Нарежный Василий Трофимович - Славенские вечера

  Гордо возвышались на берегах Днепровских грозные стены пышного города Киева Князь [Кий есть основатель города своего имени]. Юный вождь юного еще народа с удовольствием Духа Белого [Гений древних полян. (Примечания Нарежного.)] взирал на возрастающую славу своих тысячей. Народы иноплеменные, дикие и грозные толпы, скитавшиеся среди гор Днепровских, познали благо общежития и покорили умы свои Кию, мудрому князю Полянскому. Он дал им мир и суд, - и сердце его веселилось их счастием. Один Дулеб, бурный вождь и князь свирепых племен, носивших имя его, не познал силы его оружия, не вкусил сладости в повиновении владыке мудрому.

  Покрытый кожею сраженного им медведя, окруженный тысячами диких своих послушников, лютый Дулеб неоднократно нападал на селитьбы народа Киева, предавал все мечу и пламени, и свирепая душа его веселилась и кровожадные уста его осклаблялись при виде трупов, омытых кровию. Быстро потом укрывался он в вертепах гор своих и в шумной радости торжествовал бесчеловечную лютость свою. Он упивался кровью пленных, и дикий, неистовый вопль радости его народа мешался с ревом зверей пустынных, отдаваясь с шумом в дубравах отдаленных.

  Но, к великому удивлению князя и народа Полянского, когда уже три краты нарождался и умирал месяц на небе полуночном, Дулеб пребывал покоен в недрах пещер своих.

  "Благодарение Световиду, - вещал Кий к своим старейшинам: - Дулеб познал преступность своих деяний и покорился внушениям Духа Белого".

  Среди града, на возвышенном холме, воздвигнут был храм Перуну, державному обладателю грома и молнии.

  У подножия храма сего, окруженный старейшинами и оруженосцами, сопровождаемый вождями племен чуждых, покорившихся законам Киевым, с появлением дня каждого, приносил князь жертвы - богу невидимому, но великому, и потом давал суд своему народу. Вдохновенный божеством, соприсутственным месту тому, Кий поучал народы свои познавать богов и чтить их веления. Он открывал им таинства, как земля, изрытая плугом, принимая в себя семена сельные, отдает их с лихвой своему попечителю. Он научил их, как крепкие сосны, падшие под острием секиры, быв соединены вервием, носятся по волнам днепровским и служат человеку способом сообщаться со странами, отделенными от него волнами глубокими. Он говорил - и тысячи мнили видеть в лице его юное некое божество, мудрое и благодетельное.

  В единый день, когда Кий совершал по обыкновению великое дело владычествования, являются к нему два воина иноплеменные. Поляне толпились за ними, и воины Киевы провожали их к своему обладателю. Звериные кожи покрывали рамена пришельцев сих, отягченных луками и колчанами стрел смертоносных. Они опирались на огромные булавы дубовые, усеянные шипами железными.

  "Повелитель племени Полянского! - сказал старейший из них, приближаясь к Кию: - Владыке моему, могущему Дулебу, страшному врагам своим и высокоценимому друзьями, наскучили брани кровавые, и мышца его дарует покой тебе и твоему племени. Для сего хощет он заключить с тобой союз братства и утвердить его на времена грядущие.

  Отдай ему в жены Лебеду прекрасную, сестру твою".

  Кий пребыл в молчании. Взоры старейшин и воинства устремлены были на вождя своего.

  Кий вещал:

  "Да изыдет Дулеб из вертепов своих на поля днепровские и поселится с народом своим на земле нашей; да преклонит колена пред изображениями богов наших и покорится законам Киевым; тогда вручу ему Лебеду, сестру мою, и обниму в нем брата дружелюбного".

  "Дулеб никогда сего не сделает", - отвечал посол его.

  "Не отдам прекрасной сестры своей на жертву зверю лютому".

  Дулебянин берет из колчана своего стрелу острую, преломляет ее наполы и один конец подает князю Кию. Стремительно принимает Кий знак брани кровавой, и полки его восшумели; загремели доспехи бранные, и звучный глас щитов, копьями ударяемых, разлился по стогнам града.

  "Война свирепому Дулебу, обладателю вертепов мрачных; кровавая война лютому рушителю тишины благословенной!" - вещал Кий.

  И воины иноплеменные с мрачною душою, со свирепыми взорами тихими шагами направили обратный путь свой.

  День прошел в приготовлениях к битве.

  Как скоро шумящий Днепр увенчался последними багряными лучами закатывающегося великого светила небесного, Кий с сподвижниками своими выступил из града, дабы в темноте ночной, при свете месяца среброцветного, пройти пространство земли своей и воспретить гордому Дулебу внести опустошение в его пределы.

  Едва Зимцерла [Аврора древних славен. (Примеч. Нарежного.)] златоблестящая, вечно юная, прелестная невеста Световидова, отверзла врата неба величественному жениху своему, едва начали померкать звезды небесные пред алыми ее ланитами, Кий и воинство его узрели мрачного Дулеба, выходящего из лесов своих с тысячами.

  Грозно, подобно буре, казалось чело его, когда узрел он, что уже подняты мечи на его поражение, направлены щиты для отражения мощного падения булавы его. Он идет, и вождь Полянский выступил вперед; сонмы его за ним следовали - до тех пор, как глас каждого мог слышим быть врагом его и как пущенное копье могло вонзиться в груди неприязненной.

  Они остановились.

  "Владыка племени Полянского и обладатель берегов Днепровских! - сказал Дулеб гласом, подобным реву горных ветров, стенанию волн во время бури. - Известна тебе крепость мышцы моей; подвиги мои не уклонились слуха твоего. Многие из сильных и могущих пали под ударом булавы сей, и путник не находит места, где тлеют разгромленные кости их. Велики и почтенны мои приятели. Гордые цари града Константинова трепещут имени Дулебова, - и бесчисленная рать их не дерзает остановить на себе гневного взора моего. Избирай теперь: друга ли вижу в тебе или врага-противника?"

  "Не ищу, - рек величественно Кий, - не ищу себе друга сильного; ищу друга мудрого. Покорись условиям, объявленным мною послу твоему, - и Кий познает в Дулебе брата своего".

  "Никогда!" - возгласил Дулеб.

  И ратники его подняли булавы на рамена свои; оба воинства двинулись, - и се.

  От среды рядов Киевых отделяется и становится по среде обоих воинств старец, вооруженный доспехами. Белая брада его развевалась по груди, покрытой железными листами. Льняная мантия струилась на раменах его, подобно легкому туману, когда он, при восшествии царя светил небесных, колеблясь по вершинам дубов древних, спускается на траву злачную и обещает красной день трудолюбивому землепашцу. В деснице его сияла арфа работы иноземной; он шел, опираясь на копие, и взор его, устремленный к небу, был тих и величествен.

  Воинства, как бы движимые внушением воли Невидимого, остановились. Взор и поступь мужа великого приковали булавы к раменам полчищ Дулебовых.

  Старец налагает персты свои на златые струны, - раздался звон, стройный и сильный, кроткий в величестве своем. Он произносит слова, сопровождая их звуками приличными.

  "Хвала и честь мужам мудрости! Гибель и поношение сынам гордости и неразумия!

  Куда стремитесь вы, обитатели гор и вертепов? Чего ищете вы, бурные дети страстей своих?

  Веселие питает душу земного странника; но веселие кроволитием не обретается! Радость свойственна душам нашим; но радость не обитает в долинах, устланных трупамиГ Необходимо для духа великого - искать блага; но кто обретет его в насилии?

  Куда же стремитесь вы, обитатели гор и вертепов? Чего ищете вы, бурные дети страстей своих?"

  Дулебяне опустили на землю булавы свои и, опершись на них, в изумлении внимали словам старца.

  "Что есть настоящая радость ваша?

  Она есть веселый вопль зверя пустынного, терзающего в когтях своих добычу робкую! Но радость таковая не есть удел человечества!

  Что есть слава ваша?

  Слава Духа Черного, утешающегося бедствием и преступлением человеков! Но не таковая слава определена благороднейшему из созданий.

  Что есть вся жизнь ваша?

  Она есть мрак дубравной пещеры, в которой веют ветры бурные, раздается стон, - и дикие звери с ужасом уклоняются. Но таковая ли жизнь назначена наперснику небес?

  Так судили боги, благие обладатели всей земли: боги полян и дулебян - боги стран отдаленнейших!

  Вы возвращаетесь с полей битвы пораженные. И пустынные супруги ваши не прольют слезы сожаления! Вы не дали им познать радостей жизни и прелестей свободы!

  Вы возвращаетесь победителями. И робкие подруги жизни вашей, и юные плоды любви вашей не встречают вас улыбкою! Они привыкли взирать на вас, победителей, как на буйных властелинов, прихотливых рабов гордости и жестокостей!

  Что же вся жизнь ваша, когда солнце радости не озлащает дней ваших; когда месяц, протекая нощное небо ваше, изливает лучи свои на страну хладного уныния?"

  Тишина душевная разлилась в свирепых взорах дулебян; мрак и зверство улетели мгновенно с ланит их. Легкий, кроткий гул разлился в воинстве.

  Старец вещал:

  "Обратитесь же, сыны мрака и горести, на путь жизни истинной; и вы будете мгновенно друзья и братья племени Полянскому, вы учинитесь дети света и веселия. Улыбка воссияет на лицах ваших, и в дому вашем водворится цель жизни вашей, награда величия, утешение во дни мрака душевного, отрада во всякое время, водворится любовь со всеми своими прелестями".

  Старец умолк; но звуки арфы его долго струились еще в воздухе и нежили слухи полчищ дулебовых, подобно кроткому, сладкому дыханию ветерка, который, принеся к нам запах розы, пролетел мимо. Мы все еще чувствуем сладость ее благоухания и прохладу от легких крыл юного сына весны цветущей.

  Длилось безмолвие в рядах дулебовых. Мало-помалу прояснились взоры его ратников. Наконец некий восторг одел их светом радости и сердечного упоения. Восшумели полки ратные - подвигнулись, и вопль их загремел в пространствах долины:

  "Хвала и честь Кию, мудрому обладателю племени Полянского! Мы хотим поклониться ему - и познать счастие жизни".

  "Вы познаете его", - вещал Кий - и обнял старейшин.

  Полчища смесились, - и оба воинства заключили друг друга в братские объятия.

  Вдали стоял Дулеб на холме возвышенном. Поражающие взоры его обращались на отпадение своих воинов. Трикраты поднимал он булаву свою, дабы одному вторгнуться в ряды и поразить вероломных, и трикраты опускались мышцы его. Гордость и злоба волновали грудь широкую.

  Наконец - раздался грозный глас отчаяния:

  "Не хощу быть рабом твоим, коварный честолюбец! Не хощу унизиться пред обольстителем народа!"

  Стремительно берет он с рамен своих колчан великий, вынимает стрелу крепчайшую и вонзает ее в грудь свою.

  Раздался звон, и кровь черная пролилась на землю. Кий и старейшины устремились к отчаянному, но уже взор Дулебов закрылся, и бесчувственный витязь лежал на песке сыпучем. Вдали носилась хищная птица, готовая терзать бездушные остатки мужа сильного.

  "Незабвенна да будет память твоя в родах отдаленных! - вещал Кий. - Свирепа была душа твоя, но ты был храбр во дни битв кровавых. Имена храбрых да будут священны для потомков!"

  По его велению возвысился мгновенно курган высокий над телом Дулебовым - там, где кедры и сосны осеняют его подножие.

  Мрачна душа моя, подобно дню осеннему; мысли мои рассеяны, как легкие струи тумана, ветром развеваемого; хладны чувства мои, как снега, покрывающие брега озера Ильменя, когда белая зима оденет их мразною ризой. Много великих и сильных склонили там главы свои, но где имена их? Процветали грады и веси многолюдные! но где места их существования? Увы! Се ли награда доблести? Се ли утешение в трудах, коими приобретается слава мира сего? - приобретается имя Великого?

  Двадесять шестую весну жизни моей встречаю я на каменистом берегу сем, в который ударяются свирепеющие волны моря Варяжского. Дико воет ветер в ущелья кремилистые, - и душа моя не находит мира и радости в обновляющейся природе. С тех пор, как впервые взглянул я на страну подлунную и первый вопль мой ознаменовал участь жизни, до сих минут, сколько пало царей с их престолами!

  Сколько областей вольных преклонили главы свои под цепями буйства и насилия! Сколько мужей славных и великих сокрыты в могилах или осуждены не видать страны отеческой, не дышать воздухом привычным, не зреть солнца над гробами отцов своих! Участь, ужаснейшая смерти!

  Обновлю же в мысли моей воспоминания дел отдаленнейших, ратных и великих подвигов предков наших. Заглушу в душе моей именами их имена гордых властелинов сего времени, забывших права правды и человечества.

  Приблизьтесь ко мне, юные дщери племени славенского, вы, коим за доблести предков - благое небо красоту и любезность сделало общим наследием. Раздадутся громкие звуки арфы моей, потрясут воздух и превысят звоном свисты ветров, играющих с вершинами дубов и кедров. Приблизьтесь! Я знаю, сколь приятно красоте внимать звучному пению о подвигах ратных.

  "Возвратился ты с победой на поля наши! Пали многочисленные враги твои, как стада вранов хищных от рьяного удара орла небесного. Не придут более гордые варяги нарушить спокойствие твоего народа. Надменный владыка их, Радимир, лежит окован цепями плена у ног победителя".

  Так пели в восторге радости граждане благодарные, исходя во сретение князю Славену, текущему с победой над варягами. Они смешались с его ратниками, познали в них друзей и кровных, и гласы победоносные пресекли гласы радостные; - и Славен, подобно кедру высокому, коего вершина опалена уже пламенем молнии и лета пожелтили изумрудные ветви, - и Славен, покрытый сединою и ранами дней мужеских, - опершись на дебелое копие свое, - обратив к народу взор веселия, осклабив уста старческие улыбкою мира, повелел быть пиршеству великому под открытым небом, ибо чертоги владыки доброго не вместят в себе детей его - народа, ему подвластного.

  Запылали дубы вокруг берегов озера Ильменя; свирепые валы реки Мутной [Так назывался в старину Волхов. (Примеч. Нарежного.)] озлатились от огней пиршествеиных. Воссел Славен и старейшины его. У мог их лежал скованный Радимир, князь берегов варяжских и ужас соседей; вместе с ним вожди его. Юные сподвижники Славеновы, опершись на копья и луки, стояли вокруг в молчании и внимали жадно словам Славена и его советников, ибо в часы битвы кровавой и пиршества дружеского он не изменялся; мудрость вещала устами его.

  Взошел месяц на небо лазуревое и осветил пурпур веселия на ланитах старческих Славена и друзей его.

  "Хощу, - вещал князь, - хощу - да старейший из вас поведает в песнях мои подвиги. Не лести ищет старец, во бранях поседевший, но боги и мое сердце вещают мне: я был добр и любил славу моего народа. Да научится же Волхв, сын и наследник мой, что есть благо владетеля и слава народа, - и Радимир, дерзнувший нарушить тишину в стране нашей, да познает, что один стыд и унижение бывают наградой надменному, который дерзнет грозить владыке, любезному своим подданным, грозить князю Российскому".

  Вещал, -

  И мудрый Добромысл восстает в веселии. Он берет серебряный щит, ударяет з него трикраты копьем стальным, - молчание разлилось в долине, звуки песни его расслались по брегу и валам реки Мутной:

  "Далеко отсель к востоку солнечному, за кремнистыми подошвами Кавказа-исполина, обитал народ от племени скифского, народ сильный крепостню мышц своих и дружелюбием, господствовавшим в недрах его отчизны между монархом и народом, народом и жрецами.

  Долго длилось благоденствие в долинах наших, и древнейшие старцы вещали нам, юным., что шесть колен уже сокрыты в могилах, как оружие скифов было в покое: ибо ужас оного остановлял всякую дерзость. Но он не мог остановить надменного любочестия и корысти. Гордые властелины мира, потомки братоубийцы Ромула, всосавшие в себя кровожадность с молоком матерним, возжелали и нас ввергнуть в пучину бедствия, их обуревавшего. Они вторглись в пределы наши с мечом и пламенем, - и в один месяц непрерывной битвы пал повелитель наш, любезный богам и народу; он пал и с ним два старшие сына его, и с ними вместе народ скифский.

  Хищники ушли, оставя нас в ужасе и унынии, и сей ужас и уныние до тех пор владели душами нашими, пока, по прошествии тридцати появлений месяца на небе нашем, явился к нам юный Росс, последняя отрасль злополучного нашего обладателя.

  "Собери и утешь рассеянные толпы твоего народа, повелевай нами и соделай счастливыми", - возопили старейшины, и Росс вещал:

  "Народа счастие - в руке богов небожителей; вопросим их и помолимся, да научат меня и вас, как достичь счастия, нами утраченного".

  Появление Россово украсило цветами надежды сердца наши. Слух о его прибытии разнесся во всех концах его владения, и с восходом светила дневного, на третий день, шатер его окружился тысячами избегших от поражения злодейского. Старцы и младенцы, матери и девы юные ожидали исхода Россова.

  Среди леса дремучего, осеняемого кипарисами и соснами, была пространная долина, среди коей возвышался священный холм. Вверху его три огромные дуба, сплетшись своими ветвями, составляли седалище божества, обыкшего посещать места сии, склонясь на моления народа. Сюда притек Росс с своим народом вопросить богов и узнать судьбу свою. Сонм жрецов востек на холм, и старейший из них вещал, воздевши длани свои:

  "Ты, повелевающий небом и землею, ветрами небесными и светилами дня и ночи! Склонись на мольбы наши и удостой место сие Твоим присутствием! Росс хощет вопросить Тебя".

  Мрачная туча показалась на небе противу холма священного.

  Жрец продолжал:

  "Вопли и стоны чгущего Тебя народа, конечно, достигли слуха Твоего. С высоты горней Ты зрел токи крови мужей и слезы жен и матерей их. Росс хощет спасти их; рн хощет вопросить Тебя".

  Туча спустилась ниже, - и полет ее устремлялся с быстротою ветра.

  Жрец вещал:

  "Одни мрачные сыны земли питают гордость и неправосудие. Их только сердца спокойно взирают на поражение жертвы несчастия. Но не такова воля богов. Милость и щедрота есть свойство небожителей. Сойди же к нам, великий Повелитель неба, и объяви волю Твою. Росс хощет вопросить Тебя".

  Он рек, и грозная туча разлеглась на холме; раздался звук грома, и струи молнии расстлались у подошвы.

  "Приблизься, Росс!" - вещал глас с вершины дубов - и Росс с кипением груди и стеснением сердца бодро потек на священный холм - внять слова божества о судьбе своей и своего народа. Он взошел, поверг у корней дубов булаву свою, лук с колчаном, княжескую диадиму, и сам повергся лицом к земле.

  Глас вещал:

  "Возьми народ твой, жен и детей их и теки в страну иную. Славу твою и благоденствие твоего народа продлю до веков позднейших. Знаменем небесным открою тебе место твоего господствования. Теки по течению звезды северной. Ты обретешь народы дикие и испытаешь сердца оледенелые - укроти и просвети их. Прилежи к обработыванию земли - и научай знанию сему тебе подвластных; се есть верховная воля моя! В священных сновидениях открою тебе таинства сей науки".

  Глас умолк. Росс восстает, и народ его. Туча священная уже сокрылась. Дневной свег озарил их паки, - и Росс зрит у подножия священного холма двух белоснежных тельцов, на выях их висел ярем, держащий стальной плуг со всеми орудиями.

  Росс устремился в путь свой, и прежде нежели солнце совершило годичное свое кругообращение, достигли мы брегов Ильменя, там, где река Мутная вливает в него волны свои. Тут паки услышали мы глас небесный:

  "Остановись, Росс! Се предел пути твоего. Землю сию даю в удел тебе и твоему племени!"

  Тут нашли мы народ дикий, живущий без законов. Своенравие управляло делами каждого. Звериная ловля и хищничества продолжали жизнь их.

  Долго вели мы брани с сим народом; наконец кротость и мудрость Россова победили их, когда оружия не сильны были учинить того. Мало-помалу они усмирялись, преклоняли выи свои под кроткий скипетр Россов и дивились, находя его орудием их счастия. Сперва с изумлением, а после с радостью и веселием взирали они, как мы, раздирая недра земные плугами, ввергали з оные семена; как они возникали, росли, зрели и наконец приносили в воздаяние трудолюбивого плод сторичный. Мир и доверенность водворились; два народа соединились в один, - и по истечении полвека никто не помнил прежнего своего состояния, - скифы, что бы они когда-либо вели брани с своими хозяевами; сии - что бы когда-нибудь могли дикостию и зверством раздражать Росса и богов небожителей. Соседи и народы отдаленные редко дерзали возмущать тишину нашу, ибо видели внутри нас мир и дружелюбие. В противном случае бедствие и раскаяние были их неминуемым уделом. Наконец все страны, ближние и дальние, пораженные удивлением к добродетелям и доблестям Росса, единодушно и единогласно нарекли его Славеном - и народ его славенами, любимцами славы. Росс, соглашаясь с волею богов, принял имя сие и град свой на берегах Ильменя нарек Славенском.

  И в преклонных уже летах своих, дабы теснее соединиться с новым его народом, по кончине первой своей супруги, взял он другую от семейства своих хозяев; и Всемила, плод любви их и краса страны нашей, была виною битвы после полувекового мира.

  Радимир, со дней детства обитавший в стране отцов своих, положил славу в кровопролитиях и утехи свои в хищениях. Часто с дружинами своими востекал он на корабли быстроходные, предавался волнам ярящимся, противуборствовал ветрам гневным и опустошал страны прибрежные. Слух имени его ужасал храбрейших, - все трепетали его, кроме Славена и чад его.

  Слух о красоте юной отпасли Славеновой, громкая слава о прелестях Всемилы достигли дикого слуха Радимирова. Возжелал он иметь ее супругою, но безнадежность успеть в сем привела его в неистовство. В первый раз Раднмир оставил насилие и устремился к коварствам.

  Собирает он отличнейших из дружины своей и назначает скрытное шествие ко граду Славенову. Один месяц и звезды небесные освещали пути его. Наконец прибыл он к пределам града и сокрылся в пещерах, осененных дремучими лесами. Оттуда устремлял он жадные взоры свои к девическому терему Всемилы, - я конечно, богам угодно было покрыть его вечным посрамлением: сего утра с появлением Световида великого возжелала княжна насладиться пением птиц воздушных и благоуханием цветов сельных. С верными своими рабынями и подругами ее девства исходит она из чертогов родительских ко брегам реки Мутной.

  Сего ожидал Радимир неукротимый. Подобно зверю хищному, нападающему на жертву робкую, устремился он ко Всемиле, объял ее руками сильными и востек на коня своего, держа бесчувственную в своих объятиях. Пыль поднялась до облак от копыт коней ратных.

  Болезненный вопль рабынь Всемилы разнесся по волнам речным и дошел до слуха Волхова, сына Славенова.

  Познал он вину сей печали и, подобно вихрю, устремился ко граду. Вострепетал Славен и весь град его об участи княжны прелестной. Мгновенно потекли они во след похитителей и в начале третей зари утренней настигли буйного.

  Брань длилась до полудня. Тогда Радимир, отчаянный смятением своих сопутников, собирает последние усилия и возносит копие к челу Славенову, Мгновенно пораженный булавой Волхова - простерся по земле, - и бесчувствие надолго оковало его. Воины преклонили оружие - и нарекли себя рабами пленными".

  Добромысл умолк, и сопиршествующие восплескали.

  ".Чего ожидаешь, Радимир?" - вопросил Славен, обрагя к нему слово свое.

  "Смерти лютой", - отвечал сей со скрежетом и погрузил во прах главу свою.

  "Не познал ты Славена, - вещал старец. - Смерть пленного навлечет на меня гнев богов и нарекание от потомства.

  Ступай с миром в страну свою, - и если, по прошествии дванадесяти полных обращений месяца - услышим мы, что Радимир толико же велик в добродетелях мирных, колико грозен в бранях кровавых, - тогда прииди в мои палаты и требуй Всемилы. Она назначена быть наградой мудрого, а никогда свирепого".

  Радимир потек в страну свою. Он оставил и воспретил другим хищничества. Обратил ум свой к познанию мудрости и сердце ко внушениям добродетели. Грады его отверзлись мирным мореплавателям - и украсились богатством, без пролития крови приобретенным.

  Протекло время, Славеном назначенное. Радимир, окружаемый прежде буйными оруженосцами и грабителями неистовыми, - теперь в кругу старейшин, великих двора его по их отличной мудрости и доблестям, прибыл в град Славенов и преклонил колена пред обладателем.

  Восшел Световид во славе своей над долинами Полянскими. Багряная риза его разостлалась по небу лазуревому, ночной туман пал на лоно земли - и рассеевался в образе мужа грозного, изнемогающего от поражения.

  "Близка смерть витязя сильного, - вещал Рогдай, обратясь к Слотану, своему оруженосцу. - Вижу я густой туман, то предвещающий! Конечно, боги посылают мне знамение сие".

  Он рек, и дума мрачная покрыла крилами своими взоры его. Буреподобный конь его шел медленными стопами - и грозно ударял копытами в землю твердую.

  Слотан не дерзал нарушить молчания своего витязя.

  Вдруг от леса со стороны десныя появляется и достигает их гонец земли Русской.

  "Витязь! - возопил он, - если любезно тебе отечество и спокойствие князя Владимира, - теки поспешно со мною.

  Жестокие печенеги окружили Белград и, пользуясь далеким отсутствием князя, грозят предать всех погибели, разрушить храмы богов и чертоги Князевы; сокрушить все, не щадя теремов Владимировых, где укрываются триста наперсниц князя веселого".

  "Велика ли сила неприязненная?" - вскричал Рогдай - и простер десницу к Слотану. Сей вручил ему копие тяжелое и булаву железную.

  "Триста воинов в повелениях грозного Буйслава - хищного подобно тигру ливийскому, неукротимому, подобно буре".

  "Веди меня", - вещал Рогдай; обнажил меч свой; повесил по бедре булаву и устремился в путь.

  "Витязь! - сказал Слотан в недоумении. - Или не внял ты словам гонца белоградского? Триста воинов ожидают нас".

  "Мольбы народа, на помощь коему стремлюсь, испросят мне у небес силы достаточные! Приятно, сладостно вкусить смерть за отечество, - говорили воины Святославовы и поражали робких греков, как поражает орел гор Днепровских слабых горлиц".

  Вскоре достигли они до стана печенежского. Рогдай вострубил в трубу ратную, - и враги возмутились. Жители града услышали звук сей и познали крепкую грудь российскую. Они устремились на стены градские - зреть прю великую.

  Буйслав со своими оруженосцами вышел к нему во сретение, на коне, питомце пещер Кавказских. Поражающи были взоры его; в них открыта была душа негодующая на дерзость Рогдаеву.

  "Чего ищешь ты? - возопил он гласом бурным. - Чего ищешь, витязь незнаемый, в стане нашем? Груба твоя звучит брань свирепую; но она возвещает твою погибель неизбежную! Удались же, древний витязь! С мужами испытанными первых дней Владимировых испытывал я крепость копия своего и оставался непостыженным. Седый витязь!

  Ты зришь Буйслава и дружину его!"

  Печенег умолк и с равнодушием извлекал великий меч свой.

  "Рогдаю ли судили боги слышать гордость сию?" - возревел Рогдай и со всею крепостию мышцы своей поверг в него копье тяжелое.

  Раздался треск сокрушенной брони Буйславовой, восколебался он - и мгновенно простерся на сырой земле, подобно утесу скалы дикой, отторженному громом и поверженному в пенящиеся волны свирепеющего от ветров моря.

  Быстро Слотан устремляется к оглушенному Буйславу и, связав его вервями шелковыми, прикрепляет к стремени Рогдаеву. Победитель течет ко граду. Тщетно ратники печенежские порываются на него с неистовством. Булава Рогдаева, свистя вокруг главы его, очищает путь ему и его сподвижнику. Кровь печенежская льется ручьями, - и болезненные вопли их смешиваются с радостными восклицаниями жителей града.

  Они, узрев со стены падение Буйслава гордого, исходят с оружием и поражают неприятеля с тылу.

  Печенеги, видя такое расстройство рядов своих, отчаялись получить спасение. Едва малая часть от них осталась.

  Остановились, возвысили гласы умолительные, прося пощады, и вонзили в червленную землю мечи свои.

  Рогдай опустил булаву и отер кровь и пот с лица своего.

  "Довольно! - вещал он, - дерзость наказана и не восторжествует более. Теките с полей наших, безрассудные, и возвестите чадам своим, чего могут ждать неприятели на полях Росских".

  "Витязь непобедимый! - воскликнули старейшины печенежские, - будь толико же великодушен, колпко неустрашима душа твоя. Возврати нам бездушные останки нашего повелителя, да воздадим ему последнюю почесть по обычаю земли нашей. Ценой злата и сребра искупаем их".

  "Никогда, - рек Рогдай, - не отважу жизни своей для сребра и злата; и последнюю каплю ее ценю дороже богатств всего света. Единственно отечеству посвящена жизнь витязя земли Русской - для него только проливается кровь его. Возвращаю вам Буйслава, вашего повелителя, - и оставляю себе меч его и броню железную".

  Печенеги в знак согласия преклонили главы свои. Слота и совлек с Буйслава броню его и меч великий; вонзил их на копье свое, и тако все потекли к Белграду спасенному.

  Жены, дети и старцы исшли им во сретение с веселием; и прелестный сонм любимиц князя Владимира, в одеждах брачных, проводили его в палату пиршества.

  Едва Световнд явился на долинах Полянских во всем блеске своего величия, Велесил, один из древних витязей двора Владимирова, друг его на полях кровавых и пиршествах шумных его собеседник, Велесил, коему из всех храбрых владыки Киевского могли противоборствовать Рогдай и Добрыня, мужи непобедимые, - Велесил с Бориполком, своим оруженосцем, стоял у подножия холма высокого, и слезы струились по седой браде мужа великого.

  На вершине холма того стоял кипарис возвышенный; на ветвях его висели доспехи ратные, булава и меч великий.

  С другой стороны низменный древесный крест, к дерну склонившийся.

  Мрачный витязь длил безмолвие свое. Наконец, он поднимает тяжкую десницу свою, опускает ее со стремлением на широкую грудь - глухой стон раздался вокруг холма; Велесил вещал, указывая перстом на крест могильный:

  "Тамо, Бориполк, там под полуистлевшим крестом сим сокрыто все, что было в мире сем прекраснейшего и драгоценнейшего для моего сердца. И любовь моя, безмерная, беспредельная любовь дней пылкой юности, повергла несчастную в обитель вечного мрака. Боже! Обладатель земли! Кто воззовет ее оттоле?"

  Умолк; горестная тишина носилась по челу его. Се есть печать тоски неумолимой.

  Бориполк воспрнял речь:

  "Десятое лето служу я тебе, витязь непобедимый! Бывал с тобою в среде битв кровопролитных и при столах князя Владимира с красотами теремов его. Везде видел я горесть и уныние, царствовавшие во взорах твоих, - и до сей минуты не познаю вины истинной. Если благо твое сокрыто в недре земли мрачной, се предел, коего преторгпуть не может ниже сила витязей величайших".

  "Не может - ниже власть целой вселенной", - возопил Велесил - и болезненно склонился к подножию холма на дерне зеленом.

  "Воссядь, - вещал он оруженосцу, - и познай вину вечной тоски моей".

  Бориполк последовал его велению, и Велесил продолжал:

  "С седьмого-на-десять года жизни моей начал я следовать Владимиру, юнейшему сыну его родителя. Всем сердцем и душею возлюбил я моего повелителя и поклялся богами всемогущими - до конца жизни моей не покидать его ни в битвах, ни в веселиях.

  Святослава не стало! Междоусобные брани возгорелись.

  Ярополк лестию и коварством любимца сразил брата своего, Олега, - и новгородский владыка, Владимир, любитель браней и веселия, восшумел оружием в терему красот Севера; он подвигся - Ярополк пал! - взошел Владимир на трон полуночи, - и я при дворе его явился в числе первых его витязей.

  Недолго длилось общее спокойствие. Сын Святославов любил подвиги ратные, - греки нарушили условие, заключенное с бранноносным его родителем, - и мы с грозным ополчением двинулись наказать вероломных.

  Подобно туче, носящей в недрах своих громы ревущие, протекали силы наши чрез области греческие; подобно молнии небесной, меч Владимиров поражал неустрашимейших.

  Не было препоны нашему шествию.

  На берегу светлого Иллиса обитали пастыри дружелюбные. Глава их вышел к нам во сретение и предложил дары сельские.

  "Не разоряй жилищ наших, князь непобедимый! - сказал он Владимиру, простершись во прах ног его. - Мы не имеем оружия, не знаем битв поражающих. Если нужно тебе успокоение, - хижины наши отверзты; плоды древесные и млеко стад наших утолят жажду и алчбу твою".

  Князь склонился на слова старца, и ни один пастырь не пролил слезы горестной.

  Но - что значит великость смертного в мире сем! Что значит его мужество, его терпение, его умеренность, все добродетели души его! Не есть ли они один призрак, вскоре исчезающий? одно мечтание, мгновенно проходящее! один лживый блеск, который обольщает неопытного странника во время ночи? Владимир, великий во бранях и мужественный в горестях жизни, - Владимир обратил страстные взоры свои на Софию, юную дщерь старца гостеприимного.

  Прекрасна была она, подобно цвету нежному, едва возникшему. Пленительны были взоры ее, и возвышенная грудь обещала эдем небесный счастливому смертному, который возбудит в ней о себе вздохи. Любовь, подобно быстрому стремлению стрелы, пущенной рукою витязя сильного, любовь пронзила сердце мое. Я устыдился сам себя, но тщетны были мои усилия; и Велесил, не находивший себе равного в пределах мира, Велесил готов был пасть пред робкою, кроткою девицею и повергнуть сильное оружие свое у ног ее.

  Владимир, выведя меня из селения на берега реки серебристой, вещал дружелюбно:

  "Велесил! знаю крепость руки твоей и твою любовь к своему другу и повелителю. Ты щит мой в часы битв и лучший цвет моего пиршества. Я теку на брань и побежду; хощу, да по прибытии моем в Киев, когда сердца народные упоеваться будут радостию, - хощу, да первый, кто поздравит меня с победой, - будет прелестная София. Исполни просьбу друга и непременную волю повелителя".

  Он обратился к воинству и потек в дальний путь свой.

  Я, под предлогом болезни, остался в хижине моего хозяина, дабы вскоре повергнуть его в гроб похищением дщери, единственной отрады скорбной старости его.

  На третий день, с появлением зари румяной, Блистар, оруженосец мой, оседлал мне коня ратного и препоясал меч булатный. Я воссел, - и юная София с отцом своим возжелала провести меня до брегов Иллиса, дабы там собрать себе цветов сельных. Несчастная! она не знала, что сие было собственное мое желание. Мы достигли берега.

  "Прости, витязь благородный земли Русской", - сказала София с кроткою слезой на глазах.

  "Прости, прелестная!" - отвечал я и простер к ней руки свои.

  Она подошла. Я склонился, обнял ее моими мышцами, посадил на коня и мгновенно, с быстротой вихря устремился вдоль берега. София без чувств пала ко мне в объятия - и смертная бледность покрыла ланиты ее.

  Блистар долго слышал стоны и рыдания несчастного старца, отца ее.

  Не буду описывать тебе тех воплей горестных, которые простирала София к небесам, умоляя их лишить ее жизни или поразить похитителя.

  Многие соотчичи, слыша жалобы ее горькие, испытывали исхитить ее из рук моих силою оружия; но - боже великий! кто в свете мог произвести сие? Кто мог победить Велесила, когда София, объятая его рукою, сидела у груди его!

  Мы прошли страны Греции, Сербии, Молдавии и вступили в пределы земли Славенской.

  "Всякое чувство пременно в человеке: радость, - мыслил я, - превращается в равнодушие; печаль утоляется надеждою; все пременно, все временно!" - Я обманулся: горесть Софии была неизменяема.

  "София! - сказал я, - воззри. И в стране нашей блистает солнце красное и светит месяц серебряный, благоухают цветы прелестные и птицы поют песни на ветвиях зеленых".

  "Куда ты везешь меня, витязь?" - вопросила она.

  "В терем князя Владимира", - отвечал я со вздохом тяжким. Сквозь стальной панцирь видно было волнение груди моей и трепет сердца.

  "О чем вздохнул ты, витязь?"

  "София!" - отвечал я, и голос мой подобен был реву отчаянного. Я схватил ее сильными руками, обратил к себе, - и пламенный поцелуй запечатлелся на губах Софии.

  Долго хранили мы молчание. Наконец она вещала мне:

  "Я равнодушна! Владимир ли князь Киевский, или Велесил, витязь и друг его, - ни того, ни другого не будет любить сердце мое".

  "Почему, София?"

  "Поклонники идолов бездушных презренны в душе моей! Кровожадные убийцы не найдут места в сердце моем".

  Таковые слова ее пременили мысли мои. Я забыл долг свой, свою обязанность; забыл Владимира и приязнь его.

  Одна мысль - обладать Софиею - - была сильнее всякой другой мысли, и я утвердился на ней.

  Видишь ли, Бориполк, два великие дуба сии? Тут сидел я единожды и под тенью их ожидал, пока раскаленное небо охладится. София сидела подле меня, в унынии. Я встал, взял ее в свои объятия, поднес к пещере сей и сказал, опуская на землю:

  "Ты будешь моя, София!"

  "Никогда", - отвечала она.

  Я послал Блистара в ближайший город привезти мне нужнейших украшений для сей пещеры. Скоро сделал ее удобною для жизни и оставил в ней Софию - одну с Блистаром и ее безмерною горестию.

  Расставаясь с нею, я сказал ей:

  "Иду на поля кровавые, под знамена Владимира. Образ твой, София, будет напечатлен в душе моей. С каждым появлением весны юной ты будешь видеть меня у ног своих.

  Надеюсь, время и любовь моя склонят тебя к соответствованию".

  "Никогда!" - отвечала она.

  И я с ядовитою горестию в сердце моем, с растерзанною душою устремился к своему повелителю. Он принял меня с распростертыми объятиями, и первое слово его было: утешилась ли София?

  "Она там теперь", - отвечал я, указывая на небо.

  И слезы сожаления пали на ланиту Владимира.

  Звук брани, разнообразие мест, нами протекаемых, ослабили в Владимире чувство любви, и он скоро успокоился о потере. Но не таково былое другом его Велесилом. Пламень клубился в груди моей и пожирал мою внутренность. Образ слезящей Софии, прелестный, обольстительный образ ее носился беспрерывно пред моими глазами и во всяком изменении был драгоценен душе моей. С каждым новым днем я становился страстнее и - злополучнее. Часто покушался я оставить войско и Владимира - уклониться в уединение, испросить у христианского отшельника благословения и погрузиться в воду очистительную.

  "Тогда-то, - мечтал я, - тогда-то буду благополучен!

  Один в своем уединении, один с своею Софиею, найду я блаженство небожителей".

  Но в то же вре