Осипович-Новодворский Андрей Осипович - Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

ываете глупостью?

   - Смотря по тому, кто утопающий и кто рискует своей жизнью для его спасения. В данном случае это глупо.

   - Понимаю... То есть я такое беспутное существо, что рисковать из-за меня глупо? да?..

   Ее голос звенел.

   - Да, - отрезал Печерица. Признаюсь, мне сделалось просто противно.

   Ни один, кажется, герой кабака не в состоянии так оскорбить ни в чем не повинную женщину. Я вышел из своего убежища и направился к ним.

   Елена стояла возле старой, покривившейся березы, прислонившись спиною к стволу, как бы боясь упасть. Она была в сером ситцевом платье; соломенная шляпка и зонтик лежали на траве; руки бессильно повисли; длинные, распущенные волосы оттеняли бледное как мрамор лицо; ноздри нервно вздрагивали, на опущенных ресницах дрожали слезы. Чудно хороша была она в эту минуту. Шагах в десяти, у дуба, стоял Печерица с таким бледным, страдальческим лицом, что по наружности обоих трудно было определить, кто кого оскорбил и кому придется помогать в случае обморока.

   Я сделал вид, что забрел сюда случайно, очень обрадовался случаю выразить m-me Инсаровой свою самую задушевную благодарность за ее заботы обо мне во время болезни, за то самоотвержение, которому я, может быть, обязан жизнью...

   - О, я с восторгом принимаю вашу благодарность: ваша-то жизнь уж наверное нужна... Но - услуга за услугу - проводите меня домой: мне что-то нездоровится...

   Она надела шляпку, взяла мою руку, и мы вышли из лесу.

   Всю дорогу она промолчала; в саду предложила отдохнуть, села на скамейку и задумалась, как бы позабыв о моем присутствии. Мне стало чрезвычайно жаль ее.

   - Я был невольным свидетелем грубости моего товарища, - начал я с самым искренним желанием утешить бедную женщину. - К нему надобно относиться снисходительно: он, в сущности, чрезвычайно добр...

   - О да! очень высокая доброта, до нее не достанешь!.. И за что обижать человека? - воодушевилась она. - Что он во мне уездное самодовольство своей деятельностью видит, что ли?.. Хоть бы капельку жалости, внимания... Легко мне, вы думаете, пришлось в Болгарии? Но я бросила дело, к которому, хотя с трудом, но привыкла и полюбила; я вернулась в Россию, потому что считала это своим долгом, принялась за работу, которую считаю полезной... Докажите мне противное!.. Зачем обескураживать и без того ни паву, ни ворону какую-то!

   Я так и подпрыгнул, взял ее белую, прекрасную руку и пожал в знак сердечнейшего сочувствия...

   Она еще долго говорила на эту тему и, видимо, успокоилась. Я утешал ее, как мог. При прощанье мы еще раз крепко пожали друг другу руки.

   С Печерицей я в этот день не разговаривал. На следующее утро он куда-то уходил и вернулся только вечером, и так пропадал целую неделю. Потом куда-то уезжал. Всё время был молчалив и озабочен.

   Раз, вернувшись из лесу, я застал в хате перемену: сундука с книгами и висевшего на стене платья не было, а на столе лежало письмо на мое имя.

   "Я не прощаюсь с тобою, - значилось в письме, - чтобы избежать недоумевающих взглядов, восклицаний, расспросов, на которые еще и себе самому не могу ответить. Уезжаю, потому что считаю нужным. Пора бросить тепло - насиженное гнездо. Со мною уезжает Елена; шлет поклон. Избу и всякий хлам передай Дарье.

  

   Я только руками развел. Через месяц приехал новый владелец Забавы, а через еще несколько дней уехал и я.