Толстой Лев Николаевич - Том 31, Произведения 1890-1900, Полное собрание сочинений

до знака обведено на полях чертой с пометой: пропустить и затем вычеркнуто.

  

   исследовать золотые, бросив их в огонь, и, найдя настоящие, если такие будут, уже тогда разделить их, остальные же бросить.

   Предложение это не понравилось всем остальным. - Только сумасшедший человек может предлагать такие нелепости, как то, чтобы без всякой причины портить такие прекрасные монеты, - сказали они.-Если монеты эти сделаны и так искусно, то, очевидно, на что-нибудь они нужны. - Но ведь вы слышали, что всегда большая часть монет были фальшивые, - говорил несоглашавшийся. - Если прежде и были фальшивые, - отвечали ему на это остальные, - то это происходило оттого, что прежние люди не умели отличить фальшивые от настоящих, мы же умеем отличать и несомненно знаем, что все эти наши золотые настоящие.

   На это собиравшийся уходить сказал, что если монеты на­стоящие, то они не испортятся, если их бросить в горнило, и потому нечего бояться того, чтобы подвергнуть их испытанию. Те же, которые хотели удержать монеты, отвечали на это тем, что если прежде были фальшивые золотые между настоящими, то это не мешало людям брать их и опытом жизни находить между фальшивыми настоящие. На это несогласившийся сказал, что он только и предлагает то, чтобы отделить фальшивые от настоящих.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   На это ему отвечали тем, что неужели он думает, что все глупы и что он один умнее всех.

   Тогда желавший путешествовать сказал, что они ошибаются, а он прав не потому, что он умнее всех, а потому, что они, не собираясь путешествовать, живут у гостеприимного хозяина, который кормит и содержит их даром, и им не нужно употреблять золотых, а он, несоглашающийся, идет путешествовать, и ему нельзя идти с фальшивыми деньгами.

  

  

  

  

  

  

   На эти слова его противники его очень рассердились и решили, что возражатель безумный и что разговаривать с ним больше не нужно и, что бы он ни говорил, не надо слушать его.

  

  

   Как ни оправдывался возражатель и как ни просил исследовать доброту золотых, его не послушали. И, отдав ему его часть, прогнали его от себя. Получив свою часть, человек этот тотчас же бросил свои золотые в огонь, и они все оказались фальшивыми и тотчас же расплавились. И не успел он этого сделать, как к нему явился посланный от богатого человека и принес ему ровно столько настоящих золотых монет, сколько ему было нужно для всего его путешествия, и сказал ему, что богатый человек дает только тем, которые (не жадны и), не жалея потерять видимость, испытывают настоящую доброту вещей. И человек этот благополучно продолжал свой путь.

  

  

   Оставшиеся же у гостеприимного хозяина разделили между собой свои золотые и стали любоваться ими, и чистить, и перекладывать их.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   Но когда через несколько дней гостеприимный хозяин сказал им, что он не может держать их больше, они забрали свои золотые и пошли в путь. Но когда на привале они захотели разменять один золотой, их деньги не взяли, ничего им не дали, еще повели к судье за распространение фальшивых денег.

   То же случилось со мной по отношению людей науки.

   Мы все учились наукам, всем нам даром дали различные знания, которые мы приобретали в то время, как другие люди работали на нас. Пришло время, когда я захотел пуститься в путь, т. е. не толочься на одном месте, а начать дело жизни, и для этого я требовал исследования доброты тех знаний, которые даром были даны нам. Когда я сказал про это моим товарищам, указывая им на то, что всегда во все времена большая доля того, что считалось наукой, оказывалось ненужными сведениями для работы жизни и даже фальшивым знанием, и что потому надо исследовать вопрос о том, точно ли то, что мы называем знание, есть знание, то (удивительное дело), несмотря на то, что не оспаривал того, что это всегда так было, все утверждали, что нынешние знания - все настоящие знания. Когда же я приводил доказательства того, что из всех тех знаний, которые в прошедшие времена считались наукой, едва ли осталась одна сотая часть, мне отвечали, что ложные знания прошедшего, как алхимия, астрология, содействовали приобре­тению настоящих знаний. И когда на это я отвечал, что в этом и дело наше, чтобы в тех знаниях, которые мы считали знаниями, отбирать настоящие, на меня сердились и обвиняли меня в безумной гордости. - Почему бы случилось так, - говорили мне, - чтобы Дарвины, Гелмгольцы, (Тиндали,) Шарко и ты­сячи и тысячи ученых людей ошибались, признавая истинность нашей науки, и не ошибался бы относительно науки человек, не имеющий никакого научного авторитета?

   Когда же на этот довод я говорил, что это происходит именно оттого, что большинство научных людей отстаивают науку, какая она есть, потому что так же выгодно в наше время быть жрецом науки, как в древние времена было выгодно быть жрецом религии. Тогда все с злобою набросились на меня и решили, что слушать меня не нужно, потому что я враг науки и движения вперед человечества.

   Так и кончилось мое столкновение с людьми науки. Люди науки продолжают набирать всё больше и больше фальшивых золотых, перебирать и чистить их. Я же тогда же получил взамен подвергнутых испытанию и не выдержавших его ложных знаний то истинное и нужное мне знание, которое прежде скрывалось от меня ложными.

  

  

   N 1 (рук. N 1).

  

   Долго ли, коротко ли он был в этом положении, царь не мог сообразить, но когда он очнулся, он увидал себя в каком-то странном месте. Первое и главное впечатление этого места был ужасный удушливый запах человеческой мочи и испражнений, приправленный карболовой кислотой. Место, где он находился, был широкий коридор, освещенный красным светом двух дурно горящих ламп. По одну сторону коридора была глухая стена с окнами, заделанными железными решетками. По другую сторону были запертые двери, запертые замками. В коридоре дремал, прислонившись к стене, солдат. За дверьми слышалось сдержанное движенье жизни не одного, а многих людей. Он был тут же подле и своей нежной рукой слегка нажал на плечо молодого царя, толкая вперед мимо вахтера к 1-й запертой двери. Молодой царь чувствовал, что он не может не повиноваться, и приблизился к двери. К удивлению его, вахтер смотрел прямо на него и, очевидно, не видел его, потому что не только не вытянулся и не поздоровался, но громко зевнул и, закинув руки, стал чесать себе затылок. В двери было маленькое отверстие, и, следуя давлению его руки, направлявшей его к этому отверстию, молодой царь подошел к окну и приложил к нему глаз. Тяжелый, мучительный запах был еще сильнее у дверей, и молодой царь не решался придвинуться ближе. Но рука продолжала давить, он немного пригнулся, приставил глаз к отверстию и вдруг перестал чувствовать запах. То, что передало ему чувство зрения, заглушило в нем впечатление обоняния. В большой, аршин 10 в длину и аршин 6 в ширину, комнате не переставая взад и вперед ходили (как звери в клетке) человек 6 людей в серых халатах, мягких котах и босиком. Людей всех в этой комнате было много - более 20, но в первую минуту молодой царь увидал только этих ходящих быстрыми, ровными, неслышными, легкими шагами. Ужасно странно и страшно даже было это непрерывное быстрое бесцельное движение этих людей, минующих, догоняющих друг друга, быстро поворачивающихся у стены и не глядящих друг на друга, а очевидно сосредоточенных каждый в своих отдельных мыслях. Точно такого, как эти люди, (1) он помнил тигра в зверинце, который неслышными шагами быстро, быстро ходил из одного угла клетки в другой и чуть пошевеливал длинным хвостом, неслышно заворачиваясь и ни на кого не глядя. Один из этих людей был, очевидно, крестьянин, молодой, кудрявый, красивый, если бы не неестественная белизна лица и сосредоточенное -недоброе, нечеловеческое выражение глаз, другой был еврей, короткий, волосатый и мрачный, третий был сухой старик с лысиной во всю голову и с прежде бритой и страшно щетинистой бородой, четвертый был необыкновенно широкий мускулистый человек с низким выпуклым лбом и приплюснутым носом, 5-й почти мальчик, худой, длинный, очевидно чахоточный, шестой маленький, черненький, болезненный, дергающийся Ы ходящий в припрыжку и что-то не переставая бормочущий. Все они не переставая мелькали перед отверстием, в которое смотрел молодой царь, и он почему[-то] с страстным любопытством вглядывался в них и изучал их лица, походки. Но когда пригляделся к ним, он из-за них разобрал в глубине комнаты на нарах и подле них еще другие лица; разобрал и тотчас же у двери стоявшую посуду, которая распространяла ужаснейший запах. В глубине комнаты на нарах спало человек 10, накрытые с головами халатами; один рыжий с большой бородой человек сидел боком на нарах и, сняв рубаху, рассматривал ее на свет и очевидно ловил на ней вшей, еще один старик белый как лунь стоял в профиль и молился, крестясь и кланяясь и очевидно не видя никого вокруг себя и весь поглощенный своей молитвой. - Да это острог, - подумал молодой царь. - Жалко их, страшно их положение, но что же делать - они заслужили это.

   Но не успел он подумать этого, как неслышный голос того, кто водил его, ответил ему на его мысли. - Все они сидят здесь по твоему указу, всем им объявляли приговор твоим именем, но не только не все они заслужили по вашим человеческим суждениям то положение, в котором они находятся, но большая половина их много правее тебя и тех, которые присуждали их и содержат их в их положении. Этот, - он указал на красивого кудрявого малого, - он убийца. Я не скажу, чтобы он был больше виноват, чем те, которые убивают на войне и на дуэли и которых не наказывают, а награждают. Он не только не имел руководителей или воспитателей в среде воров и пьяниц и потому винить его трудно, но он все-таки убийца и он виноват. Он убил купца, чтобы ограбить его. Другой, еврей, вор и участник воровской шайки, тот старик конокрад и тоже виноват в сравнении с другими.

  

  - Далее в подлиннике начато и не зачеркнуто: видел м[олодой] ц[арь]

  

  

  

   * N 1 (рук. N 1).

  

  

   Игра в lawn-tennis. (Дочь бежит с телеграммой.) Мать распоряж[ается] о помещении. Дочь (узна[ет]) приезжает. Игра в lawn-tennis. Отец приходит с деревни. Дочь с матерью.

   Приезд ее брата с женой дурой. Рассказы про него. - Отец при[ходит]. Записка. Нет, не могу. Не могу я так жить. Она. Да ты пой[ми]. Он. После никогда не времени. Раздражается, просит прощение. Отчаяние обоих.

  

  

   Булыгин бесед[ует] с ней. Отчая[ние] матери. Отдача име­ния. Разлад. Духовное лицо. Он горячится. Отдает всё жене. Убегает. Мы никогда не поймем друг друга. Ее отча[яние]...Он возвращается.

  

  

   Прием. Отказ. Упреки, ты погубишь, (сумашедший дом), увещание попов. Свидание с матерью и матери с невестой. Упреки, ты его губишь. Сумашедший дом и батальон. Священник расстрига.

  

  

   Увещание. Дисциплинарный батальон. Его смерть, отчаяние матери.

  

  

   Отчаяние, что всё погибло. Свящ[енник] вернул[ся] один. - Мать убивает. Свящ[енник] вернулся и рассказывает про [1 неразобр.] (1)

  

   (1) На полях: Умирает, завещая.

  

   * N 2 (рук. N 2).

  

   (Свет мира.) Закваска.

  

   1) Петр Иваныч Звездинцев, богатый человек 57 лет. Силь­ный, энергичный, одет во всё старое, когда-то хорошее.

   2) Марья Ивановна, его жена, еще красивая жен­щина 48 лет, добродушная, тихая. Одета просто, (1) но эле­гантно.

   3) Люба, их дочь 21 года, красивая, энергичная, быстрая. Одета нарядно для деревни.

   4) Степан, студент 22 лет в костюме l[awn] t[ennis].

   5) Ваня, гимназист в небеленой блузе. Весельчак.

   6) Митрофан Ермилыч, учитель Вани. Кандидат универси­тета, невзрачный, в пиджаке, либерал, спорщик.

   7) Анна Ивановна Петрищева; сестра Марьи Ивановны, помещица, толстая, спокойная, добродушная.

   8) Лизанька, ее дочь 27 лет, стареющая (и резвящаяся) девица, немного дурного тона.

   9) Управляющий из мелкопоместных дворян.

   10) Доктор, (социалист,) либерал.

   11) (2) Княгиня Черемшанова 50 лет. Молодящаяся аристократка, придворная дама, говорящая с английским акцентом.

   12) Ее сын Борис, только что кончивший курс в Петербургском университете, энергический, тихий и логически прямолинейный. Одет просто.

   13) Тоня. Веселая, быстрая, умная. Поет, играет хорошо. Оченъ элегантна.

   14) Мальчики, подбирающие мячи.

  

  

   Лизанькa. Ou[t].

   Митр[офан] Ер м[и л ы ч]. Нисколько -- в черте.

   Лизанька. Мама, вы видели?

   Анна Ивановна. Не видала, кажется, аут.

   Люба. Ну полноте, всё спорить. Этакий вы, Митрофан Ерм[илыч]. Подавайте.

   М[итрофан] Е[рмилыч]. Я не спорю, но справедли­вость...

   Люба. Ну теперь будет спорить, что не спорит. Подавайте.

  

  

   (1) Зачеркнуто: со вкусом

   (2) В рукописи: 10. Следующие номера: 11, 12, 13.

  

  

   Марья Ивановна. Ну, так и есть, Черемшановы сейчас приедут. Вечно опаздывают с телеграммами.

   Анна Ивановна. Одна?

   Марья Ивановна. Нет, вероятно, с сыном и с дочерью. Я очень рада ей, но немножко не во-время.

   Анна Ивановна. Да ты, пожалуйста, не стесняйся, переведи нас вниз, а нашу комнату им отдай. Все-таки придворная дама, привыкла к роскоши.

   Марья Ивановна. Нет, это ничего. Я ее знаю. Я ее прекрасно помещу. Я про Пьера. Бог знает, что с ним делается.

   Анна Ивановна. А что?

   Марья Ивановна. Да то, что я теперь 23 год замужем, я никогда не видала его в таком состоянии.

   Анна Ивановна. Да что же такое?

   Марья Ивановна (вздыхая). То, что он несчастлив. Я вижу, что он несчастлив.

   Анна Ивановна. Да что же? Как же быть несчастливым от того, что стал религиозным.

   Марья Ивановна. Да если бы он был, как другие люди, а то эта впечатлительность, это свойство увлекаться, всё забывать. Так это было с охотой, потом с земством, потому с музыкой, а теперь это что-то необыкновенное. Он вдруг решил, что так нельзя жить, что вся жизнь наша ложная, что всё надо изменить. И вот теперь он целый день на деревне или один ходит по лесу. А, главное, он прямо уже начал раздавать всё.

   Анна Ивановна. То есть как?

   Марья Ивановна. Да так. Кто у него попросит, он дает. Так что теперь к нам толпы идут. Я сейчас двух у крыльца нашла. Да вот они (указывает на входящего на лон-тенис нищего). Чего тебе?

   Нищий. Христа ради, погорел.

   Люба. Пройди, пройди туда, мальчик, проводи его. Мама, что же это вы говорите, я слышу, о папа. Где он?

   Марья Ивановна. Да не знаю. Он тут был и куда-то он ушел. Вероятно, опять на деревню.

   Люба. Да, да. Как же, он здесь сел и смотрел на нас, и вдруг явилась эта Матрена с записочкой. Он вскочил, и я видела, что его всего перевернуло, и ушел. Да вот и записочка (поднимает с пола). Да, это от Константина (читает) : "Батюшка Петр Иваныч, помогите моей нужде, со вчерашнего дня не ели, ребята плачут". Ну так и есть. - Это ужасно. Теперь он целый день будет расстроен.

   Лизанька. Люба, тебе подавать.

   Люба. Сейчас. А это от кого телеграмма?

   Марья Ивановна. От Черемш[ановой]. Сейчас будут.

   Люба (читает). Отлично. Надеюсь, что и Борис и Тоня. А я испугалась, что одна princesse moustache. (1)

   Марья Ивановна. Вечно осуждать.

   Люба. Не осуждаю, а говорю что есть, что princesse mou­stache особа тяжелая и в прямом и в переносном смысле, вы сами знаете, ее можно простить только за то, что у нее такие милые дети.

   Ваня. Люба, качай. Что ты пристала? Валяй, Твой черед. Я говорю, что мы Ермилыча замордуем. Ну, иди.

   Люба. Иду, иду. (Идет, по дороге кричит.) Вот, тетенька Анночка, княгиня вам все петербургские и моды и сплетни расскажет и новый pas de quatre в лицах покажет, вот так (представляет па княгини).

   Анна Ивановна (смеясь). Ты всех на смех поднимешь, тетку-то оставь.

   Люба. Я ничего. Только говорю, что она грациозна, play.

  

  

   Анна Ивановна. Что же, точно, милые ее дети. Борис этот, кажется, ухаживал за Любой?

   Марья Ивановна (перебирая ягоды). Это давно уже. Теперь они давно не видались. По правде скажу, я бы желала лучше для Любы. В особенности, семья: Но молодой человек прекрасный. Прекрасно воспитанный, образованный, умный, кроткий, чистый. Я знаю это от своих мальчишек,

   Анна Ивановна. А что же семья? Что она за женщина?

   Марья Ивановна. Княгиня? Они смеются над ней. И есть в ней смешные стороны. Elle est souvent ridicule, (2) но это почтенная, святая женщина. Ведь только подумать, муж пьяница, совсем пьяница, мот, промотал большое состояние и бросил ее с двумя детьми.

   Анна Ивановна. Что же, верно, завел свою семью.

   Марья Ивановна. Ну, разумеется. Какая-то мещанка, он с ней пьет. И она брошенная, молодая, красивая женщина, почти без ничего и с двумя детьми, и она именно отдалась детям и вот воспитала прекрасно...

  

  

   (1) [усатая княгиня.]

   (2) [Она часто смешна,]

  

   Все вместе:

  

   М[итрофан] Е[рмилыч]. Не было, не было, руку даю на отсечение, не было.

   Люба (хохочет). Было, было, было.

  

  

  

   Степа. (1) Что за манера кричать. Надо разобрать, постойте.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   Ваня. В черте, к черте. К чертям.

   Лизанька. Нет, ни за что.

  

  

   Люба. Мама, тетя Анночка, будьте судьей. Мы начинали и играли.

   Ваня. Нет, постой. Я скажу (хватает горсть земляники и набивает себе рот. Мать защищает). Ну, пожалуй, говори ты.

   Лиза[нька]. Просто мы выиграли две, и надо было...

   Митрофан

  [Ермилыч]. Позвольте мне сказать. Совсем всё не так.

   Люба. Ну, говорите (тоже ест землянику). - (Слышен звук экипажа и бубенчиков). Приехали.

  

  

   Митрофан [Ермилыч]. Это просто недобросовестно.

   Любовь Николаевна всегда так. Они видели, что они проигрывают.

   Степа. Я знаю только то, что я больше с вами не буду играть. Мама! (обращается к матери) что это вы говорили с тетей про папа? (2)

   Марья Ивановна. А всё то же. Его душевное состояние.

   Степа. Да какое же душевное состояние? По-моему, этой какое-то сумашествие.

   Марья Ивановна. Ты знаешь, что я не согнаена-5 с ним, но тебе все-таки нельзя и не должно судить отца.

   Степа. Я все-таки не могу, не могу не видеть его заблуждений. Какое-то сантиментальное ребячество.

   Марья Ивановна (встает). Все-таки не тебе это говорить. Да и некогда. Надо пойти встретить. (Уходит.)

  

   Анна Ивановна. Да что же, я не пойму, сделалось с твоим папа?

   Степа. А то, что, вырастив, воспитав нас так, как он нас воспитал, он вдруг решил, что состояние не нужно, что продолжать мне и брату свое образование не нужно и что всё надо бросить, потому что он как-то по-своему толкует евангелие.

   Анна Ивановна. Да разве он это говорит?

  

   (1) Зачеркнуто: Полноте

   (2) Зач.: Неужели всё это продолжается?

  

   Степа. Это самое. Вчера он, когда я ему сказал, что обра­зование возможно только при досуге; а досуг дает состояние, он прямо сказал, что и образование не нужно, что если живет 100 миллионов без моего образования, то и я могу жить без него.

   Лиза[нька]. Нет, он не так сказал, он сказал, что если образование строится на лишениях, страданиях народа, то его не нужно. Он сказал, что образование хорошо, но диплом скверно.

   Cтепа. Да я знаю, что ты всегда была нигилистка.

   Лиз[анька]. Не нигилистка. А что правда, то правда.

  

   (Обращается к Митрофану Ерм[илычу].) Правда, что дядя. Коля говорил об дипломе, который поддерживает неравенство?

  

   Митрофан Ерм[илыч]. Нисколько.

   Николай Ив[анович] говорил, что его возмущает неравенство людей, что его дети пользуются всеми выгодами образования, а вот такие несчастные (указывает на мальчиков) и такие, каким я был, - тоже босиком бегал...

   Лиз[анька]. Так ведь это самое я говорю. Вот спорщик-то.

   Митрофан Ерм[илыч]. Нет, не это самое.

   Степа. Всё это пустяки. Всё это какие-то мудрования. Жизнь гораздо проще. У мальчиков этих нет пряников. Им хочется пряников. И вот они превесело бегают и получают пряники, а мы не нагибаемся за шарами. А вот вы сами говорите, что бегали также босиком, а теперь кандидат естественных наук, стало быть, ничто вам не помешало образоваться. Также и этим мальчикам. (Встает и идет за угол дома.) Всё это гораздо проще.

   Митрофан Ерм[илыч]. Нет, не проще. Дело в том, разделение на различные группы...

   Лиз[анька]. Не понимаю этого аристократизма. Степа. Совсем это не аристократизм.

  

   (Входят княгиня о Марьей Ивановной, за ней Люба с Тоней, за ними Борис. Марья Ивановна знакомит княгиню с сестрой и ее дочерью, представляет Митрофана Ерм[илыча]. Степа здоровается с Тоней и Борисом, знакомит Бориса с Митрофаном Ерм[илычем].)

   Марья Ивановна. Пойдемте позавтракать.

   Княгиня. Нет, merci. Мы ели дорогой. Марья Ивановна. Ну, чаю.

   Княгиня. Чаю пожалуй.

   Марья Ивановна. Хотите сюда. Ваня, скажи, чтоб сюда подали и кофе и чай.

   Люба (к Тоне). Если ты точно не устала, то давай сейчас партию.

   Тоня. Я никогда не устаю, (1) особенно в lawn-tennis. Кто с кем?

  

  - В рукописи: не устала.

  

   Люба. Давайте девочки против мальчиков. (Митрофан Ермилыч встает.) Вы не мальчик.

   Митрофан Ермилыч. Да и никто не мальчик, кроме этих мальчиков.

   Люба. Ну теперь пойдет определение того, что такое мальчик, и спор. Тоня, рекомендую тебе Митрофана Ермилыча. Если ты хочешь подтверждение - говори обратное.

   Митрофан Ермилыч. Вовсе нет.

   Люба. Ну, как же. Я с Тоней, а Ваня с Борисом.

   Борис. Я плохо играю.

   Люба. Ну, с Лизанькой. Пойдемте.

  

  

   Степа (подает папиросочницу). Хочешь?

   Борис (смотрит на играющих). Нет, спасибо, не курю.

   Степа. Когда же перестал?

   Борис. Да вот уж 8-ой месяц. Подумал, что глупо, и бросил.

   Степа. Отчего же глупо? Зачем же лишать себя лишнего удовольствия?

   Борис. Мало ли что удовольствие.

   Митрофан Ер[милыч]. Я думаю, вопрос в том только: законная или незаконная эта потребность.

   Борис. Разумеется, незаконная.

   Митрофан Е[рмилыч]. Это еще надо доказать.

   Борис. Доказать можно тем, что жили и живут миллионы без этого. Тем еще, что миллионы десятин заняты посевом табака вместо хлеба и плодов.

   Степа. Если заняты, значит есть выгода.

   Борис. Это не доказательство. Заняты земли табаководством, потому что земли в руках крупных владельцев.

   Степа. А как же иначе? Как же ты распределишь?

   Борис. Так, чтобы земли были в руках тех, кто кормится ими.

   Степа. Как же ты сделаешь это? Уничтожишь всякий прогресс хозяйства. Посмотри, как обработано у крестьян и как у крупных землевладельцев.

   Борис (смотрит на Любу, и она смотрит на него). Вот с места спорим. Но что же делать. Я убежден, что владение землей есть преступление такое же, как рабство.

   Степа. Как же ты устроишь иначе?

   Борис. Single tax Henry George. (1) Это так определенно.

   Митрофан [Ермилыч]. Но только, как вы сделаете а это?

   Борис. Разные способы. У нас в России это может сделать государь, если он поймет свои выгоды и не будет таким же отсталым,

  

   (1) [Единый налог Генри Джорджа.]

  

   какие они все. В конституционном государстве это сделает палата, когда большинство будет...

   Степа. Социал-демократы (, хороша будет каша.)

   Борис. Отчего же и не социал-демократы?

   Митрофан [Ермилыч]. Никогда не сделает этого ни государь, ни социал-демократы, буржуа, потому что и госу­дари и буржуа первые крупные землевладельцы.

   Борис. Так что же, революция?

   Митрофан [Е рмилыч]. Я не говорю, революция для национализации земли. Задачи жизни слишком сложны и не решаются одной национализацией земли.

   Борис. Да single tax совсем не национализация. Земля никому не может принадлежать, как воздух, солнечные лучи.

   Степа. С той разницей, что солнечные лучи не надо обрабатывать, чтобы они грели, а землю надо обрабатывать, чтобы она производила.

  

  

   Марья Ивановна. Ваня! Что же я просила тебя сходить к папа.

   Ваня. Мамаша милая, забыл. Сейчас бегу. Всё равно мы выиграли. Сдаетесь?

   Тоня. Сдаемся. Ну, Степа, хотите со мной?

   Степа. Давайте. Митрофан Ер[милыч], вы с княжной, я с Любой.

   Люба. Нет, я устала. - Лизанькой.

   Степа. Идет. (Сходит с террасы, берут ракеты. Ваня идет за угол. Марья Ивановна уходит. На террасе Борис и Люба.)

  

   Люба (садится). (1) (Молчит, опустив голову. Потом вдруг решительно поднимает и говорит в то же время, как и он начинает говорить.)

   Люба. Не хочу притворяться. Я ждала вас....

   Борис. А я ехал......

   Люба. Погодите, погодите, вы скажете всё. (2) Но дайте мне прежде, я ждала вас. Но ради бога, чтоб эти слова мои не связали вас. Если вы переменились, переменились ваши планы, я не умру от горя (смеется взволнованно). Но я только хотела сказать, что я не забыла прежнее, помню.

   .Борис. Как я рад, а я...

   Люба. Погодите... я не всё сказала: помню и считаю для себя обязательным до сих пор. После не будет уже обя­зательным.

  

   (1) Зачеркнуто: Я устала. Я очень рада, что вы приехали.

   (2) На полях написано: Люба вызывает на объяснение. Он не говорит, потому что она богата.

  

   Борис. Ах, как хорошо, как хорошо. А я не переставал считать для себя обязательным и ехал сюда с тем, чтобы сказать вам, сказать вашему отцу, матери, как я благодарен, как я счастлив (жмет руку).

   Люба. Постойте. Я еще не всё сказала. Ведь с тех пор прошло 2 года, 2 года (пока вы были за границей) я не видала вас, за это время я раз чуть было не влюбилась. Даже немножко влюбилась. Но ничего между им и мною не было сказано, и я думаю, он не знает. Даже наверно не знает. Можно не говорить, кто он?

   Борис. Не надо, не надо. Ничего не надо. Это хорошо. Но у меня тоже признанье. За эти два года во мне тоже произошли перемены. Влюбиться я ни в кого не влюбился. Я не мог этого сделать (,как нельзя налить воды в полный стакан). Но в моем положении или скорее в моих взглядах на жизнь произошли перемены (,и перемены такие, что жизнь наша будет другая.).

   Люба. Да, что вы стали социалистом.

   Борис. Я не социалист.

   Люба. Знаю, что все не любят, когда их определяют. Но это всё равно. Я правду скажу, у меня нет убеждений. Хочу быть хорошей. Это у меня есть, но как?

   Борис. Это надо знать. Неужели это правда? Как хорошо. Как хорошо. Так я буду говорить с Николаем Ивановичем.

   Люба. Да, да, пойдем сейчас к нему. И я хочу пойти. Ты знаешь, в нем идет какая-то удивительная работа. Он очень трогателен и [1 неразобр.]. Пойдем.

  

  

   Княгиня (входя продолжает говорить). Ну, я говорю, если вы не можете дать мне купэ, то я сейчас телеграфирую начальнику дороги. Сейчас переменил тон: ваше сиятельство. (Усаживаются.)

   Марья Ивановна. Да, я знаю ваш решительный характер.

   Княгиня. Нельзя иначе в жизни. Борьба за существование. Где бы я была, если бы я в моем положении, как Борис говорит, не выработала в себе орудия борьбы.

   Марья Ивановна. Да, (разумеется,) нам, матерям, приходится бороться не за себя, а за детей. И бороться иногда! с самыми близкими.

   Княгиня. С ними-то и борьба самая тяжелая. Ведь вы знаете, каково было мое положение 11 [?] лет тому назад. (Помощи никакой.) Вся тяжесть жизни на мне одной. И не то, что помощи никакой, но помеха des batons dans les roues (1)

  

   (1) [палки в колеса]

  

   во всем и страх за него. Если бы я была одна, я бы ушла, а тут дети и уже начинающие понимать. И, главное, состояние всё в его руках, и он мотает так, что нынче, завтра ничего не останется. Да если бы не такой характер, как я, я не знаю, что бы было.

   Марья Ивановна. Как же вы сделали с состоянием?

   Княгиня. Я пробовала говорить. Но что же можно гово­рить с таким человеком? А между тем именье его, а у меня нет ни копейки. Я заняла денег, схватила детей и уехала в Петер­бург и подала в комиссию прошений. Ах, это было ужасное время. Ну, что ж, что осталось, взяли под опеку. Но оставалось уж немного. (И вот воспитала их.)

   Марья Ивановна. Да, я всегда удивлялась вашей энергии. Что же Борис думает делать?

   Княгиня. Ах, это опять мне испытание. Ведь вы знаете, он учился прекрасно в пажеском корпусе, вышел в офицеры. (1) Ну, я понимаю, что ему скучно - эти ученья, смотры и всё, он пошел в академию. Ну и, разумеется, как способный, прекрасно учился и вот кончать курс и тут приехал из-за границы его cousin, тоже князь Черемшанов, сын деверя. (Тоже такая же дрянь.) И не знаю как, но Борис поддался его взглядам либерализма, социализма; я не знаю, но только вдруг он решил...

   Марья Ивановна. Кто?

   Княгиня. Боря. Решил, что в военной службе служить нельзя, и он всё бросает, выходит в отставку и поступает в Сельскохозяйственный институт учиться агрономии. Всё сначала. А ему 25 лет скоро. Вместо блестящей карьеры, вдруг управляющий или что-то такое. Ну, я это скоро покончила. Племянничка я прогнала. А Боре сказала, что он меня убьет, если сделает так. Ну, и я знаю, что он не сделает. Теперь я ничего не говорю и вижу, что уже у него проходит. Он хороший сын, но увлекающийся.

   Марья Ивановна. Да это самое страшное, эти увле­чения. Особенно, если они хорошие.

   Княгиня. Что же тут хорошего заботиться о рабочих, которых не знаешь, и делать горе матери, как та у Дик[кенса], которая шьет фуфайки негр[ам], а дети раздеты.

   Марья Ивановна. (2) Да когда их шестеро, как у меня, только, только успеваешь, и то не совсем, то, что нужно для них - а тут какие-нибудь увлечения, которые поперек становятся жизни - это очень тяжело.

   Княгиня. Да вам хорошо, когда вы богаты, а вот когда еще надо всякую копейку беречь.

   Марья Ивановна. Ну, это всё равно. Те же болезни детей, те же шалости и те же увлеченья.

  

   (1) Зачеркнуто: Наследник его любит. Он бывал у него.

   (2) Зач.: Да, только матери знают всю ту работу

  

   Княгиня. Да, мне кажется, ваши очень тихие.

   Марья Ивановна. Да это так кажется всякому про чужих. А тут всё та же борьба. Да и не дети одни. Так как же вы сделали с состоянием, чтоб удержать хоть что-нибудь?

   Княгиня. Прямо поехала к министру, потребовала его видеть. Уж если я возьмусь, то...

  

   Княгиня. Это что же?

   Марья Ивановна. Это к Николаю. Вы что?

   Мужик. Насчет леса.

   Марья Ивановна. Какого леса?

   Мужик. В вашем лесе по нужде осинку подняли.

   Марья Ивановна. Так что же, вы к управляющему.

   Мужик. Да они нас к вашей милости прислали.

   Марья Ивановна. Мужа нет. Подите туда. Подождите.

  

  

   Княгиня. Да, я слышала, что Николай Иванович теперь очень много добра делает.

   Марья Ивановна. Да, он всегда был очень добр.

   Княгиня. Нет, мне говорили, что он стал очень религиозен.

   Марья Ивановна (вздыхает). Да он и всегда были религиозен в глубине души. Он только не придавал никогда значения внешним формам.

   Княгиня. Вот нам нельзя и религиозными быть - некогда. Так, в Петербурге баронес[с]а Роден позвала меня на собранье. Они там псалмы поют, молятся - евангелики. Я говорю им: вы... лучше отдайте именье нищим, вот это будет настоящее. Я ведь никого не боюсь. Je leur dis leur fait a tous. (1)

  

   &nb