Масальский Константин Петрович - Быль 1703 года

дочь за голову и поцеловал ее в лоб.

   Илья Сергеевич во все время разговора стоял неподвижно близ двери, с поникшей головою, со сложенными накрест руками на груди. Василий все еще глядел в окно.

   - Далеко ли он? - спросил наконец Илья Сергеевич сына трепетным голосом.

   - Что с тобою, батюшка! Ты бледен, ужас как бледен! - воскликнул Василий, подходя к отцу.

   - Далеко ли он?

   - Кто?

   - Царь Петр Алексеевич.

   - Лодка давно уже скрылась из виду. Я с нее глаз не спускал и ждал у окошка, не воротится ли она.

   - О! Как тяжко носить на совести преступление! Как горько быть изменником! Было время, когда и я мог смотреть на русского царя с любовью, преданностью в сердце, с таким же чувством радости, с каким ты смотришь на него теперь, любезный сын! Не воротится уже для меня это время! Вася! Вася! Останься здесь, будь верным подданным царя, служи ему, служи своей родине. Разлюби, забудь отца своего. Позволь мне уйти одному. Товарищ мой в дороге будет раскаяние, мой утешитель - молитва. Чувствую, что не долго проскитаюсь я между иноплеменниками. Скоро умру я, и в чужой земле будут лежать кости изменника до дня Страшного суда. Прощай, Вася!

   - Я иду с тобою, батюшка! - сказал твердо Василий. Иду с тобою! Не послушаюсь тебя! Не ты один, все мы, все люди грешны перед Богом; но и милосердие Его бесконечно для всех. Никто не должен отчаиваться. Пойдем, батюшка, пустимся в путь-дорогу, туда, куда нас с тобою Бог приведет.

   Глубоко тронутый старик с невообразимым чувством обнял безмолвно сына.

   Еще раз простились они с Карлом Карловичем и Христиной и вышли из хижины.

   - Ну вот мы с тобой, Христина, и одни остались! - сказал печально после некоторого молчания Карл Карлович.- Уж ни сосед, ни сын его никогда не придут к нам! Тебе скучно, Христина! Да вижу, что скучно: ты плачешь. И мне заплакать хочется, да не могу. Твой старик отец давно привык к горю.

   Карл Карлович закинул голову на спинку кресел, на которых сидел, и зажмурил глаза.

  

  

   Катер, который проплыл мимо хижины Карла Карловича, объехал в тот день все главные острова невского устья. Наконец он пристал к тому островку, на котором нынче стоит Петропавловская крепость. Все бывшие в катере вышли на берег.

   Этот островок назывался по-шведски Льюстэйланде, то есть Веселым островом, потому что офицеры ниеншанцской крепости часто ездили туда летом повеселиться. Там стояла хижина рыбаков, которые каждый раз закидывали на счастье офицеров по их заказу невод. Поймав двух-трех лососей или каких-нибудь других рыб, офицеры дополняли этою добычею привезенный из Ниеншанца обед и садились под навес прибрежных сосен в кружок около деревянного стола, обнесенного скамейками. Тут, на открытом воздухе, они обедали, пили рейнвейн, разговаривали, шутили, спорили, шумели.

   К этому самому столу, которого доску поддерживали вместо ножек четыре пня срубленных сосен, подошли приехавшие в катере, кроме шести Преображенских солдат, которые заменяли гребцов.

   - Не рассудите ли, господин генерал-фельдмаршал,- сказал Петр Великий Шереметеву,- составить теперь военный совет. Сядем вокруг этого стола.

   Граф Борис Петрович Шереметев, пятидесятилетний старик почтенной наружности, сел на первое место. Это был тот самый Шереметев, о котором Петр Великий написал в сентябре 1702 года в письме к Апраксину: "Борис Петрович в Лифляндах гостил изрядно; взял городов нарочитых два да малых шесть; полонил 12 000 душ, кроме служивых",

   Подле него сел генерал-адмирал граф Федор Алексеевич Головин, возведенный в это звание после смерти Лефорта. Еще поместились около стола князь Аникита Иванович Репнин, высокий, красивый мужчина, дослужившийся из рядовых Потешной роты до генерала, постельничий Гавриил Иванович Головкин, сопровождавший государя во всех его походах, окольничий Петр Апраксин, предводитель отряда новгородских дворян, генерал-майор Чамберс, командир Преображенского и Семеновского полков, генерал-майор от артиллерии Яков Брюс, подполковник Преображенского полка Карпов, капитан бомбардирской роты царь Петр Алексеевич и поручик той же роты шлиссельбургский губернатор Меншиков.

   Во всем этом военном совете по летам были старшие Головин, Шереметев и Головкин. Первые два считали за пятьдесят, последний за сорок. Петру Великому было тогда тридцать лет. Все прочие члены совета были ему ровесники или немногими годами его старше, кроме Меншикова, который не имел еще и тридцати лет.

   - Разложи, Алексаша, здесь, на столе, план, на котором сняты все здешние острова и местонахождение от Ниеншанца до взморья,- сказал царь Меншикову.

   Тот развернул свиток бумаги, который держал в руке, и положил его перед графом Шереметевым.

   - Ну, подавай же голос, господин поручик,- продолжал Петр Великий.- Тебе первому, как младшему в этом совете, говорить.

   - Бог помог исполнить давнишнее намерение его Царского величества,- сказал Меншиков,- и завоевать у шведов в прошлом году ключ, отворивший ворота в неприятельскую землю,- крепость Шлиссельбург, а к нынешнему году русское оружие отняло у врага другой ключ, который отворяет нам, русским, дорогу к морю и в Европу. Возблагодарив Бога, должно теперь подумать, как укрепить это место. Капитан бомбардирской компании говорил мне, поручику, что он бы думал для достижения этого устроить в здешних местах фортецию и подкрепить ее флотом, который надобно тотчас же построить. И я, поручик, то же думаю.

   - Так как поручик объявил уже мое мнение, хотя я о том его и не просил,- сказал Петр Великий,- то я прибавлю только, что нужно рассудить: Ниеншанц ли укрепить таким образом или же выбрать новое место и новую крепость построить?

   - Я полагаю,- сказал Карпов,- что и скорее, и выгоднее будет укрепить Ниеншанц, потому что сами шведы начали его укреплять и обводить новым валом, который уже до половины кончен.

   - Это основательно,- заметили Брюс и Чамберс.

   - И мы то же думаем,- промолвили князь Репнин, Головкин и Апраксин.

   - Место, где стоит Ниеншанц, не больно крепко от природы,- сказал генерал-фельдмаршал граф Шереметев.

   - Да и от моря далековато,- прибавил генерал-адмирал граф Головин.

   - Генерал-фельдмаршал и генерал-адмирал перехватили мысль у бомбардирского капитана,- сказал Петр Великий, улыбнувшись.- Я то же самое думал с самого начала. А ты, поручик, что скажешь? Что ты тут ищешь на плане?

   - Удобнейшего и лучшего места для постройки новой крепости.

   - Ну что, нашел ли?

   - Нет еще.

   - А вот оно! - продолжал Петр Великий, указав остров на плане.- Чем это место худо?

   - Да где же этот остров? - спросил Карпов.

   - А там, где мы теперь сидим,- отвечал Петр Великий.

   Все встали с мест, начали рассматривать план и, не произнеся еще никакого суждения, сели опять по местам.

   - Вот на этом островке построим крепость,- продолжал бомбардирский капитан,- а на большом острове, который тут подле, выстроим город (царь указал на нынешнюю Петербургскую сторону). Со временем и этот большой остров, который там, ближе к морю (Петр указал на Васильевский остров), застроится зданиями, и в этих местах будет приморский город, куда станут приходить иностранные корабли с товарами, откуда будут отправляться в иностранные государства корабли русские.

   - Дай Бог, чтобы это все исполнилось,- сказал Шереметев,- но леса и болота не вдруг превратишь в домы и улицы. Прежде озаботимся, по крайней мере, об устройстве здесь крепости.

   - Леса и болота! - повторил бомбардирский капитан.- А читал ли ты, Борис Петрович, в римской истории, как император Константин основал Константинополь, который прозван вторым Римом, царем городов. В 329 году по Рождестве Христа, в день основания города, Константин взял копье и, сопровождаемый своими вельможами, пошел вперед по берегу Босфора, чертя на земле копьем окружность будущей своей столицы. Один из его приближенных наконец заметил, что не слишком ли велика окружность, назначенная императором. Константин отвечал: "Я пойду вперед, пока Тот, Кто невидимо ведет меня теперь, не повелит мне остановиться".

   - Сердце царя в руке Божьей! - сказал Шереметев.- Тот же, кто вел римского императора по берегу Босфора, привел к варяжскому морю царя русского. Верю, что и здесь будет город, подобный Константинополю.

   - Поцелуй меня, Борис Петрович!

   - И я тому же верю, да не совсем,- промолвил генерал-адмирал граф Головин.- Хоть бы крепость-то Бог помог построить.

   - Не лучше ли в самом деле,- заметил постельничий Головкин,- хорошенько укрепить Ниеншанц. Это можно исполнить гораздо скорее, чем построить новую крепость, тем более что уж сами шведы сделали для нас половину работы. Они начали новый вал, новые бревенчатые палисады, а мы их кончим.

   - Это сделать должно, но все-таки новая крепость необходима,- сказал бомбардирский капитан.- Без нее устье Невы и все эти острова не будут в нашей власти. А если поставить здесь, на этом острове, крепость, то она может обстреливать все три главные рукава, на которые Нева разделяется при впадении в море. Если эти рукава не наши, то и море не наше. Тогда сиди, пожалуй, в Ниеншанце, а шведы займут все три рукава Невы и все эти острова. Тогда и челнок русский до моря не доберется. А с новой крепостью, посмотрите! Можно стрелять сюда, сюда и сюда.

   Он провел карандашом на плане от Веселого острова три черты: одну по Большой Неве, по направлению ко взморью, другую по Малой Неве, по тому же направлению, третью, обратно по Большой Неве, к истоку из нее Большой Невки.

   - Что дело, то дело! - сказал Шереметев по кратком размышлении, рассматривая план.

   - Ну, что же скажет военный совет: строить здесь крепость? - продолжал бомбардирский капитан.

   - Строить, непременно строить! - воскликнул Мешникоз.

   - Строить! - повторили в один голос все молодые члены совета.

   - Если уж так,- заметил граф Головин,- то надобно приняться за дело как можно скорее, пока шведы...

   - Шведы! - воскликнул бомбардирский капитан, нахмурив брови.- Если пожалуют сюда, прежде чем крепость окончим, то прогоним их. А только клянусь, что я этого острова, где мы теперь сидим, и невского устья не отдам шведам ни за что! Лучше лягу в эту землю, но не отдам ее! Она моя, она русская!

   Бомбардирский капитан топнул ногой по земле.

   И он... лежит теперь в этой земле. Он не предвидел тогда, что на этом острове, в середине столицы русского царства, воздвигнется, окруженная славою и благословениями, гробница Отца отечества.

  

  

   Илья Сергеевич и Василий шли по узкой, единственной дороге, проложенной сквозь лес, по направлению к Выборгу. Глубокая печаль тяготила сердце Ильи Сергеевича. Лицо Василья было спокойно и весело! Он беззаботно нес на плече свое ружье и по временам ласкал свою собаку, которая бежала за ним. Солнце всходило. Весеннее утро разливало какую-то радость даже на дикие, пустынные места, по которым шли наши странники. Они добрались уже до речки Сестры, извивающейся между двумя высокими лесистыми берегами, и начали искать удобного места, чтобы перейти через нее вброд.

   - Кто идет? - крикнул вдруг громкий голос. Оба подняли глаза и увидели на высоком берегу Сестры русского часового с ружьем на плече.

   - Назад! - продолжал часовой.- А не то убью.

   Василий подошел к часовому, поклонился и сказал:

   - Для чего, земляк, ты нас не пускаешь через реку?

   - Для того, что не велено никого пропускать по этой дороге в шведскую сторону.

   - А по другим дорогам?

   - Да других-то дорог, любезный, нет.

   - Что ты! Есть и другие дороги, я знаю.

   - Ну так и ступай по тем дорогам, а по этой не пропущу. Здесь поставлен караул под командой офицера.

   Василий пришел в большое замешательство. Хоть он и сказал, что есть другие дороги, однако ж это была одна выдумка, для убеждения непреклонного часового.

   - Беда, батюшка! - сказал он вполголоса, подойдя к отцу.- Здесь русский караул, которому наказано не пропускать никого за реку. Не попытаться ли нам разве перейти ее вброд подальше отсюда и потом по лесу выбраться опять на дорогу?

   Пока Василий объяснялся с часовым, Илья Сергеевич сел на берег, подпер голову обеими руками и смотрел на струи реки, которые, журча, неслись мимо него. "Грешник, грешник! - думал он.- За что увлекаешь ты в погибель сына? За то, что он так любит тебя? Прибавь еще это бремя на совесть! Виноват ли он, что ты преступник, что тебе грозит казнь за твое преступление! Тебе нужно бежать от русских, должно трепетать русского царя, а сын твой невинен перед ним. И ты хочешь лишить его навсегда родины, хочешь, чтобы он весь свой век скитался беглецом в земле вражеской!"

   - Что ты, батюшка, задумался? - продолжал Василий.- Разве не слыхал, что я сказал тебе? Если думаешь, что через лес выбраться на дорогу невозможно, то решимся здесь перебежать речку вброд. Может быть, часовой и промахнется. Я пойду первый. Решайся скорее!

   Илья Сергеевич встал, посмотрел с чувством на сына, вздохнул и сказал:

   - Пойдем лучше к начальнику этого караула. Может быть, я упрошу его пропустить нас.

   - Не пропустит, батюшка! Это невозможно.

   - Попробуем.

   Сказав это, Илья Сергеевич перекрестился. На мрачном лице его явилось какое-то спокойствие, какая-то решимость. Они подошли к часовому.

   - А скажи, служивый, где начальник здешнего караула? - спросил Илья Сергеевич.

   - На что тебе его?

   - Нужно с ним переговорить.

   - А вот он близко отсюда, в лесу, вон в том шалаше. Видишь ли?

   - Вижу. Пойдем, Василий.

   Илья Сергеевич с сыном приблизился к шалашу в то самое время, когда офицер выходил оттуда.

   - Возьмите меня под стражу, господин офицер! - сказал старик твердым голосом.- Я преступник!

   - Батюшка! Что ты делаешь? - вскрикнул с ужасом Василий.

   - Да, господин офицер! Я преступник! Возьмите меня. А ты, сын, возвратись в наше жилище, живи счастливо под властию царя русского, вступи к нему в службу, служи ему верой и правдой, чтобы загладить преступление отца твоего. Иди, сын! Благословляю тебя! Оставь отца твоего на волю Божию, не сокрушай себя обо мне.

   - Что ты сделал, батюшка! - воскликнул горестно Василий, ломая руки.

   - В чем твое преступление и кто ты такой?- спросил удивленный офицер.

   - Все скажу на допросе. Прикажите отправить меня куда надобно.

   - Я должен буду взять вас обоих под караул и послать рапорт к начальству,- сказал офицер.

   - За что обоих? Сын мой ни в чем не виноват.

   - Нет, господин офицер, возьмите нас обоих!- воскликнул Василий.- Не разлучайте отца с сыном.

   По приказанию офицера солдаты взяли их под стражу.

  

  

   Май был на исходе. Прошли недели две после военного совета, который собирался на Веселом острове, и все деревья, все кустарники, которые покрывали его, исчезли. Вместо них на этом острове росли не по дням, а по часам земляные валы, являлись зубчатые бревенчатые частоколы, строилась деревянная церковь во имя апостолов Петра и Павла, готовились магазины для пороха, избы для солдат. На берегу соседственного большого острова (нынешней Петербургской стороны) лес также был вырублен. На этом берегу, неподалеку от воздвигаемой крепости, строился маленький голландский домик, первый домик будущего города. Бомбардирский капитан и поручик Меншиков, с топорами в руках, распоряжались рабочими и сами работали с ними вместе. Другие молодые члены военного совета хлопотали на валах крепости кто с лопатой в руке, кто с тачкой, кто с каким-нибудь другим простонародным орудием. Одушевленные примером, солдаты делали чудеса. Новая крепость быстро являлась из небытия, как бы силою волшебства. Возникал Санкт-Петербург...

   Голландский домик, о котором сказано выше, совсем отстроили к концу мая. Бомбардирский капитан поселился в нем. И теперь еще на берегу Невы цел этот домик, этот крошечный дворец величайшего из государей. Двадцать девятого мая объявили солдатам, что на другой день назначается отдых и что надобно им всем собраться в парадной форме на площадь, которая вместо прежнего леса явилась около домика.

   - Да-да! - говорил Карл Карлович Густаву и Христине, сидя в своих деревянных креслах.- Против силы делать нечего. Русские завоевали всю эту сторону. Пришлось, видно, нам, шведам, им покориться.

   - Для чего покориться? - сказал Густав.- Некоторые из здешних рыбаков мне сказывали, что Меншиков, шлиссельбургский губернатор, приказал всем здешним жителям объявить указ царя, что они могут здесь жить спокойно, по-прежнему, и что никому никакой обиды сделано не будет.

   - Слава Богу! - сказала Христина.- Я все еще не перестаю, однако ж, бояться русских.

   - Ведь тебе говорил подполковник Карпов,- проворчал Карл Карлович,- что нам бояться русских не должно, и я тебе несколько раз повторял, что вообще бояться кого бы то ни было природной шведке неприлично и даже, можно сказать, непристойно.

   - Да, батюшка! Непристойно! Я девушка, так если и трушу иногда, то это простительно. Илья Сергеевич мужчина, да испугался русских и ушел отсюда Бог знает куда.

   - У Ильи Сергеевича были на то свои причины,- возразил горячо Карл Карлович,- и мне крайне неприятно, что ты говоришь с таким неуважением о моем отсутствующем друге, которого я до могилы буду любить и почитать, которого я всегда буду помнить, без которого я так скучаю, что истинно не знаю, куда деваться от скуки, и даже, можно сказать, без которого готов повеситься от тоски,

   - Мне самой очень жаль Ильи Сергеевича.

   - Где-то они теперь? - сказал Густав со вздохом.- Мне досадно, что не удалось и проститься с ними. Мы хоть и спорили иногда с Васильем, но я его очень любил и люблю.

   - Ах, силы небесные, как мне скучно! - сказал Карл Карлович, встав с кресел.- Как подумаю, что я уж никогда с моим другом не увижусь, то чувствую в сердце страшную тоску и даже, можно сказать, необыкновенную печаль.

   Старик начал качать головой с видом глубокого уныния. Густаву и Христине стало жгаль его.

   - А не хотите ли, батюшка,- сказал Густав,- поехать с нами в лодке и взглянуть, что делается на Льюстэйланде. Вы еще не видали новой русской крепости, которую там строят. Она словно гриб выросла. Вы удивитесь.

   - Ну что мне гриб! - проворчал старик.- Будто я не видал грибов на своем веку.

   - Я не о грибах говорю, а об новой крепости. Близ нее, на площади, слышал я, будет сегодня какое-то торжество,- продолжал Густав.

   - Ну что мне торжество! И какое такое торжество? Разве сегодня праздник? Сегодня тридцатое мая, день простой, не праздничный по календарю.

   - На площади, сказывали мне, будет что-то особенное.

   - На какой площади? - воскликнул Карл Карлович.- Площади есть у нас в Стокгольме, а в здешних местах их нет. Ты, я вижу, говоришь вздор и даже, можно сказать, пустяки.

   - Нет, не пустяки, батюшка. На берегу Ниена устроена площадь, и на ней уже есть несколько домиков. Некоторые готовы уже, кажется, а другие еще строятся.

   - Ты, я вижу, хочешь меня выманить из дома на прогулку и для того выдумываешь какие-то басни, чудеса, глупости! Ведь я не ребенок! Я тебе не поверю и даже скажу, что над старым отцом смеяться неприлично.

   - Поедете с нами, так сами увидите, смеюсь ли я над вами.

   - Поедем! Хорошо! Поедем! Я увижу, что ты лжешь и что ты хотел только выманить меня на прогулку. Поедем!

   Все трое сели в лодку. Когда они выехали на Большую Неву и пристали к берегу, где расчищена была площадь, то Карл Карлович начал от изумления протирать глаза и сильно жевать.

   - Ну что, батюшка, лжец я или нет?

   Карл Карлович молчал и глядел на все с прежним изумлением. Они вышли на берег. На нем в некоторых местах толпились или выглядывали, точно совы из лесу, финны и шведы, собравшиеся из Ниеншанца, из Калинкиной деревни и из рассеянных по островам невского устья рыбачьих хижин. На площади стояли в строю Преображенские и семеновские солдаты, участвовавшие седьмого мая во взятии двух шведских кораблей. На валах строящейся крепости развевались флаги и знамена и стояли пушки.

   - Что будет здесь такое? - спросил Густав одного шведа.

   - Русский царь торжествует свою первую морскую победу.

   Из голландского домика бомбардирского капитана вышел в это время генерал-фельдмаршал граф Шереметев, за ним генерал-адмирал граф Головин, потом сам бомбардирский капитан, поручик Меншиков и все члены военного совета, который был собран на Веселом острове.

   Барабаны загремели. Раздалась команда офицеров, и блестящий частокол ружей, поднятых на плечо, сверкнул над шляпами солдат.

   Генерал-фельдмаршал со всеми прочими встал против средины строя на устроенных подмостках и сказал громким голосом:

   - Его царское величество (Шереметев проговорил весь титул),- приказал вам, храбрые солдаты, сказать свое милостивое слово и благодарить за первую морскую викторию, одержанную над свейскими кораблями. Я же, генерал-фельдмаршал, по данной мне власти, с моим советом, решил достойнейших из бывших в бое наградить знаками царской милости, дабы все прочие то же заслужить тщились. Господин капитан бомбардирской компании Преображенского полка жалуется кавалером ордена Святого Андрея Первозванного.

   Петр Великий из толпы генералов выступил вперед. Первый кавалер Андреевского ордена, учрежденного 8 марта 1699 года, генерал-адмирал граф Головин возложил знаки на бомбардирского капитана. Он поклонился генерал-фельдмаршалу, потом генерал-адмиралу и, наконец, народу, на все четыре стороны. В тот же миг раздалась музыка, барабанный бой и загремела пальба из ружей. С недостроенной крепости послышались первые, до того неслыханные на Веселом острове, пушечные выстрелы.

   С тою же церемониею возложен был Андреевский орден и на бомбардирского поручика Меншикова. На прочих генералов и офицеров, участвовавших в морской битве, в том числе и на подполковника Карпова, возложены были золотые медали на золотых цепях. Солдатам были розданы золотые же медали меньшего размера, без цепей.

   Потом полки прошли мимо генерал-фельдмаршала церемониальным маршем, а после того началось на площади угощение солдат. Пир длился до поздней ночи и исполнен был такого веселья, какое могут чувствовать одни победители непобедимых дотоле врагов.

   Карл Карлович с детьми долго пробыл на площади и поздно воротился домой. Он очень был доволен виденным им зрелищем. На другой день от вчерашней усталости и от сильных впечатлений он необыкновенно был скучен и так растосковался о своем друге Илье Сергеевиче, что Густав и Христина не знали, что с ним и делать. Он навел и на них тоску.

   Вдруг распахнулась дверь его хижины. Вбегает с радостным, восторженным лицом Василий, за ним входит Илья Сергеевич.

   Карл Карлович, несмотря на свою дряхлость, вскочил, словно молодой, с своих кресел, повис на шее друга и заплакал, как ребенок, Густав от удовольствия, от радости захлопал в ладоши. Христина в восторге прыгала. На расспросы их Илья Сергеевич рассказал, как он сам объявил русскому офицеру о своем преступлении и как они потом отправлены были с сыном к шлиссельбургскому губернатору Меншикову. Тот узнал Василья, вспомнил услуги, оказанные им при снятии островов невского устья на план, вспомнил его храбрость, когда он дрался волонтером при взятии шведских судов. Расспросив подробно Илью Сергеевича об его преступлении, он составил о деле его доклад, с жаром выставил в нем раскаяние Ильи Сергеевича и заслуги Василья. Илья Сергеевич и сын его содержались в Ниеншанце под стражей. Меншиков тридцатого мая, в день торжества первой морской победы, представил свой доклад бомбардирскому капитану, который написал на нем, против имени Ильи Сергеевича: "В грехах юности и неведения искренно кающихся грешников Бог милует и царь прощает. Петр". А против имени Василья царь отметил: "За почтение к родителям Бог благословляет детей долголетием. За усердие и храбрость, в первой морской виктории оказанные, царь жалует золотую медаль".

   Не беремся описать восторг Ильи Сергеевича и Василья, с каким они рассказывали о чувствах, наполнивших сердца их, когда Меншиков объявил им царское решение. Тронутый до глубины души, Карл Карлович сказал дрожащим от сильного волнения голосом:

   - Великий, беспримерный, добрый государь и даже, можно сказать...- Карл Карлович в первый раз в жизни после своего "можно сказать" стал в тупик и не нашел довольно сильного слова.

   А где же любовь в этом рассказе? - спросят нас теперь читательницы. Никто не любил, не страдал, не блаженствовал от любви, никто не погиб от нее, никто и не женился. Где же любовь? Где герой и героиня? Да ведь мы рассказали вам быль, прекрасные наши читательницы, так где же нам было взять любви, когда ее в были нашей не попалось под руку. Впрочем, можем несколько исправить этот недостаток нашего рассказа, доведя до сведения прекрасных читательниц, что через год после основания Петербурга подполковник Карпов сделался героем, а Христина - героиней, что они очень друг другу полюбились и наконец обвенчались. Карпову, по просьбе его, пожаловал царь участок земли подле хижины Карла Карловича. Он построил там домик и жил в нем очень долго с молодою женой припеваючи. От этого жителя безымянная речка впоследствии получила название Карповки.

   Что сделалось с Ильей Сергеевичем, Карлом Карловичем, Василием и Густавом, мы сказать вам не можем. Вероятно, они давно уже умерли. Бумажные нимфы, вызванные из шкафа вместо дриад из десяти древних лип, ничего не говорят: женился ли Василий и влюбился ли в кого-нибудь Густав. К старинной были мы ничего выдуманного прибавлять не хотим.

  

   1848

  

  

   Масальский Константин Петрович (1802-1861) - прозаик и драматург, редактор журнала "Сын Отечества" (1842-1844). Автор исторических романов ("Стрельцы", "Регентство Бирона", "Лейтенант и поручик" и др.), повестей ("Черный ящик", "Границы 1616 года", "Осада Углича" и др.), исторических драматических сцен ("Бородолюбие"), рассказов. Осуществил первый полный русский перевод с языка оригинала "Дон Кихота" (1838).

  

  

   Масальский К. П. Быль 1703 года. Печатается по изд.: Масальский К. Пять повестей и другие сочинения. Спб., 1848.