Шеллер-Михайлов Александр Константинович - Савонарола. Его жизнь и общественная деятельность

ожет сделать более, чем он. Ты увидишь, как любовь поможет ему и даст должную мерку и закон для всех правил и законов медицины. Он подвергнет себя тысячам усилий, не обращая внимания на труд; он расспросит все, пропишет лекарство и наблюдет сам за ним; он не отступит от постели больного. Если он бежит за наживой - его мало заботит больной и сама наука изменяет ему. Взгляни сюда, что может сделать любовь. Посмотри на мать и ее дитя. Кто вдруг научил эту молодую женщину, не имевшую прежде детей, воспитывать дитя? Любовь. Какие труды выносит она днем и ночью, ухаживая за ним, и как все кажется ей легко! Какая этому причина? Любовь. Как милует и целует она свое дитя; сколько ласковых и нежных слов находит она для него. Кто научил ее этому? Любовь. Взгляните на Иисуса Христа, который сделался ради нас беспомощным ребенком, и во всем,- в перенесении голода, жажды, холода, жары и недугов,- сравнялся с детьми человека. Что побудило его к этому? Любовь. Он имел общение то с праведниками, то с мытарями и вел такую жизнь, что все, мужчины и женщины, малые и большие, богатые и бедные, каждый по-своему и в своем роде могут подражать ему и этим достигнут блаженства. И что же заставило его вести такую простую, такую бедную жизнь? Без сомнения, любовь. Любовь привязала его к столбу, любовь привела ко кресту, любовь воскресила из мертвых..." "Мы всегда можем вообще делать добрые дела, так как нам дана свободная воля. Если что нас отличает от животных, так это свободная воля. Наша воля не может быть пагубным образом направлена ни звездами, ни нашими страстями, ни даже самим Богом. Творец поддерживает, а не разрушает; Он направляет все создания и все вещи по законам их природы. Наша воля по своему существу и по своей природе свободна; она есть сама свобода. Значит, Бог не может ее вести иначе, как в полной свободе, если Он не желает ее разрушить".

   Почти все, что высказал Савонарола по части нравственно-религиозных взглядов, шло вразрез с тогдашними понятиями, господствовавшими во Флоренции. Недаром же он с горькой иронией говорил о флорентийцах: "Священное писание перед этим полным ума образованием, конечно, детски наивно; вера является не более как делом монахов и чувствительных женщин; оскверняя все невинное и святое, вы и Пресвятую Мадонну рисуете в образе модницы". Ввиду падения нравов, веры, церкви, он, с одной стороны, уже не мог провести дня без проповеди, а проповедовать для него равнялось теперь призыву к преобразованиям, к покаянию, к обновлению, и рядом с этим шли угрозы, что мир должен рушиться, если не обновятся люди. Его слушали с возрастающим вниманием, с тревогой, с рыданиями. Начинало твориться нечто новое для ликующей Флоренции, Церковь Сан Марко была уже мала для желающих слушать Савонаролу, и в посту 1491 года его проповедь раздалась в соборной церкви Санта Мария дель Фьоре.

   Правителю Флоренции Лоренцо Медичи были не по вкусу пророчества Савонаролы о предстоящих несчастиях, которыми он запугивал умы. Однажды его посетили пять знатных флорентийских граждан и осторожно заметили ему, что он должен быть умереннее в своих речах, так как они могут навлечь неприятности государству и монастырю.

   - Вы пришли не сами по себе! - горячо перебил их Савонарола.- Вас прислал Лоренцо. Скажите же ему, чтобы он приготовился к покаянию за свои грехи, так как Бог не щадит никого и не боится князей земли... Я не боюсь высылки из Флоренции,- продолжал Савонарола в ответ на предостережение о возможности такой высылки,- так как ваш город чечевичное зерно в сравнении с землей. Но хотя я здесь пришелец, а Лоренцо флорентийский гражданин,- покинуть первым этот город придется не мне, а ему.

   И он с увлечением высказал свои взгляды на общественные дела перед гражданами, которых удивило серьезное знание и тонкое понимание Савонаролой политических событий. Тут же он прибавил, что и папа, и Лоренцо, и неаполитанский король стоят одной ногой в могиле. Их смерть должна быть началом чреватого событиями времени.

   В церкви продолжалась по-прежнему грозная проповедь. Савонарола клеймил высшее духовенство и светских правителей, признавая, что именно они-то и являются развратителями итальянского народа. Они должны были служить примером для низших, а между тем сами были предателями, убийцами и развратниками. Лоренцо Медичи, несмотря на весь свой ум, несмотря на покровительство наукам и искусствам, был одним из таких правителей, и Савонарола видел в нем общественного врага, с которым никогда не могла примириться его душа. Лоренцо, тревожно прислушиваясь к речам сурового обличителя пороков, попробовал милостями задобрить Савонаролу и дозволил монахам выбрать последнего в приоры монастыря. Обыкновенно в этих случаях приоры ходили благодарить Лоренцо. Савонарола не пошел и сказал:

   - Я благодарю за избрание Бога и буду послушен Его воле.

   Лоренцо жаловался окружающим:

   - Смотрите, я допустил в мой дом иноземца, и он не оказал мне даже чести своим посещением.

   Стараясь, однако, быть сдержанным, Лоренцо стал часто посещать монастырь Сан Марко и иногда долго бродил по саду, ожидая появления Савонаролы. Но тот не прерывал своих работ. Близкие люди осторожно замечали приору:

   - Лоренцо ходит у нас в саду.

   - Он звал меня? - спрашивал Савонарола.

   - Нет.

   - Ну, так пусть гуляет...

   Лоренцо попробовал положить в монастырскую кружку несколько золотых монет. При осмотре кружки настоятель отобрал золото от мелких монет и сказал:

   - Для монастырских нужд довольно серебра и меди, а золото отдайте попечителям бедных, пусть раздадут городским нищим.

   На следующий день в проповеди он заметил:

   - Хороший пес лает, защищая дом своего хозяина, и если разбойник бросает ему кость, он ее отодвигает в сторону и не перестает лаять.

   Лоренцо, однако, сделал еще один опыт, не решаясь прибегнуть к решительным мерам. По его приказанию, францисканский монах Мариано Дженнаццано произнес против пророчеств Савонаролы проповедь на текст: "не знаем ни времени, ни часа". Проповедь была похожа на донос, на клевету и скорее возмутила слушателей, чем убедила их. Савонарола в свою очередь сказал ответную проповедь: "Нет, я не пророк, не сын пророка,- говорил он,- я не ищу этого страшного имени; но события, которые я возвещаю, произойдут, потому что я опираюсь на христианское учение и на дух милосердия. Поистине, ваши грехи, грехи Италии силою делают меня пророком и должны бы были сделать такими же пророками каждого из вас. Ты не хочешь, чтобы я пророчествовал, Мариано? О, все полно, полно пророчеств; Святой Завет полон их; настоящие времена полны их; ты сам здесь, Мариано, являешься знамением их". Пико, не находившийся в церкви, говорит, что он чувствовал, как у него поднимаются волосы на голове. Савонарола проповедовал: "Я вижу прелатов не заботящихся о своей духовной пастве, но развращающих ее своими дурными примерами. Священники разбрасывают достояние церкви; проповедники проповедуют пустое тщеславие; служители религия отдаются всяким излишествам; верные не повинуются более прелатам; отцы и матери дурно воспитывают детей; князья давят народы, разжигая страсти; граждане и купцы думают только о наживе, женщины - о пустяках, крестьяне - о краже, солдаты - о богохульствах и всяких преступлениях. Я хотел бы молчать, но я не могу; слово Божие в моем сердце горит неугасимым огнем; если я не уступлю ему, оно сожжет мозг костей моих. Князья Италии посланы ей в наказание. Их дворцы - убежище диких зверей и земных чудовищ, т. е. негодяев и развратников, потакающих их развращенным желаниям и их дурным страстям. Там злые советники, изобретающие без конца новые налоги, высасывая кровь из бедных; придворные философы и поэты, рассказывающие тысячи сказок, чтобы довести до богов генеалогию своих владык; там, что еще хуже, духовные лица следуют тем же заблуждениям... Это действительно Вавилон, братия, город безумцев и злодеев, который хочет разрушить Господь. Ступайте в Рим! Вместо христианства там прелаты отдаются поэзии и красноречию. В их руках вы найдете творения Горация, Вергилия или Цицерона; из этих книг они учатся управлять душами. Они изучают тайну управления церковью по созерцанию звезд, а не по размышлению о Боге. С внешней стороны она прекрасна, эта церковь их, с ее украшениями и позолотою, с блестящими церемониями, роскошными облачениями, с золотыми и серебряными светильниками, с богатыми дароносицами, с золотыми митрами с драгоценными каменьями.., но в первоначальной церкви дароносицы были деревянные, а прелаты были золотые. Это праздники ада празднуют теперь наши прелаты; они не верят более в Бога и издеваются над его таинствами... Что ты делаешь, о Господи? Приди освободить свою церковь из рук демонов, тиранов и злых пастырей! Разве Ты забыл свою церковь? Разве Ты перестал ее любить? Поспеши с наказанием, чтобы она поскорее возвратилась к Тебе! О, Рим, готовься, твоя казнь будет ужасна! Ты будешь опоясан железом, ты пройдешь сквозь мечи, огонь и пламя. Бедные народы, я вижу вас удрученными невзгодами! Италия, ты больна тяжким недугом, и ты, Рим, ты болен, болен смертельною болезнью. Если ты хочешь исцелиться, откажись от своей ежедневной духовной пищи, от своей гордости, от своего честолюбия, от своей расточительности, от своей алчности. Но Италия смеется, она отказывается от лекарства и говорит, что ее врач заблуждается. О, неверующие, не желающие ни слушать, ни обратиться на путь истинный! Господь говорит вам: так как Италия полна людей крови, куртизанок, сводников и негодяев, то я наведу на нее худшего из врагов; я низвергну ее князей и подавлю гордыню Рима. Этот враг переступит порог в ее святая святых и загрязнит ее церкви. Рим сделался жилищем блудниц - я превращу его в обиталище лошадей и свиней. Когда настанут ужас и смятения, тогда захотят грешники обратиться на путь истинный, но они уже не смогут сделать этого. О, Италия, казни пойдут за казнями: бич войны сменится бичом голода; бич чумы дополнится бичом войны; казни будут и тут и там... У вас не хватит живых, чтобы хоронить мертвых; их будет столько в домах, что могильщики пойдут по улицам и станут кричать: "У кого есть мертвецы?" и будут наваливать на телеги до самых лошадей, и целыми горами, сложив их, начнут их сжигать. Они пойдут по улицам, крича: "У кого есть мертвецы? У кого есть мертвецы?", а вы выйдете, говоря: "Вот мой сын, вот мой брат, вот мой муж!" И пойдут они далее, крича: "Нет ли еще мертвецов?" О, Флоренция! о Рим! о Италия! Прошло время песен и праздников. Покайтесь! Господи, Ты свидетель, что я с братьями моими старался поддерживать словом своим эту падающую руину; но я не могу больше, силы мне изменяют. Я не хочу более, я не знаю, что еще говорить об этом. Мне остается только плакать и изойти слезами на этой кафедре. Милосердия, милосердия, Господи! Минута настала. Идет муж, который завоюет всю Италию в несколько недель, не вынимая из ножен меча. Он перейдет через горы, как некогда Кир. Наес ducit Dominus Cristo meo Cyro, и утесы, и крепости падут пред ним.

   Савонарола уже предвидел зорким умом приближавшееся нашествие на Италию французов, может быть, содрогался при мысли, что придут не они, а испанцы, немцы, турки: раздробленная, раздираемая на части внутренними врагами, Италия была похожа на добычу, брошенную псам.

   Для Лоренцо между тем наставал всегдашний конец развратников и гуляк - тяжкие болезни и суеверный страх перед загробной жизнью. Перед его расстроенным воображением вставали ужасы прошлого, грязь окружавших; его клевретов, их рабское низкопоклонство. Он думал об отпущении грехов. Но кто отпустит ему его грехи? Не один ли из тех священнослужителей, которые сами утопали в разврате и которые не смели никогда ни единым словом противоречить своему повелителю? Что будет значить отпущение грехов подобными людьми? И в его воображении, помимо его воли, восставал один светлый образ сурового обличителя грехов и в то же время кроткого друга всех, кто искал у него совета, помощи, любви. Это был образ Савонаролы. Он неотступно преследовал его во время тяжкой болезни. Все, в том числе и Лоренцо, знали, как добр, мягок и нежен этот проповедник в отношении к людям. Недаром же он говорил: "Мы не должны осуждать грешника, но, скорее, обязаны оплакивать его грехи и иметь сострадание к нему, потому что, покуда есть свободная воля и милосердие Божие, он всегда еще может обратиться к Богу и исправиться". Да, это единственный монах, к которому можно обратиться с исповедью, не кощунствуя, не превращая святого таинства в жалкое шутовство. И вот, по воле Лоренцо, Савонарола появляется у смертного одра того, кого он обвинял прежде всего за нравственное падение Флоренции,- появляется с видом искреннего участия к страдальцу. Лоренцо кается перед ним в трех грехах: в бесчеловечном разграблении Вольтерры, где не только грабили богатства, но и позорили женщин, в разбойническом похищении денег из сберегательной кассы девушек, Monte difan-ciulli, причем многие из ограбленных девушек погибли потом нравственно, и в пролитии крови ни в чем не повинных людей после заговора Пацци, члена ограбленной самим Лоренцо семьи. Лоренцо волнуется во время исповеди, а Савонарола успокаивает его:

   - Бог добр, Бог милосерд!

   Лоренцо кончил исповедь.

   - Но нужно исполнить три условия для отпущения грехов, - говорит Савонарола.

   - Какие, отче? - спрашивает Лоренцо.

   - Первое,- пояснил с глубокой серьезностью духовник, поднимая вверх правую руку,- ты должен иметь твердую живую веру в милосердие Бога.

   - Эта вера живет во мне,- шепчет Лоренцо.

   - Второе,- продолжает монах,- ты должен возвратить все несправедливо взятое тобою или приказать сделать это своему сыну.

   Лоренцо удивляется такому неожиданному требованию, но подавляет неудовольствие и кивает в знак согласия головой. Тогда духовник поднялся во весь рост и точно вырос перед съежившимся от ужаса Лоренцо.

   - Последнее же,- произнес Савонарола,- ты должен возвратить Флоренции свободу.

   Его лицо было полно торжественности, его голос был могуч, его глаза устремились в лицо Лоренцо в ожидании ответа.

   Лоренцо собрал все свои силы и быстро повернулся спиною к духовнику. Духовник вышел, не причастив больного, и тот умер, мучимый страшными терзаниями совести.

   Это было 8 апреля 1492 года.

   Следом за Лоренцо умер 25 апреля 1492 года и папа Иннокентий VIII. На место этих людей во Флоренции вступил в управление Петр Медичи, а в Риме был избран папою Александр VI Борджиа.

   Немудрено, что Савонарола, а за ним и народ видели в этих событиях начало исполнения предсказаний о приближении великих перемен. Савонарола даже видел вещий сон, или видения: руку на небе, вооруженную мечом, с надписью: "Gladius Dei super terram cito et velociter" - "Скоро и быстро опустится на землю меч Божий". Он услыхал ясно многие голоса, обещавшие добрым милосердие, а злым наказание, и возглашавшие о близости гнева Божия. Меч быстро опустился на землю, в воздухе потемнело, посыпались мечи, стрелы и огонь, раздались страшные раскаты грома, и вся земля опустошилась войной, голодом, заразой. Неудивительно, что этого человека Петр Медичи, при своем вступлении на престол, постарался при помощи римских или миланских высших духовных лиц удалить на время из Флоренции. Уже в апреле Савонарола появился проповедовать в Пизе, а затем в 1493 году в великом посту мы его застаем в Болонье, где произошло одно событие, характеризующее Савонаролу. Жена сурового болонского правителя Бентиволлио взяла за обыкновение приходить ежедневно в церковь для слушания проповедей Савонаролы. Но, сопровождаемая свитой придворных дам, кавалеров и пажей, она приходила всегда в половине проповеди и прерывала ее своим шумным появлением. Савонарола, видя нарушение благочестия слушателей, не выдержал и воскликнул однажды, увидав входящую Бентиволлио с ее свитою:

   - Вот, вот дьявол идет нарушать слово Божие!

   Бентиволлио охватило такое бешенство, что она тотчас же отдала приказание двум слугам убить Савонаролу на кафедре. Но у слуг в решительную минуту не хватило мужества исполнить этот приказ. Тогда она, возмущенная неслыханной обидой, нанесенной ей ничтожным монахом, послала к нему в келью двух своих телохранителей с приказанием нанести ему какое-нибудь тяжелое оскорбление. Савонарола принял их с такою твердостью и заговорил с ними таким властным тоном, что они ушли в полном смущении. Затем, прощаясь в церкви с народом, он сказал с кафедры:

   - Сегодня вечером я направлю мои стопы во Флоренцию со своим посохом и деревянною флягою и ночью остановлюсь в Пианцаро. Если кто желает чего-нибудь от меня, пусть придет ко мне прежде моего ухода. Но знайте, что моей смерти не отпразднуют в Болонье.

  

  

   Во времена Савонаролы Италия представляла из себя заманчивую добычу для всех окружавших ее народностей; междоусобные раздоры итальянских государств, внутренняя слабость каждого из них облегчали захват, и это все хорошо понимали более дальновидные и умные люди того времени. Действительно, лазурное небо и лазурное море, вечно цветущие леса и плодородные долины, процветание наук и искусств, добытые торговлей сокровища и величавые здания - все влекло к ней людей. Ученые и художники мечтали попасть в Италию, чтобы воспользоваться в ней дарами искусства и науки; правительства и солдаты мечтали перейти ее горы, чтобы разграбить ее сокровища. "Impresa d'Italia" была грезою всех: дошедших до вершин своего могущества турок, уже ступивших твердою ногою на европейскую почву; сломивших железный деспотизм французов, умевших объединиться в сильное государство; ощутивших особенный подъем народного духа немцев, стоявших накануне реформации; изгнавших мавров и присоединивших к себе Арагонию и Кастилию испанцев, уже узнавших, подобно аргонавтам, прелести путешествий за золотым руном в чужие страны; к услугам же всех этих народов стояли тогдашние солдаты-добровольцы Европы - швейцарцы, готовые за деньги служить всем и каждому и убивать всякого, кого им прикажут. Италия же, вечно бушевавшая у себя дома, не имела ни войска, годного к более серьезной войне, ни военных способностей, которые развиваются суровой военной практикой. Этого мало. Она переживала страшное время упадка народного духа - переживала период, когда лучшие ее сыны, недовольные существовавшим ходом дел, в каком-то ослепляющем отчаянии ждали спасения именно от иноземцев. Когда 25 января в 1494 году умер sine lux, sine crux - без креста, без света - недоброй памяти неаполитанский король Фердинанд, иноземцы должны были явиться в Италию в лице французов, предводительствуемых хилым уродцем, невежественным до безграмотности, сластолюбивым до неприличия, королем Карлом VIII или, вернее, вертевшими им, как игрушкой, Этьенном де Вер, прежде камердинером, а теперь герцогом де Бокэр, и Гильомом Бриссоне, прежде мелким торговцем, а теперь генералом и министром финансов. Предлогом для похода в Италию были наследственные права Карла VIII на неаполитанский престол. Прибытие в страну сорока шести тысяч иноземного войска не могло сулить стране особенного благополучия. Такие лица, как герцог из лакеев и министр финансов из мелочных лавочников, управлявшие государственными делами, тоже не способны были возбуждать надежд на спасение страны. Про короля же можно было сказать одно: в Лионе он так веселился, что все начинали сомневаться, перейдет ли он Альпы; когда же он перешел их и был встречен герцогом миланским, выехавшим к нему с целым кортежем дам, то он так увлекся наслаждениями, что все были убеждены, что далее он уже не двинется; он не мог долго тешиться в Асти и слег - одни говорили от оспы, другие утверждали, что от чрезмерного разврата. Тем не менее надежд на французов было много в Италии, так она исстрадалась от тирании узурпаторов-правителей над народом, от тирании больших итальянских городов над малыми. Один из эпизодов похода Карла VIII может служить прекрасною иллюстрацией существовавших между отдельными итальянскими областями и городами взаимными отношениями. Французское войско дошло до Пизы, бывшей в зависимости от Флоренции; король отправился служить обедню в городском соборе. На пороге храма к нему бросился человек, растерянный, похожий на безумца; он охватил короля за колени, прильнул е его ногам. Он говорил по-французски с большой легкостью, и королю пришлось выслушать всю его длинную речь. Это была история Пизы, самая трагическая из историй Италии - история города, умершего разом, в один день, когда весь его народ был переселен в Геную; потом его продали купцам, Медичисам, которые высосали его жизнь, разрушили его торговлю, заперли перед ним море; сама земля, при помощи умышленной и убийственной небрежности, была превращена в болото; исчезли каналы; начались лихорадки для окончательного уничтожения народа... Тут говорившего начали так душить рыдания, что он смолк; но все в оцепенении продолжали еще слушать. Тогда он поднялся, страстный, в бешенстве, и из его уст полились грозные обвинения против конкуренции, жестокости лавки, которая не позволила Пизе даже добывать пропитание шелком, шерстью и обрекла ее умирать в муках Уголино... "Но благодарение Богу, через сто лет приходит свобода!" При слове "свобода", единственном, дошедшем до слуха народа, в толпе грянули крики и рыдания, надорвавшие сердца французов. Король повернулся, вероятно, потому, что он сам плакал, и вошел в церковь. Но его близкие, взволнованные, смелые от волнения,- это еще не были куртизаны, хорошо воспитанные и выдрессированные при дворе Людовика XIV,- окружили его и продолжали речь пизанца. Один советник из парламента Дофине, Рабо, бывший в милости и приближенный к королю, сказал громко: "Ей Богу, государь, это достойно сожаления! Вы должны хорошо вознаградить... Я не встречал никогда людей, вынесших большие несправедливости, чем эти люди!" Король, ни о чем не думая, неопределенно ответил, что он думает то же. Рабо оставил его, вернулся на паперть, где еще теснился народ, и крикнул: "Дети, французский король дает вашему городу вольности!" "Да здравствует Франция, да здравствует свобода!" Все бросились к мосту через Арно. Огромный флорентийский лев, помещавшийся здесь на колонне, был снесен, как ураганом, и вниз головой полетел в реку. Без всякого умысла в полном неведении король разрешил великий процесс века. Это был процесс между Пизой и Флоренцией; это был процесс между подчиненными городами и столицами. Пизанцы приветствовали в лице французов освободителей от тирании Флоренции; флорентийцы видели в французах освободителей от тирании Медичисов.

   Флоренция страшно волновалась. Правивший ею Петр Медичи, убедившись, что флорентийцы не намерены поддерживать его союз с Неаполем, поспешил с повинной к французскому королю в сопровождении нескольких послов и, не спрашивая никого, как растерявшийся трус, сам предложил Карлу VIII в полное распоряжение на все время войны все тосканские крепости, причем надавал разных обещаний относительно поддержки французов войсками и деньгами. Это было больше, чем могли ждать и требовать сами французы. Возмущенные послы в полном негодовании оставили Петра Медичи и Карла VIII и вернулись во Флоренцию. Страшная буря поднялась в городе, когда здесь разнесся слух, что Петр Медичи предал всю республику в руки Карла VIII. Бушующая чернь поднялась со всех сторон, бросая мастерские и лавки, готовясь разнести все. Это была стихийная буря. В городе был только один человек, который мог усмирить ее словом. Это был Савонарола, и он волей-неволей, неожиданно для самого себя, явился перед бушующей толпой, простирая в воздухе руки и призывая всех к любви и единению. Толпа стихла, воздержалась от насилий, от грабежа, покорная любимому проповеднику. Тогда проснулась униженная Медичисами, почти устраненная от управления страною сеньория и собралась для совещания. Было решено отправить новое посольство к Карлу VIII, которое должно было заявить, что Флоренция готова принять с подобающими почестями французского короля, как друга, но не как покорителя страны. В посольстве принужден был принять участие опять-таки Савонарола, которого глубоко уважал, почти боялся Карл VIII, знавший о пророчествах Савонаролы насчет прихода "нового Кира". Посольство поехало к королю; Савонарола, по своему обычаю, пошел пешком. Узнав о посольстве, Петр Медичи опять испугался, тотчас же пообещал королю дать двести тысяч дукатов, а сам поскакал во Флоренцию, предчувствуя что там происходит что-то недоброе и приказав по дороге своему свояку Паоло Орсини собрать войско. Во Флоренции он был холодно встречен сеньорией, давшей ему понять, что он уже лишился прежнего значения. Петр Медичи попробовал силой занять прежнее свое положение и наткнулся на возмущение черни. Народ и уличные ребятишки преследовали его свистками и гиканьем. В это время начальник полиции попробовал со своими людьми защитить преследуемого Петра Медичи. Чернь обезоружила полицейский конвой, и полицейское вооружение послужило ей первым оружием при завоевании свободы. Петр Медичи, как и в других случаях, оказался все тем же трусом и бежал, как безумный, из Флоренции, оставив в ней и своего брата кардинала, и свои сокровища. Кардинал Джованни Медичи оказался хладнокровнее и бежал из города позже брата, переодевшись простым монахом и припрятав предварительно свои драгоценности в монастыре Сан Марко. Сеньория назначила цену за головы Петра и Джованни Медичи, а народ принялся за грабеж, срывая гербы с надписью "Медичи" и заменяя это слово словом "Popolani". В это время вернулись полные безнадежности флорентийские послы от Карла VIII, принявшего их сухо и почти враждебно, так как ему улыбались более выгодные предложения Петра Медичи. Флорентийцы упали духом. Но пока они выслушивали горькие рассказы послов и соображали, что делать, в лагерь французского короля пришел худой, испостившийся монах; это был Савонарола. Он прошел сквозь густые толпы солдат прямо к королю, окруженному своей свитой, и сильным голосом, повелительным тоном заговорил: "Христианнейший король! Ты - орудие в руках Господа; посылающего тебя, чтобы освободить Италию от ее страданий, как я уже предсказывал в течение многих лет, и чтобы преобразовать церковь, лежащую в унижении. Но если ты не справедлив и не милосерд, если ты не станешь уважать и ценить город Флоренцию, его жен, его детей и его свободу, если ты забудешь дело, к которому призвал тебя Господь, то Он изберет другого для выполнения своей воли. Тогда Он наложит на тебя свою гневную десницу и смирит тебя страшными наказаниями. Это возвещаю я тебе по повелению Господа". Карл VIII и его свита выслушали эту речь с глубоким уважением к проповеднику, и Флоренция с этой минуты могла надеяться на лучшее отношение к ней французского короля...

   Торжество въезда во Флоренцию Карла VIII имело странный характер: этот "союзник" успел уже допустить восстание городов, подвластных Флоренции, и въезжал в нее на боевом коне, с копьем у бедра, что означало, что он "победитель"; флорентийцы тоже со своей стороны разукрасили город коврами и цветами, а в домах спрятали "на всякий случай" вооруженных людей, готовых по первому призыву броситься на союзников. Не лучше были и переговоры: Карл VIII попробовал заговорить о возвращении Петра Медичи и предложил Флоренции невозможные условия; уполномоченные города со своей стороны желали как можно дешевле купить французский протекторат флорентийской свободе; на улицах в это время дошло до открытой стычки французских и флорентийских солдат, а во дворце Медичисов, где поместился Карл VIII, обменивались угрозами - "Мы прикажем трубить в трубы",- гневно воскликнул король, а флорентийский патриот Коппони говорил: "А мы велим звонить набат в колокола". Наконец пришли к заключению, что республика и король будут друзьями, оказывая друг другу взаимную помощь; король будет носить титул восстановителя и защитника флорентийской свободы; в три срока ему выплатят крупную сумму денег и на два года оставят за ним флорентийские крепости, если война с Неаполем не окончится раньше. При этом пришлось еще раз обратиться к тому же Савонароле, чтобы он поторопил короля поскорее выехать из Флоренции, где каждую минуту ждали столкновения с французами. Король и его приближенные ограбили сокровища дворца Медичисов, и город проводил с великой радостью покровителей своей свободы.

   Флоренция была предоставлена самой себе, но без правительства, без властей; тогда народ собрался для выбора, по старому обычаю, двадцати "аккаппиатори", или "центральных уполномоченных", которые и должны были по своему выбору назначить людей на те или другие должности. Но флорентийцы давно отвыкли от самоуправления, и двадцать новичков, выбранных из разных сословий и несходных во мнениях, явились вполне бессильными на первых же порах и не могли согласиться между собою при выборе должностных лиц. Прежде чем освоились эти выборные со своим положением, явилась уже мысль о замене их новыми лицами, явилось в то же время и сознание, что старые республиканские формы отжили свой век и должны быть заменены новыми, за выработку которых и засели стоявшие во главе управления люди. Рядом с этим начались усиленные интриги партий, и восстал грозный призрак безденежья в ту минуту, когда деньги нужны были и для уплаты обещанных сумм французам, и для подавления восстаний в подчиненных Флоренции городах, следовавших примеру Пизы. Все это не могло не испугать богатых людей, промышленников и торговцев, и они стали в выжидательное положение: широкая жизнь, производительность, торговля - все вдруг как бы замерло, и рабочий народ шлялся без дела по улицам, то тут, то там стонал от голода и порою грозил бунтом, благо в воздухе веяло восстаниями и беспорядками, охватившими подчиненные Флоренции города. Настал один из тех повторяющихся нередко в истории моментов, когда обуздывают чернь и спасают от ее стихийной бури не политики, не ученые, не военные, а люди, высокие по нравственности и на словах, и на деле, воодушевленные, пламенные патриоты, Минины и Жанны Д'Арк, около которых, еще при их жизни, создаются народом легенды о них. Одним из таких людей был Савонарола. Обстоятельства, помимо его желания, принуждали его вмешаться в мирские дела и поднять голос, и он заговорил снова: "Откажитесь от роскоши и тщеславия, продайте излишние вещи и раздайте бедным. Граждане, позвольте нам собирать милостыню во всех церквях для бедных в городе и в храме. Употребите на них, хотя на один год, деньги пизанского университета, и если этого мало, то позвольте положить руку на сосуды и украшения церквей. Я сделаю это первый... Но прежде всего составьте закон, повелевающий открыть лавки, и дайте работу народу, лежащему теперь праздно на улицах... Воспойте Господу песню новую!.. Господь желает, чтобы все обновились, чтобы все прошлое уничтожилось, чтобы ничего не осталось от дурных обычаев, дурных законов, дурного правительства. Теперь пришло время, когда слова должны уступить место делам, а благочестие - пустым церемониям. Господь говорит: "Я был голоден, и вы не накормили Меня, Я был наг, и вы не одели Меня". Но он не говорил: "Вы Мне не строили красивых церквей и красивых монастырей". Он считал только дела любви. Любовью вы должны обновить все".

   Так как правители продолжали бездействовать, а новые законы не могли создаться одним взмахом пера, народ же находился в страшном положении, то Савонарола волей-неволей выступал настоящим политическим деятелем и изложил свои взгляды на этот предмет. Эти взгляды были возвышенны, но усвоить их и провести в жизнь, к сожалению, могли не флорентийцы того времени, а разве какие-нибудь идеально совершенные существа, какой-нибудь народ, состоящий сплошь из Савонарол. Он считал республиканскую форму правления единственной пригодной для Флоренции системой. Каждый, кто захватил бы во Флоренции власть в свои руки, явился бы узурпатором, т. е. страшнейшим из тиранов. Чтобы устроить республику, флорентийцы должны очистить свои сердца, бдительно следить за общим благом и забыть свои частные интересы. Сделав это, Флоренция даст толчок к реформе во всей Италии. Реформа должна начаться с духовной области: эта область выше материальной стороны. Мирское благо должно быть слугою нравственного и религиозного блага, от которого оно зависит. "Государства, как говорят, не управляются молитвою "Отче наш", но это говорят враги Бога и общего блага". "Очистив сердца, улучшив свои стремления, предав осуждению игру, разврат и клятвы", нужно приложить руку к созданию законов, сперва в общем наброске, а потом приступить к разработке частностей и улучшений. Общий набросок должен состоять из следующего: никто не получает должности или обязанности помимо общего собрания, которое одно создает и власть, и законы. Лучшая форма управления для города - большой совет на образец венецианского. Весь народ должен собраться под предводительством шестидесяти гонфалоньеров-знаменосцев; каждый из этих отделов составит план закона; из них знаменосцы выберут четыре лучших и представят сеньории, которая после торжественной молитвы выберет из этих проектов лучший. В Венеции нет ни беспорядков, ни заговоров с той поры, как ею правит Большой Совет. Каждое сколько-нибудь видное место должно быть выборным. Налоги должны быть пересмотрены, так как они обременительны, и в то же время государство нуждается. Наконец, собрав в соборе всех властей и народ, Савонарола высказал следующие четыре пункта положения дел: "Страх Божий и восстановление добрых нравов; любовь к демократическому законодательству и к общему благу с забвением частных выгод; общая амнистия всем друзьям прежнего порядка, приговоренным к денежным пеням, и снисхождение к государственным должникам; установление правительства на широчайшем основании, чтобы все граждане принимали участие в управлении городом".

   "Consiglio Grande al modo veneziano" - эти слова с данной минуты сделались лозунгом всего флорентийского народа.

   Началась законодательная работа, которая, казалось, совершалась во всех мелочах под диктовку проповедей Савонаролы; итальянские ученые говорят, что ни одна из законодательных работ, происходивших во все долгое существование Флоренции, не отличалась такой стройностью и серьезностью, как эта работа. Прежде всего был установлен "большой совет" - "Consiglio Maggiorc", куда могли войти членами все "cittadini benifiziati", т. е. такие, которые были лично правоспособны, имели не менее двадцати девяти лет, и отцы, и деды или прадеды которых состояли членами сеньории или занимали другие почетные должности; таких граждан набралось во всей Флоренции не более 3200 человек, и они должны были, разделившись на три части, заседать по шести месяцев, управляя страною. Для признания собрания законным требовалось, чтобы в заседании было не менее двух третей членов. Но в это несколько аристократическое государственное устройство был введен и демократический элемент, так как "для поощрения юношей и пробуждения среди граждан доблестных мужей" каждые три года в собрании избиралось 60 граждан не из "benefiziati" и 24 молодых человека двадцатичетырехлетнего возраста. Кроме того, с 15 января следующего года должен был составиться "совет восьмидесяти", состоящий из восьмидесяти граждан не моложе сорока лет, также обновляющийся каждые шесть месяцев и служащий советником сеньории, которая собирает его не менее раза в неделю. Великий совет и совет восьмидесяти являлись как бы парламентом и сенатом. Каждый новый закон должен был представляться сеньории ее председателем, менявшимся каждые три дня, потом совету восьмидесяти и затем великому совету. Так как существовавшие законы города страдали неясностью и противоречиями, то было избрано известное количество граждан для пересмотра и приведения в порядок законов. В то же время избрана была комиссия из десяти граждан для пересмотра налогов, денежных штрафов и тому подобного. Уже 5 февраля 1495 года был введен поземельный налог, или "десятина", как он был назван законодателями. Все это совершалось по той программе, которую последовательно начертывал Савонарола в проповедях. Особенно сильно настаивал он на необходимости общего умиротворения и амнистии, зная, как несправедливо распоряжались партии свободой, состоянием и жизнью врагов. Не будучи поборником несчастной теории непротивления злу, он был поборником такой же несчастной в практическом отношении теории непротивления злом. Законодатели издали закон, согласный с его требованиями: простили всех за старые преступления и дали права осуждаемым сеньорией или советом восьмидесяти апеллировать в течение четырнадцати дней перед великим советом. При этом законодатели уклонились от желания Савонаролы, чтобы апеллировали к совету восьмидесяти, а не к массе часто неопытных членов великого совета. Эту меру отстаивали особенно сильно дальновидные враги Савонаролы и потом оказалось, что они очень умело составили план будущих козней против него. Сам Савонарола в этот день провозглашения всеобщего примирения молчал, хотя в его следовавшей за этим событием проповеди послышалась известная горечь. Коснувшись преступлений и амнистии, принялись за преобразование юстиции вообще и снова подняли между прочим значение "Casa della Mercatanzia", торгового трибунала, пришедшего в упадок при Медичисах. Издано было и постановление о выборе сеньории, состав которой менялся через каждые два месяца. Дальнейшее существование при этих законах аккаппиатори и парламентов потеряло смысл, и они сошли со сцены. Савонарола придавал этому большое значение, так как созывом парламентов пользовались Медичисы, когда надо было посильнее забрать власть в свои руки. Савонарола стал проповедовать устройство "Monte di Pieta", советуя каждому, особенно женщинам, пожертвовать на это дело все лишнее, нести на него не гроши, а червонцы. Народ нуждался и должен был занимать деньги у евреев, платя по 32 ? процента на капитал и уплачивая, кроме того, проценты на проценты, так что взятые в долг 100 червонцев через 50 лет возрастали до баснословных сумм. Еще при Лоренцо Медичи фра Бернардио да Фельтре проповедовал о необходимости устроить "Monte di Pieta", но евреи подкупили правителей, и фра Бернардино был изгнан из Флоренции. К апрелю 1496 года Савонароле удалось осуществить и эту идею: заемщики должны были платить за ссуды 6 процентов, причем они должны были давать только клятву, что "на занятые деньги они не будут играть".

   Свободная Флоренция была окончательно организована в один год и на платформе палаццо сеньории поставлена принадлежащая Медичисам статуя знаменитого скульптора Донателло - Юдифь, убивающая Олоферна. Под статуей была помещена знаменательная надпись:

   Exemplum salutis publicae cives posuere MCCCCXCV.

   Устанавливая во Флоренции новое государственное устройство, Савонарола оставался строго верен своему нежеланию принимать личное участие в управлении делами города. Он только внушал флорентийцам свои предположения, не навязывая их и предоставляя им самим принимать его советы или нет. Свою личную роль он видел именно в положении народного советника, что подтверждается и его проповедями. "У евреев были пророки, которых они называли судьями и к которым они обращались в важных случаях. Эти лица после молитвы к Богу высказывали свое мнение, и если народ иудейский следовал ему, то преуспевал, в противном случае - страдал". Собственно монархическая, единоличная форма правления вполне бы удовлетворяла Савонаролу, под условием предоставления власти лучшему из граждан; за неосуществимостью такого идеала Савонарола считал необходимым призвать к заведованию государственными делами всех граждан, сначала, как мы видели, потомков бывших правителей, а постепенно и более демократические элементы из лучших людей.

  

  

   Несмотря на прекрасно составленный план республиканского управления, Савонарола не был ни спокоен, ни радостен. Его проповеди были скорбны и, исполненный каким-то пророческим духом, видевший мрачные видения, он в крайнем экстазе пророчил дурной конец Флоренции и всей Италии, "если люди не исправятся и не покаются". Здесь нечего пускаться в рассуждения о том, был ли дан Савонароле свыше дар пророчества, в который он глубоко верил сам и еще более верили приближенные к нему монахи вроде страстного Доминика и мистика Сильвестра; мы только должны остановиться на том, что и помимо пророческого дара умному человеку можно было предвидеть, что испорченное флорентийское общество было неспособно воспользоваться данной ему формой правления. Забыть свои личные интересы, возвыситься до бескорыстного патриотизма, самоотверженно послужить благу своих ближних - все это было подвигом, а подвигов нельзя требовать от всей массы людей, и притом людей, испорченных вконец пороками, развратом. Снаружи установилось правильное республиканское правление, внутри шла подпольная борьба партий: "серые" мечтали о возвращении Петра Медичи, "беснующиеся" жаждали аристократического республиканского правления, стремясь к репрессивным мерам против Медичисов и ненавидя "белых", т. е. мирных последователей Савонаролы, которых они презрительно называли "плаксами" - "piagnoni". Представители партий хорошо понимали, что прежде всего нужно победить Савонаролу, чтобы действовать с развязанными руками: он дал Флоренции чисто народное республиканское правление, он подавляет умы своими проповедями, он покоряет сердца предсказаниями о будущем, это не простой правитель, а "святой" в глазах массы, и потому бороться с ним трудно. Первой вылазкой против него было обвинение его духовными лицами за то, что он вмешивается в светские дела, но обвинение это пало само гобою, так как в священном писании не было запрещения духовным лицам управлять светскими делами, да, кроме того, во Флоренции была масса примеров, доказывающих благотворное влияние духовных лиц на мирское управление: кардинал Латинус, Петр Медичи, Катерина Сиенская, Антонин - все это были святые защитники Флоренции. Затем воспользовались проповедью Савонаролы о необходимости церковной реформы: в этой проповеди Савонарола говорит, что гнев Божий висит над князьями и прелатами церкви. Проповедь напечатали, распространили по Италии и добились в Риме приказания, чтобы Савонарола шел проповедовать в Лукку. Удалив его из Флоренции, враги могли уничтожить начатое им дело. Савонарола покорился папскому приказанию и прочел четыре проповеди, прощаясь с прихожанами и заклиная их быть единодушными, продолжать развитие народного управления, жертвовать излишним для бедных. Слушатели были глубоко потрясены, плакали, и в Рим полетели просьбы об оставлении Савонаролы во Флоренции на время поста. Папа взял назад свой указ и позволил Савонароле остаться до пасхи. Савонарола стал проповедовать о нравственной жизни. Только нравственно возродившиеся люди могли спасти республику. Истинная дружба, основанная на правдивости, честности и добродетели; сущность свободы и горькое положение рабов страстей; единодушие граждан, дающее силу обществу; любовь и милосердие, на которых должно созидаться общество; высокое призвание женщин поддерживать патриотизм в мужчинах и вскармливать грудью, воспитать детей-граждан - вот главная сущность проповедей, с которыми обратился Савонарола к флорентийцам в великом посту 1495 года. Исхудалый, полубольной, с горящими глазами, с благостным выражением лица, со страстной речью, прерываемой слезами, он довел толпу до последней степени увлечения: женщины, одетые просто и скромно, несли свои драгоценности в дар для раздачи бедным, врачующиеся давали обеты воздержания и целомудрия, молодежь перестала курить, смолкли светские песни; рабочие в праздничные дни засели за чтение библии, церкви были полны народа, все стремились возможно чаще исповедоваться, и наконец дело дошло до того, что купцы и банкиры приносили в жертву бедным нечестно приобретенные деньги.

   - Плаксы! молельщики! смиренники! опущенные головы! - осыпали их насмешками "беснующиеся", выходя из себя от злобы на Савонаролу.

   А из окрестностей Флоренции целые массы народа стекались послушать знаменитого проповедника, и в монастыре Сан Марко вместо пятидесяти монахов теперь было уже двести тридцать восемь монахов; в монахи вступали дети знатных фамилий, ученые, профессора, литераторы, врачи.

   Эти быстрые результаты проповедей Савонаролы должны были радовать великого проповедника, но участь народов и государств зависит от множества самых разнообразных причин, предотвратить которые нельзя никакими проповедями. Опасность ждала Флоренцию не от внутренних неурядиц и интриг, а от чисто внешних событий. Безумно начатое предприятие французов, как и следовало ожидать, кончилось не меньшим безумием. Людовик Сфорца призвал Карла VIII прийти в Италию для предъявления прав анжуйского дома на неаполитанский престол. "Этот безумный проект,- по замечанию одного старого писателя,- был с поспешностью принят французским двором, скучавшим среди мира, не имея способностей извлечь из него пользу. Едва решив вопрос о предложенном Сфорцей предприятии, стали торопливо делать к нему приготовления или, вернее сказать, не имели даже терпения сделать их перед походом в Италию. Недоставало денег, настолько недоставало, что уже при вступлении в Ломбардию Карл VIII был доведен до горькой необходимости заложить бриллианты, одолженные ему герцогиней Савойской и маркизой Монферра. С первых же дней после прибытия в Неаполь Карл VIII бежал с поспешностью из этого города, проходя с трудом по Италии, где он считал себя как бы пленником, и даже блестящая победа при Форново выигралась, казалось, только затем, чтобы король мог свободнее бежать в свое государство". Неаполитанцы в это время уже задумали о возвращении на престол арагонской династии. В остальной Италии тоже начиналось брожение против французов, и, за исключением флорентийцев, все итальянские государства заключили союз для изгнания иноземцев. Дело сделалось быстрее, чем можно было ожидать. Когда Карл VIII, оставив Неаполь, направился в обратный путь, лежавший через Флоренцию, он, как всегда бестактный и легкомысленный, захватил с собою Петра Медичи. Как толь