половины того, что бы мог сделать, оттого и вышел хорошенький рассказ там, где следовало выйти прекрасной повести" (там же, с. 483). В статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года" Белинский повторил эту оценку, но при этом более решительно отметил художественное несовершенство повести, ставшее особенно заметным на фоне успехов реалистической литературы в 1845-1847 гг.: "Он <Тургенев> пробовал себя и в повести: написал "Андрея Колосова", в котором много прекрасных очерков характеров и русской жизни, но, как повесть, в целом это произведение до того странно, не досказано, неуклюже, что очень немногие заметили, что в нем было хорошего. Заметно было, что г. Тургенев искал своей дороги и всё еще не находил ее, потому что это не всегда и не всем легко и скоро удается" (там же, т. 10, с. 345).

   Нетрудно понять, что "недосказанность" повести Белинский видел прежде всего в образе ее героя Колосова, который был показан очень скупо и притом только извне, без раскрытия его внутреннего облика, без достаточной психологической мотивировки его поведения. Характер Колосова не приобрел полной художественной убедительности и глубины, почему и оказалось возможным восприятие его некоторыми читателями как мелкого и пошлого эгоиста. Отмечая, что произведение молодого писателя "странно" и "неуклюже", Белинский мог иметь в виду и промахи в развитии сюжета, и отсутствие стилистического единства, когда сквозь реалистическую ткань произведения местами прорывались не до конца преодоленные элементы романтического стиля с его пристрастием к громкой фразе, к гиперболам, к повышенной эмоциональности речевой манеры.

   Во время подготовки первого собрания своих сочинений - "Повестей и рассказов", 1856 г.- Тургенев, быть может, вспомнив мнение Белинского, подверг текст повести значительной переработке, опираясь при этом на весь свой уже довольно богатый творческий опыт художника-реалиста (см. раздел "Варианты" в издании: Т, ПСС и П, Сочинения, т. V, с. 436-443). Изменения, внесенные им в текст издания 1856 г., могут быть сведены к нескольким группам.

   1. Устранялись длинноты, отяжеляющие и замедляющие повествование. Так, была исключена длинная тирада в характеристике новых университетских друзей рассказчика, сокращен рассказ о покоряющем влиянии Колосова на товарищей.

   2. Снимались слова и фразы, порожденные романтической манерой, противоречащие важнейшему для Тургенева требованию художественной простоты.

   3. В начале сороковых годов Тургенев, как и другие молодые писатели из круга Белинского, следуя призывам своего учителя, усваивал традиции Гоголя и при этом нередко злоупотреблял элементами гоголевского стиля. В 1856 г. Тургенев устраняет излишества в использовании "низких" деталей при бытовых описаниях (вместо "на деревянной, страшно замаранной лестнице" остается: "на деревянной лестнице") и особенно тщательно снимает те места, в которых с чрезмерной навязчивостью звучала авторская ирония. В этой связи можно привести рассказ К. И. Леонтьева о тех советах, которые весной 1851 г. давал ему, тогда начинающему писателю, Тургенев: "Не портите только вашего таланта каким-то юмористическим любезничаньем с читателем <...> Не острите, бросьте это; у вас может выработаться спокойное, светлое или грустное миросозерцание, но этого рода ложную юмористику вы оставьте" (Леонтьев К. Н. Собр. соч. СПб., <1914>. Т. 9, с. 81).

   4. Особая группа исправлений связана была с определенном натуры Колосова. В журнальном тексте рассказчик рекомендовал его как "гения", "гениальную личность", "гениального человека". В тексте издания 1856 г. эпитет "гениальный" всюду был заменен на: "необыкновенный". М. О. Габель в статье "Первая повесть И. С. Тургенева "Андрей Колосов"" справедливо указывает, что в тридцатых годах под "гениальной натурой" подразумевался обычно романтический герой, возвышающийся над толпой. Однако в конце этого десятилетия в кругу Белинского слово "гениальный" получает новое содержание, в частности оно "крепко срастается с образом Н. Станкевича": "Понимание действительности, простота, непосредственность и искренность, отсутствие "идеальности", романтической ходульности - основные, по словам Белинского, черты "гениальной" личности Станкевича..." Автор статьи приходит к выводу, что "Андрей Колосов является "гениальным" в том смысле, как понимает это слово Белинский <...> Может быть, это новое значение слов "гениальная личность" раскрылось Тургеневу в беседах с Белинским" (Уч. зап. Харьков, гос. библиотечного ин-та. Харьков. 1961. Вып. 5, с. 140-143).

   Привычное для участников небольшого кружка слово "гениальный" в своеобразном его значении не перешло в общелитературный язык и в середине пятидесятых годов оказалось забытым, вследствие чего его употребление в повести могло вызвать у читателей недоумение или создать превратное представление о ее герое. Этими соображениями, как можно думать, и была вызвана отмеченная правка текста.

   Осенью 1874 г. Я. П. Полонский, работавший в это время над автобиографическим романом-хроникой "Дешевый город", решил ввести в него эпизод, в котором упоминается "Андрей Колосов". Когда он написал об этом Тургеневу, тот ответил ему 14(26) октября 1874 г.: "Мне очень лестно, что ты хочешь упомянуть об одном из моих первых произведений; но вот что я должен тебе заметить. "Андрей Колосов" явился в "Отечественных записках" в 1844-м году - и прошел, разумеется, совершенно бесследно. Молодой человек, который в то время обратил бы внимание на эту повесть, был бы в своем роде феномен. Таких вещей молодые люди не читают: они не могут (да и, говоря по справедливости, не заслуживают этого) обратить на себя их внимания.- А впрочем - как знаешь". В 1879 г. роман Полонского был напечатан в "Вестнике Европы" с посвящением Тургеневу. В одной из глав рассказывается, что герою романа Владимиру Елатомскому попадается старая книжка "Отечественных записок": "Прочтя "Андрея Колосова", Елатомский, под влиянием рассказа, на полчаса точно оцепенел. Что же я такое! - думал он.- Отделался ли я от фразы? В силах лн противиться мелкому самолюбию, "мелким хорошим чувствам"?.. Где же это простое, естественное, здоровое отношение к жизни! И неужели всё естественное в нас до такой степени редко, что Тургенев "необыкновенными людьми" называет людей естественных?" (Полонский Я. П. Полн. собр. соч. СПб., 1886. Т. 7, с. 166).

   Не только в сороковые - шестидесятые годы ранняя повесть Тургенева читалась с явным сочувствием в среде русской демократически настроенной молодежи - интерес к этой повести не ослабевал и значительно позднее. Большую ценность в этой связи представляют собой воспоминания Н. К. Крупской: "Когда Ильичу было 14-15 лет, он много и с увлечением читал Тургенева. Он мне рассказывал, что тогда ему очень нравился рассказ Тургенева "Андрей Колосов", где ставился вопрос об искренности в любви. Мне тоже в эти годы очень нравился "Андрей Колосов". Конечно, вопрос не так просто разрешается, как там описано, и не в одной искренности дело, нужна и забота о человеке и внимание к нему, но нам, подросткам, которым приходилось наблюдать в окружающем мещанском быту еще очень распространенные тогда браки по расчету, очень большую неискренность,- нравился "Андрей Колосов"" {Крупская Н. К. Детство и ранняя юность Ильича.- Сборник статей Н. К. Крупской "О воспитании и обучении". М., 1946, с. 268-269. Первоначально было опубликовано в "Большевике", 1938, No 12.}. Некоторые дополнительные штрихи к этому эпизоду из биографии В. И. Ленина содержит рассказ Н. Валентинова, восходящий к устным воспоминаниям Крупской и вошедший в его изданные за рубежом мемуары: "Мы, рассказывала Крупская, иногда по целым часам занимались переводами <...> По настоянию Ильича особенно тщательно мы перевели некоторые страницы из рассказа "Колосов". На эту вещь он обратил большое внимание еще в гимназии и крайне ценил ее. По его мнению, Тургеневу в нескольких строках удалось дать самую правильную формулировку, как надо понимать то," что напыщенно называют "святостью" любви. Он много раз мне говорил, что его взгляд на этот вопрос, целиком совпадает с тем, что Тургенев привел в "Колосове". Это,- говорил он,- настоящий революционный, а не пошло-буржуазный взгляд на взаимоотношения мужчины и женщины" (Валентинов Н. Встречи с Лениным. Нью-Йорк, 1953, с. 93-95).

   Появление Андрея Колосова в "Отечественных записках" 1844 г. не было отмечено критикой, если не считать глухого упоминания об этой повести в "Москвитянине" 1847 г., в подписанной инициалами "П. П." (П. И. Пежемский?) статье "Русская словесность в 1846 году". Автор, критически рассматривая деятельность Тургенева как писателя, принадлежащего к натуральной школе, упрекает его в подражательности и в связи с этим замечает: "Помнится нам, что в одном из своих рассказов г. Тургенев пытался произвести что-то вроде Жорж Занд. И нельзя сказать, чтобы всё это было плохо, хоть из этого же видно, что у автора нет или не открылось еще изобретательности" (Москв, 1847, No 1. Критика, с. 153).

   Выход в свет "Повестей и рассказов", включавших всё, написанное Тургеневым за тринадцать лет, усилил внимание читателей и критики к его творчеству в целом и к открывавшей издание повести "Андрей Колосов" в частности. 10 ноября 1856 г. Л. Н. Толстой записал в своем дневнике: "Купил книгу <...> прочел все повести Тургенева. Плохо". Однако накануне, посылая это издание В. В. Арсеньевой, он оценил его по-иному: "Посылаю Вам еще "Повести" Тургенева, прочтите и их, ежели не скучно - опять, по-моему, почти всё прелестно <...>" А 19 ноября он снова возвращается к тем же повестям и пишет тому же адресату: "... особенно из них рекомендую "Андрей Колосов", "Затишье", "Два приятеля"" (Толстой, т. 47, с. 99 и т. 60, с. 104 и 120).

   Из двух больших статей о "Повестях и рассказах" Тургенева - Дудышкина в "Отечественных записках" и Дружинина в "Библиотеке для чтения" - в последней было уделено внимание "Колосову". Подробный разбор этой повести, данный Дружининым, вытекает из его общих эстетических воззрений и общей оценки таланта Тургенева (см. об этом выше, на с. 549 наст. тома). В "Андрее Колосове" критик видит "одно из самых светлых произведений" писателя. "Не мелкого и не избалованного эгоиста,- пишет он,- задумал изобразить автор: замысел его брал дальше и глубже. В Колосове он хотел представить нам натуру смелую, ясную, откровенную, глядящую на дела жизни прямо и чистосердечно. В молодом небогатом студенте, так увлекающем всех, кто к нему приближается, поэт видел тип человека, чуждого фразы, часто увлекающегося, но честного в своих увлечениях, человека, исполненного свежих молодых сил и свободно тратящего эти силы. Такие смелые, прямые, размашистые натуры часто встречаются в действительности и в самом деле производят магическое влияние на весь люд, их окружающий. Нельзя не сознаться в изяществе замысла, в привлекательности типа, о котором теперь говорится. Но беда повести состоит в том, что ее замысел разнится с постройкою, что тип, зародившийся в голове даровитого рассказчика, в рассказе утратил всё свое значение <...> Ясно, что повесть, основанная на характере Колосова (того Колосова, о котором думал автор), должна была показать нашего героя в коллизии со многими сторонами жизни, а между тем в повести дело идет о маленьком, темном волокитстве и ни о чем более" (Дружинин, с. 306-307).

   Однако наряду с этим Дружинин высказывает и другие мысли, тесно связанные с его общей концепцией творчества Тургенева. Он подходит к заключительной оценке Колосова с точки зрения идеи долга, высказанной Тургеневым в "Фаусте", и отказывается видеть в герое повести положительное явление русской жизни.

   Тургенев откликнулся на высказывания Дружинина об "Андрее Колосове" в письме к критику от 3(15) марта 1857 г. (см. наст. том, с. 550).

   В последующие десятилетия повесть Тургенева не была предметом сколько-нибудь обстоятельного рассмотрения в критике. Замечания о ней были краткими и случайными. "Замечательным человеком", который "был искренен и прям" "среди обессиленной и изолгавшейся толпы", назвал Колосова М. В. Авдеев, причисливший его к выдающимся типам пятидесятых годов (Авдеев М. В. Наше общество в героях и героинях литературы за пятьдесят лет. СПб., 1874. с. 58-59). С. А. Венгеров, но находя в "Андрее Колосове" значительного содержания, вместе с тем отмечал, что поэзия в этой повести "бьет таким широким и чистым ключом, что сглаживается скудость действия н бедность характеров". В самом Колосове критик отказывался видеть "русское лицо" - "от него так и веет героями жорж-зандовских романов, бывших в моде в сороковых годах" (Венгеров С. А. Русская литература в ее современных представителях. Критико-биографические этюды. И. С. Тургенев. СПб., 1875. Ч. II, с. 2-6).

   Обстоятельный историко-литературный анализ первой повести Тургенева был дан в названной выше статье М. О. Габель (см. с. 557). Автор этого исследования определяет героя повести как первый у Тургенева набросок нового социального типа разночинца, который обнаруживает свое превосходство над дворянским интеллигентом, "лишним человеком". В последующее время писатель еще не раз обращался к разработке этого типа - М. О. Габель называет в этой связи образы Мити ("Однодворец Овсянников"), Авенира Сорокоумова ("Смерть") и студента Беляева ("Месяц в деревне"). Автор статьи видит в повести "блестящую пробу Тургенева в области реалистической прозы. В этом произведении отчетливо выступают те художественные принципы, которые станут затем определяющими и характерными для реалистического метода Тургенева, большого художника слова" (с. 159).

   Сведений о прижизненных переводах "Андрея Колосова" на иностранные языки найти не удалось.

  

   Стр. 9. ...пачка синих полинялых ассигнаций - бумажных денег пятирублевого достоинства. Ассигнации были введены в России в 1769 г. и находились в обращении до 1843 г., когда в результате реформы министра финансов графа Е. Ф. Канкрнаа они были заменены кредитными билетами. По официальному курсу, существовавшему в 1830-е годы, один рубль ассигнациями равнялся 27 коп. серебром.

   Закурив пахитос...- Пахитос или, чаще, пахитоска (от испанского pajitos - соломинки) - тонкая папироса.

   Стр. 9-10. Он вчера вечером вернулся с кондиции.- Слово кондиция (от латинского conditio) в значении: условие, договор - употреблялось в русском языке еще в XVIII в. Выделив это слово курсивом, Тургенев отметил, что новое его значение - домашние уроки, репетиторские занятия в частных домах,- сложившееся в семинарской среде, а затем перешедшее в студенческий обиход, еще ие вошло в общелитературный язык и ощущалось как жаргонное. О случаях употребления писателем этого слова см. заметку Т. А. Никоновой: Т сб, вып. 3, с. 175. Ср. у Гоголя в "Вие" (1835): "Философы и богословы отправлялись на кондиции, то есть брались учить или приготовлять детей людей зажиточных и получали за то в год новые сапоги, а иногда и на сюртук" (курсив Гоголя).

   Стр. 10. Я вижу, господа, вы не любите приятного и придерживаетесь единственно полезного.- В этом ироническом замечании термины "приятное" и "полезное" употреблены в том смысле, какой им придавала почти до середины XIX века школьная "теория словесности", не выходившая за пределы архаических традиций классицизма. Согласно поэтике классицизма "приятное" заключалось обыкновенно в живых описаниях предметов; "полезное" выражалось в повествовании о мыслях и поступках людей, которые своим примером должны были поучать читателей (см., например: Остолопов Н. Словарь древней и новой поэзии. СПб., 1821. Ч. 1, с. 109-110 и 472-473).

   То, что Байрон называет "the music of the face"...- В поэме "Абидосская невеста" Байрон, описывая красоту Зюлейки, говорит: "the Music breathing from her face" ("музыкой веяло от ее лица" - "Bride of Abydos", Canto 1. 179). К этой строке поэт счел необходимым дать примечание, в котором указывал, что это выражение "находили странным", и защищал его правомерность. При этом он ссылался на мнение m-me де Сталь, которая в своей книге "О Германии" писала о возможности сближения музыки и живописи: "...мы сравниваем живопись с музыкой и музыку с живописью, потому что чувства, которые мы испытываем, обнаруживают сходство там, где холодное наблюдение не видит ничего, кроме различия" (De l'Allemagne, par M-me la baronne de Staël-Holstein. Tome troisième. Paris- Londres, 1813, p. 142).

   Стр. 11. ...у нас на Руси завелись "руководства", чрезвычайно благодетельные для наставников...- Белинский в своих статьях и рецензиях неоднократно язвительно высмеивал подобные руководства. Так, в 1844 г. он писал: "Нет ничего гибельнее для способностей учащихся молодых людей, как краткие руководства, которые ничего не говорят ни рассудку, ни воображению, а должны усвояться только памятью" (Белинский, т. 8, с. 225; см. также т. 9, с. 273).

   On talk not to me go of our glory...- Начальное двустишие из стихотворения Байрона "Стансы, написанные на пути между Флоренцией и Пизой" ("Stanzas written on the road between Florence and Pisa", 1821).

   Стр. 16. Месяцев шесть тому назад Колосов ~ познакомился с господином Сидоренко.- В журнальном тексте повести было: "Месяца четыре тому назад..." Внеся в издание 1856 г. поправку, Тургенев всё же не устранил до конца допущенную им неточность: по хронологии событий в повести знакомство Колосова с Сидоренко состоялось примерно за год до описываемой сцены, которая происходила весной, вскоре после того, как "в половине апреля" умер Гаврилов. Познакомившись с отставным поручиком тоже весной, Колосов летом стал навещать его дом "всё чаще и чаще"; Гаврилов играл в карты с Сидоренко "в течение целой осени и зимы" (см.: наст. том, с. 12, 17 и 18).

   Стр. 20. ...я не упомянул о некоем господине Щитове.- Прототипом Щитова, выведенного Тургеневым также в "Гамлете Щигровского уезда" и в "Рудине" (глава VI), был член кружка Станкевича, приятель Белинского, поэт И. П. Клюшников (см. о нем: Т, ПСС и П, Письма, т. III, с. 479-480).

   ...те самолюбивые, мечтательные и бездарные мальчики go пренебрегают всяким положительным знаньем.- Эта уничтожающая характеристика свидетельствует о большой близости взглядов Тургенева на современную ему поэзию к мнениям Белинского, постоянно преследовавшего бездарных "стихокропателей", которые выдают свою "дикую галиматью" за полную мыслей поэзию (см., например: Белинский, т. 6, с. 335-340 и 565-568, т. 7, с. 601-609).

   Стр. 23. ...один из сочинителей романов, известных под именем "московских", или "серых".- Поставщиками многочисленных в 1830-1840-х годах произведений серой или, по выражению Белинского, "серобумажной" мещанской литературы были по преимуществу московские авторы. В статье "Петербургская литература" (1845) Белинский писал о них: "Московский писака изображает в своих романах семейную жизнь, где рисуются он и она, проклятые места и тому подобные штуки, или описывает поколебание татарского владычества в Сокольниках, подвиги Таньки-разбойницы в Марьиной роще..." (Белинский, т. 8, с. 562, ср. также т. 7, с. 637).

   ..."Прекрасное всё гибнет в пышном цвете, таков удел прекрасного на свете"...- Неточная цитата из стихотворения В. А. Жуковского "На кончину ее величества королевы Вюртембергской" (1819). К 1840-м годам мысль, поэтически выраженная Жуковским, была опошлена его эпигонами и превратилась в избитый штамп. Не исключено, что мысль о пародийном использовании двустишия Жуковского возникла у Тургенева под влиянием рецензии Белинского на сочинения И. Мятлева, в которой оно было процитировано (Белинский, т. 8, с. 221. Рецензия была напечатана в майской книжке "Отечественных записок" 1844 г., за полгода до "Андрея Колосова").

   Стр. 25. "Что было, то не будет вновь".- Цитата из поэмы Пушкина "Цыганы".

   Стр. 26. ...на тряских "калиберных" дрожках...- Калиберные дрожки, иди калибер - бытовавшее в старой Москве название извозчичьего экипажа особой, удлиненной формы. В качестве характерной детали московской жизни они описаны в очерках И. Т. Кокорева "Москва сороковых годов" (М., 1959, с. 21) и в книге В. А. Гиляровского "Москва и москвичи" (Гиляровский В. А. Избранное. М., 1960. Т. 3, с. 16).

   Стр. 31. ...по поводу не вытанцевавшейся любви, говоря словами Гоголя!..- Гоголевское словцо "не вытанцовывалось" (из "Заколдованного места") быстро вошло в живую речь. Оно не раз встречается в письмах Белинского конца тридцатых - начала сороковых годов (см., например: Белинский, т. 11, с. 366, 403, 465). В 1860 г. Г. П. Данилевский назвал одну из своих повестей: "Не вытанцевалось (Из записок о последнем из рода гетманских потомков)".

   Стр. 32. ...и отдохнул только в кондитерской, за пятым слоеным пирожком.- Ср. у Гоголя в "Невском проспекте" замечание о поручике Пирогове, разгневанном после перенесенной экзекуции: "Но всё это как-то странно кончилось: по дороге он зашел в кондитерскую, съел два слоеных пирожка, прочитал кое-что из "Северной пчелы" и вышел уже не в столь гневном положении".