Станюкович Константин Михайлович - Женитьба Пинегина

fy">   И, незаметно для него самого, мысли его остановились на предложении "мерзавца" и на мгновение овладели им. С чувством отвращения поймал он себя на этих мыслях и взглянул на невесту. Молчать счастливому жениху было неудобно. Надо заговорить.

   Раиса сидела, прижавшись в углу кареты, с закрытыми глазами, тоже безмолвная, но безмолвная от полноты счастия, влюбленная и уверенная во взаимности, тронутая ласками родных любимого человека. Добрый! Верно, он хвалил ее им всем!

   И она мечтала о близком счастье быть женой и другом этого чудного, благородного Саши, делиться с ним мыслями, жить для добра, для ближних...

   - О чем ты задумалась, Раиса? - нежно окликнул ее Пинегин, всматриваясь в ее лицо и пожимая ее руку.

   Молодая девушка встрепенулась, точно пробужденная от грез.

   - Я думала, как я бесконечно счастлива, - промолвила она взволнованным, бесконечно нежным голосом, крепко сжимая руку Пинегина... - И какие твои родные все добрые... И как жизнь хороша!

   При этих словах Пинегина охватило чувство смущения и жалости, той мучительной жалости, какая бывает иногда у палача к своей жертве. Охваченный этим чувством, он привлек к себе молодую девушку и стал целовать ее лицо. Вся трепещущая, прижимаясь к Пинегину, Раиса отвечала горячими, страстными поцелуями.

   - Милый!..

   И, порывисто охватив его голову, она крепко прижала ее к своей груди.

   - Милый... желанный... Если б ты только знал, как я тебя люблю! - шептала она страстным шепотом, и слезы катились из ее глаз.

   Хорошо, что молодая девушка не видала в эту минуту лица Пинегина, а то сердце ее забило бы тревогу, - до того физиономия его мало походила на счастливое лицо жениха. Он, правда, добросовестно осыпал поцелуями невесту, но эти поцелуи не возбуждали в нем страсти, не зажигали огня в крови. Он даже морщился, целуя некрасивую девушку, и, найдя, что поцелуев довольно, скоро выпустил ее из своих объятий.

   - Так тебе понравились мои родственники? - спросил он минуту спустя, отодвигаясь от Раисы.

   - Понравились... Они, верно, добрые.

   - Всякие есть между ними, - неопределенно заметил Пинегин.

   - Твоя мать - прелесть, сестры - милые, - восторженно говорила Раиса.

   - А братья?

   - И братья славные.

   - У тебя, кажется, все люди - славные, - смеясь сказал Пинегин.

   - А разве твои братья не хорошие? - испуганно спросила молодая девушка.

   - Самые обыкновенные экземпляры человеческого рода, да я не про них. Я - вообще. Ты обо всех людях судишь по себе. Золотое у тебя сердце, Раиса! - горячо прибавил Пинегин и подумал: "И совсем ты проста!"

   - Какое же тогда оно у тебя? - переспросила Раиса.

   - Далеко не такое хорошее, - усмехнулся Пинегин.

   - Не клевещи на себя, Саша! - горячо воскликнула девушка. - Разве я не вижу, какой ты мягкий и добрый?.. Разве я не читала твоих произведений? Разве я не понимаю твоей правдивости? А вся твоя прошлая жизнь? Твое страдание за правду?

   И про это "страдание за правду", в действительности мало похожее на серьезное страдание, рассказывал девушке Пинегин, представляя злоключения свои в значительно преувеличенном виде, чтобы показаться в глазах Раисы страдальцем. И молодая девушка, совсем мало знавшая людей, конечно всему верила.

   Надо сказать правду: Пинегин не испытывал приятных чувств от этих восторженных похвал невесты. В самом деле, не особенно весело слушать дифирамбы человека, которого вы собираетесь зарезать. К тому же теперь, когда эта девушка была совсем в его власти, следовало несколько отрезвить ее и от восторгов к нему и от многих странных идей.

   Не для того же женится он, чтобы в самом деле раздать богатство и жить в шалаше с немилой женой. А она как будто на что-то подобное надеялась.

   - Ты, Раиса, заблуждаешься насчет меня, - начал серьезно Пинегин.

   Вместо ответа молодая девушка весело усмехнулась.

   - Право, заблуждаешься, и это меня тревожит.

   - Тревожит? - с испугом спросила она.

   - Да, ты по своей доброте считаешь меня гораздо лучшим, чем я есть.

   - Положим даже, что это так. В чем же тут тревога?

   - За твое разочарование. Ты убедишься, что я не такое совершенство, каким создали твое воображение и твоя любовь, и...

   - Что? - перебила Раиса.

   - И разлюбишь меня.

   - Я? Тебя разлюбить! Никогда! - воскликнула горячо Раиса. - И ты не совсем знаешь меня: я из тех натур, которые любят раз в жизни, но уж зато навсегда! - прибавила она с какой-то торжественной серьезностью... - Но к чему ты все это говоришь! Разве я не знаю, какой ты хороший? Разве ты способен когда-нибудь обмануть?

   Пришлось замолчать. Для нее, влюбленной, этот красивый, кудрявый Пинегин был лучшим человеком в подлунной...

   Разговор перешел на другие предметы. Они говорили о будущей жизни, о планах, о том, как они поедут после свадьбы за границу и устроятся потом в Петербурге. Рассказывая о будущих планах, Пинегин, между прочим, заметил, что "богатство обязывает..."

   - И стесняет, не правда ли?

   - Если не уметь им пользоваться... Раздать все не трудно, но что в том толку? Всякие миллионы - капля в море и серьезно всем не помогут. Надо, следовательно, помочь хоть немногим, но зато существенно...

   Пинегин развивал в этом направлении свои взгляды и говорил на этот раз не только красноречиво, но и искренно, и когда кончил, то спросил:

   - Разве ты со мной не согласна, Раиса?

   Напрасный вопрос! Она на все была согласна и ответила:

   - Ты лучше меня знаешь, как надо поступить. К чему ты спрашиваешь?

   Пинегин облегченно вздохнул.

   - А твоя мать и сестры были за границей? - спросила Раиса.

   - Нет.

   - Так ты их, Саша, отправь. И вообще... я надеюсь, ты не будешь стесняться... Все, что у меня есть, твое. Не правда ли?.. И ты поможешь своим и кому только захочешь... Помнишь, ты говорил, сколько бедной молодежи... У нас ведь денег много, слишком даже много... Не жалей их... Теперь же возьми сколько нужно... Я тебе дам чековую книжку... Прошу тебя...

   - Экая ты добрая, Раиса... Спасибо тебе... В самом деле, матери надо отдохнуть...

   - Смешной ты, Саша, - благодаришь. Ведь это обидно. Разве может быть иначе? И, знаешь, я все собиралась тебя просить и боялась... Эти денежные дела всегда неприятны.

   - О чем просить?

   - Чтобы ты поскорей взял на себя управление делами. И тетя об этом говорила. Добрая старушка всем заведует и всего боится. А ты - мужчина. Она говорит, что надо тебе доверенность. Так уж ты сделай все это и распоряжайся всем как знаешь...

   - После, после, еще успеем! - отвечал Пинегин, невольно чувствуя смущение.

   Карета остановилась у подъезда. Пинегин вышел проводить невесту.

   - Зайдешь? - спросила Раиса.

   - Прости, голова болит... Этот обед...

   - Ну так выспись хорошенько, Саша.

   Они поднялись во второй этаж.

   - До завтра? - спросила Раиса, останавливаясь у дверей и протягивая Пинегину руку.

   - До завтра.

   - Любишь меня, дурнушку? - шепнула Раиса.

   - А ты сомневаешься?

   - Нет, нет, - радостно проговорила девушка. - Разве ты мог бы обманывать? Господь с тобой!

   Пинегин крепко поцеловал невесту и спустился вниз. Швейцар подобострастно распахнул двери и крикнул:

   - Подавай!

   Пинегин вскочил в карету и велел отвезти его домой.

   - Шишгола... а поди ты теперь! - проговорил старик швейцар, захлопнув дверцы, и направился в швейцарскую.

  

  

   Благодаря знакомому репортеру одной маленькой газетки слух о женитьбе "г. Пинегина, нашего молодого и даровитого беллетриста, на г-же Коноваловой, владеющей несметными богатствами", попал на столбцы газет, и в скором времени Пинегин стал получать ежедневно массу писем от совершенно незнакомых ему людей с поздравлениями, пожеланиями, просьбами о деньгах и с самыми разнообразными деловыми предложениями поместить выгодно капитал. Чего только не предлагали ему! И эксплуатацию плитной ломки в Шлиссельбургском уезде, и участие в мыловаренном заводе, и устройство пароходства, и дешевую покупку имений. Предлагали сделаться пайщиком в различных предприятиях, приобрести виллу в Италии и внести посильную лепту в женский кармелитский монастырь в Бретани. Каких только красноречивых писем не получал Пинегин в течение этих нескольких недель перед свадьбой!

   Родственники и знакомые хорошо знали, что после свадьбы Пинегин останется в Петербурге на самое короткое время, чтобы только принять дела от старухи тетки, и затем уедет с женой за границу, и потому многие из них спешили "воспользоваться случаем" и "урвать" с счастливого человека на первых же порах, пока он еще не опомнился от радости. Окончательно было выяснено, что у невесты три миллиона в благонадежных бумагах на хранении в государственном банке, о чем бухгалтер Жорж навел точные справки в государственном банке через приятеля своего чиновника и сообщил родным. Узнали также, что прииски на Олекме идут отлично и дают до ста тысяч чистого ежегодного дохода, и наконец, дом очищает пятнадцать тысяч. Шутка ли! Такое громадное состояние и в полном распоряжении Пинегина. Есть от чего закружиться голове!!

   Володя "урвал" первым. Через два дня после помолвки он зашел утром к брату и после нескольких минут незначащего разговора попросил денег, объясняя, что его донимают долги и что он надеется, что брат выручит его из беды.

   - Сколько тебе нужно? - спросил Пинегин.

   Володя был в некотором затруднении: сколько спросить? Во-первых, он не знал, есть ли у брата теперь деньги и даст ли он сейчас, или только пообещает. В его голове мелькала цифра пятьсот и несколько пугала своей величиной. "Пожалуй, не даст!" - подумал он, жалея теперь, что прежде относился к брату недружелюбно, и ответил тем неуверенным, робким и несколько униженным голосом, каким обыкновенно люди просят денег:

   - Нужно мне, если тебя не затруднит только, рублей триста... Очень нужно! - прибавил Володя, глядя на брата несколько жалобным и растерянным взглядом.

   - Об этих пустяках и говорить не стоит. Это я могу сейчас же дать.

   Пинегин достал из кармана бумажник и раскрыл его, и Володя тотчас же мысленно пожалел, что "свалял дурака" и спросил так мало. Не без тайной зависти увидал он, что бумажник был туго набит сторублевыми бумажками, только что привезенными самим господином Дюфуром, в знак особого почтения к своему клиенту.

   - Вот, возьми пока пятьсот, - проговорил Пинегин, подавая брату пять радужных бумажек, - а потом я еще дам.

   Просиявший Володя был решительно тронут великодушием брата. Он крепко пожал ему руку и благодарил его.

   И эта благодарность, и несколько умиленное лицо брата приятно щекотали нервы Пинегина.

   - Не за что благодарить, Володя... Пустяки... Передай вот и Пете и Женечке от меня по сто рублей... После я больше дам, а пока у меня денег немного... Занял... Понимаешь: расходы большие...

   - Еще бы... Вполне понимаю...

   - А мамаше скажи, что она может быть спокойна: и приданое Женечке будет, и сама она ни в чем не будет нуждаться... Раиса просила меня об этом... На днях я буду у вас и сам подробно все расскажу мамаше...

   Обрадованный Володя спустился вприпрыжку по лестнице, напевая опереточный мотив. Он, не торгуясь, сел на извозчика и первым делом поехал на Большую Морскую к модному ювелиру и купил у него бирюзовое кольцо с маленькими брильянтами себе на мизинец. Это было, по его мнению, шикарно. После того он заехал в фруктовую лавку, выбрал корзинку лучших и дорогих фруктов и велел послать своей кузине - вертлявой брюнетке, Манечке. Тут же на Большой Морской он встретил товарища и позвал его завтракать к Кюба. Завтрак был тонкий, и выпито было порядочно. Кутили они весь день и всю ночь, ужинали в загородном ресторане, слушали цыганок, и Володя не жалел денег. Только к двенадцати часам следующего дня он явился домой с измятым лицом, красными глазами и с значительно опустошенным бумажником.

   Олимпиада Васильевна пришла в ужас при виде своего любимца.

   - Господи!.. Опять?.. Полюбуйся, на кого ты похож! - воскликнула она.

   - Не сердитесь, мамаша, - говорил, улыбаясь, Володя, целуя матери руку. - Не на свои кутил, а на Сашины... Добрый Саша... Вот не ожидал, что он настоящий брат...

   И он рассказал, как Саша подарил ему пятьсот рублей, "пока только, мамаша", и как велел передать ей, что она не будет ни в чем нуждаться...

   - А вот и вам по "Катеньке", тоже пока, - говорил со смехом Володя, передавая деньги брату и сестре. - И приданое обещал тебе, Женечка... У него бумажник полный... Говорит, занял... расходы... А как женится, все закутим на Сашины деньги.

   Это сообщение привело Олимпиаду Васильевну в отличное расположение духа. Добрый Саша. Он не забыл мать. И она заставила Володю, еще не совсем отрезвившегося, несколько раз повторить Сашины слова.

   - Он не говорил, сколько именно даст мне?

   - Не говорил, но сказал: пусть мамаша не беспокоится... Она ни в чем не будет нуждаться... Будьте покойны, мамаша... Саша - добрый сын... отличный сын... По всему видно...

  

  

   Благодаря полковнику весть о подарке и об обещаниях Саши разнеслась по всем кланам, и везде хвалили Сашу. "Он поступает благородно и по-родственному, - говорили родные, надеясь, что никому из своих он не откажет помочь. - Еще бы. Такие миллионы! Кому уж и помочь, как не своим?"

   Вскоре после этого известия тетя-уксус говорила после обеда своему мужу:

   - Ты сходи к Саше и попроси у него... Ты - родной дядя.

   Дядя Сергей мрачно вздохнул.

   - Так-таки прямо и проси...

   - Ох, откажет, - уныло протянул дядя Сергей.

   - Не смеет отказать. Такие деньги сграбастал и - отказать! Не чужой ты ему. Сходи, Сергей Васильич.

   - Сходить-то отчего не сходить, только вряд ли...

   - Требуй, объясни, что мы - бедные люди. Не бесчувственный же он в самом деле!.. Антонина, твоя выжига сестрица, уж, верно, у него просила взаймы без отдачи. Ты-то чего зевать будешь?..

   - Не лучше ли попросить брата Николая поговорить с Сашей, а? За глаза как-то деликатней и можно круглее сумму спросить. Что ты на это скажешь, Феоза?

   - Что ж, настрой полковника...

   - А сколько, ты думаешь, спросить?.. Тысчонки две, три?

   Феоза Андреевна презрительно поджала губы и с укором покачала головой.

   - Ну пять, что ли?

   - Как вы глупы, Сергей Васильич, и как мало думаете о будущем, - вспылила Феоза Андреевна. - По крайней мере десять! Надо быть подлецом, чтобы не дать нам десяти тысяч при его миллионах! - мрачно прибавила тетя-уксус.

   Супруги стали мечтать об этих десяти тысячах. Если они их получат, то можно отдать их под вторую закладную дома и иметь двенадцать процентов. Это тысяча двести рублей лишнего дохода к двум тысячам жалованья.

   - Тогда можно и дачку получше нанять, и обстановку подновить, а то просто срам, какая у нас обивка в гостиной.

   - Д-д-да, хорошо бы, - согласился дядя Сергей и прибавил: - Бывает же людям счастие!..

   - Да еще каким... Твой-то племянник, если говорить правду, дрянь-то порядочная. Недаром в Архангельскую губернию туряли... Даром не турнут...

   - А ты как думаешь, Феоза, он даст?

   - Не смеет не дать! - с каким-то закипающим озлоблением прошипела тетя-уксус. - Женится на уроде с миллионами да не дать честным, порядочным близким людям десяти тысяч?!. Можно, наконец, и припугнуть голубчика, если он окажется подлецом.

   Дядя Сергей удивительно посмотрел на жену.

   - Не понимаешь?.. Все вам объясни и в рот положи?.. А вот как припугнуть: дать понять, что можно и свадьбу расстроить...

   - Это как же?

   - А так же... Написать анонимное письмо Раисе этой, что жених-то ее обманывает, на деньгах женится... Разве это не правда?..

   - Положим, и правда, только ты, Феоза, того... далеко хватила... И не поверит она анонимным письмам: говорят, влюблена, как кошка... А если Саша догадается, кто сочинял, тогда и копейки от него не получишь... Нет, уж ты чересчур проницательна, Феоза... Завралась, матушка!

   Подобный же разговор шел и у Бобочки с Катенькой. Начал его чистенький, румяный и миловидный Бобочка, находившийся в весьма меланхолическом расположения духа за десять дней перед двадцатым числом.

   - Верно, Саша и тебя не забудет, Катенька? Уж если он Володе дал пятьсот рублей на рестораны, так тебе не грех помочь... Как ты думаешь? Оно было бы недурно иметь кое-что про черный день... Очень бы недурно.

   - Предложит, не откажусь, но сама просить ни за что не стану, - решительно заявила Катенька и вся даже покраснела.

   - Боже сохрани, просить, унижаться, - поспешил, по обыкновению, вильнуть Бобочка. - Можно бы, знаешь ли, Катенька, как-нибудь в разговоре, при случае, намекнуть о нашем положении. Что стоит помочь сестре при его богатстве...

   - Но ведь богатство не его.

   - Не все ли равно жены или мужа? Да и он будет полным распорядителем, и, конечно, Раиса Николаевна не пожалеет для сестры любимого человека. Было бы очень странно, если бы он ничего тебе не дал. И вдобавок он, кажется, к тебе более всех был всегда расположен?

   - А мы-то все как к нему относились?.. И ты сам как его всегда бранил?

   - Я не бранил, душа моя, а находил, что он делал большие глупости, не умея нигде пристроиться...

   - А теперь поумнел, пристроившись к богатой невесте? - насмешливо кинула Катенька.

   - Ты опять не поняла меня, мой друг... Я не стану разбирать, почему он женится - по расчету или нет, - я хочу только сказать, что так или иначе, а у него громадное состояние - вот и все... И помочь сестре он мог бы... А впрочем, если ты находишь в этом что-либо неловкое, я, конечно, с тобой согласен... Делай как знаешь!

   Бобочка отлично знал, что слова его произведут надлежащее действие и что Катеньку и без его напоминаний несколько беспокоило то обстоятельство, что Женечке, Володе и Пете он уже дал денег и обещал давать вперед, а о ней даже и не вспомнил в разговоре с братом. Она считала себя оскорбленною тем более, что она одна из всей семьи всегда заступалась за Сашу, когда его начинали бранить. Вероятно, вследствие этого Катенька с сердцем сказала мужу:

   - И намекать не буду... И ни малейшего шага не сделаю... И к ним ездить не стану... А то в самом деле подумают, что я их денег хочу. Ничего я не хочу. Оставь, пожалуйста, меня в покое! - раздраженно прибавила Катенька, готовая плакать от обиды.

   Но через два дня горькая обида сменилась радостью. Утром, когда Бобочка был на службе, заехал Саша и сам заговорил, что поможет ей. Раиса настаивает, чтобы он сделал что-нибудь для своих, и он, разумеется, очень рад быть полезным Кате. Он положит на ее имя сорок тысяч в банк и, кроме того, будет давать некоторую сумму ежегодно. Он всегда любил Катю. Катенька расплакалась, обняла брата, горячо благодарила его и Раису и тут же попросила Сашу быть крестным отцом будущего ребенка. Брат с удовольствием согласился. Он чувствовал, что сестра любит его и что миллионы его не играют в глазах ее существенной важности, и это было необыкновенно приятно после всего того, что он видел в эти дни. Они прежде были дружны до выхода ее замуж. Но с мужем они не сошлись и не могли терпеть друг друга, и брат с сестрой виделись редко. Тем не менее он знал, что сестра, несмотря на скверное отношение к нему Бобочки, тепло и участливо относилась к "отщепенцу" и всегда защищала его.

   Они задушевно болтали, вспоминали прошлое, прежних общих знакомых. О настоящем оба избегали говорить. Но под конец Пинегин не выдержал и спросил, глядя в упор на сестру:

   - А ты, Катя, как относишься к моей женитьбе?

   Катенька, не ожидавшая такого вопроса, сконфузилась и молчала.

   - Ведь ты, Саша, все-таки привязан к Раисе, - проговорила наконец она.

   - Пожалуй, привязан, как к кроткой, хорошей девушке, но - ты сама знаешь - не люблю ее как женщину...

   - Тяжело тебе будет, Саша, - с чувством вымолвила сестра.

   Пинегин молча кивнул головой.

   - И не разбей ты ее жизни. Раиса тебя боготворит и верит в тебя...

   - Постараюсь, - отвечал брат и совсем тихо прибавил: - соблазн был велик, Катя, для подлости... Не устоял... Жить хочется.

   Оба примолкли. Да и что было говорить?

  

  

   За это время у Пинегина перебывало столько посетителей, сколько не бывает, пожалуй, и у министров, и все посетители непременно желали его видеть по важному делу. Молодая, шустрая Анюта, горничная меблированных комнат, в которых жил Пинегин, зарабатывала хорошие деньги. К ней в руки так и сыпались деньги. Ее упрашивали доложить и обещали хорошо поблагодарить, если она скажет, когда Пинегин бывает дома и когда удобнее его застать одного.

   Почти все представители многочисленных семей Козыревых и Пинегиных считали долгом посетить теперь человека, который еще недавно считался чуть ли не отверженным. И Никс, и Бобочка, и дяди, и кузены были у него с визитами. Никс предлагал причислить Сашу и манил камер-юнкерством, и несколько раз завтракал с Пинегиным у Кюба, заказывая тонкие блюда. Бобочка, проникнутый чувством благодарности за то, что брат не забыл любимой сестры, старался восстановить с Пинегиным добрые, родственные отношения, и как-то за ужином в ресторане предлагал выпить на брудершафт и, подвыпивший, стал объясняться в любви, объясняя причину прежних "недоразумений". Объявлялись к Пинегину даже, самые отдаленные родственники и родственницы, с которыми он впервые знакомился, и поздравляли его с счастливым событием. Все, словно вороны, слетались на добычу с какой-то наглой и наивной бесцеремонностью. Приходили знакомые, которых Пинегин давно не видал, бывшие сослуживцы, и, наконец, являлись совсем незнакомые люди - и не нищие, нет! - а прилично одетые люди. И все эти посетители большею частью намекали о деньгах или прямо просили их под теми или иными благовидными предлогами. И сколько было унижения! И Пинегин, сознававший свою подлость, имел утешение видеть ее и в других... Встречаясь с кем-нибудь на улице, он так и ждал, что после первых приветствий у него попросят денег.

   Тетя Антонина приезжала занять денег сама. Никс предоставил ей роль просительницы и не желал путаться в эти родственные дела. Он был слишком джентльмен, чтобы ни с того ни с сего обращаться к Пинегину, и "по-джентльменски" только занял у него пятьсот рублей за завтраком, причем так внезапно и небрежно спросил "этот пустяк", что Пинегин торопливо и с любезной готовностью, точно чем-то польщенный, вынул из бумажника и подал Никсу деньги, которые тот положил к себе с таким видом, точно сделал одолжение, что взял их.

   Ранним утром явилась однажды тетя Антонина к племяннику и, взволнованная, со слезами на глазах, заговорила о своем положении. У них долги и долги, по которым приходится платить сумасшедшие проценты, и потому тех семи тысяч, которые получает Никс, не хватает. Она обращается к великодушию Саши. Она всегда относилась к нему хорошо и любила его... Она надеется, что он не откажет в просьбе и даст десять тысяч взаймы, на долгий срок... "Не правда ли?.. Ты ведь, Саша, добрый?"

   Эти излияния в чувствах возбуждали в Пинегине невольное презрение и в то же время гаденькое чувство злорадства при виде унижения этой тети-аристократки, которая всегда относилась к нему с презрительной небрежностью. И он, разумеется, не отказал ей, а с изысканной любезностью обещал через неделю доставить эту сумму... Напрасно тетя так волновалась... И пусть она не беспокоится... этим долгом...

   Тетя Антонина, с мастерством опытной актрисы, проделала трогательную сцену благодарности, заключив "доброго Сашу" в объятия, и скоро уехала, попросив на прощанье никому не говорить об ее просьбе...

   - А то ты ведь знаешь, Саша, пойдут сплетни, пересуды... А я их так боюсь... Ну, до свиданья... Поцелуй за меня милую Раису... Еще раз благодарю тебя...

   Вслед за тетей Антониной, по обыкновению бесшумно и незаметно, вошел в комнату Пинегина полковник, заходивший довольно часто в это время к племяннику "на несколько минуток", как он говорил, и предлагавший исполнять всякие Сашины поручения. Он же, случалось, и выпроваживал просителей, терпеливо ожидавших в прихожей, и искренно возмущался, что Саша не приказывает их всех гнать в шею, а напротив, принимает и выслушивает их просьбы. Сам он ничего не просил у племянника и, питая теперь к нему необыкновенное уважение, и любовь, самым бескорыстным образом защищал его интересы, советуя не очень-то раздавать деньги. Одному дашь, - все пристанут.

   - Нет ли каких поручений, Саша? - весело спросил он, поздоровавшись с племянником.

   - Никаких нет, дядя.

   - Ну, а вчерашние я все исполнил: к портному твоему заходил - обещал завтра принести три пары... Сапожника торопил, чтобы поскорей. Был и у священника - условился насчет венчания... И с певчими торговался... Дерут, живодеры.

   - Спасибо вам, дядя.

   - Рад Саша, для тебя похлопотать. Стоишь того! - значительно проговорил он. - А я сейчас Антонину у подъезда встретил. Рассказывает, что заезжала звать тебя обедать. Так я и поверил! Что, сколько она у тебя просила?

   - Ничего не просила.

   Полковник хитро подмигнул глазом: "Дескать, меня не обморочишь!" - и проговорил:

   - Секрет так секрет... А только много ты им не давай - все они бездонные бочки: и генерал, и сестра-генеральша, и Леночка... Им что ни дай, все мало... Любят пустить пыль в глаза и аристократов корчить... Дескать, мы - сенаторы и носим двойную фамилию: Кучук-Огановские! Особенно сам он... Воображает, что какой-то там татарин Кучук - очень важное кушанье, а Козыревы и Пинегины - мелюзга! - не без раздражения говорил полковник, весьма щекотливо оберегавший честь фамилии Козыревых...

   И, помолчав с минуту, сказал:

   - Вот что, Саша. Был я вчера у брата Сергея. Просит он замолвить перед тобою словечко. Сам не решается. "Саша, говорит, нас не очень-то любит..." Положим, что и так, да разве ты обязан всех любить? - вставил полковник... - Ну, оба они, и брат и Феоза, на судьбу роптали. Жалованье, говорят, небольшое, всего две тысячи, сын пока без места... А если, говорят, уволят в отставку, то пенсия маленькая... Только брат врет, не уволят его в отставку, - я знаю... А все-таки, Саша, он дядя родной, брат твоей матери.

   - Сколько же дядя Сергей просит?

   - Ну, признаться, Феоза заломила: ежели бы, говорит, Саша дал нам десять тысяч, то мы никогда бы больше не беспокоили его, спокойно прожили бы старость и молили бы за него господа бога...

   - Ну, тетя-уксус не очень-то любит бога, - засмеялся Пинегин, - и всегда лазаря поет... Верно, дядя кой-что и припас на черный день?..

   - Очень может быть. Они - аккуратные люди... А все дал бы что-нибудь, а то тетя-уксус... сам знаешь, какая дама, - усмехнулся полковник...

   - Передайте дяде, что я дам ему три тысячи. Черт с ним!

   - И за глаза довольно. С какой стати больше давать? - одобрил полковник. - Матери, сестрам, я понимаю... И в каком же восторге твоя мать, Саша!.. Вот уж истинно сын наградил мать по-царски!.. Шутка ли: пятьдесят тысяч, да еще за границу посылает! Теперь Олимпиада как сыр в масле катайся... И Катенька в восторге... все тебя благословляют и твою милую Раису Николаевну... А сколько думаешь братьям давать? Много не давай, Саша, все равно в рестораны снесут... Шампанское да лихачи... И то Володя уж без денег... Пятьсот, что ты дал, уж ухнул... Рублей по пятидесяти в месяц если будешь им давать, то за глаза...

   Полковник просидел с четверть часа и, пока племянник одевался, рассказал несколько сплетен. Жорж собирается "обломать ноги" Володе за то, что он уж слишком нахально ухаживает за Манечкой. "Недавно она с Володей на тройке ездила. Ловко! А Антонина вчера приехала к Вавочке и закатила ей сцену!"

   - При мне дело было. Знатно, брат, поругались! - прибавил полковник с нескрываемым удовольствием.

   - За что? - полюбопытствовал Пинегин.

   - А все из-за благоверного. Он ведь, знаешь, охотник поферлакурить... Словно петух за дамами бегает. "Го-го!" да "го-го!" Ну, и разлетелся третьего дня к Вавочке; конфект три фунта, букет цветов и билет в оперу привез... "Не откажите, говорит, принять, обворожительная Вавочка!" А сам, знаешь ли, шельма, по-родственному ей ручки целует и все норовит повыше пульсика, петух-то наш... Хе-хе-хе! А Антонина узнала как-то (тут полковник умолчал, что он же сообщил ей об этом по секрету) и на следующий день к Вавочке... А я у нее кофе пил... Ну, сперва шпильки, знаешь ли, шпильки, - Антонина на это мастерица, - а потом так и бухнула: "Ты, говорит, кокетка и напрасно святошей представляешься, чужих мужей завлекаешь!" Вавочка, разумеется, в слезы. А Антонина забрала ходу и пошла, и пошла... "Напрасно, говорит, ты воображаешь, что можешь прельстить и что Никс в тебя влюблен. Ты, говорит, жирная перепелка и больше ничего!" Тут уж и Вавочка не выдержала. Слезы вытерла и давай тетку отчитывать с Никсом вместе. "Я, говорит, вашего престарелого супруга не завлекаю и завлекать не желаю... Вовсе и не интересен он для меня со своим большим животом... У меня мой Гога есть, покрасивее вашего влюбчивого муженька... Я, говорит, пусть и перепелка, но зато не подкрашенная общипанная пава, как вы..." И все в этом роде... Та-та-та, та-та-та... Потеха! Так и расплевались! - заключил весело полковник и простился с племянником.

   Выйдя в прихожую, он строго приказал Анюте всем говорить, что барина дома нет... Однако вскоре после ухода полковника стали являться посетители, и Аннушка докладывала, и Пинегин принимал, выслушивал разные предложения и по большей части отказывал в просьбах.

   Много ходило к нему теперь народа. Только люди того небольшого кружка, где прежде бывал Пинегин, не показывались к нему, и никто из них не просил денег. А с какой радостью он дал бы и с каким нетерпением злорадства он ждал этих просьб! Но эти знакомые словно в воду канули, и при случайных встречах с ними на улице Пинегин невольно конфузился и старался обходить их. Завидя однажды Ольгу Николаевну, ту самую хорошенькую барышню, которая ему нравилась, он торопливо вошел в первый попавшийся магазин, чтобы только не встретиться с нею и не увидать презрительного взгляда ее серых живых глаз. Он уже слышал от одной своей кузины, знакомой Ольги Николаевны, с какой гримасой она выслушала весть об его женитьбе. Даже и бывший его близкий приятель, бедняк литератор Угрюмов, заходивший прежде довольно часто к Пинегину и перехватывавший у него иногда по два, три рубля до получки аванса или гонорара, и тот не показывался.

   Пинегин наконец не выдержал и сам пошел к нему.

   И это невольное смущение Угрюмова, и его особенная преувеличенная любезность ясно показывали в чем дело. Но Пинегин, и сам сконфуженный приемом, тем не менее сделал попытку предложить денег, искренно желая помочь этому талантливому литератору, которого уважал и любил.

   После нескольких минут неклеившегося разговора Пинегин робко, словно виновный, проговорил:

   - Я теперь богат, могу располагать большими деньгами... Вы, вероятно, слышали... я женюсь на богатой девушке...

   - Как же, слышал, - ответил Угрюмов и отвел взгляд.

   - Возьмите у меня сколько нужно, поезжайте в Крым, на Кавказ, за границу, куда хотите. Послушайте! Вам необходимо полечиться и отдохнуть, чтобы потом, без забот о завтрашнем дне, написать давно задуманную вами книгу. Возьмите, прошу вас, - почти молил Пинегин, с жадным вниманием глядя на бледное, больное лицо молодого литератора.

   Угрюмов очень благодарил, но отказался.

   - Мне теперь не нужно, совсем не нужно, - говорил он торопливо и смущенно. - Я получил хорошую работу.

   Пинегин видел, что Угрюмов говорил неправду и только щадил его, не объясняя истинной причины отказа, и ушел, хорошо понимая, что отныне между ними все кончено.

   - И черт с ним! Пусть умирает, восхищаясь своим донкихотством! - прошептал он со злостью, внезапно охваченный озлоблением против бывшего приятеля и в то же время испытывая чувство позора и унижения.

  

  

   В небольшой, ярко освещенной домовой церкви собрались многочисленные родственники и знакомые, приглашенные на свадьбу Пинегина. Олимпиада Васильевна разослала приглашения решительно всем, кого только знала. В этой толпе сияло несколько звезд и лент, среди фраков блистали военные гвардейские мундиры, и Олимпиада Васильевна с чувством удовлетворения озирала гостей, думая про себя, что свадьба очень приличная. Нечего и говорить, что бесчисленные представительницы родственных кланов явились на семейное торжество в полном блеске, соревнуя между собой туалетами. Вавочка, еще не примирившаяся с тетей Антониной, сшила к свадьбе новое роскошное платье, заплатив за него большие деньги, чтобы сохранить за собою репутацию самой элегантной из родственниц и "утереть нос" тете-аристократке. Но и Антонина Васильевна недаром же заняла у племянника деньги. И она и Леночка были в блестящих туалетах, возбудивших завистливый шепот и замечание тети-уксуса: "На что Сашины денежки-то идут!" Тетя Антонина прошла мимо Вавочки, не обменявшись даже поклоном и презрительно сощурив глаза, но обе дамы нет-нет да украдкой оглядывали костюмы друг друга с самым серьезным вниманием, стараясь открыть какой-нибудь недостаток в туалетах. И вдруг румяное, свежее и сияющее лицо Вавочки, затянутой до последней возможности, чтоб не быть похожей на откормленную перепелку, осветилось торжествующей улыбкой, и она шепнула Женечке, но так, что Антонина могла слышать: "Погляди... какие складки у рукавов... а думала поразить!.."

  

   Певчие грянули радостный хор. Разговоры смолкли. Все взоры обратились на двери.

   Под руку с его превосходительством Никсом, необыкновенно представительным и моложавым в своем шитом мундире, с синей лентой через плечо и двумя звездами на груди, шла невеста. Ее маленькая, коренастая, неуклюжая фигурка казалась еще некрасивее в подвенечном платье. Смущенная многолюдством и точно чувствовавшая свою некрасивость в этих любопытных, но равнодушных взглядах, устремленных на нее, она шла, опустив голову, стараясь не смотреть на толпу, и облегченно и радостно вздохнула, когда у аналоя рядом с ней стал Пинегин, красивый, свежий и несколько возбужденный. Она внезапно просветлела. Они обменялись рукопожатиями. Пинегин что-то шепнул невесте на ухо, и она радостно улыбнулась.

   Началась служба. Раиса была серьезна и сосредоточенна и по временам осеняла себя крестным знамением. Пинегин был видимо взволнован... Среди присутствующих обращала на себя внимание высокая, строгого вида старуха, очень просто одетая, которая горячо молилась коленопреклоненная. Это была тетка Раисы, сестра ее покойной матери, единственное близкое и любящее Раису существо в этой многолюдной толпе. Умная, деловитая, хотя едва знавшая грамоте сибирячка, она не доверяла Пинегину и не верила его любви к Раисе, но, обожая племянницу, молчала, видя, как она любит своего избранника, и понимая, что спорить бесполезно. Она надеялась, что Пинегин, хотя из чувства благодарности, не погубит жизни ее любимицы.

   Обряд венчания кончен. Молодые обменялись поцелуем. Начались поздравления.

   Из церкви все гости отправились в большую квартиру Раисы, где молодые должны были прожить неделю-другую до отъезда за границу. В этой квартире жил прежде сам Коновалов, отделавший свое помещение с кричащей роскошью. Снова поздравляли молодых. Шампанское лилось рекой. Масса дорогих фруктов, конфект, цветов, бонбоньерок... Родственники только восхищались, завидуя и этой роскоши обстановки, с картинами, бронзой, изящными вещами, и обильному угощению, и называли Сашу счастливцем. Дамы уходили из гостиной и осматривали спальню молодых, недавно отделанную по настоянию Олимпиады Васильевны. Находили, что гнездышко очаровательное.

   Наконец в двенадцатом часу все разъехались. Старуха тетка давно уже ушла в свою комнату, и молодые остались одни.

   "Господи! Как она некрасива!" - думал Пинегин, глядя на это скуластое, широкое лицо, на эту неуклюжую фигуру... А она смотрела на мужа кротким, любящим взглядом своих прекрасных глаз, счастливая и смущенная...

   И Пинегин привлек ее в объятия, говоря о своем счастии, о своей любви...

  

   браслет без застежки (франц.)

  

   Дорога от Ниццы до Генуи (франц.)

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   2

   Константин Михайлович Станюкович: "Женитьба Пинегина"

  

   Библиотека Альдебаран: http://lib.aldebaran.ru